Теймур МАМЕДОВ
КОГДА БОГИ СПЯТ
О ПОВЕСТИ ТЕЙМУРА МАМЕДОВА "КОГДА БОГИ СПЯТ..."
Изучающий историю Мидии специалист не располагает обильным и
разнообразным материалом. Материалов очень мало, и нередко они не только
противоречивы, но порой и ложны. Все это в немалой степени сказывалось, да
и поныне сказывается на литературе, посвященной истории Мидии. Историк
Мидии всегда далек от того чувства глубокого удовлетворения, какое могут
испытывать ассириолог и египтолог, если им приходится делать обзор этого
предмета. У него нет и тысячной доли той информации, которой владеют
египтология или ассириология. Да, судьбою и абстоятельствами Мидия не была
обласкана в древности, и в новое время ее история остается еще как бы
падчерицей науки.
И все-таки, как ни скудны и ни противоречивы первоисточники, мы уже
знаем, что Мидия, одна из самых могущественных держав Древнего Востока,
пережившая свой наивысший расцвет в VII - первой четверти VI вв. до н.э.,
была страной искусных мастеров, земледельцев и скотоводов, страной
отважных воинов и талантливых полководцев, славилась своими городами и
крепостями. Культурное влияние мидян на ряд народов и племен было
огромным.
В своей повести "Когда боги спят..." Теймур Мамедов обращается к тому
периоду истории Мидии, когда она потеряла самостоятельность и являлась
одной из сатрапий Персии, страны, ранее подвластной мидянам, к событиям,
которые имели место в конце царствования Камбиза и в дни правления
Лжебардии: 523-522 годам до н.э., то есть к тому краткому, но
драматическому периоду истории, когда Мидия могла, казалось бы, вновь
вернуть себе главенствующую роль в своем регионе.
В настоящее время в науке существуют два взгляда на эти события. Одни
историки полагают, что Бардия, сын Кира Великого, был действительно убит
Камбизом, причем перед походом в Египет (как гласит об этом и Бехистунская
надпись). Согласно другому взгляду, Бардия остался жив и восстал против
Камбиза, и только уже более поздняя версия назвала его "Гауматой", чтобы
оправдать Дария, собственноручно убившего царевича.
Реализуя свое право автора художественного произведения на временные
и пространственные сдвиги действительных событий, автор повести выдвигает
свою версию, "даруя" Бардии 3 года жизни: по приказу Камбиза Бардию, сына
Кира, убивают не в 526 году, а в 523 году до н.э.
И еще одна "вольность" допущена автором. По автору, трехлетняя война
между Персией и Мидией, пленение Астиага и другие события, о которых
сообщает Геродот и, что более существенно - вавилонские документы, есть,
якобы, лишь выдумка одного из героев повести, мага Губара, который таким
образом "подправляет" историю.
Следует сказать, что и в исторической литературе вопрос о падении
Мидийского государства нередко рассматривается с неверной точки зрения.
Некоторые исследователи оценивают это явление как простой переворот, смену
династии. Конечно, подобного рода выводы не могут быть признаны
правильными. Захват Мидии персами явился в буквальном смысле слова
завоеванием, а не сменой династии; в результате захвата Мидии персами
мидяне, потеряв свою государственную самостоятельность, надолго попали под
власть персов. Автор повести предпочел точку зрения, одним из первых
апологетов которой был Ксенофонт, автор "Киропедии", скорее
художественного произведения, чем исторического труда: престарелый Астиаг
дарит верховную власть над Мидией своему внуку Киру...
Насколько мне известно, "Когда боги спят..." - первое у нас
художественное произведение о Мидии. Автор повести проделал огромную
работу, изучив и сопоставив множество источников по истории Древнего
Востока, имеющихся в русских переводах. Он хорошо знаком с
исследовательскими трудами, посвященными интересующей его проблеме, и ему
удалось написать очень интересную повесть, которую, смею надеяться, с
пользой прочтут все, для кого история нашего отечества представляет
интерес.
1
Нет ничего прекраснее правды,
Кажущейся неправдоподобной...
Стефан Цвейг
В полуденный час, когда знойное марево затопило узкие улочки
Вавилона, а слабый ветерок, рожденный водной гладью Евфрата и обессиленный
жгучими солнечными лучами, угас у самой городской стены, по широкой и
прямой Дороге Процессий шли двое жрецов. Шедшему впереди было лет
шестьдесят - возраст посвятивших себя богам определить трудно. Он был
приземист, широк в плечах, с буйной гривой седых, все еще вьющихся волос.
Несмотря на жару, ничто в его облике не говорило об усталости. Второй
жрец, сохранявший интервал в полшага, был строен и высок, по-юношески
хрупок, но, несмотря на свою молодость, выглядел уставшим. Его едва
прикрытые короткими рукавами темно-синего хитона загорелые руки влажно
блестели на солнце; он то и дело проводил ладонью по высокому лбу,
смахивая капельки пота.
Жрецы спешили в храм Мардука [Мардук - верховный бог Вавилона].
Не перекинувшись ни единым словом, дошли они до высоких ворот,
украшенных барельефами мифических существ - испепеляющая жара не
располагала к разговору. Под высокой аркой было прохладнее, но старший
жрец не убавил шага, не позволив спутнику хоть на минуту продлить
пребывание в благодатной тени. Так же быстро прошли они ворота, обогнули
бассейн с хрустально чистой водой и очутились перед входом в храм. Только
здесь старший жрец, нарушив молчание, обратился к своему спутнику.
- Иди, сын мой, поднимись наверх, простись с Бабили [так называли
свой город жители Вавилона], - с легкой грустью в голосе произнес он. -
Быть может, ты расстаешься с ним навсегда...
Когда юноша покинул его, старший жрец вошел в храм и направился к
изваянию Мардука. Не дойдя пяти-шести шагов, подобрал полы белого хитона и
опустился на колени.
- О, Мардук, царь богов! Внемли Пирхуму, смиренному твоему рабу, а не
понравится тебе его речь, срази тотчас же своего верного служителя
испепеляющей молнией! - начал жрец, постепенно повышая свой голос. - Не
может молчать он, слыша, как громогласно хулят тебя твои недруги! Не может
молчать он, видя, как верные твои слуги, покрытые грязными, рваными
одеждами, утоляют голод ячменной похлебкой, да и этой едой, которой
гнушаются не поднимающие глаз [не поднимающие глаз - рабы], не могут они
насытиться... О, Мардук! Уснул ли ты сном бессмертного или сидишь сейчас в
своих чертогах на веселом и шумном пиршестве в кругу небожителей, забыв о
своем величии - где твоя былая слава?! Неужто отец твой, дарящий жизнь
Шамаш [бог солнца и правосудия], с зари утренней до зари вечерней оком
пылающим взирающий на землю, не уведомляет тебя о том, что творится в
твоей вотчине?! Уж не текут в твой храм, разрушаемый безжалостным
временем, разноязычные толпы паломников со всех концов света. Погрязши в
неверии, другим богам поклоняются они, им приносят обильные жертвы, тогда
как твои божественные ноздри давно уже не ласкал сладкий дым сжигаемого
агнца, принесенного в жертву на твоем алтаре...
О, величайший из богов, могущественный Мардук! Неужто неведомы тебе
злокозненные мысли твоих подлых врагов, замысливших худое?! Царь персов и
мидян, безрассудный Камбиз, сын богобоязненного Кира, правнук обиженного
богами Астиага [Астиаг - последний царь Мидии], задумал неслыханное: во
всех землях, озаряемых отцом твоим Шамашем, собирается он разрушить храмы
неугодных ему богов... И в том числе храм, посвященный тебе, неудержимый в
гневе Мардук! Уже раздал он земли, принадлежащие храму, своим воинам, а
твоих верных служителей изгнал, лишив крова и пропитания, - всех тех, кто
не стал превозносить Ахурамазду [Ахурамазда - верховный бог
зороастрийцев], этого жалкого бога... этого жалкого божка диких пастухов,
о котором проповедовал в своем безумии Заратуштра [историческая личность,
пророк] из мидийского города Раги на горе Збар.
Жрец помедлил несколько мгновений, переводя дыхание, но не изменив
своей раболепной позы.
- И Камбиз разрушит твою обитель, бессмертный Мардук! Велика его
власть над людьми Междуречья, а алчущие крови мечи персов и мидян не знают
пощады к инакомыслящим. Только ты можешь покарать сына Кира своей
божественной дланью, как некогда карал, распалясь от ярости, тех
ассирийских владык, кто посмел нарушить твой покой. Все, решившиеся
перевезти твою статую в Ашшур или Ниневию [Ашшур, Ниневия - ассирийские
города; в разные периоды истории Ассирии каждый из них был столицей
государства], пали, сраженные кинжалами подосланных убийц или от руки
собственных сыновей! Но владыки Ассирии вывозили твою статую из врат
Бабили не для того, чтобы там, на берегах Тигра, глумиться над тобой! Нет,
они везли тебя в свою столицу, устилая дорогу коврами; везли, чтобы чтить
тебя, приносить тебе щедрые дары и ежедневно сжигать на твоих бронзовых
алтарях тучных, истекающих жиром агнцев, пропитанных мирром и ладаном,
чтобы ты возвысил воинственную Ассирию над другими народами. А вероломный
Камбиз задумал разрушить твой храм, разбить твою статую, даже память о
тебе вытравить в сердцах наших потомков, чтобы чтили они в будущем чуждого
нам божка, жалкого Ахурамазду! Не допусти этого, о, Мардук, властитель
мироздания! Услышь Пирхума, могущественный пастырь, услышь меня, где бы ты
сейчас не находился: на мягком ли ложе в объятиях своей супруги,
лучезарной Сарпанит [богиня, супруга Мардука], или на шумном пиршестве в
кругу бессмертных небожителей! Поспеши покарать нечестивого перса, пока
плевелы зла не разнес злобный ветер, рожденный смрадным дыханием демонов
восточных пустынь! Благослови своего верного слугу, дабы смог он вернуть
твое прежнее величие, возродить твою былую славу среди черноголовых
Вселенной. Посылаю я в далекий Мемфис сына своего, обладающего
божественным даром - может он подчинять людей своей воле, не произнося при
этом ненужных слов, и выполняют они все, что он приказывает им мысленно.
Должен мой сын вручить Камбизу меч царей Вавилона, клинок которого покрыт
неподвластным времени ядом страны Синдху [так называли в древности Индию],
- да найдет от него смерть вероломный Камбиз, замысливший худое,
нарушивший предсмертное напутствие отца своего - чтить всех богов
подвластных ему народов. Это он проповедует неслыханное - будто бог во
всей Вселенной один, и имя ему Ахурамазда! Покарай его, о, Мардук!
Какое-то время оставался жрец на коленях, вперив пристальный взгляд в
жуткие очи Мардука, словно ждал от него знамения, затем, опершись руками о
выложенный полированными гранитными плитами холодный пол, тяжело поднялся.
Следовало спешить - через какой-то час караван тамкаров, прибывший из
горного Элама, отправится в страну пирамид, и с этим караваном пустится в
далекий путь с опасным поручением его сын Агбал...
Во внутреннем дворике, из-под широкого навеса, под которым
прилепились к высокой стене, опоясавшей по всему периметру территорию
храма, неказистые жилища семей не поднимающих глаз, раздался внезапно плач
ребенка. Голодное или обессиленное духотой, дитя не унималось, - жалобный
прерывистый крик отвлекал Пирхума от назойливых мыслей, терзающих его
сердце в последние дни, и особенно теперь, перед скорым расставанием с
сыном. Поморщившись, жрец стряхнул пыль с колен, вышел из полусумрака
храма на залитый солнцем двор.
- Есть ли здесь кто-нибудь? - выкрикнул он.
На его зычный голос из-под навеса вышел мужчина с гладко выбритым
теменем, с лицом, опухшим от долгого сна. Это был надсмотрщик над рабами,
лидиец.
- Чей это ребенок надрывается, нарушая тишину обители бога? -
встретил его мрачным взглядом Пирхум. - Вели матери немедленно успокоить
этого недоноска, или я прикажу бросить его в волны Евфрата!
Смиренно выслушав господина, раб скрылся под покатым навесом, и
несколько минут спустя плач ребенка утих так же внезапно, как и возник.
Пирхум, окинув хозяйским взглядом безлюдный двор, вернулся в прохладный
полусумрак обители Мардука.
Взобравшись на залитую асфальтом крышу храма, Агбал прощался с
Вавилоном. Опасное поручение отца не заставило его сердце биться чаще
обычного. С уверенностью, свойственной цветущей молодости, смотрел он в
будущее, нисколько не сомневаясь в благоприятном исходе задуманного отцом
и Верховным собранием жрецов Вавилона. Все, что ни предпримет он на
погибель царя персов и мидян там, в далеком Мемфисе, на берегу
благодатного Нила, будет угодно небожителям и уже освящено здесь, на
земле. И сейчас он прощался со своим любимым городом, уверенный в том, что
еще не раз будет обозревать с высоты узкие улочки и яркую зелень его
висячих садов, причисленных к семи чудесам света. Он прощался с Вавилоном
не навсегда, а всего лишь на неопределенный срок!
Агбал стоял лицом к прямой, словно луч, залитой солнцем роскошной
Дороге Процессий - еще несколько лет назад, в дни пышных и торжественных
новогодних празднеств, при огромном стечении народа везли по ней в храм
Мардука статую бога Набу из Борсиппы [Борсиппа - пригород Вавилона на
правом берегу Евфрата; Набу - бог мудрости в Вавилоне]. Юноша хорошо видел
и сам дворец новогодних праздников, расположенный вне городских стен.
Украшаемый в течение многих веков самыми искусными мастерами Междуречья,
он и сейчас производил неизгладимое впечатление на иноземцев. Напротив
дворца возвышаются над городской стеной ворота мудрого бога Сина [бог
луны] - многие халдеи молятся и приносят жертвы ему, а не Мардуку. Виден и
никогда не пустующий храм богини Иштар [богиня производительных сил
природы, жизни и любви, умирающей и воскресающей растительности] - сюда
стремится в первую очередь большинство гостей Вавилона, познавших когда-то
юных служительниц богини или услышавших из чужих уст о их волшебной,
неслыханной красоте и неземной страсти. Через город катил свои желтоватые
воды Евфрат, - широкие пролеты мостов, сложенные из тяжелых каменных глыб,
скрепленных тусклым свинцом и черным асфальтом, соединяли его берега и обе
части города. И, конечно же, видимая издалека, на далеких подступах к
городу, семиэтажная Этеменанка, поражающая чужеземцев своими
неправдоподобными размерами, - независимо от того, в первый или сотый раз
посетили они древний город...
Плач ребенка долетел и до ушей Агбала, вернул его к действительности.
Определив время по местоположению светила на выгоревшем небосводе, он
поспешил к лестнице, по которой взобрался на крышу храма - отец уже должен
был давно закончить свою молитву Мардуку.
Юноша нашел отца у изваяния верховного бога Междуречья. Услышав
торопливые шаги сына, Пирхум круто повернулся и пошел ему навстречу.
- Пришло время проститься, сын мой, как это ни прискорбно - последние
мгновения мы с тобой наедине! Спешу поделиться радостью: Мардук
благословил тебя! Действуй смело на благо Бабили! - Пирхум тяжело
вздохнул, окинул сына долгим взглядом. - Ты должен с пользой для нашей
касты [вавилонское общество не делилось на касты, но с этим термином оно
было знакомо благодаря торговым и иным связям с древней Индией]
использовать дар, ниспосланный тебе мудрыми и вечными богатствами. Только
избранные небожителями обладают способностью, сосредоточив свою волю,
осуществлять власть над людьми. Как мог, я облегчил твою задачу - не во
всем же полагаться на богов! Слышал я от верных мне людей, что
потерял-таки Камбиз свое душевное равновесие. Послал он из своего лагеря в
Египте в многовратные Сузы знатного вельможу, поручив ему убить тайно
брата своего Бардию. И убить так, чтоб слух об этом злодеянии не достиг
ушей персов. Лишили его разума всесильные боги! Не напрасны были мои
лжедоносы владыке персов и мидян о том, что задумал якобы Бардия
узурпировать власть, воспользовавшись отсутствием царя, и уже собирает
вокруг себя заговорщиков - всех, недовольных Камбизом! Им несть числа! -
воскликнул Пирхум, разведя руками.
- Как только караван из Элама покинет городские ворота и растянется
по дороге в Ханаан, - продолжал Пирхум неторопливо, - я пошлю в Сузы
быстрого гонца с письмом к царевичу, предупрежу его... Нам, жрецам Бабили,
не принесет пользы ранняя смерть Бардии, нам, жрецам Бабили, куда
выгоднее, если между зазнавшимися персами разгорится братоубийственная
война! Пусть они уничтожают друг друга: персы - персов, мидяне - мидян...
Тогда обезлюдеют их города, покроются сорняками поля, и не будет скот
кочевников топтать наши сочные пастбища. Ослабеют они, и не смогут
возродить былую мощь мидийского царства! Но если одному из братьев суждено
погибнуть от гибкого железа или хладнокованной бронзы, то да будет это
Камбиз, а не брат его Бардия! Да погибнет Камбиз от меча, который ты
вручишь посягнувшему на обители богов. И тогда, если это угодно
небожителям, мы легко возродим прежнее величие Мардука! Торопись,
осененный моим благословением, сын мой! Даже если тебя ждет смерть от руки
грязного перса, я знаю, ты не дрогнешь в свой последний час перед лицом
неотвратимой опасности. В шестьдесят раз лучше положить свою жизнь на
алтарь бога, чем, дожив до глубокой старости, умереть на своем ложе от
долгой изнурительной болезни, еще при жизни иссушенным ею, как мумия...
Агбал, не пропустивший ни слова из произнесенных отцом, молчал, и это
молчание смутило Пирхума. Жрец взял сына за локоть и произнес
проникновенным голосом:
- Но если твое мужество несовершенно, если ты в душе колеблешься, то
откажись, и я пойму тебя, сын мой...
Агбал улыбнулся смущенно, словно чувствовал за собой вину.
- Отец, я выполню твое поручение. Закрой свое сердце перед недоверием
к сыну...
Пирхум привлек к своей груди юношу. Несколько мгновений стояли они,
прижавшись друг к другу под неотрывным и жутким взглядом Мардука.
Неудержимое время торопило их: скоро, лишь только спадет полуденная жара,
тамкары покинут город.
Жители Мемфиса поднимали из руин свой древний город, разрушенный
воинами Азии, разъяренными оказанным им сопротивлением. Огонь, рожденный
горящим "мидийским маслом" ["мидийское масло" - нефть], которое
перебрасывалось через городские стены в глиняных горшках с помощью
дальнобойных метательных орудий, с трудом находил себе пищу в
обороняющейся столице, где не было деревянных строений, - по воле богов на
берегах Нила, зажатого, со всех сторон сыпучими песками пустыни, лесов
нет, и египтяне снаряжали за древесиной далекие и дорогостоящие морские
экспедиции. И все же жилища бедняков сильно пострадали в дни осады и
скоротечного штурма, - их плоские крыши, крытые связками сухого,
изъеденного древоточцами, тростника, вспыхивали мгновенно, разбрасывая во
все стороны быстрогаснущие искры. От восхода и до захода солнца с
трудолюбием муравьев месили мемфисцы тяжелую, липкую глину, резали серпами
и сушили на илистом берегу новые охапки тростника - благо его было в
изобилии. Медленно, но неотвратимо восстанавливал Мемфис свой прежний, до
нашествия, облик.
Персидский гарнизон не чинил особых препятствий жителям покоренной
столицы.
Изнурительная, не прерываемая ни на один час работа подвигалась к
концу; лишь кое-где, в основном на окраинах, были видны следы полыхавшего
недавно пожара, и словно взывали к мщению заброшенные очаги тех мемфисцев,
кто, оставив семью на произвол переменчивой судьбы и милость сородичей,
ушел из города, чтобы влиться в ряды воинов Амиртея, продолжавшего
сопротивление иноземцам. Дома их ждали своей очереди: восстановив свои,
соседи примутся и за эти жилища, чтобы сюда могли вернуться жены и дети не
пожелавшие стать рабами и гнуть свою спину на персов. И когда ожил рынок,
наполнился многоголосым шумом, жизнь города вошла, казалось, в свое
прежнее русло.
Владыка персов и мидян, чтобы не стеснять своим присутствием и
многочиленной свитой фараона Псамметиха, признавшего поражение и
принесшего торжественную клятву в вечной покорности, расположился со своим
окружением в военном лагере, выстроенном еще во время осады Мемфиса. Здесь
Камбиз устраивал торжественные смотры своим полчищам, здесь принимал
богатые дары номархов [номарх - владетель нома (области) Египта] Верхнего
и Нижнего Египта, здесь держал военный совет со своими поседевшими в
битвах полководцами.
Еще недавно переполненный неуемной энергией, уделявший сну не более
пяти часов в сутки, владыка персов и мидян занемог, казалось, никому не
ведомой болезнью. Еще какой-то месяц назад его можно было встретить в
любой час суток во всех уголках раскинувшегося вдоль берега Нила огромного
лагеря, и часовые, знакомые с повадками грозного царя, зорко всматривались
в темь южной ночи, прислушиваясь к малейшим шорохам - даже полевая мышь не
проскользнула бы незамеченной мимо них.
Но в последние дни, вернувшись из закончившегося неожиданной
катастрофой эфиопского похода, Камбиз превратил себя в добровольного
узника своего роскошного алого шатра, подаренного владыке царем арабов;
целыми сутками не выходил из него владыка, никого не желая видеть. Воины
боялись потревожить его покой бряцаньем оружия или громким разговором, и в
лагере царила тишина, необычная для такого большого скопления людей.
Камбиза словно подменили.
Любимый сын своей матери, наследник престола, в первую очередь
благодаря ее интригам, Камбиз с детства привык к тому, что любая его
прихоть исполнялась немедленно всеми родными и угодливыми слугами. Он до
сих пор не научился считаться с обстоятельствами, порою
труднопреодолимыми, и лишь недавно столкнулся с неудачами, с крушением
своих замыслов - больших и малых.
Видимо, Ахурамазда отвернулся от своего любимца!
Так успешно начавшийся египетский поход грозил закончиться гибелью
всего войска! От отборной армии, отправившейся вместе с ним в далекую
Эфиопию, осталась лишь меньшая половина, вынужденная вернуться с полпути.
Исхудавшие, изнуренные, съевшие всех вьючных животных, оставившие в песках
Юга свое испытанное в многочисленных сражениях оружие, бородатые персы в
своих грязных отрепьях походили скорее на одичалую толпу безумных, нежели
на мужественных воинов, чьи грозные клинки из голубого металла обратили в
постыдное бегство армию фараона. Инар со своим сыном Амиртеем, ливийцы,
возглавившие сопротивление и утвердившиеся в заболоченной части Нила,
успешно противостояли царским полководцам, и те никак не могли пробиться в
дельту полноводной реки. Не только воины-одиночки, но и целые отряды
непокорившихся египтян пробирались к Инару с Амиртеем; накопив достаточно
сил, не пожелавшие признать персидского господства могут запереть
единственный выход из этой страны, и тогда все войско завоевателей ждет
бесславный конец.
И оно уже таяло с каждым днем, как слиток олова, брошенный в
огнедышащую пасть раскаленного горна: вчера вечером докатилась до царского
шатра жуткая весть о том, что пятидесятитысячное войско, отправленное на
запад против аммониев, не приславших дани в знак покорности, исчезло в
безжизненной пустыне, погребенное песками. Там, где горели костры
расположившихся на ночной отдых персов, неожиданно сорвавшийся ураган
нагромоздил огромные песчаные барханы, высоте которых позавидовали бы
неподвластные быстротекущему времени пирамиды.
Теперь лишь одна треть двинувшегося некогда на Египет войска осталась
при Камбизе...
Но больше всего тревожило владыку отсутствие вестей от Прексаспа,
которого послал он убить брата своего, Бардию, посмевшего помышлять о
троне, плести нити заговора в то время, когда Камбиз преодолевал тяготы
походов и смотрел в глаза опасностям, покоряя новые и новые народы ради
непреходящей славы Персиды и рода Ахеменидов.
Поэтому Бардия должен был умереть, и ни капли жалости и братской
любви не осталось в сердце Камбиза.
Глаза владыки метали молнии и пасмурное лицо наливалось кровью, когда
кто-нибудь из его приближенных вспоминал к случаю или невзначай Бардию -
не могли они знать, находясь вдали от родины, о подготавливаемой измене, о
которой уже успел донести царю его верный, но неведомый соглядатай. Вскоре
в многолюдном лагере пошли слухи о том, что войско, оставив гарнизоны в
городах и важных укрепленных пунктах, двинется с места и отправится домой,
в Персию; воины, затосковавшие по своим семьям и близким, по далекой
родине, торопились превратить боевую добычу в грузные слитки серебра и в
золотые монеты, уступая ее за бесценок пронырливым и вездесущим торговцам
и перекупщикам.
Одним из первых заметил разительную перемену в умонастроении царя
Крез. Не желая попасть под тяжелую царскую руку, скорую на расправу, он
старался бывать как можно реже в окруженном глубоким рвом лагере.
Состарившись при персидском дворе (целых двадцать два года находился Крез,
прослывший среди своих современников мудрым, неотлучно сначала при Кире, а
затем при преемнике его Камбизе), он безмерно устал от вечных тревог и
надежд на переменчивое военное счастье, от тягот и лишений, утомительных
переходов по необозримым просторам Азии, чьи народы не желали подчиняться
добровольно захватчикам, вновь и вновь поднимаясь на борьбу. Да и
преклонный возраст брал свое - тело и душа вельможи требовали тишины и
покоя. И когда, вынужденный признать свое поражение, сломленный
болезненными ударами своей злокозненной судьбы, Псамметих предложил Крезу
поселиться в одном из его дворцов, вельможа согласился, не раздумывая
долго. Кладовые дворца переполнены щедрыми дарами египетской земли,
подвалы - вином, а расторопные рабы способны читать малейшее желание в
глазах господина и спешат выполнить его.
Отец Псамметиха, осененный удачей Аматис, был некогда верным
союзником Креза, - прочные узы взаимовыгодной дружбы связывали их,
могущественного фараона и царя богатейшей Лидии. И нет в том вины ушедшего
в место таинственное [загробный мир (древнеегипет.)] фараона, что он не
поспел тогда, двадцать два года назад, на помощь своему союзнику, - сам
Крез не советовал ему торопиться. А когда Кир подступил к Сардам, столице
Лидии, со всем своим войском, торопиться было бы излишне: через неделю
после начала осады полчища Кира ворвались в пылающий город, полонили
отчаявшегося Креза...
И еще одно немаловажное обстоятельство заставило Креза принять
предложение сына Аматиса: здесь, в благоустроенном дворце, вдали от глаз
подверженного вспышкам необузданного гнева владыки, вельможа мог лишний
раз сослаться на нездоровье от невыносимой жары, чтобы не присутствовать
на очередном смотре поредевшего войска или совете царских военачальников.
Но сегодня, как только багряноликий бог египтян, миновал середину
небосвода, направился в огненной ладье в свои золотые чертоги и
порожденный его жгучими лучами зной стал спадать, ослабленный свежим
дыханием могучей реки, седобородый Крез заторопился в путь. Молодой жрец
из Вавилона, сын верховного служителя храма Мардука, явился ранним утром к
нему во дворец, не успев даже стряхнуть со своих одежд пыль дальних дорог,
и добился невозможного: упросил Креза встретиться с Камбизом, доложить
владыке большей части мира о посланнике вавилонских жрецов - да примет его
царь, если сочтет нужным.
Юноша привез с собою необычный дар владыке персов и мидян от
Верховного собрания вавилонских жрецов - меч Хаммурапи!
Ни разу за все время беседы с посланцем шестидесятивратного города не
задумывался Крез о тех опасностях, которым он подвергал собственную жизнь,
согласившись на встречу с царем. Но стоило ему оказаться вне стен дворца,
в паланкине из эбенового дерева, приподнятого на литые плечи чернокожих
рабов, как заснувшие было сомнения и тревоги раздвоенным языком змеи
коснулись его сердца, и оно, вспугнутое ими, забилось учащенно, готовое
выскочить из груди.
Опытный царедворец, Крез внимательно следил за всем, что творится в
лагере, и он не мог не знать, что занемогший Камбиз не принимал решительно
никого, и нарушать его покой было бы по крайней мере неблагоразумно.
Спохватившись, он готов был приказать рабам повернуть обратно, когда
выбежавший из покоев молодой жрец заставил его устыдиться собственного
малодушия. Взгляд посланца вавилонских жрецов, не то повелевающий, не то
умоляющий, развеял все его тревоги. Успокоенный, Крез тут же почувствовал
усталость, словно не спал уже несколько ночей. Его глаза непроизвольно
сомкнулись и он, свободно откинувшись на мягкие подушки, уснул. Рабы
отнесли сладко посапывающего Креза на дворцовую пристань, где погрузили
паланкин в длинную камышовую лодку с высоко поднятыми над водой носом и
кормой. Один из рабов оттолкнулся легким и гибким шестом от дна - и узкая
лодка поплыла вниз, влекомая течением, к лагерю персов.
Только у входа в лагерь разбудили рабы своего господина; не зная
языка персов, они не могли, да и не пытались объяснить часовым, кто и
зачем прибыл к царю...
Как только паланкин миновал часовых, Крез вновь опустил тяжелый
шерстяной полог. Его еще не потерявшее способность различать запахи
обоняние не выносило лагерной вони, почти неизбежной - даже на центральной
дороге, разделявшей воинский стан на две равные части, валялись в пыли
обглоданные кости, сгнившая, полусгнившая и начинающая гнить кожура южных
плодов, тускло блестевшая на солнце рыбья чешуя.
Возле царского шатра было несколько чище.
У входа неподвижными статуями возвышались два рослых мидийца в
доспехах из толстой кожи, выкрашенной в мягкий желтый цвет; бронзовые
наконечники копий, начищенные до зеркального блеска, сверкали над их
головами. Вышедший из шатра страж дверей [одна из высших должностей при
персидском дворе; обычно начальник царских телохранителей] помог Крезу
выбраться из паланкина, почтительно попридержал его за локоть, и ввел
царедворца в шатер.
Камбиз, за спиной которого стоял, скрестив руки на груди, его
телохранитель и сородич Дарий, возлежал на мягком мидийском ложе с
небольшим возвышением у изголовья. Царь беседовал с знатным персидским
вельможей Гобрием, одним из лучших своих полководцев, и греком Фанесом.
Последний, главенствуя некогда над отрядом греческих наемников Аматиса,
был приближен ко двору фараона, но, вызвав невольно его гнев, был вынужден
бежать в Персиду под защиту Кира, оставив жену и детей на милость судьбы.
Снаряжая свои полчища в дальний поход к берегам Нила, Камбиз вспомнил о
беглеце, призвал его к себе, повелел греку указывать кратчайшую дорогу к
границам Египта.
Трое из присутствующих в шатре - Камбиз, Гобрий и Дарий имели общего
предка - Ахемена, и были связаны нерасторжимыми родственными узами...
Приветствовав царя, Крез уселся на один из высоких кожаных миндеров,
незаменимых в походе: туго набитую верблюжьей шерстью подушку, изделие
жителей аравийских пустынь. И хоть сидеть на ней было не совсем удобно, он
старался не шевелиться.
- Рад видеть тебя в своем шатре, мудрый Крез! - Камбиз сопровождал
пристальным взглядом из-под сросшихся на переносице черных бровей каждое
движение Креза. В углах его рта появились складки, придавшие лицу
выражение враждебности и суровости. - Как видно, ты напрасно клеветал на
свое здоровье: если судить по твоему цветущему виду, ты еще переживешь
всех нас!
Крез подобрал под себя ноги, склонился в сторону ложа.
- Не суди, владыка, о моем здоровье по внешнему виду, - он обманчив!
С первых же дней нашего пребывания в этой стране я постоянно чувствую
недомогание. Стар я, владыка, так удивительно ли то, что телесная слабость
стала моей постоянной гостьей?!
- Но сегодня она не помешала тебе явиться в мой лагерь! - усмехнулся
царь. - Или ты спешил к нам с радостными вестями?
- Как не помешает и в следующий раз, лишь бы мое появление перед
тобой было приятно тебе, владыка! Я осилил свое недомогание и спешил в
твой лагерь с вестью, которая, уверен, тебя обрадует: служители храмов
Вавилона прислали в твой стан жреца, поручив ему передать тебе легендарный
меч Хаммурапи, царя халдеев! Посланник находится сейчас во дворце, в
котором я расположился благодаря доброте Псамметиха, и ждет с нетерпением
часа, когда ты соизволишь принять его. Он жаждет лицезреть владыку и
передать тебе лично, из рук в руки, дарящий победу клинок, врученный
Хаммурапи самим богом Шамашем!
Камбиз был рад услышанному и не скрывал этого.
- Дарий! - обратился он к своему неподвижному телохранителю, не
посчитав нужным повернуться в его сторону. - Распорядись, чтобы немедленно
послали за жрецом - он прибыл кстати... - не дожидаясь, когда Дарий
покинет шатер, Камбиз продолжал. - Мудрый Крез, ты появился вовремя - хочу
посоветоваться с тобой. Еще отец мой не раз прислушивался к твоим
советам... Скажи мне, как ты поступил бы сейчас, окажись на моем месте?!
- Болезни мои не позволяют мне наведываться в твой шатер так часто,
как я желал бы этого, и я даже не могу предположить, что именно волнует
тебя, владыка!
Камбиз нахмурился, и вновь его черные брови срослись на переносице.
- Армия моя тает, мудрый Крез, с каждым днем, в то время как силы
Амиртея растут. Да и эта погрязшая в церемониалах и пустых, никчемных
ритуалах страна еще не покорена моим акинаком. Так удивительно ли, если то
тут, то там я сталкиваюсь с неповиновением и пренебрежением к моим
приказам?! Ты не можешь не знать, что финикийцы отказались переправить на
своих морских судах моих воинов, чтобы они завоевали Карфаген и наложили
на его жителейц дань; затем царь эфиопов изгнал с позором моих послов, и я
не смог наказать его за это как должно. Давно уже не спешат ко мне в
лагерь номархи и вельможи этой страны с дарами, а теперь, когда часть моих
воинов, отправленных на покорение аммониев, исчезла бесследно в песках
пустыни, поток дани вообще иссякнет, как горные ручьи зимой. Предчувствую
я, мудрый Крез, что лицемерные египтяне готовят за моей спиной
восстание... Если они решатся на него, и при этом догадаются объединить
силы свои, то числом воинов, пеших и на колесницах, они намного превзойдут
мое поредевшее войско, от которого осталась треть.
Камбиз не мог говорить дальше из-за с трудом сдерживаемого гнева.
Несколько минут прошли в молчании, в течение которых Крез чувствовал себя
весьма неуютно, и в душе поносил себя за то, что согласился явиться пред
очи царя.
- Что же ты посоветуешь мне, мудрый Крез? - нарушил тягостное
молчание Камбиз. - Посылать ли мне быстрых гонцов в Персиду, чтобы оттуда
шли новые подкрепления, или же, оставив здесь сильные гарнизоны, вернуться
в свои пределы, пока мы еще способны выбирать, а не вершить то, что нам
диктует противник?
- Владыка, если ты действительно готов последовать моему совету, то
вот он: возвращайся на родину, сын Кира! - у Креза от волнения пересохло в
горле; он кашлянул, отвернувшись в сторону. - Но не подумай, что мой совет
продиктован желанием как можно быстрее покинуть пределы этой страны, чей
жаркий климат не подходит для моего надломленного тяжестью лет здоровья.
Забота о наследии Кира заставляет меня произнести эти слова! Владыка,
оглянись назад, в прошлое: сколько могучих царств исчезло навеки с
всевидящих глаз богов из-за недальновидности их правителей. Невозможно
завоевать все, покорить все государства и народы земли - смертному это не
по силам. Еще ни одному любимцу богов не удавалось подобное деяние. Не
лучше ли жить в вечном мире с другими венценосцами, кто принял инсигнии
власти из рук небожителей?! Так же, как царствовали некогда я в своей
Лидии, Амматис, доблестный отец Псамметиха, в этих краях, и Набонид,
последний деятельный царь Вавилона! Верни Псамметиху Верхнее царство,
помоги овладеть Нижним, заключи с ним равный военный союз на вечные
времена, и тогда не страшен любой противник, даже представший внезапно -
ни вам, ни вашим сыновьям!
Фанес, еще не проронивший ни слова, едва не вскочил со своего
миндера. Его седые всклокоченные волосы, которые он безуспешно пытался
привести в должный порядок прежде, чем предстать перед царем, нависали над
высоким, изборожденным морщинами лбом. Худое, оливкового цвета лицо грека
при последних словах Креза скривилось в презрительной гримасе, словно он
услышал что-то непотребное. Окинув вельможу злым взглядом из-под
огненно-рыжих бровей, Фанес обратился к царю с небрежной развязнностью
воина, готового в любое время дня и ночи ринуться во главе своих
соплеменников в кровавую битву, но не привычного к тонкостям придворного
этикета.
- Владыка, не слушай Креза, впавшего в детство! Способен ли он дать
дельный совет? Разве не он, погубивший собственное царство, погубил и отца
твоего, допущенного в сонм небожителей великого Кира, посоветовал ему
переправиться через многоводную реку и углубиться в чужие, неизведанные
земли, отрезав себе этим все пути к отступлению? Затмение нашло в тот
роковой час на разум отца твоего, иначе он не последовал бы совету, от
которого за парасанг пахло предательством. А сейчас Крез хочет, чтобы ты
вернул Псамметиху его царство, - вернул сейчас, когда фараон разбит тобой,
а после того, как ты сам поведешь своих воинов в дельту Нила, и они,
воодушевленные твоим присутствием, разобьют и разгонят жалкие отряды
Амиртея, весь Нил будет твоим - от места, где он выходит на поверхность из
мрачных глубин ада, до самого Верхнего моря. А ливийца Амиртея,
родившегося на свет в овечьем загоне, мы бросим к твоим ногам связанного,
беспомощного, чтобы ты попрал своей стопой его рабскую выю!
Крез даже не удостоил взглядом разгоряченного грека, закусившего
удила. В глубине души он сам удивлялся собственной безмятежности.
Физически ощущаемое спокойствие разлилось по всему его телу, словно он
находился не рядом с вспыльчивым и необузданным Камбизом, а с его отцом -
всегда уравновешанным и хладнокровным Киром. Вельможа даже перестал
испытывать неудобства от сидения на непривычном миндере.
- Позволь, владыка, ответить не знающему сомнений греку. Разве может
рассуждать разумно тот, кто пьет неразбавленное вино... - не успел Крез
произнести последние слова, как тут же пожалел об этом. Он совсем упустил
из виду, что и Камбиз в последнее время часто прибегает к этому напитку.
Но он вовремя исправил допущенную им оплошность - недаром среди других
придворных Крез прослыл мудрым. - Пьет безо всякой меры! Разве его ум
волновали когда-нибудь заботы о своей стране, и говорил ли он ночами с
бессмертными богами? Владыка, ты хорошо знаешь, что не мог я советовать
великому Киру вторгнуться в чужие пределы - мы уже достаточно далеко
находились от границ Персиды, и даже ветер не мог донести до изнуренных
воинов сладкий дым их родных очагов. И полноводных рек мы пересекли в том
походе не одну и не две! Кто из присутствующих не знает ошибки великого
Кира? Он оставил большую часть войска, а сам с немногочисленным отрядом,
по сути разведывательным, переправился через бурную реку и углубился во
враждебную территорию. Так удивительно ли, что бессмертные боги оставили
его, и славный Кир был разбит?!
Крез перевел дух и также спокойно, ровным голосом, продолжал:
- Владыка, последуй моему доброму, идущему из глубины не знающего
корысти сердца совету: возвращайся в Персиду! Разве судьба, уготованная
мне богами, разве выпавший мне жребий не говорит в пользу моего совета?
Ведь было время, когда ослепленный своим благополучием, я видел вокруг
себя только покорность и повиновение своих подданных и менее
могущественных соседей. И я решил, что все доступно моей воле и моим
желаниям: ни один враг не угрожал моей утопающей в садах Лидии, верные
союзники всегда были готовы прийти мне на помощь по первому моему зову,
уверенные, что и я поспешу к ним в трудный для них час! Талантам [талант -
единица веса в античном мире; колебалась от двадцати до тридцати
килограммов] золота и серебра в моих кладовых никто, даже я, не знал
числа, - недаром отважные мореходы разнесли по всем странам и сделали
обиходной поговорку "Богат, как Крез!" И возгордился я, владыка, взыграла
во мне непомерная гордыня, а ведь всевидящие боги не любят, когда она
поселяется в груди смертных, даже у избранных ими людей. И мне не пришлось
ждать долго кары, да и не ждал я ее, уверенный в неизменном благоволении
бессмертных богов... Не буду скрывать, владыка, и я метил на мидийский
престол, мечтал присоединить к своей огромную державу Астиага, чьи рубежи
омывали воды трех морей и Океана [в представлении древних греков Земля,
имевшая форму боевого щита, со всех сторон омывалась рекой Океан], который
вы, персы и мидяне, называете "Морем Вурукрта". Надеялся я в глубине
сердца, что мне, своему союзнику, завещает он Мидию. Были на то причины,
владыка, ты же знаешь: царица, любимая жена Астиага, мать матери Кира,
была моей родной сестрой! И еще одно обстоятельство, самое существенное из
всех, подогревало мои надежды, лелеемые долгие годы в моих чертогах в
ожидании ухода в мир иной престарелого, обиженного богами Астиага: не было
у мидийского царя сыновей-наследников...
Сейчас, когда прошло более двадцати лет после того, как моя Лидия
стала одной из сатрапий твоей державы, мне ясно, насколько наивны и
беспочвенны были мои притязания на мидийский престол. Это я понимаю
сейчас, двадцать лет спустя, а тогда... С годами мы становимся много
мудрее, владыка, и именно поэтому старость в почете у всех без исключения
народов земли... Как и следовало ожидать, почувствовав над собой холодное
дыхание смерти, Астиаг призвал в Экбатаны [столица Мидии] своего любимого
внука, еще совсем юного Кира, и завещал ему свое огромное царство. Все
мидийские вельможи склонились ниц перед новым владыкой, любимцем
Ахурамазды, признали его божественную власть над собою...
Через несколько дней Астиаг, простившись с близкими, ушел в страну,
откуда нет возврата, сопровождаемый причитаниями и неутешными рыданиями
родных, царедворцев и многочисленных плакальщиц. Но не успели проводить
Астиага в последний путь, еще не стихли раздирающие сердце вопли
плакальщиц и громкие рыдания близких, не успела окаменевшая от горя страна
сменить траурные одежды, как я объявил войну юному Киру, заручившись
добрыми предзнаменованиями оракулов Лидии и Эллады, поддержкой Амматиса,
Валтасара [Валтасар - царь Вавилона, побежденный Киром] и тех мидийских
вельмож, на чьих перстах были нанизаны мои перстни, чьи холеные руки
украшали мои драгоценные браслеты, чьи хитоны раскрашивали бесценным
пурпуром мои не поднимающие глаз... Самоуверенный, вступил я в битву с
ополчением Кира, надеясь, что перейдут на мою сторону мидийские вельможи,
облагодетельствованные моими дарами, однако дрогнули они в решающий час,
не сдержали своих обещаний... - Крез поторопился подавить в себе горестный
вздох. - Целый день, от зари утренней до зари вечерней, длилась
ожесточенная схватка, но ни я, ни Кир не смогли получить перевеса -
конница моя в те времена не имела себе равной во всей Азии. А время года
было крайне неблагоприятное для ведения военных действий - надвигалась
зима с ее пронзительными ветрами, холодом, убивающим все живое. Решил я
вернуться в Лидию, переждать до благодатной весны, уверенный, что так же
поступит и Кир. Но богобоязненный Кир не испугался зимы, нагрянул он
неожиданно к древним стенам Сард. А я к тому времени уже успел отпустить
отряды союзников, велев вернуться ранней весной, как только подсохнут
дороги...
На этот раз Крез не удержался и горестно вздохнул.
- И я был разбит, владыка, город мой, не выдержавший осады, взят,
разрушены его стены. Богатства мои стали легкой добычей отважных
персидских воинов, а сам я брошен к стопам царя! Вот так я, владыка,
избалованный удачей, не изменявшей мне до той поры, не только не
присоединил к своему чужое царство, но и лишился доставшегося мне от
отца...
Ленивым движением приподнялся Камбиз со своего ложа, опустил открытые
до колен ноги на мягкий ворсистый ковер.
- Да, мудрый Крез, во многом ты прав. Ослепленные постоянными
удачами, не знакомые с препятствиями при достижении цели, возомнившие себя
избранниками судьбы, смертные очень часто жаждут большего, чем им
определено непреклонным роком. Но ты неправ в другом: нет тех богов, о
которых ты упоминал сейчас, и которым ты приносил и продолжаешь приносить
втайне от меня обильные жертвы. Бог один - и имя ему Ахурамазда! Он
возлюбил Персиду и вознес ее превыше всех народов и царств. Рано или
поздно, но все народы земли склонятся перед величием единого бога, уверуют
в его могущество, перестав чтить несуществующих богов и разрушив до
основания их храмы, возведенные заблуждением и руками пленных... Или ты
думаешь иначе, мудрый Крез?
- Владыка, - не замедлил с ответом вельможа, - у меня было достаточно
времени, чтобы задуматься над этим, не гневись, если я поделюсь с тобой
своими сомнениями. Сейчас усилиями отца твоего, богобоязненного Кира, и
твоими беспримерными подвигами, владыка, Персида вознесена на недосягаемую
высоту - много народов и племен в твоей державе, и не хватит пальцев на
руках и ногах здесь присутствующих, чтобы пересчитать их, говорящих на
разных языках. Но, владыка, разве мало примеров подобного возвышения
одного народа над другими дают нам ушедшие без возврата столетия! В том
числе и тех народов, чьи правители шлют сегодня в твой дворец богатые
дары. Прочти надписи на храмах этой страны - где она, громкая слава
Рамзэса? Где оно, величие царей Кипра, кто из жителей острова еще помнит о
нем?! Прочти глиняные таблички городов Междуречья - где она, слава Саргона
Аккадского, чьи штандарты реяли над многими покоренными им странами?! В
столице державы, созданной легендарным Хаммурапи, стоит и следит за
порядком твой многочисленный гарнизон. Там, где красовались под голубым
небом древние и многолюдные города хеттов, митаннийцев, урартян,
ассирийцев, растут бурьян и чертополох, да шакалы рыскают по ночам среди
развалин. А ведь все эти народы поклонялись усердно своим богам и
приносили им исправно и своевременно в течение многих веков
умилостивительные жертвы! Так почему же бессмертные боги не препятствуют
унижению своих народов, тех народов, которых они сами некогда возвысили?!
К тому же, владыка, оракулы этих богов зачастую лгут смертным и толкают их
на роковые шаги!
- Ты, наверное, вспомнил сейчас об оракуле, полученном тобою от
прорицательницы храма в Дельфах, - усмехнулся Камбиз. - Но ты сам тогда не
понял послания пифии, оно не было благоприятным для тебя, наоборот,
предупреждало о неминуемом поражении!
- Не только я стал жертвой туманных прорицаний, владыка, и не только
себя имел я в виду, - проронил Крез. - Но я продолжу... Вот к какому
выводу, владыка, пришел я после долгих бессонных ночей, не обессудь, если
он не верен. Ведь смертному не дано проникнуть в замыслы бессмертных! -
вельможа вновь тяжело вздохнул и слегка откашлялся, прежде чем продолжить.
- Боги, подобно людям, нуждаются в отдыхе! Пусть даже один раз в столетие.
Рано или поздно, но они должны возлечь на свое ложе в опочивальне,
предаться сладкому сну. А в это время другие боги, словно они только и
ждали этого часа, способствуют возвышению тех народов, кто приносит им, и
только им, обильные жертвы! Среди греков, - кивнул Крез в сторону Фанеса,
который еле сдерживал зевоту от долгих рассуждений вельможи, - прославился
один аэд, слепой певец по имени Гомер, родом из Азии. Он создал
изумительную по красоте и звучности строф поэму о греческих героях,
приплывших на тысяче многовесельных кораблей к стенам Илиона, к городу
Приама, чтобы сразиться с его воинами и отомстить за жгучую обиду царя
Менелая, у которого Парис, сын Приама, похитил красавицу-жену, волоокую
Елену. Боги, которым приносили обильные жертвы как греки, так и илионцы,
разбились на два лагеря, и ни одна из враждующих сторон не могла достичь
перевеса в течение долгих десяти лет. То греки теснили илионцев, то воины
Приама теснили прибывших на широкогрудых кораблях эллинов в
многочисленных, чуть ли не ежедневных схватках... Но вот на что я обратил
внимание, владыка, когда мне пришлось услышать эту поэму из уст певца:
жена Зевса [Зевс - верховный бог древних греков] творит все, что ей
заблагорассудится, как только ее бессмертный супруг, испив сладчайшей
амброзии, удаляется на покой. - Уже в который раз Крез горестно вздохнул.
- А может быть, владыка, среди богов идет такая же борьба за верховную
власть, как и среди венценосцев земли, и то один бог, то другой берет верх
над остальными? И этим как раз и объясняется стремительное возвышение и не
менее стремительное падение в безвестность отдельных народов и держав?!
Вошедший в шатер страж дверей приблизился к Камбизу.
- Говори, - царь слегка подался в сторону придворного.
- Владыка, ты посылал за вавилонским жрецом. Он ждет у входа. И еще,
владыка, в лагерь прибыли только что трое священнослужителей из Мемфиса. У
них к тебе какая-то неотложная просьба.
- Эти трое подождут, а жреца из Вавилона немедленно введи сюда, -
распорядился царь.
Мелкими, но быстрыми, семенящими шажками попятился к выходу страж
дверей, приподнял тяжелый полог и позвал Агбала, в руках которого был
длинный предмет, обернутый в ярко-зеленую материю. Без признаков
какого-либо волнения приблизился он к Камбизу, встал перед ним на колени.
- Владыка народов, великий Камбиз, я прислан в твой стан Верховным
собранием жрецов многовратного Вавилона, чтобы вручить тебе легендарный
меч Хаммурапи. Он здесь, в этом свертке. Владеющий этим мечом и обнаживший
его в бою никогда не познает горечи поражения. Прими же наш дар, владыка
народов!
- Дарий! - молвил Камбиз, приняв из рук Агбала увесистый сверток и
бросив его небрежно на ложе. - Распорядись, чтобы сегодня же вечером
каждый воин, прибывший со мной на берег Пиравы [Пирава - персидское
название Нила], знал об этом даре жрецов Вавилона. Уверенность, что их
царь непобедим, придаст им новые, неисчерпаемые силы! А ты, юноша, можешь
быть моим гостем, я еще побеседую с тобой. И можешь быть спокоен, никто в
лагере не посмеет обидеть тебя, даже если ты будешь приносить жертвы
несуществующему богу. - Камбиз полуприкрыл свои шафрановые глаза, о чем-то
задумавшись, затем выкрикнул в сторону входа: - Впустите мемфисских
жрецов!
Агбал уселся на кожаный миндер напротив Камбиза, между Крезом и
Фанесом.
Оставив у входа желтые пантерьи шкуры и обувь из папирусного лыка,
вошли египтяне в прохладу царского шатра. Рассеянный свет, падающий
сверху, заиграл на их льняных нагрудниках, усыпанных драгоценностями.
Гладковыбритые удлиненные головы египтян блестели, словно выкрашенные
бронзовой краской - несколько раз в течение дня натирались жрецы с ног до
головы дорогим и душистым маслом. Тотчас же на присутствующих дохнуло
ароматом дорогих благовоний, словно в шатер вошли женщины. Жрецы, согласно
обычаю своей страны, не произнесли приветствия, лишь опустили правую руку
до колен, слегка прогнувшись при этом и тут же выпрямившись. Пытливым
взглядом окинул их Камбиз.
- Наверное, важные дела заставили вас покинуть своих звероподобных
богов и прибыть в мой душный лагерь. Чем порадуете владыку персов и мидян?
- обратился к ним царь.
Случайно кинув взгляд в сторону Агбала, Крез крайне удивился
неприкрытому интересу, с которым юноша наблюдал за Камбизом, подавшись
вперед всем своим худощавым телом и не моргая, словно старался навсегда
запечатлеть в своей памяти образ царя.
- Владыка народов! - один из жрецов выступил вперед. - Мы пришли в
твой стан с просьбой: разреши провести в стольном Мемфисе ежегодные
празднества в честь бога Аписа. Жители нашей страны привыкли к ним и с
жгучим нетерпением ждут, когда они начнутся! - Камбиз задумался, уставив
свой взор в рисунок ковра под ногами. Крез, все еще наблюдавший за
Агбалом, чье поведение удивило вельможу, заметил, как тот еще больше
подался вперед.
С неожиданной резвостью, едва не запутавшись в полах белоснежной
туники, Камбиз сорвался со своего ложа и подскочил к говорившему. Даже
Крез, не раз видевший охваченного гневом царя, поразился происшедшей в нем
перемене. Яркий румянец выступил на его щеках, и весь он дрожал, как
застигнутый эпилепсией.
- Вы, жалкие служители блудливых богов! - вскричал Камбиз. - Обрившие
свои головы, словно грязные рабы! Вы, поднявшие своими заклинаниями
злобный ветер пустыни и погубившие в ее горячих песках мое славное войско,
отправленное на покорение заносчивых аммониев, - вы посмели явиться в мой
лагерь со своей наглой просьбой?! Вы не желаете предаваться радости в
своих темных храмах, нет, вы желаете выплеснуть ее на пропахшие кошачьей
мочой улицы и площади Мемфиса? Сейчас, когда все верные мне персы оденутся
в траур, вы торопитесь облачиться в яркие праздничные одеяния и под звуки
тамбуринов и сладкозвучных флейт отправитесь торжественной процессией по
улицам Мемфиса, окруженные пьяной от восторга толпой, восхваляя своего
никчемного бога, радуясь несчастью, постигшему персов?! Но этому не
бывать, плешивые шакалы! Завтра же мои воины разрушат ваши храмы, эти
приюты скорпионов, змей и летучих мышей! Завтра же они разбросают ваши
кумиры! А вас, переполненных наглостью, мои воины предадут смерти сегодня
же, до захода солнца... Вы всю свою жизнь молились своим никчемным богам,
так молитесь и сейчас, чтобы они вызволили вас и вырвали из рук моих
палачей!
Камбиз махнул рукой, повелевая страже схватить египтян. Никто из
жрецов не пытался возразить Камбизу во время его гневной тирады и не
оказал сопротивления, когда рослые меченосцы набросились на них и стали
вязать им руки. Тяжело дыша, еще не остывший после неожиданной вспышки
гнева, вернулся Камбиз на свое ложе. Присутствующие в шатре прятали от
царя свои взоры, только лицо Фанеса выражало беспредельное довольство.
- О царь! - грек еще раз пригладил свои огненно-рыжие волосы. - Да
буду я твоей опорой и разящим мечом твоей длани! Позволь мне поведать тебе
о том, чего ты еще не знаешь!
Камбиз поднял свой тяжелый взгляд на нетерпеливого грека.
- Говори! - скорее выдохнул, чем произнес он.
- Владыка, когда ты со своими воинами терпел неслыханные лишения во
время похода на коварных эфиопов, пощаженный тобой и не знающий
благодарности, оставленный на троне Псамметих, этот переполненный ядом и
желчью лицемерный фараон, - да будет он мертв! болен! весь в кровоточащих
язвах! [Фанес перефразирует формулу: "Да будет он жив! невредим! здоров!",
которую употребляли египтяне после упоминания в третьем лице имени
фараона] - подбивал египтян на восстание! Спрятавшись за Белой стеной
[Белая стена - укрепленная часть Мемфиса], он готовил, уподобившись
ночному вору, удар тебе в спину. Сколько сосудов, на которых писцы
начертали твое имя, превратил он в черепки проклятья? [черепки проклятья -
осколки глиняных сосудов, на которых были начертаны имена врагов фараона;
сосуды после произнесения многочисленных проклятий разбивались] Сколько
раз называл он тебя сыном ненасытного щитоносца? [слово "кер", созвучное
имени Кир, значило на древнеегипетском "щитоносец"] Втайне от твоих людей,
владыка, отправлял он вниз, к дельте Пиравы, тяжелогруженные барки с
оружием к Амиртею, чтобы мечами и копьями из арсеналов Мемфиса вооружить
буйные банды обезумевшего ливийца. Клятвопреступник нарушил свое обещание,
данное перед ликом богов, и давно ждет удобного момента, чтобы, собрав
свои немалые силы в единый кулак, броситься на тебя, как рысь на спину
одинокого путника. Отступник достоин смерти, владыка, он недостоин пощады,
и голова его давно уже должна была покоиться на Книге Мертвых! [Книга
Мертвых - свиток, который клали под голову мумии перед тем, как закрыть
саркофаг] Но если ты не намерен оборвать нить его жизни, то сошли, по
крайней мере, в город Чару [пограничная крепость в Нижнем Египте, место
ссылки преступников], где он встретит не одного из своих бывших семеров
[семеры - "друзья двора", "единственные друзья", - приближенные фараона].
Лицо Камбиза казалось вылепленным из алебастра.
- Дарий, распорядись, чтобы нечестивца, презревшего собственные
клятвы, доставили в мой лагерь живым или мертвым! Вели заковать его и с
кляпом во рту [именно в таком виде изображены знатные узники на
Бехистунской скале] доставить сюда, чтобы он не мог своими ложными устами
еще раз молить меня о пощаде!
Крез, который сославшись на недомогание, не участвовал в походе на
эфиопов и провел все это время в Мемфисе, знал достоверно, насколько
далеки от истины ложные обвинения греческого наемника. Фанес пытался
руками Камбиза отомстить фараону за казнь своих сыновей. Тогда, в час
решительной битвы, когда две армии: египетская и персидская, выстроились
на голой равнине друг против друга, ожидая сигнала своих военачальников,
чтобы броситься в яростную схватку, греческие наемники Псамметиха вывели
перед строем связанных сыновей Фанеса и казнили их на глазах беспомощного
отца, указавшего, по мнению греков, персидским полчищам кратчайшую дорогу
в страну пирамид.
...Чудом избежав гнева Аматиса, Фанес не успел предупредить свою
семью и захватить ее с собою - все предшествующие походу годы провел он
среди персов в постоянной тревоге о ней. Увидев собственными глазами казнь
сыновей, не в силах воспрепятствовать ей, несчастный отец поклялся в тот
час всеми богами Олимпа отомстить фараону, допустившему эту казнь.
Прекрасно понимал все это Крез, но, напуганный небывалой вспышкой
царского гнева, решил про себя, что промолчать в эту минуту будет для него
наиболее благоразумным...
Между тем Камбиз вновь улегся на свое мягкое ложе.
- Я чувствую себя таким усталым, словно целый день преследовал на
необъезженном скакуне дикого вепря, - промолвил царь. - Видимо,
сказывается бессонная ночь, показавшаяся мне бесконечной. Если вам нечего
сказать своему владыке, можете покинуть шатер. Ты же, юноша, можешь
остаться, - обратился он к Агбалу. - Мне еще надо кое о чем спросить тебя.
Расскажешь мне, что делается сейчас в твоем родном городе и на берегах
Евфрата...
Лишь на пятые сутки после казни мемфисских жрецов вернулся в лагерь
Прексасп. Из тридцати сопровождавших его воинов-сарангиев [сарангии -
кочевое персидское племя] вернулись только восемь человек, израненных и
измученных - остальные остались лежать на горячих песках там, на
северо-восточной границе Египта, сбитые на полном скаку камышовыми
стрелами в три локтя длиной. Встреченные конным отрядом воинов Амиртея, не
вступая в неравный бой, сарангии прорвались, по приказу Прексаспа, сквозь
вражеские ряды и понеслись к Мемфису, преследуемые чуть ли не до лагерного
рва, оставляя шакалам и хищным птицам своих пронзенных стрелами товарищей
и измученных коней, роняющих пену в пески.
И когда, казалось, что им не уйти от погони, когда тяжелое дыхание
преследователей, украсивших кожаные шлемы страусовыми перьями, уже
долетало до их затылков, когда готов был пасть на землю обессиленный
долгой скачкой нисейский скакун самого Прексаспа, взору предстал
обнесенный частоколом и окруженный рвом лагерь персов. И тогда египтяне,
растянувшиеся в длинную цепочку, прекратили изнурительное преследование,
не пожелав из преследователей превратиться в преследуемых. Ведь во
вражеском лагере не могли не заметить погоню, и оттуда обязательно выслали
бы навстречу им сильный отряд, и тогда воины Амиртея не смогли бы уйти
далеко на своих тяжелодышащих скакунах.
Избавившись от преследователей, воины Прексаспа пустили скакунов
шагом, а некоторые даже спрыгнули на землю, чтобы размять затекшие ноги.
Только к вечеру, когда солнце садилось на западе за багряные вершины
барханов, достигли сарангии лагерных ворот. Оставив скакуна на попечение
своего телохранителя, Прексасп направился в царский шатер, но неумолимый
страж дверей не пропустил царедворца к владыке, заявив, что уставший за
день Камбиз улегся незадолго перед приходом вельможи, и посоветовал
Прексаспу прийти завтра поутру.
Прексасп не стал настаивать, и прошел в свой шатер. Ему не терпелось
увидеть младшего сына после долгой разлуки. Юный Теисп был царским
виночерпием, и поэтому был вынужден сопровождать Камбиза во время опасного
похода к берегам Пиравы.
Войдя в шатер, вельможа убедился, что мальчик крепко спит, и не стал
будить его. Обмывшись теплой, отстоявшейся от ила речной водой, вельможа
сменил свои пыльные одежды, с удовольствием испил полную чашу ароматного,
освежающего напитка и вышел наружу - первые звезды уже высыпали на низкий
небосвод. Несмотря на разлившуюся по всему телу усталость, сон бежал его
глаз, и Прексасп направил свои стопы к Дарию, царскому телохранителю, чей
шатер стоял рядом с его шатром.
Дарий еще не спал.
- Где ты пропадал все эти дни, Прексасп? - Горбоносый, невысокого
роста, черноглазый Дарий отличался сметливым умом и наблюдательностью,
необычной для его лет. Совсем недавно ему исполнилось двадцать три года,
но, несмотря на молодость, его проницательности могли позавидовать даже
убеленные сединой мужи. - Давно тебя не было видно в царском шатре...
Колеблющийся язычок светло-желтого пламени терракотового светильника,
исполненного в виде жадно хватающей воздух рыбы, освещал только одну
половину лица хозяина шатра, и от этого оно казалось неестественно
неподвижным и хитрым, словно принадлежало не воину, а жрецу, всегда
скрывающему свои чувства и мысли от посторонних. "Неужели Дарий проник в
тайну, знает о поручении владыки, с которым я отправился в Персиду?" -
подумал Прексасп. - "Нет, он не может знать о царском поручении - не в
интересах владыки распространяться об этом!"
- По поручению царя я разведывал подступы к лагерю Амиртея! - этот
ответ вельможа заранее подготовил для любопытных и в данную минуту всего
лишь выудил его из своей памяти.
- Ну и как, сможешь обрадовать владыку?
- Думаю, мне это удастся, Дарий. Но ты лучше расскажи, что нового
произошло здесь за время моего отсутствия?
Дарий внимательно взгляделся в лицо Прексаспа.
- Ты разве ничего не слышал там, где соизволил быть, о том, что
сотворил здесь наш владыка?
- Нет... - Прексасп не пытался скрыть свое недоумение. - И надеюсь,
что ты мне обо всем расскажешь!
- Расскажу, - произнес хозяин шатра, - так как скрывать это
бессмысленно - об этом говорит весь лагерь, и ты рано или поздно обо всем
узнаешь. Приготовься к худшему, Прексасп. Наш владыка болен неведомой
болезнью - Ахурамазда отнял у него разум!
На краткое мгновение ошеломленному вельможе показалось, что кто-то,
невидимый глазу смертного, погасил пламя светильника. Дыхание перехватило,
словно чьи-то цепкие пальцы душили его.
- Я знаю, что персы не лгут, иначе я потребовал бы от тебя
доказательств! - тяжело выдохнул он.
- Их гораздо больше, чем мне хотелось бы, Прексасп. К примеру, что ты
скажешь о поведении Камбиза казнить трех жрецов Мемфиса на глазах
соотечественников только за то, что они осмелились в свой недобрый час
просить нашего царя дать разрешение на проведение ежегодных празднеств в
честь бога Аписа, предстающего перед людьми в образе черного быка с белым
пятном на лбу?! А что ты скажешь о приказе казнить Псамметиха?
- Как, фараон казнен? - не выдержал и перебил Дария побагровевший
Прексасп.
- Владыка заставил несчастного испить бычьей крови, и фараон
отправился навестить праотцев, испустив дух в адских мучениях. Но и это
еще не все, Прексасп. Царь объявил во всеуслышанье, что казненный
Псамметих и отец его Аматис не кто иные как злостные узурпаторы. Себя же
он объявил законным наследником фараонов предыдущей династии, сыном, ты
только послушай, сыном Осириса [Осирис - один из верховных богов Древнего
Египта]. Камбиз велел выбросить мумию Аматиса из усыпальницы в городе
Саисе, сжечь ее на центральной площади. Но сжигание трупов противоречит
обычаям и нашим, и обычаям этой страны!
- Неужто... - попытался что-то сказать Прексасп, но Дарий не дал ему
докончить свою мысль.
- Погоди, и это еще не все! Владыка повелел разрушить в кратчайший
срок древние храмы местных богов, и удивит ли тебя, Прексасп, после всех
этих неразумных деяний, если завтра поднимется против нас в неутолимом
гневе вся эта многолюдная страна, и мы падем вдали от родных очагов под
тучей стрел и дротиков, от неисчислимого количества которых ясный день
превратится в сумрачный вечер. И это сейчас, когда страна признала
верховную власть персов, смирилась со своей участью, и еще вчера в тех же
храмах священнослужители пели хвалу нашему владыке?
- Услышанное мною настолько ужасно, Дарий, что не может быть
неправдой! - взволнованный Прексасп встал, опершись руками о колена, и,
сгорбившись, закружил по шатру. - Но что ты сам думаешь об этом, Дарий?
Может быть, есть другая причина таких странных, недостойных владыки
большей части света поступков?
- Мне кажется, я проник в нее...
- Тогда не томи меня, говори, Дарий! Развей мои сомнения!
- В лагере появился жрец из Вавилона, уже пять дней, как он среди
нас. Он каким-то странным, пока еще непонятным мне способом, влияет на
поведение и поступки владыки. Скорее всего доступными ему магическими
заклинаниями, теми заклинаниями, которыми издавна славятся во всех странах
халдейские жрецы.
- Кто он таков, мой Дарий? Что делает в нашем лагере?
- Быть может, ты встречал его, когда он направлялся к нам, минуя
дельту Пиравы, вместе с караваном эламских тамкаров...
- Нет, во всяком случае не могу припомнить...
- Конечно же, подвергая свою бесценную жизнь неисчислимым опасностям
за много парасангов отсюда, ты не обращал внимания, на каких-то тамкаров!
Этот жрец привез владыке дар жителей Вавилона: бронзовый меч с золотой
рукоятью некоего правителя, царствовавшего сотни лет тому назад. По
крайней мере, он так утверждает. Среди вавилонян бытует мнение, будто этот
клинок приносит его обладателю победу над врагами во время сражения...
- И царь поверил этой нелепой выдумке?
- Конечно же нет, но на воображение простых воинов это, несомненно,
произведет впечатление. Как бы там ни было, но этот жрец завоевал
удивительное расположение Камбиза, и царь не желает расставаться с ним ни
на минуту. Этот халдей стал Камбизу дороже всех нас, его приближенных, и
даже сородичей!
Последние слова Дария несколько успокоили Прексаспа.
- Мне кажется, что ты ошибаешься, Дарий. Еще во время эфиопского
похода многие знатные персы заметили, что с Камбизом творится что-то
неладное... Ты не можешь не помнить те ужасные дни, когда мы, углубившись
без заготовленного впрок провианта в горячие пески безжизненной пустыни,
теряли испытанных и закаленных, мужественных перед лицом врага воинов,
гибнущих десятками и сотнями не в схватках с врагом, а от голода...
Надежнейшие и опытные проводники, получившие щедрую плату, утверждали в
один голос, клялись своими богами, что еще много дней пути предстоит нам,
прежде чем измотанное войско достигнет ближайшего оазиса на берегу Пиравы,
где можно будет раздобыть хоть немного съестного. Но наш царь был глух к
разумным доводам, слепо шел вперед и вел за собой измученное и
обессиленное голодом войско, разделяя с ним все трудности
неподготовленного похода. И лишь тогда, когда иссушенные яростным солнцем
воины возроптали громко и отказались идти в горячую пасть сыпучих песков,
непреклонный Камбиз, уподобившийся мумии, был вынужден повернуть назад,
отказавшись от желания наказать эфиопов.
- Царь не расстался со своим замыслом: он повторит поход, лишь только
Ахурамазда предоставит ему такую возможность...
- Я знаю об этом, - согласился с Дарием Прексасп. - Но смог ли я
убедить тебя в своей правоте, что уже в те дни на ум царя набежала тень?
- Кое в чем я с тобой согласен, и все же прав я, а не ты, Прексасп.
Ты сам убедишься в этом, как только тебе предоставится возможность
наблюдать за этим таинственным служителем Мардука. Суди сам, насколько
противоречивы поступки нашего владыки! Он приказывает публично казнить
Псамметиха, а на другой день, когда вавилонского жреца не было рядом по
какой-то причине, которую я сейчас не упомню, непритворно сожалеет о
содеянном, готов отдать все свои сокровища, лишь бы только воскресить
фараона. Он повелевает сжечь на костре мумию Аматиса, а некоторое время
спустя, опять-таки во время отсутствия жреца, приказывает вновь вернуть ее
со всеми предосторожностями в оскверненную усыпальницу, и благо, что
первое повеление не успели исполнить уже привыкшие к его непостоянству
слуги. А случай с Аписом? Желая доказать, что перед нами не бессмертный
бог, а обычное бездумное животное - что это истинно так, ясно всем
народам, только не египтянам! - Камбиз убил собственноручно ударом акинака
этого священного быка на глазах потрясенных и растерянных, онемевших от
ужаса жителей Мемфиса. Но на следующий день царь повелел соорудить
околевшему быку погребальный саркофаг с надписью: "Камбиз, царь Верхнего и
Нижнего Египта, посвятил большой саркофаг своему отцу Осирису!"
- Если ты уверен в своей правоте, то твое бездействие преступно, мой
Дарий! Кто или что мешает тебе убить этого жреца, если ты убежден, что его
присутствие дурно влияет на нашего владыку?! Или же боишься гнева
Камбиза?! - Прексасп помолчал, словно ожидая ответа собеседника. - И
все-таки твои доводы не смогли убедить меня. Убежден, что это Ахурамазда
карает персов, ополчившись на Камбиза...
- Ты уже видел царя, беседовал с ним? - Дарий решил сменить тему
разговора. Протяжно зевнув, прикрыв при этом рот ладонью, откинулся он на
устланное барсовой шкурой ложе.
- Нет, - ответил Прексасп, догадавшийся о его намерении. - Страж
дверей велел мне явиться утром, к пробуждению Камбиза...
- Утро уже близко, Прексасп. Тебе следует хорошо отдохнуть, прежде
чем ты предстанешь перед очами владыки. Во время беседы остерегайся лишних
слов, способных вызвать гнев Камбиза. Помни, Прексасп: это не тот Камбиз,
с которым ты простился много дней тому назад, исполняя царское
повеление...
В летнюю пору темнота ночи не в силах противостоять долго
наступающему в разноцветных одеяниях рассвету: едва золотистая полоска
зари легла на волнистую линию восточной части окоема, шум и говор
пробудившегося от сна лагеря поднял на ноги Прексаспа, привычного к
лишениям походной жизни. Теисп еще сладко спал, разметавшись на ложе, и
Прексасп не стал будить сына. Ополоснув лицо водой и расчесав волосы
гребнем из слоновой кости, вельможа поспешил к царскому шатру - Камбиз
вставал обычно вместе с рассветом. Но и на этот раз страж дверей не
пропустил вельможу в шатер, заставил ждать у входа.
Прексасп хорошо представлял, с каким нетерпением ждет его Камбиз:
стоит ему отойти от сна и узнать о возвращении в лагерь Прексаспа, и он
тотчас же призовет к себе царедворца. Усевшись на выступающий из песка еще
не успевший нагреться камень рядом с коновязью, вельможа погрузился в свои
тягостные мысли, рожденные ночным разговором с царским телохранителем. С
самого утра, лишь только открыл глаза вельможа, не давали они ему покоя,
не оставляя ни на мгновенье.
Тени, отбрасываемые белыми палатками военачальников и камышовыми
шалашами простых воинов, успели укоротиться вдвое, прежде чем в царский
шатер проник первый из приближенных Камбиза. К удивлению Прексаспа, это
был не кто иной, как его сын Теисп, юный царский виночерпий. Не заметив
отца, прошел мальчик мимо неподвижных, словно каменные изваяния,
часовых-мидийцев.
В такой ранний час в шатре Камбиза не могло быть гостей. Поэтому и
удивило Прексаспа появление сына, обязанностью которого было разливать
вино во время пира или золотистую хаому [хаома - опьяняющий напиток,
обожествленный народами, исповедующими зороастризм; употреблялся во время
ритуальных оргий; в Авесте говорится, что опьянение "златоцветной" хаомой
дарует "всестороннее знание"] во время ритуальных оргий. Сердце вельможи
забилось в тревоге, но появившийся тотчас же страж дверей взмахом руки
подозвал царедворца и впустил его в шатер. Владыка в легком льняном хитоне
и ярких зеленых шароварах сидел за низким столиком, уставленным яствами;
напротив него примостился на ярко-красном миндере черноголовый юноша в
одеянии жрецов Междуречья. Им прислуживал Теисп, - он держал в руках
разрисованный строгим геометрическим орнаментом темно-коричневый сосуд с
высоким горлышком и длинной вертикальной ручкой. При виде отца глаза
мальчика заблестели, но он ничем не выдал своей радости.
- Чем порадуешь, мой верный Прексасп? - обратился к вошедшему
вельможе Камбиз. - Надеюсь, ты выполнил мой приказ?
- Твое сердце может быть спокойно, владыка! Иначе я не посмел бы
предстать перед твоими царственными очами. Все сделано мною так, как ты
повелел своему рабу!
Камбиз взял со стола золотую скифскую чашу, наполненную
темно-вишневой жидкостью, выпил ее до дна за один прием. Не успел он
поставить чашу на столик, как Теисп вновь наполнил ее.
- Я награжу тебя так, что ты останешься доволен, мой верный Прексасп,
- взгляд Камбиза стал задумчивым, словно он вспомнил о чем-то. -
Присаживайся рядом с нами.
- Благодарю тебя, владыка...
- Попробуй этот напиток, услаждающий нашу быстротечную жизнь, в
которой огорчений больше, чем радостей.
Прексасп не смог скрыть свое недоумение.
- Владыка, не во гнев тебе будет сказано, но я не привык пить по
утрам перебродивший сок виноградной лозы. К тому же, я вижу, виночерпий не
разбавил его водой.
Брови Камбиза двинулись к переносице.
- Ты напрасно отказываешься, Прексасп. Это то самое вино, которое так
понравилось царю заносчивых эфиопов. Он выделил его изо всех даров,
посланных мною. Только из-за вашего малодушия я не смог покарать
нечестивца и бросить его к моим ногам! - закричал царь, вскочив на ноги.
Его помутневший взор с яростью уставился на Прексаспа. Вельможа тоже
вскочил на ноги, задев плечом Агбала, и тотчас же румянец на исхудавшем
лице Камбиза сменился мертвенной бледностью. Жестом руки царь усадил
вельможу. - Испей этот сладостный напиток, Прексасп, и ты не пожалеешь.
У Прексаспа не было ни малейшего желания вновь пробудить необузданный
гнев Камбиза, и он выпил бы предлагаемую чашу вина. Но в шатре находился
его сын, его надежда в настоящем и опора в будущем. В присутствии Теиспа
вельможа не мог нарушить один из заветов Ахурамазды - как смотрел бы он в
глаза своему сыну, наставлял бы его, воспитывал в нем достойного мужа,
если б сам с легкостью нарушал предписания всевидящего бога?!
- Если это приказ, владыка, то я выполню его тотчас же, но если твое
предложение продиктовано желанием сделать мне приятное, то уволь, владыка,
и прикажи своим слугам подать мне чашку колодезной воды.
Камбиз вновь вспыхнул; отодвинув от себя столик с яствами, он
расплескал вино.
- Мой верный Прексасп, я вижу, ты готов презирать своего
слабовольного владыку, который пьет по утрам, не таясь от персов, не
разбавленное водою вино?!
- Владыка, могут ли подобные мысли родиться в моем сердце, преданном
тебе? Но ведь известно от отцов и прадедов наших, что этот напиток
разрушает безжалостно наши тела. Он губит рано или поздно тех, кто
пристрастится к нему. Тревога поселится в сердцах твоих воинов, если они
дознаются о твоей слабости. Ведь вино способно отнять твой разум и
притупить остроту зрения, лишить хладнокровия и точности удара, владыка.
- Мне не составит труда доказать тебе твою неправоту, Прексасп... -
зловещим тоном произнес Камбиз. - Теисп, подай мне лук и колчан, а затем
встань у входа в шатер!
Юный виночерпий опустил еще полный сосуд на ворсистый ковер, подал
Камбизу инкрустированный слоновой костью боевой лук и колчан, туго набитый
перистыми стрелами и, пятясь назад, достиг выхода, застыв там неподвижным
изваянием. Сердце Прексаспа сжалось от ужаса, он без труда понял, что
задумал Камбиз.
- Смотри, Прексасп, я направлю стрелу в твоего сына, - цедил сквозь
зубы царь, - и если она пронзит его сердце, то никто из персов не посмеет
сказать, что моя рука или глазомер способны подвести меня во время
кровопролитной битвы!
Камбиз медленно натягивал тетиву, словно наслаждаясь беспомощностью
отца. Глядя исподлобья на жертву, он отпустил тугую тетиву, и она басовито
загудела, послав стрелу в цель. Теисп зашатался и, раскинув руки, упал
навзничь. Откинулся тяжелый полог шатра, и внутрь заглянуло удивленное
лицо стража дверей.
- Вели рассечь тело Теиспа и показать отцу сердце его сына, дабы он
убедился в том, что стрела послана именно туда, куда и была направлена
мною! - закричал Камбиз. И тут же на глазах присутствующих обмяк и сел на
ложе, выронив лук. Высокий лоб его покрылся мелкой испариной. Камбиз
провел по нему тыльной стороной ладони.
- Оставьте меня одного... - еле слышно вымолвил он.
...Трудно описать душевное состояние Прексаспа, покидавшего царский
шатер. В голове вельможи царил хаос, помутневшие глаза застилала невесомая
пелена. Не чувствуя под собою ног, он слегка пошатывался, словно ему
пришлось-таки опорожнить золотую скифскую чашу, добытую воинами Кира во
время похода на непобедимых саков. Но в груди у него не было испепеляющего
разум гнева, жажда мщения Камбизу не обжигала его сердце.
Люди, подобные Прексаспу, тем легче смиряются перед своим
властелином, чем суровее последний. Поклоняясь кумирам, требующим
постоянных жертв, в том числе человеческих, карающих склонных к
прегрешениям смертных неурожаями, чумой и набегами кочевников, эти люди и
своих земных владык желали видеть алчными, жестокими, без малейшего
сострадания к своим беспомощным жертвам. Искренняя доброта и величие души
в своих властелинах непонятна рабам от природы. Это они нарекли льва царем
всех зверей, а не дикого и грозного вепря, который хоть и может постоять
за себя при встрече с человеком или другим противником, но не отличается
кровожадностью.
Ничем не отличался от них и Прексасп.
Многовековая, передаваемая от отца к сыну, из поколения в поколение,
закрепленная домашним воспитанием и непреклонными убеждениями окружающих
рабская покорность глубоко проникла и укоренилась в вельможе. И она не
позволила сейчас волнам гнева и ярости завладеть его разумом. Мысль о
возможном мщении даже не приходила в его голову. Людей, готовых
распластаться в ногах своего повелителя, воспринимать как должную,
заслуженную кару любой приговор за малейшую провинность порождали не
только погрязшие в предрассудках и темных суевериях античные века. Во все
времена и эпохи на них опирались и ими помыкали венценосные владыки. И
сейчас даже убийство младшего сына не послужило толчком для Прексаспа, не
заставило его выйти из привычного повиновения.
Подняв на руки уже начинающее коченеть тело сына, он покинул лагерь
через ворота, обращенные к востоку, и углубился в пустынное море желтых
песков, оставив за спиной окраину полей [древнеегипетский термин; граница
обрабатываемых земель на краю пустыни]. Несмотря на боль невозвратимой
утраты, тисками сжавшую сердце, он не забывал зорко следить за тем, чтобы
ни одна капля крови не упала на раскаленную землю и этим не осквернила ее.
Там, в глубине безжизненной пустыни, среди сухих песков надеялся он
отыскать гранитную или известняковую глыбу, на которую возложит своего
мальчика, чтобы оплакать его и навсегда проститься с ним. Долго он шел,
внимательно осматривая окрестности за пеленой знойного марева, выискивая
подходящую скалу: такую, чтобы труп сына не скатился на землю-кормилицу,
когда хищные птицы и дикие звери начнут рвать его на части...
Приближался полдень, то время суток, когда все живое в этом краю
спешит спрятаться в благодатной тени или в глубине своих нор. Едкий пот
застилал глаза вельможи, а жгучие лучи солнца словно пытались воспламенить
его шерстяной, мокрый под мышками, хитон. Дышал он тяжело, с хрипом, как
загнанный зверь - ни одного грана влаги не было в раскаленном воздухе. Как
утверждали жрецы Мемфиса, уже более сотни лет здесь, в окрестностях
столицы, не выпало ни единой капли благодатного дождя. И, быть может,
Прексасп остался бы здесь навсегда, рухнув на текучий песок, сраженный
солнечным ударом, если б поиск затянулся. Но вельможе посчастливилось,
судьба готовила ему другой удел, и за очередным барханом он нашел,
наконец, то, что искал, и до самых сумерек просидел над холодным трупом
сына в тени, отбрасываемой нависающей над ним вершиной известняковой
скалы. На следующий день, когда он вышел из шатра, многие в лагере не
узнали вельможу - волосы на его голове стали белыми, и даже в густой
волнистой бороде заструились тонкие серебряные нити.
В лагере персов, среди утомленных от непривычного бездействия и
истосковавшихся по родным и близким воинов Камбиза с быстротой лесного
пожара распространились слухи о странном недомогании владыки, с которым
опытные знахари и маги не могут ничего поделать. К тому же приближалась
зима, и поредевшие полчища азиатских воинов ждали приказа о возвращении в
Персиду. Особенно нетерпеливыми были рядовые воины - меченосцы и метатели
дротиков; игра в поистертые кости и в "чет и нечет" уже набила оскомину и
не могла, как в первые дни, сгладить их однообразные, словно окружающая
местность, будни. Раздраженные, готовые вспыхнуть подобно раданаку
[раданак (мидийск.) - нефть] при малейшей обиде, завоеватели обнажали свои
акинаки по любому поводу и без малейшего повода, и кровавые поединки между
представителями различных племен Азии стали повседневным явлением, хоть и
пресекались неукоснительно привлеченными звоном оружия военачальниками,
беспощадными к нарушителям дисциплины.
В последствии никто из персов не мог вспомнить, кто первым принес в
наэлектризованный лагерь не лишенную правдоподобия весть о том, что
единокровный брат Камбиза, младший сын Кира Бардия поднял мятеж на родине,
и вся Персида и Мидия уже подчинились тому, кто отменил подати и военную
службу на три года. Многие в лагере не верили этим непроверенным слухам,
но все-таки спешили распространить их дальше, дабы они могли достичь
царского шатра и заставить Камбиза отказаться от новых честолюбивых
замыслов, заставить его вернуться во главе сохранивших ему верность войск
на вышедшую из повиновения родину.
Однако сам царь еще долго оставался в неведении - никто из вельмож не
решался сообщить царю то, о чем шептались даже обозные рабы. Но когда в
лагере появился глашатай, посланный Бардием (о том, что царским троном
завладел самозванец, а истинный Бардия, сын Кира, убит, знал достоверно
только Прексасп) и объявил собравшимся воинам, чтобы они не подчинялись
приказам Камбиза, а, выстроившись в боевые колонны, самостоятельно
возвращались к родным очагам по уже знакомым дорогам, последние сомнения
даже самых верных царю персов рассеялись - слухи оказались достоверными.
Вестник Бардии призывал воинов смять царских телохранителей, связать
Камбиза и с кляпом во рту доставить его в Персиду, бросить к ногам
истинного владыки, любимца Ахурамазды. Связать того, кто своими
неслыханными злодеяниями против людей и нечестивыми поступками по
отношению к бессмертным богам опозорил доброе имя благочестивого Кира!
Смелая речь мужественного глашатая пришлась по сердцу воинам, и они
громкими криками одобрения не раз прерывали его.
Только тогда поразившая его весть достигла ушей Камбиза, и он тотчас
же велел призвать к себе Прексаспа.
- Прексасп! - обратился он к явившемуся на его зов вельможе. - До сих
пор я знал тебя как самого верного, самого исполнительного своего слугу.
Ты всегда отличался беспрекословностью, точностью исполнения любого моего
повеления. И я, посылая тебя с тайным наказом в крепость Сикайтавати, ни
мгновения не сомневался, что ты исполнишь все в точности. Но ты не
оправдал моих надежд, ты не исполнил моего наказа, ты обманул ожидания
своего владыки, и вот закономерный результат: Бардия вышел из повиновения,
то, чего я так боялся, свершилось! Он восстал, и теперь персам предстоит
воевать друг с другом, а не покорять соседние народы во славу Ахурамазды!
Что ты скажешь в оправдание?
- Владыка, - не замедлил с ответом Прексасп. - Я и сам теряюсь в
догадках, от чьего имени ораторствовал этот глашатай, пользуясь своей
неприкосновенностью, освященной традициями и богами. Если верно, что
мертвые не оживают, то глашатай послан кем угодно, только не Бардией. Я
убил его ударом акинака, выполняя твою волю. Верь мне, владыка, Бардия
мертв, я убил его, я лишил его жизни так, что ни один человек не проведал
об этом!
- В таком случае, кто послал в мой лагерь глашатая?
На этот раз Прексасп задержался с ответом.
- Мне кажется, владыка, я знаю, кто сейчас восседает на троне Кира в
Сузах, - ответил, наконец вельможа. - Это маг Гаумата, брат мага Губара,
мидийца, твоего домоуправителя. Ведь Бардия и Гаумата были похожи как две
капли воды. Видимо, преступные братья воспользовались поразительным
сходством царевича и Гауматы, и, заручившись поддержкой мидийских вельмож,
не участвующих в походе, решились отнять у тебя власть над народами
Азии...
- Прежде чем решиться на такое, они должны были быть уверены, что
царевич мертв, что он не предстанет неожиданно и не разоблачит самозванца
перед народом. Но ведь ты утверждаешь, что о смерти царевича никто из
персов не мог дознаться!
- Истинно так, владыка, если только демоны зла не вмешались и не
открыли тайну одному из братьев... - вельможа запустил свои унизанные
перстнями пальцы в густую бороду. - Но зачем гадать, владыка? Гадание -
занятие магов и жрецов. Вели доставить сюда глашатая, и я уверен, что он
подтвердит мою правоту...
Камбиз беседовал с Прексаспом с глазу на глаз, поэтому царю самому
пришлось выйти из шатра, чтобы послать за глашатаем, уже собиравшимся в
обратный путь. Понурый, в глубоком раздумье вернулся Камбиз в шатер и
уселся на свое ложе. Царь уже давно потерял прежнюю ясность мышления, и
сейчас ему казалось, будто у его ног разверзлась бездонная, кишащая
химерами пропасть.
Наконец снаружи послышался скрип сухого потревоженного песка, - это
один из телохранителей Камбиза, выполняя царскую волю, вел в шатер
вестника Бардии.
Крупная, шарообразная голова, низкая и плотная, приземистая фигура
глашатая выдавали в нем потомка шумеров, жителей низовьев Тигра и Евфрата.
Держался он смело, но без вызова. Вестник не стал целовать ноги владыки,
а, остановившись в пяти шагах от царского ложа, лишь слегка склонил
голову.
- Камбиз, сын Кира, я пришел к тебе по твоему зову. Спрашивай, и я
отвечу на любой вопрос, если ответ мой не принесет вреда моему повелителю.
Тому, кто послал меня в твой лагерь!
- Ты настоящий муж, храбрый человек, но ты ошибаешься - я твой
владыка! - ровным голосом произнес Камбиз.
- Ты был им, сын Кира, но уже давно огни на твоих алтарях потушены во
всех храмах по приказу Бардии.
- Ты слышал, Прексасп, что он сказал?! - Камбиз мрачно уставился на
глашатая. - Я еще жив, а мои огни уже потушены!
- Слышал, владыка, но позволь задать вопрос этому бестрепетному
посланцу посягнувшего на твой трон! - Прексаспу не терпелось как можно
скорее покинуть шатер, слишком мрачные воспоминания пробуждались здесь в
не избавившемся от сердечной боли царедворце.
- Говори!
- Скажи нам ты, чье имя нам неведомо: кто послал тебя в наш лагерь на
берегу Пиравы? Бардия, или кто-либо из его слуг?
Глашатай переступил с ноги на ногу.
- На этот вопрос я могу ответить, он не принесет вреда моему
повелителю... Я получил приказ моего владыки явиться в лагерь Камбиза из
уст мага Губара, царского домоуправителя. Сам же Бардия разъезжает сейчас
по сатрапиям и собирает войско на случай, если Камбиз не уступит без
кровопролития трон.
- Но ведь ты утверждал перед моими воинами, что Бардия отменил
воинскую повинность всех моих народов сроком на три года! - вмешался в
разговор Камбиз. Он по-прежнему оставался спокойным. - Скажи, кому же ты
солгал, мне или моим верным воинам?!
- Владыка распустит свое грозное войско тотчас же, как только ты
отдашься в его царственные руки, доверившись Ахурамазде. Но венценосный
Бардия понимает, что ты не уступишь без борьбы свой трон, и поэтому
вынужден готовиться к будущим битвам.
- Ты нравишься мне, глашатай моего врага, ты мужественный человек, и
поэтому ни один волос не упадет с твоей головы. Спеши к своему господину и
доложи ему, что я возвращаюсь в благословенную Персиду, скоро мы скрестим
свои акинаки, и да рассудит нас Ахурамазда!
Пятясь к выходу, вестник покинул шатер. Следом за ним вышел и
телохранитель.
- Прексасп, можешь ли ты рассеять мои сомнения? - пристально глядя на
вельможу, спросил Камбиз, когда они вновь остались вдвоем. - Поклянись
духами своего очага, что Бардия мертв! Я хочу знать правду. Я устал нести
тяжкий груз своих многочисленных злодеяний, они давят меня к земле...
Молчи, молчи! Я знаю, о чем говорю! Поверь, я не хочу сейчас обнажать свой
меч, доставшийся мне от отца, против родного брата, с кем вместе я сидел
на коленях Кира. Если смерть обошла Бардию стороной, если мой брат жив, то
пусть царствует, если желает. Я устал нести бремя власти. Но я не устану
быть ему верной опорой! Я понял, что безраздельная власть мне не по силам,
она иссушила душу и сделала черствым сердце. Итак, ты уверен, что Бардия
мертв?
- Царевич мертв, владыка, клянусь тебе в этом духами моего дома, моим
мужским достоинством и незапятнанной честью! Бардия в стране мертвых, и
сейчас я сожалею об этом вместе с тобою!
- Я верю тебе, мой верный Прексасп! Ты всегда был покорен моей воле,
я же за верную службу причинил тебе тяжкое горе, от которого
преждевременная седина покрыла твою голову. Прости, Прексасп, своего
владыку, не ведал он, что творил в ту роковую минуту - Ахурамазда отнял у
него разум! Верь мне, я готов ходить в грязных отрепьях и жить подаянием,
если бы это могло вернуть из страны мертвых твоего мальчика, - голос
Камбиза задрожал. Увидев слезы на глазах Камбиза, царедворец бросился ему
в ноги. - Встань, мой верный Прексасп. Теперь, когда Ахурамазда вернул мне
разум, я обещаю тебе сразу же по возвращении на родину назначить тебя
сатрапом Мидии, моей самой лучшей провинции... А теперь ступай к себе...
Вечером я соберу военный совет, на котором решим, как нам следует
поступать дальше...
После быстротечной беседы с глашатаем самозванца на лицо Камбиза
легла тень обреченности. Он не созвал, как обещал это Прексаспу, совет
военачальников. Теряя драгоценное время, царь два дня и две ночи провел
неотлучно в своем шатре, погрузившись в глубокое, бесплодное раздумье.
Опытный полководец, он прекрасно понимал, что только быстрые, решительные
действия могут спасти положение. Молодые, плохо обученные, еще не знакомые
с запахом освобожденной мечом крови, воины Гауматы не смогут выдержать
грозного натиска его покрытых шрамами ветеранов. Каждый из них,
обветренный горячими суховеями Азии и иссеченный злыми песками Ливии,
стоит в битве трех, а то и четырех необученных новобранцев. В этом и
только в этом преимущество Камбиза над Гауматой в данный момент!
И это благо, которое трудно переоценить, что вор Гаумата объявил себя
Бардией, сыном Кира, Ахеменидом. Объяви самозванец, что он из рода
Увахштры, рода, из которого, начиная с Дейоки, вышли все мидийские цари,
вплоть до последнего, не имевшего наследников Астиага, и в этом случае
пламя восстания могло перекинуться на другие сатрапии. И тогда... Страшно
даже подумать, чем это могло закончиться для Персиды!
Камбиз был уверен, что Гаумата уже успел заручиться поддержкой
большинства могущественных сатрапов, обещав щедро отблагодарить, в случае
успеха, за их вероломное предательство по отношению к своему истинному
владыке. Так, по крайней мере, должен был поступить способный
предвосхищать события человек. Ему же, Камбизу, как видно, не на кого
будет опереться! Псамметих казнен в минуту безумного ослепления, а
Амиртей, засевший в заболоченной дельте и уже собравший немалые силы, не
согласится стать его союзником, даже если пообещать ему трон фараона и
венец со священным уреем [урей - священная змея - кобра; часть головного
убора фараона]. Какой здравомыслящий хозяин заключит союз с наглым вором,
проникшим в его дом и осквернившим очаг, но оказавшемся в западне, в
безвыходном положении?!
Нет, в этот решительный час Камбиз мог надеяться только на себя и на
свое поредевшее, но еще сильное войско!
Но и оно грозило выйти из повиновения. Как доложил царю Гобрий, его
самый удачливый и опытный полководец, вспомогательные отряды
каппадокийцев, эламитян, сирийцев и ионийцев готовы были взбунтоваться в
любое время, покинуть лагерь и отправиться на родину. Гобрий не был
голословным, он назвал владыке имена двенадцати сотников и пятидесятников,
открыто призывающих своих соплеменников перейти на сторону Бардии,
которому, как они смеют утверждать, Ахурамазда вручил бразды правления над
всей Персидой. Только торжественная клятва своими богами, которую воины
вспомогательных отрядов дали царю перед далеким походом в Египет,
кичившийся перед остальным миром своими несметными богатствами, еще
удерживали их от мятежа. Но было бы верхом безрассудства надеяться на то,
что терпение воинов беспредельно.
Или Камбиз возглавит войска и поведет их на самозванца, или их
выведут из Египта изменившие своей клятве!
Вот доводы, которые привел Гобрий царю; они заставили Камбиза
покончить со своим праздным бездействием. Он велел полководцу схватить
немедленно всех клятвопреступников, посмевших распустить свои змеиные жала
и будоражить ядовитыми призывами основную, уже начинающую колебаться массу
воинов. Гобрию удалось выловить по одиночке всех военачальников,
призывавших соплеменников к неповиновению. Под покровом южной ночи все
двенадцать отступников с кляпом во рту и со связанными за спиной руками
были выведены из лагеря так, что даже персы, кроме задействованных Гобрием
царских телохранителей, не узнали об этом. Полководец был предусмотрителен
- весть о казни изменников, распространившись среди их сородичей
(последние были связаны со своими предводителями более тесными узами, чем
клятва, данная ими Камбизу перед походом), могла вызвать ненужные
осложнения. Любое войско сильно своим единством, дисциплинированностью
воинов, это Гобрий понимал как никто другой в его время.
Погоняемая бичами из сплетенных воловьих жил, тесно сбившаяся группа
мятежных военачальников углубилась в пустыню. Хлесткие бичи с бронзовыми
бусинками на концах, уже успевшие до рукояти окраситься кровью, свистали
над их склоненными головами, исполосовали им спины, изорвали поистертые за
время похода одежды. Кляпы во рту затрудняли дыхание и не позволяли ни
издать стон, ни выкрикнуть пересохшим ртом грозные проклятья. Смертники
только мычали, судорожно сжимая кулаки, не в силах разглядеть в ночной
темноте лица своих истязателей.
Отойдя от лагеря на расстояние в десять полетов стрелы, конвоиры
зажгли факелы, прикрепили их к древкам копий, воткнутых наконечником в
легко раступающийся песок. Чадящие огни роняющих смолу факелов осветили
небольшую котловину; здесь конвоиры быстро выкопали двенадцать одинаковых
ям. В них опустили связанных военачальников и засыпали так, что только
непокрытые головы отступников торчали из песка. Белки их глаз, отражая
пламя, казались красными, налитыми темной кровью...
На другой день, сразу же после душного полудня, войско персов
выступило в долгожданный поход. "Домой", - как думали немногие. "На Сузы",
- как догадывалось большинство, и как это и было на самом деле. Впереди
многолюдной колонны шли меченосцы с плетеными кожаными щитами. За ними -
рослые копьеносцы в длинных и пестрых хламидах, подпоясанные длинными
кусками материи - подобиями кушаков, концы которых, опушенные бахромой,
свешивались до самой земли. За копьеносцами, на расстоянии полета стрелы,
шествовали одетые в латы "десять тысяч", или, как их еще называли,
"бессмертные", - отборная пехота, составленная исключительно из персов;
следом двигались тысяча алебардщиков со своими сверкающими на солнце
топориками на длинных рукоятях и тысяча конных царских телохранителей с
Камбизом во главе, восседающие на темно-вишневых чепраках. Вслед им
катились, погружаясь в рыхлый песок чуть ли не по самые ступицы, боевые
колесницы и многочисленные, составляющие едва ли не половину всей колонны,
тяжелогруженные повозки громадного обоза, за которым шли легковооруженные
отряды метателей дротиков и лучников. Замыкали колонну те же лучники,
восседающие на верблюдах.
Сильно вытянувшееся войско возвращалось на родину, следуя вдоль русла
Нила; от внезапного нападения и удара во фланг огромную колонну защищали
отряды мидийских и бактрийских всадников в штанах из мягкой, специально
выделанной кожи. Широкогрудые нисейские скакуны, грациозные, рослые,
неутомимые в беге, гордо несли своих черноголовых седоков, словно радуясь,
что их наконец-то вывели из загона на вольный простор.
Во время похода Агбалу следовало находиться при обозе, вместе с
другими жрецами, магами, знахарями, предсказателями судьбы и подобными им
шарлатанами. Он уже давно не встречался с царем, владыка словно забыл о
нем, а способность Агбала подчинять людей своей воле проявлялась только на
близком расстоянии. И сейчас тяжелые сомнения терзали душу юноши. Он
боялся предстать перед отцом, перед Верховным собранием жрецов Вавилона,
не выполнив наказа. А время, отпущенное Мардуком, стремительно истекало -
войско персов, миновав Бирюзовые хребты [Бирюзовые хребты (древнеегип.) -
горы Синайского полуострова], приближалось к границам сирийской сатрапии.
Скоро примкнувший к войску караван эламских тамкаров, возвращающийся из
Египта на родину через Бабили, расстанется с персидским войском,
отклонившись на восток, и Агбалу, если он не хотел вызвать ненужные
подозрения, следовало присоединиться к каравану. Ведь он уже не раз ловил
на себе косые взгляды Дария, Прексаспа, да и других царедворцев, иногда
настороженно-грозные, иногда попросту завистливые, но и в том и в другом
случае враждебные.
Но ведь ему еще не удалось, несмотря на все ухищрения, пробудить у
великих Персии недовольство Камбизом! Даже Прексасп остался верен своему
владыке! Не удалось также Агбалу вызвать гнев у номархов и жрецов Египта,
чтобы они призвали свой народ к восстанию против пришельцев, посмевших
посягнуть на древние святыни Тамеру [Тамеру - "Любимая страна",
поэтическое название Египта] и осквернить их! И, самое главное, Камбиз до
сих пор еще жив, а пока он жив, юноша не может покинуть персидское войско.
Наказ отца и священнослужителей Бабили должен быть выполнен во что бы то
ни стало, иначе ему нет обратной дороги в родной город!
Меч! Меч царя Хаммурапи, бронзовый клинок которого покрыт слоем яда
из страны Синдху, должен лишить Камбиза жизни! Для этого вполне
достаточно, чтобы владыка лишь слегка поранился, или даже едва надрезал
кожу, пробуя остроту лезвия пальцем! И как мог забыть об этом Агбал, когда
имел доступ в шатер царя!
И юноша решился! Если царь забыл о нем, он сам должен найти
возможность приблизиться к Камбизу, даже если это будет сопряжено с
опасностью для его собственной жизни - уже давно Дарий не сводит глаз с
посланца вавилонских жрецов! И однажды такая возможность представилась,
прекрасная возможность...
Ранним утром, перед очередным утомительным переходом, только что
принявший клятву от влившегося в его войска отряда воинов-сирийцев Камбиз
велел своим конюхам подвести к нему коня. Меч Хаммурапи, приносящий победу
в сражении, висел у него на поясе, сверкая золотой рукоятью. Агбал,
оказавшийся рядом, среди других жрецов и магов, охвативших полукольцом
грозного владыку во время торжественной церемонии, затрепетал. Сейчас, или
никогда, оправдает он доверие пославших его в лагерь персов.
Всегда отличавшийся ловкостью искусного наездника, на этот раз Камбиз
был неузнаваем. Тяжело переставляя негнущиеся ноги, словно к каждой из них
был привязан увесистый груз, сделал два шага к своему скакуну, неуклюже
присел перед тем, как вскочить на чепрак, и при этом неловком движении
ножны меча уперлись ему в бедро. Остро отточенный клинок легко пропорол
истлевший за тысячу лет конец ножен и глубоко вонзился в бедро владыки, и
тотчас же выступившая из раны кровь окрасила пурпуром его хламиду.
В тот миг, когда подбежавшие к Камбизу Прексасп и Гобрий подхватили
побледневшего владыку на руки, Агбал почувствовал устремленный на него
пристальный взгляд Дария. Он уже давно понял, что этот суровый
телохранитель не поддается его мысленным внушениям, и сейчас был бессилен
что-либо предпринять. Но как бы то ни было, он сделал свое дело, и теперь
очередь за ядом. Если хоть малая толика его останется в глубокой ране,
скорая смерть Камбиза неминуема. Забыв о царском телохранителе, Агбал с
удовлетворением наблюдал за тем, как расторопные царские знахари спешили
наложить тугую повязку на кровоточащее бедро, пытаясь остановить кровь.
Когда им удалось это, Камбиз взобрался на коня, и выстроившееся в колонны
войско двинулось в сторону сирийского города Акбатаны.
Всю первую половину этого злополучного дня Камбиз не слезал с коня,
мужественно перенося острую боль. Но после того, как в час полуденной жары
колонна остановилась, и воины, рассредоточившись, расположились на привале
для кратковременного отдыха и принятия пищи, царь почувствовал слабость и
головокружение. Знахари наложили новую мазь и повязку, после чего царю
стало немного легче, но он все же попросил уложить его в колеснице -
продолжать поход верхом на коне он был не в состоянии.
К вечеру, когда вдали уже показались белые стены Акбатан, царь вновь
почувствовал недомогание. Малейшая тряска приносила ему нестерпимую боль.
Он было приказал слугам нести его в паланкине, но затем был вынужден
отказаться и от этой возможности продолжать движение навстречу Гаумате. И
хоть до наступления сумерек было еще не менее двух часов, он велел
остановить войско. Не дожидаясь, когда его воины разожгут костры, улегся
Камбиз на попону под открытым небом и забылся тяжелым сном.
Весь этот день пытался Агбал, воспользовавшись сумятицей, покинуть
войско, но ему не удалось осуществить задуманное: Дарий неусыпно следил за
ним. Оставалась надежда на ночную темноту, под ее покровом решил он
покинуть лагерь, но юноше не суждено было дожить до ночи. Вечером, еще до
захода солнца, когда войско персов, напоминающее скорее траурное шествие,
а не триумфальное возвращение покорителей Египта, все еще двигалось в
сторону Акбатан, к Агбалу подъехали Прексасп и Дарий, и на их суровых
лицах юноша прочел свой приговор. Вельможи спешились, и на глазах у
жрецов, магов и обозных рабов два акинака сверкнули клинками и вонзились в
грудь растерянного юноши, чуть ниже левого соска. Вытерев клинки песком,
вельможи приказали не поднимающим глаз отбросить труп в сторону, чтобы он
не мешал движению колонны, сели на коней и ударами пяток бросили их в
сторону колесницы, на которой возлежал страдающий царь.
Наутро нога владыки почернела, распухла, рана выделяла дурно пахнущий
гной. Царь, предпринявший попытку приподняться, чтобы посмотреть на свое
бедро, сморщился от резкой боли и, потеряв сознание, упал навзничь, как
падает камыш, подкошенный острым серпом. Встревоженным знахарям с трудом
удалось вывести царя из внушающего ужас беспамятства, но еще несколько раз
в течение дня Камбиз терял сознание. Грозная чернота покрыла уже все бедро
и неумолимо приближалось к паху, и всем, кто находился у царского ложа,
стало ясно, что дни Камбиза сочтены.
Сам Камбиз понял это.
Вечером он приказал всем знатным персам собраться в его шатре, затем
потребовал, чтобы знахари выпустили обсидиановым скальпелем кровь из раны
вместе с накопившимся в ней гноем, и, если он потеряет при этом сознание,
как можно быстрее привели его в чувство. Ему есть что сказать собравшимся
персам!
Когда не требующая больших затрат времени операция была проделана, и
царь почувствовал кратковременное улучшение благодаря целительному
аравийскому бальзаму, он приказал своим знахарям покинуть шатер. И когда
последний из них скрылся за пологом входа, царь приподнялся со своего ложа
и окинул своих удрученных вельмож изучающим взглядом из-под черных бровей.
- Персы! - произнес царь тихим, еле слышным голосом. - Тяжело мне
сейчас признаться перед вами в своем злодеянии, о котором никто в лагере,
кроме Прексаспа, не знает, и я боюсь, что никогда не узнает, если я сам не
расскеажу вам о нем. И я сделаю это - для вашего же блага, но в первую
очередь для блага благословенной Персиды, заботиться о которой завещал мне
великий Кир!..
Тень смерти уже осенила меня, могу ли я вводить в вас в заблуждение в
свой последний час?! Слушайте меня внимательно, персы! Не на брата своего
единоутробного вел я вас походом, как вы думали до сих пор... Нет в живых
моего брата, и это подтвердит вам Прексасп, который собственной рукой,
исполняя мою злую волю, умертвил царевича. Сделал он это тайно, так, что
никто из персов ни в лагере, ни среди оставшихся в Персиде не дознался об
этом. Нет в живых моего брата, персы, он мертв и ждет меня в стране,
откуда нет возврата...
Боялся я, ослепленный злыми демонами, что Бардия лишит меня престола;
готовился он к предательскому удару, о чем поспешили уведомить меня мои
верные соглядатаи. Так удивительно ли, что я велел убить его?! Царевич
мертв, персы, и сейчас власть над Азией находится в руках Гауматы, мага,
мидийца, который, как вам всем ведомо, удивительно похож на брата моего.
Тот самый маг Гаумата, которому я четыре года назад приказал отрубить уши.
Я знаю, его увечье будет скрыто царской тиарой, и все же да не обманет вас
его обманчивое сходство с царевичем!..
Все двадцать две сатрапии изъявили свою покорность самозванцу, и он
возгордился настолько, что посмел послать своего глашатая в мой лагерь!..
И сейчас, в свой смертный час, я, Камбиз, царь великий, царь царей,
царь провинций, сын Кира, Ахеменид [так именовались в торжественных
случаях и в официальных письмах персидские цари; Ахеменид - поток Ахемена,
вождя союза персидских племен на рубеже VIII - начала VII века до н.э.],
заклинаю вас, мои верные соратники, именем Ахурамазды: не допустите, чтобы
власть над Азией вновь оказалась в руках мидийцев. В державе, которую
завещал Астиаг отцу моему Киру, и которую нам и нашим отцам удалось
расширить благодаря несгибаемому мужеству и воинской доблести, должны
властвовать только персы - такова воля нашего мудрого бога. И тогда
необозримые глазом нивы будут колоситься только для вас, неисчислимые
стада на сочных пастбищах будут множиться только для вас, и никто никогда
не посмеет указать пальцем на ваших дочерей, жен, наложниц, рабынь,
требуя, чтобы они разделили с ним ложе, удовлетворили его похоть...
Если для вас еще свято слово владыки, вы должны исполнить мою
последнюю волю: Гаумата, презренный маг, посягнувший на престол Кира,
должен быть схвачен и обезглавлен. И тому из вас, кто окажется наиболее
решительным и мужественным в борьбе с ним, я, Камбиз, царь великий, царь
царей, царь провинций, сын Кира, Ахеменид, завещаю свой престол! А теперь
ступайте, острая боль в ране не дает мне покоя, и я не в силах говорить
дальше...
В ту же ночь у белых стен города Акбатана, в своем алом шатре умер,
отравленный ядом страны Синдху, царь персов и мидян Камбиз.
Его предсмертное обращение не произвело того впечатления на
персидских вельмож, которого ожидал добиться владыка. Слишком много
злодеяний было на его неспокойной совести, слишком много святотатственных
поступков совершил он за время египетского похода, и сопровождающие его
великие Персии решили, что даже перед смертью он задумал новое - с помощью
их мечей низвергнуть с трона постылого Бардию, и даже убить его, прервав
тем самым, если не род Ахеменидов, то царственный род великого Кира.
К тому же и Прексасп отрицал свое участие в убийстве царевича.
Покушение на Бардию могло стоить ему жизни - Камбиз мертв, и не сможет
защитить его...
Среди знатных персов царила растерянность: никто из них не знал, что
предпринять в сложившейся ситуации. Ведь не вести же многотысячные
полчища, оставшиеся без своего предводителя, на многовратные Сузы? Как
оценит подобные действия Бардия, восседающий на отцовском престоле в
столице, и окружающие его царедворцы?
И монолитное еще совсем недавно войско стало распадаться. Первым
покинули его и разошлись по домам сирийские новобранцы, лишь недавно
вместе со своим сатрапом примкнувшие к полчищам Камбиза, чтобы участвовать
в братоубийственной войне. Два дня спустя со своей долей добычи,
захваченной в богатых городах долины Нила, лагерь покинули каппадокийцы и
ионийцы, общей колонной отправившиеся на север, вдоль морского побережья.
И лишь тогда, когда в лагере остались только персы, мидийцы и проживающие
у границ цивилизованного мира бактрийцы, войско продолжило свое движение
на восток, к переправам через многоводные реки Тигр и Евфрат. В середине
колонны четыре белых нисейских скакуна везли царскую колесницу, в ней
находился покрытый воском труп Камбиза.
Гобрий, полководец Камбиза, еще на далеких подступах к Персиде
отправил к Бардии быстрого гонца, чтобы тот предупредил законного
наследника престола о приближающемся войске, которое готово принести ему
торжественную клятву верности и своими акинаками оградить царский трон от
посягательств злоумышленников внутри и вне страны.
2
Я, я сделал, Спитама Заратуштра, всякую страну
дорогой ее обитателям, хотя бы даже в ней не было
никаких прелестей.
Ахурамазда. "Видевдат", 1 глава.
Пирхум провожал сына до самых ворот Бела, западных ворот
шестидесятивратного Вавилона. Старшина каравана еще раз клятвенно заверил
сурового жреца, что будет следить за Агбалом так, как не следят за зеницей
собственного ока, и снабдит юношу всем необходимым во время долгого и
утомительного пути.
Успокоенный и успевший переключиться на другие заботы до того, как
караван скрылся за горизонтом, возвращался Пирхум в храм Мардука улицами
Нового города [Новый город - пригород Вавилона], не замечая почтительно
расступающихся перед ним горожан, - лишь только спадала полуденная жара,
городские улицы заполнялись пестрой толпой праздношатающихся, скрипом
повозок, криками разносчиков колодезной воды, перехватывающей дыхание,
шумом и разноязычным говором гостей и коренных жителей Вавилона. Но гомон
толпы, уже начинавшей рассредоточиваться по злачным заведениям, не мешал
Пирхуму продумывать свои последующие шаги, которые он намеревался
предпринять сразу же, как отправил сына в страну пирамид.
...Уведомленный своим соглядатаем в лагере персов о бессердечном
намерении Камбиза убить своего брата, Пирхум понял, что сейчас ему
выгоднее всего предупредить царевича о готовящемся покушении. Но,
припрятав свое решение в глубине своей до сих пор не изменявшей памяти,
занятый проводами сына, жрец еще не обдумал тщательно, каким образом он
предупредит царевича. Поэтому, как это часто бывает, жрец не учел всех
побочных обстоятельств, способных помешать осуществлению его замысла,
понадеявшись на то, что Сузы, где пребывает царевич, гораздо ближе к
Вавилону, чем к Мемфису.
Но сейчас, когда его сын был в пути и обозревал тучные поля по обеим
сторонам дороги, утоптанной за многие века миллионами человеческих ног,
колесами колесниц, тяжелогруженных повозок, копытами скакунов и вьючных
животных, жрец понял, что он может не успеть претворить в жизнь свой
замысел. Раздосадованный, он ускорил шаг, словно это могло помочь ему
наверстать упущенное время.
Опытный лазутчик Пирхума послал в храм Мардука двух почтовых голубей,
прикрепив к лапкам исписанный папирус. Понимая, какие важные сведения ему
удалось добыть для своего господина, лазутчик на тот случай, если голубей
перехватят в небе хищные птицы (как оно и случилось - голуби не долетели
до Вавилона!), отправил к берегам Евфрата своего надежного раба, зашив
донесение в его одежде. Представ перед Пирхумом, не поднимающий глаз
утверждал, что, покидая лагерь персов, он видел Прексаспа среди остальных
царедворцев Камбиза. И, успокоенный тогда заверениями разговорчивого раба,
жрец упустил несколько дней...
Но нет ничего удивительного в том, что Прексасп смог опередить
одинокого раба, даже если покинул лагерь на берегу Нила через неделю после
его отправления, а не сразу же вслед за ним.
Прикинув в уме время, необходимое Прексаспу на преодоление расстояния
от Мемфиса до Суз, Пирхум убедился окончательно, что даже самый быстрый
его гонец не сможет упредить вельможу и в том случае, если Прексасп
предпочел кружной путь: через Газу, Тир и далее на Арвад, короткому пути
через Иерусалим с последующим переходом по малообжитой засушливой
местности в сторону города Сиппар на Евфрате. Наверняка Прексасп уже на
подступах к Сузам, если не в самой столице!
На мгновение Пирхум растерялся.
Лелея тайком ото всех, даже от Верховного собрания жрецов Вавилона,
свой замысел, он рассчитывал послать быстрого гонца в престольные Сузы,
который в беседе с глазу на глаз предупредит царевича о готовящемся
покушении на его жизнь; жрец надеялся, что благодарный Бардия осыпет его,
Пирхума, неисчислимыми милостями, когда взойдет на отцовский престол. Не
далее как вчера задуманное им казалось вполне реальным и легко исполнимым,
но сегодня все его планы рушились, как выстроенная наспех плотина, не
выдержавшая напора воды. И только потому, что он не догадался раньше
прикинуть в уме, как быстро царедворец Камбиза сможет достигнуть
многовратных Суз.
...Он уже подходил к набережной Евфрата, когда дробный цокот копыт
вывел его из задумчивости - держась середины улицы, ехал на буланом
скакуне гонец-перс с очередным донесением от наместника Вавилона в столицу
Персии, в канцелярию царевича. Еще не осознав окончательно, чем может быть
полезен ему этот гонец, Пирхум уже шел ему наперерез. При виде знатного
вавилонянина молодой всадник попридержал коня.
"Вряд ли он согласится помочь мне; надо действовать иначе!",
мелькнуло в голове жреца прежде, чем он успел сблизиться с настороженно
взирающим на него гонцом наместника.
- Воин Камбиза, знаешь ли ты, что за твоей спиной следует смерть, и
что жить тебе осталось считанные часы?
Гонец испуганно оглянулся. Правой рукой он схватился за рукоять
акинака - невольная реакция вооруженного человека перед лицом грозной
опасности.
- Нет, воин, тебе не дано видеть ее! Чем же ты успел прогневить
Ахурамазду, если он положил конец твоим дням в юном возрасте?! - Явно
встревоженный словами жреца, гонец промямлил что-то невразумительное, но
Пирхуму и не было столь важно, что именно тот ответил. - Мне жаль тебя,
воин Камбиза! Ведь если ты избежишь когтей смерти сегодня, то в недалеком
будущем тебя ждут слава и почести. Это мне удалось прочесть на твоем челе!
Побледневшее, растерянное лицо гонца загорелось румянцем надежды.
Конечно, обратись к нему с подобным пророчеством простой халдей в давно не
стиранных одеждах и со сверкающим взглядом голодных глаз, перс попросту
осмеял бы нахала, а то и прогнал бы от себя угрозой обнажить акинак. Но
перед персом, совсем еще юношей, стоял верховный жрец главного храма
Вавилона, с которым ему не раз приходилось сталкиваться в переходах дворца
наместника. Вряд ли гордый жрец расчитывает на вознаграждение; да и пояс
его пуст, если не считать двух серебряных лидийских монеток и небольшого
свинцового бруска, которые он захватил на всякий случай, покидая дворец.
Вряд ли могущественный священнослужитель Мардука позарится на такие жалкие
крохи! Еще раз внимательно взглянув на суровое, властное лицо пердставшего
перед ним жреца, гонец преисполнился к нему безграничным доверием.
- Отведи от меня руку смерти, великодушный жрец, или научи, как это
сделать, и тогда требуй от меня любое вознаграждение, кроме свободы моей,
так как любой перс предпочтет смерть неволе!
- Ты успеешь отблагодарить меня, воин Камбиза, когда исполнится
предначертанное тебе судьбой, и ты, возвысившись над своими славными
соратниками, станешь наравне с другими великими Персиды. А пока следуй за
мной! В храме Мардука ты обмоешься освященной водой, я собственноручно
вручу тебе талисман, и холодная рука демона смерти не посмеет коснуться
тебя!
Пирхум обошел всадника, уверенный, что суеверный перс поспешит за
ним. Он не ошибся: дробный цокот копыт сопровождал его всю дорогу до
высоких ворот храма, не мешая, однако, жрецу продумать в деталях свой
новый, мгновенно возникший замысел.
А он зиждился на следующем. Еще ассирийские владыки проложили сеть
благоустроенных дорог, связавших различные города обширной империи с
Ниневией и Ашшуром. На этих дорогах ставились на определенном расстоянии
друг от друга пикеты воинов; под их охраной здесь дежурили круглосуточно
во все времена года царские курьеры, имевшие в своем распоряжении быстрых
и выносливых скакунов. Гонец из любого пункта империи, добравшись до
одного из пикетов, передавал письмо курьеру, и тот мчался на свежем
скакуне дальше, добираясь до следующего пикета и передавал глиняную
табличку или кусок кожи с нанесенными на нее письменами очередному
курьеру. И это повторялось несколько раз, прежде чем донесение со всей
возможной для того времени быстротой не достигало адресата...
Позже мидийцы, покорившие Ассирию и разрушившие до основания Ниневию,
а затем перенявшие от них бразды правления персы расширили сеть этих
дорог, раскидав их по всем своим сатрапиям. Строительство их стало одной
из важнейших повинностей покоренных персами народов.
И сейчас Пирхум задумал незаметно вложить в кожаную сумку гонца
письмо к царевичу. Ведь если б человек, посланный им к Бардии, добирался
бы до Суз более десяти долгих дней, то письмо, окажись оно в сумке гонца,
уже послезавтра будет в столице!
Пирхум провел спешившегося перса в одно из тех полутемных служебных
помещений, которые вплотную лепились друг к другу во дворе храма. Быть
может, гонец ожидал какого-то подвоха, или попросту решил держаться на
всякий случай настороже, но он не снимал руки с рукояти акинака,
настороженно оглядывался по сторонам. Велев персу подождать, Пирхум
быстрым шагом направился в другое помещение, в котором хранились
всевозможные письменные принадлежности. Оставив дверь открытой, чтобы не
зажигать светильник, он быстро и умело заполнил небольшой лоскут хорошо
выделанного пергамента значками, напоминающими собою клинопись на глиняных
табличках. Теперь ему осталось только вложить пергамент в курьерскую
сумку.
На обратном пути Пирхум зашел к надсмотрщику над рабами, приказал ему
принести в помещение, где оставался перс, сосуд, наполненный нагретой на
солнце водой. Не успел Пирхум вернуться к продолжавшему держаться за
рукоять акинака гонцу наместника, как его уже обогнали два плечистых,
обнаженных по пояс раба с тяжелой амфорой, наполненной до самого широкого
горла прозрачной водой. Ближайший к священнослужителю не поднимающий глаз
держал в свободной руке легкий бронзовый ковшик.
- Обмойся этой священной водой из неиссякаемого источника, воин
Камбиза, и этим ты наполовину оградишь себя от грозной, притаившейся за
твоей спиной напасти! - обратился Пирхум к встревоженному персу, когда
доставившие амфору рабы удалились.
- Я причинил тебе столько хлопот, великий жрец...
- Торопись, пока демон смерти не опередил нас, - перебил его Пирхум.
- Я подожду тебя у выхода.
Курьерская сумка была в помещении, акинак гонца охранял ее. Убийство
перса не входило в расчеты жреца, - не один любопытный глаз сопровождал,
наверное, персидского всадника и старшего жреца, когда они двигались
сквозь толпу в сторону храма Мардука, и необъяснимое исчезновение гонца
могло принести немало бед для всех священнослужителей Вавилона...
Пирхуму показалось, что прошла целая вечность, прежде чем прекратился
плеск воды в помещении, где купался гонец.
- На этом пергаменте начертаны могущественные заклинания, которые
отведут от тебя руку безжалостной смерти, воин Камбиза! - встретил он
вышедшего во двор гонца. Оказавшись на залитом солнцем дворе, тот невольно
зажмурился, черные волосы его влажно блестели, словно политые финиковым
маслом. - Но знай, ты не должен касаться его, ведь в этом случае
заклинания потеряют свою магическую силу. И второе, воин Камбиза! Ты
должен избавиться от талисмана сразу же, как только он отгонит от тебя
готовых действовать демонов смерти. Ибо тот, в чьих руках он окажется в
полночь, не доживет до восхода Шамаша, а умрет страшной и мучительной
смертью. - Пирхум вперил свой неподвижный гипнотизирующий взгляд в черные
глаза перса. - Как же мне передать этот талисман, воин Камбиза, ведь ты не
должен его касаться?!
Юному гонцу ситуация не казалась столь безвыходной.
- Но ведь ты, мудрый всезнающий жрец, можешь бросить пергамент мне за
пазуху. Мой туго затянутый пояс не позволит ему выпасть раньше времени. А
через время, которое ты мне укажешь, я попросту развяжу его, и пергамент
упадет к моим ногам.
- Ты не учел, воин Камбиза, - усмехнулся Пирхум, - что при этом
талисман коснется твоего голого тела, и тогда он неминуемо потеряет силу.
- Заметив, что лицо перса приняло обиженно-беспомощное выражение, Пирхум
продолжил. - Не отчаивайся, выход есть, и я подскажу тебе его. Я вложу
этот пергамент в твою сумку, а ты перед наступлением сумерек или даже
раньше, выбросишь ее сместе с содержимым. Надеюсь, это не доставит тебе
больших затруднений.
Гонец задумался. Затем на лице его появилось хитрое выражение, как у
тамкара, увидевшего в своей лавке покупателя с поясом, набитым серебряными
и свинцовыми брусками.
- Твой совет хорош, мудрый жрец! Вот моя сумка!
Содержимое курьерской сумки нельзя было извлечь, не взломав при этом
печати наместника, но в нее можно было вложить аккуратно еще не один
скатанный тонкой трубочкой пергамент, подобный тому, какой был в руках
Пирхума. Жрец принял из рук перса сумку и без особых затруднений опустил в
нее свое послание царевичу, но когда письмо исчезло в чреве сумки, кровь
ударила в голову Пирхума и сердце учащенно забилось. Он вспомнил, что
встреченный им гонец направлялся к воротам Бела.
- Послушайте меня, воин Камбиза, не гонец ли ты нашего наместника? -
слегка заикаясь от волнения, спросил Пирхум.
- Ты не ошибся, мудрый жрец, - ответил перс. - Уже полгода, как я
приставлен к нашему наместнмку.
- И по какой дороге направишь ты сейчас своего скакуна?
- В сторону города Опис. Но почему это интересует тебя?
Пирхум облегченно вздохнул, тяжесть упала с его плеч.
- Но в таком случае, каким образом ты оказался в Новом городе, у
ворот Бела? Ведь насколько я понял, твое донесение должно отправиться в
Сузы, а через ворота Бела дорога идет на запад, в сторону Ханаана! Быть
может письмо предназначено Камбизу?
- Нет, мудрый жрец, письмо это отправится в стольные Сузы. Ты
соизволил спросить меня, почему я оказался в Новом городе. Я отвечу, хоть
причина может показаться тебе малоубедительной. Сегодня днем я должен был
встретиться с одной девушкой с Улицы горшечников, и поэтому торопился
предупредить ее, что только вечером смогу освободиться, когда выполню
поручение наместника. Девушка горда и знает достоверно, что только встречи
с нею помогают мне бороться с тоскою по родине, и не явись я вовремя на
свидание, в отмеску она могла бы целый месяц избегать меня, терзая этим
мое сердце!
- Тогда торопись, воин Камбиза, ты и так изрядно задержался. Но бойся
вызвать гнев наместника... И помни, что боги на твоей стороне: менее чем
через час ты передашь сумку другому курьеру, и тогда тебе ничто не грозит
вплоть до возвращающей детство старости. Так поспешай же, воин великого
Камбиза! Перс приосанился, поправил пояс и разгладил складки одежды.
- Я никогда не забуду об услуге, которую ты мне оказал сегодня,
великодушный жрец! Отыскав меня в любое время дня и ночи, ты можешь
потребовать от меня любое вознаграждение, и я буду в твоем распоряжении.
Слово перса нерушимо, как гранитная скала.
...Проводив гонца за ворота храма, словно тот был одним из самых
почетных посетителей, Пирхум вызвал к себе надсмотрщика над рабами.
- Успел ли ты разглядеть этого персидского воина? - обратился к нему
священнослужитель.
- Если понадобится, я сумею отличить его от тысячи других!
- Я ненароком выболтал ему сегодня очень важную тайну и теперь нить
моей жизни в его руках. Поскольку его язык может принести мне и храму
много неприятностей, перс должен умереть, и не позже, как сегодня ночью.
Надеюсь, ты еще не разучился метать остроотточенный нож, как делал это в
молодости?! Ты выследишь его сегодня вечером, когда он покинет казарму и
отправится в город. Перс простодушен и доверчив, и тебе не доставит труда
заманить его в укромное место за городской стеной, где нет любопытных глаз
и где можно быстро и незаметно сбросить безжизненное тело в волны реки.
Вот тебе деньги, купишь на них нож, которым не поднимающие глаз
разделывают рыбу перед посолом. И запомни: нож должен остаться в теле
перса. Когда его выловят в реке, нож наведет на ложный след. Ты все понял?
- Да, мой господин.
- Тогда ступай. Если оправдаешь мое доверие, завтра же получишь
свободу. И ты, и твои дети! - увидев, как заблестели радостью глаза
лидийца, жрец понял, что уже никто в мире не сможет предотвратить смерть
гонца...
Ни для кого из великих Персии не было секретом, как сильно любит
Бардия, если не сказать боготворит, своего старшего брата Камбиза. Еще в
дни своей безмятежной юности царевич следовал за ним повсюду, когда это
позволяли обстоятельства и неусыпные наставники, порою досаждая Камбизу
своим присутствием, но не замечая этого. Предложи кто-нибудь Бардии
превратиться в тень брата и тот согласился бы незамедлительно и не
раздумывая, готовый на что угодно, лишь бы никогда не разлучаться с ним.
Некоторые проявления этой пылкой братской любви были непонятны для
взрослых, и с их точки зрения безрассудны: не раз в детстве упрашивал
Бардия своего старшего брата, чтобы тот уступил ему уже ношенный нательный
хитон. И когда недоумевающий Камбиз уступал настойчивым просьбам, радости
Бардии не было предела, и он долго не менял одеяний, издававших так
полюбившийся ему запах брата. С уходящими в вечность годами чувство это не
ослабевало, и все оставшиеся в Персиде, не участвовавшие в походе Камбиза
великие знали, как тяжело переживает сейчас царевич продолжительную
разлуку со своим братом.
Быть может, единственный, кто не замечал этой любви, или принимал ее
как должное был не способный ни понять, ни испытать подобное чувство,
привыкший к угодливости и раболепию окружающих первенец Кира, наследник
престола, властный Камбиз.
Став царем и собираясь в поход на Египет, он не взял с собой Бардию,
несмотря на его неоднократные просьбы, оправдывая свой отказ тем, что оба
сына Кира не должны одновременно подвергать себя опасности. Ведь войско
фараона многочисленно и достаточно сильно, и все может случиться...
Понимая неоспоримую правоту Камбиза, вынужденный подчиниться, Бардия
тем не менее тяжело переживал предстоящую разлуку. Что говорить о
мягкосердечном Бардии, если даже у сурового, никогда не проявляющего
родственных чувств Камбиза во время торжественного прощания на глазах
выступили слезы, которые он поспешил смахнуть, посчитав это слабостью,
непростительной для мужа, предназначенного судьбой царить над всеми
народами Азии.
Так что же могло измениться сейчас, о чем дознался с помощью своих
соглядатаев Камбиз, решившись на святотатственный поступок: вероломное
убийство своего единоутробного брата?!
Любой приказ владыки был для Прексаспа законом, волеизъявлением
божества. Единственное, что так и осталось непонятным для него: каким
образом ему удастся убить в тайне от персов царевича? Вельможа понимал
желание владыки, чтобы о смерти Бардии никто не дознался до поры до
времени - весть о ней способна переполошить всю державу; достигнув ушей
злоумышленников, она может подтолкнуть их к восстанию. Да и в интересах
самого Прексаспа так организовать покушение, чтобы никто из любопытных
смертных не присутствовал при этом и не помешал ему.
Но как проникнуть незамеченным к Бардии сквозь плотную толпу
окружающих его оросангов? [оросанг (древнеперс.) - имеющий заслуги перед
государством и царем] Каким образом вынести труп из переполненного слугами
дворца, если даже у спального покоя царевича стоят неподкупные стражники
со скрещенными копьями? Разве что бесплотный дух способен пройти мимо них
незамеченным!
И тогда тревога поселилась в сердце Прексаспа - как ни напрягал он
свой ум, озарение не соизволило снизойти к нему. Не раз просыпался он
среди безмолвной ночи весь в холодном поту от того, что кто-то, стоящий в
изголовье, голосом Камбиза, гулким, словно исходящим из мрачного
подземелья, напоминал ему неустанно: "Тайно! Ты должен убить его тайно!
Тайно! Тайно!" Порою царедворцу казалось, что он близок к помешательству.
Со всеми своими тревогами и сомнениями предстал Прексасп перед царем.
Внимательно выслушав его, владыка персов и мидян задумался, словно забыл о
присутствии вельможи.
- Ты прав, мой верный Прексасп, оговоренное мной ограничение весьма
затруднит тебе выполнение задачи, - вымолвил наконец царь. - И все же о
смерти Бардии никто не должен знать до тех пор, пока я не вернусь в
Персию. А я застрял здесь, как бревно в болоте, и, как видно, еще не скоро
смогу покинуть этот край. Египтяне побеждены в битве, но еще не
покорены... А за время, которое мне предстоит здесь провести, враги смогут
растерзать Персиду, дознавшись о смерти Бардии, и о том, что я все еще
далеко, за много переходов от родины, - Камбиз еще раз внимательно
всмотрелся в лицо Прексаспа. - Бардия должен умереть!
- Велики, видимо, прегрешения царевича, если ты решился на это,
владыка!
- Безумный Бардия готовит мятеж... Безраздельная власть над Персидой
не дает ему покоя, снится ночами... Но не станем отвлекаться, ты и так
слишком задержался в лагере... Я научу тебя, каким образом ты сможешь
избежать всех затруднений.
- Я весь внимание, владыка!
- Это время года Бардия обычно проводит в крепости Сикайтавати,
развлекая себя охотой в горах Мидии и долгими беседами с магами об учении
Спитамы Заратуштры. В крепость эту ведет потайной ход, прокопанный еще при
Киаксаре. Проложили его рабы, захваченные при взятии Ниневии. Начинаясь в
спальном покое, он выходит на поверхность в заросшем густым кустарником
овраге. Об этом потайном ходе знали до сих пор только члены нашей семьи, а
теперь и ты будешь знать о нем. Вечером я пришлю в твой шатер план
местности вокруг Сикайтавати. Мне не раз приходилось охотиться там в
золотую пору моей юности, и я хорошо знаю там каждый кустик, словно был не
охотником, а загонщиком зверей. По приметам, которые я укажу тебе в своем
плане, ты без труда найдешь потайной ход, ведущий в опочевальню царевича.
- Я запечатлею его в своей памяти, как лицо матери!
- После полуночи ты проникнешь в опочевальню, убьешь Бардию способом,
который сочтешь наилучшим, но так, чтобы ни одна капля крови не пролилась
на ложе и не рассказала утром встревоженным слугам о том, что произошло
минувшей ночью; затем вынесешь труп потайным ходом и закопаешь его в
овраге. Царевич не достоин церемоний при погребении, которых
придерживались и которые завещали нам наши предки! - Камбиз умолк.
Внимательно слушавший царя Прексасп кашлянул, отвернувшись в сторону.
- Разреши, владыка, я продолжу...
- Говори! - в голосе царя сквозило неподдельное удивление.
- Закопав тело царевича в овраге и закидав его тяжелыми камнями,
которые я приготовлю заранее, я вновь проникну подземным ходом в спальный
покой, со всею тщательностью закрою лаз, чтобы утром никто не догадался,
что им пользовались совсем недавно. Ведь царевича рано или поздно кинутся
искать. Затем, переодевшись в одежды Бардии, я выйду через двери, ведущие
в спальный покой. При свете факела стражники примут меня за царевича, и
кто из них посмеет остановить меня?! Минуя их, я взойду на крепостную
стену и с помощью веревки спущусь в ров. Вряд ли еще кто-нибудь кроме
стражников, будет бодрствовать в эту ночь, сжигая в плошках дорогое масло
или жир, и я надеюсь, что не будет нежеланной встречи с одним из оросангов
Бардии. А наутро все решат, что Бардия покинул крепость столь странным
способом, никого не предупредив и не приказав никому следовать за собою. И
все в Сикайтавати будут изо дня в день ждать его возвращения...
- А чтобы все произошло так, как мы с тобой задумали, я дам тебе
письмо, в котором потребую от Бардии, чтобы он немедленно прибыл ко мне.
Ты оставишь его в опочевальне на таком месте, где оно наутро сразу же
бросится в глаза слугам...
В то утро Губар, смотритель царского дворца в Сузах встал с головной
болью. Два дня тому назад неизвестно откуда сорвавшийся ураган снес,
словно легкую паутину, строительные леса, возведенные у западной, еще не
достроенной стены новой пристройки к основному комплексу дворцовых зданий
- росло могущество Персии и, как наглядное этому подтверждение, рос и
хорошел царский дворец, заложенный еще при Ахемене. Вместе с рухнувшими
лесами на земле оказались тяжелые медные чаны с гашеной известью, кучи
гипса, алебастра, шамота, смешанного с солями ангобы. Все, что было
заготовлено впрок помощниками Губара и царского ваятеля, все, что было
поднято на леса на спинах не поднимающих глаз под наблюдением тучных
надсмотрщиков, яростные, необузданные порывы ветра сбросили вниз, а потоки
хлынувшего с неба дождя превратили в ни на что не пригодную грязь. Поэтому
и вынужден был Губар сидеть вчера допоздна, подсчитывая убытки при
мерцающем свете масляных светильников, чтобы иметь возможность тотчас же
отчитаться перед грозным царем по его возвращении из покоренного Египта.
Засидевшись далеко за полночь, утомленный Губар не заметил, как кончилось
оливковое масло в одном из светильников, и он начал коптить перед тем, как
совсем потухнуть, заполнив комнату угарным чадом. Губар дышал им,
подсчитывая необходимое количество различных строительных материалов,
которое понадобится вновь заказать владельцам мастерских, чтобы возместить
потери, нанесенные разбушевавшимся ураганом. Поэтому и проснулся он с
тяжелой головной болью. Губар с удовольствием забросил бы все дела и
искупался в бассейне, проточная вода которого подогревается целебными
струями горячего источника. Но его ждали накопившиеся за два дня письма,
прибывшие со всех концов обширной державы и даже из-за ее пределов:
глиняные таблички, папирусные свитки, листы пергамента, деревянные
дощечки, исписанные клинописью, иероглифами, финикийскими "священными
значками", как называли их, прежде чем перенять, древние греки. Еще при
Кире заведовал Губар царской почтой, сохранил он эту почетную должность и
при Камбизе. В его обязанности входило чтение всех писем, доставленных в
Сузы царскими курьерами от сатрапов, наместников городов, многочисленных
лазутчиков, тайных соглядатаев, персидских и иноземных тамкаров,
состоявших на службе у владыки Персиды - их разведовательное рвение
подогревалось персидским золотом. Отобрав наиболее важные с его точки
зрения сведения, Губар спешил доложить о них царю, или же, составив
сводку, пересылал ее туда, где находился отсутствующий во дворце владыка.
Губар владел несколькими языками и выделялся своими обширными
познаниями даже среди магов. Хитрый и гибкий царедворец, он не мог не
понимать какие преимущества дает ему знание событий, происшедших порою за
много парасангов от столицы. Слух о них дойдет до остальных придворных
только через несколько дней, а то и спустя несколько недель. Поэтому он
начинал обычно свой день с просмотра поступивших писем; отложив их
просмотр на день, в крайнем случае на два дня его могло заставить только
из ряда вон выходящее событие, подобное этому урагану, доставившему так
много убытков и новых забот.
Взламывая печати и освобождая курьерские сумки от содержимого, Губар
наметанным глазом сразу заметил некое несоответствие, когда очередь дошла
до сумки, доставленной из Вавилона. В то время как сама сумка и один из
двух свитков, находящихся в ней, были опечатаны цилиндрической печаткой
наместника, второй свиток даже не был перевязан тонкой льняной нитью и не
был опечатан. Смотритель царского дворца мог бы не обратить на это
внимания, решив, что всему виной халатное отношение к своим обязанностям
одного из писцов наместника, если бы вдобавок ко всему пергаментные листы
не отличались друг от друга своим цветом и качеством выделки, словно были
изготовлены в разных мастерских. Решив, что перед ним жалоба одного из
слуг наместника на своего господина, или же донос, вложенный тайно в
курьерскую сумку, Губар отложил было неопечатанный свиток в сторону, но
затем передумал и вновь взял его в руки. Еще только разворачивая его,
выхватив глазами отдельные строки из середины свитка, он понял, что в его
руках не тайный донос. Невольно оглянувшись на дверь, как будто кто-то мог
следить за ним, начал он читать.
"Царевичу, сыну Кира, моему господину, - твой раб Пирхум. Да будет
мир царевичу, моему господину.
Открыли мне страшную тайну всевидящие боги: "Ослепленный злобою царь
персов и мидян Камбиз задумал умертвить в тайне от персов и остальных
своих народов брата Бардию. Послал он в Персию из своего лагеря под
Мемфисом вельможу, чье имя Прексасп. Велел ему царь убить царевича. Сообщи
об услышанном царевичу, дабы успел он предпринять ответные меры, если не
хочет в расцвете сил своих отправиться в страну, откуда нет возврата".
Тотчас же после откровения богов, объятый ужасом за царственную особу
моего господина, вместилище ангельской доброты и божественного величия,
пишу я эти строки, мой господин.
Поверь своему верному рабу - не лжет он. Открыто его сердце и чисты
его помыслы. Вели своим слугам схватить Прексаспа, когда он приблизится к
твоему дворцу, чтобы выполнить задуманное Камбизом. Вели своим слугам
схватить близких и родных того, кто согласился на убийство, вели доставить
их пред твои царственные очи. Испугавшись за их участь, сознается во всем
Прексасп, и тогда ты, мой господин, убедишься, что не лгал тебе верный раб
твой Пирхум.
И еще вот о чем поведали мне бессмертные боги: "Будет Бардия царить
над народами Азии. Должен он восстать против злокозненного Камбиза и
свергнуть отринутого богами с трона, иначе рано или поздно акинак
подосланного братом нерассуждающего убийцы вонзится ему в спину и прервет
нить его жизни".
Это велели мне всевидящие боги передать царевичу, моему господину".
В первую минуту Губар не знал, что и подумать, настолько невероятным
и неправдоподобным было то, о чем говорилось в необычном письме.
"Кто этот Пирхум, написавший и отправивший свиток? Если судить по
письму, он либо халдей, либо ассириец - именно таким, уже устаревшим
стилем писались когда-то донесения, предназначенные для ассирийских владык
и вавилонских царей. И, если судить по этому письму, отправитель уже не
молод, по всей вероятности, он был одним из приближенных ко дворцу
Набонида. Видимо, он и сейчас сохранил свое влияние, если смог вложить
этот свиток в опечатанную сумку гонца тайком от наместника. А может быть,
он нашел более простое решение: подкупил курьера? Но кто бы то ни был этот
неведоомый Пирхум, каким образом узнал он о решении Камбиза убить брата
Бардию, если находился в Вавилоне или в одном из пунктов вблизи дороги,
ведущей из этого города в престольные Сузы? Неужто и вправду именно его
избрали всевидящие боги, чтобы уведомить ни о чем не подозревающего
царевича?" Выходец из племени магов, а поэтому и сам маг, воспринявший с
детства все их секреты, наблюдения, обряды, учения и мифы, Губар был
хорошо знаком со всеми теми ухищрениями, к которым прибегают порой
служители бессмертных богов, чтобы одурманить сознание людей, не гнушаясь
при этом ничем, даже обманом. И все-таки, несмотря на это, а может быть
как раз благодаря этому Губар искренне верил в существование
многочисленных богов, населяющих небесные чертоги. Ни тени сомнения не
зародилось в нем при чтении строк, которые говорили о том, что боги
снизошли до смертного и открыли ему наяву или во сне тайный замысел
Камбиза. Так древние ваятели, искусные и одухотворенные мастера, испытав
на себе силу воздействия созданного ими же прекрасного произведения
искусства, искренне верили, что в изваяниях из камня, металла или
пластичной глины живет тот бог или богиня, кого изображает данная статуя.
Для Губара вопрос был не в том, правда или ложь в письме, вопрос был
в том, как именно поступить ему сейчас. Губар был царедворцем Камбиза, и
служил он Камбизу, а не царевичу, и не было ему решительно никакого дела
до того, действительно ли владыка персов и мидян вознамерился убить своего
брата. "Пусть так! - думал он, рассхаживая по комнате. - Что может
измениться в этом случае для меня? Допустим, то, о чем сообщает письмо,
правда, этот неведомый Пирхум не лжет. Но если он узнал об этом, находясь
за сотни парасангов от Египта, значит, об этом говорит весь персидский
лагерь под Мемфисом. А отсюда вытекает, что кто-то уже давно сообщил
Бардии о намерении Камбиза. У каждого владыки были, есть и будут и
единомышленники, и тайные и явные враги, таков уж род человеческий!
Предупрежденный Бардия предпримет, конечно же, ответные меры, чтобы
обезопасить себя. Владея в данный момент всеми ресурсами огромной державы,
он легко рассправится с Кабизом, если только этого пожелает. Что стоит ему
пообещать Амиртею власть над Египтом? И тогда Камбиз, зажатый с одной
стороны Египетским войском и с другой стороны - войском Бардии, окажется в
весьма незавидном положении. И тогда я, бывший доверенный Камбиза, куда
денусь я?! В лучшем случае останусь не у дел! Итак, если то, о чем
говорится в письме, соответствует истине, лучшим выходом для меня будет,
если я тотчас же отправлюсь в Сикайтавати и покажу письмо царевичу. Но
если письмо лживо от начала и до конца, и оно направлено в Сузы, дабы
посеять непримиримую вражду между родными братьями?! Кто же этот
злоумышленник, назвавший себя Пирхумом, с кем он связан? Пусть письмо
лживо, но я не могу не дать ему ходу, сам Камбиз не простит мне этого. И в
этом случае я должен торопиться в Сикайтавати, заручиться разрешением
Бардии на тщательное и доскональное расследование: когда и каким образом
письмо попало в курьерскую сумку. Необходимо найти злоумышленника,
заставить его говорить, и тогда он наведет на след остальных,
участвовавших в преступном заговоре. Я брошу этого неведомого Пирхума к
ногам владыки, если даже для этого мне придется допросить всех курьеров,
начиная с того гонца наместника Вавилона, которому писцы вручили
курьерскую сумку!"
Приняв это решение, Губар не стал медлить. Пока воины, которых
выделил ему начальник охраны дворца, снаряжались в дорогу, он бегло
просмотрел остальные письма. В них не оказалось ничего существенного и
важного. Полчаса спустя он уже выезжал из городских ворот и направил
своего коня в сторону крепости Сикайтавати. На дорогах Персиды уже давно
было спокойно, поэтому его сопровождали только четыре всадника.
Губар поропился, но не потому, что опасность, нависшая над Бардией,
подхлестывала его. Поездка в Сикайтавати отнимет два-три дня, и это в то
время, когда у смотрителя дворца накопилось так много неотложных дел.
Поэтому он избрал пусть неудобный, но самый кратчайший путь к горной
крепости. На большем своем протяжении это была узкая тропинка, на которой
с трудом могли разминуться два путника; она петляла по крутым отрогам
покрытых девственным лесом гор и лишь изредка спускалась в узкие долины.
На ней, обычно безлюдной, можно было встретить разве что одинокого пастуха
в грязной овечьей шкуре, с длинной суковатой палкой, которой он погонял
покрытых репейником овец и коз, или же повстречаться ненароком со
сборщиком меда диких пчел. Толстоствольные вековые древья, могучие дубы и
грабы подступали к самой тропинке, и всадникам нередко приходилось
склоняться к самой холке коня, чтобы проехать под раскидистыми ветвями
деревьев, дарящих живительную тень, но способных также укрыть в своей
буйной листве и дикую кошку, грозу одинокого путника.
Цокот подкованных копыт разносился далеко окрест, отражаясь от
пологих отрогов гор, но, несмотря на это, лес по-прежнему жил своей
жизнью, не обращая внимания на вторгнувшихся в его пределы пришельцев.
Где-то внизу продирался сквозь густой кустарник дикий кабан со своим
ненасытным семейством, внезапно за спиной всадников раздался ни с чем не
сравнимый трубный рев лесного оленя, призывающего отставшую подругу
полакомиться сочной травой, и весь путь Губара и его спутников услаждало
непрерывное пение юрких пташек, притаившихся в густой листве.
Прошло уже несколько часов, как всадники покинули Сузы. На бронзовых
от загара лицах воинов, облаченных в плотные доспехи, блестели капельки
пота, но они не упоминали об усталости даже в разговоре друг с другом.
Глаза их были полны молодого задора и того легкого опьянения, которое
неминуемо появляется у каждого восприимчивого человека при виде
первозданной природы, буйных красок развернувшейся перед ним панорамы и
налитого густой синевой бездонного неба. Только Губар, погруженный в свои
невеселые мысли, не замечал ничего вокруг. Лишь изредка вскидывал он
голову и смотрел вперед, выискивая взглядом поваленное грозою дерево,
неподалеку от которого выбивался из-под земли родник с холодной,
хрустально чистой водой. Гортань Губара, не привыкшего к ограничениям,
давно уже пересохла, а от однообразного и монотонного покачивания вельможе
нестерпимо хотелось спать.
Вода родника, от которой ломило зубы и сводило челюсти, освежила
всех, но все-таки следовало отдохнуть и людям, и лошадям. Губар знал одну
неширокую, но пологую полянку, расположенную чуть выше по склону; взяв за
узду своего скакуна, он стал взбираться вверх, приказав воинам следовать
за ним. Подъем в этом месте не был крутым, и скакуны легко преодолели его,
ведь недаром мидийцы называли этих животных "ослами гор".
Добравшись до полянки, воина стреножили коней, достали запасы
провизии, захваченной в дорогу, уселись прямо на траву и стали есть,
негромко переговариваясь. Губар не последовал их примеру, но не из
чванливости, а из боязни, что цветочная пыльца может пристать к одежде и
оставить на ней невыводимые пятна. Он снял со спины своего скакуна розовый
чепрак, расстелил его на траве и с удовольствием улегся, подложив влажные
еще от родниковой воды руки под голову. Некоторое время он прислушивался к
стрекоту кузнечиков и прозрачнокрылых стрекоз, мирному жужжанию диких пчел
и желтых он с длинным брюшком. Здесь, на высоте, трава не успела выгореть
и пряно пахла, одурманивая сознание; в тени многолетних деревьев было
прохладно, дышалось легко, и он не заметил, как погрузился в сладостный
сон.
Разбудил его еле слышимый, заглушенный листвой деревьев цокот копыт.
Еще находясь а полусне, но уже насторожившись, Губар решил, что это
копьеносцы покинули его, спящего. Насколько ни была дикой эта мысль, в
данном случае она была наиболее правдоподобной: этой дорогой никогда не
пользовались караваны тамкаров, да и отряды царских воинов или местного
сатрапа также избегали ее. Второй мыслью в голове Губара, когда,
приподнявшись с чепрака, он убедился, что молодые воины спят, была мысль о
том, что по глухой горной тропинке идет отряд бежавших от своего хозяина
рабов; похитив где-то лошадей, они пытаются тайком перебраться из пределов
Мидии в Персию, и далее, опять-таки избегая обжитых мест, к себе на
родину.
Другого объяснения Гудар найти не мог.
Встреча с беглыми рабами всегда опасна, не поднимающие глаз дорого
продают приобретенную после побега свободу. Но Губар никогда не был
трусом, к тому же кровь рабовладельца вскипела в нем и ударила в голову.
Если эта догадка соответствовала истине, следовало послать одного из
сопровождавших его воинов в ближайший гарнизон, чтобы там организовали
погоню за непожелавшими смириться со своей участью. И он стал тихо,
стараясь не издавать лишнего шума, спускаться вниз. Он выбрал себе такое
место для наблюдения, откуда часть тропинки от родника до очередного
поворота открылась перед ним, словно на ладони, в то время как самого его
увидеть снизу, было почти невозможно.
Всадников еще не было видно, но, судя по звукам, они приближались с
той стороны, куда направлялся Губар со своим небольшим отрядом. Вот из-за
поворота показался первый всадник, за ним второй, третий... Один за другим
выезжали всадники на узкую тропинку, растянувшись в цепочку, и Губар без
труда определил по их приплюснутым сверху шапочкам и желтому оперению
стрел, торчащих из высоких колчанов, что перед ним сарангии. Только
передний всадник отличался своим одеянием. Он был в простом шерстяном
хитоне, с сутулых плеч ниспадал короткий дорожный плащ. Он почти что не
был вооружен, только акинак с блестящей на солнце рукоятью висел у него на
поясе.
Еще не разглядев самого всадника, Губар узнал его коня. Это был
благородный нисейский скакун Прексаспа. Оросанг Камбиза недаром гордился
отменной выездкой и торчащими кверху ушами скакуна, - конь стоил целого
стада баранов!
"Прексасп? Что делает в этом забытом богами и людьми ущелье знатный
вельможа, который, как мне известно, направился в поход на египтян?" -
удивился Губар. Он забыл, кому именно, если верить письму из курьерской
сумки, поручил необузданный Камбиз убить своего брата. Но тут же ровные
строчки письма, прочитанные утром, всплыли в его памяти, и он, уже
собиравшийся окликнуть Прексаспа и выйти из своего укрытия, вновь
притаился, как охотник в ожидании дичи, а затем лег в траву, чтобы
кто-нибудь из всегда бдительных сарангиев не обнаружил его.
"Но Прексасп возвращается из Сикайтавати! - молнией сверкнуло в его
голове. - Значит, он уже успел выполнить приказ нашего владыки и теперь
торопится в Мемфис, чтобы обрадовать Камбиза! Прексасп избирает необжитые
места, где никто из случайных встречных не сможет узнать его, чтобы в
дальнейшем, некоторое время спустя, сопоставить убийство царевича с
появлением на границе Персии с Мидией знатного вельможи, того, кто обязан
находится сейчас в далеком Египте, на берегу Пиравы, и разделять все
опасности с царем персов и мидян! А может быть, Прексасп узнал, благодаря
случайности о том, что царевич предупрежден своим доброжелателем и готов
схватить убийцу, и поэтому вынужден возвращаться к своему властелину ни с
чем?!"
В любом случае Прексаспу не следовало встречаться с Губаром на этой
узкой тропинке, которая ведет в Сикайтавати.
Губар не чувствовал ни малейшей досады при мысли, что ему не удалось
предупредить Бардию, и тот, по всей видимости, уже мертв. Напротив, такой
исход устраивал его больше, чем какой-либо другой. Когда владыка вернется
в Персиду из победоносного похода, Губар покажет ему письмо неизвестного
автора и обрисует события так, будто благодаря ему, всегда преданному
своему господину, этот свиток не побывал в руках Бардии, и лишь благодаря
ему, Губару, царевич не предпринял необходимых мер, чтобы отвести от себя
руку убийцы.
Но сейчас следовало убедиться, ушел ли царевич в страну мертвых. Если
Бардия жив, Губар вручит ему свиток, если же тело его уже отдано диким
зверям и хищным птицам, ничего не остается, как ждать возвращения с
берегов Пиравы грозного Камбиза, не остановившегося перед убийством
родного брата.
Отряд сарангиев, возглавляемый Прексаспом, скрылся среди
многочисленных деревьев; вот уже и цокот копыт стих в отдалении,
заглушенный непрерывным птичьим гомоном. Губар вернулся на стоянку,
разбудил своих сладко посапывающих во сне телохранителей, и некоторое
время спустя они продолжили свой путь.
В крепости, воздвигнутой еще при Киаксаре руками урартян, взятых в
плен во время похода этого воинственного царя Мидии в пределы Урарту,
текла повседневная мирная жизнь, словно в ней не произошло ничего
необычного, достойного внимания людей. А открытые ворота, когда к ним
подъехал со своим небольшим отрядом Губар, въезжала с невыносимым скрипом
тяжелогруженная, запряженная двумя онаграми, повозка; по грубоплетенной, в
кровавых пятнах рогожке, прикрывающей две коровьи туши, ползали крупные, с
зеленым отливом, мухи. На крепостной стене, выложенной из массивных
каменных блоков, удлиненными язычками рыжего пламени блестели на солнце
острия копий, а во дворце крепости лениво переругивались, словно им давно
надоело это пустое занятие, две пожилые, с вылинявшими от времени
волосами, женщины-рабыни, стиравшие на воинов.
Начальник крепости, мидиец, сухопарый старик, сидел на корточках
перед входом в жилые покои и гибкой хворостиной почесывал за ухом
огромного пса. Голова собаки лежала на вытянутых передних лапах, глаза
животного были закрыты от удовольствия. Губар знал, что гордый старик
никогда, даже ради приличия, не встанет и не пойдет ему навстречу. Даже
сейчас, заведомо предупрежденный часовыми, ветеран Астиага делал вид, что
не замечает Губара, и поэтому смотритель царского дворца сам направил
своего коня в его сторону.
Между ними не было личной вражды, как об этом мог бы подумать
посторонний наблюдатель. Отчуждение и взаимное пренебрежение возникло
между магами и воинским сословием Мидии еще тогда, когда состарившийся
Астиаг непомерно возвысил и приблизил к себе магов, только им доверив все
значительные должности во дворце и державе, в ущерб остальным великим
Мидии. Это была вражда, поражденная глухой завистью и взаимным недоверием
не между отдельными людьми, а между различными слоями рабовладельческого
общества.
- Мир и благоволение богов тебе, Артембар! - приветствовал
спешившийся Губар начальника крепости. Заслышав голос мага, пес приподнял
голову и недовольно заворчал, обнажив свои крупные, желтые клыки.
- Мир и тебе, хитроумный Губар, - ответил Артембар, не отрываясь от
своего занятия. Успокоенный продолжавшейся лаской и спокойным голосом
хозяина, огромный пес опустил голову на могучие лапы и закрыл глаза. - Что
заставило тебя покинуть Сузы?
- У меня срочное дело к царевичу, храбрый Артембар. Мне нужно его
видеть, и немедленно. Проводи меня в его покои...
- Не надо торопиться, Губар. Нашего царевича нет в крепости, хоть мы
и ждем его с часу на час. Ночью он спустился с помощью веревки с
крепостной стены, и до сих пор еще не вернулся.
Губар сразу почувствовал неладное. Итак, Бардия попал-таки в
расставленные Прексаспом сети.
- Ты сказал, что он спустился с крепостной стены, - обратился он к
Артембару. - Кто-нибудь сопровождал при этом Бардию?
- Никто... Все остальные обитатели крепости не отлучались этой ночью,
я уже проверил.
- И ты не опасаешься за царевича? - как можно спокойнее спросил
Губар. С явным недоумением взглянув на него, Артембар все-таки соизволил
ответить.
- Пока не вижу причины, из-за которой я должен волноваться... По всей
видимости, нашего царевича томила бессонница, и он решил спуститься к
речке, чтобы искупаться в ее холодных струях. Проведя бессонную ночь, он
спит сейчас, наверное, на какой-нибудь поляне... Явится вечером, лишь
только проголодается!
Артембар всем своим видом демонстрировал, что ему не хочется
поддерживать этот разговор. Губар хоть и догадался, что Бардия уже никогда
не вернется в крепость, решил не торопить событий. Нетерпение или тревога,
проявленные им сейчас, могут разбудить в Артембаре ненужные подозрения. И
не сейчас, в момент разговора, а немного позже, когда он, наконец-то,
встревожится из-за долгого отсутствия царевича.
И действительно, почему должен беспокоиться он, Губар, если этого не
делает Артембар, который прекрасно знаком со всеми повадками и привычками
царевича?! Или же он умело, подобно опытному царедворцу, скрывает свое
беспокойство?
До наступления сумерек осталось совсем немного. Передав скакуна
конюху, Губар прошел в предоставленную ему комнату, куда немного времени
спустя не поднимающий глаз, выглядевший вдвое старше Артембара, принес
легкий ужин на широком подносе: кусок горячего, обжигающего пальцы, мяса,
две головки чеснока и пару лепешек. Всю остальную часть широкого подноса
занимала съедобная зелень. И, чего совсем не ожидал смотритель царского
дворца от Артембара, раб принес ему завернутую в виноградный лист щепотку
соли.
Губар не испытывал чувство голода. Он лишь слегка пощипал мясо, затем
подошел к окну. Вечерело. Закатные лучи уже окрасили пурпуром
расположенные на западе склоны вечных гор. Внизу, во дворе крепости,
слышались бряцанье оружия и негромкие человеческие голоса. Выглянув из
оконного проема, вельможа увидел, как из раскрытых настержь ворот выехали
два отряда вооруженных всадников, и не успел он выпрямиться и отойти от
окна, как его заставил вздрогнуть одновременный рев нескольких боевых
труб, напоминающих своей формой рог буйвола, но гораздо больших размеров.
Оглушающие звуки труб, повторяемые эхом, были слышны далеко окрест. Они,
как догадался Губар, должны были привлечь внимание царевича и напомнить
ему, что пора возвращаться в крепость.
Итак, Артембар начал беспокоиться.
Бездеятельность томила Губара, и он решил спуститься во двор
крепости. Здесь он обратился к Артембару, выхаживающему по вымощенному
камнем двору.
- Царевич еще не вернулся?
- Ума не приложу, где он может быть, - ответил тот, уже без прежней
заносчивости. - Еще в полдень, до твоего приезда, я послал воинов
разведать окрестности, но они не нашли царевича...
- Ты можешь и моих людей привлечь к поискам, - предложил вельможа,
оглядывая новый отряд всадников, покидающий крепость.
- Как бы потом не пришлось разыскивать и твоих воинов среди этих
глухих ущелий, - ответил Артембар. - Пусть лучше помогут разжечь костры на
стене, и в дальнейшем следят за ними...
Всю короткую летнюю ночь горели костры на крепостной стене. Отряды
всадников выезжали и въезжали в открытые настержь ворота; то в низу, в
ущелье, то на плоскогорье к востоку от крепости, раздавался ослабленный
расстоянием рев боевых труб, но поиски Бардии не дали результата. Вряд ли
кто из гарнизона Сикайтавати сомкнул глаза хоть на один час в эту ночь.
К утру все были измучены до предела, но найти царевича так и не
удалось. Всю ночь Артембар провел вне крепости, у раскрытых ворот,
встречая и провожая группы всадников. Он и сейчас находился там, и когда
прекрасно выспавшийся Губар подошел к нему, ветеран Астиага уже не скрывал
своей тревоги. От былой заносчивости не осталось и следа, перед Губаром
был сгорбленный, сморщенный старик, даже не пытавшийся скрыть свою
растерянность, и царедворцу стало немного жаль ветерана.
- Артембар, кто из обитателей крепости видел царевича последним? -
обратился к нему вельможа. Голос его был полон участия.
Воины, стоявшие на страже у его дверей в первую половину ночного
времени, - Артембар не отрывал своего взгляда от дороги, убегавшей вниз,
на дно ущелья.
- Если это не затруднит тебя, вели позвать стражников. Я хочу в твоем
присутствии задать им несколько вопросов.
- Зачем они тебе понадобились, Губар?
- Хочу помочь тебе... Быть может, Бардия, выходя из опочивальни,
сказал им, куда он направился, и тогда нам легче будет искать его.
- Это маловероятно, но все-таки могло быть! - глаза Артембара
засветились надеждой. - Оба стражника в караульном помещении. Вызвать их
во двор, или мы сами пройдем к ним?
Губар преставил себе тяжелый, спертый вохдух непроветриваемого
караульного помещения, и поспешил сделать отрицательный жест. - Нет,
поговорим с ними здесь, так будет лучше!
Царедворец был совершенно спокоен. Еще вчера, после встречи с
Прексаспом, приготовил он себя к мысли, что Бардии нет в живых. В крепости
он окончательно утвердился в этом. И сейчас он хотел достичь окончательной
ясности. Воины, стоявшие на страже у покоев Бардии, могли помочь в этом
вельможе.
- Сказал ли вам царевич хоть что-нибудь, когда вы видели его в
последний раз? - обратился к ним вельможа, когда оба воина предстали перед
ним и Артембаром.
Нет, великий, - ответил один из них, молодой, но уже с проседью в
густой бородке. - Царевич прикрыл за собой дверь и молча прошел мимо нас.
- Не прохол ли кто-нибудь в его покои? Быть может, вы слышали шум
борьбы, разговор, в общем, все, что могло показаться вам подозрительным? -
Губар был заранее уверен в отрицательном ответе.
- Нет, великий, ничего подозрительного мы не слышали, - отвечал все
тот же воин, второй согласно кивал головой. - И за то время, которое мы
провели на страже у дверей царевича, никто не появлялся в коридоре.
Правда, великий, перед тем, как царевичу выйти из комнаты, я, да и мой
напарник, слышали в ней легкие шаги, но это не показалось нам странным и
не встревожило нас - царевич часто читает по ночам.
"Читал", - хотел поправить стражника Губар, но вслух произнес:
- Когда царевич вышел из опочивальни, держал ли он что-нибудь в
руках?
- Да, великий, под мышкой у него был небольшой сверток.
- Хорошо. Вы мне больше не нужны... - воины развернулись и пошли в
сторону ворот. Когда они скрылись, Артембар с надеждой посмотрел на
Губара.
- И к какому выводу ты пришел, хитроумный Губар? - спросил он.
- Ты уже был в опочивальне царевича? - вопросом на вопрос ответил
тот.
- Нет... Неужели ты думаешь, Губар, что Бардия в своей комнате? В
таком случае он давно бы вышел, ведь он не ел уже больше суток!
- И все-таки следует осмотреть опочивальню. Нам следовало сделать это
еще вчера.
...Первое, что бросилось в глаза Губару, когда они вошли в покои
царевича, был пергаментный свиток, лежавший на низком столике из
полированного черного дерева, стоявшем у изголовья неприбранного ложа.
Бесшумно шагая по мягкому ворсу ковра, Губар подошел к столику и взял в
руки свиток - тот был опечатан цилиндрической печаткой самого Камбиза.
"Чтобы Бардия да не прочел письмо от брата? - засомневался вельможа. -
Значит, оно не попало в его руки, а не попав в его руки, каким образом оно
оказалось здесь, в опочивальне царевича? Неужто Прексаспу удалось
подкупить кого-то из гарнизона Сикайтавати? Как бы там ни было, но допущен
непростительный промах: подброшенно нераспечатанное письмо!" Осторожно,
чтобы не слышал Артембар, смотритель дворца ломал печать. Слуга Камбиза,
он счел себя обязанным исправить ошибку Прексаспа.
- Появлялся ли кто-нибудь от Камбиза в последние дни?
- Нет, Губар, после того, как владыка отправился походом к берегам
Пиравы, никто не приходил в нашу крепость от его имени... - ветеран
Астиага стоял у входа в опочивальню, беспомощно опустив свои жилистые
руки, покусывая в нетерпении губы.
- Как же так, бесстрашный Артембар, здесь, на этом столике, я нашел
письмо от нашего владыки, предназначенное царевичу. Ведь не ветер занес
сюда это письмо через раскрытое окно!
Артембар заглянул через плечо Губара.
- Не время сейчас гадать, каким образом письмо попало в покои
царевича! Прочти его скорее, и, быть может, благодаря ему, мы наконец-то
узнаем, куда и зачем отправился Бардия!
Губара не надо было уговаривать.
- Но имей в виду, Артембар, то, что мы прочтем сейчас письмо нашего
владыки, предназначенное царевичу, должно остаться нашей, только нашей
тайной. Надеюсь, ты понимаешь, какие неприятности грозят нам в случае,
если ты когда-либо проболтаешься об этом и слух о нашем самовольстве
дойдет до ушей царя?
- За меня можешь быть спокоен. Так не томи же душу, читай!
- Я готов. Слушай внимательно, - прежде чем приняться за чтение
царского письма, вельможа слегка приосанился. - "Брату моему, сыну
великого Кира, от владыки персов и мидян, Камбиза. Слышал я, брат мой, что
ты, нарушив запрет отца, строишь против меня козни, собираешь вокруг себя
злоумышленников, чтобы, восстав, отнять у меня власть, данную мне
Ахурамаздой. Не верю я этому, но тревога поселилась в моем любящем сердце,
- поспеши развеять ее. Не могу я питать зло против сына Кира, - так
торопись ко мне, чтобы я мог заключить в объятия и простить моего
неразумного брата"... Это не может быть правдой, храбрый Артембар! Неужели
наш царевич готовил мятеж? - даже ко всему привычный и ко всему готовый
Губар был потрясен.
- Никогда Бардия не носил подобных мыслей в своем сердце, Губар, я
могу ручаться за это собственной головой! - начальник крепости был удивлен
не менее смотрителя царского дворца. - Чей-то поганый язык безжалостно
оклеветал царевича перед нашим владыкой! Неудивительно, что встревоженный
царевич поспешил к Камбизу, - он торопился развеять черные мысли владыки.
Спустимся во двор, мне надо успокоить воинов, а то они совсем сбились с
ног.
- Подожди, потрудись выслушать меня. Ведь не мог же царевич
отправиться в дальний путь один, без телохранителей?! К тому же, как ты
сказал мне вчера, он спустился со стены по веревке. Значит, он решил идти
пешком? Это смешно, будь благоразумным!
Рано или поздно, но подобные сомнения могли возникнуть и в голове
Артембара, поэтому царедворец хотел подсказать ему разумное объяснение
"неразумного" поведения Бардии, на случай, если ветеран Астиага сам не
сможет найти его. "Раз Камбиз желает, чтобы смерть царевича осталась до
поры до времени тайной для персов, значит, о ней пока никто не должен
догадываться!" - думал смотритель царского дворца.
- Внизу, в ущелье, пасется наш табун, и Бардия в любое время дня и
ночи может взять там любого скакуна. Кто посмеет отказать ему? Наверное,
так оно и было на самом деле, не стоит даже проверять. Я уверен, что
Бардия, расстроенный этим ужасным письмом нашего владыки, поспешил тотчас
же отправиться к нему, забыв о существовании остальных обитателей
Сикайтавати. Насчет телохранителей... Царевич сюда прибыл всего лишь с
двумя копьеносцами. А как только наш царевич достигнет столицы, то,
конечно же, захватит с собою хорошо вооруженный отряд всадников...
Губару хотелось как можно больше побыть в опочивальне, что-то
неосознанное, тревожное удерживало здесь вельможу. И когда он увидел
маленькое красное пятнышко на белом рисунке ковра, его внимание сразу же
отключилось, и он больше не слышал начальника крепости. "Все-таки, как я и
подозревал, нить жизни Бардии оборвана именно здесь, в этой попчивальне, -
подумал он. - Но как убийцам удалось вынести труп? Прексасп не мог
довериться воинам, стоявшим в ту ночь на страже, да и как он мог узнать
заранее, кто именно будет охранять царевича?! Значит..." Губар подошел к
оконному проему и выглянул наружу - внизу был мощенный камнем двор
крепости. "Неужели Прексасп оставил тело Бардии здесь, в опочивальне,
надеясь, что сюда никто не посмеет войти?! Но ведь он оставил письмо
Камбиза на видном месте, рассчитывал как раз на то, что кто-то его
обнаружит! Как же мог Прексасп, если он не заручился помощью демонов,
проникнуть сюда, убить царевича, вынести тело так, что икто его не
заметил?! Конечно же, как я не догадался об этом раньше! К спальному покою
подходит потайной ход, и Прексасп знал о нем! Вот и вся разгадка! А письмо
понадобилось ему для того, чтобы убедить обитателей Сикайтавати в том, что
царевич цел и невредим и торопится сейчас в Мемфис к Камбизу!"
- О чем ты задумался, Губар? - услышал он словно издалека голос
Артембара. Тот опять стоял в дверном проеме и ждал его с нетерпением. -
Нам больше не следует здесь оставаться...
- Если ты торопишься, Артембар, то иди, успокой воинов, да и сам
отдохни, ведь ты не сомкнул глаз за всю ночь. А я, с твоего позволения,
побуду здесь немного. Быть может, мне удастся найти еще что-нибудь,
например, письмо самого царевича, в котором он предупреждает тебя о своем
поспешном отъезде.
- Проще было разбудить меня и предупредить, что он решил покинуть
Сикайтавати, - проворчал уже совсем успокоенный Артембар, недовольный,
однако, желанием Губара задержаться в спальном покое. Но ветеран
чувствовал себя обязанным царедворцу, и поэтому не мог ему отказать. -
Только не задерживайся слишком долго.
Оставшись один, вельможа без труда обнаружил потайной ход. Откинув
тяжелый настенный ковер, он увидел отверстие лаза, замурованное двумя
объемными прямоугольными блоками из розово-коричневого туфа. Эти блоки, с
виду массивные, но на самом деле легкие настолько, что их без труда поднял
бы один человек, заметно отличались своей окраской от остальной стены.
Убедившись, что потайной ход существует и его догадка верна, вельможа
поторопился покинуть опочивальню. Душа царевича где-то здесь: еще сегодня
и завтра она будет рядом с телом Бардии, ведь только на четвертый день
может она отправиться на небо, где присоединится к остальным душам, тем,
что движут планеты по их извечному пути среди мерцающих звезд. И не стоит
смертному нарушать ее покой, ведь душа способна слышать и понимать все, о
чем говорят поблизости!
В этот день Сикайтавати напоминал собою сонное царство - спали все, в
том числе и воины, сопровождающие Губара. Ничем не нарушаемая тишина
царила в крепости, и вельможа проводил томительные часы в отведенному ему
покое в ожидании, когда его телохранители выспятся и он сможет отправиться
в обратный путь. Непривычное бездействие томило его, он вновь и вновь
возвращался мысленно к последним событиям, благодаря которым удалось ему
проникнуть в тайну царя.
"Значит Бардия готовил мятеж... Но кто они, эти великие, в ком даже
царевичу удалось распознать своих единомышленников и затем привлечь на
свою сторону? Кто они, эти великие, не испугавшиеся гнева Камбиза?! Я знаю
не одного и не двух оросангов царя, кто желал бы видеть на высоком троне
Персиды добросердечного Бардию. Но разве кто-нибудь из них, даже самый
смелый и отчаянный, решится высказать вслух свое тайное желание? Они не
сделают этого даже опьяненные вином, опьяненные золотистой хаомой! Уж не
говоря о том, чтобы поддержать царевича в его честолюбивых замыслах. Так
кто же они, эти великие, кто притаился до поры до времени под личиной
рабской покорности, притаился так, что даже я не смог разглядеть в них
врагов Камбиза, я, знающий о них благодаря доносам соглядатаев решительно
все! Но они существуют, они уже действуют, раз слух о преступном заговоре
достиг ушей владыки персов и мидян!..
И все-таки, несмотря на решительность наших оросангов и великих, я
уверен, что планы Бардии были построены не на песке, они не были прихотью
слабоумного. Решись он выступить против Камбиза, успевшего
противопоставить себе многих и многих, и вся Персия, а за нею и Мидия
поддержала бы царевича. И он решился, к моему большому удивлению. Этот
царевич был не так прост, каким казался многим, и мне в том числе...
Да и персида не так прочна, как я думал об этом раньше. А сейчас,
когда один сын Кира мертв, а другой в любую минуту может отправиться ему
вслед там, на песчанных берегах многоводной Пиравы, трон Персиды окажется
незанятым. И тогда... И тогда держава Ахеменидов развалится, как брошенная
на землю вязанка дров. Если огни восстаний вспыхнут одновременно во всех
сатрапиях, персы окажутся бессильны их потушить...
Зародившись в Сикайтавати, слух о том, что царевич отправился в
Мемфис после получения письма от венценосного брата, может побудить
заговорщиков к решительным действиям. Кто из них будет сомневаться, что
царевич обо всем расскажет грозному владыке и назовет их имена? И сейчас
все зависит от того, были они связаны между собой, знали они друг друга
как участников будущего мятежа, или смерть Бардии прервала все связи между
ними. Никто из великих не решится в отдельности на выступление, но если их
четверо, или хотя бы трое, и они объединятся... Это будет тем первым
камешком, который рождает лавину в горах. Власть над Персидой - о, это
цель, заманчивая для многих. Кто бы не рискнул своей жизнью, свободой,
достоянием, жизнью и свободой близких в надежде заполучить в свои руки и
стать господином Азии? И я готов решиться на смертельный риск, но... меня
никто не поддержит ни в Персии, ни в Мидии, разве что брат мой, Гаумата...
Постой, Гаумата! - Губар вскочил со своего ложа, - Гаумата! Вот кого не
составит труда возвести на высокий трон Персиды! И как я мог забыть, что
мой брат как две капли воды похож на царевича! Видно, сами боги хотят,
чтобы Гаумата отнял власть у Камбиза, отомстив ему за старую незаслуженную
обиду!"
Проверив, по-прежнему ли письмо Пирхума у него в поясе, Губар со всею
поспешностью покинул опочивальню. Идея, зародившаяся в его голове,
требовала быстрых и решительных действий. Он нашел своих воинов спящими в
караульном помещении, тотчас же разбудил их и велел собираться в дорогу.
Он сам нашел начальника караула и приказал ему открыть ворота, пока его
воины приводили себя в должный порядок. Губара жгло нетерпение, чувство
уже давно им забытое.
Гаумата! Губар понимал, что только от решительности и бесстрашия
брата зависело сейчас, сможет ли державой, которую выпестовал Дейока,
вновь править мидиец, пусть даже на первых порах под личиной перса!
В месяце тайгартиш [месяц, соответствующий маю-июню (древнеперс.)]
исполнилось четыре года, как Гаумата не появлялся ни в Сузах, ни даже в
Экбатанах. Стыдясь увечья, которое нанес ему Камбиз в порыве гнева, маг
предпочитал не отлучаться далеко от своего жилища на берегу горной речки,
посвятив все свое время чтению глиняных табличек, доставленных его дедом
из разрушенной воинами Киаксара Ниневии, и наблюдению за движением планет
среди ночного неба. Лишь изредка выбирался маг в крепость Пишияувади,
чтобы навестить своего отца, начальника этой крепости, выстроенной у
подножия горы Аракадриш.
В месяце тайгартиш исполнилось четыре года, как Губар в последний раз
видел своего обиженного судьбой брата, простившись с ним за городскими
стенами Суз. Неотложные дела, обязанности смотрителя царского дворца и
распорядителя почты, прибывающего ежедневно со свех концов огромной
державы, не позволяли ему покинуть Сузы даже на несколько дней, чтобы
навестить родные места, прижать к груди своих престарелых родителей и
наговориться вволю со своим умным, наблюдательным и начитанным братом,
который обрек себя на добровольное заточение в своем тесном жилище на
берегу холодоструйной речки, зародившейся в снегах вечно лохматой горы.
В месяце тайгартиш исполнится четыре года после злополучного,
врезавшегося Губару в память, празднования двухлетней годовщины со дня
воцарения необузданного Камбиза, когда мидиец Гаумата победил в кулачном
бою перса Зопира...
...Третий день подряд царило тогда ничем не омрачаемое непрерывное
веселье на переполненных празднично одетой, шумной толпой мощенных камнем
улицах Суз. Бородатые, черноголовые жители столицы Персиды и окрестных
поселений; именитые гости со всех сатрапий и из-за пределов державы;
чванливые, с несгибаемыми спинами и неторопливой походкой номархи и жрецы
Египта, прибывшие с дарами от фараона, решившего задобрить грозного
владыку презираемых ими азиатов, чтобы отвратить его от помыслов покорить
Черную землю, поработить пи-роми [пи-роми (друвнеегипет.) - буквально:
доблестный человек; так называли себя древние египтяне; остальные народы,
по их мнению, не заслуживали этого названия]. Не привычные к такому
шумному многолюдью, одетые в множество разноцветных одежд, и все-таки
мерзнувшие по вечерам, немногословные посланцы царя арабов. Загорелые, с
обветренными лицами и с мужественным взглядом из-под мохнатых бровей,
избороздившие все известные и неизвестные моря то ли купцы, то ли пираты
из неприступного, омываемого со всех сторон морскими волнами Тира и
далекого Карфагена. Рослые, изнеженно-полные, с неожиданно белой кожей и
голубыми глазами, переполненные высокомерием к варварам посланцы
сиракузского тирана. Всегда готовые к ссоре, алчные, воинственные,
побывавшие во всех концах Ойкумены в поисках плодородных земель, способных
снабдить хлебом покинутую родину, создавшие новое искусство, полное
красоты, грации и гармонии и возомнившие о себе настолько, что даже
собственных богов они видели подобными себе, атлетически сложенные эллины
с берегов Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Представители многих племен
и народов прибыли с дарами к владыке персов и мидян в месяце тайгартиш.
Только воинственные саки, разгромившие два года назад полчища Кира, не
присутствовали на праздновании второй годовщины со дня воцарения Камбиза.
Тысячи крутолобых баранов, сотни быков, коров и телят, неисчислимое
количество всевозможной птицы, горы фруктов, овощей и съедобных трав
готовили и подавали на столы не поднимающие глаз, приналежащие царскому
дому. Сотни амфор греческого, лидийского, каппадокийского вина и десятки
карасу сладкого вина урартов были выпиты в эти дни в домах, на улицах и
площадях Суз. Здравицы в честь Камбиза, осененного благодатью Ахурамазды,
не смолкали ни днем, ни ночью.
Но в третью ночь опьяненные Сузы словно вымерли, в домах рано гасли
огни, на улицах лишь изредка можно было встретить заблудившегося перса или
гостя владыки. Все люди спали загодя, устав от непрерывной попойки, чтобы
завтра с первыми лучами рассвета оставить свои жилища на попечение женщин
и торопиться за город, где утром должны были начаться состязания атлетов.
Немало персов, привыкших к тяготам и лишениям нелегкой воинской службы,
предпочли в эту короткую летнюю ночь спать под открытым небом, за
городской стеной, как можно ближе к царскому шатру - насколько позволяла
выставленная для его охраны недремлющая стража. По сравнению с теми, кто
спал в своих домах, у этих персов будет немалое преимущество, и они смогут
занять лучшие места!
Губар хорошо помнил этот день, словно все произошло только вчера. Как
обычно, состязание началось соревнованием конников. Десятка три всадников
сбились в тесную группу перед царским шатром, нетерпеливо ожидая сигнала
распорядителя соревнований и присматриваясь друг к другу, стараясь понять
в эти последние минуты, на что способен каждый из них. Тонконогие скакуны
плясали под наездниками, рвали удила, стараясь схватить зубами за круп
впереди стоящую лошадь. Губару показалось тогда, что передние всадники
тронулись с места прежде, чем успел махнуть рукой распорядитель
соревнований, подавая сигнал к началу состязаний. Тут же притихшая было
толпа взволнованно зашумела и зашевелилась. Самые нетерпеливые
повскакивали с мест, но из сразу усадили.
Губар знал достоверно, что лучшие всадники Лидии и Мидии не было
приглашены на эти соревнования, а воин в персидском одеянии, восседающий
на огненно-рыжем скакуне, был не кто иной как эламит. Об этом знали
немногие из присутствующих, но они не проговорились бы об этом даже во
сне. Ведь Камбиз не догадывался о замене и принял эламита за перса. Это
Гобрий, желая доставить удовольствие владыке, предпринял затею с
переодеванием, договорившись заранее с сатрапом Элама. Казалось, все шло
именно так, как задумал Гобрий, когда первые четыре всадника выскочили
из-за пологого холма, за которым скрылась вся группа около пяти минут
назад. Впереди несся наездник в персидском одеянии, понукая своего скакуна
ударами стрекала и голых пяток. Скакун "перса" выглядел совершенно свежим
будто только что был выведен из конюшни. За ним, отставая на корпус коня,
несся мидиец, непокрытая голова которого скрылась в распущенной гриве
скакуна. Третьим следовал бактриец, изо всех сил мочаливший свою лошадь,
за ним наездник из Лидии.
Роняя пену, распластавшись над землей, скакуны приближались к той
обозначенной короткими вешками черте, за которой наездникам разрешалось
применять всевозможные приемы, бесполезные в бою, но способные помочь
соревнующимся прийти первыми к царскому шатру: сталкивать друг друга на
полном скаку, набрасывать часть своей верхней одежды на глаза скакуна
противника и тому подобное. Единственное, что запрещалось соперникам - это
касаться собственным стрекалом чужого коня - бдительные судьи карали за
это строго и неукоснительно.
Эламит первым пересек эту черту, но, оглянувшись, он увидел, что
мидиец с каждой секундой приближается к нему. Конец его стрекала стал
совсем невидимым, настолько часто оно поднималось и опускалось над крупом
огненно-рыжего скакуна. Персы, которых было большинство среди зрителей,
громкими криками поддерживали теряющего свое преимущество всадника. Но их
крики и старания эламита оторваться от преследователя оказались
напрасными, - мидиец настиг его. Когда они поровнялись, мидиец занес свою
правую руку, чтобы ребром ладони ударить что есть силы по обнаженной,
тонкой, как у мальчика, шее эламита, но тот вовремя заметил опасность,
сделал еле уловимое движение в сторону, и рука мидийца рассекла воздух.
Толпа притихла в ожидании скорой развязки.
Не встретив преграды для своей руки, мидиец потерял равновесие на
какое-то краткое мгновение и стал съезжать с чепрака. Быть может, ему
удалось бы жадержаться, если б его жеребцу не вздумалось схватить зубами
левую голень эламита (боевых скакунов в древности специально обучали,
чтобы они во время битвы хватали зубами и били копытами вражеских
пехотинцев), и она не сделала резкое движение в бок всем корпусом. Падая,
мидиец успел схватиться за широкий пояс эламита, и они оба оказались на
земле...
Над толпой поплыл гул недовольных голосов, но правила не были
нарушены, и даже судьям не к чему было придраться.
А между тем всадник из Бактрии, опередивший всадника из Лидии,
приближался к царскому шатру. Забыв о своем огорчении, зрители вновь
заорали во всю мощь своих глоток, как кричат при затмении солнца или луны,
а разгоряченный скачкой счастливый наездник, соскочив с коня, уже спешил к
царю за наградой...
Владыка персов и мидян ничем не выдал своего недовольства и щедро
наградил победителя.
В соревновании колесниц первой пришла к финишу, как и следовало
ожидать, египетская квадрига. Умелые мастера с берегов Пиравы сделали
такую легкую, изящную, и в то же время прочную колесницу, что ее без
особого труда в случае необходимости мог поднять и нести на плечах один из
не поднимающий глаз.
В стрельбе из лука судьи признали победителем молодого перса. Юноша,
по всей видимости, совсем недавно достиг возраста, который позволял ему
жениться [т.е. возраста 16 лет]. С его широких плеч свешивалась до самой
земли барсовая шкура. Юноша с первого же выстрела сбил стрелой митру,
прикрепленную к концу вертикально стоявшего шеста. Не было ему равных и в
стрельбе по куклам, установленным на расстоянии в двести локтей. Зрители
радостно приветствовали каждый его удачный выстрел и разочарованно
вздыхали, когда камышовые стрелы летели мимо цели.
Однако выступление этого стрелка было последним поводом для выражения
радости собравшимися зрителями. В следующем состязании, борьбе, победил
иониец из Милета. Уже при жизни о нем слагали легенды, слава о нем гремела
по всей Азии и за омывающими ее морями, и вступающие с ним в единоборство
заранее примирялись со своим поражением. И царедворцы Камбиза не
сомневались в его победе, поэтому Гобрий распорядился приготовить лавровый
венок, чтобы наградить будущего победителя по обычаям его родины и родины
его предков.
И тогда...
Но лучше Губару не вспоминать об этом!
Кулачный бой, вобравший в себя все, на что способен человек!
Выносливость и упругость мышц, быстроту и точность мышления и реакции,
глазомер, умение обуздывать свои эмоции, способность ориентироваться в
быстроменяющихся ситуациях, бесстрашие и благородное великодушие к
поверженному противнику. Кулачкый бой, тренирующий не только тело, но и
дух! Сколько парфироносных владык, не говоря уже о простых смертных,
посвящали ему часть своего досуга и с гордостью носили на челе шрамы не от
меча или копья, а от кулака соперника, шрамы бестрепетного мужества и
отваги.
Было время, когда Губар пытался устыдить своего брата, убедить его,
что увлечение кулачным боем постыдно и недостойно священнослужителя.
Оправдываясь, Гаумата называл ему имена египетских фараонов, царей Урарту,
Ассирии и Вавилона, тиранов греческих городов и колоний, которые любому
времяпровождению предпочитали горячий поединок с достойным противником.
Многие из них, поверившие в свой исключительный дар вести кулачный бой и
возомнившие себя непобедимыми, отправились в страну молчания, пропустив
резкий, сильный и точный удар в висок, нанесенный соперником,
разгоряченным поединком.
Доводы брата отскакивали от Губара, как отскакивают от боевого
бронзового щита глиняные шары, запущенные пращой. И в конце концов он был
вынужден отступиться от Гауматы. К тому же и вступивший на отцовский
перстол Камбиз, никогда не принимавший участия в подобных состязаниях, был
большим почитателем кулачного боя, любил наблюдать за искусными атлетами и
всегда щедро награждал победителей.
...Поединки проходили на лишенной травяного покрова, заранее
выровненных площадках. Первые пары составлялись по воле слепого жребия. По
мере того, как число бойцов уменьшалось, освободившиеся площадки тотчас же
занимались наседавшей толтой: при этом впереди на самых лучших местах,
оказывалась шустрая вездесущая детвора. Глаза подростков горели
неподдельным восторгом, - к концу состязаний они были не способны не
только кричать, но даже внятно говорить, и спешили выпить теплого козьего
молока, чтобы вернуть голос.
В последнем, решающем поединке, который должен был выявить
победителя, встретились мидиец Гаумата и перс Зопир. Могучий перс к этому
времени бросил на землю бойцов из Кархемыша и Вавилона, третий атлет,
сириец из многолюдного Сидона, благоразумно отказался вступать с ним в
бой. В свою очередь Гаумата победил поочередно жителя далекой Каппадокии,
атлета из Сард и могучего бойца из островного Тира, чьи волосатые руки,
словно надутые воздухом, свисали ниже колен. После боя с ним,
продолжавшегося более получаса, у Гауматы оказались рассеченными нижняя
губа и правое ухо. Пока мидиец бился в последнем поединке, вкладывая в бой
весь свой опыт и умение, Зопир важно восседал рядом с Камбизом, ловя на
себе восхищенные взоры многочисленных зрителей. Чтобы сохранить тепло и не
дать остыть своим мышцам, перс набросил на себя несколько чистых шерстяных
хитонов, так что только голова атлета оказалась непокрытой.
Окончив поединок с бойцом из Тира, Гаумата подошел к своему не
поднимающему глаз, который вытер его блестевшее от пота обнаженное тело
куском мягкой материи, смазал раны каким-то ароматным снадобьем, от
действия которого кровь мгновенно остановилась. И хоть грудь Гауматы еще
тяжело вздымалась, красные пятна на разгоряченном теле, следы тяжелых
ударов, не успели разойтись, и даже песочные часы, выставленные
распорядителем соревнований на всеобщее обозрение и отсчитывавшие время,
положенное атлету для отдыха после проведенного поединка, еще не
опорожнились, владыка персов и мидян велел бойцам вступить в новый бой,
тот который выявит победителя. Милостиво и даже чуть-чуть лукаво он
подмигнул Зопиру и что-то шепнул ему при этом, отчего мясистые губы перса
расплылись в довольной улыбке. Только отойдя от владыки на несколько
шагов, позволил себе Зопир обернуться к нему спиной и сбросить
разноцветные хитоны, обнажив свое сильное, мускулистое, прекрасно
вылепленное тело, которому позавидовали бы боги греков. Губар, наблюдавший
во время поединков только за своим братом и его противниками, и на
остальных бойцов не обращавший ни малейшего внимания, впервые рассмотрел
могучего перса. Он недовольно вздрогнул, страшась за своего брата,
неуверенный в благоприятном для него исходе поединка - Зопир был на голову
выше Гауматы и гораздо шире в плечах. О силе его удара и тяжести огромного
кулака имели представления все, кто видел, как выносили за задние ряды
зрителей потерявшего сознание атлета из Вавилона, у которого закатились
глаза и кровь шла горлом после одного-единственного удара могучего перса в
грудь зазевавшегося и не успевшего отскочить противника.
Никто не сомневался в победе любимца Камбиза, и меньше всех сам
Зопир. То ли он рассчитывал на усталость Гауматы, то ли успел изучить как
следует его манеру вести поединок за то время, которое мидиец бился,
изнемогая, с опытным бойцом из Тира, а сам перс восседал, важный, рядом с
владыкой - как бы там ни было, но самоуверенный перс сразу же пошел в
решительную атаку, которая, казалось, через несколько быстротечных минут
сокрушит мага. Прижав подбородок к волосатой груди и выставив вперед
шишковатый лоб, держа перед собой кулаки-кувалды и опустив локти так,
чтобы они прикрывали живот, готовый нанести мощный удар в любую секунду,
Зопир напоминал собою дикого ощетинившегося кабана, который, опустив к
земле голову и выставив вперед страшные клыки, несется на посмевшего
нарушить его покой.
Обнаженное тело мидийца было также внушительно своей силой и
пропорциональностью, и все же рядом с могучим персом Гаумата выглядел
хрупким, еще не оформившимся юношей. Губару пришла на ум легенда о Давиде
и Голиафе, слышанная им в молодости на открытом всем ветрам песчаном
берегу моря каспиев, от одного из жрецов племени израилитов, которое
поселил в эти края после опустошительного карательного похода в Ханаан
грозный ассирийский воитель Саргон Второй. Но если в том неравном
поединке, как говорит старинная легенда, победил Давид-Гаумата, то сегодня
все шансы, несомненно, на стороне Голиафа-Зопира...
Зрители были довольны началом боя, казалось, он кончится через
несколько минут, когда не выдержавший стремительного натиска их
соотечественника ошеломленный мидиец пропустит тяжелый удар Зопира и в тот
же миг окажется на земле. Обычно в подобных поединках атлеты кружили друг
около друга, выискивая подходящий момент для молниеносного и точного,
сокрушающего удара, и это напоминающее танец кружение могло продолжаться
часами. И никто, даже царь, не смел торопить бойцов или же принудить их к
более решительным действиям. Ведь за поединком наблюдают сейчас сами боги,
падкие до всевозможных зрелищ и увеселений, и поэтому все должно быть
справедливо, честно и не вызывать ни малейших сомнений в том, что победа
одержана только благодаря силе или смекалке атлета.
Зопир уже несколько раз бросался вперед, подбадриваемый громкими и
страстными криками смертных, - небожители более спокойно выражают свои
чувства, когда любуются красотой человеческого тела и поражаются его
возможностям. Одна бесплодная атака сменяла собой другую, кулаки Зопира
рубили воздух, не касаясь, однако, мидийца. Уже и перс стал тяжело дышать,
и сильное тело его блестело, словно смазанное оливковым маслом. Во время
очередной бурной атаки, когда зрителям показалось, что наконец-то перс
настиг своего противника, Гаумата сделал резкий выпад вправо, выполнив при
этом полоборота, и Зопир, не ожидавший встретить пустоту, пронесся мимо,
теряя равновесие и все больше склоняясь вперед, напомнив Губару на
какое-то мгновение согбенного жнеца, склонившегося с острым серпом в руках
над жнивьем. Затем, споткнувшись о какую-то неровность, перс все-таки не
удержался на ногах и упал вперед, распластавшись у возвышения, на котором
восседал владыка персов и мидян, изодрав в кровь колени и широкие ладони.
Взглянув на Камбиза, Губар заметил, как тот побледнел от еле сдерживаемого
гнева и закусил губу.
Тяжело поднялся Зопир, не сводя своих налитых кровью глаз с
пританцовывающего Гауматы. Мидиец поджидал его в центре площадки, жадно
хватая воздух черным от грязи ртом. Теперь притихли все, даже персы. Вся
толпа, как единое многоликое существо, затаила дыхание и перестала
шевелиться. В таком напряженном поединке один точный удар решает все. Это
понимали и Зопир, и Гаумата. И как раз этот молниеносный удар боялись
пропустить затаившие дыхание зрители, Камбиз и его оросанги.
Тучный перс потерял к этому времени больше жизненных сил, к тому же
он сбил свое дыхание во время смутившего многочисленных зрителей падения.
Стараясь восстановить дыхание, атлет стоял на одном месте, только
поворачиваясь в сторону беспрерывно кружившего вокруг него Гауматы. Так
изголодавшийся волк кружит, бросаясь из стороны в сторону, вокруг
отбившейся от стада коровы, ловя тот единственный миг, когда можно будет
вцепиться в свою жертву и избежать при этом ее острых рогов.
С каждой минутой восстанавливал перс свои недюжинные силы, дыхание
его опять стало ровным и глубоким. Быстрыми семенящими шажками приблизился
он к мидийцу, его правый кулак, казалось, пронзит грудь соперника, если
тот не успеет отскочить назад или в сторону. Но Гаумата остался на прежнем
месте. Он всего лишь слегка присел, наклонив при этом голову, подставляя
свой широкий лоб под огромный кулак Зопира. Раздался характерный хруст
ломаемых пальцев и рвущихся сухожилий. Рука перса безвольно повисла вдоль
тела, гримаса боли исказила его лицо. И в тот миг, когда мидиец сделал шаг
вперед и чуть в сторону, направляя кулак левой руки в неприкрытую челюсть
перса, над притихшей в ожидании развязки толпой раздался громкий и
повелительный голос Камбиза: "Остановись, Гаумата!"
Но владыка запоздал, рука мидийца достигла цели, и потерявший
сознание Зопир рухнул к его черным от пыли ногам...
- Подойди ко мне! - царь не заметил в волнении, как привстал со
своего мягкого сиденья. Тотчас же, словно подброшенные пружиной, вскочили
на ноги те из великих, кто заслужил честь сидеть рядом с Камбизом.
Подбежавший к Гаумате не поднимающий глаз подал ему шерстяной хитон,
и мидиец напялил его со всею поспешностью на обнаженное тело, и только
тогда приблизился к Камбизу.
- Гаумата, ты победил в честном и равном бою, я восхищен твоим
искусством и награжу тебя так, как достойно тебя и твоего господина! -
Камбиз уже успел взять себя в руки, хоть и был по-прежнему бледен. Царь не
скрывал, что его огорчило неожиданное поражение Зопира, его любимца. - Но
скажи мне, маг, почему ты ослушался меня и не пощадил соперника? Ведь я
крикнул во всю силу моего голоса, чтобы ты остановился и не наносил удара,
в котором уже не было необходимости!
- Владыка! - Гаумата еще тяжело дышал. Пот струйками бежал по его
грязному разгоряченному лицу. - Чтобы не было никаких сомнений в моей
победе, я должен был бросить своего соперника на землю. Этого и хотел я
добиться, нанося удар, единственный за все время нашего поединка. Но
клянусь тебе, владыка, я не слышал твоего голоса! Даже шума толпы не
слышит боец во время боя, мог ли я услышать голос одного человека?!
- Если ты не слышишь голос своего владыки, то зачем тебе надобны уши,
Гаумата? - Прищурившись, Камбиз пристально смотрел в глаза мидийца. -
Именно они виновны в том, что ты, вольно или невольно, ослушался своего
господина, и я велю отрезать их и бросить на съедение бродячим псам, чтобы
они не подводили тебя больше! Взять провинившегося и исполнить мою волю!
Гаумата дернулся, но цепкие руки царских телохранителей удержали его.
"Будь справедлив, владыка!" - крикнул он, попытавшись вырваться. Но Камбиз
не ответил; молча покинул он возвышение и удалился в шатер.
Тут же, перед белоснежным царским шатром, когда многие зрители, не
пожелавшие лицезреть злодеяние, творимое над победителем, стали
расходиться, царские палачи отрубили уши сникшему от сознания собственного
бессилия Гаумате...
В начале ночи, когда холодные южные звезды рассыпанной горстью
драгоценных камней засверкали на черном бархате небосклона, позволил Губар
своим утомленным спутникам искать место для привала - опасался вельможа,
что в непроглядной темноте он может легко сбиться с дороги. А утром, с
первыми лучами рассвета, наскоро умывшись и позавтракав, они вновь
тронулись в путь, и поэтому лишь к середине следующего дня достигли жилища
Гауматы. Увидев издали приземистое строение храма огня, неподалеку от
которого находился дом Гауматы и дома других магов, вельможа почувствовал,
как учащенно забилось его сердце - это были его родные места, эти тополя и
кипарисы вместе с ним поднимались к солнцу, здесь, на берегах этой речушки
прошли его беззаботное детство и пытливая юность...
Гаумата, как обычно наблюдавший всю ночь движение планет среди
неподвижных созвездий, в этот час спал в одном из покоев своего жилища, и
Губару ничего не оставалось, как дожидаться его пробуждения. Вельможа сам
показал телохранителям помещение, где они могли отдохнуть после дороги,
дал распоряжение слугам и рабам Гауматы, чтобы они приготовили поесть ему
и его спутникам, и только после этого позволил себе спуститься в прохладу
подвала, где прямо на земляном полу стояли высокие, в человеческий рост,
сосуды с терпким кисловатым вином. Торопясь к брату, Губар заранее
предвкушал наслаждение, с каким он опустошит рог этого освежающего после
утомительной дороги напитка.
Вельможа относил себя к тому типу людей, которых еще Спитама
Заратуштра называл добронравными, уподобляя их золотому кубку, который
становился тем чище, более сверкающим и радующим глаз, чем больше его
обжигают в священном огне. Так же действует и вино на добронравного
человека: выпитое в умеренном количестве, оно действует облагораживающе -
зажигает в смертном огонь жизни, разгоняет кровь, улучшает память и
обостряет ум. Поэтому Губар всегда пил этот благославенный дар
небожителей, когда чувствовал себя утомленным, или же перед долгим и
важным для себя разговором.
Торопясь к брату, царедворец не готовил заранее ни речей, ни
вступительных фраз, ни всевозможных доводов, чтобы повлиять с их помощью
на умонастроение Гауматы, зная, что они бесполезны в беседе с ним. Никакие
уговоры, никакие разумные доводы и мотивы не окажут ни малейшего влияния
на Гаумату; брат решится на любой поступок, согласится на все, что угодно,
только тогда, когда сам приникнется необходимостью и важностью
предстоящего действия. Губар ценил это качество в своем младшем брате и
уважал его за это. Способный понимать собеседника с полуслова, Гаумата не
нуждался в долгих и нудных, утомительных для обоих, пояснениях. Но если
собеседник пытался утаить что-либо, Гаумата умело притворялся
непонятливым, и обычно выпытывал из него все, что тот пытался скрыть.
Вельможа успел наполнить во второй раз пожелтевший от вина рог, когда
в подвал спустился Гаумата. С искренней радостью обнял и расцеловал его в
губы [именно так приветствовали друг друга при встрече знатные персы]
Губар. Затем отстранил чуть-чуть от себя, чтобы лучше разглядеть - митра
на голове Гауматы скрывала увечье, нанесенное ему по приказу Камбиза, и
смотритель царского дворца смог еще раз убедиться, как поразительно,
неправдоподобно похож его младший брат на царевича, ушедшего в страну,
откуда нет возврата.
- Гаумата, Бардия убит по приказу Камбиза, - произнес Губар сразу же
после того, как братья обменялись приветствиями. - Один из царедворцев,
чье имя Прексасп, оборвал нить жизни царевича, выполняя злую волю нашего
повелителя.
- Мне искренне жаль царевича... - отозвался Гаумата. Он поднес правую
руку к голове, словно хотел дотронуться указательным пальцем к мочке
своего уха. - Как я слышал, он был добр сердцем. Чем на этот раз вызван
гнев владыки?
- Бардия готовил мятеж. Но не это важно, брат мой. Никто из персов не
догадыввается о его смерти. Ни здесь, в Персиде, ни там, на берегах
Пиравы. О ней знает только Прексасп исполнивший волю Камбиза, знаю я, а
теперь знаешь ты...
- Каким же образом ты узнал об убийстве? - Гаумата слегка нахмурил
свой широкий лоб. Задавая вопрос брату, маг сделал ударение на слове "ты".
- Перехватил донесение Прексаспа, посланное Камбизу, или же присутствовал
при убийстве?
- Этого донесения у меня нет, да и вряд ли Прексасп писал письмо. Но
при мне письмо, написанное каким-то халдеем по имени Пирхум. Оно должно
было предупредить Бардию, но немного запоздало. Заполучив письмо в свои
руки, я торопился с ним в Сикайтавати, где охотился царевич, но не нашел
его среди живых. Артембар, начальник крепости, решил, и я сам навел его на
эту мысль, будто Бардия отправился в Мемфис: оправдываться перед
Камбизом...
Гаумата ленивым движением нагнулся, взял с почерневшей от времени и
сырости лавки рог, наполнил его вином из сосуда.
- Я надеюсь, что не только ради того, чтобы известить меня о смерти
Бардии, торопился ты ко мне, брат мой?
Почувствовав в голосе брата сухость и нежелание продолжать разговор
на эту тему, Губар нахмурился.
- Да, Гаумата, не только ради этого я торопился к тебе - пусть вымрет
род Кира, а заодно с ним и род Ахеменидов, мне нет до этого дела! О смерти
царевича ты узнал бы сам рано или поздно, и я спешил к тебе не потому, что
был не в силах хранить эту тайну. Я спешил к тебе, чтобы сказать
громогласно: "Гаумата! Отомсти Камбизу за обиду, которую он нанес тебе, а
значит и всему нашему дому! Займи высокий трон Персиды!"
Прежде чем ответить брату, Гаумата опорожнил рог.
- Я не могу мстить Камбизу, так же как и любому смертному, брат мой.
Или ты забыл, что я маг, и обычаи нашего племени не позволяют мне
осквернить себя убийством человека. Необузданный Камбиз сам, рано или
поздно свернет себе шею. И еще, брат мой, я не честолюбив. За четыре года,
проведенные мной в этой тиши, я многое успел понять и переоценить. Но
никогда, даже во сне, я не думал и не мечтал о троне Персиды!
Неожиданно для себя Губар вспылил.
- Ты не честолюбив, ты никогда не мечтал о троне Персиды, допустим,
это не так уж плохо. Но задумывался ли ты когда-нибудь о судьбе Мидии?! Я
имею в виду судьбу ее племен, судьбу тех, кто прославил себя бесстрашием и
ратной доблестью во всей Азии и изгнал из ее пределов наводивших на всех
панический ужас полчища скифов!
- По вине великих Мидии слава ее канула в прошлое, и вряд ли в
ближайшее время ее удастся воскресить, мой Губар. Не тешь себя
несбыточными иллюзиями! - проронил Гаумата.
- Согласен с тобою, поскольку все рассуждают так же, как ты сейчас!
Оглянись вокруг и ты увидишь, как мельчают наши вельможи, сыновья и внуки
тех, от одного взгляда которых трепетали повелители соседних народов! О,
они по-прежнему горды! О, они по-прежнему недосягаемы! О, они по-прежнему
неприступны и высокомерны, но только в общении между собою, при встречах
друг с другом. Их можно уподобить бесстрашному тигру, который рычит и
скалит клыки при встрече с другим тигром, но беспомощно поджимает хвост и
спешит взобраться на дерево при виде стаи голодных диких собак, сильных
своей сплоченностью. Разве не так, разве я утверждаю то, что противоречит
истине?
- Я не спорю с тобой, брат мой...
- Конечно, тут трудно спорить! Посмотри, как меняется осанка и
выражение лица у любого мидийского вельможи, когда в его владениях
появляется любой, даже самый простой, ничтожный перс-чиновник! Он держится
не радушным хозяином, а жалким просителем, в то время как перс держит себя
с ним свысока, не забывая, однако, смотреть ему в руки в ожидании богатых
подарков. И он получает их! Заискивающий хозяин преподносит их тому, чей
отец каких-то двадцать лет назад падал ему в ноги при встрече и спешил
целовать подобострастно ступни. Страшится ли хозяин жалоб или ложного
доноса своего гостя, расчитывает ли на помощь перса, если нужда заставит
его явиться в Сузы с какой-нибудь просьбой? Кто знает об этом!
- Я внимательно слушаю тебя, но до сих пор не могу уяснить, почему
это так взволновало тебя, - вымолвил Гаумата.
- Я выплескиваю желчь, которая накопилась в моем сердце за эти годы!
- продолжал Гуабар. - Погляди: наши вельможи согласны на второстепенные
роли, которые им отвели персы! Уже забыты ими те славные времена, когда
мидийцы были первыми во всей Азии, и фараоны, цари и тираны искали дружбы
с ними. А ведь еще не все из них ушли в страну молчания, есть среди них
те, чье поколение купалось в лучах славы, кто помнит былое могущество
Мидии, кто видел своими глазами, как царские орлы на штандартах Киаксара и
Астиага гордо реяли над зубцами крепостей и цитаделей Персии, Элама,
Урарту, Ассирии, Фрагии и Каппадокии. Ведь есть же среди них те, кто
помнит, как цари Вавилона огораживались от нас искуственными озерами и
широкими каналами, страшась вторжения непобедимых мидийских полчищ! Но где
они сегодня, орлы с овеянных славой мидийских знамен?! Они в персидском
обозе, кудахчут вместе с голодными курами и вступают в схватку с петухами
из-за вонючего помета персидского фазана!
- Нам трудно что-либо изменить, на все воля Ахурамазды...
- Не будем притворяться друг перед другом, Гаумата, здесь нет
посторонних! - Губар не на шутку разозлился. - Боги всегда на стороне тех,
кто не прожигает свои дни в бездействии. А они сейчас смеются, я уверен,
видя, как мидийцы добывают своими акинаками громкую славу для Персии,
расширяя ее границы. Разве не мидийские воины, предводимые Гарпагом,
полководцем Астиага, покорили персам ионийские города? Разве не мидийская
конница обратила вспять многочисленную конницу Креза еще тогда, когда перс
на коне выглядел свиньей, взобравшейся на ограду, а Кир мечтал о десяти
тысячах всадников и всячески поощрял тех персидских юношей, которые
подчинили своей воле коня и научились управлять им на полном скаку?
- Не преувеличивай, брат мой, - перебил его Гаумата. - Выставляя
вспомогательные отряды и участвуя в походах наших царей, персы научились
владеть оружием не хуже нас, а в отсутствии храбрости их никто не мог
обвинить.
- Пусть так, - согласился царедворец, - я не сведущ в военном деле. И
все же... Ты много читал, но слышал ли ты о том, чтобы один народ
подчинился добровольно другому? Народ, который привык повелевать и
властвовать, подчинился без борьбы тому народу, который платил ему прежде
дань и поставлял своих юношей для несения службы в далеких гарнизонах?
Нет, молчат об этом глиняные таблички, папирусные и пергаментные свитки,
не мог ты прочесть в них о чем-либо подобном!
- Равноправные договоры о дружбе и взаимовыручке заключали между
собой правители соседних народов...
- Равноправные договоры - это совсем другое дело, - вновь перебил
своего брата Губар. - Ты можешь мне не поверить, но и у меня, выросшего в
нашем племени, появлялось желание убить человека, такое же острое и
нетерпеливое, требующее немедленного удовлетворения, как чувство голода
или жажды. Однажды, когда я впервые посетил Вавилон и, будучи еще совсем
юным и легкоранимым, смотрел на все достопримечательности этого
неповторимого, тогда еще свободного города широко раскрытыми глазами,
поражаясь и удивляясь, как дикарь, подошел ко мне халдей. Как выяснилось
позже, он был чиновником царя Валтасара, заведовал теми, кто записывал для
вечности на глиняных табличках все события, имевшие место в истекшем году
не только в Вавилоне, но и за его пределами. Те события, которые так или
иначе могли повлиять на жизнь халдейского царства. А надо тебе сказать,
что Астиаг умер незадолго до того, как я отправился в путешествие по
городам Междуречья. Кир уже покинул Экбатаны и перебрался в Сузы,
окруженный персидскими вельможами. Персы, еще не одержавшие ни одной
победы, уже чувствовали себя властителями Азии, быстро приспособившись к
этой необычной для себя роли.
- Так же, как это сделали бы и любые другие на их месте! - вставил
Гаумата.
- В Вавилоне, - продолжал, словно не расслышал брата, Губар, - я
чувствовал себя не совсем свободно, так как незадолго до этого слуги
Валтасара задержали нескольких лазутчиков Кира. Великий Кир, едва вступив
на престол, уже задумал покорить своего ближайшего соседа, старого и
вернейшего союзника Мидии, чтобы хоть этим деянием подтвердить свое право
на мидийский престол... В городе было неспокойно, неудачное время выбрал я
для своего путешествия. Халдеи готовились к вторжению, поэтому в каждом
иноземце видели вражеского лазутчика. И когда чиновник заговорил со мной,
я, признаюсь, испугался, решив, что он задался целью разоблачить меня,
чтобы получить за это награду из царских рук. Я открылся ему, признавшись,
что, я мидиец, из племени магов, путешествую, чтобы расширить круг своих
знаний о вселенной и обычаях других народов...
- Ну и как повел себя этот халдей? - заинтересовался Гаумата.
- Слышал бы ты, как он смеялся над нами, - громко воскликнул Губар, -
как он поносил всех мидийцев без исключения за то, что они добровольно
уступили верховную власть над Азией никому не известным до этого персам!
Слышал бы ты, как он бранил мидийских вельмож, не сумевших после кончины
Астиага прийти к всеобщему согласию, выбрать из своей среды наиболее
достойного, возвести его на престол, издавна принадлежавший роду Увахштры,
и служить счастливому избраннику верно и мужественно, для блага родины и
всех мидийцев. Молодой, еще не умеющий сдерживать своих чувств, не смог я
тогда проникнуться всей справедливостью его горьких, но правдивых слов.
Горячая кровь ударила мне в голову, помрачила сознание... Как я сожалел
тогда, что не было при мне акинака! С каким удовольствием я вцепился бы
ему в глотку, в его выпирающий кадык, чтобы заставить замолчать его,
сдавить кратер, из которого извергалась жгучая хула на мидийцев! Какого
труда стоило мне сдерживаться, выслушивая его насмешки!
- Что же было дальше, чем все это кончилось? - поторопил брата
Гаумата.
- Спокойным голосом, стараясь не выдать охватившее меня волнение,
принялся я убеждать его, будто персы восстали, одолели нас в решающем
сражении, и даже взяли в плен Астиага. К чему я выдумал это? Я считал
тогда, так же как и сейчас считаю, что рабство в результате поражения
из-за переменчивого военного счастья менее позорно, чем добровольное
рабство, на которое мы сами себя обрекли. Ведь издавна, со дня сотворения
первого человека, благочестивого Йимы, все захваченное во время войны
становилось собственностью победителя...
- Вряд ли уже в то время создания богов вели между собой
опустошительные войны ради добычи, - проронил Гаумата.
- Веком раньше, веком позже - не в этом суть, - не стал спорить
Губар. - Но дай мне высказаться! Халдей слушал меня с открытым ртом,
изредка задавая вопросы: когда восстали персы, когда они одержали победу
над нами и взяли в плен Астиага, и так далее. Он был несказанно поражен,
но, кажется, поверил всему, что я сочинил тогда, пытаясь защитить честь
мидийцев. И как он мог меня проверить, если северные и восточные границы
халдейского царства были закрыты, ни один халдей не допускался в пределы
Персиды, а в шестидесятивратном Вавилоне со дня на день ждали со страхом
наступления объединенных персидских и мидийских полчищ? Вельможи, так же
как и жрецы многочисленных храмов, уже успели упрятать свои накопленные
веками сокровища и продавали за бесценок рабов иноземным тамкарам. Да, вот
еще что, - добавил Губар, рассмеявшись. - Он побежал тогда, после
разговора со мной, во дворец Валтасара, словно ужаленный скорпионом. Вот
будет смешно, если он велел таки своим писцам записать все то, что я
наплел ему тогда в порыве гнева и охватившей меня обиды! - заключил Губар,
засмеявшись еще громче. Он не был пьян, вино лишь слегка окрасило его
щеки. - Но вернемся к нашему разговору. Теперь у нас с тобой появилась
возможность возродить былую мощь Мидии, вернуть на свое место кичливых
персов, так неужели мы пренебрежем ею? Ты можешь сейчас занять высокий
трон Астиага, так согласен ли ты рискнуть, брат мой?
Гаумата, слушавший рассеяно старшего брата, поднял на него свои
черные умные глаза. Будь Губар немного внимательнее, он смог бы прочитать
в них сожаление, если не насмешку.
- Ты хорошо знаешь, мой убеленный сединами брат, что я не
военачальник, и даже не старейшина племени - нет в моем подчинении храбрых
воинов, привыкших держать в сильных руках разящее оружие. Я не властен над
соплеменниками, которые готовы пойти за мной в огонь и воду. Я маг, и могу
повести за собой только несколько моих слабосильных прислужников из этого
храма огня, в котором я священнодействую уже четыре года. Но какой прок от
этих людей, которые страшатся вида человеческой крови больше самой смерти!
- Все это так, но ты не учел других факторов... - попытался возразить
ему Губар, но Гаумата остановил его коротким жестом правой руки.
- Да, я могу повести и пастухов из соседних поселений, которые хотя и
верят каждому моему слову и слепо пойдут за мною в пасть демонов, но не
обучены ни военному строю, ни командам старших, которые должен знать
каждый воин и своевременно выполнять в сражении. Брат мой, кто последует
за магом, у которого нет ничего за душой?! Я не владею ни золотом, ни
серебром, ни вздымающими пыль стадами баранов и коров. На какие же деньги
я вооружу приверженцев, чем буду кормить их во время похода?
- Если ты решишься, - золота хватит в сокровищницах Суз и в
Экбатанах, а как их прибрать к нашим рукам - моя забота!
- Но и золото сейчас не столь важно, гораздо важнее поддержка великих
Мидии. Неужели ты рассчитываешь на помощь мидийских вельмож? Напрасно! Да
будь я не магом, рядовым священнослужителем заброшенного храма огня, а
грозным военачальником, знатным вельможей, наконец, и в этом случае я был
бы наивным ребенком, если бы рассчитывал на искреннюю поддержку тех, кто
распылил силу мидийских племен, собранных в один кулак Дейокой. Никто из
них никогда не поможет своему соотечественнику, видя в нем прежде всего
своего соперника, завидуя ему, боясь его усиления больше, чем засилья
персов... Ведь любой из великих Мидии мнит себя достойным высокого трона и
считает себя обделенным судьбой только потому, что не ему подчинены
остальные вельможи, хотя бы в пределах все той же Мидии. Ты уже, наверное,
слышал эту шутку, которая могла бы вызвать смех, если бы не была такой
горькой: "Купи мидийского вельможу за ту цену, которой он достоин, и
продай его за ту цену, которую он сам себе назначит, и ты станешь богаче
самого Креза!" И хоть все они переполнены чванством и высокомерием, как
болезненный нарыв переполнен зловонным гноем, никто из них не решится
поднять знамя восстания против персов, а если и решится, то другие тотчас
предадут его, помогут персам изничтожить его и искоренить его род. В этом
беда, в этом проклятие, которое тяжким бременем повисло над Мидией!
- Не все так мрачно, как это выглядит в твоих глазах!
- Все так и есть на самом деле, ты сам предложил мне не кривить
душою, - слегка повысил голос Гаумата. - Но я не вельможа, я маг, и тем
более не могу рассчитывать на помощь тех, кто распоряжается воинами, в
чьих руках и оружие, и деньги. Или, может быть, ты рассчитываешь на помощь
магов, ослеплен надеждой, что они помогут поднять народ и вооружить его?
Только сейчас почувствовал Губар, что ускользнувшая было нить
разговора вновь в его руках, и совершенно успокоился.
- И я был бы наивным ребенком, если б думал так, Гаумата, ведь от
добра добра не ищут. У магов сейчас такие привилегии, какими они не
пользовались даже при Астиаге! Мидийские маги главенствуют сейчас над
всеми жрецами Азии, и ждать большего они уже не могут. Они могут только
растерять достигнутое! Благодаря походам Кира и сына его Камбиза учение
Спитамы Заратуштры распространилось в такие уголки Азии, проникнуть в
которые самостоятельно наши священнослужители никогда не решились бы.
Вслед за Вавилоном они рассчитывают прибрать к рукам и Черную землю на
берегах Пиравы, разрушив местные жрамы и заменив их храмами огия. Затем
очередь дойдет до Иерусалима, Сидона и Тира... Ни о чем другом в данную
минуту они и думать не хотят. Собственное благополучие, - вот
первостепенная забота всех священнослужителей, всех времен и всех народов.
А то, что любимая Мидия превращается постепенно в обычную сатрапию
Персиды, "благословенной" Персиды, их не волнует и никогда не будет
волновать. В этом я с тобой согласен целиком и полностью. Нет, я не
расчитываю на поддержку магов, не настолько я глуп!
- Тогда на чью помощь ты рассчитываешь?! Или ты полагаешь, что
Ахурамазда спустится с хрустальных небес, вручит мне, своему избраннику,
власть над народами и племенами Азии, заставит всех завистников
подчиниться моей воле и оградит меня от их неприкрытой зависти и от их
направленных в спину акинаков?
- Не кощунствуй, брат мой, не подобает твоим устам произносить
подобное. Я уже говорил, что Ахурамазда никогда не приходит на помощь
тому, кто губит свои дни в праздном бездействии... Но ты забыл о персах,
недовольных необузданным Камбизом, а число их велико - вот кто поможет
тебе взойти на престол Дейокидов и удержаться на нем вопреки зависти
великих Мидии!
- Твои надежды смешны, брат мой, прости меня за вольные слова. Перс
никогда не поддержит мидийца, тем более мага. Они давно поняли, какие
преимущества и привилегии дает им безраздельная власть над другими
народами, и никогда добровольно не уступят ее другому народу. Ведь они еще
не успели развратиться огромным богатством и безраздельной властью, как
успели это сделать мы за каких-то неполных сто пятьдесят лет...
- Они будут помогать тебе не как мидийцу, а как персу, своему
соотечественнику, - вот в чем суть! Гаумата, неужели ты забыл, что ни один
смертный не мог отличить тебя от ушедшего в страну молчания царевича? Ты
двойник Бардии и обязан сейчас воспользоваться этим обстоятельством. Ты
будешь действовать от имени царевича по крайней мере в первое время, пока
мидийские вельможи не осознают, насколько выгоднее быть первыми у
престола, чем вторыми. Остальное я беру на себя, я хорошо знаком с
принципами управления государством, и буду твоим верным помощником.
Подумай хорошо, Гаумата, прежде чем ответить - такой возможности ни у нас,
ни у других мидийцев больше не будет. Вспомни о судьбе Мидии! К тому же,
только так ты сможешь отомстить вероломному Камбизу. Только ради этого
стоит рискнуть, ведь недаром утверждали мудрецы, у которых мы учились в
свое время, что нет ничего на свете сладостнее мести... И что такое в
конце концов наша недолгая жизнь перед лицом вечности?
- Не думал я, что ты можешь быть таким сладкоречивым, - произнес
Гаумата, выпив еще один рог кисловатого вина.
- Значит, ты согласен рискнуть? - вскинулся Губар. - Да тут и риска
никакого нет, поскольку тебя не отличить от Бардии!
- Я давно понял, на что ты рассчитываешь, но хотел, чтобы ты сам
сказал об этом. Да, я поразительно похож на ушедшего в страну, откуда нет
возврата, царевича. Кое-кто уже в этом увидел бы перст судьбы. Допустим, я
соглашусь перевоплотиться в Бардию и выступлю от его имени. Ты,
естественно, поможешь мне и подтвердишь, если появится в этом
необходимость, что я не кто иной, как младший сын Кира. Допустим даже, что
в первое время не будет сомневающихся в этом. И как сомневаться, если
некому будет оспаривать у меня свое имя?! Но ведь стоящий во главе
многотысячного войска Камбиз, почувствовав, что трон ускользает из-под
него, не будет молчать, на него это не похоже. Камбиз раскроет глаза
персам, он поспешит признаться им, что сам велел убить царевича, и его
оросанг Прексасп подтвердит, что истинный Бардия уже в стране молчания.
Но, допустим, хоть это и мало вероятно, нам удастся схватить Камбиза
прежде, чем он успеет раскрыть перед своими царедворцами тайну смерти
Бардии, и с этой стороны нас не будет поджидать опасность. Но существует
другая, не менее грозная, и я не вижу, как мы сможем ее обойти. Ведь по
обычаю, который установлен не нами, я, взойдя на престол и умертвив
Камбиза, должен буду жениться на обеих дочерях Кира, моих "сестрах",
которые в настоящее время являются женами царя. Уверен ли ты, что ни одна
из них не уличит меня перед персами во время пышного свадебного обряда или
даже несколько позже? Я уверен в обратном, и тогда конец - ты знаешь, как
поступают с наглыми самозванцами не только у нас в стране, но и повсюду в
цивилизованном мире. Нас обоих предадут самой лютой казни, долгой и
мучительной, и мы будем ждать смерти, как избавительницы от мук.
- Сколько раз ты рисковал своей жизнью, когда охотился на дикого
зверя в окрестных лесах, Гаумата? Мне ли говорить, что ждет нас в случае
неудачи? Но выслушай меня! За годы своего недолгого царствования
злокозненный Камбиз успел натворить столько злодеяний, что никто не
придаст значения его словам, когда он примется уличать тебя перед своими
оросангами и остальными персами. Великие решат, что он хочет очернить
Бардию, чтобы столкнуть его с трона. Это не страшно, лишь бы ты успел
укрепиться на престоле к его возвращению с берегов Пиравы!
- Допустим, но остаются еще дочери Кира!
- И дочери Кира не повредят нашим замыслам! Младшей уже нет в живых,
Камбиз и ее лишил жизни. Ты еще не мог слышать об этом, а я знаю
достоверно, из самых надежных источников. Говорят, что Камбиз застал ее
темной ночью в объятиях одного из своих "бессмертных"... Что касается
Атоссы, старшей дочери Кира, то я думаю, что нет у владыки более злого и
непримиримого врага, чем его первая жена. Ты ни разу с нею не встречался,
ты не можешь знать ее так, как знаю я ее - это гордая и властная женщина,
умная и своенравная, настоящая царица, призванная повелевать народами. При
виде ее приходит на ум легендарная Семирамида, ассирийская воительница,
или Томирис, царица саков, разгромившая полчища Кира. Превыше всего ставит
Атосса почет, который ей оказывают окружающие, и безраздельную власть над
ними. Но до сих пор, как нелюбимая и покинутая, подвергнутая опале жена
владыки, Атосса не видела ни почета, ни власти... Камбиз открыто
пренебрегает ею, предпочитая ей младшую сестру, и вот уже три года, как
она мечется разъяренной тигрицей, запертая в стенах царского гарема в
Сузах, покинутая и терзаемая глухой ревностью; но ее глухие стоны утопают
в мягких складках роскошных ковров, ниспадающих с высокого потолка на
пол...
- Я слышал, что, отправляясь в поход на египтян, Камбиз взял с собой
только младшую сестру.
- Представь себе, сколько яда накопилось в сердце Атоссы, как
ненавидит она своего венценосного брата, того, кому она в день
бракосочетания принесла в приданое Мидию! Пообещай ей власть, пообещай ей,
что она всегда будет твоей первой женой и ты всегда будешь прислушиваться
к ее советам, пообещай Атоссе, что ее сын, зачатый от тебя, наследует в
будущем высокий трон Персиды, и можешь быть уверен, что она никогда тебя
не выдаст. Тем более если узнает, что истинный Бардия убит по приказу
Камбиза одним из его оросангов. Всегда и всюду она подтвердит, что ты, и
только ты - сын Кира, ее брат и достойный муж.
- Если родной брат пренебрег ею, значит, она этого заслуживает, -
молвил Гаумата. - По крайней мере передо мной возник образ волчицы, а не
хрупкой женщины, созданной для наслаждения.
- Какой бы она ни была, ты должен жениться на ней, потому что Атосса
принесет в приданое Мидию, эта формальность должна быть соблюдена хотя бы
ради того, чтобы персы ничего не заподозрили на первых порах. Но если ты
сомневаешься, что все будет именно так, как я сейчас предсказываю, тебе
нет нужды раскрываться перед дочерью Кира. Ты, я вижу, не имеешь ни
малейшего представления о супружеской жизни знатных персов...
- А какую роль может сыграть это обстоятельство в задуманном тобою,
Губар? - спросил Гаумата.
- Что может выдать тебя, навести ее на мысль, что ты не истинный
Бардия? Только твое увечье, ведь иначе вас не отличила бы даже родная
мать. Но, брат мой, под царской тиарой никто и никогда не увидит своего
увечья. Никогда не увидит его и гордая Атосса, даже если ты захочешь
сойтись с нею в своей опочивальне: супруги-персы никогда не предстают друг
перед другом обнаженными при свете дня или ярких светильниках. Жена
приходит в покои мужа и ложится на его ложе лишь по его зову и только
тогда, когда все предметы исчезают, поглощенные кромешной темнотой. К тому
же, брат мой, кто может помешать тебе поступить с Атоссой после свадьбы
обряда так же, как поступил с нею Камбиз: запереть ее в гареме и забыть
навсегда, что она вообще существует на свете, наказав евнухам, чтобы они
следили неукоснительно за царицей и не позволяли ей общаться даже с
обитателями гарема?! И все-таки я больше склонен к первому варианту. Я
уверен, что она никогда не выдаст тебя персам - она предпочтет отомстить
вероломному Камбизу как за себя, так и за своего брата Бардию.
- Допустим, все это так, но что ты скажешь о Прексаспе?
- Стоит задуматься, как обезвредить его, ведь Прексасп единственный
из всех вельмож Персиды будет знать, что ты Гаумата, а не Бардия. Я уже
обдумал все, брат мой. Что он может предпринять? Я думаю, он попытается
уговорить самых мужественных и решительных вельмож. Но когда у тебя в
руках будут все силы огромного государства, открытый мятеж кучки
заговорщиков не будет иметь никаких шансов на успех. Думаю, это поймет и
Прексасп. И тогда... Я наведу его на мысль убить тебя так же, как он убил
настоящего Бардию: ты будешь все время, пока заговорщики не начнут
действовать, находиться в Сикайтавати, в крепости, где так любил пребывать
в жаркое время года наш царевич. В этой крепости есть подземный ход,
который ведет в спальню Бардии. Им и воспользовался Прексасп и им же вынес
остывший труп. Вельможа захочет воспользоваться им и во второй раз, но там
Прексаспа и заговорщиков будут ждать верные нам люди. Их схватят, и таким
образом к нам в руки попадут самые решительные персы. Твои судьи лишат их
всего имущества и присудят к казни как посягнувших на бесценную жизнь
солнцеликого владыки. И кто из остальных персов не оправдает тебя и твою
вынужденную жестокость, брат мой? Могу ли я надеяться, что мои доводы
убедили тебя и вселили в твое сердце уверенность в благоприятном исходе
задуманного?
- Ты не поропишься, брат мой? - еще никогда не видел Губар таким
серьезным Гаумату, и понял, какая борьба идет сейчас в его сердце.
Торопить его сейчас было бы непростительной ошибкой. - Тогда не торопи
меня. Но не позже, как сегодняшним вечером, я дам тебе ответ...
- Располагай мною и моим временем так, как тебе заблагорассудится! -
ответил непринужденно царедворец.
Вечером, перед тем как сесть за стол, накрытый для ужина, совершили
братья омовение. Давно уже Губар не придерживался этого предписания
Спитамы Заратуштры, обходясь перед принятием пищи обычным мытьем рук, но
сейчас он скрупулезно точно и в должной последовательности выполнял все
необходимые процедуры, - благодаря им быстрее истекало время, оставшееся
до новой встречи с братом. Гаумата появился в трапезной все в том же
одеянии, в котором предстал перед Губаром в винном подвале.
- Сколько воинов под рукой отца в Пишияувади? - спросил он,
усаживаясь за стол.
- Семьдесят меченосцев, пятьдесят стрелков из лука и двадцать
всадников, - ответил Губар. - Но как мне понимать твой вопрос? Означает ли
он, что ты готов выступить против Камбиза?
- Я сделаю это, если даже мне придется заключить союз с самим
Анхра-Майнью [злой дух, антипод Ахурамазды], - Гаумата приложил руку к
тому месту, прикрытому митрой, где было правое ухо. - Я тщательно все
обдумал, и мне кажется, что больше свего нам следует опасаться Атоссы,
хоть ты и пытался успокоить меня на ее счет. Не следует полагаться на
женщин, тем более в таком серьезном деле, как задуманное нами.
- Но если царица даст слово поддержать тебя, поверишь ли ты ей?
- А это ты решишь сам, так как именно ты будешь разговаривать с нею.
Если у тебя появится хоть малейшее сомнение в ее искренности, то... Но не
мне тебя учить, не правда ли, брат мой?
- Да, я знаю, как поступают в подобных случаях! Или царица признает в
тебе своего брата, или отправится в след за Бардией!
- Прекрасно... Я сегодня же еду в Пишияувади, к отцу - сто сорок его
воинов совсем неплохо для начала. А ты торопись в Сузы, именно там сейчас
твое место. Находясь в столице, ты сможешь с легкостью помешать замыслам
приверженцев Камбиза, если они решатся на противодействие поднявшемуся
против брата сыну Кира. И будешь слать мне ежедневно донесения обо всем,
что творится в столице, особенно - о настроении оросангов.
- Не думаю, что у Камбиза сейчас слишком много приверженцев. Ты
только выступи, и все побегут от него, как от прокаженного. Слишком спесив
и злонравен был он с приближенными.
- Не знаю, четыре года, которые я провел в этой глуши, немалый срок.
И все-таки я убежден, что перевесит именно та чаша весов, на которой
окажется Атосса!
- Какой чудесный запах у этого божественного напитка! - евнух
протянул пухлые руки к стоявшему на настенной полке голубому сосуду. -
Здесь хаома, ведь я не ошибаюсь? Интересно, вкус у нее такой же приятный,
как и аромат, который она источает?
- Оставь в покое сосуд, мой Сатасп, - остановил своего гостя Губар. -
Ты знаешь, и это я доказывал не раз, что мне для тебя ничего не жаль! Но
хаома еще не готова. Я испробовал ее перед твоим приходом, - она горчит, а
поэтому не доставит удовольствия.
- Я надеюсь, ты пришлешь мне малую толику, когда она будет готова, -
евнух с трудом отвел свой взгляд от сосуда. - Я не помню, когда пил ее
вволю! Лишь только припомню, как она нежно щекочет небо, тотчас же сердце
замирает в груди! - Сатасп причмокнул языком и закатил глаза, - так, как
это делали и будут делать до и после него тысячи и тысячи чревоугодников.
- Конечно, и не позже как завтра, после вечернего омовения! -
пообещал Губар. - А пока садись. Скажи, что нового в столице?
- Откуда мне знать Губар? - воскликнул евнух, присаживаясь. - Ведь я
все время пропадаю в гареме, а туда слухи проникают в последнюю очередь.
Веришь, я даже не догадывался, что ты в последние дни отсутствовал в
Сузах! За этими женщинами нужен глаз да глаз, иначе такое могут натворить,
вовек не исправишь!
- Сочувствую тебе, - с легкой иронией произнес Губар.
- Да, конечно, - глаза евнуха устремились на голубой сосуд. - Ты
называешь меня своим другом, а вот не хочешь раскрыть мне, каким образом
изготовляете вы хаому!
- Верь мне, Сатасп, - нахмурился смотритель царского дворца, - я и
сам не знаю, как ее изготовляют!
- Ты что-то не то говоришь, Губар! Как же ты не знаешь, если ты маг?
- Это еще ничего не значит, милый Сатасп, - улыбнулся Губар. - Лишь
немногие, и только старшие священнослужители, посвящены в секрет
изготовления хаомы. Если бы каждый маг знал об этом, то хаому давно бы
изготовляли в любом доме Персиды... Однако вот что я хотел тебе сказать:
известно ли тебе, что владыка наш убил в порыве гнева свою жену,
прекраснокудрую Несею?
- Не может этого быть, ведь владыка ее любил!
- Убил, убедившись в ее измене!
- А что же Сардон? Что с ним? - встрепенулся Сатасп.
- Кто такой Сардон? - удивился Губар. - Что-то не помню такого.
- Ну как же, - поспешил пояснить Сатасп. - Евнух, который ходил здесь
в моих помощниках и отправился вместо меня с Камбизом.
- Не знаю... Наверное казнен, если по его недосмотру произошло то,
что произошло.
- Так ему и надо! - обрадовался Сатасп. - Сам лез на глаза Камбизу,
напрашивался, чтобы тот взял его в поход! Если бы меня предпочел царь, то
подобного бы не случилось. Я бы не допустил!
- Сегодня пришли два письма от владыки. Одно предназначено Атоссе,
второе мне. Камбиз велит поговорить с царицей: готова ли она забыть то
зло, которое причинил он ей за прошедшие годы? Где я могу поговорить с
царицей вдали от чужих глаз и ушей, ведь ты, конечно же, не допустишь меня
в гарем!
- Не обессудь, Губар, но мне еще дорога жизнь! - евнух сцепил свои
пальцы и, наконец-то, оторвал свой взгляд от сосуда с хаомой. - Если
Камбиз узнает, что посторонний мужчина побывал в гареме, мне не сносить
головы!
- И мне дорога моя голова, Сатасп! Но бойся вызвать гнев царя,
который вскоре вернется в благословенную Персиду! Царь изъявил свою волю,
велел мне переговорить с царицей, значит, я должен это исполнить. И ты
должен мне в этом помочь. Вот письмо, в котором красным по белому рукой
владыки написано все то, о чем я сказал тебе сейчас! - Губар придвинул в
сторону Сатаспа пергаментный свиток, лежавший с краю стола.
- Верю тебе, Губар... Но как быть?
- Приведешь Атоссу сюда! Ты не должен присутствовать при нашем
разговоре, но можешь наблюдать за нами через раскрытую дверь. Не волнуйся,
я не унижу достоинство царицы недостойным поведением. Торопись, иди за
нею! - тоном, не допускающим возражений, произнес царедворец. - И смотри,
будь почтителен и внимателен, кто знает, быть может в ближайшее время
Атосса вернет благосклонное отношение к себе нашего владыки!
- Хорошо... - Сатасп вытер ладонью пот со лба. - Я отправлюсь за ней.
Но согласится ли царица прийти в твои покои?
- Думаю, что она не заставит себя ждать!
В ожидании возвращения евнуха и появления царицы Губар прошел к
алтарю в углу комнаты, разворошил золу бронзовыми щипцами, добиваясь,
чтобы огонь горел ровным пламенем. Затем поставил на стол два терракотовых
кубка и сосуд с хаомой. Когда в комнату вошла Атосса, он уже вновь сидел
за столом.
- Царица! - встал ей навстречу вельможа. - Благодарю тебя за милость,
которую ты мне оказала, соизволив прийти ко мне...
- О каком письме ты говорил Сатаспу? - холодно спросила царица,
усаживаясь на скамью напротив Губара. - Дай мне его, поскольку мне оно
предназначено!
- Погоди, царица! - словно не замечая огоньков, вспыхнувших в глазах
Атоссы, царедворец наполнил оба кубка хаомой. - Тебе предстоит принять
важное решение. Поэтому испей хаому, - так всегда поступали наши предки
перед тем, как принять решения, способные изменить всю их жизнь!
Атосса молча поднесла кубок к губам, выпила содержимое мелкими
глотками. Губар последовал ее примеру.
- Царица! - сказал он, когда Атосса опустила кубок на стол. - Знаешь
ли ты, что сестра твоя Несея убита рукою Камбиза?
- Сатасп успел поделиться со мною этой новостью, - холодно ответила
Атосса.
- Но ты еще не знаешь, царица, что, согласно воле Камбиза, убит и
брат твой, царевич Бардия. Убит так, что никто из персов не догадывается
об этом. Некий Прексасп, оросанг владыки, прервал нить жизни царевича,
твоего брата, ударом кинжала.
Лишенное белил и румян холодное лицо Атоссы побледнело, и это было
все, что выдало ее волнение.
- Тогда что же ты медлишь, ничтожный раб! - растягивая слова, сказала
она. - Я готова идти в след моим брату и сестре!
- О чем ты, царица? - удивился Губар.
- Ты расскрыл мне тайну владыки, твоего господина! Значит, ты уверен,
что она умрет вместе со мной...
- Не тот смысл я пытался вложить в свои слова, царица. С моей стороны
тебе ничто не угрожает! - поспешил заверить Атоссу смотритель царского
дворца. - Но ты должна знать, что злодеяния Камбиза переполнили чашу
терпения, их должно пресечь. Никто из нас не может быть уверен в
завтрашнем дне, пока он на троне!
Краска вернулась на лицо Атоссы; на этот раз она сама наполнила свой
кубок и осушила его до дна.
- Оросанги Камбиза вступили в заговор против него?
- Об этом мне ничего не известно. Но брат мой Гаумата скоро объявится
здесь и провозгласит себя владыкой Персии!
- Не смеши меня, вельможа! - Атосса искренне расхохоталась. - Маг, -
и владыка Персиды?!
- Это не так смешно, царица! Брат мой - двойник Бардии, никто не смог
бы отличить их. А решился он на мятеж из любви к тебе. Довелось ему
однажды увидеть тебя, и с тех пор нет ему покоя - образ твой преследует
его!
- Ты говоришь, он похож на Бардию?
- Как две капли воды, царица. И выступит он, присвоив имя царевича,
чья добрая память вопиет об отмщении. Под рукой брата уже несколько тысяч
отважных воинов, и скоро число из возрастет в несколько раз. Но если ты не
признаешь его и не согласишься воссесть с ним рядом на престоле, брат мой
покончит с собой, охваченный отчаяньем...
Атосса задумалась, отведя взгляд в сторону, затем решительно махнула
головой.
- Кто-нибудь может подтвердить свои слова?
- Никто, царица. Но ведь ты знаешь, что Камбиз не стал бы проверять
тебя с моей помощью, если б усомнился в тебе...
- Да, это так. Ну что ж, передай своему брату, что Атосса будет ему
верной женой, если он сможет одолеть Камбиза. Владыка рыл яму другим, так
пусть сам окажется на остром коле на дне вырытой им западни!
Губар с облегчением вздохнул. Сунув руку за пояс, он извлек из него
маленькую коробочку, завернутую в пергамент.
- Прими, царица, этот порошок, и выпей его немедленно. Хаома, которую
ты выпила в этой комнате, отравлена мною. Сейчас же я вручаю тебе
противоядие. Тебя вырвет, но не бойся: твоей жизни больше не угрожает
опасность. В твоем распоряжении около часа.
Брови Атоссы сошлись на переносице совсем как у Камбиза, когда тот
был охвачен гневом.
- Значит, ты врал мне, утверждая, что Гаумата решился на мятеж из
любви ко мне?
- Нет, царица, я сказал правду! Но откажись ты его поддержать, кто бы
спас меня от царского гнева?! Поэтому я и решился на эту меру... Ты теперь
знаешь, царица, что я готов на все, лишь бы лицезреть тебя и своего
любимого брата на высоком престоле благословенной Персиды!
3
Лучше быть пылью в ногах соотечественников,
чем алмазом в перстне чужеземца.
Монгольская пословица.
Молва о скоропостижной смерти Камбиза с молниеносной быстротой
распространилась по необозримым просторам Азии из захолустного сирийского
городка Акбатаны, опередив возвращающееся из похода в Египет войско. Она
повергла в грусть и уныние доброжелателей и зависимых от царя людей, и
привела в восторг недругов, завистников и обиженных некогда владыкой. Вся
многоязычная Азия зашевелилась и устремила свои взоры в сторону Суз, где
молодой Бардия, младший сын Кира, восседал на отцовском престоле, принимая
клятвы в верности и вечной покорности от персов, мидийцев и остальных
народов своего государства.
Те великие, которые до самой смерти Камбиза сохраняли ему верность и
не откликались, когда Бардия звал их в многовратные Сузы с отрядами
воинов, сейчас заторопились в дорогу. Были среди них и такие, кто пытался
совсем недавно держаться золотой середины, выжидать до поры до времени,
чтобы присоединиться к тому из сыновей Кира, кому Ахурамазда пошлет победу
и поможет одержать верх над родным братом. Отмену царевичем всех воинских
повинностей и всех видов дани сроком на три года великие восприняли не как
демонстрацию собственной силы, а наооборот, как появление тщательно
скрываемой слабости и как испытанное средство привлечь на свою сторону как
можно больше предводителей подвластных народов, уставших от нескончаемых и
бесконечных поборов в пользу царской казны. "Царевич выступил впервые в
Пишияувади, в мидийской крепости у горы Аскадриш, - рассуждали они. - Это
не случайно! Значит, у него не было поддержки в столице, он не мог
рассчитывать на помощь вельмож, и поэтому воинственный Камбиз, лишь только
вернется из Египта, легко справится со своим взбесившимся братом. На
стороне Камбиза, искусного полководца, испытанная и закаленная в сражениях
армия, а что может противопоставить ему Бардия, знает только Ахурамазда!
Подождем!" И они не торопились, выжидали в своих крепостях и обнесенных
зубчатыми стенами дворцах, собирая, однако, вокруг себя всех воинов,
которых они могли выставить и повести за собой в случае необходимости.
Колеблющиеся предусмотрели, казалось, все, но внезапная смерть
Камбиза смешала из расчеты. Бардия, и только Бардия мог царить сейчас над
народами Персиды, а они недвусмысленно игнорировали его призыв, по сути,
призыв о помощи!
Страх и неуверенность в ближайшем будущем завладели их сердцами, и
они со всею поспешностью собирались в дорогу, беря с собою самое
необходимое. Передвигаясь и днем и ночью, позволяя себе и сопровождающим
самые короткие привалы, они торопились в Сузы, понося и себя, и своих
богов, не надоумивших их выступить раньше, страшась даже вообразить,
какому наказанию подвергнет их Бардия за пахнущую предательством
медлительность. Изнемогающие от усталости, чуть ли не падая с чепрака,
въезжали они в открытые настежь ворота Суз, наскоро приводили себя в
порядок, и, отмыв дорожную пыль, переодевались в новые одежды, еще раз
просматривали дары, предназначенные сыну Кира, и с душевным трепетом и
учащенным сердцебиением направлялись в царский дворец.
Из дворца они возвращались словно заново рожденные.
Сверх всяких ожиданий, Бардия принимал их милостиво и благосклонно,
одаривая каждого по давно заведенному обычаю своей верхней одеждой или
богато украшенной конской сбруей. Он охотно и благожелательно принимал
преподнесенные дары, с благодушным выражением лица расспрашивал о
состоянии дел в их сатрапиях или городах. Забыв лишающие сна переживания и
сокращающие жизнь тревоги, покидали они милостивого владыку,
преисполненные уважения к его величию, доверия к нему и уверенностью в
своем завтрашнем дне. Но, покинув дворец, они не торопили покинуть Сузы.
Вся столица жила ожиданием скорой свадьбы Бардии и Атоссы, и обретшие
душевное равновесие знатные вельможи, уже приглушенные владыкой
намеривались непременно учавствовать в шумных памятных торжествах.
Губар ликовал: все шло лучше, чем он мог предполагать заранее, и о
чем он даже боялся мечтать. Оставалось только поредевшее в сражениях
войско Камбиза, которое приближалось сейчас к исконным границам Персии,
руководимое опытным и решительным Гобрием. Но и оно уже перестало
беспокоить магов: соглядатаи, внедрившиеся в ряды персидских воинов,
утверждали в один голос, что никто из сподвижников Камбиза не поверил в
его слова, произнесенные на смертном ложе, и никто из побывавших на
берегах Пиравы не сомневается в истинности нового владыки.
Так оно и оказалось в действительности.
Встреченные в двух переходах от столицы отборными мидийскими,
персидскими и бактрийскими отрядами возвратившиеся из похода воины тут же
принесли торжественную клятву, сдали своим военачальникам боевое оружие и
с легким сердцем расходились по своим городам и селениям. Даже
"бессмертные", бывшие телохранители Камбиза, не избежали общей участи и
вернулись к своим очагам. Предлог был прост и надежен - все воины
заслужили за три долгих года бесконечных лишений краткий отдых и радостную
встречу с родными и близкими. К тому же их не мог не тяготить груз богатой
добычи, которой они были непрочь похвастаться перед своими сверстниками,
не участвовавшими в походе.
Губар зорко следил за всем, что происходит в огромном государстве.
По-прежнему считаясь смотрителем царского дворца, он сохранил за собою
должность распорядителя почты, и перечитывал за день сотни и сотни строк
из стекающихся в его руки со всех концов Персиды и из-за ее пределов
донесений, важных и пустячных, от опытных и ловких соглядатаев. Все они
утвеждали, что никто из персов не смеет не то что предпринять, но даже и
помыслить худое о царствующем владыке. Губар был уверен, что никто из
персидских вельмож, участвовавших в походе к илистым берегам Пиравы, не
вспоминал о предсмертном признании Камбиза - радость возвращения на
родину, радость встречи с родными и близкими, бесконечные пиры и
многодневная охота с легкостью затушевали все остальные, не казавшиеся
значительными, впечатления. Раскрепощенный внутренне, он развил бурную
деятельность, пытаясь раз и навсегда оградить себя и Гаумату от всякой
мыслимой и немыслимой опасности. По собственному усмотрению менял он
личный состав гарнизонов, направлял персидских воинов в самые дальние
города Персии, стягивая к жизненно важным центрам страны мидийские и
бактрийские отряды. Он приближал ко двору тех великих Мидии, которые
прежде избегали окружения Камбиза, ссылаясь на всевозможные, порою далеко
не уважительные причины, и не усердствовали в проявлении своих
верноподданнических чувств. Он создал особый отряд из знатных молодых
мидийцев, из тех, кто еще не успел надломиться духовно, угождая персам;
под руководством опытных, состарившихся в сражениях военачальников они
обучались неподалеку от Экбатан всевозможным воинским командам, которые
звучали на их родном языке, перестроениям и владению всеми видами боевого
оружия. Гаумата уже распорядился вооружить их на манер "бессмертных",
приказав выделить для этого соответствующие средства из своей
сокровищницы, и собирался в недалеком будущем довести число этих воинов до
десяти тысяч, как это было при Киаксаре, Астиаге, Кире и Камбизе. На этой
основе он намеревался создать в будущем постоянное, закованное в латы,
мидийское войско, возродить его былую мощь, утерянную за двадцать три года
персидского гнета.
Все свои обещания, данные при воцарении народам Персиды, сдержал
новый владыка, только мидяне обманулись в своих надеждах; словно забыв
посулы сына Кира отменить все воинские повинности сроком на три года,
уполномоченные царем сотники объезжали со своими отрядами всю Мидию вдоль
и поперек, забирали в поселениях всех юношей в возрасте до четырнадцати
лет, переправляли их в специально организованные лагеря, где обучали
подростков стрельбе из лука и владению акинаком, перестраиваться в
походные колонны и ходить в атаку под звуки грохочущих барабанов и флейт,
сотрясая воздух своими пронзительными, еще по-детски звонкими голосами.
Воспитатели доводили их, тоскующих по отцовскому крову, до изнеможения, но
усиленное питание и непосредственно общение с ветеранами Астиага и
благочестивого Кира сглаживало подросткам их долгое пребывание в лагерях.
Но и этим не ограничивалась деятельность братьев.
Никто и ничто не угрожало им ни внутри, ни вне страны. Единственное,
что омрачало порою чело Гауматы, это необходимость действовать под именем
Бардии, притворяться персом. Там, где он пытался творить добро для Мидии и
ее племен, сами мидийцы видели зло, и только зло. Но уверенность, что рано
или поздно соотечественники осознают свою выгоду, вливала в него новые и
новые силы. А тогда, когда он сможет, наконец, опереться на хорошо
обученную и многочисленную пехоту, не имеющую себе равных мидийскую
конницу, Гаумата сам заявит во всеуслышанье, что он мидиец родом, и о
благе родной Мидии, о ее возрождении заботился до сих пор и днем и ночью!
Однажды, во время обсуждения своих планов на будущее и действий в
ближайшие дни, братья пришли к выводу, что настало время вырваться из
персидского окружения, и чем раньше они это сделают, тем лучше. Но и
преждевременный переезд в Экбатаны мог пробудить уснувшие было подозрения
персов. А они, после своего многолетнего господства над народами Азии,
были самой организованной силой во всем государстве, и им не составит
труда рассеять пока еще разрозненные, лишенные единства и сознания своей
мощи отряды мидийского ополчения. Маги отлично понимали, что в настоящее
время они не могли рассчитывать на мидийских вельмож, а значит и на
предводимых ими опытных воинов - великие Мидии наверняка выступят вкупе с
персами в том случае, если вспыхнет восстание.
И тогда братья приняли решение построить новый город, который со
временем станет столицей возрожденной Мидии. И Гаумата, и Губар знали, что
такие прецеденты уже имели место в истории других народов: фараон Эхнатон
в Египте, Саргон Аккадский в Междуречье, Саргон Ассирийский, Руса
Урартский строили новые города и переносили в их пределы изваяния своих
верховных богов. Да мало ли других царей и владык проделывали это? Разве
не подобным образом возникли неприступные, обнесенные семью кольцами стен,
Экбатаны, детище Дейоки, первого царя мидийцев?! И поэтому их решение
построить новый город на границе между Персией и Мидией не должно вызвать
у их царедворцев и оросангов болезненного подозрения.
Братья не стали откладывать осуществление своего замысла. Всех
находившихся под их рукою рабов отправили они в заранее облюбованное ими
место под наблюдением неусыпных надсмотрщиков и под охраной бдительных
копьеносцев. Они заслали тамкаров в Урарту за мрамором и туфом, в Мидию -
за гранитом и известняком, в Бактрию - за ляпись-лазурью и медью, в
Вавилон - за асфальтом и свинцом. Мел, песок и глина добывались на месте.
Сотни ваятелей и их учеников были доставлены со всех концов государства и
поселены в сооруженных для них бараках - вдалеке от "домов узников", но по
соседству с казармами воинов.
Через два года воцарившийся на престоле и подавивший все восстания не
признавших его великих Персии, Дарий использует все заготовленное братьями
для строительства Персеполя, новой столицы его государства, но не на
месте, облюбованном магами, а на южных окраинах исконной Персии. Но это
будет через два года, а пока... А пока все выглядело в радужных красках.
Прексасп казался надломленным и готовым на все, лишь бы сохранить свою
жизнь и жизнь своих близких. Он по-прежнему, когда надежные люди Губара
выспрашивали его, пытаясь вырвать у него неосторожные слова и затем
обвинить в государственной измене, притворялся непонимающим, делая вид,
что ему ничего не известно о якобы свершившемся убийстве Бардии. Но,
загипнотизированные этим внешним благополучием, братья не замечали, как
растет и крепнет молва о том, что в доме Кира не все благополучно, что на
высоком троне восседает не сын Кира, а маг, двойник царевича, а истинный
Бардия мертв, и труп его запрятан неведомо где, а не отдан птицам и
зверям, как это завещано предками.
Как часто ложные слухи, принарядившиеся в одежды бесспорной истины,
овладевают сердцами и помыслами людей, толкая их на поспешные и роковые
решения! Так удивительно ли, что правда рано или поздно выходит на
солнечный свет? Слухи, основанные на событиях, имевших место в
действительности, в конце концов окрепнут и станут достоянием многих, если
не всех. А в данном случае пищу этим слухам давали сами братья своими
уверенными, но, может быть, преждевременными действиями.
Знатные персы были недовольны назначениями в самые отдаленные
гарнизоны, где правда, можно было быстро увеличить свое состояние, но где
оперенная стрела местного жителя могла затрепетать за спиной, воткнувшись
между лопатками. Сначала персам казалось, что они не угодили чем-то и
когда-то новому владыке, так круто все изменяющему. Назначение на окраину
державы казалось неприкрытым проявлением царской немилости именно к ним,
но когда они убеждались, что это становится общим правилом для всех
персов, вельможи начинали задумываться, и тогда многие из них вспоминали
предсмертные слова Камбиза уже без прежнего недоверия к ним. Десять тысяч
"бессмертных", оказавшиеся не у дел и истолковавшиеся по веселым дружеским
попойкам и праздной, беззаботной столичной жизни, которую они имели
возможность оценивать за первые три года непродолжительного царствования
Камбиза, разносили недовольство среди остальных своих сверстников. К тому
же выдвижение мидийцев на самые ответственные должности, пока еще
малозаметное, но с каждым днем все более явное, не могло не тревожить
персидскую знать. И быть может то, что сын Кира доверил свою божественную
жизнь мидийцам, набрав среди них отряд телохранителей, не удивило бы в
иное время персидских вельмож и не подкрепило бы их пробудившиеся
подозрения - ведь и фараоны, и цари канувших в вечность государств, и даже
тираны мелких греческих полисов ограждали себя зачастую от непокорных
соотечественников вооруженными отрядами наемников, хорошо оплачиваемых
иноземцев, но сейчас эта странная недоверчивость к почитающим своих владык
персам казалась более чем подозрительной.
Гаумата и Губар, однако, не сталкивались еще с противодействием и
непокорностью, поэтому не заметили растущей как на дрожжах опасности. Это
был период, когда те, кто успел догадаться о подмене Бардии, не спешили
делиться своими сомнениями с другими великими, желая удостовериться в
истинности своих догадок. Это был период, когда персы только-только
начинали оглядываться по сторонам, выискивая себе союзников, высматривая
тех, на кого можно будет опереться в предстоящей борьбе, которая обещала
быть нелегкой и кровопролитной, если остальные маги и великие Мидии
поддержат своих соотечественников.
Этот роковой для братьев период и просмотрели Гаумата с Губаром,
загипнотизированные своими немалыми успехами, поддержкой Атоссы и своей
безраздельной властью, полностью сосредоточенной в их руках, и даже
соглядатаи, опытные и верные Губару, были бессильны что-либо узнать,
предугадать, предотвратить...
Уже все было готово для проведения праздничных торжеств в столице по
случаю бракосочетания Бардии и Атоссы.
Со стороны Сард непрерывным потоком шли в столицу тяжелогруженные
обозы с амфорами, наполненными рыбой, засоленной в мастерских ионийских
городов - она предназначалась для простолюдинов, жителей столицы и ее
окрестных поселений. С изрезанных многочисленными каналами берегов Пиравы
караваны дымчатых верблюдов доставляли в плотных кожаных мешках тяжелую и
крупную, налитую солнечным теплом египетскую пшеницу. С глинистых берегов
Тигра и Евфрата везли в столицу сладкие маслины. Из далекой Аравии и
таинственной страны Синдху караваны тамкаров доставляли экзотические
пряности и душистые приправы. Сирийцы слали дары своей щедрой земли -
орехи и миндаль, семена кедрового дерева, а также высушенные на южном
солнце акриды в огромных плетеных корзинах и украшенных строгим
геометрическим орнаментом сосудах.
В крытом царском бассейне плавали огромные прожорливые осетры из моря
каспиев, бороздили поверхность воды своими плавниками редкие породы рыб из
Эгейского Понта и Понта Эвксинского. Курьеры, обеспечивавшие непрерывную
связь с гарнизонами в горной Урарту, были предупреждены заранее и
приготовились к быстрой доставке знаменитой рыбы, которая способна
преодолевать высокие водопады, двигаясь вверх между низвергающимися
ледяными струями горного потока. Ловкие и неутомимые птицеловы облазили
несчетное множество деревьев, обмазали ветки долговаримым клеем, и уже
успели поймать невообразимое количество всевозможной дичи. В окрестных
лугах и полях паслись стада быков, коров, овец; жирные откормленные свиньи
и молочные поросята изрыли своими рылами все склоны глубоких оврагов.
Хаома, виноградное и финиковое вино дожидалось своего часа в сумрачных
прохладных подвалах огромного царского дворца, где царило круглосуточное
движение.
И день, назначенный для бракосочетания детей Кира, указанный как
самый благоприятный в ближайшее время, верховным священнослужителем храма
огня в Экбатанах, наконец-то наступил.
С раннего утра, пока жители многолюдной столицы не успели
перегородить улицы длинными столами, торопились вельможи Персиды и гости
владыки к воротам царского дворца. С первыми лучами еще не ослепляющего
глаза утреннего солнца раскрылись настежь окованные железом массивные
ворота в высокой стене, огораживающей территорию дворца, который казался
слишком малым и тесным по сравнению с поражающими воображение дворцовыми
постройками вавилонских царей, египетских фараонов и дворца в Сардах.
Прибывшие растекались по широкому двору, рассаживались за высокими столами
на заранее отведенные для них места. Ни одни покои не смогли бы вместить
всех желающих поднять наполненный вином кубок на бракосочетании детей
Кира, поэтому столы были выставлены прямо на дворе, в пространстве между
фасадом дворца и подсобными пристройками, прилепившимися к высокой стене,
защищающей дворец.
Усевшись на свои места, великие Персиды и гости владыки окидывали
взглядом широкие столы, ломившиеся от всевозможных явств: зажаренных
целиком быков, коров, телят и баранов; запеченных в тесте, испеченных в
песке и золе гусей и диких кур; пучки зелени, уложенные пирамидами
всевозможные фрукты красовались на серебряных подносах. Золотые кубки,
доставшиеся Киру по наследству от Астиага и взятые в виде военной добычи
во время походов по просторам Азии, отражали своими полыхающими
поверхностями бородатые лица гостей. Те из них, кто впервые прибыл в Сузы,
с нескрываемым любопытством осматривали внутренний двор, украшенный яркими
цветами, сочной зеленью, гирляндами из ветвей кипариса и благородного
тамариска, разноцветными, ниспадающими мягкими складками, лоскутами
материи. На стенах на одинаковом расстоянии друг от друга на высоте в два
человеческих роста, горели ровным невидимым пламенем длинные факелы -
огонь очистит мысли пирующих и отгонит от них зловредных демонов,
распространяющих вражду среди смертных.
За спинами гостей стояли лотки с еще сырым мясом, фруктами, зеленью и
овощами; рядом с ними - сосуды с широким горлом, кратеры, как называли их
греки. Виноградное и финиковое вино в этих сосудах уже с утра было
разбавлено водою и готово к употреблению.
В той части двора, где располагались казармы дворцовой охраны,
высилось сооружение в три человеческих роста, задрапированное яркими
бактрийскими и согдийскими коврами, украшенное гирляндами свежих и
ароматных цветов. Верхнюю часть сооружения венчали два сиденья из черного
эфиопского дерева с массивными подлокотниками из желтой слоновой кости -
на них должны восседать под взглядами пирующих сын и дочь благочестивого
Кира. Испив златоцветной хаомы, дарующей физическую силу и здоровье
потомству, они возлягут в эту ночь на общее ложе.
Осмотревшись, вельможи и гости владыки заводили между собою легкие,
пустячные разговоры - сидеть без дела на неудобных скамейках занятие
утомительное. Один вспоминал пышные свадьбы Камбиза, другой, облокотившись
о стол, советовался со своим заспанным соседом, когда и где выгоднее сбыть
привезенную с песчаных берегов Пиравы богатую добычу. Третий уже начинал
горячиться, доказывая своим даже не пытавшимся возражать соседям, что ни
одна охотничья собака не идет ни в какое сравнение с псом из далекой
страны Синдху, обученным преследовать зверя и гнать его в сторону
притаившегося охотника. Те, кто провел большую часть своей жизни в
стремительных походах Кира и Камбиза, а поэтому не успел обзавестись
семьей, громогластно рассуждали о преимуществах холостяцкой жизни,
лишенной всевозможных забот о гареме и его изнывающих от тоски
обитательницах.
И когда уже казалось, что гости забыли, по какому поводу они
собрались на территории дворца со всех концов обжитого мира, раздалось
пение священных гимнов - процессия наряженных в белоснежные одежды
священнослужителей, впереди которой шли владыки и Атосса, покидала
внутренние покои дворца. Разговоры за столами немедленно прекратились, все
встали и развернулись в сторону торжественного шествия, сотрясая воздух
гортанными криками в честь царственной четы, и тотчас же словно
многоголосое эхо подхватило эти крики, все многолюдные улицы, уже
перегороженные столами, взорвались медным звоном гонгов, серебряных
колокольчиков, ревом труб и радостными самозабвенными воплями. Тысячи
вспугнутых и выпущенных на волю птиц взмыли в воздух, затмив собою синий
шатер неба.
Маги несли в руках ветви тамариска и факелы с ярко-красными
рукоятями, какие были укреплены на каменных стенах дворца и ограды.
Медленным, торжественным шагом, нигде не останавливаясь, обогнула
многочисленная процессия заваленные явствами столы и вышла к сооружению,
задрапированному яркими коврами. Владыка в таком же белоснежном одеянии,
как и следующие за ним священнослужители, поддерживал за правый локоть
облаченную в зеленый наряд Атоссу. Вместе поднялись они на возвышение по
огибающей его лестнице, на каждой ступени которой застыл рослый копьеносец
с насупленным от напряжения взглядом. Как только царственная чета уселась,
маги прекратили пение гимнов, смолкли постепенно крики во дворе, а вслед
за этим и на улицах столицы. Двое молодых жрецов поставили перед женихом и
невестой легкий походный столик о трех ножках, водрузили на него высокий
сосуд с хаомой, две нефритовые чаши, яйцо - символ зарождения новой жизни,
бронзовое зеркало и два золотых подноса: один с проросшими зернами пшеницы
и ячменя, второй с особой пищей, предназначенной для новобрачных и
составленной из семи сортов орехов и фруктов: грецких орехов, миндаля,
фисташек, инжира, хурмы, винограда и гранатов. Когда молодые жрецы
покинули возвышение, владыка взял с подноса несколько зерен пшеницы и
поделился ими с Атоссой. Когда царица съела их, владыка вытянул вперед
правую руку ладонью вниз - и тотчас же рабы устремились к ломящимся от
явств столам, забулькало вино, изливаясь из сосудов в золотые кубки...
Пиршество началось одновременно и во дворце, и на всех улицах
празднично украшенной столицы.
Иссиня-черные волосы Атоссы, заплетенные в тонкие косички, змеились
по ее плечам. Подведенные сурьмой глаза казались огромными на
неестественно бледном лице, которого не касался, казалось, луч солнца. Те,
кто видел царицу на свадебном пиру рядом с Камбизом шесть лет назад, не
могли на заметить сейчас происшедшей с ней разительной перемены - если
тогда она была юной девушкой, то сейчас перед ними была умудренная горьким
жизненным опытом женщина, чьи краски, данные ей от природы, поблекли от
неудовлетворенного желания властвовать и повелевать.
Необычна судьба этой много претерпевшей и испытавшей женщины. Дочь
властителя Азии, вступает в брак, который в те времена считался священным,
со своим единокровным братом и в течении шести долгих лет, показавшихся
царице вечностью, нелюбимая и отвергнутая, живет то в дикой глуши, куда
сослал ее подальше от своих глаз Камбиз, то в одном из покоев царского
гарема на территории дворца в Сузах, и все эти годы, терзаемая ревностью к
своей более счастливой сестре, посылает проклятие за проклятием на нее и
на венценосного брата. Волею злого рока оставшись совершенно одна, без
поддержки отца, братьев и сестры, она вынуждена своим именем прикрыть
тайну Гауматы, выйти за самозванца, посмевшего посягнуть на престол
Персии, на достояние рода Ахеменидов, еще в тот момент, когда истинный
владыка, муж ее Камбиз, был жив. Полюбила ли она отважного мидийца, или же
нуждалась в его поддержке больше, чем он в ней?! Кто знает... Но пройдет
еще несколько месяцев, и дочь благочестивого Кира вновь оденет подвенечный
наряд...
Торжественная и властная, с царственной осанкой, восседала Атосса
рядом с самозванцем, надменным, холодным взглядом рассматривая пирующих.
Вооруженные дорогими кинжалами, они с молниеносной быстротой разделывали
огромные туши, опорожняли кубок за кубком, и обнаженные по пояс царские
слуги не успевали убирать за ними кости и объедки, наполнять чаши
разжигающим аппетит вином. Шум веселого застолья переливался через
зубчатую стену, огораживающую территорию дворца, и сливался с праздничным
гулом улиц и площадей, где за длинными столами шло не менее шумное
пиршество простых персов, жителей столицы.
Губар почти не притрагивался к своему кубку, внимательно следил за
происходящим, цепким взглядом окидывал присутствующих, и был доволен.
Каждый пил за троих и ел за двоих, выкрикивая время от времени громкие
здравницы в честь Бардии и Атоссы, славного сына и дочери Кира. Но вдруг
Губар вздрогнул - его взгляд уперся в Прексаспа. Тот сидел, склонившись
над столом, держа в руках золотой кубок, и скатерть перед ним была
совершенно чиста, словно он до сих пор еще не притронулся ни к чему из тех
явств, которые не успевали подносить к столам быстрые и расторопные
царские слуги. Понаблюдав за ним некоторое время, Губар убедился, что
вельможа не прикасается решительно ни к чему, и ни разу не присоединился к
выкрикивающим здравницы, а только пил и пил разбавленное водой янтарное
вино. Уже и рядом сидящие с Прексаспом обратили внимание на его
неестественно жалкий вид, о чем-то спрашивали его, но о чем, Губар не мог
слышать.
Губар нахмурился.
Хотя Прексасп и отрицал настойчиво все, что приписывали ему не без
основания живучие слухи, он оставался тем болезненным гнойником на теле
державы, который следовало вскрыть как можно быстрее. И, может быть, даже
сейчас, когда знатные персы и гости владыки могут лицезреть собственными
глазами гордую и неприступную Атоссу, царственную Атоссу, воистине
достойную дочь властителя народов и племен Азии. Сейчас, когда они
провозглашают в ее честь громкие здравицы.
Губар подал знак рабу, который стоял, широко расставив бронзовые от
загара ноги, с длинной массивной колотушкой у медного гонга. Заметив его
жест, раб ударил колотушкой по отполированной поверхности гонга, и густой
звон поплыл над столами. Тотчас смолкли голоса пирующих, хруст костей и
ненасытное чавканье, топот босых ног по каменным плитам двора. Только
плеск воды, выливающейся из длинного кожаного мешка в кратер с
темно-красным вином, нарушал воцарившуюся мгновенно тишину - растерявшийся
раб смотрел расширенными от испуга глазами в ту сторону, откуда плыл
заставивший всех замолкнуть гулкий звон...
Губар поднялся со своего места и поклонился в сторону царственной
четы.
- Владыка! Позволь мне обратиться с вопросом к одному из
присутствующих здесь...
- Говори!
Получив разрешение, царедворец вновь выпрямился и развернулся к
насторожившимся гостям и великим Персиды. Только Прексасп сохранял прежнее
положение, склонившись над своим кубком, словно ничего не видел и не
слышал.
- Прексасп! - обратился к нему царедворец. - Над чем ты пригорюнился
в час, когда всех нас объемлет неподдельная радость? Почему не веселишься
вместе с остальными гостями, словно находишься не на свадьбе нашего
владыки, а на скорбных похоронах? Что тяготит в этот час именитого
вельможу! - Прексасп не отвечал, и тогда Губар продолжил. - Быть может,
плеск разливаемого вина напомнил тебе о юном Теиспе, твоем младшем сыне,
убитом рукою Камбиза там, в далеком Мемфисе?
Прексасп тяжело поднялся. По его отсутствующему взгляду было видно,
что он все еще оставался там, где только что был благодаря своему
воображению. Но к окончанию речи царедворца глаза его заблестели, морщины
на суровом лице разгладились, и совершенно трезвым взглядом он окинул
пирующих. Отставив в сторону кубок, уперся он волосатыми руками в стол.
- Мне не трудно ответить тебе, Губар, блюдолиз Камбиза, о чем я
думал, восседая рядом с великими Персиды! Я не собираюсь делать из этого
тайну - слишком много тайн для моего изболевшегося сердца! Боюсь, что в
конце-концов оно не выдержит. Но ты ошибся, ничтожный Губар, не о моем
любимом Теиспе думал я сейчас. Нет, думал я о жалкой участи моей родины,
которую собираются унизить и оскорбить наглые воры! - при последних словах
Прексаспа внутри у Губара все похолодело. Он понял, что на этот раз
просчитался. Несколько мгновений стоял Губар растерянный, не зная что
предпринять, и этого времени было достаточно Прексаспу, чтобы продолжить
без помех свою речь. - Персы! Мидийцы! - громко воскликнул он. - Где ваша
мужская гордость и ратная доблесть?! Вместе мы ходили в далекие походы,
вместе добывали непреходящую славу для своего отечества! И всегда над нами
царствовали достойные воители, которые вели нас в сражение и делили с нами
все опасности! Мы не жалкие халдеи, не египтяне, над которыми властвовали
жрецы! Над нами всегда царствовали славные воители, доблестные мужи,
прославившие себя ратными подвигами! Персы! Мидийцы! Я не в силах больше
молчать, скрывать от вас грозную правду: да, я прервал нить жизни Бардии,
пронзив его своим акинаком! Я поднял на него руку, послушный воле Камбиза!
Все, что сказал в свой смертный час ушедший в страну молчания владыка, -
правда, хоть вы и не желаете в это верить! - Прексасп вытянул правую руку
в сторону возвышения. - Перед вами не Бардия, а маг Гаумата, двойник
царевича! Славные мужи, вы станете посмешищем всех народов, если позволите
помыкать собою забывшим свое место магам! - Прексасп оттолкнулся от стола.
- Маг Гаумата, ты можешь легко опровергнуть мои слова! Сними с себя
царскую тиару, обнажи перед присутствующими свою голову, или ты стыдишься
своих отрубленных ушей?!
- Не перед тобою, жалкий, зазнавшийся раб, забывший свое место, мне,
владыке персов и мидян, обнажать свою голову! - бледный словно над ним
повеяло дуновение смерти, поднялся с сиденья царь. - Стража, схватить пса,
упившегося вином хозяина!
Все происходящее было настолько неожиданно для присутствующих, что
они словно оцепенели, осоловелыми от вина глазами уставившись на
Прексаспа, пытаясь понять, о чем он говорит, и в чем обвиняет
разгневанного владыку. А стражники уже спешили со стороны казарм к
потерявшему разум вельможе, на ходу извлекая из ножен свои отточенные
акинаки. Прексасп словно не замечал их.
- Что же ты намерен сделать со мной, маг Гаумата? Ведь учение
Заратуштры не позволяет тебе лишить жизни ни человека, ни даже собаку!
Прексасп схватил кинжал, лежавший перед его соседом, и вскочил на стол,
опрокинув свой кубок. - Жаль, что я не могу поразить тебя отсюда,
презренный маг, присвоивший власть над персами! Но я могу показать тебе,
как умирают персы! Вы, собравшиеся на поминки Персиды, вас я заклинаю
своей кровью, да не останется она неотмщенной: исполните последнюю волю
Камбиза, славного сына Кира! - и в тот миг, когда подоспевшие стражники
попытались стащить его со стола, вельможа взмахнул рукой, сжимающей
кинжал, и направил его в сердце. Не отпуская руки от рукояти кинжала, упал
он навзничь, прямо на тушу зажаренного целиком кабана.
- Ахурамазда похитил разум у бедного Прексаспа, не смог он пережить
безвременную кончину своего любимого сына, виночерпия Камбиза. Затаив зло
на род Кира, вознамерился он отомстить Камбизу, оклеветал Бардию! -
властная и невозмутимая Атосса, гордо выпрямившись, не смотрела ни на кого
из присутствующих, и в то же время, казалось, смотрела на каждого из них в
отдельности. - Именем Ахурамазды я заверяю вас, достославные мужи, что
перед вами истинный сын Кира. Продолжайте веселиться, как ни в чем ни
бывало! Слуги, вынесите несчастного, у которого боги отняли разум, и
окажите ему помощь, если он в ней еще нуждается!
Присутствующие зашевелились. Те, кто из-за незнания персидского языка
не понял ни слова, увидев, как вновь забегали слуги, разнося вино и
явства, вернулись к трапезе. Тотчас же их примеру последовали те, кому
было безразлично, кто именно царит над Азией, и в конце-концов к ним
присоединились затерявшиеся среди гостей персы и мидийцы, из-за
чрезмерного количества выпитого вина не сумевшие разобрать и половины
слов, произнесенных Прексаспом с спешке и гневе, а потому и не понявших,
чем именно вельможа вызвал ярость владыки. Те же из них, кто понял все,
притворились более пьяными, чем были на самом деле...
В тот же вечер Губар проник в покои Гауматы. Гости владыки уже
разошлись, поддерживаемые слугами, чтобы завтра поутру собраться вновь, но
на всех улицах и площадях столицы еще царило разгульное веселье при свете
факелов и плошек.
- Владыка! - так обращался Губар с некоторых пор к своему брату, даже
оставаясь с ним наедине. - Не верю я, что Прексасп решился на
самоубийственное выступление во время свадебного пира, разгоряченный
вином. Уверен я, что задолго до этого нашел ничтожный единомышленников,
заговор уже созрел, и скоро оставшиеся на этот раз в тени начнут
действовать. По всей видимости, они заставили Прексаспа заявить об
убийстве Бардии перед пирующими персами, чтобы этим он смог искупить свою
вину. Таким способом заговорщики рассчитывали привлечь на свою сторону как
можно больше великих. Наверняка Прексасп открыл тайну подземного хода
своим сообщникам, и как только ты окажешься в Сикайтавати, они поспешат
вслед за тобою. Там, куда никогда не проникал солнечный луч, мы их
схватим, обвиним в измене, казним, и этим отобьем охоту у остальных
вступать в преступные заговоры. Владыка, тебе следует торопиться в
Сикайтавати, я уже все подготовил к твоему отъезду. Что ты на это скажешь?
Несмотря на то, что Гаумата торопился в свою опочивальню, куда с
минуту на минуту должна была явиться Атосса, он внимательно выслушал
старшего брата.
- Брат мой, ни о каком заговоре не может быть и речи. Еще два-три
кубка, и Прексаспа, очутившегося под столом, мои слуги унесли бы в тень,
уложили бы на попоне, где он провалялся бы до самого вечера, пока не
пришел бы в сознание. Я наблюдал за ним: он выпил столько, словно бился об
заклад, что перепьет всех присутствующих на бракосочетании. И если б тебя
не надоумило обратиться к нему с вопросом, то все так и было бы, как я
сказал. Но хватит об этом. Ты упомянул об Сикайтавати. О ней пока не может
быть и речи до тех пор, пока не кончатся торжества в столице. А там будет
видно. Мне самому, да будет свидетелем Ахурамазда, не терпится покинуть
этот душный город, набитый персами, как ионийская амфора сельдями.
Губар почувствовал желание брата остаться одному, и заторопился.
- Тогда я покину тебя, владыка. Может быть, я действительно допустил
оплошность, и время покажет, насколько она велика. А сейчас мне предстоит
дать распоряжение слугам насчет завтрашнего дня.
- Иди, брат мой. Нет, подожди. Тебе не кажется, Губар, что нам давно
следовало подумать о двойнике?! Если я похож на Бардию, то не исключено,
что есть и еще кто-то, кто похож на меня. Постарайся найти такого
человека, уговори его, чтобы он появился на улицах Суз, называя себя
жрецом храма огня, магом Гауматой. А когда он сделает все, о чем ты его
попросишь, ты щедро наградишь его и отправишь восвояси. Я уверен, что это
окончательно убьет все нежелательные нам слухи и домыслы. Ты понял меня,
Губар, или потребуешь пояснений?
- Я все понял, владыка! И как эта мысль мне самому не пришла в
голову?
- Ничего страшного не произошло, время позволяет нам выжидать, лишь
бы нашелся такой человек и принял бы предложение. Если ты найдешь его, мы
сможем обойтись без лишнего кровопролития и жестокостей!
- Царствуй спокойно, владыка народов! Губар оградит тебя от всех
напастей!
Дарий был одним из тех пировавших на свадьбе Бардии и Атоссы, у кого
винные пары не смогли заглушить воспоминания об инциденте, закончившимся
самоубийством Прексаспа, и кто наутро помнил происшедшее так же отчетливо
и ясно, как если б все случилось минуту назад. Самоотверженный поступок
вельможи не мог не взволновать бывшего телохранителя Камбиза.
Еще задолго до этого пиршества недоверие Дария к предсмертным словам
старшего сына Кира сменилось сомнениями, а затем и непоколебимой
уверенностью, что Бардия отправился к праотцам, исполнив предначертания
безжалостной судьбы. Толчком к размышлению явилось неприкрытое недоверие
нового владыки к бывшим телохранителям Камбиза, и Дарий, вынужденный не по
собственной воле вернуться к неизбежной скуке и однообразию сельской
жизни, имел достаточно времени, чтобы сопоставить все слышанное и виденное
за последние месяцы. И сейчас он оказался в стольных Сузах только по
случаю бракосочетания владыки с Атоссой, как представитель одного из семи
самых знатных и древних родов Персии, берущих начало от легендарного Йимы.
В отличие от своих ровесников, Дарий мыслил широко, смело и свободно,
и это помогло ему в итоге опередить всех и завладеть престолом Персиды.
Более трех лет находился он в качестве "бессмертного" рядом с необузданным
Камбизом, насмотрелся вдоволь на его сумасбродные и недальновидные
поступки, что и позволило ему развенчать в себе тот идеал, в который он
уверовал под влиянием старших и жрецов в течение промелькнувших мгновенно
юношеских лет. Он уже давно не видел в грозном владыке божества,
обитающего среди людей, чтобы в положенный час возвратиться на небо; его
уже не ослепляли, как прежде, пышные инсигнии царской власти. И поэтому
его не могли убедить заверения Атоссы, ее торжественная клятва именем
Ахурамазды. Его, слышавшего не раз, как приносил ложные клятвы ее
венценосный брат, перед которым трепетали властители народов. "Нет дыма
без огня, - думал он наутро, борясь с головной болью после вчерашней
попойки. - И Камбиз, и Прексасп говорили правду в свой последний час,
когда крылья смерти уже веяли над ними. И все это можно проверить, чтобы
не оставалось сомнений, от которых сон бежит моего изголовья. Если Гаумата
выдает себя за младшего сына Кира, значит сам он неминуемо должен
исчезнуть из тех мест, где поселился после кулачного боя с Зопиром. Надо
действовать... Благодушное бездействие при сложившихся обстоятельствах
преступно и перед богами, и перед людьми!"
Несмотря на то, что ему следовало торопиться во дворец, где еще в
течение семи дней будет продолжаться пребываемое только на ночь пиршество,
Дарий стал собираться в дорогу. Он еще не знал, куда именно направит
своего скакуна, так как никогда до этого не интересовался, где поселился
Гаумата четыре года назад после поединка с Зопиром, когда вместо богато
украшенной конской сбруи Камбиз наградил победителя состязаний позорным
увечьем. Из осторожности Дарий не стал расспрашивать никого из жителей
столицы, надеясь выяснить все в Экбатанах, в храме огня, хоть этот крюк и
удлинит его поездку.
Путь предстоял долгий, невозможно осилить его за день - только до
бывшей столицы Мидии было около семидесяти парасангов. Но, задавшись целью
выяснить все окончательно, молодой вельможа не торопился: один или два дня
не могли сыграть решающей роли. Самое главное, и от этого зависит в первую
очередь его безопасность, - не вызвать никаких подозрений у многочисленных
соглядатаев смотрителя царского дворца.
Узнав в Экбатанах, где именно находится жилище Гауматы, Дарий
направил в ту сторону бег своего скакуна. В глубине души он не сомневался,
что не застанет там мага. И он не ошибся.
Совсем еще юный служитель храма огня, рядом с которым находился дом
Гауматы, старался во всем угодить знатному персу. Дарий сам избрал его
среди остальных, ему понравились умные и проницательные глаза юноши - для
такого не могло оставаться тайной ничто из того, что творилось на
территории и вне храма.
- Где Гаумата, мне нужно его видеть! - Дарий был уверен, что робкие
слухи о насильственной смерти царевича еще не проникли сюда, в забытую
богами глушь, которую избрал для своего места жительства Гаумата четыре
года тому назад. - Позови его!
- Гауматы здесь нет, великий... - юный жрец не успел объяснить все
обстоятельно знатному персу, как тот перебил его:
- Хорошо, я подожду, а вы за это время накормите моего скакуна! Я
заплачу... Вели рабу отвести его в стойло. Но скоро ли вернется Гаумата? -
как бы невзначай спросил Дарий. Он уже спешился и с интересом осматривал
вычищенный до блеска двор.
- Никто из наших священнослужителей не сможет ответить тебе на твой
вопрос, великий. Уже полгода, как он вместе со своим братом, смотрителем
царского дворца в Сузах, отправился в Пишияувади. Навестить отца, как он
сказал. И с тех пор мы ничего не слышали о нем...
- Где же он запропастился? - поинтересовался Дарий. - Неужели вас не
волнует его долгое отсутствие?
- А почему оно должно нас волновать, великий? - удивился его
собеседник. - Гаумата волен поступать так, как ему заблагорассудится, ведь
он не простой жрец! Наверное, служит там в храме, или же брат помог ему
устроиться в столице. Отдохни, великий, до завтрашнего утра, отведай пищи
с нашего стола, а завтра я укажу тебе путь к крепости. Там ты узнаешь, где
пребывает сейчас Гаумата...
Итак, все сходилось! Прошло полгода, как Гаумата вместе с Губаром
покинул свое жилище, чтобы уже никогда не возвращаться, прошло полгода,
как он объявил себя Бардией, царем Персиды, и совершилось это именно в
Пишияувади. Все настолько ясно и понятно, что дальнейшие сомнения были бы
смешны, а колебания преступны. На троне восседает самозванец, которому до
персов и до их нужд не будет никакого дела!
Но что может сделать один человек, даже преисполненный решимости?!
"Прексасп пожертвовал своей жизнью, но чего он добился? - думал
Дарий, покидая храм огня. - Все вновь накинулись на явства, как только
рабы унесли тело вельможи. Великие продолжали пить и веселиться, как ни в
чем не бывало, стараясь как можно быстрее забыть услышанное... Да, но ведь
и я присоединился к остальным, вместе со всеми выкрикивал здравицы...
Правда, это не помешало мне утром пуститься на поиски Гауматы! Есть,
наверное, среди великих и другие, кого не смогли убедить проникновенные
заверения Атоссы, кто сомневается по-прежнему, а кто и вовсе не верит...
Есть, конечно же, есть, такие, но как их узнать? А действуя в одиночку, я
погибну, схваченный прислужниками Губара, и погибну без всякой пользы для
моей родины!"
Ближе всех к южной границе Мидии находились обширные владения Отана,
представителя одного из семи знатных родов Персии. Его и решил навестить
молодой вельможа в первую очередь. Отан не был на торжествах в столице, и
бывший телохранитель Камбиза был уверен, что застанет великого в кругу
домочадцев.
Едва Дарий подъехал к окруженному каменной, в рост человека, стеной,
одноэтажному дому Отана, как услышал громоподобный голос разъяренного
оросанга. Было непонятно, кого именно он поносил, надрывая легкие, к тому
же никто из слуг, как убедился в этом Дарий, лишь только въехал во двор
через раскрытые настежь ворота, не реагировал на ставший привычным рев
хозяина.
- Долго ли еще ждать? - смог разобрать Дарий. Отан надрывался где-то
внутри дома, и даже несколько закрытых дверных проемов не могли ослабить
непомерную мощь его зычного голоса.
- Клянусь всеми богами неба и преисподней, я перевешаю вас на первом
суку, стоит мне только до вас добраться! - судя по тому, как усиливался
рев, Отан покидал покои. И точно - хлопнула наружная дверь, и на пороге
показался сам хозяин, босой, с голыми до плеч волосатыми руками, с
всклокоченной бородой, высокий и грузный, красный, как вареный рак. Рабы,
как ни в чем не бывало, продолжали заниматься тем же, чем занимались до
появления своего пьяного хозяина. А в том, что Отан пьян, для Дария не
было ничего удивительного. Отан никогда не жаловался на свое здоровье, и
всегда благоухал винными дорогими благовониями из Иерусалима или Мемфиса.
Но, даже будучи под парами, оросанг крепко стоял на ногах, и всегда
отдавал отчет в своих поступках. В любое время дня и ночи мыслил от трезво
и хладнокровно, независимо от количества поглощенного им вина. Отан был
криклив, вспыльчив, но не жесток, и никогда не наказывал беспричинно своих
рабов. Никто из них не боялся своего господина, наоборот, был готов в
любую минуту пожертвовать своей жизнью ради него и членов его семьи...
Широко расставив ноги, Отан оглядывал двор, и, наконец, его взгляд
уткнулся в Дария.
- А-а, Дарий, слезай с коня, ты поможешь мне навести порядок в этом
совином гнезде! - все еще преисполненный яростью, сказал оросанг. - Ну что
же ты сидишь, словно птица, приклеившаяся к ветке! Уже битый час я не могу
найти... Подожди, дай вспомнить, что же я искал все это время? Ну да
ладно... Проходи в дом. Потом вспомню! - Отан повернулся в ту сторону
двора, где теснились лачуги его рабов и слуг. - Все они у меня давно
просятся в каменоломни или на рудники, а я по своей глупости и доброте
душевной до сих пор терплю их в моем доме!
Было видно, что Отан совершенно остыл, по крайней мере, смотрел на
Дария трезвыми глазами. Молодой вельможа всегда удивлялся способности
оросанга трезветь мгновенно, прямо на глазах своих собеседников.
- Эй, недоносок сучки, - Отан все еще не мог успокоиться, и продолжал
ругаться от избытка переполнявшей его энергии. - Принеси мне в комнату
амфору темно-красного финикового вина, да поживее! Скажи мне, Дарий,
хватит ли нам одной амфоры, или следует сразу послать за второй?
- Отан, у меня к тебе серьезный разговор, не предназначенный для
посторонних ушей. Даже для твоих домочадцев. Я думаю, что будет лучше
всего, если мы покинем двор, и там, в открытом поле, я все тебе скажу. К
тому же я тороплюсь, меня ждут в столице, и ты заодно проводишь меня до
дороги на Сузы.
- Еще никто не покидал мой дом, не испив со мною сладкого вина, и ты
будешь исключением, мой Дарий! Только после того, как мы увидим дно
амфоры, я позволю тебе подставить голову и плечи под жгучие солнечные
лучи, и сам с удовольствием провожу тебя хоть до Суз. Проходи в дом,
отдохни после дороги...
- Нет, нет, мой гостеприимный Отан, не обессудь, видят бессмертные
боги, как я тороплюсь, и хоть боюсь вызвать твой праведный гнев, должен
покинуть тебя, и как можно скорее. Но обещаю, и слово перса нерушимо, что
в следующий раз мы опустошим с тобою не одну, а две амфоры с финикийским
вином!
Отан приосанился. Грудь его раздулась, и из глотки вновь вырвался
зычный громоподобный рев:
- Эй, владыка лежебок и лентяев, оставь амфору на месте и вылазь из
подвала! А ты, - обратился он к рабу, который, сидя на корточках,
полировал мелким песком прямую кизиловую веточку. - Выведи моего нового
жеребца! Если б ты знал, - сказал он Дарию, - какого жеребчика я выиграл
на днях в кости у своего соседа, что живет за речкой" Второго такого нет
во всем мире! Посули за него тысячу золотых лидийских монет, я все равно
не уступлю его. Сам убедишься, какие у него дикие глаза. А как торчат уши!
Словно жала копий над головами воинов!
Раб уже выводил скакуна из конюшни. Жеребец был и вправду красив, и
Дарий невольно залюбовался им. Буланый, с роскошной черной гривой и белыми
чулками на всех четырех ногах, скакун казался воплощением самого бога
Митры [Митра - один из богов зороастрийского пантеона; представлялся в
образе коня белой масти]. Желтый, с пурпурной каймою, чепрак лежал на его
широкой спине.
- Что, понравился скакун? - Дарий и не думал скрывать свое
восхищение, непритворное, неподдельное. - То-то. Смотри, не вздумай
просить, если не хочешь огорчить меня. Все, что угодно, отдам, не пожалею,
а этого скакуна не подарю ни за что, заранее предупреждаю! Я готов в
дорогу, но имей в виду, Дарий, ты меня глубоко обидел, отказавшись
погостить в моем доме!
- В следующий раз, благородный Отан, в следующий раз, - поспешил
заверить хозяина Дарий. - Сегодня я очень спешу! Есть дела, которые не
терпят отлагательств.
- Ба! Ведь я даже не распорядился накормить твоего скакуна, -
опомнился Отан. - Эй вы, демоново отродье, быстрее ко мне!
- Нет, нет, Отан, - остановил его Дарий. - Время не терпит, не будем
задерживаться. Лучше вели рабу принести мне мешок с пшеницей, я накормлю в
дороге коня, когда сам вздумаю перекусить! - Заметив, что Отан пытается
возразить, поспешил переключить его внимание: - Почему ты не поехал в Сузы
на бракосочетание детей Кира?
- Не люблю вставать рано утром без уважительной причины. Семь дней
подряд спешить спозаранок во дворец, от этого с ума сойти можно! Слышал, о
чем попросил мой гость? - обратился Отан к рабу, который только что
спускался в подвал за амфорой с вином. - На этот раз я посылаю тебя не за
вином, а за пшеницей, поэтому не заставляй себя долго ждать. Не уподобляй
себя голодному животному, не жуй в темноте корм, предназначенный лошадям.
Ха-ха-ха, - рассмеялся оросанг собственной шутке.
И действительно, на этот раз раб вернулся быстрее и вручил Дарию
тяжелый кожаный мешок, наполненный пшеницей.
- Так что же, Дарий, тронулись? А то я чувствую, что меня вскоре
опять замучает жажда!
Дарий ударил стрекалом по крупу своего коня, направил его в сторону
ворот. Грузный Отан с завидной легкостью вскочил на чепрак своего скакуна
и последовал за молодым вельможей. Последние остатки хмеля выветривались
из головы оросанга.
Еще покидая Сузы, Дарий решил во всем соблюдать осторожность, пусть
даже излишнюю. И сейчас, лишь после того, как, оглянувшись, убедился, что
никого нет поблизости, попридержал коня.
- Отан, с важным делом прибыл я к тебе. Могу ли я быть откровенен с
тобою, как перед богом, могучим Ахурамаздой?
- Говори, Дарий, и можешь быть уверен, что ни одно твое слово не
пройдет мимо моих ушей. Я весь внимание, - взглянув в лицо оросанга, Дарий
решил было, что перед ним совершенно другой человек. Такое серьезное и
насупленное лицо бывало у бесстрашного Отана только перед битвой, перед
тем, как он ударами пяток бросал своего скакуна на вражеские ряды, где
среди разящих акинаков и не знающих пощады копий бесчинствовала смерть.
- Отан, известно ли тебе, что на престоле Персиды сидит не Бардия,
сын Кира, а... - прежде чем раскрыть тайну, Дарий еще раз взглянул на
Отана и заметил, как разгладились черты его мужественного лица. "Неужто он
все знает? - мелькнуло в голове вельможи. - И, зная, он примирился с
позором Персии? Не может этого быть!" - Дарий решил все же продолжить свою
фразу. - Нет, не Бардия, и даже не перс восседает на престоле в Сузах...
- Мне все равно, кто сидит на престоле в Сузах, мой Дарий. Перс или
мидиец, уратянин или халдей, - что мне до этого? Лишь бы не совал свой нос
в мои владения, а если сунется, то убедится, что рука Отана еще может из
одного человека сделать двух, но уже ни на что не способных. Поверь, меня
это не беспокоит. А почему это волнует тебя, объясни мне, Дарий!
Бывший телохранитель Камбиза усмехнулся, словно принял слова оросанга
за неуместную шутку.
- Отан, нами правит маг Гаумата, тот самый маг Гаумата, которому наш
владыка Камбиз велел отрубить уши!
Отан побагровел, даже шея его налилась малиновым цветом. Казалось,
ткни в нее пальцем, и тотчас же брызнет кровь.
- Этого не может быть, Дарий! - услышал молодой вельможа его голос за
своей спиной, - от охватившего его волнения Отан не заметил, как сдавил
голенями своего буланого жеребца, и тот остановился, едва не задохнувшись.
- Ты что-то напутал!
- Это правда, мой Отан, - Дарий развернул своего коня. - Все, что ты
услышал от меня, соответствует истине!
- Да-да, припоминаю, как же... Нечто в этом роде утверждал и Камбиз
под Акбатанами. Тогда никто из нас не поверил словам возомнившего себя
сыном Осириса, или как там еще называют своего бога полоумные египтяне.
Скорее хрустальный свод неба обрушится на нас и раздавит своими обломками,
чем персами будет править маг! - вскрикнул он громко, ударив ладонью по
бедру. - Чистоплюй, ни разу не обнаживший в битве свой акинак! Нет, не
может этого быть! Ахурамазда тотчас же поразил бы нечистивца испепеляющей
молнией!
- Пока не испепелил! И маг спокойно правит Персидой!
- Дарий, почему не сказал ты об этом у меня дома?! Вернемся назад! Я
возьму свой акинак, мы поспешим в Сузы, прорвемся во дворец, и я сам
проколю насквозь этого наглого мага!
- Остепенись, Отан. Как раз сейчас не следует торопиться. Выслушай
меня внимательно! Прежде всего мы должны собраться все вместе: все
представители тех семи родов, на которые всегда опирались и Кир, и Камбиз
во время своего царствования. И тогда решим, как нам следует действовать
дальше. Полагаться сейчас только на собственные силы было бы неразумно,
Отан!
- Хорошо, согласен с тобой. Вернемся ко мне, и я тотчас же позову их,
послав гонцов на быстроногих скакунах!
- Мы вернемся, Отан. Но выслушай меня до конца. Один Гаумата нам не
опасен. Гораздо опаснее хитроумный и всезнающий Губар. Две трети своей
жизни он провел при дворе наших царей... Наверняка он установил слежку за
всеми нами, и верные ему люди сообщают Губару о каждом нашем шаге раньше,
чем мы его совершаем. И так будет до тех пор, пока хитрый маг не избавится
от нас тем или иным способом. Провести его не так-то просто.
- Ты думаешь, что за нами следят соглядатаи?
- Уверен, так же как и в том, что один из них уже спешит в столицу с
донесением, в котором говорится о нашей встрече и беседе с глазу на глаз.
Действовать следует осторожно. И хитрее. Сейчас мы вернемся к тебе, и ты
постарайся, чтобы даже самый последний раб узнал, что я приехал у тебе не
за чем иным, как просить у тебя в жены твою старшую дочь. Под видом
приглашения на свадьбу ты призовешь в свой дом не только остальных пятерых
персов, которых сейчас здесь так не хватает, но и мидийских и урартских
вельмож. В общем, всех, кого бы ты решил позвать в подобном случае. Но
этим пятерым персам назначь срок прибытия на один или два дня раньше, чем
всем остальным. Тогда мы, собравшись вместе, все обсудим, не вызвав
преждевременных подозрений Губара. Он все примет так, как мы ему
представим, и ни о чем не догадается.
- Девочке только двенадцать лет... насупился Отан. - Не таи на меня
зло, мой Дарий, но я не могу отдать тебе в жены свою дочь. Мы уже
договорились с Гобрием, и скрепили договор клятвой - через три года моя
Арга станет женой его младшего сына.
- Ты, как всегда, боишься нарушать свое слово, бесстрашный Отан, но я
не собираюсь преграждать путь к счастью сына Гобрия, - искренне засмеялся
молодой вельможа. - Моя свадьба с Аргой это всего лишь повод, чтобы
созвать в твой дом гостей, в том числе близких нам. А как только мы
встретимся, останемся наедине, придем к единому решению, ты объявишь
остальным гостям, что по тем то и тем то причинам бракосочетание
отменяется, и попросишь их простить тебя великодушно за беспокойство. Но я
уверен, что, отведав сладчайшего вина из твоих подвалов, гости не
останутся в обиде на щедрого Отана...
- И когда через три года, - перебил его Отан, все еще насупленный,
как сыч, - я вновь призову их на свадьбу моей дочери - на настоящую
свадьбу! - с сыном доблестного Гобрия, никто из них не соизволит явиться,
порешив, что не стоит беспокоить себя долгим путешествием к человеку,
который не держит слово!
- Но я не вижу другого решения, Отан! - воскликнул молодой вельможа.
- Быть может, ты подскажешь иной выход? К тому же, если нам удастся
разделаться с забывшими свое место магами, все великие узнают, зачем ты
звал их к себе, и благословят твой род!
- Уж больно ты мудрствуешь, Дарий, - недовольным голосом произнес
Отан. - Не хуже мага! Не проще ли объявить во всеуслышанье, что на троне
Персиды не Бардия, а Гаумата, и тогда...
- И тогда приготовься провести остаток своих дней в лучшем случае в
сырой темнице, переполненной крысами. Бедный Прексасп уже попробовал это
сделать, и был вынужден покончить с собой, чтобы не даться в руки палачам.
- Дарий рассказал оросангу об инциденте на бракосочетании Гауматы с
Атоссой. - Нет, мой доблестный Отан, если мы хотим добиться успеха, нам
следует действовать совершенно по-другому...
- Ты умнее меня. Дарий, я давно это понял. И поэтому отдаю себя в
твои руки. Поступай так, как сочтешь нужным, и направляй меня без
колебаний по избранному тобою пути!
Ровно через шесть дней семеро знатных персов собрались в доме Отана.
Словно заранее, въезжали одновременно во двор окруженными слугами
Гобрий, Интафрен, Мегабиз, Аспафин и Гидарн, однако, встреченные радушным
хозяином, почему-то не торопились пройти в гостеприимный дом. Они словно
что-то выискивали взглядом за спиной Отана, и когда из внутренних покоев
вышел во двор Дарий, многозначительно переглянулись между собой. Никто из
них не ответил на приветствие бывшего телохранителя Камбиза и никто из них
не торопился спешиться, чтобы расцеловаться с хозяином дома. Даже Гидарн,
ровесник и друг Дария, отвел взгляд, словно стыдливая девица при виде
своего нареченного. И едва Гобрий попытался что-то сказать, как Интафрен
положил ему на плечо свою руку, остановил великого.
- Значит, это правда, отважный Отан, - седобородый Интафрен, как и
все остальные персы, делая вид, будто не замечает Дария, - что ты расторг
договор с присутствующим здесь Гобрием? Мы прибыли к тебе, чтобы выяснить:
что заставило тебя нарушить клятву?
Отан промычал что-то нечленораздельное, затем оглянулся назад, на
стоящего неподвижно Дария. И, словно вспомнив о чем-то, засуетился. К
удивлению Интафрена и остальных прибывших персов, он не стал ничего
объяснять, но принялся долго и настойчиво уговаривать оросангов выехать
вместе с ним в поле. Как утверждал при этом хозяин дома, он уже давно
хотел показать своим друзьям одиноко стоящий могучий дуб, чей ствол
расщеплен надвое молнией.
...Было не трудно предугадать заранее, что знатные персы, если они и
откликнутся на зов Огана, не пожелают присутствовать на бракосочетании
Дария и Арги, и, быть может, вообще не соизволят войти в дом нарушевшего
клятву. Предусмотрев это, Дарий с Отаном договорились, что они выведут
гостей со двора, и уже в поле заведут разговор, не предназначенный для
посторонних ушей. А посторонний, подкупленный Губаром, мог оказаться в
свите любого оросанга, в этом не было ничего невозможного!
Удивление гостей сменилось нескрываемой настороженностью, когда они
поняли, что Отан зовет в поле только их одних, без прибывших вместе с ними
слуг. Гидарн пытался было что-то возразить, но Гобрий, криво усмехнувшись,
пресек его и первым направил своего коня в ворота. За ним последовали
остальные. Прибывшие вместе с ними и уже успевшие расположиться в тени
каменной ограды вооруженные слуги поднялись и направились торопливо к
своим скакунам, но, остановленные решительными жестами хозяев, вернулись в
облюбованную ими тень.
Первым покинул двор Отан, за ним выехали пятеро знатных персов; сзади
ехал нисколько не расстроенный Дарий. Его по-прежнему не замечали, он не
старался догнать остальных, и только по истечении двух минут подхлестнул
своего коня и поровнялся с Гобрием.
- Выслушайте меня, ты, Гобрий, и вы, затаившие недоверие и зло,
достойные мужи Персиды! Не смотрите на меня и на ни в чем не повинного
Отана, как на своих заклятых врагов! Он не собирался преступать дорогу к
счастью его сыну. Вовсе не для того, чтобы веселиться на моей свадьбе,
призвали мы вас. Это было вынужденной уловкой. Только так мы могли
рассеять подозрения Губара...
- Не будь многословен, Дарий! - не выдержал Гидарн, самый молодой из
прибывших оросангов. - Если не на твою свадьбу, то для чего еще вызвали
нас?
- Мы призвали вас для того, чтобы еще раз напомнить о том, о чем вы
слышали из уст Камбиза и Прексаспа: Бардия мертв! На троне восседает
Гаумата, ничтожнейший из магов. Это так же верно, как верно и то, что день
сменится ночью, а ночь сменится днем. Гаумата и брат его Губар постараются
расправиться с нами, самыми знатными персами, так как мы представляем для
них наибольшую опасность. Они постараются убить нас поодиночке, и, быть,
может, этот час уже близок. Надо что-то предпринять. А участь Персиды?
Неужели мы позволим мидийцам вновь править ею? Может, мы с Отаном
придумали не очень остроумную уловку, но что делать - надо обмануть людей
Губара, который уже давно следит за каждым нашим шагом глазами своих
вездесущих соглядатаев. - Голос Дария сорвался. Встреченный угрюмым
молчанием, он начал повторяться. - Верьте мне персы! Я был в доме Гауматы
- уже полгода, как никто не знает, куда он исчез. В последний раз его
видели вместе с Губаром, когда он отправился в Пишияувади, к отцу. Это ли
не доказательство моей правоты? Вспомните также долгое отсутствие
Прексаспа в лагере на берегу Пиравы; вернувшись, он объяснял свое долгое
отсутствие тем, что изучал подступы к дельте. Но ведь ты об этом ничего не
знал, Гобрий, не правда ли? Я заранее уверен в твоем отрицательном ответе!
А кому, как не тебе, должно было знать об этом в первую очередь?! Так
зачем и куда ездил Прексасп? Разве не ясно?
Вся группа всадников, ставшая монолитной, остановилась.
- Не останавливайтесь, друзья, - предупредил Дарий. - За нами могут
наблюдать люди Губара. Не стоит раньше времени тревожить улей с пчелами!
- Дарий, я верю, что ты действуешь из благих намерений, - произнес
Гобрий. - Но не ошибся ли ты? Разве ты не слышал заверений Атоссы, дочери
великого Кира? Ведь не могла же она спутать родного брата с кем-то другим?
- И для меня осталось загадкой поведение благородной Атоссы. Быть
может, маги запугали ее? Хотя вряд ли, ведь в ней течет кровь Кира! Или,
может быть, она полюбила Гаумату. Это неудивительно - маг красив и
мужествен, этого у него не отнимешь. Но вспомните разве не из Пишияувади
пришла весть о воцарении Бардии? Там Гаумата, самозванец, объявил себя
царем Персиды! Разве не из этой крепости он двинулся в столицу и десять
дней спустя появился у стен Суз с пятидесятитысячным войском?! И вот он на
престоле! Приглядитесь к его действиям, разве вас не удивляет, друзья мои,
его явное недоверие ко все персам? Оглянитесь вокруг, и вы перестанете
сомневаться. В то время, как братья-маги действуют, уже никого не
страшась, мы еще выжидаем. Они отправляют персидских воинов в самые
отдаленные гарнизоны: в окруженные пустыней оазисы Египта, в неприступные
крепости на снежных хребтах Урарту, в акрополи ионийских городов. Как
расценивать это?! По их повелению вербуют мидийских юношей, обучают их
военному строю и владению оружием, в то время как персидские юноши
слоняются без дела по своим селениям...
- Не волнуйся, Дарий, - перебил Интафрен, - по всей видимости, ты
прав, как были правы и Камбиз, и Прексасп. Я тоже не раз задумывался обо
всем, и в глубине души надеялся, что именно для обсуждения всего того, что
происходит на нашей родине, созвал нас Отан. Но я не вижу пока, каким
образом можно свергнуть магов. Губар знал, что делал, когда распылял
ополчение персов по самым дальним гарнизонам и одновременно собирал в
кулак мидийцев... Мы не знаем, кто из мидийских оросангов поддерживает
братьев, зная, что Гаумата, а не Бардия, на троне Персиды. И если мы
решимся выступить сейчас, боюсь, нас разобьют прежде, чем мы сможем
собрать более или менее значительные силы. А для успешной борьбы с
братьями необходимо сплотить вокруг себя не только персов, но всех тех,
кто не желает подчиняться приказам магов...
- И я, не раз водивший армию в чужие страны, не вижу выхода, -
поддержал Интафрена Гобрий. - Хитроумные маги предусмотрели все. А мы даже
на собственные силы не можем положиться - стража во дворце многочисленна и
прекрасно вооружена, она с легкостью справится с горсточкой заговорщиков.
Да вы сами это понимаете. Пока мы можем рассчитывать только на поддержку
ближайших родственников, а остальные наши соплеменники могут решить, что
мы подняли мятеж против законного царя, избранника Ахурамазды, и сами
выдумали легенду о самозванце. Повторяю: я не вижу выхода как полководец.
Только если кто-то из нас готов отдать свою жизнь для блага родины и
собственноручно убить Гаумату... Один удар может решить все, пусть даже
удар в спину!
- Я согласен стать карающим мечом Ахурамазды! - голос Гидарна дрожал
от охватившего его благородного волнения.
- Нет, Гидарн, я первый раскрыл глаза вам и поэтому у меня есть
преимущество! - тут же возразил ему Дарий. - Я должен собственноручно
убить самозванца, чего бы мне это не стоило!
- Это наше общее дело, Дарий! - решительно заявил Гобрий. - Но ты
действительно имеешь преимущество перед нами. Тебе мы поручаем исполнить
волю богов, и персы не забудут тебя! Но не думай, что мы останемся в
стороне, наблюдая издали... Мы будем сопровождать тебя во дворец, а там да
свершится воля Ахурамазды!
Время торопило семерых персов, решившихся на покушение, да и события,
проистекшие за последние дни в Персиде, благоприятствовали их замыслам.
После свершения обряда бракосочетания Гаумата отправился вместе с Атоссой,
царедворцами и многочисленными слугами в крепость Сикайтавати, чтобы
провести там летние месяцы, невыносимые своей духотой. Губар, этот
хитроумный маг, остался в стольных Сузах, чтобы следить за порядком во
дворце и в столице, и, благодаря своим вездесущим лазутчикам и
соглядатаям, постоянно быть в курсе событий, происходящих в Персиде.
С высоких стен крепости было видно далеко вокруг, и часовые бдительно
осматривали окрестности: ведь тот, кто был вчера царевичем, сегодня стал
владыкой многочисленных народов и племен Азии, и жизнь его теперь ценилась
во много раз дороже!
Уже трое суток находился в Сикайтавати Гаумата вместе со своей
супругой, и за это время бдительные стражники не заметили внизу ни одной
живой души. Но на четвертый день часовой, карауливший на самой высокой
башне, возвышающейся над крепостными стенами чуть ли не на десять локтей,
первым заметил небольшой отряд всадников, и тут же послал вниз своего
напарника предупредить Артембара о приближающемся отряде.
Артембар предупредил в свою очередь стража дверей.
Как только Интафрен, Гобрий, Отан, Мегабиз, Аспафин, Дарий и Гидарн
подъехали к окованным железом воротам, оба тяжелых створа с тягучим
скрипом раскрылись перед ними - оросангов узнали издалека. Всадники
спешились во дворе, вручили своих скакунов подбежавшим воинам и стояли под
солнечными лучами в ожидании, когда страж дверей доложит о них владыке, и
тот соизволит принять знатных персов, прибывших издалека.
Они просили передать владыке, что их привели в Сикайтавати важные и
не терпящие промедления обстоятельства.
Прошло уже более получаса, как страж дверей скрылся за окованной
медью высокой дверью, ведущей в прохладные покои солнцеликого владыки и
его супруги, и Гобрий начинал сомневаться в целесообразности и
выполнимости всего того, что они задумали и обговорили в доме Отана,
услаждая себя золотистой хаомой. Он видел, как яркий румянец сменялся
мертвенной бледностью на мужественном лице Дария, как сильно волнуется тот
кто вызвался убить Гаумату. Полководец уже не верил Дарию, сомневался в
его решимости исполнить обещанное. Но, решив, что возьмет инициативу в
свои руки, если Дарий струсит в решающую минуту, Гобрий, успокоился.
Однако Дарий вовсе не трусил, название его состоянию было совсем иное.
Если он чего и боялся, то не за свою жизнь, - она в руках богов, - он
боялся стать слепым орудием в руках Анхра-Майнью, страшился стать убийцей
истинного Бардии.
"А вдруг все мои умозаключения неверны, обманчивы, ложны? Все то, не
что я опирался, когда делал свои далеко идущие выводы, случайное стечение
обстоятельств? Разве не могло быть такое, что Губар решил навестить
престарелого отца, по дороге к нему заехал к уединившемуся в глуши брату,
и они вдвоем отправились в Пишияувади? - думал Дарий в волнении сжимая и
разжимая пальцы. - Нет, нет, мои сомнения напрасны! Ведь иначе трудно
объяснить, каким образом оказался там и в то же время царевич, в
отдаленной крепости, в которой, насколько мне известно он никогда до этого
не был! И еще: куда мог исчезнуть Гаумата, более чем на полгода покинувший
храм огня?"
"Гаумату могли растерзать хищные звери, когда он один возвращался
безлюдными тропами в храм огня! - слышал он чей-то голос рядом с собою. -
На троне Бардия, а Губар как был смотрителем царского дворца, так им и
остался. Ведь для него ничего не изменилось!"
- Еще изменится! - произнес вслух Дарий, и, встретившись с
недоуменным взглядом Гидарна, улыбнулся ему виновато. "Губар не настолько
глуп, чтобы спешить, если в этом нет необходимости, - шептал опять ему тот
же голос. - Хитрый маг еще возьмет свое! Прежде чем приблизиться к
приклеившейся птице, опытный птицелов выжидает, пока высохнет клей, чтобы
последний, отчаянный взмах крыльев не принес ей утраченную свободу!"
Как во сне увидел Дарий вернувшегося стража дверей, как во сне шел он
вместе с остальными персами длинными коридорами и поднимался на верхние
этажи по винтовой лестнице. Но когда он вошел в просторную и светлую залу,
предназначенную для приема послов и гостей владыки, спокойствие и
решимость вернулись к нему, словно все его волнение, расслабляюшее мышцы,
не посмело проникнуть в залу и осталось в прохладе коридора.
Владыка сидел на троне в другом конце залы; шесть бактрийских воинов
с короткими копьями стояли за его спиной, устремив взгляд поверх голов
персов. Приблизившись к трону на расстояние в пять шагов, вошедшие
остановились.
- Владыка! - произнес Гобрий, оказавшийся впереди остальных. - Дарий
просил нас сопровождать его до Сикайтавати. Оросанг утверждает, что ему
удалось раскрыть преступный заговор, направленный против персидской знати.
Он не открыл нам имена заговорщиков, он опасался нападения в дороге,
поэтому просил нас сопровождать его до этой отдаленной крепости.
- Говори! - повел глазами Гаумата в сторону Дария.
- Владыка! - молодой вельможа сделал шаг вперед. - Имя предводителя
заговорщиков поразит и удивит тебя. Может быть, ты казнишь его при
истечении народа, а может быть, помилуешь - все в твоей воле! Поэтому имя
его не должны слышать чужие уши. Позволь мне, владыка, приблизиться к
тебе, чтобы только ты один мог слышать имя, произнесенное моими устами.
Твой раб ждет, владыка.
Гаумата внимательно оглядел Дария, затем сделал мягкий жест правой
рукой, позволяя ему приблизиться.
- Подойди к своему господину! - ровным голосом, без тени волнения,
произнес он.
Гаумата верил и не верил услышанному. "В руках оросанга нет оружия, -
размышлял он перед тем, как подпустить к себе Дария. - Быть может,
остроотточенный кинжал спрятался у него под складками одежды. Если я велю
обыскать его, то этим самым громогласно объявлю на всю Персиду, что боюсь,
страшусь покушения. Но если перс рискнет выхватить кинжал, находясь в
отдалении от меня, то копьеносцы, стоящие за моей спиной, пронзят его
раньше, чем он успеет поднять руку. Если же оросанг полезет за пазуху,
находясь рядом со мной, то я смогу опередить его удар, повалив на ковер
ударом кулака в висок".
Дарий приблизился. Гаумата насторожился, словно приготовился
спрыгнуть с трона.
Тысячу раз Дарий представлял мысленно эту решительную минуту, миг,
когда он окажется один на один с самозванцем, посягнувшим на престол
Персиды. Тысячу раз пытался он предугадать все неожиданности, но пока все
шло именно так, как рисовалась в его воображении эта встреча со смелым и
умным врагом. Опустив руки, стараясь держаться как можно увереннее,
приблизился он к трону, поднявшись по ступенькам возвышения.
- Владыка! - шепнул он с придыханием и посмотрел в сторону
телохранителей - пальцы копьеносцев побелели от напряжения. В любую
секунду они готовы были поднять копья и сбросить его, бездыханного, с
возвышения, на котором стоял трон. - Владыка! - еще раз повторил Дарий.
Руки его взмыли вверх, как у танцовщицы. - Клянусь Ахурамаздой и его
хрустальным одеянием - небесным сводом, ты - маг! - вельможа обеими руками
сорвал с головы Гауматы царскую тиару. - Бейте его в спину, воины! Перед
вами маг!
Только на растерянности, которая неминуемо охватит телохранителей,
был построен расчет Дария и остальных заговорщиков. Жизни владыки пока еще
ничто не угрожало, и телохранители, выходцы из далекой Бактрии, не знающие
персидского языка, не понимающие, что именно произошло сейчас на их
глазах, не знали, что им предпринять. Прибывшие с Дарием оросанги стояли
на своих местах, не проявляя никакого желания вмешаться в происходящее,
сам же Дарий, сорвавший с головы владыки сверкающую тиару, мог действовать
так по требованию какого-то неизвестного им обряда или обычая. К тому же
Гаумата служил как бы живым щитом для оросанга, и это обстоятельство учел
Дарий, когда в доме Отана пытался представить себе во всех деталях эту
минуту.
Успей Гаумата проявить неодобрение поступку оросанга, гневно
вскрикнуть или оттолкнуть молодого вельможу, и все могло кончиться совсем
по-другому и для него, и для семерых персов. Но громко произнесенная фраза
"Бейте его в спину" подействовала магически. Совершивший противозаконный
поступок всегда чувствует вину перед людьми и богами, и как раз это
сознание собственной вины, живущее в нем подспудно, зачастую и губит его.
Возглас Дария "Бейте его в спину" вызвал в воображении самозванца
представление о шести направленных на него наконечниках копий. Гаумата
напрягся и немного ссутулился, словно чувствуя, как холодные граненые
наконечники рвут парадное одеяние, вонзаются в его спину. Только на
секунду забыл он про Дария, ожидая смертельного удара сзади, и этой
секунды оказалось оросангу достаточно, чтобы выхватить припрятанный на
груди, под складками одежды, кинжал и поразить восседавшего на троне
Гаумату в обнаженную шею. Узкий клинок прошел ее насквозь, перерезав
аорту. Оставив свое оружие в безжизненном теле поверженного мага, молодой
вельможа отскочил назад.
Вслед за ним, потрясая копьями, бросились вышедшие из оцепенения,
разъяренные телохранители Гауматы.
- Стойте! - обратился к ним Гобрий на их родном языке, в то время как
Интафрен и Мегабиз делали вид, будто, схватив Дария, не дают ему
вырваться. Только авторитет Гобрия, убеленного сединами полководца,
которого знал в лицо каждый воин, мог спасти сейчас персов. - Перед вами
не сын великого Кира, а подлый самозванец, маг, и он убит по воле
Ахурамазды. Посмотрите - у него отрезаны уши, как у государственного
преступника! Позовите сюда царицу, дочь Кира, и они подтвердят вам мои
слова! Если в наших словах ложь, вы еще успеете пронзить нас своими
копьями!
И в этот решающий миг, когда жизнь семерых персов висела на волоске,
в залу стремительно вошла с распущенными волосами Атосса. Она тотчас
поняла, что произошло в зале для приемов послов и гостей владыки.
- Кто убил Гаумату? - громко и властно, словно обращаясь к не
поднимающим глаз, спросила она.
- Я, справедливая царица! - Дарий освободился из рук Интафрена и
Мегабиза, и тотчас же телохранители, окружившие было царицу, навели на
него смертоносные жала своих копий, но нетерпеливым жестом дочь Кира
остановила их.
- Ты Ахеменид, мужественный перс? - глаза Атоссы сверкнули то ли
гневно, то ли ободряюще. Ожидание было написано на ее лице.
- Ты не ошиблась, справедливая царица, я Ахеменид!
- Как тебя зовут?
- Дарий, справедливая царица.
- Вы решились на мужественный шаг, достойные персы, но ты, Дарий,
отличился более всех. Поэтому, согласно предсмертной воле Камбиза,
завещавшего свой трон тому, кто будет решительнее всех в борьбе с
самозванцем, ты должен стать владыкой Персии. Род Кира прервался, но не
прервался древний род Ахеменидов! Царствуй, и я уверена, что все твои
друзья окажут тебе поддержку. А вы, - обратилась Атосса к телохранителям,
по-прежнему окружавшим ее живым кольцом, - повесьте смердящее тело этого
нечестивого священнослужителя с обрезанными ушами на крепостной стене! Или
нет, отправьте его в Сузы, пусть его повесят над городскими воротами,
чтобы все знали, как поступают в Персиде с наглыми самозванцами!
Исполняйте волю дочери Кира!
Дарий стал царем Персии.
Слух о событиях в Сикайтавати прокатился по огромной державе и
заставил сердца наиболее смелых и решительных забиться верой в скорое
освобождение. Первыми поднялись на борьбу эламиты, потесненные некогда
персами с насиженных мест, затем огни восстаний вспыхнули в Вавилоне,
Мидии, Урарту, Ассирии, Магиане, в далекой Бактрии... Девятнадцать
кровопролитных сражений выиграли Дарий и его полководцы в течении года,
прежде чем им удалось утихомирить страну, и в этом новому владыке в
немалой степени помогли предавшие свои народы вельможи из числа местной
знати.
"Один человек, по имени Фравартиш, мидянин, восстал в Мидии. Он стал
царем в Мидии. Персидское и мидийское войско, которое было при мне, было
незначительно. Тогда я отправил войско. Перса Видарну, моего подчиненного,
я сделал над ним начальником... По воле Ахурамазды мое войско разбило
наголову мятежное войско", - гласит дошедшая до нас из глубины веков
надпись на Бехистунской скале.
Восстания в Вавилоне, в Эламе, в Ассирии и Маргиане персы подавили с
помощью все тех же мидийских и урартских мечей. Руководимые своими
великими, мидийские и урартские воины несли тяжелые цепи рабства другим
народам, и этим самым обрекали себя на унизительное и долгое
пресмыкательство перед персами...
Не в силах обрести свободу из-за предательства великих, Мидия еще
двести лет оставалась сатрапией Персии. До тех пор, пока гоплиты
Александра Македонского не появились на необозримых просторах Азии и не
разрушили до основания государство, основанное Киром. И тогда на
территории, которая была сердцевиной державы Астиага, возникло новое,
молодое государство под названием Атропатена.
Но это произойдет только через двести лет...