Юрий БРАЙДЕР
Николай ЧАДОВИЧ
АДМИНИСТРАЦИЯ ЛЕСА
В первый из назначенных им кабинетов они вошли решительным шагом и,
можно было бы даже сказать, плечом к плечу, если бы только плечо младшего
не находилось на одном уровне с брючным ремнем старшего.
Хозяин кабинета - самое крайнее, но весьма немаловажное звено в
длинной чиновничьей цепи, намертво опутавшей то самое дело, ради которого
эти двое явились сюда спозаранку, - молча водрузил на нос роскошные очки,
больше всего похожие на прицельное устройство какого-нибудь
суперсовременного оружия, и принялся изучать заявление с таким видом,
словно намеревался обнаружить между строк некий другой, выполненный
тайнописью текст. Оставив на бумаге добрую дюжину загадочных карандашных
пометок, он, наконец, закончил чтение и заговорил, но почему-то не с
отцом, а с сыном. Это была плохая примета.
- Как тебя зовут, малыш?
- Никак, - ответил малыш.
- А почему ты такой сердитый? Хочешь конфетку?
- Нет, - ответил сын, стараясь не смотреть в белые, как у вареной
рыбы, жутко увеличенные мощной оптикой глаза. - Конфетки я не хочу. Я хочу
резолюцию.
Отец незаметно дернул его за рукав - не зарывайся!
- Какие мы все серьезные! - Физиономия чиновника сразу сделалась
брезгливо-кислой, как будто он случайно раскусил клопа. - Ваша просьба
будет рассмотрена. О результатах вас известят письменно.
- Прошу прощения. - То, каким тоном это было сказано,
свидетельствовало о наличии у отца бесконечного запаса терпения. Перед
визитом сюда он закончил курсы аутогенной тренировки и проштудировал всю
литературу по самовнушению. - Вы, очевидно, прочитали заявление
внимательно. Там сказано, что я уже стою на очереди. Без малого восемь
лет. В позапрошлом году я был двадцатым, в прошлом третьим. В этом году
двое, значившиеся в списке позади меня, уже получили положительный ответ.
Судя по всему, здесь имеет место какое-то недоразумение.
Лицо чиновника окаменело. По скулам загуляли желваки. Верхняя губа
хищно оттопырилась, обнажив желтоватые, сточенные казенной пищей резцы.
Дохлый карась в мгновенье ока обернулся беспощадной пираньей.
- Не хотите ли вы сказать, что причиной этого являются служебные
злоупотребления? - процедил он зловеще.
- Нет, не хочу, - по-прежнему спокойно ответил отец. - Я выразился
вполне определенно: недоразумение. Но если это недоразумение немедленно не
разрешится, я буду вынужден принять определенные ответные меры.
Полюбуйтесь! - Он расстегнул молнию пухлой дерматиновой папки. - Это
заказные письма. Каждое из них является копией моего заявления. Адресаты
самые разные: все ваши непосредственные начальники, некоторые другие
ведомства, так или иначе связанные с Администрацией леса, генеральный
прокурор, верховный суд, апелляционное жюри, с десяток наиболее
влиятельных газет, комиссия ООН по правам человека, Интерпол, всемирный
совет церквей, международная лига женщин-феминисток и так далее. Если вы
мне откажете, я прямо отсюда иду на почту.
Криво усмехнувшись - так, наверное, скалится все та же пиранья,
челюсти которой вместо нежной филейки нарвались на жесткое копыто, -
чиновник взял телефонную трубку и принялся небрежно крутить диск.
Набранный номер был подозрительно коротким, скорее всего, он не собирался
никуда звонить, а попросту ломал гнусную, годами отрепетированную комедию.
- Здравствуйте, - строго сказал чиновник самому себе. - Поищите мне
списки... Те самые... Кто меня интересует? Сейчас... - Безбожно коверкая,
он назвал фамилию отца. - Есть такой?.. Номер третий? Почему? Номером
третьим он был еще в прошлом году... Ах, вкралась ошибка! Понятно...
Впредь прошу вас быть аккуратней!
Из великого множества разнообразных карандашей, ручек, фломастеров и
стеклографов, украшавших его письменный прибор, чиновник выбрал один,
наиболее подходящий к такому случаю, и в левом верхнем углу заявления
наискосок начертал - "Не возражаю". Затем, полюбовавшись своей работой, он
выставил неразборчивую дату и еще более неразборчивую подпись.
- Вот видите, как быстро все уладилось, - с подозрительной
благожелательностью сказал чиновник. - Администрация леса старается
работать без ошибок и проволочек... А теперь пройдите в одиннадцатый
кабинет.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарил отец и снова дернул сына за
рукав.
- Спасибо, - буркнул тот, но уходя все же не выдержал и с порога
показал чиновнику язык.
Одиннадцатый кабинет служил узилищем для референта по общим вопросам,
мужа необычайно подвижного и энергичного, обладавшего к тому же невнятной,
захлебывающейся речью и чумовым выражением лица. Простейший вопрос он мог
излагать часами, расцвечивая его совершенно не обязательными
подробностями, ничего не поясняющими примерами и всякой пустопорожней
болтовней. При этом подергивал левым плечом, обеими руками подтягивал
штаны, гримасничал и панибратски подмигивал слушателям.
Очередных посетителей он встретил чуть ли не с распростертыми
объятиями, а на заявление накинулся с таким энтузиазмом, как будто целый
день только его и дожидался. Читал референт быстро, с нескрываемым
интересом, то морщась, как от зубной боли, то удовлетворенно кивая
головой. Отец и сын терпеливо ждали, стоя на вытоптанном коврике в двух
шагах от письменного стола.
- Нет! - трагическим голосом вскрикнул вдруг референт. Можно было
подумать, что он прочел, как минимум, свой смертный приговор. - Нет! Нет,
нет и еще раз нет! Не могу! Даже и не просите!
Швырнув заявление на стол, где оно сразу же затерялось среди вороха
таких же бумаг-близнецов, он, как ошпаренный, забегал по кабинету.
- А как же резолюция отдела регистрации? - спросил отец. - Вы же
видели, там черным по белому написано - "Не возражаю".
- Это какая-то ошибка! Или уловка! Что значит - не возражаю? Не
возражаю, но и не настаиваю! Ведь можно было написать - "К исполнению!"
или хотя бы так - "Изыскать возможности!" Не возражаю - это то же самое,
что ничего! Он не возражает, а кто-то другой, представьте себе, возражает!
Это не резолюция, а пустое место! Отписка! Мне она не указ! Я
принципиально против! То, что вы затеваете, - опасно! Особенно в эту пору
года! Особенно вам! Я прекрасно помню ваше личное дело! С таким личным
делом вас на кладбище не возьмут! Сейчас вы в этом сами убедитесь!
Достаточно заглянуть в медицинскую карту!..
Он принялся лихорадочно рыться в кучах бумаг, загромождавших не
только его стол, но также стулья и подоконники. Не обнаружив искомого,
референт полез в сейф, где эти бумаги громоздились уже целыми монбланами.
Причем никакой разницы в степени секретности документов, хранившихся
навалом на столе и под замком в стальном несгораемом ящике, не
существовало. Просто в сейф сваливалось первое, что попадало под руку во
время очередного аврала, предшествовавшего визиту какого-нибудь высокого
начальства. Возможно, где-то здесь пылились без исполнения заявки
строителей Иерусалимского храма на ливанский кедр, жалоба шервудского
шерифа на безобразия, творимые в королевских угодьях браконьером Робином
Гудом, и челобитная небезызвестного Соловья-Разбойника с просьбой о
помиловании и возвращении на вечное поселение в Муромский лес.
- Здесь нет... И здесь... Куда же он, черт побери, подевался!.. В
общем, я его потом обязательно найду! Но анализы у вас были очень плохие!
Это я точно помню! С такими анализами не в лес идти, а в реанимации
лежать. А если с вами там что-нибудь случится? Кто будет отвечать?
- Медицинская карта, которую вы имеете в виду, заполнена восемь лет
назад, еще до того, как я встал на очередь. С тех пор многое изменилось. Я
бросил курить, прошел курс специальной подготовки, изменил образ жизни.
Вот самые последние анализы. Как видите, все в полном порядке.
- Почему я должен верить этим бумагам, а не тем! - взвился референт.
- Знаю я, как они пишутся! Цена им...
- Подождите! - отец не дал ему закончить. - Хочу предупредить, что в
кармане у меня находится включенный диктофон. Все, сказанное вами,
фиксируется на пленку. Если вы считаете, что эти анализы получены мной за
взятку или по протекции, я, совместно с подписавшими их лицами, возбужу
против вас судебное дело по обвинению в клевете.
- Я ничего подобного не говорил! - заверещал референт. - Прошу не
ловить меня на слове! Оговориться может каждый! Я один, а вас много!
Уважение надо иметь... Попробовали бы вы сами оказаться в моей шкуре!
Целый день от сумасшедших отбоя нет! Дома вам, видите ли, не сидится!
Далась вам эта лицензия! Ну, вот, скажите честно, зачем все это вам нужно?
- Этим делом занимался мой отец, мой дед и, наверное, даже дед деда.
Причем занимались свободно, не испрашивая ничьего разрешения. Просто шли
себе в ближайший лес, и все. С детства я слышал об этом массу рассказов.
Это у меня, можно сказать, в крови. Вы не имеете права мне препятствовать.
Я изучил все законы, консультировался с юристами. И если мне и моему сыну
откажут в разрешении...
- Что?! - Референт сделался зеленым, словно весь гемоглобин в его
крови в единый миг заменился на хлорофилл. - И сыну?! Вы что - мальчика
туда поволокете? Ну уж нет! Только через мой труп!
Теперь пришло время взъяриться отцу.
- Не исключено! - произнес он таким голосом, что референт из зеленого
стал белым. - Совсем не исключено! - Его рука скользнула за пазуху, где
под просторным плащом угадывался какой-то массивный продолговатый предмет.
- Так нельзя... - залепетал референт, хватаясь за заявление, как за
спасательный круг. - Что вы себе позволяете... Я же к вам со всей душой...
А вы...
- Пиши-и, - проникновенно сказал отец, слегка надавливая на худой,
как заячье колено, загривок референта. - Пиши!..
- Если вы настаиваете... Я подпишу, конечно... Но ваш сын...
Подумайте о ребенке... Значит, так: не возражаю в случае положительного
решения детского психиатра... Больше ничем помочь не могу... Вам придется
пройти в кабинет номер двадцать пять.
- У тебя в самом деле есть диктофон? - спросил мальчик, когда они
вышли в коридор.
- Нет.
- А дядя поверил.
- Дядя трус. К сожалению, не все здесь такие.
- Можешь одеваться, - фальцетом пропищал детский психиатр, сам чем-то
похожий на пухлое дебильное дитя. - Ребенок вполне нормальный. В
эмоционально-волевой сфере нарушений нет. Рефлексы в порядке. Развитие для
его возраста удовлетворительное... Так ты действительно хочешь пойти с
папой в лес?
- Да, - ответил мальчик, путаясь в рукавах рубашки.
- А ты знаешь, что он там собирается делать?
- Знаю.
- Тебе не будет страшно?
- Нисколечко.
- Значит, ты ничего не боишься. Даже волка?
- Все волки в том лесу давно с тоски подохли.
- Кто тебе это сказал? Нда-да, - психиатр бросил на отца
неодобрительный взгляд. - Знаешь что, пойди погуляй немножко. Мне нужно
поговорить с твоим папой.
Мальчик вопросительно глянул на отца, и тот молча ему кивнул.
- Зачем вы калечите ребенку душу? - спросил психиатр, когда они
остались вдвоем.
Несмотря на свою заслуживающую жалости внешность, он не был ни
дураком, ни мямлей.
- Не пойму, о чем вы?
- Он ходит в школу. Та его учит определенным правилам поведения,
дисциплине, вежливости, уважению к законам. Норме, так бы я сказал.
Минимальной норме, без которой в нашем обществе не проживешь. А то, что
собираетесь сделать вы, к сожалению, от нормы весьма и весьма далеко.
Слыхали поговорку: посеешь поступок - пожнешь привычку, и так далее.
Уверен, что очень скоро у вашего сына выработается привычка нарушать все
нормы. А это может завести очень далеко. Я думаю, вам известно, где мы
держим ненормальных?
- Давайте сейчас не будем обсуждать то, чему и так учат в школах.
Вопрос о норме тоже весьма спорный. Мы говорим о мальчике. Он давно об
этом мечтает. И прекрасно представляет, что нас ждет. Он хочет испытать
себя. Ему скоро восемь лет. Он уже не ребенок.
- Он ребенок! Я категорически на этом настаиваю! Мы обязаны
заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье будущих
поколений! Ваша безответственная затея может окончиться весьма печально!
- Мы живем сейчас вдали от природы, в душных каменных коробках, но в
глубине души остаемся прежними людьми, потомками кроманьонцев. Всем нам в
большей или меньшей мере присущи инстинкты охотников, добытчиков,
кормильцев и защитников семьи. Если этим инстинктам вовремя не давать
выход...
- Не болтайте чепухи! - оборвал его психиатр. - Вы не в парке на
скамейке, и я вам не гимназистка! Начитались популярных брошюрок! Сейчас
начнете про фрустрацию, про комплексы! Не надо! Можете другим морочить
голову!
- Вы дадите свое согласие или нет? - отец понял, что метод убеждения
здесь не поможет и пора брать быка за рога.
- Не спешите. Давайте сделаем так: пусть мальчик сначала пройдет
обследование в нашем стационаре...
- В психбольнице? Благодарю покорно. Кроме того, через два дня
открытие сезона. Мы не собираемся больше ждать. Если вы сейчас откажете, я
полезу с ним через рвы, через заграждения! И если что-нибудь случится -
отвечать будете вы! Уж я об этом позабочусь!
- Ну, этим вы меня не напугаете! Все, разговор закончен!
- Я не уйду до тех пор, пока не получу разрешение!
- Я вызову охрану.
- Не успеешь! - Отец выхватил из-под плаща ружейный обрез. -
Подписывай, если хочешь жить!
- Спокойнее! - Психиатр мизинцем осторожно отвел ствол ружья немного
в сторону. - Если это шутка, то весьма неуместная.
- Это не шутка! Ты же психолог! Специалист по копанию в человеческих
душах! Загляни мне в глаза и сразу поймешь, что я способен на все!
Подписывай, ну!
- Ладно, - очень медленно, явно сдерживая дрожь в пальцах, психиатр
каллиграфическим почерком вывел на заявлении: "Согласен". - Интересно, что
вы собираетесь делать дальше? Предупреждаю, как только вы отсюда выйдете,
я подниму тревогу.
- Не поднимешь, могу поспорить, - с мстительным торжеством сказал
отец. - Постесняешься!
Обрез в его руках с хрустом развалился. Картонные трубки и обрывки
тонированной под вороненую сталь фольги полетели в мусорную корзину, а
искусно вылепленный из хлебного мякиша приклад - через форточку на
соседнюю крышу, где, утробно воркуя, прогуливались жирные городские
голуби.
- Куда прикажете идти теперь? Все без исключения ваши коллеги были
настолько любезны, что никогда не забывали подсказать мне номер следующего
кабинета... Ах, вы не желаете со мной говорить! У вас временное нарушение
речи! Ничего, спрошу у швейцара. Счастливо оставаться!
Мальчик ожидал его, сидя на корточках напротив двери.
- Ну как, папа? - спросил он. - Дядя разрешил нам идти в лес? Он
больше на нас не сердится?
- Что ты! Дядя просто в восторге!
- Ну и желание у вас! - Старший советник отдела контроля лояльности
даже присвистнул. - Лицензия! Суточная! В такую пору года! Да еще в самый
лучший лес! Я бы от такого и сам не отказался бы!
- Я восемь лет ожидал очереди.
- Другие и побольше ожидают.
- Может быть. Но сейчас подошла именно моя очередь, а не чья-то еще.
Вот мои бумаги. С ними я побывал уже в трех кабинетах. Как видите, пока
никто ничего не имеет против. Думаю, и вы не будете возражать.
- Возражать - моя обязанность. Иначе зачем бы я здесь сидел Лес -
наше богатство. Его нужно беречь. От всего на свете. Особенно от
проникновения всяких злонамеренных элементов.
- Смею вас заверить, я к ним не отношусь.
- Это слова. Мне их мало. Я должен быть уверен в вашей полной и
безусловной лояльности. А доказать ее - дело не простое. - Советник встал
и, заложив руки за спину, подошел к окну. - Очень не простое! - повторил
он, задумчиво глядя куда-то в мутную даль.
Умное и красивое лицо советника хранило следы всех без исключения
человеческих пороков, а серебристо-голубой элегантный костюм, галстук
бабочкой и ослепительные манжеты свидетельствовали о вполне определенной
жизненной позиции, явно не обеспечиваемой скромным чиновничьим заработком.
В углу кабинета беззвучно мерцал телевизионный экран, на письменном столе
стояли рядышком: лампа-рефлектор - одна из тех, с помощью которых герои
криминальных фильмов разоблачают фальшивомонетчиков и шпионов, и тяжелая
хрустальная пепельница, составлявшая как бы единое целое с вычурной
газовой зажигалкой.
- Простое или не простое, но я своего добьюсь, - без нажима сказал
отец. - У вас просто не найдется повода отказать мне.
Он прекрасно понял весьма прозрачный намек советника, но все же решил
повременить со взяткой, надеясь выиграть предстоящий бой малой кровью и,
тем самым, сберечь на будущее один из самых главных своих козырей.
- Вы так в этом уверены? - советник едва заметно улыбнулся.
- Абсолютно.
- Тогда начнем с самого простого. Вы член общества друзей леса?
- Да. Вот удостоверение.
- Оно не просрочено?
- Действительно по первое января следующего года.
- Взносы уплачены?
- Конечно. Вот гербовые марки.
- В мероприятиях общества участвуете?
- Ни одного не пропустил. Вот справка.
- С печатью и подписью?
- С печатью и подписью.
- Характеристика от регионального секретариата общества имеется?
- Имеется.
- Заверенная нотариусом?
- Заверена.
- И фотографии приложены?
- Приложены.
- Анфас и профиль?
- Анфас и профиль.
- А сколько штук?
- По шестнадцать каждого вида, как и положено.
- Браконьеры и порубщики среди родственников есть?
- Нет.
- А среди друзей и знакомых?
- Тоже нет.
- Будем проверять.
- Зачем? Вот справка вашего регионального агента.
- В Администрации рек и озер состояли?
- Не состоял.
- В Администрации недр и карьеров?
- Никогда.
- Учтите, если окажется, что вы хотя бы однажды имели контакты с
этими подлецами, леса вам не видать, как собственных ушей.
- Учту.
- Собрания общества посещаете регулярно?
- Регулярно. Вот учетный листок с отметками.
- А за текущий месяц?
- Собрания у нас всегда двадцатого числа. А сегодня только
тринадцатое.
- Ничего не знаю. Вот после двадцатого и приходите.
- Так ведь сезон уже закончится!
- Ну и что? Будет еще осенний сезон. И летний сезон следующего года.
Довольный собой, советник развалился в кресле и ласково воззрился на
отца. Тот тяжело вздохнул и полез в свою необъятную папку.
- Не сочтите за оскорбление... Маленький подарок... Исключительно из
чувства глубокого уважения...
Советник со снисходительной улыбкой приподнял вверх ладонь, как бы
предлагая обойтись без лишних слов. Тут же у телевизора вдруг прорезался
звук, рефлектор вспыхнул ядовито-желтым светом, и над зажигалкой
взметнулось голубоватое пламя.
- Уверен, что ваши чувства искренни и чисты, - сказал советник,
натягивая тонкие хирургические перчатки. - Хотя встречаются еще негодяи,
пытающиеся использовать подобные случаи как повод для шантажа. Но я этого
не боюсь. Звукозаписывающая аппаратура, как вы сами понимаете, ничего,
кроме этой дурацкой симфонии, не зафиксирует. Фотоаппарат, если бы он
вдруг оказался в одной из ваших пуговиц или, скажем, в запонке, обезврежен
радиоактивным импульсом, не опасным для здоровья, но достаточно мощным.
Войти сюда постороннему лицу невозможно, так как дверь кабинета сейчас
заперта и может быть открыта только по моей специальной команде. Даже ваш
мальчик мне не мешает. Суд, как известно, не принимает во внимание
показания несовершеннолетних, если они могут быть обращены во вред или на
пользу родителей.
Он взял конверт с деньгами и принялся внимательно разглядывать каждую
купюру на свет рефлектора. Бумажки, чем-то не понравившиеся ему, тут же
подверглись аутодафе в пламени миниатюрного костра.
- Вообще-то глубокое уважение ко мне принято выражать более крупной
суммой. - Советник небрежно швырнул перчатки, деньги и конверт в нижний
ящик письменного стола. - Запомните это на будущее... А теперь могу
продемонстрировать вам один фокус.
Он с треском задвинул ящик, выкрикнул: "Раз! Два! Алле-гоп!" - и
вновь выдвинул его почти на всю длину. Отец с глухой ненавистью, а сын с
восторгом убедились, что ящик совершенно пуст. Тотчас погас рефлектор,
умолк телевизор, сгинуло пламя зажигалки, и в дверях щелкнул язычок замка.
- Техника на грани фантастики, - сказал отец. - Сами придумали?
- Что-то придумал, а что-то усовершенствовал.
- Один вопрос на прощание. Можно? - спросил отец.
- Смотря какой.
- А если бы я вдруг успел посетить собрание в этом месяце? Что было
бы тогда?
- Да все то же самое. Я задал вам всего шестнадцать вопросов. И вы
уже сдались. Можно сказать, без борьбы. Обычно мне попадаются орешки
покрепче. Но больше шестидесяти вопросов не выдерживал еще никто.
- Великолепно. Просто блеск.
- Я рад, что вам понравилось. Вот ваше заявление. Сейчас вам нужно
зайти в отдел статистики и учета. Комната сто шестнадцать. Думаю, особых
проблем у вас там не возникнет.
В лифте, поднимавшем их на десятый этаж, мальчик спросил:
- Дядя забрал наши денежки?
- Да.
- Насовсем?
- Насовсем.
- А что он будет с ними делать?
- Да пусть хоть подавится!
Отдел статистики и учета занимал целую анфиладу комнат, в которых
светились экраны дисплеев, трещали принтеры, а по бесчисленным каналам
связи носились туда-сюда миллионы мегабайт информации.
Раньше со всей этой никому не нужной статистикой вполне справлялся
один-единственный чиновник, но он постоянно попадался на каких-то
махинациях, его секретарша флиртовала со всеми встречными-поперечными,
включая юных курьеров и дряхлых швейцаров, и посему Верховный
Администратор, весьма щепетильный в вопросах чужой нравственности, да еще
к тому же не лишенный интереса к новейшим техническим поветриям, решил
заменить одиозную парочку компьютером, который после долгих торгов и
переговоров был приобретен у Администрации науки за не поддающееся учету
количество первосортной древесины. Впрочем, как поговаривали, непрактичные
интеллектуалы, так и не найдя этой древесине применение, благополучно
сгноили ее на задворках какой-то академии.
Штат отдела пополнился сразу пятью операторами, тремя программистами,
парой техников и дюжиной работников вспомогательного персонала. Кроме
того, поскольку компьютер в принципе мог иметь выход в общенациональную
сеть ЭВМ, где (опять же в принципе) могла содержаться не подлежащая
разглашению информация, в отдельной комнате, за обитой железом дверью
теперь сидел еще и секретчик, - тихий, как мышонок, и подозрительный, как
некрасивая жена.
Приемная делилась пополам высоким стеклянным барьером, к которому с
обеих сторон были придвинуты два совершенно одинаковых стола. На одном (с
этой стороны) валялось несколько обгрызенных карандашей. За вторым (с той
стороны), опираясь левым локтем о столешницу, сидел плешивый молодой
человек, чье лицо, а в особенности устремленный в пространство взгляд
выражали высшую степень мировой скорби.
Убедившись, что сам факт появления в приемной посторонних лиц не
может заинтересовать плешивого кибернетика, отец осторожно забарабанил по
стеклу костяшками пальцев. Печально-одухотворенный лик дрогнул, отрешенный
взгляд переместился из запредельных далей в постылую повседневность,
бледные уста разомкнулось и произнесли: - Что надо?
- Ходатайствую перед Администрацией леса о получении лицензии на
летний сезон текущего года.
Откуда-то из-под стола кибернетик извлек длинный и узкий бумажный
бланк, сквозь щель в стекле выпихнул его наружу и вновь погрузился в
горькое раздумье.
Бланк представлял собой опросный лист, судя по перфорации по краям,
предназначенный для машинной обработки. Вниманию испытываемых предлагалось
около сотни вопросов, на каждый из которых заранее было приготовлено
несколько ответов, один из которых и требовалось подчеркнуть. Первым
номером стояло: "Укажите ваш пол: мужск., женск., затрудняюсь ответить,
предпочитаю умолчать". Последним - "Какие чувства вы испытываете к самому
себе: восторженные, положительные, обычные, отрицательные, глубоко
неприязненные, никаких".
Чертыхаясь про себя, отец занялся решением этого идиотского
кроссворда, всякий раз тщательно обдумывая, какой именно из ответов может
пойти ему на пользу. Так он уже успел дойти до вопроса номер 24 -
"Страдаете ли вы ночным недержанием мочи?", когда сын дернул его за полу
плаща. Мальчик указывал на светящееся в глубине помещения табло, которое
они раньше почему-то не заметили.
"На заполнение опросного листа выделяется не более 10 минут. Лица,
просрочившие время, к повторной попытке не допускаются".
Далее горела цифра 5, обозначавшая, по-видимому, остаток времени в
минутах, и с бешеной скоростью выскакивали убывающие секунды.
- Помогай! - прошептал отец, разворачивая бланк на всю длину. -
Начинай вот отсюда. Если будет что непонятно - спрашивай.
В две руки дело пошло значительно быстрее, и хотя мальчик все время
отвлекал отца вопросами типа: "Папа, каких ты предпочитаешь женщин:
брюнеток или блондинок?" или "Папочка, что такое мазохизм?", они
управились с заданием за тридцать секунд до контрольного срока. Отец еще
успел просмотреть некоторые из выбранных сыном ответов, ужаснулся, но,
поскольку время уже поджимало, да и разъяснение в самом конце бланка
недвусмысленно предупреждало о том, что "исправления и подчистки не
допускаются", энергично забарабанил пальцами по стеклу.
Кибернетик вновь вышел из транса, вновь сфокусировал свой взгляд на
дергающихся суетных человечках и вновь с невозмутимостью Будды спросил:
- Что надо?
- Ходатайствую перед Администрацией леса о получении лицензии на
летний сезон текущего года. По вашему указанию заполнил опросный лист.
Примите его, пожалуйста.
Дежурный принял бланк, тут же свернувшийся в его руках трубкой, и
некоторое время недоуменно его разглядывал. Потом опустил руку под стол,
где, очевидно, находилась сигнальная кнопка. Тотчас из двери за его спиной
выпорхнула златовласая фея в белом, по-осиному стянутом в талии халатике.
Подхватив двумя пальчиками опросный лист, она в том же темпе грациозно
провальсировала обратно.
В течение следующего часа произошли такие изменения: кибернетик
сменил руку, которой подпирал свою горемычную головушку (с левой на
правую), и дважды чихнул.
Наконец терпение отца окончательно истощилось и он возобновил осаду
стеклянной стены. Все повторилось с парализующей волю точностью и
последовательностью: дрогнули и напряглись лицевые мышцы, взгляд приобрел
некое подобие осмысленности, острый, чуть свернутый на сторону кадык на
манер винтовочного затвора отошел вниз, освобождая путь для унитарного
звукового заряда, и раздалось сакраментальное:
- Что надо?
- Ходатайствую перед Администрацией леса о получении лицензии на
летний сезон текущего года. По вашему указанию заполнил опросный лист. Вы
его приняли. Я жду ответ, - единым духом выпалил отец, чувствуя себя
кроликом, попавшим в логово удава.
Невидимый палец прикоснулся под столом к невидимой кнопке. Юная фея
не заставила себя долго ждать, и на стол перед кибернетиком вновь лег
опросный лист, весь изжеванный и перепачканный фиолетовой мастикой.
Наступил момент, называемый в греческих трагедиях катарсисом. Отец,
чтобы лучше видеть, прижался лицом к стеклу. Сын с ногами взобрался на
стол и возбужденно шептал: "Ну, как там? Ну, как там, папа?"
Не проявляя к опросному листу никакого любопытства и даже не глядя в
его сторону, плешивый принялся неторопливо заполнять картонную карточку,
размером приблизительно в половину почтовой открытки. Называлась она
"Заключение" и имела всего четыре графы: порядковый номер, фамилия
испытываемого, результат испытания, дата.
Само собой, отца интересовала только третья из них, поэтому не было
ничего удивительного в том, что он буквально остолбенел, когда именно в
этой графе кибернетик безобразно-кривыми буквами нацарапал усеченное, а от
этого еще более страшное слово: "Отрицат.".
- Почему отрицательный? Почему? - завопил отец, когда дар речи
возвратился к нему. - Я же все правильно заполнил! Так нельзя! - взгляд
его метался по развернутому на столе опросному листу. Лихорадочно пытаясь
сообразить, чем же можно помочь беде, он вдруг заметил нечто такое, от
чего волосы на его голове чуть не встали дыбом. - Это не мое! Не мое! Это
не я заполнял! Видите - там написано: пол женский! А я мужчина! Мужчина!
Разве это не ясно?
Плешивый скрестил руки на груди, откинулся в кресле и уставился на
отца диким, подернутым пленкой безумия взглядом.
- Что надо?
- Заключение! Положительное, черт тебя подери!
- Так бы сразу и сказал.
Он скомкал первую карточку и несколькими росчерками пера заполнил
новую, противоположного содержания. Затем встал, уронив при этом кресло,
и, не обращая внимания на слова благодарности, побрел куда-то, цепляясь за
стену. Только теперь отец понял, что кибернетик тяжело, беспробудно пьян.
- Ну и натерпелись же мы страху, - сказал отец, скрепляя вожделенную
карточку с заявлением. - Что ни говори, а компьютер вещь серьезная. На
дурачка тут не проскочишь.
- Папа, может, пойдем домой? - попросил мальчик. - Я устал.
- Потерпи, малыш. Осталось совсем немного.
Едва только они переступили порог следующего кабинета (в случае удачи
он мог стать предпоследним в их скитаниях), как внутри у отца что-то
оборвалось - возможно, та самая ниточка, которой надежда крепится к
сердцу. Впервые он пожалел, что затеял это почти безнадежное дело.
Любой тип бюрократа устроил бы его сейчас, - слава Богу, он
достаточно насмотрелся в жизни на этих рыцарей инструкций и циркуляров и
владел множеством способов борьбы с ними, начиная от наивной лести и
кончая симуляцией припадка буйной паранойи - любой, но только не этот.
Женщина. Холодная. Ледяная. Далекая.
Такая красивая, что, едва взглянув на нее, отец сразу опустил глаза.
Невозможно было даже представить, что у подобной женщины могли быть муж,
любовник или дети. Лишь Бог или дьявол имел право держать себя на равных с
ней. Цирцея! Царица Савская! Клеопатра!
Ее безукоризненно строгий костюм стоил, наверное, больше, чем отец
мог заработать за всю свою жизнь. В ушах покачивались серьги из массивного
золота, формой похожие не то на турецкие ятаганы, не то на лезвия
культиваторов. Бледные длинные пальцы с кровавыми стрелками ногтей
украшало одно-единственное тускло-серое колечко ("Вот какая она -
платина!" - подумал отец) с тремя крупными бриллиантами. Волшебный запах
- запах чужеземных цветов, горной росы, столетнего вина и смертельного яда
- исходил от нее.
Само собой, что при создании столь великолепной модели человеческого
существа такая мелочь, как душа, просто не была предусмотрена сметой. Оба
вошедших заинтересовали ее не больше, чем комнатные мухи, если бы они
вдруг проникли в этот стерильный, вылизанный кабинет.
Тут не могли помочь ни взятки, ни лесть, ни угрозы.
- Слушаю вас, - сказала она голосом Снежной Королевы.
На протяжении всего времени, пока отец сбивчиво и путано объяснял
суть своего дела, ни единое чувство не отразилось на ее гладком, холеном
лице. Трижды она говорила "извините", орала трубку и звонила куда-то. Вряд
ли она уловила смысл хотя бы одного из сказанных отцом слов, однако, едва
тот закончил, раздалось категорическое: "Нет!"
- Почему? - робко поинтересовался отец.
- Существует распоряжение, ограничивающее количество лицензий на этот
год.
- Но я об этом впервые слышу.
- Распоряжения издаются для членов Администрации. Мы не ставим перед
собой цель доводить их до каждого встречного.
- Почему же тогда меня никто не предупредил? Выходит, я понапрасну
убил целый день. Смотрите, сколько здесь резолюций... Не возражают
Согласен! Решить положительно! Зачем же все эти люди меня обманывали?
- Любое распоряжение следует по инстанции, от высшей к низшей, и на
каждом уровне тщательно изучается. Те отделы, где вы побывали, возможно,
еще не получили его.
- Что же мне теперь делать, посоветуйте?
Богиня лишь равнодушно отвела взор: точно с таким же успехом
заблудившийся в африканской саванне путник мог просить помощи у гордой
предводительницы львиного прайда.
- Может быть, возможны какие-то исключения? Даже осужденных на смерть
иногда милуют.
- Вас должны были предупредить, что мое время ограничено. Каждому
посетителю я могу уделить не более трех минут. Прощайте.
И тут случилось нечто совершенно непредвиденное, чего никак не ожидал
отец и что, как оказалось, способно было вывести из себя даже эту
небожительницу.
Мальчик заплакал - без раскачки, всхлипываний и хлюпанья носом -
сразу очень горько и очень громко.
- Прекратите немедленно! - впервые в голосе чиновной красавицы
появилось что-то похожее на чувство. - Вы что, нарочно?
- Нет, - залепетал отец, пытаясь вытащить сына в коридор.
Однако тот ловко выскользнул из его рук, повалился на толстый,
пастельных тонов ковер, руками вцепился в ножки ближайшего кресла, а
ногами забарабанил в тумбу письменного стола. Рев его не то что не
ослабевал, а с каждой минутой становился все громче и безутешней.
- Х-хочу в ле-е-ес! - прорывалось иногда сквозь слезы. - В лес хочу!
Те-е-тя, подпиши заявление!
- Позор! - вскричала взбешенная начальница, подхватывая падающую со
стола вазу. - Как вам не стыдно! Давайте немедленно вашу бумагу! И чтоб
даже духу вашего здесь не было!
- Зачем ты это сделал? - спросил отец в умывальнике, тщательно
обрабатывая лицо сына холодной водой с мылом.
- Мне стало тебя так жалко!
- Спасибо. Но больше никогда так не делай. Никогда!
- Хорошо, папочка. Ой-ой! Мыло в глаз попало! А что тетя написала?
- Разрешить в виде исключения, учитывал особые обстоятельства.
Только к вечеру они оказались, наконец, в святая святых этого
огромного лабиринта этажей, холлов, лифтов, коридоров, приемных и
канцелярий, совсем рядом с почти недоступным для простых смертных логовом
местного Минотавра, одинаково способного и на царскую милость, и на
сатанинский гнев.
Ковровые дорожки гасили звук шагов, в каждом углу сверкали медные
плевательницы, в полированные двери можно было смотреться, как в зеркала.
Если на нижних этажах служащие нередко расхаживали в партикулярном платье,
не стесняясь распахнутых пиджаков и расслабленных галстуков, здесь все
строго соблюдали форму одежды. То и дело мелькали оливково-зеленые френчи,
золотые пуговицы, витые шевроны на рукавах.
Окончательное решение должен был принять сам Верховный Администратор,
человек известный в своих кругах примерно так же, как папа римский среди
католиков, личность прославленная своими деяниями и давно уже почти
легендарная - защитник зверей и птиц, великий знаток трав и деревьев, враг
браконьеров и порубщиков, гроссмейстер ордена лесничих, заслуженный егерь,
бакалавр всех лесных наук, кавалер ордена Золотого Лавра и лауреат премии
Гималайского Медведя.
В одной из четырех приемных их встретил невзрачный человечишко с
лицом, похожим на комок измятой туалетной бумаги. Единственной
запоминающейся деталью в его облике были три веточки дуба в петлицах
мундира.
Такие знаки - и отец это прекрасно знал - присваивались только за
исключительные заслуги в деле лесоводства и лесоустроения, - например,
если кто-то смог бы единолично засадить пальмами и баобабами всю пустыню
Сахару.
Трижды Дуб забрал у отца заявление вместе со всеми подколотыми к нему
справками, копиями, выписками и квитанциями, переложил все это в зеленую,
сверкающую лакированной кожей папку и затем провел краткий инструктаж:
- Войдя в кабинет, вы остановитесь на месте, указанном мной, и на
протяжении всей беседы будете на нем оставаться. Стоять навытяжку нет
необходимости, но махать руками, слишком энергично переминаться с ноги на
ногу, становиться к НЕМУ боком, а тем более спиной, не рекомендуется. На
вопросы отвечайте кратко и четко, исчерпывающе, но без лишних
подробностей. Иногда ОН может задать какой-либо странный, на первый
взгляд, вопрос, в котором, однако, будьте уверены, всегда содержится
глубокий затаенный смысл. Коли не знаете, что ответить, следите за мной.
Вот так, - он опустил веки долу: - Да! А так, - он вылупил глаза: - Нет!
Не смейте сами задавать вопросы! И никаких просьб, кроме тех, что изложены
в заявлении. ОН добр и великодушен. ОН может сделать нам какое-нибудь
лестное предложение. Отказывайтесь, обязательно отказывайтесь! Кабинет
покинете по моему знаку. Не забудьте поблагодарить ЕГО вне зависимости от
принятого решения. Все понятно? В таком случае прошу следовать за мной.
То, что они увидели, войдя в покои Верховного Администратора,
ошеломило и отца и сына, правда, в разной степени. Место, в котором они
оказались, могло быть чем угодно, но только не рабочим кабинетом. Яркие
потоки света косо падали вниз, через стеклянную двускатную крышу, однако в
гуще кустов и деревьев царил приятный полумрак. Два огромных волка,
сверкая стеклянными зенками, скалили пасти на застывшую в грациозном
прыжке косулю. Кабан, напрягая загривок, упирался рылом в муляжный валун.
Кондиционированный ветерок плавно покачивал стайки птиц, подвешенных на
тончайших, почти невидимых нитях. В небольшом озерце, из которого, журча,
вытекал веселенький, весьма натуральный ручеек, плавали толстобрюхие,
длиннохвостые рыбины - живые, не чучела.
Всему этому великолепию может быть несколько объяснений, подумал
отец. Или Верховный страдает клаустрофобией, или же он, как Маугли, вырос
в лесу среди зверей и с тех пор не может существовать в иной обстановке.
Учитывая характер некоторых его свершений, не имеющий ничего общего ни с
человеческой моралью, ни со здравым смыслом, последний вариант выглядел
предпочтительнее. Впрочем, существовал еще третий, самый простой ответ:
этот чиновный сатрап просто взбесился от собственной власти и могущества.
Трижды Дуб молча ткнул пальцем в ровную, выложенную мраморными
плитками площадку, посреди которой красной краской был изображен круг
вроде тех, что рисуют на посадочных палубах вертолетоносцев, только,
конечно, поменьше размером, а сам, петляя, исчез среди пышных деревьев,
названия которых отец не знал, но по внешнему виду плодов мог догадаться,
что это нечто экзотическое, не то ананас, не то папайя.
Чуть дальше росла сосна, вся опутанная тропическими лианами, рядом
ива склонилась над саксаулом, а на корявой арктической березке восседала
обезьяна, навечно зажавшая в лапе вылепленный из воска банан.
Среди всего этого великолепия очень непросто было разглядеть торчащий
в дальнем углу зала стол, выполненный в виде огромного древесного пня. За
этим пнем в свободной позе восседал Верховный Администратор, одетый как у
себя на даче. Кряжистый, загорелый и светлоглазый, с лысым крепким
черепом, осененным благородным седым пухом, он был чем-то похож на
библейского апостола - старого, заматерелого, намного пережившего своего
Учителя, давно растерявшего все иллюзии молодости, однако сумевшего нажить
и власть, и богатство, и своих собственных учеников.
Дымя сигаретой, он что-то писал. Трижды Дуб, прижимая к груди папку,
скромно стоял у него за спиной.
Иногда Верховный отрывался от своей работы и, особенно глубоко
затягиваясь, размышлял над чем-то. Взгляд его при этом рассеянно блуждал
по сторонам, но лишь на третий или четвертый раз он выделил из мира флоры
и фауны два незнакомых человеческих существа.
- А, вы уже здесь, - сказал он, продолжая, однако, писать. - Я
информирован о вашей просьбе. К работе можете приступить хоть завтра.
Испытательный срок - две недели.
- К работе? - опешил отец. - К какой работе?
- Именно к той, которой вы так добивались. Помощником вахтера
запасного выхода. Или, быть может, вы претендуете на мое место? -
Верховный добродушно хохотнул собственной шутке.
- Прошу прощения, на я просил совсем не этого.
- Не этого! А чего же? - удивился Верховный и даже отложил в сторону
ручку. Трижды Дуб наклонился к его уху и что-то зашептал. - Ах, вот оно
что!.. Да-да... Прошение о лицензии... Понятно. - Он взял зеленую папку и
немного полистал ее, впрочем, без особого интереса. - И чем же, интересно,
вам не угодил этот самый... как его...
- Болетус эдулус, - подсказал отец.
- Вот именно. Болетус. Зверь этот, надо сказать, весьма редкий... -
Трижды Дуб вновь торопливо зашептал что-то, и Верховный, выслушав его,
добродушно крякнул: - Так бы сразу и сказали - белый! Что я, белого не
знаю? А то какой-то болетус-парапетус! Язык сломать можно. - Он покачал
головой, словно дивясь человеческой глупости, и через все пространство
кабинета-оранжереи впервые пристально глянул на отца. - Повторяю вопрос.
Чем вам этот белый не угодил? Ведь все живое священно. Даже цветок сорвать
- грех. В этом вопросе наша позиция непоколебима и однозначна. Мы обязаны
сберечь природу для будущих поколений. Там, где Администрация леса, - там
порядок, там надежда.
- Готов согласиться с вами, что цветы рвать нельзя. Ведь впоследствии
они могут дать семена, родить новую жизнь. Но в данном случае этот пример
не совсем подходит. Я никоим образом не мешаю продолжению рода. Это то же
самое, что остричь овцу или выдоить корову. Мы добудем только то, что и
так обречено на гибель в течение нескольких ближайших суток.
- Это действительно так? - Верховный подставил ухо Трижды Дубу и,
получив от него исчерпывающую информацию, удовлетворенно закивал тяжелой
квадратной головой. - Ну, если так, то совсем другое дело. Хотя понять вас
все равно трудно. Одному нужны белые, другому рыжие! А совсем недавно
проходил какой-то тип, просил лицензию на добычу слона. Как вам это
нравится?
- Слоны у нас не водятся, - подал голос мальчик, едва заметным среди
буйной растительности.
- Разве? - удивился Верховный, а Трижды Дуб сделал за его спиной
страшные глаза. - Тогда, возможно, он имел в виду тех слонов, которые
содержатся в зоопарках. Они, кажется, тоже числятся по нашему ведомству.
- И вы разрешили?
- Не помню. Впрочем, скорее всего - нет. Разрешать что-либо не в
наших правилах. Гораздо мудрее запрещать. Ведь вам только дай волю!
Представляете последствия? Про насилие и хаос я уже не говорю. Но что
останется от справедливости, краеугольного камня нашей морали? Вы об этом
никогда не задумывались? А зря! Ведь свобода и справедливость понятия
несовместимые.
В условиях свободы сильные начнут обижать слабых, хитрые - обманывать
доверчивых, умные - издеваться на дураками. Мир держится исключительно на
запретах. Сними сегодня все ограничения - и завтра человечество погибнет.
Запрещать, запрещать и еще раз запрещать - вот наш девиз. А если иногда
что-то можно разрешить - мы разрешаем. В условиях строгого контроля и при
условии выполнения всех рекомендаций. Например, как в вашем случае. Вам
это, надеюсь, понятно?
- Понятно, - сказал отец. - Нет ничего дороже справедливости. Главный
враг справедливости - свобода. Ограничивать свободу можно запретами. Чем
больше запретов, тем меньше свободы, а следовательно - больше
справедливости. Итак, максимум справедливости может быть достигнут только
при условии полного запрета.
Трижды Дуб смотрел на них, словно хотел обратить взглядом в пепел.
Верховный задумчиво пожевал губами, поскреб переносицу, словно пытаясь
поймать какую-то ускользающую мысль, и изрек:
- В общих чертах правильно. Приятно побеседовать с умным человеком...
Так значит, помощником вахтера вы не хотите?
- Нет, премного благодарен.
- И даже на парадном выходе?
- Нет-нет. Образование, знаете ли, не позволяет. Да и здоровье тоже.
- Жаль. Многие наши корифеи начинали именно с этого... Ну, что же,
ваша просьба будет удовлетворена. Лицензии получите завтра. Остальное
зависит от вас. Желаю удачи.
Спустя некоторое время они, вдыхая бензиновую гарь и смрад
разогретого асфальта, сидели на бетонной скамейке в тени вознесенной над
улицами монорельсовой железной дороги и разговаривали, стараясь
перекричать грохот непрерывно снующих над их головами составов. Мальчик
пил лимонад из пластмассового стаканчика.
- Тот дядя добрый? - спросил он.
- Нет, он самый злой из всех. Иначе он никогда не сидел бы в этом
кабинете. Трудно даже представить, через что он перешагнул, пробираясь
туда, скольких людей обманул и предал, сколько раз торговал своей
совестью, сколько раз унижался, наушничал, клеветал. После всего этого
нельзя оставаться добрым человеком.
- Но ведь он разрешил нам пойти в лес!
- Мы слишком далеки от него, слишком ничтожны. И никогда не сможем
претендовать на то, что имеет он, а ему не нужно ничего нашего. Ему нет от
нас ни пользы, ни вреда. Как от слепых бездомных котят. Но случается
иногда, что и самый злой человек бросает бездомным котятам колбасную
шкурку. Хочешь еще лимонада? Ты честно заслужил его сегодня.
К лесу их доставил чадящий и разболтанный автобус, мотор которого
стучал на подъемах, как сердце накануне третьего инфаркта. Полуоторванная
выхлопная труба висела у него под брюхом, как потроха смертельно раненного
зверя.
Пассажирский салон был переполнен. Сразу два места в первом правом
ряду занимала женщина невероятной, прямо-таки пугающей толщины. Ее,
нетранспортабельную, как Царь-колокол, с великим трудом запихала в автобус
многочисленная родня. Невозможно было даже представить, для чего она
пустилась в это полное опасностей путешествие. Не исключено, подумал отец,
что родственники отправили ее в лес обманом или силой, надеясь, что она
оттуда никогда не вернется.
Отцу пришлось взять сына на колени, чтобы уступить место щуплому, но
еще крепкому и жилистому старичку, все лицо которого состояло как бы из
одних углов - острый нос, острый подбородок, хрящеватые острые уши, из
которых торчали клочья серой нечистой ваты, колючие глазки, глубоко
упрятанные под седыми кустиками бровей.
С полдюжины самых нерасторопных пассажиров так и остались стоять в
проходе, ухватившись за поручни. Пустовало лишь крайнее от окна кресло в
левом первом ряду. Оно было аккуратно обтянуто целлофаном, сверкало
новенькой кожей и являло разительный контраст всем другим креслам,
выцветшим и продавленным.
- Папа, а почему там никто не сидит? - поинтересовался мальчик. -
Может, это детское место?
Отец, на глазах которого только что развернулось немало сцен, своим
драматизмом напоминавших борьбу матросов гибнущего судна за места в
последней спасательной шлюпке, и сам не мог понять столь странную
ситуацию, однако, судя по тому, что никто из пассажиров, - а многие тут
были явно не в первый раз, - не посмел даже прикоснуться к загадочному
креслу, тут имел место какой-то чрезвычайно строгий, почти сакральный
запрет, нечто вроде полинезийского табу.
Ясность внес старичок:
- Это место Верховного Администратора! А вдруг он захочет прокатиться
в лес именно на этом автобусе!
- А если на другом? - спросил отец.
- В каждом нашем автобусе есть персональное место для НЕГО! А как же
иначе! - неподдельное мистическое восхищение звучало в словах старика.
Он долго еще вещал что-то восторженное, но маловразумительное, из
чего отец смог понять только две вещи. Первое: старик и сам всю жизнь
прослужил в Администрации леса сначала лифтером, потом курьером, а
впоследствии и фельдъегерем (доверять Администрации почт было бы так же
глупо, как садиться играть в карты с шулером). Пребывая в этой должности,
он снискал особое расположение высшего начальства и теперь, находясь на
пенсии (в резерве без снятия с учета, как он выразился), экс-фельдъегерь,
благодаря своим прошлым заслугам, имел раз в два года право на лицензию с
пятидесятипроцентной скидкой. Второе: Верховный Администратор - умнейший,
добрейший и образованнейший человек, чему есть масса примеров. (Пример
номер один: каждый год он пристраивает к зданию Администрации то новый
этаж, то дополнительное крыло, то флигелек, так что число служащих
постоянно растет, причем это благотворно сказывается на моральном климате
коллектива.)
В автобусе постепенно установилась относительная тишина. Угрюмые,
изнервничавшиеся накануне, плохо выспавшиеся пассажиры или дремали, или
боролись с зевотой. Лишь экс-фельдъегерь продолжал бормотать что-то
хвалебное о своем кумире. Слушая пример номер десять (Верховный сумел так
запутать Администрацию распределений, что все фонды, начиная от
канцелярских скрепок и кончая горячими обедами, поступают им сейчас в
двойном количестве, так что служащие не только обеспечены вдоволь всем
необходимым, но даже могут приторговывать на стороне), отец уснул.
Разбудил его сын.
- Папа, просыпайся, мы почти приехали!
Отец рукавом протер слегка запотевшее стекло и увидел стеку. Не стену
леса, а просто стену. Трехметровой высоты ограждение из колючей проволоки
и густой металлической сетки. Эта стена отделяла лес от всего остального
мира.
Глухие железные ворота, на которых огромными буквами было выведено по
трафарету "Въезд запрещен", сами собой поползли в сторону, как только
автобус повернул к ним, съехав с главного шоссе. Отец даже удивился
простоте, с которой они проникли сюда: никто не задал ни единого вопроса,
даже не проверил документы у водителя. Однако автобус тут же остановился,
едва не упершись бампером во вторые ворота, точно такого же вида. Первые
ворота тем временем уже закрылись, и они оказались как бы в ловушке -
спереди и сзади крашенные в серый цвет, кое-где тронутые ржавчиной
железные конструкции, вверху переплетение колючей проволоки, по бокам
кирпичные стены с одной-единственной узкой дверцей.
Спустя примерно четверть часа эта дверца открылась, и появились два
лесника в полной парадной форме - пятнистые маскировочные комбинезоны, на
фуражках эмблемы в виде переплетенных оленьих рогов, серебряные желуди в
петлицах. Очень быстро и тщательно они проверили у пассажиров лицензии,
перетрясли весь багаж, а троих чем-то не приглянувшихся им типов подвергли
личному обыску, включавшему прощупывание швов на одежде и снятие ботинок
вместе с носками. Лишь после окончания всех этих процедур внутренние
ворота открылись, и автобус въехал на просторное, вытоптанное, как учебный
плац, поле. Несколько других автобусов было уже припарковано на
асфальтовой площадке слева от ворот, чуть дальше дымилась мусорная яма, к
единственному деревянному туалету, над которым кружили тучи зеленых мух,
стояла очередь. Множество разнообразно одетого люда сидело, лежало и
бесцельно слонялось по полю, а впереди виднелись новые ряды заграждений,
какие-то приземистые здания без окон и кирпичная квадратная вышка, не то
пожарная, не то сторожевая.
- Всем приготовиться покинуть транспортное средство, - отдал приказ
один из лесников. - Личные вещи оставить на местах. С собой разрешается
брать только запас воды и пищи на одни сутки, нож, длина лезвия которого
не превышает пяти сантиметров, и теплое одеяло, в крайнем случае -
спальный мешок. Никаких палок, никаких накомарников, никаких спичек и
зажигалок, никаких биноклей и других специальных средств. Алкогольные
напитки и табак запрещены. Журналы, книги, газеты, а равно иные изделия из
бумаги - тоже.
- Я инвалид! - стриженный под бобрик мужчина с почти фиолетовым
цветом лица задрал штанину, демонстрируя протез. - Как же я обойдусь без
палки?
- Раньше надо было думать! - Лесник выхватил лицензию из его рук и,
изорвав в клочья, выбросил в окно.
Некоторые пассажиры возмущенно загалдели. Другие в испуге прикусили
языки. Лишь один экс-фельдъегерь выразил одобрение: "Правильно! Так ему и
надо! Будет знать в следующий раз, как соваться в наш лес!"
- Молчать! - заорал лесник, у которого был в петлицах на один желудь
больше. - Иначе сейчас все будут выдворены! Тишина! Кому там что не ясно?
Слушайте условия: в лесу вас ожидают три семьи белых. Сигнал красной
ракеты означает, что одной семьей стало меньше. Значит, после трех ракет
поиск заканчивается, и все должны собраться здесь. Максимальный срок
поиска - до рассвета. За опоздание - штраф. За порчу леса - штраф. За
ущерб, причиненный себе самому и друг другу. Администрация ответственности
не несет. Все понятно? Вопросов нет? Тогда прошу выгружаться.
Пассажиры один за другим принялись покидать автобус через заднюю
дверь - переднюю почти сразу закупорила своим телом толстуха, которую
сейчас безуспешно пытались вытолкнуть наружу водитель и оба лесника.
Инвалид, зажимая в кулаке обрывки лицензии, бегал в поисках каких-то
начальников, но от него все отмахивались. Здесь даже и не пахло лесом.
Пахло мазутом, горелой бумагой, хлоркой и человеческим неблагополучием.
- Значит, белые живут семьями? - спросил сын.
- Да. Обычно несколько взрослых и пять-шесть малышей.
- Если мы их найдем, давай не будем трогать малышей, ладно, папа?
- Давай.
- Возьмем только одного самого большого и старого.
- Хорошо.
Солнце постепенно поднималось все выше, и от него не было никакого
спасения на этом голом, унылом пустыре. Мальчик несколько раз
прикладывался к термосу с водой. Откуда-то появился экс-фельдъегерь.
Очевидно, ему не терпелось продолжить славословить в честь Верховного.
- А вы сами из какой Администрации будете? - спросил он, чтобы
возобновить прерванный разговор.
- А не из какой, - ответил отец, с любопытством ожидая ответной
реакции.
- То есть? - кустики бровей полезли вверх. - Как это - не из какой?
Да разве так можно?
- Представьте себе - можно.
Некоторое время экс-фельдъегерь в растерянности стоял молча, слегка
приоткрыв рот, потом резко повернулся на каблуках и удалился в направлении
туалета. Там он встал в очередь, но не в общую, а в другую - покороче,
состоявшую из обладателей всяких льготных удостоверений, лжекалек и просто
нахалов.
Какой-то подозрительного вида субъект, жуя в зубах спичку,
прохаживался среди разомлевшей толпы и время от времени заводил короткие
разговоры. Вскоре он оказался рядом с отцом.
- Послушай, приятель, - доверительно зашептал он, - так они могут нас
до вечера промучить. Знаю я эту сволочь. Давай скинемся по тройке, чтобы
быстрее дело было. Они только этого и ждут.
- А воды здесь нельзя купить? - спросил отец, протягивая деньги.
- Воды нельзя... С тебя тройки мало, вас же двое.
Спорить не имело смысла. Скорее всего, это был переодетый лесник,
таким нехитрым образом выколачивающий приварок для своей братии. С любым
строптивцем они без труда могли бы расправиться в лесной чаще. За себя
отец не боялся, но присутствие сына связывало его по рукам и ногам.
Экс-фельдъегерь тем временем пробился в туалет, сделал свои дела и,
не обнаружив на стенах ничего примечательного, вскоре вышел наружу, одной
рукой на ходу застегивая штаны. Прогрессирующий склероз, очевидно, уже
стер из его памяти впечатления от предыдущего разговора, и он, как ни в
чем не бывало, принялся во второй раз излагать отцу историю великих деяний
Верховного Администратора, причем в рассказах этих, как и в молитвах,
совпадали не только все слова и их порядок, но даже интонации. К счастью,
вскоре вернулся подозрительный тип со спичкой в зубах и заговорщицки
подмигнул отцу:
- Пошли со мной. Вижу, ты парень что надо! Я поставлю тебя поближе к
воротам. Будешь самым первым. Через десять минут начнут пропускать.
"Парней что надо" оказалось не меньше полусотни. Да и остальные,
заметив подозрительную суету, стали подтягиваться к воротам.
- Сейчас мы с тобой побежим, - сказал отец сыну. - Особо не спеши, но
старайся не отставать. Лес большой, и времени у нас много. Быстрота тут не
поможет. Главное - внимание и сноровка.
Ворота, скрипя, поползли в сторону, и в образовавшийся просвет,
словно штурмовая колонна, атакующая вражеские редуты, с гиканьем и свистом
бросилась толпа счастливых избранников Администрации.
И вот наконец, они оказались под зеленым пологом леса, в загадочном,
шумящем, пронизанном светом и наполненном тенью, изменчивом и
благоухающем, бесконечно древнем и вечно девственном мире, образ которого
смутно помнился отцу и был совершенно незнаком сыну.
В самые первые минуты их едва не затоптали, но вскоре людской поток
стал редеть, веером рассыпаясь по сторонам. Стонали сбитые с ног, звали
друг друга потерявшиеся, лесники с бранью отнимали у какого-то хитреца
маленькую собачонку, которая могла быть натаскана на поиск белых и потому
подпадала под перечень спецсредств.
Отец и сын бежали сначала по извилистой, едва заметной тропинке, а
потом свернули в глубь леса, туда, где под ногами мягко пружинил мох, а на
фиолетовом черничнике еще сверкали последние капли росы.
- Папа, это ягоды?
- Да, сынок.
- А я думал, ягоды бывают только в магазинах. Можно, я сорву одну?
- Сорви, но только побыстрее. Нам нет никакого смысла здесь
задерживаться.
- Невкусно, - сказал мальчик, размазывая кислый сок по подбородку. -
В магазинах вкуснее.
- В магазине они с сахаром.
Вскоре их догнал экс-фельдъегерь, успевший вопреки правилам выломать
длинную палку.
- Ну что, не нашли еще? - деловито осведомился он. - Вы ведь в таких
делах специалист, я это сразу понял.
- Напрасно вы так думаете, - буркнул отец, предпринимая безуспешную
попытку оторваться от надоедливого попутчика.
- Если вдруг найдете, не забудьте обо мне. Для вас, я вижу, главное -
сам процесс, а мне нужен трофей. В случае чего я могу и заплатить. - И он
назвал сумму настолько мизерную, что отец невольно засомневался в его
психическом здоровье.
Лес между тем становился все гуще. Исчезли тропинки, указатели и
мусорные баки. Они спустились в сырой, темный овраг, заваленный
полусгнившим буреломом, цепляясь за ветки орешника, взобрались по крутому
склону наверх, миновали заросшую папоротником поляну, еще хранившую следы
давнего пожара, и попали в молодой, правильными рядами высаженный ельник.
Мальчик заметно приустал. Он перестал задавать вопросы, прерывисто дышал и
уже не выпускал отцовскую руку. Где-то сзади, не отставая, ломился через
подлесок экс-фельдъегерь. Судя по всему, ветеран находился в прекрасной
физической форме, и длительная профессиональная закалка давала себя знать.
- Эй, - крикнул ему отец. - Не ходите за нами, пожалуйста! Я не
собираюсь вам ничего продавать. Сами ищите!
- Куда захочу, туда и пойду! Не указывайте мне! - экс-фельдъегерь на
секунду высунулся из-за елки. Всем своим обликом он напоминал сейчас
голодного шакала, твердо решившего перехватить чужую добычу.
Где-то слева раздался негромкий хлопок, и над верхушками деревьев,
разбрасывая искры, взлетела красная ракета.
- Одной нет, - прокомментировал отец. - Давай пройдем еще немного
вперед и там уже начнем искать по-настоящему.
- А может, здесь поищем?
- Такие места белые не любят.
- Папа, я больше не могу идти.
- Тогда влезай мне на спину. Крепче держись и береги глаза от веток.
Спустя полчаса отец почувствовал, что и его ноги начинают отказывать.
Во рту и глотке пересохло. Виски ломило от пряных лесных запахов. Попавшая
за ворот сухая хвоя колола шею. В волосах шевелились плоские противные
клещи. Он давно уже перестал ориентироваться в лесу и брел наугад. Время
от времени они натыкались на людей, каким-то загадочным образом успевших
опередить их. Некоторые остервенело рыскали в чащобе, раздвигая руками
каждый куст и едва не становясь на четвереньки, другие с рассеянным видом
бродили между деревьями, третьи спокойно дрыхли или закусывали в тенечке.
Однажды их напугало злое хрюканье, доносившееся из весьма заманчивой
на вид березовой рощицы, глубоко вклинившейся здесь в ельник, однако отец
сразу догадался, что это проделки какого-то плута, таким нехитрым способом
старающегося отогнать подальше конкурентов. Сзади снова хлопнуло, и отец,
обернувшись, увидел кляксу оранжевого дыма, медленно расплывающуюся в
воздухе.
- Вторая! - сказал отец. - Значит, осталась последняя семья.
- Наверное - наша?
- Конечно, наша, - подтвердил отец. - Надеюсь, ты уже отдохнул и сам
сможешь идти?
Они вышли к ржавому заболоченному ручью, умыли лица, напились и
наполнили водой термос. Лес на противоположном берегу стоял чистый,
светлый, береза росла там вперемешку с елью - отец слыхал, что именно в
таких местах любят жить белые.
- Сейчас смотри в оба, - сказал он. - Если нас и ждет удача, то
именно здесь.
- Здесь, папочка, здесь, - странно изменившимся голосом прошептал
мальчик. - Смотри вон туда!
И действительно - это были именно они - болетус эдулус, короли
июльского леса, белые грибы!
Пузатые, коричневоголовые, они кучкой сидели возле тонкой молодой
елочки, а чуть дальше в траве виднелось еще несколько.
- Папочка, чего же ты стоишь? - взмолился мальчик. - Бери их скорее!
Они же наши!
Совсем рядом затрещали сучья, и мимо них враскорячку промчался
фельдъегерь, весь в поту, паутине и рыжих иголках. Отец перепрыгнул через
ручей, помог перебраться сыну и, волоча его за руку, без труда обогнал
соперника, который зашипел при этом, как дикий кот, у которого вырвали из
зубов лакомый кусочек. До цели оставалось всего несколько шагов, когда на
совершенно ровном месте отец споткнулся и упал, потянув за собой сына.
Когда они вскочили на ноги, все было уже кончено.
Экс-фельдъегерь, утробно рыча и даже повизгивая от удовольствия,
засовывал в карман последний, вырванный с корнем гриб. Из ближайших кустов
вышел лесник и выстрелил из ракетницы вверх.
Летний грибной сезон закончился.
Автобус осторожно подкатил к шоссе и остановился у опущенного
шлагбаума. Люди в темно-бурых, под цвет асфальта мундирах и оранжевых
пуленепробиваемых жилетах - древнем символе своей профессии - заставили
водителя покинуть машину и долго спорили с ним о чем-то, придирчиво
изучали какие-то бумаги, проверяли давление в шинах, люфт руля и развал
колес. Шоссе принадлежало Администрации дорог, у которой было свое
представление о том, какой именно транспорт может по этим дорогам
двигаться.
Наконец шлагбаум был поднят, рогатки из колючей проволоки убраны, и
автобус покатил в направлении города. Мальчик тихо плакал, и это были
настоящие, неподдельные слезы.
- Не надо, - пробовал утешить его отец. - Осенью я постараюсь достать
лицензию на рыжего. Может, нам еще и повезет.
Вдоль дороги за сетчатой оградой двигались по бездорожью толпы людей
с косами в руках - Администрация полей и огородов, объединившись на время
с Администрацией садов и лугов, шла воевать Администрацию минеральных
удобрений.
Пассажиры автобуса оживленно переговаривались. Большинство было очень
довольно проведенным днем. Женщина-тумба демонстрировала всем огромный, со
сковороду величиной, насквозь выеденный червями гриб. Инвалид сумел где-то
напиться и сейчас спал, блаженно посапывая. Экс-фельдъегерь сидел в
последнем ряду и мрачным взором сверлил спину отца.
Впереди шел оживленный спор на злободневные темы. Необходимо создать
Администрацию Администраций, предлагал кто-то, вот тогда, наверное, будет
порядок. Нет, возражали ему. Было уже такое! Без толку! Порядок может
навести только Администрация армии, она это умеет. Да бросьте вы,
следовали ответные возражения. Чем она, интересно, этот порядок наведет?
Разве вам неизвестно, что Администрация армии рассорилась с Администрацией
оружия, и та ей который год даже ржавого штыка не дает.
Автобус еще несколько раз останавливали для досмотра дорожники, но
уже из другой, раскольнической администрации. Багровое солнце садилось за
дальним лесом, высоко в небе дрожал узкий бледный серп месяца, тень от
автобуса протянулась далеко-далеко в поля.
Мальчик устал плакать и постепенно успокоился.
- Папа, ведь нам повезет когда-нибудь? - спросил он, прижавшись щекой
к плечу отца.
- Конечно, - ответил тот, - когда-нибудь повезет. Обязательно.
Но отец твердо знал, что им никогда не повезет, а если такое вдруг и
случится, он, как сегодня, предпримет все возможное, чтобы помешать этому.
Пускай в сердце ребенка навсегда поселятся обида и горечь, которые со
временем обязательно перерастут в сознательную необоримую ненависть.
Ненависть не только к этой одной-единственной, конкретной
Администрации, но и ко всем другим Администрациям на свете.
И совсем не исключено, что когда-нибудь именно этот мальчик вместе со
своими возмужавшими сверстниками сделает то, что не удалось сделать отцу и
его поколению - одолеет, разрушит, свергнет к чертям собачьим все эти
администрации, тихо и постепенно, без насилия и выстрелов, без митингов и
кровопролитной борьбы, захватившие некогда власть в этой не слишком
большой, но и не такой уж маленькой, не очень богатой, но и не совершенно
нищей, не то чтобы дикой, но и не совсем цивилизованной стране.
Он верил в это, потому что больше верить было не во что.
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј