5rik.ru

                                Ю.Ю.ПРОДАН

                          ДОРОГА НА ТМУТАРАКАНЬ




                      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РУСЬ И ХАЗАРИЯ


                                    1

     Не велика речка  Тетерев,  что  течет  через  Древлянскую  землю,  не
тягаться ей с могучими витязями Днепром-Славутичем и Дунаем, но  краше  ее
не найдешь во всех русских краях. Среди высоких гранитных берегов  пробила
себе дорогу эта своенравная красавица. То  звенит  она  весело  и  задорно
чистыми  струями  по  белым  камням,  то  прильнет  ласково  к  солнечному
песчаному берегу, а потом, будто притомившись, разольется тихими  заводями
среди темных вековых лесов и дубрав.
     Своенравны, горды и люди, что селятся над Тетеревом. Земля их бедна -
песок да суглинок лежат на каменных взгорьях, в низинах -  топи  болотные.
Ратаю с сохою разгуляться негде, зато ловы здесь богатые, птицы и зверя  в
лесах видимо-невидимо, бортникам тоже раздолье - на каждой  лесной  поляне
гнезда диких пчел. Благодаря лесу-кормильцу древлянские роды издавна  жили
зажиточно, ставили добрые  городища  над  Тетеревом  и  соседними  реками,
окружали их крепкими дубовыми стенами, чтобы  ни  дикий  зверь,  ни  лихой
человек не пробрался к ним. Впрочем, зверя они и сами  искали  в  дремучих
чащах, вооружившись луком и рогатиной,  а  враги  редко  сюда  пробивались
сквозь лесную глухомань. Слухи ходили о диких степняках, о том, что хазары
дань с полян и северян берут, но здесь их никто не видывал.
     В роду каждый крепко держался друг друга, люди всем  миром  могли  за
себя постоять и даже с князем древлянским потягаться.  Князь  на  столе  в
Искоростене, ему туда дань отвозили. Князю  подчинялись  на  случай  какой
беды, если  надобно  родам  объединиться,  отбить  чужеземных  пришельцев.
Княжеская дружина да ратное ополчение - большая сила.
     Городище, где родился и вырос Богдан, сын кузнеца Ратши,  приткнулось
к самому обрыву над Тетеревом. Здесь, на небольшой ровной площадке, стояли
вырезанные из стволов вековых дубов фигуры Перуна, Волоса и других русских
богов. Им хорошо была видна с высокого берега неоглядная  ширь  за  рекой,
лесистые холмы и на одном из них городище соседнего  дружественного  рода.
Богам на требище приносили  жертвы,  вымаливали  удачу  на  охоте,  добрый
урожай, победу на войне. Поодаль от обрыва, за крепкой бревенчатой  стеной
со  сторожевыми  башнями,  прочно  стояли  на   земле   деревянные   избы,
хозяйственные постройки, еще дальше,  среди  леса,  теснились  возделанные
поля. Кузница Ратши  стояла  на  околице,  у  самой  дороги,  что  вела  к
Искоростеню. Возле нее - изба кузнеца.
     Двадцать лет прожил на свете Богдан, единственный Ратшин сын, немного
прожил, но что-то за это время изменилось в городище.  Может,  виною  тому
были события, нарушившие покой Древлянской земли.  Киевский  князь  Игорь,
владыка всей Руси, решил второй раз взять дань с  древлян  в  одном  году.
Озлобленные  неслыханными  поборами,  древляне  порешили  старого   князя.
Игорева  вдова,  Ольга  в  отместку  сожгла  древлянский  стольный   город
Искоростень. Прошло немного времени - появились в  древлянских  городах  и
селах посадники, воеводы киевские. Люди качнулись в разные стороны - кто к
ним, кто против. Богатые за твердую  власть  встали,  начали  тянуться  за
воеводами, у простого люда забот прибавилось, а  добра  в  амбарах  меньше
стало.
     Многое переменилось за последние годы. Посадником  теперь  в  селении
стары Клунь, поднявшийся над родом как воевода. Он и суд  вершит,  и  дань
собирает,  неугодных  да  непокорных  в  дугу  гнет,   друзьям   своим   и
приспешникам  помогает.  Власть!  Разбитной  сын  Клуня  Борислав  подался
служить в дружину молодого киевского князя Святослава, говорят  -  выбился
там в большие люди. Клуню от того еще большая выгода.
     А хозяйство Ратши совсем захирело после того, как его в  лесу  подмял
медведь. Мать Богдана умерла. Из трех молодых Ратшиных  помощников  только
сын остался. Двое других ушли - один семьей обзавелся, на  земле  осел,  а
второй ушел в Искоростень. Жизнь все круче стягивала  узел  вокруг  Ратши.
Раньше за свою работу он все имел, дом  был  полная  чаша.  Теперь  же  на
другом  конце  городища  поднялась  кузница  Войта,   брата   посадникова,
день-деньской гудят там горны, куются рала, мечи, ножи, все, что смерду  и
воину надобно. И берет Войт за  работу  дороже,  зато  пойдешь  к  нему  -
посадник добрее, завернешь к Ратше -  посадник  недоволен.  Туго  стало  с
припасами у Ратши, иной раз в  избе  ни  одной  просинки.  Куда  податься?
Ударил челом Клуню. Один раз да другой взял купу, в долгах завяз по  самые
уши. И не заметил, как хозяином его собственной кузницы стал уже не он,  а
Клунь. Тяжко было доживать век чьим-то челядином, недолго протянул  Ратша,
помер.
     Незадолго до смерти он наказывал сыну:
     - Видишь, Богдане, рушится наш род, рушатся дедовские и  прадедовские
законы. Я еще помню не такое далекое время, когда  все  мы  были  на  этой
земле вольные люди, равные между собой, жили единым родом, стояли друг  за
друга, как брат за брата. Вместе сеяли, вместе труды свои  пожинали,  одну
жертву приносили нашим богам...  А  теперь  все  пошло  прахом,  не  стало
единого рода. Кто разбогател - у того и  сила,  власть,  а  кто  последнее
потерял, пошел в кабалу к богатым. Были все равны, а теперь  вольные  люди
стали подневольными и зовутся  рядовичами,  закупами,  челядинами,  служат
тем, кто на наших трудах нажился. Тьфу! А  дальше,  видать,  и  того  хуже
будет. Что станешь делать, сыне? Как помру я, предай  земле  мой  прах  по
старому закону, принеси жертву богам нашим и покинь эту кузню. Не будет от
нее толку, Войт тебя все одно сломит. За землю держись отцовскую, ее  хоть
и мало, да не отдана она еще Клуню. Земля-кормилица  не  даст  помереть  с
голоду...
     Разрасталось городище в ширь и ввысь. Житомир его звали,  оттого  что
вокруг жито шумело, богато родило, от хлеба амбары у  посадника  ломились.
Над Житомиром поднялись хоромы Клуня, новые, узорами затейливо украшенные,
глухими заборами  огороженные.  Вокруг  хоромы  поменьше  -  для  Клуневой
челяди. А у околицы старые избы смердов в землю врастают. И полоски  полей
у их хозяев все уже становятся,  будто  лужи  дождевые,  что  под  солнцем
пересыхают. Многие смерды пошли в кабалу к посаднику Клуню, к его богатому
брату Войту.
     Помня отцовский наказ, держался за землю Богдан, оставшийся на  свете
один-одинешенек. Отдавал отцовы долги, потуже затягивал пояс. От того, что
вырастил на своей земле, ничего, считай, самому не оставалось. Выходил  на
лов, бродил по лесам, приносил то медвежью шкуру, то  куньи  или  бобровые
меха. И это все шло Клуню. Чтоб не помереть с голоду, нанялся в  работники
к посаднику, стал закупом.
     Думал ли, гадал ли Ратша перед смертью, какая доля его сыну выпадет?
     Все горше становилась жизнь Богдана. Своя земля перестала быть своей,
руки чужими сделались, на других, не на себя работали. Только  думать  был
волен Богдан о чем хотелось, а хотелось ему иной, лучшей  доли.  Все  чаще
приходила к нему мысль: уйти в Киев или в Любеч,  на  Днепр  или  Рось,  а
может, и дальше, там искать счастья...
     И ушел бы давно Богдан,  покинул  отчий  край,  да  в  сердце  запала
Рослава.
     Девушка без роду-племени, а хороша и своенравна, как река, у  которой
она выросла. Белолицая, чернобровая, коса до пояса, в глазах карих огоньки
блестят. Повстречал ее Богдан  возле  Клунева  подворья,  пособил  вязанку
хвороста до ее землянки донести. Один раз повстречал,  второй,  ноги  сами
запомнили ту стежку. Полюбилась Богдану  Рослава,  да  и  Богдан  ей  люб.
Миловаться бы им, гнездо свое свить, а доля  судила  иначе.  За  что,  бог
Ладо, наказал ты молодую пару? Три жены было у старого посадника Клуня, да
опостылели, четвертую захотел он в хоромы  свои  привести.  Той  четвертой
оказалась Рослава...
     Ночью в праздник Купалы костры пылали над речкою Тетеревом, кружились
хороводы на обрывистом берегу, плыли венки девичью по быстрой воде. Пришли
сюда и Богдан с Рославой.
     Уносила быстрая вода венки к Днепру-Славутичу,  волны  кружили  их  в
своем хороводе. И не заметили Богдан и Рослава, как подступила к ним  беда
- налетела посадникова челядь, Богдана оттеснила в сторону.  Будто  черные
коршуны, схватили девушку, с собой потащили. А сам Клунь, манит ее, златые
горы обещает: "Иди добром ко мне, все, что у меня есть, твое будет.  А  не
хочешь по-хорошему - силой возьму!"
     Не было выхода у бедной Рославы, одна  дорога  оставалась.  Вырвалась
она из чужих рук, кинулась с обрыва вниз, на острые камни.  Подхватила  ее
река, понесла вслед за венками.
     А Богдан? Он же простой смерд,  как  ему  с  посадником,  чей  сын  -
воевода у князя, счеты сводить? Да еще одному, безоружному...
     Будто окаменел он, время для него остановилось. То  ли  день,  то  ли
ночь - не все ли равно?
     Вспыхнули вдруг среди ночи посадниковы хоромы, дотла сгорели вместе с
хозяином. Никто из окрестного люда не пришел  на  помощь,  никто  руки  не
протянул, чтобы добро Клуня спасти. Как заполыхало  пожарище,  вся  челядь
посадникова разбежалась. Исчез из городища  и  смерд  Богдан,  сын  Ратши.
Может, тоже сгорел, кто знает?
     Нет, не сгорел Богдан. Рассчитавшись  с  ненавистным  Клунем,  темной
ночью покинул он родные места.  По  звериным  тропам  уходил,  куда  глаза
глядят. В лесной чащобе, под старым дуплистым дубом сделал  себе  берлогу,
как медведь, забился в нее. Все стояла  перед  глазами  Рослава,  делавшая
последние шаги к обрыву. Даже жаркое пламя, что охватило  яростно  Клуневы
хоромы, не могло заслонить ее побелевшего  лица,  решительно  сдвинутых  к
переносице тонких бровей. Рослава...
     Но молодость брала свое. Были при Богдане лук и стрелы - захватил  их
на случай, если доведется отбиваться от  погони.  Начал  он  бить  дичину.
Искал в лесу съедобные коренья, набрел на диких пчел.
     Возврата в родное городище для Богдана не было. Решил он  идти  вдоль
Тетерева в сторону Днепра, а там видно будет, куда повернуть.
     Вступило в свои права лето. Выдалось оно на редкость жаркое и  тихое.
Задумчиво стояли над Тетеревом дремучие леса, а в подлеске, на опушках, да
и  в  самой  глубине  их  ключом  била  жизнь.  Несметное  птичье  царство
хлопотливо растило своих птенцов, волки и лисы выводили  на  первую  охоту
молодняк. Успевшие раздобреть  на  подножном  корму  медведи  искали,  чем
полакомиться, тянулись к малинникам, птичьим гнездам. Завидев человека, не
проявляли враждебности, с любопытством раскрывали свои  маленькие  глазки.
Богдан знал, что сытый  медведь,  человека  не  трогает,  и  спокойно  шел
дальше. Зато услышав трубный голос тура, обходил это место стороной. Вожак
турьего стада - старый бык всегда подозрителен. С мечом или копьем-сулицей
Богдан, может, и не побоялся бы встретиться с туром, а  лук  да  стрелы  -
никудышная защита.
     Там, где Тетерев приближается к Днепру, перед тем,  как  отвернуть  к
Припяти, вокруг по низинам широко раскинулись болота,  заросшие  дремучими
чащами. Богдан шел по лесу, вооружившись  длинным  шестом,  вырезанным  из
молодого клена, шестом прощупывал подозрительные места, чтобы не угодить в
трясину. Заночевать пришлось на небольшом островке. Богдан натаскал  сухих
сучьев, развел костер, подкинул сырых веток, чтоб дым отгонял комаров, для
себя из веток же сделал мягкое ложе.
     "Завтра сверну к полудню на Киев, - подумал он, засыпая.  Там  народу
много, посадниковы люди меня не разыщут".
     Ночью он несколько раз просыпался - над самой его головой  зловеще  и
глухо ухал филин. А может, то был  леший,  хозяин  здешних  мест?  Богдану
становилось жутко, он  мысленно  просил  защиты  у  Перуна  и  у  чуров  -
покинутых им домашних богов. Только перед рассветом он уснул.
     Разбудили его  веселые  лучи  солнца,  пробивавшиеся  сквозь  листву.
Легкая пелена утреннего тумана уходила в болотные заросли. В  той  стороне
басовито забубнила выпь, неуклюжая пестрая птица, что-то сильно ударило по
воде - то ли бобер, то ли выдра. Богдан улыбнулся, вспомнив ночные страхи.
Утром окружающий мир казался добрым и дружелюбным.
     Богдан подкинул сухих сучьев в угасающий костер, раздул едва  тлевшие
угли, поджарил на огне  подстреленного  накануне  вечером  зайца.  Завтрак
подкрепил его и подбодрил. "Надо будет вершу сплести да рыбы  наловить,  -
решил он. - Но это когда уже до Днепра дойду".
     Он по-хозяйски забросал костер  болотной  тиной,  чтоб  не  случилось
пожара, вымыл руки и, проверив свой шест  -  не  треснул  ли,  неторопливо
тронулся дальше, перебираясь с кочки на кочку. Прежде  ему  казалось,  что
болото не очень обширно, а вышло иначе. Уже и солнце поднялось  высоко,  а
Богдан все мог выбраться на сухое место. Заболоченный лес  становился  все
глуше, все чаще  попадались  гиблые  топи  с  торчащими  из  них  мертвыми
стволами деревьев.
     "Неужто я так круто завернул к полудню, что топчусь на одном месте? -
начал тревожиться Богдан. - Так ведь Ярило - все с одной стороны светит, я
ему навстречу иду..."
     Нет, он не ошибся. Лес посветлел, среди болота  все  чаще  появлялись
островки, сухие, прочные, даже с муравейниками, а муравей - известное дело
- сырости не любит. Дохнуло свежим ветерком,  пахнущим  луговыми  цветами.
Богдан выбрался на протоптанную кабанами тропку.  Все  также  чавкала  под
ногами болотная жижа, но почва под нею стала тверже, надежнее.
     Вдалеке, в той стороне, куда держал путь Богдан, послышался протяжный
трубный  звук.  Вскоре  он  повторился.  Что  бы   это   значило?   Богдан
остановился, прислушался, зорко, вглядываясь в зеленые заросли.
     Затрещали ветки, плеснула вода. Из чащи леса вырвалась темная  масса,
ринулась через  болото  невдалеке  от  Богдана,  ломая  камыши  и  молодые
деревца. Он узнал могучего лесного красавца тура. Бык тяжело дышал, голова
его была опущена, из крутого загривка торчала стрела с красным  оперением.
Раненый, отбившийся от стада тур уходил в чащу.
     Богдан вздрогнул: за туром гнались люди, вышедшие на лов. Кто  они  -
враги или  друзья?  Впрочем,  в  такой  глухомани  хазарам  или  печенегам
неоткуда взяться, а русичи ему не страшны - здесь уже Полянская земля.  Но
на всякий случай Богдан притаился  в  кустах,  решил  выждать,  что  будет
дальше.
     Всполохнулась стая уток, с шумом пролетела  над  самой  его  головой.
Вдруг невдалеке заржал конь. Ржание было жалобное, тревожное.  Конь  будто
призывал на помощь, и Богдан, мутно  догадываясь  о  том,  что  происходит
неподалеку от него, отбросил все опасения и выбрался  из  своего  укрытия.
Опираясь на шест, он кинулся вперед, перепрыгивая с кочки на кочку.  Перед
ним открылась поляна, укрытая ковром из цветов. Сочная  зелень  прикрывала
коварную  трясину,  где  сейчас  бился  белый  конь   в   богатой   сбруе,
перепачканной бурой тиной.  Задние  ноги  его  увязли  по  самый  круп,  а
передними он бил по болотной жиже, пытаясь найти опору. Воин в  заляпанной
грязью холщовой рубахе, с мечом и отделанным золотом колчаном,  выбравшись
из седла, почти висел на кусте ивняка, стараясь вытянуть коня за повод.
     - Эге-е-ей! - крикнул Богдан. - Держись, друже! Иду на подмогу...
     В несколько прыжков он достиг края трясины. Выхватил  из-за  голенища
нож, тот самый, что когда-то отковал под присмотром отца, принялся  рубить
ветки ивняка,  охапками  кидать  их  незнакомцу,  с  трудом  удерживавшему
конский повод.
     - Вот, возьми, легче рубить будет, - незнакомец, балансируя на кочке,
выхватил из ножен и кинул Богдану свой меч.
     Это был добрый харалужный меч старинной работы, тяжелый и острый. Под
его ударами повалились ближние молодые деревца. Скоро целая гать  возникла
перед тем местом, где конь, перестав биться, терпеливо ожидал спасения.
     - Под коня, под брюхо ему подпихивай, - забыв о том, что  он  простой
смерд, а перед ним  воин,  может,  даже  княжеский  дружинник,  командовал
Богдан, подтаскивая все новые срубленные деревца и ветки. - Да шевелись  и
повод не отпусти!
     Незнакомец послушно выполнил его приказ.  Теперь  они  начали  тянуть
коня вдвоем.
     - Ну, нажми, Кречет, нажми еще! - приговаривал, будто упрашивая коня,
его хозяин.
     Конь напряг все силы, рванулся и через мгновение уже стоял на твердой
земле. Он по-собачьи стряхнул с себя ошметки грязи и болотной тины, поднял
голову и торжествующе заржал.  Ему  неожиданно  откликнулся  другой  конь.
Из-за густых лапистых елей на поляну выскочили несколько всадников в ярких
епанчах. Один из них ловко соскользнул с седла.
     - Прости, княже, потеряли тебя... С  пути  сбились,  как  гнались  за
туром, - хотели обойти болото...
     Богдан с опаской посмотрел на  витязя,  на  которого  он  только  что
покрикивал. Князь! Неужто сам Святослав, сын Игоря?
     Князь был такого же роста,  как  и  Богдан,  такой  же  коренастый  и
мускулистый. На бритой голове - длинный клок волос, прикрывающий левое ухо
с золотой серьгой. Вислые усы обрамляют властный,  твердо  сжатый  рот.  А
ясные голубые глаза из-под сдвинутых выгоревших бровей смотрят насмешливо,
хитровато.
     - Было бы худо тебе, воевода Борислав, кабы не отвел мой гнев от тебя
сей отрок. Он мне Кречета пособил вытянуть из трясины, спас верного  моего
товарища... Как звать-то тебя, добрый молодец? -  резко  повернулся  он  к
своему новому знакомому.
     - Богданом... - упавшим голосом ответил тот.
     - Какого роду племени?
     Богдан неопределенно пожал плечами.
     - Из древлян, видать? А в гридни ко мне пойдешь?
     Богдан  посмотрел  на  воеводу,  которого  князь  назвал  Бориславом.
Почудилось в нем что-то  знакомое:  неужто  это  тот  самый  Борислав?  Но
раздумывать было некогда, князь ждал ответа.
     - Пойду, княже. Буду служить тебе верой и правдой.
     Ему все равно некуда было податься. Может, это и есть его  доля,  та,
что он искал?


     Гридень Богдан не любил рассказывать о своем прошлом. Товарищи  и  не
допытывались, достаточно было того, что сам князь  привел  его  однажды  к
ним, сказал: "Вот вам еще один вой храбрый".
     Гридни днем при князе и ночью его покой оберегают. Они его  щит,  они
его и  десница  карающая.  Если  кто  князю  не  люб  -  не  миновать  ему
повстречаться с гриднями. Верой и правдой,  а  когда  и  неправдой  служат
гридни своему владыке, князю киевскому.
     Богдана в гридне одели, обули, коня и меч дали, каждый день  он  сыт.
Сотник Путята, старший над гриднями, благоволит к нему.  Что  еще  надобно
простому смерду? Ко всему тому он, выросший в  дремучих  лесах,  в  глуши,
попал в стольный город Киев, на самую Гору, где княжьи хоромы, где дружина
старшая, где бояре со Святославом и старой княгиней  Ольгой  думу  думают,
как устроить и сберечь Русскую землю.
     Что еще надобно Богдану? А его все кручина гложет. Не может он забыть
ни Рославу, ни родное городище с  кручей  над  Тетеревом.  Уплыл  Рославин
венок в далекое Русское море, жизнь Рославина вспыхнула костром над  рекою
и погасла. Ничего не  осталось...  Рассчитался  Богдан  с  посадником,  но
любовь свою вернуть он уже не в силах. И забыть - тоже. Да и как забудешь,
когда каждый день у него на виду  сын  Клуня,  молодой  воевода  Борислав,
княжий любимец. Быстрый, статный, лицом пригожий, совсем не  такой,  каким
был посадник, а все-таки сын его, Богданова врага заклятого. Пройдет  мимо
Богдан, скользнет по нему взглядом и не догадывается, кто он  такой,  этот
гридень.  Разве  упомнить  воеводе  каждого  смерда,  с   кем   доводилось
встречаться в родном городище?
     А Богдану каждая такая встреча  -  мука.  Но  никак  не  разойтись  с
воеводой. Легче стало на сердце, когда узнал он о  предстоящем  походе  на
хазар. Сеча его не страшила, тягот походных он не боялся, а дальняя дорога
уведет от родных мест и связанных с ними горьких воспоминаний.
     Пока киевское войско готовилось к войне  с  хазарами,  произошло  еще
одно событие.
     Черниговский воевода Претич с отборной дружиной по велению Святослава
ранней осенью выступил в поход. Он шел подчинять непокорных вятичей  с  их
молодым князем Войтом, не пожелавшим стать под руку Киева. "Мне все едино,
кому платить по шелягу от дыма - что хазарам,  что  Святославу,  -  дерзко
похвалялся Войт перед киевскими послами. - Только хазары пришли за данью и
ушли, а Киев подомнет всю мою землю. Не  хочу,  чтоб  стала  она  вотчиной
Святослава, чей род моего не древнее!"
     Не корысти ради надумал киевский князь прибрать к рукам Вятскую землю
- как и Ольга, из малых княжеств и земель собирал он  Русь,  хотел,  чтобы
стала она великой и могучей, неподвластной никакому  врагу.  Но  не  желал
знать про то  своенравный  Войт,  ему  своя  рубаха  ближе  к  телу,  своя
вольность всего дороже. И повел Претич  на  него  дружину,  повел  русских
воинов на русичей.
     Из  Чернигова  двинулся  Претич  к  верховьям  Десны,  за  Дебрянским
городищем перешел реку,  сбив  заставы  неприятеля,  и  вступил  на  землю
вятичей. Через дремучие леса с боем пробивался он вглубь  владений  Войта.
Там, где сливаются Ока и Угра, решил дать  ему  бой  князь  Войт,  заранее
разбил свой стан и поджидал черниговского воеводу. Но хитрый Претич обошел
Войта с севера, переправился через Угру и ударил по  вятичам  с  тыла.  Не
устояли воины Войта, дрогнули, а отступать некуда:  две  полноводные  реки
дорогу закрыли.  Получив  известие  от  Претича  о  победе  над  Войтом  и
замирении с ним, Святослав  послал  к  воеводе  гонца  с  наказом  строить
осадные орудия пороки и весною по Дону с частью воинов на лодьях отправить
их к Саркелу, хазарской крепости, под стенами  которой  князь  рассчитывал
быть к тому времени. Коль вятичи захотят выступить против  хазар  -  пусть
тоже выступают. Самому Претичу надлежало с остальной дружиной  пройти  еще
до земли камских болгар, принудить их к союзу против Хазарии, а затем  без
промедления возвращаться в Чернигов и зорко следить за Киевом: если  какая
угроза возникнет - поспешать на помощь к киевскому воеводе Добрыне.


     Выступление намечалось ранним майским утром. Еще  накануне  княжеская
дружина переправилась на левый берег Днепра на  лодьях  и  паромах.  Здесь
воины разбили бивак. Всю ночь, будто в праздник Купалы, пылали костры  над
широкой рекой.  Дружинники  спали,  положив  под  голову  кто  седло,  кто
дорожную котомку, а кто и просто кулак. В ночи перекликалась  бодрствующая
стража, тихо ржали стреноженные кони.
     Князь провел ночь с воеводами,  совещаясь  перед  походом.  Вполглаза
спали гридни, готовые вскочить по первому  княжьему  слову.  На  рассвете,
едва порозовело небо, Святослав был уже на береге Днепра.
     Могучая река сонно  ворочалась  в  песчаном  ложе.  Утренний  ветерок
согнал с водной глади редкие клочки тумана,  покрыл  ее  морщинками  ряби.
Вздохнула волна, набегая на песок.
     Богатая лодья отчалила от правого, киевского, берега.  Гребцы  дружно
налегали на весла. Солнце,  поднявшееся  над  соснами,  озарило  лодью,  и
горячими   угольями   вспыхнули   вспыхнули   на   ней   червленые    щиты
воинов-гребцов. Святослав знал: то плывет его мать, великая княгиня Ольга.
Он спешился, передал повод Кречета  гридню  Богдану  и,  мягко  ступая  по
темному, влажному песку, спустился к самой воде. Его воеводы  остановились
чуть поодаль.
     Лодья шла быстро,  легко  разрезая  острым  носом  днепровские  воды.
Вскоре она, зашуршав днищем по песку, остановилась у левого берега. Тотчас
в нее скинули дощатые сходни. Воевода Добрыня, первым ступив на них, помог
сойти на берег княгине. Маленькая, сухонькая, не по летам подвижная, Ольга
была одета строго, как черница. Глаза ее пронзительно оглядели сына.
     - Здрава  будь  княгиня!  -  почтительно  склонил  голову  перед  нею
Святослав. Взгляд его потеплел, при виде  матери,  ласково  задержался  на
сыновьях,  державшихся  поближе  к  княгине,  и  равнодушно  скользнул  по
чернобровому лицу жены Предславы.
     Все подметила старая княгиня, но ничем не выдала своих чувств.  Ровно
и приветливо сказала в ответ:
     - Здрав будь, князь. Готова ли твоя  дружина  к  походу?  День  будет
добрым по всем приметам, в самый раз  сегодня  поход  начинать.  С  богом,
сыне!
     - Все готово. Трогаем, матушка.
     Ольга коснулась пальцами золотого византийского креста, что  висел  у
нее на груди, беззвучно зашевелила губами,  вымаливая  удачу  для  сына  у
нового, христианского бога. Сын ее смотрел вдаль, на Киев, орлиными своими
глазами, отыскивая  там,  над  кручей,  Перуна-громовержца,  давнего  бога
войны, покровителя русских дружин. У матери и у сына была разная вера,  но
молились они об одном: об удаче для Русской земли.
     Здесь, на берегу, под старым осокорем, Святослав простился со  своими
близкими. Кречет уже приплясывал нетерпением,  грыз  удила,  а  князь  все
медлил. Еще один взгляд на тот берег, на Киев, что раскинулся  на  высоких
холмах, на людей, столпившихся за перевозом, там, где когда-то старый  Кий
начинал закладывать свое княжество. Сердце сладко и  печально  заныло,  но
князь был воином, он тряхнул головой, отгоняя непозволительную для  витязя
слабость, протянул руку к поводу и, не касаясь  рукою  луки  седла,  ловко
вскочил на коня.
     Кречет присел на задние ноги,  будто  красуясь  перед  всеми,  заржал
весело и задорно, ему отозвались другие кони.  И  загудел  народ,  замахал
шапками там, за перевозом. Киев желал своей дружине  победы  над  исконным
врагом. Прощальный гомон прокатился и по этому берегу.
     Князь и не заметил, когда  успели  переправиться  сюда  многие  сотни
киевлян - старики, женщины, дети. Все его помыслы были уже далеко от Киева
- за Дарницей, там, где начиналось  чужое  и  враждебное  Дикое  поле.  Он
махнул на прощание рукою своим близким и тронул коня.
     Зашевелилось чело дружины во главе с воеводой  Бориславом.  Сотня  за
сотней, стремя к стремени, двинулись конные  воины.  Пешие  ратники  ждали
совей очереди. Скрипела сбруя, звенело оружие, ржали кони. А над всем этим
шумом и гамом взлетали, будто чайки над разоренным  гнездовьем,  тревожные
женские выкрики. Голосили холопки и боярыни, жены  смердов,  записанных  в
пешую рать, и жены знатных воевод.
     Только старая княгиня молча смотрела вслед шумному  людскому  потоку,
ощетинившемуся копьями, над которым колыхалось знамя ее сына: два таких же
копья, скрещенных на голубом, небесном поле. Глаза  Ольги  впились  вдаль,
затуманенную пыльной дымкой. Что они видели там, на пути киевской дружины?



                                    2

     За  Дарницей,  Ольгиным  селом,  кончился  сосновый  бор,  и  дорога,
вырвавшись  на  простор,  запетляла  между  песчаными   холмами,   кое-где
прикрытыми терновником и будяками.  Пески  наползали  на  дорогу,  конские
копыта взбивали их, поднимая клубы пыли, и эта пыль ложилась  серым  слоем
на разгоряченные лица конных дружинников и пеших ратников, делая их строже
и суровей. Потом пески днепровские приотстали, впереди показалась  зеленая
дубрава - будто островок среди степного моря.  Прижавшись  к  ней  спиною,
стоял у дороги погост - небольшое сельцо, огражденное  земляным  валом  со
стеной из заостренных наверху кольев. Здесь  денно  и  нощно  бодрствовала
вооруженная  стража  следившая  за  тем,  чтобы  степняки  не   подкрались
незаметно к днепровским переправам, к стольному Киеву.
     Немолодой темнолицый сотник, старший над стражей, степенно поклонился
князю и воеводам, приглашая их въехать  через  распахнутые  ворота  внутрь
погоста. Но Святослав, остановив коня возле сотника, заезжать в ворота  не
стал. Его цепкий взгляд следил за проезжавшими по дороге дружинниками.
     Поток воинов, сначала конных, а затем  и  пеших,  размеренно  катился
мимо него. За погостом дорога  раздваивалась:  к  северу  она  уходила  на
Чернигов и Любеч, а к югу тянулся старинный Залозный шлях - путь на Дон  и
Сурожское море,  по  которому  испокон  веков  тащились  неуклюжие  мажары
полянских смердов, запряженные  волами,  к  Сивашу  за  солью,  путь,  где
находили удачу и гибель торговые гости разных  стран,  где  многие  тысячи
конских и воловьих копыт выбивали и не могли выбить до конца  седую  траву
емшан и упрямый подорожник.
     Киевская дружина сворачивала на Залозный шлях.
     Сотник молчал, выжидая, что скажет князь.
     - Вели подать мне воды напиться, - Святослав вытер ладонью вспотевший
лоб, отер руку о потемневшую от пыли и пота холку Кречета.
     - Вода у нас добрая, ключевая, - отозвался  сотник  и  зычно  крикнул
одному из своих воинов: - Воды князю! Да поскорее!
     Отдав приказание, он снова умолк,  разглядывая  Святослава.  Кажется,
давно ли прискакал сюда, на погост, совсем юный  княжич  со  своим  старым
дядькой. А теперь, гляди ж ты, витязь! Идут годы, идут...
     - Что молчишь? - насупился Святослав. - Докладывай, как служба  идет.
Давно ли видали степняков?
     - Печенегов давненько не видать в наших краях,  с  прошлой  осени.  А
хазары, с полсотни, нынче утром проскакали вон там, за  пригорком.  В  той
стороне село Криница, боюсь, как бы там беды не натворили...
     - А пошто ж не послал туда своих воев? -  князь  еще  больше  сдвинул
брови к переносице. - Пошто сам туда не поскакал? Живота своего пожалел?
     Лицо сотника налилось  кровью,  его  тяжелые  узловые  руки  стиснули
рукоять меча. Он хотел резко ответить князю,  но  подбежавший  воин  подал
Святославу большой, выдолбленный из дерева ковш, князь, макая усы в  воду,
стал жадно  пить,  покрякивая  от  удовольствия  -  до  того  была  хороша
родниковая холодная водица! - и сотник, успев остыть, молвил уже спокойно,
без обиды:
     - Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с  толком.  Да
ведь воев у меня - как кот наплакал!  Только-только  хватает,  чтобы  себя
оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они  у
нас, в погосте, на ночевку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а  в
село куда послать полсотни воинов? Я  ж  тогда  сам-один  на  весь  погост
останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они  уже  тут  как  тут.  То
большая орда, то малая. Нету от них спокоя...
     А дружина киевская все шла и шла. Мерным шагом,  как  ратаи  в  поле,
двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах  и  шеломах,  с
мечами и луками,  а  кто  и  с  тяжелыми  шестоперами.  Поляне,  северяне,
кривичи, древляне... Сыны земли Русской, ее кормильцы и защитники.
     Снова пошла конница, во главе ее  -  воевода  Свенельд,  правая  рука
киевского князя.
     Сотник умолк, с завистью глядя на такую  силу.  Святослав  перехватил
его взгляд.
     - Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. -
А нам - вперед, путь не близкий...
     - Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил...
     Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные
сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой  ушли  далеко  за  пределы
невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со
своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом
рядом с гнедым конем воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не  проронили  ни
слова, только понимающе оглядели друг друга.
     Их лица охлаждал  набежавший  с  востока  ветер.  Ветер  с  хазарской
стороны...
     Войско шло через порубежные  земли,  по  тем  местам,  где  проходила
зыбкая и неустойчивая  черта,  отделявшая  оседлую  трудолюбивую  Русь  от
хищного и враждебного мира кочевых орд,  от  неизвестности,  в  любой  час
грозившей огнем и сабельным ударом. Ровные поля  чередовались  с  холмами,
луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками.  Все
реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки,  робко  жавшиеся
друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза.
Заслышав шум проходящего войска,  выходили  к  Залозному  шляху  смерды  в
драных рубахах и свитках, выбегали женщины и дети. И малые и старые  чинно
стояли у дороги и, прикрывая глаза от слепящего солнца, глядели и  глядели
на   клубящийся   пылью   поток   конных   и   пеших   воинов.    Светлели
напряженно-встревоженные лица людей, в глазах  зажигалась  надежда:  может
быть,  это  войско  прогонит  степную  нечисть,  даст  свободно  вздохнуть
простому люду, избавит его от хазарских набегов?
     Поглядывая на солнце, неуклонно совершавшее  свой  извечный  путь  по
синему безоблачному небу,  князь  определял  время  привала  и  приказывал
дружине остановиться на отдых. Он выбирал места у речек, где можно напоить
и людей и коней. Дружина отдыхала, но дозорные густой цепочкой -  чтоб  ни
один степняк не проскользнул! - окружали место привала.
     Все  дальше  к  югу  уводила  от  Киева  русских  воинов  утоптанная,
укатанная за столетия дорога. Маячили  по  бокам  ее  курганы,  оставшиеся
здесь  как  память  о  древних,  давно  исчезнувших  народах.   Все   реже
встречались рощи и человеческое жилье, вытесненные степным раздольем.
     Перед вечером, когда  на  горизонте  возникла  лиловая  дымка,  князь
посоветовался с воеводами и велел дружине  сворачивать  влево  к  востоку.
Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им
по грудь.
     А навстречу дружине с востока тянуло гарью.
     Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый
трудный! - невольно  подтянулись,  возбужденно  переговариваясь  и  бросая
вперед беспокойные взгляды. Может,  скоро  встретится  неприятель?  Может,
скоро сеча?
     Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник,  видевший  хазар:
степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.
     Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном, расшитым
звездами. И почти сразу же посветлел  восток,  будто  раньше  срока  решил
подняться Ярило.
     - Горит! - бросив на  зарево  тревожный  взгляд,  воскликнул  воевода
Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары...
     - Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.
     - Так там же люди... Помочь им надо! Кто живой остался, может  успеем
из полона вызволить... Дозволь, княже, взять  сотню  воев,  я  мигом  туда
доскачу!
     Князь махнул рукой:
     - Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже свое дело сделали, ты со
своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо.  -
Хазары! Немало они русского люда загубили... Надобно не ту орду, что  одно
село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой...  Все
дерево - под корень! Так и мы Хазарию...
     Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошел
по ней огонь, там, где посуше, выжег все, и стерни не оставил. В  низинках
жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто
жалуясь на свою горькую долю.
     За бугром, где поднялись темнокорые осокори, за садом,  раскинувшимся
по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, еще пышущих  жаром,
лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с
закопченным ликом мрачно взирал на то, что осталось от еще недавно  живого
села. А у ног его, на маленьком пятачке,  уцелевшем  от  пламени,  лежала,
раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая  в  последнюю
минуту защиты у своего бога. Из спины ее, под лопаткой, торчала  хазарская
стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода...
     Гридень Богдан вслед за князем объезжал мертвое село.  В  его  сердце
теплилась надежда на то, что встретит  он  здесь  хоть  одну  живую  душу.
Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону.  Из-под
конских копыт метнулся кудлатый рыжий пес, отскочил и завыл, подняв голову
к небу. Под обгоревшим тыном Богдан  увидел  мертвых  русича  и  хазарина.
Молодой русоволосый отрок в разорванной  рубахе  и  коренастый  степняк  в
старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг  друга  в
последней, смертельной схватке.
     "Добрый был бы воин", - подумал Богдан  об  отроке.  Но  мертвого  не
вернешь к жизни, как не вернешь и ту женщину, что молила о защите грозного
Перуна. А скольких хазарские воины увели с собой в неволю, на тяжкие муки,
что горше лютой смерти! И невольно  стиснул  кулаки  Богдан,  крепче  сжал
повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с  хазарами,
помериться с ними силой, отплатить врагу за муки русских людей. Свое  горе
перед горем людским потускнело.


     Но еще много дней шло русское войско, выйдя на  дорогу,  протоптанную
торговыми караванами от Русской земли до  далекого  Саркела.  Тянулся  тот
путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая ее  от
края до края, огибая крутые курганы. Степь  казалась  безлюдной  -  только
табун тарпанов или  сайгаков  промчится,  уходя  от  дозоров,  и  скроется
вдалеке. А в небе кружили орлы и  коршуны,  они  видели  дальше  дозорных:
впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники  на  низкорослых
лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони.  Это  хазары  и  печенеги
издали следили за продвижением Святослава.
     Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам.  Он  и  в  дозоры
ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие  думы  отступали
перед видом бескрайней степи, еще не утратившей  сочных  весенних  красок.
Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.
     Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались
разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под  шестьдесят  -  был
тверд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто  вступал  в  споры  с
князем, и  двадцатисемилетний  Святослав,  выросший  под  опекой  воеводы,
терпеливо  выслушивал  наставления  старика,  хотя  и   поступал   нередко
по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов,
разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда  не
таили обид, высказывали их прямо. И все  знали:  в  любом  деле  Святослав
может положиться на старого воеводу.  Свенельд  в  сече  с  врагом  всегда
старается заслонить собой своего воспитанника, а тот готов принять на себя
удар, предназначенный Свенельду.
     Полной  противоположностью  наставнику  князя  был  молодой   воевода
Борислав. Он ничем  не  напоминал  своего  отца  Клуня.  Это  был  человек
открытого нрава, горячий, вспыльчивый и щедрый. Высокий,  чернобровый,  он
тщательно, не в пример князю, следил за своей  внешностью,  любил  нарядно
одеваться, ни у одного воеводы  не  было  такого  богатого  оружия,  такой
дорогой конской сбруи. Святослав прощал  ему  эту  слабость  за  отчаянную
отвагу и дерзость в бою.
     Зная горячий  нрав  Борислава,  князь  чаще  всего  доверял  молодому
воеводе  засадный  полк:  тот  с  малой  дружиной  мог  опрокинуть   вдвое
сильнейшего неприятеля и гнать его, пока останется кого рубить.
     Князь Святослав приближал к себе людей смелых, решительных,  дерзких.
Самым талантливым дружинникам - недавним смердам, показавшим себя на  поле
брани, он доверял командование сотнями  и  тысячами  воинов,  несмотря  на
глухое недовольство боярской Горы. И молодого Борислава сделал воеводой не
за отцовы заслуги.
     А  толстого  чванливого  Вуефаста  князь  недолюбливал.  Сорокалетний
Вуефаст уже много лет ходил в воеводах, хорошо знал ратное  дело.  Был  он
важным и медлительным, как и его конь - толстоногий, с  широким  крупом  и
могучей  грудью.  Знал  Святослав:  прикажи  Вуефасту  возглавить  чело  и
отражать натиск любого врага - будет стоять до последнего дыхания,  ни  на
шаг не отступит. Но чересчур деловито, не спеша воевал Вуефаст,  и  именно
эта неторопливость не по душе была решительному князю.
     А был еще воевода Перенег, маленький сухонький и желчный человечек  с
подслеповатым левым глазом - память о  печенежской  стреле  -  и  длинными
узловатыми руками. Не силой,  не  отвагой  брал  этот  воевода  в  бою,  а
хитростью. Он, как никто  другой,  горазд  был  на  всякие  выдумки,  умел
одолеть врага малой кровью.
     Воевод подпирали тысяцкие, Богдан уже знал некоторых из них:  Гюряту,
Колывана, Ратибора, Стрыгу. За  ними  шли  сотники  -  среди  них  Путята,
старший над гриднями, - десятники, все, кто командовал рядовыми воинами  в
многотысячном войске русичей.
     После Свенельда ближе всех к  Святославу  воевода  Борислав.  Богдану
довелось услышать, как он рассказывал князю о гибели своего отца.
     - Знал бы, кто тот головник, что жизни его лишил, все жилы бы из него
вытянул! За кровь родную отомстил бы... Отец мой хоть и крут бывал, но  не
могу забыть его, снится мне по ночам, требует отмщения. А кому мстить-то?
     Тяжелая рука Борислава крепко стиснула  богато  изукрашенную  рукоять
меча.
     - Надо бы прилюдно покарать того смерда, чтобы другим неповадно  было
разбой творить, - жестко сказал князь. -  Что  станется  с  нашей  землей,
ежели  каждый  холоп  руку  поднимет  на  своего  хозяина?  Смута   пойдет
великая... Недосуг мне сейчас, друже мой любимый, розыск начинать  -  ушли
мы от родных мест далеко. Воротимся  -  прикажу  найти  того  смерда.  Под
землею разыщем, коли жив он!
     - Спасибо, княже! - с благодарностью склонил голову  Борислав.  -  Ты
всегда был добр ко мне.
     - Так мы ж с тобой сколько каши съели из одного казана!  -  засмеялся
Святослав. - А перед дядькой Асмудом сколько  раз  ты  на  себя  мою  вину
принимал...
     Он дружески охватил Борислава за плечи.
     Все это видел и слышал Богдан. В первый раз он почувствовал  симпатию
к молодому воеводе и нечто вроде сожаления: такого доброго  молодца  лишил
отца! Но разве тот отец был человек? Лютый зверь!
     А что если Борислав узнает в  гридне  своего  кровника?  Впрочем,  до
конца похода Богдану нечего опасаться. Да и все  ли  они  доживут  до  его
конца, все ли вернутся на отчую землю?


     Темная, безлунная ночь раскинулась над степью, над тревожно притихшим
Доном. Звезды Перунова  Пути,  перепоясавшего  небо,  казались  отблесками
костров, мерцавших на земле там, где бодрствовала стража, охранявшая покой
русских воинов.
     Полки князя Святослава обложили далеко  выдвинутый  на  запад  заслон
Хазарии - крепость Саркел. Скоро по Дону на лодьях должна  приплыть  пешая
дружина вятичей, а с  нею  пороки  -  тяжелые  стенобитные  машины.  Тогда
начнется приступ.
     Князь, положившись на воеводу Свенельда, решил отдохнуть до света. Он
раскинул на траве конскую попону,  остро  пропахшую  потом,  подложил  под
голову седло, отполированное в частых походах еще  совсем  юным  княжичем.
Земля, прогретая за день горячим солнцем, и сейчас была теплой,  ласковой.
Не верилось, что, может, завтра  ее  будут  безжалостно  топтать  пешие  и
конные дружины, поливать своей кровью. Сон не шел к Святославу.  Рядом,  в
нескольких шагах, хрупал овсом, засыпанным в торбу, княжий любимец - белый
конь Кречет. О чем-то шептались рынды, отроки,  в  первый  раз  хлебнувшие
походного ветра. Слышался хриплый голос Свенельда, наставлявшего тысяцких.
     Святослав улыбнулся, отчетливо представив сухое, задубленное  солнцем
и ветрами лицо старого воина, крючковатый нос над  седыми  усами,  сердито
прищуренные глаза. Лучше Свенельда воеводы не сыщешь,  в  ратном  деле  он
крепок, недаром еще при князе Игоре ходил на Царьград  и  к  Джурджанскому
морю,  с  княгиней  Ольгой  осаждал  Искоростень,  молодого  княжича  учил
уму-разуму. У Свенельда своя дружина, не меньше  княжеской,  села,  Ольгой
пожалованные, на Роси и на Суле.  Боярин,  сколько  добра  в  хоромах!  Но
другим боярам, таким, как Вуефаст или оставшийся  в  Киеве  Бурун,  он  не
чета. Все дружине своей отдаст, для Киева, для земли Русской.
     Пусть поворчит воевода, он не о себе, о деле общем печется...
     Общее дело... Вспомнилось Святославу, как  не  легко  начиналось  его
княжение. Смутное время было, тревогой полнилось  сердце  молодого  князя,
принявшего Киевский стол от больной, стареющей матери. Отец  его  Игорь  и
мать Ольга многое сделали, чтобы объединить Русскую землю,  чтобы  собрать
воедино близкие по крови племена. Но молодая Русь еще не успела окрепнуть,
набрать полную силу. А со всех сторон ее  окружали  разные  страны,  чужие
народы. Многие из них были не прочь нажиться за счет  Русской  земли.  Как
поладить с одними, как разбить наголову других, чтоб не грозили оружием?
     Молодой князь окидывал мысленным взглядом сплотившиеся  вокруг  Киева
земли, старался заглянуть дальше, за окраины, за пограничные столбы.
     Северное  крыло  Руси  -  Новгородская  земля,  гордая,  своенравная,
раскинувшаяся до самых варяжского и Ледяного морей. По ряду,  заключенному
с княгиней Ольгой,  новгородцы  платят  немалую  дань  Киеву:  две  тысячи
серебряных гривен. Но главное не это - Новгород вроде щита для Киева,  для
всей Руси. С севера  над  ним  нависли  Свиония,  Норвегия,  Дания,  земли
населенные воинственными викингами-варягами.
     Не сидится на месте хищным варягам.  Корабли  варяжских  воевод-ярлов
бороздят северные и южные моря, с боем  берут  чужие  города,  захватывают
золото, серебро, пленников: конунг Канут из года в год со своими дружинами
орошает кровью Англию, заставляет откупаться короля Эдгара.
     Франки трепещут перед варягами, дрожат перед  ними  страны  и  города
Средиземного моря. Великий Рим чувствует себя беззащитным, когда  к  Тибру
приближаются корабли воинственных северных бродяг.
     Рвались они и к  Новгороду.  Викинги  из  Свионии  пытались  овладеть
столицей северной Руси. Ярл Рюрик объявил себя  владыкой  этой  земли,  но
вынужден был отсиживаться у Ладоги. А Новгород и ныне стоит крепко.  Он  -
надежный щит против варягов. Севера нечего опасаться.
     Полоцкая земля... Болотистый, лесной негостеприимный край,  с  трудом
освоенный людьми русскими, он издревле тянулся и к Новгороду, и  к  Киеву.
Но княжит в Полоцке  варяг  Регволд,  чье  сердце  открыто  лишь  западным
соседям - германцам и франкам.
     Там, в западной стороне, все большую силу набирает Оттон I. Отец его,
Генрих I Птицелов, довольствовался титулом  короля,  сын  же  провозгласил
себя германским императором. У Оттона завидущие глаза и  руки  загребущие.
Он ходил походом на Рим, а сейчас уже и Полоцку  подтягивает  дружины.  Не
удалось в свое время  копьем  взять  город  -  завязал  дружбу  с  варягом
Регволдом, на свою сторону тянет.
     Но чем дальше к югу, тем больше германских  полчищ.  Они  уже  начали
свое тысячелетнее "устремление на восток". Рыцари императора Оттона топчут
копытами  коней  Чехию,  вместе  с  папскими  легатами  мечом  и   крестом
завоевывают ляшские земли. И еще не  ведает  Святослав,  что  скоро  князь
Польши Мешко I переметнется в стан завоевателей и повернет свои  полки  на
Русскую землю, на червенские города - будущую Галицию.
     Венгрия -  Угорская  земля...  С  кем  она,  родина  Предславы,  жены
Святослава?  В  соседних  краях  пылают  военные  пожарища,   а   Угорщина
безмолвствует. Зализывает раны после войны с германцами.
     Близка Руси по духу и крови Болгария. Но  ныне  отвернулся  от  Киева
кесарь Петр, возобновил союз с Византией, давним недругом Русской земли. В
Константинополе правит теперь Никифор, прославленный полководец,  отважный
и хитрый. Опасаясь западных соседей, он не может двинуть свои  легионы  на
Русь, только степняков подталкивает на Киев. А что он завтра надумает?
     Вот они, соседи на севере и на западе. Добрый или худой мир  с  ними,
но Киев его поддерживает. А на восходе и полудне - орды степняков. С  ними
и договориться трудно. Вот уже триста лет откупаются окраинные земли  Руси
от хазар, платят дань  Хазарии.  Оружием  отбиваются  от  камских  болгар,
торков и печенегов, большой кровью сберегают свои рубежи.
     Самый жадный народ среди степняков - хазары.  При  прежнем  правителе
их, Аароне, полегче было - тому лишь  бы  дань  вовремя  выплатили.  Он  и
русских гостей через свои земли пропускал, за долю военной добычи разрешал
проходить русским дружинам к Джурджанскому морю,  в  мусульманские  земли.
Нынешний властитель Хазарии Иосиф от жадности  голову  потерял.  Мало  ему
десятины, что с гостей берет, стал захватывать  торговые  караваны.  Снова
начались хазарские набеги на порубежные русские земли.
     Хазарские владыки свили свое паучье  гнездо  на  Итиль-реке,  тем  же
именем свою столицу назвали, а оттуда сети раскинули до самых Ясских гор и
Корсунь-Херсона на юге, все Дикое  поле  оплели,  землю  русского  племени
вятичей данью обложили, камских болгар подмяли. Киеву откупаться от  хазар
приходится. А сила их в чем? В том, что за хазарами греки стоят, ромеи.
     Едва только стала крепнуть Русь, как за спиной у нее, в тылу у Киева,
стали появляться византийские военачальники - советники у хазар  и  других
кочевников. В излучине Дона,  на  торговом  пути,  поднялись  белокаменные
башни-вежи Саркела, перекрыли дороги гостям киевским.  А  строил  крепость
ромей Петрона, опытный зодчий.  Теперь  если  надобно  торговому  каравану
пройти - откупайся, гость, десяятиной, не хочешь платить - на себя пеняй.
     Немало зла чинили Русской земле и печенеги. Сколько они полянских сел
разорили, сколько людей загубили и в полон  увели!  И  хазар  и  печенегов
подталкивала на Русь Византия. Знал Святослав, что не миновать ему войны с
ромеями, - давно пора счеты свести, да и выход получить к  Русскому  морю.
Но, не свалив Хазарию, нечего и помышлять о походе на  Византию:  поведешь
дружину к Дунаю, а сзади ножом в спину ударят.
     Молодой  князь,  приняв  у  матери  Киевский  стол,   немедля   начал
готовиться к войне с хазарами. Но  сперва  отбил  у  Хазарии  ее  данников
вятичей и камских болгар. Только после этого русское войско вышло в  Дикое
поле.
     Хазарская крепость Саркел располагалась на левом берегу Дона,  в  том
месте, где река, словно туго натянутый лук, выгибалась  в  сторону  Киева.
Крепость занимала часть берегового мыса, охваченного излучиной реки.  Этот
мыс был превращен в остров широким и  глубоким  рвом,  отрезавшим  его  от
прилегающей части берега. Самое острие мыса,  пологое  и  невысокое,  тоже
было прорыто рвом. За рвами и высокими земляными валами возвышались мощные
стены, сложенные  из  белого  кирпича.  По  углам  крепости,  имевшей  вид
несколько вытянутого с севера  на  юг  прямоугольника,  и  вдоль  ее  стен
поднимались массивные четырехугольные башни,  грозно  глядевшие  на  степь
узкими бойницами.
     В двух башнях - с запада и с севера - были оставлены  ворота  в  виде
пролетов,  закрывавшихся   массивными   дубовыми   створками,   окованными
железными полосами. А за ними...
     Святослав знал со слов  лазутчиков  и  торговых  гостей,  что  внутри
крепость была разделена толстыми стенами и прочными кирпичными зданиями на
отдельные части, как улей на соты. Там тоже поднимались боевые башни.
     Киевский князь со своими дружинниками  переправился  через  Дон  выше
Саркела и подошел к нему почти  вплотную,  разбив  лагерь  на  открытом  и
возвышенном месте. Теперь эту крепость русичам предстояло взять на копье -
овладеть ею штурмом.
     Лазутчики доносили Святославу, что в Саркеле укрылось  немало  хазар,
кочевавших с весны по левобережью Дона. Есть там небольшая дружина камских
болгар, это воины ненадежные, готовые повернуть оружие против своих хозяев
и притеснителей. Основной гарнизон - наемники, кочевники  гузы.  Командует
всеми защитниками крепости воевода Джабгу, любимец каганбека Иосифа,  царя
Хазарии. При нем, как старшая дружина, - сотня греческих воинов во главе с
их сотником - таксиархом Диомидом. Это тоже  наемники,  прибывшие  сюда  с
ведома императора Византии.
     Гонец с черной стрелой,  посланный  в  Саркел,  не  вернулся.  Молчат
хазары, не отвечают на вызов. Но обратного пути русичам уже нет.
     Не спится Святославу. Думы одолевают князя. Не допустил ли он ошибки,
не поторопился ли он с походом? Сильный, могущественный враг  стоит  перед
ним. А как узнать: рано выступили в поход или нет?
     Князь прикидывал с воеводами: лучшее время для похода - весна.  Корма
для коней вволю, есть вода - степь еще не пересохла. И дичину для прокорма
дружинников легче добыть в это время.  А  главное  -  с  теплом  хазарские
вежи-кочевья растеклись по степям от Дона до Итиля, от Сурожского моря  до
Джурджанского. Пусть соберет царь Иосиф свою конницу!
     Уже роса на траве оседать стала, когда задремал  Святослав.  Засыпая,
подумал: "Будет погожий день".


     Гридни  сидели  у  догоравшего  костра,   вяло   жевали   поджаренную
сайгачатину. Все притихли - даже бывалые рубаки думали о предстоящей сече.
     - Чудно как-то получается, - будто раздумывая вслух, негромко  сказал
Богдан. - Вот оно какое бескрайнее  Дикое  поле.  От  Полянской  земли  на
полудень конца ему нету, на восход  мы  сколько  шли  по  нему  до  самого
Саркела, да и дальше оно, видать, еще далеко  тянется.  Простор  какой,  а
всюду, сколько мы шли, на пути то печенеги маячат, то хазары. Будь  у  нас
такая сила, не пропустили бы нас степняки. И я вот думаю: а как  же  гости
наши со своими караванами ходят через это Дикое  поле,  в  далекие  страны
пробираются?
     Гридни молчали. Никто не отозвался на слова Богдана.
     - Дивно... - еще раз сказал он.
     - А чему удивляться? - лениво отозвался десятник Мечник,  разлегшийся
на своей, видавшей виды епанче чуть в стороне у костра. - Русским  гостям,
как и иноземным, повсюду открыта. Они наши товары везут  в  Итиль-град,  в
города,  что  на  Джурджанском  море,  а   оттуда   навстречу   им   гости
джурджанские, арабские со своим добром - шелками  и  узорочьем.  И  те,  и
другие через Хазарию путь держат. Хазарские заставы с них десятину берут -
десятую часть от каждого товара. За что?  За  то,  что  через  свою  землю
пропускают, от  печенежских  наскоков  берегут.  У  гостя  товар  не  весь
отберут, ему еще останется, на чем заработать. Хазарское царство не  сеет,
не жнет, а чужими трудами богатеет. Вот и  подумай,  отрок,  какая  выгода
хазарину препоны торговым гостям чинить? А начали грабить, разбой чинить -
князь наш разгневался, в поход нас повел, чтобы покарать  Хазарию.  Побьем
царя Иосифа, не дозволим, чтобы дороги через  Дикое  поле  травой  емшаном
зарастали.
     Скуластое лицо Мечника дочерна  опалено  солнцем  и  ветрами  дальних
походов, изрезано глубокими морщинками. Жидкая бородка,  похожая  на  клок
сухого ковыля, напоминала о том, что в жилах бывалого  воина  текла  кровь
берендеев или других степняков, каких немало осело на окраинах Руси.
     - Вот оно что! -  приподнялся  на  локте  Чеглок,  ровесник  Богдана,
повернулся к рассказчику. - А откуда тебе все это ведомо, дядя Мечник?
     Смуглый, горбоносый,  резкий  в  движениях,  этот  гридень  и  впрямь
походил на быстрого сокола чеглока,  оправдывая  свое  прозвище.  На  поле
брани дрался он отчаянно, ловко уклоняясь от вражеского меча или  сабли  и
успевая нанести решающий удар неожиданно для своего противника. И  конь  у
Чеглока был подстать своему  хозяину  -  поджарый,  быстрый,  с  разбойным
взглядом прикрытых лохматой челкой глаз.
     Чеглок, как и Богдан, покинул родные места в поисках лучшей доли. Как
попал в гридни, он не любил рассказывать. Да кому до этого дело в дружине?
Главное, что он добрый рубака и надежный товарищ.
     Мечник усмехнулся в ответ на вопрос Чеглока:
     - Ногами своими я все Дикое поле измерил. За Диким полем бывал -  под
Итилем и в Тмутаракани. С воеводой Свенельдом в походы ходил и сам  бродил
по белу свету. У ясов в полоне побывал,  с  хазарами  рубился,  на  лютого
зверя барба с сулицей ходил, один на один. Многое повидать удалось...
     - А русских людей за Диким полем встречал? - поинтересовался Богдан.
     - Верно - видал там наших? -  поддержал  Богдана  молчаливый  гридень
Улеб.
     - Есть русичи и в Тмутаракани, и в Итиле, во всех  хазарских  землях.
Немало полянских смердов пошло туда искать лучшей доли. Кто в полон попал,
да там и осел. Говорят, что живут русичи  и  в  Корсуне,  где  греки-ромеи
правят, но мне там бывать не доводилось.
     Мечник умолк, и сняв шелом, откинулся  на  спину,  заложив  руки  под
голову. Легкий ветер шевелил его редкие усы и бороду,  озаренные  отсветом
костра.  Богдан  тоже  посмотрел   вверх,   на   широкий   Перунов   Путь,
раскинувшийся по всему небу, от одного края его до другого. Звезды...  Это
души предков глазами звезд глядят на землю. Где-то там и  его,  Богдановы,
предки. Отец, мать... А с ними и Рослава...
     Костер догорал. Звезды подернулись дымкой, от Дона потянуло сыростью.
Близился рассвет.
     -  Э-эх,  -  закряхтел  Мечник,  поднимаясь  и  надевая  шелом.   Он,
как-никак, десятник, забот у него больше, чем  у  простых  дружинников.  -
Пойду,  стражу  проверю.  Ворог-то  близко!  А  вы  спите,   гридни.   Сил
набирайтесь, день нелегкий для всех нас будет.



                                    3

     Ярило, Даждь-бог поднялся над  землей,  алым  заревом  залил  восток,
бросил кровавые блики на башни Саркела. И стало видно,  как  за  излучиной
Дона, южнее крепости, на  берегу  шевелится  что-то  серое,  будто  густой
туман, заливая низину. Еще выше поднялось  солнце  -  заблестели  железные
наконечники копий, золотыми блестками вспыхнули боевые шеломы.
     -  Хазары,  хазары!..  -  многоголосый  вздох  пронесся   по   лагерю
Святослава.
     Русские полки выстроились подковой, правым краем подступавшей к Дону.
Впереди щитоносцы, за ними копейщики, а далее лучники, пращники и  ратники
из  смердов,  вооруженные  шестоперами,   топорами   рогатинами.   Конница
держалась позади этой огромной подковы, за холмами, поросшими кустарником,
и в небольшой роще, готовая в любой час поддержать чело или  крылья  пешей
рати. Там же остались и кони многих  дружинников,  привыкших  по  русскому
обычаю биться в пешем  строю.  С  конниками  ждал  своей  очереди  воевода
Борислав.  Сам  князь  и  Свенельд  в  окружении  части  старшей   дружины
направились  к  челу,  где  командовал  Вуефаст.  Гридень,  что  ехал   за
Святославом, держал на древке княжеское знамя.
     Святослав издали увидел, как распахнулись ворота на северной  стороне
крепости, опустился на ров широкий мост  и  по  нему  из  Саркела  хлынула
хазарская конница, с гиканьем и воем обрушилась на чело киевского  войска.
Замелькали кривые сабли, вспыхивая золотыми  молниями  в  лучах  утреннего
солнца.
     - Эх, догадается ли Вуефаст,  что  надобно  сделать?  -  насторожился
Святослав.
     Свенельд молча вглядывался туда, где закипала жаркая схватка. Вуефаст
не  сплоховал,  не  зря  ему  доверили  чело.  Передние  ряды   щитоносцев
расступились,  открыв  широкий  коридор  для  вражеской  конницы.   Хазары
устремились  в  него  -  и  тут  же  их  встретила  туча  стрел.  Степняки
заметались, натыкаясь на щетину копий. А ряды русских  воинов,  тесня  их,
начали смыкаться. Замелькали мечи и  шестоперы.  Людские  крики  и  стоны,
конское ржание слились в один сплошной гул.
     Хазары, что стояли за излучиной Дона,  ринулись  вперед,  на  выручку
защитникам крепости.
     Хазарская дружина, оборонявшая Саркел, с нетерпением ожидала  подмоги
из Итиля. Теперь, завидев приближавшуюся конницу, присланную  Каган-беком,
темник Джабгу, опытный и смелый полководец, сделал дерзкую вылазку,  чтобы
притянуть к крепости возможно больше сил киевского войска.
     Бой у северных ворот затягивался. Уже солнце  поднялось  над  степью,
вглядываясь сквозь пыль, поднятую сражающимися, в то, что происходило  под
стенами крепости, когда к югу от Саркела в степи  затрубили  боевые  рога.
Это подоспела подмога окруженному гарнизону. Вел ее бек Аймур, правая рука
каган-бека Иосифа.
     Будто темная туча упала на  берег  Дона,  затопила  степь,  охватывая
русичей. Грозным валом  катилась  конница,  не  однажды  рубившая  ясов  и
касогов, иранцев и арабов, не раз топтавшая  русские  нивы.  Под  тысячами
копыт гудела земля, злобно ржали полудикие степные кони, пронзительно выли
и взвизгивали воины разных племен, служивших  Хазарии,  а  над  всем  этим
гулом и стоном безмолвно кружили орлы и коршуны, почуявшие близкую добычу.
     - Сила какая идет на нас... - тревожно вздохнул  Богдан,  оглядываясь
на примолкших гридней.
     - Сила великая, - спокойно согласился с ним Мечник. - Только и у  нас
воев немало. И за нами - Русская земля.
     Самые нетерпеливые из хазарских всадников, вырвавшись из конной  лавы
далеко вперед, пытались пробиться к воротам Саркела. Но для них, как и для
русичей,  стал  преградой  наполненный  водой  ров.  Несколько   степняков
сорвались в него, и на воде зачернели хазарские лохматые шапки,  шеломы  и
конские головы.
     Хазар становилось все больше и больше.
     - Пошто князь нашу рать не двинет на ворога? - заволновался Богдан. -
Доколе будем стоять, на месте топтаться? В самый раз бы сейчас ударить  по
хазарину!
     - А ты погляди, что с другого боку делается, - подтолкнул его Мечник,
теребя пальцами свою седую бороденку.
     Богдан глянул - и  едва  не  вскрикнул.  Севернее  Саркела,  выше  по
течению реки, многие сотни хазар заходили  в  тыл  киевскому  войску.  Два
крыла хазарской  орды  огромными  полукружьями  охватывали  стан  русичей.
Богдан начал считать бунчуки, мотавшиеся над массой вражеской  конницы,  -
значки сотен и тысяч хазарских - и со счета сбился.


     Чуть поодаль от гридней на кургане стоял князь Святослав с воеводами,
рядом рынды держали оседланных  коней  и  оружие.  Все  они  без  видимого
беспокойства наблюдали за приближавшимися хазарами. Только чаще замелькали
гонцы, подъезжавшие к Святославу, - сказав ему  что-то  и  получив  приказ
княжий, они торопились к своим полкам.
     Вроде  бы  все  спокойно  было  в  русском  стане  -  ни  спешки,  ни
переполоха, но Богдан стал замечать, как меняются его очертания:  лучники,
копейщики, щитоносцы перемещались, уступая  друг  другу  место,  в  центре
появилась русская конница - та часть ее, что не ушла в  засаду.  Казалось,
огромная длань в  железной  перчатке  сжимает  пальцы  в  кулак,  готовясь
отразить вражеский удар.
     Богдан оглянулся назад. Там, далеко  в  тылу,  за  русской  конницей,
тесно сгрудились обозные возы, поднявшие в небо оглобли,  словно  пики.  И
молодой воин подумал, что и там нелегко будет пробиться врагу.
     Черная туча хазар шумно налетела на левое крыло  русского  войска.  В
небо взвились тысячи стрел и камни, выпущенные пращниками. Глухо вздохнуло
поле - конная лава ударилась о  стену  копий  и  щитов.  Замелькали  мечи,
боевые топоры и шестоперы, которые пустила в ход русская рать.
     - А-а-а!.. - отчаянный рев вырвался из тысяч людских грудей.
     Все смешалось на левом крыле - пешие, конные, русичи и хазары. Крики,
лязг металла, конское ржание слились в такой  оглушительный  гул,  что  со
стороны  можно  было  подумать:   широкий   Дон   вырвался   из   берегов,
натолкнувшись на непреодолимую преграду.
     Замерло Богданово сердце, когда увидел он, как  захлестнула,  подмяла
под себя хазарская  волна  первые  ряды  пеших  ратников,  как  отдельными
ручейками и потоками начала пробиваться в глубину русского  стана.  Ближе,
ближе хазарские всадники, кто в  железных  кольчугах  и  панцирях,  кто  в
лохматых шапках и кожаных свитах, уже видны  их  смуглые  лица  со  ртами,
перекошенными от крика. Страшно вспыхивают над ними кривые сабли.
     А князь стоит на  кургане,  ждет  чего-то.  Воевод  около  него  мало
осталось. Только старый Свенельд, как всегда, рядом, рукой показывает в ту
сторону, где вторая хазарская орда на правое крыло русичей катится, в  тыл
заходит, хочет оттеснить их от осажденной крепости. Уже в той стороне рога
трубят, стрелы запели!
     - Ой, что ж теперь будет! - не выдержал Богдан. - Устоят ли наши вои?
     - Должны устоять, - твердо сказал Мечник. - А иначе... Нет, такого  и
быть не может!
     - Эй, гридень Богдан! - донеслось с кургана.
     Богдан хлестнул плеткой застоявшегося коня,  тот  птицей  рванулся  к
кургану.
     Князь расстегивал застежку алого корзна - видно жарко стало.  На  его
крупном, будто из каменной глыбы вырубленном  лице  блестели  капли  пота.
Синие глаза смотрели сосредоточенно, тревожно.
     - Скачи к челу, найди воеводу Перенега, он сменил раненого  Вуефаста.
Скажи: князь велел пособить левому крылу. Руки не перепутаешь - где левая,
где правая? Нет? Торопись!
     - Я мигом, княже!
     "Лишь бы не стоять на месте, - думал Богдан. - Вот и мой час  пришел!
Пойду и я на хазар с пешей ратью..."
     Он нашел Перенега под одиноким  дубом,  обожженным  молнией.  Воевода
встретил гонца нетерпеливым вопросом:
     - Добрую ли весть принес ты, гридень?
     Узнав о приказе князя, он повеселел,  немедля  велел  рынде  кликнуть
тысяцких. Потом снова повернулся к гридню:
     - Передай князю, что наказ его сполним. У меня у  самого  руки  давно
руки чесались, охота была ударить по хазарину...
     "А я? - хотелось  спросить  Богдану.  -  И  меня  с  дружиной  пошли,
воевода!"
     Но Перенег уже пошел к коню, прихрамывая на одну  ногу,  покалеченную
давным-давно хазарской стрелой. И Богдан,  раздосадованный  тем,  что  его
отослали обратно, поскакал к кургану.
     А волны хазарской конницы все накатывались и накатывались на  русский
стан, ощетинившийся копьями, яростно отбивающийся мечами и топорами.
     Это были не те хазары, которых Святослав с малых лет привык встречать
в Киеве. Там, над Почайной, целую улицу занимали хазарские гости.  Было  у
них что-то вроде своего караван-сарая, свои синагога и  мечеть,  поскольку
часть их исповедовала  иудейскую  веру,  а  часть  была  мусульманами.  Те
хазары, длиннобородые, неторопливые, привозили в Киев  на  торжище  дивные
заморские ткани  и  узорочья,  невиданных  тонконогих  коней  и  кареоких,
стройных и пугливых рабынь.  Завидев  юного  княжича,  прохаживающегося  с
гриднями, купцы расплывались в улыбках, спешили одарить редкими восточными
сладостями.
     Это были не те  хазары,  что  приезжали  в  Киев  за  данью,  которой
откупались русичи вот уже почти триста лет от их коварных набегов.  Важные
и неприступные на первых порах,  они  становились  жадными  и  крикливыми,
споря из-за каждой гривны. Все норовили урвать побольше - не  столько  для
своей Хазарии, сколько для себя.
     Эти хазары были как туча саранчи, обрушившаяся на молодые посевы... И
страшны были не только они, но и их кони. Сызмальства знал Святослав,  что
сила степняка, будь  то  хазарин  или  печенег,  в  его  коне.  Невысокий,
приземистый, лохматый, в глазах - злое пламя,  конь  этот  сам  себе  корм
добывает не только летом, но и зимой, разгребая снег острыми копытами.  Он
кормит и носит степняка чуть ли не с тех пор, когда  русское  дитя  еще  в
люльке качается.
     Хазарский конь в бою - лютый зверь. Помогая седоку, он бьет  копытами
вражеских всадников, грызет зубами  чужих  коней,  мчит  хозяина  в  самую
жаркую сечу, удесятеряя силу удара его копья.
     Зато без коня хазарин, считай, не воин. Словно медведь,  ковыляет  на
своих кривых ногах, и нет уже той силы удара у его  острой  сабли.  Издали
еще отобьется стрелой, а  в  ближнем  бою  его  проще  простого  ошеломить
шестопером, срубить добрым русским мечом.
     Русич же хоть и привык к коню, в седле сидит крепко, но  лучше  всего
дерется пеший. Будто силы ему придает родная мать-земля. Попробуй, достань
его саблей, свали, даже если ты конный! А  вот  когда  уже  выдохся  враг,
показал спину, тогда - на коня, вдогон, руби его!
     Поэтому Святослав и не спешил бросать в бой свою конницу. Он выжидал.
Уже во многих местах дикие  всадники  вломились  в  ряды  русских  воинов,
прорубили кровавые просеки. Все ближе они  к  кургану,  на  котором  стоит
Святослав, окруженный гриднями. В первый  раз  поглядел  князь  в  сторону
балки, где укрылась его молодшая дружина, готовая к  бою.  Нет,  рано  еще
бросать ее в сечу - пусть немного ослабнет вражеский натиск.
     Еще одну вылазку  предприняли  осажденные.  Встретились  с  конницей,
прорвавшейся над самым  берегом  Дона,  ударили  с  двух  сторон  по  челу
русского войска. Но не всех ратников  увел  от  крепостных  ворот  воевода
Перенег, выручая левое крыло, - оставил  нескольких  тысяцких  с  воинами.
Теперь князь  Святослав  бросил  сюда  на  подмогу  отряд  конных  болгар.
Закованные  в  броню  всадники  со  свежими  силами   ринулись   в   сечу,
схлестнулись с хазарами. За ними снова пошли вперед пешие ратники.  Жаркая
схватка закипела уже под стенами крепости.
     У самых ворот с дружинниками  Святослава  дралась  небольшая  дружина
дюжих воинов в белых рубахах, без кольчуг. Тяжело  взмахивая  мечами,  они
упорно стремились прорваться вперед, к кургану.
     Что за вои? - кивнул в ту сторону Святослав. - Бьются люто...
     - Не знаешь, княже? - с удивлением посмотрел на него  сотник  Путята,
ровесник Мечника и давний его боевой товарищ. - То русичи.
     - Русичи? Пошто ж они против нас пошли?
     - Видать они из наемной дружины каган-бека. В Хазарии немало русского
люда - и на Дону, и  в  Тмутаракани,  и  в  самом  Итиле.  Смерды,  а  вои
добрые...
     - Скачи к челу, вели Перенегу или тысяцкому Колывану  взять  в  полон
одного из тех воев и привести ко мне.
     Сотник с сомнением поскреб пятерней затылок, сдвигая  на  лоб  шелом.
Перехватил сердитый взгляд Святослава, подобрался:
     - Добре, князь, сполню твою волю...
     Путята ускакал, а князь продолжал хмуро наблюдать за полем брани.  Он
думал о том, что  в  Саркел  без  пороков  не  пробиться  даже  на  плечах
защитников крепости, сделавших отчаянную вылазку.  Закроются  ворота  -  и
все. А за ними - кипящая смола, рогатки, стена воинов.
     - Подсобить  бы  надо  пешей  рати,  -  нарушил  раздумья  Святослава
подъехавший к  нему  воевода  Вуефаст,  с  перевязанной  головой,  весь  в
кровавых пятнах. - Много  смердов  уже  полегло.  Ударить  бы  по  хазарам
молодшей дружиной...
     Святослав ничего не сказал. Только на лбу его еще резче  обозначилась
глубокая морщина, светлые брови сдвинулись к переносице.
     Конский топот заставил князя обернуться. На грузном  коне  размашисто
рысил к нему по вытоптанной траве Путята. Он тянул на  длинном  сыромятном
ремне окровавленного рослого воина со связанными руками.
     - Вот он, полонянник.
     Пленник, хватавший воздух запекшимся ртом, едва  держался  на  ногах.
Тонкая струйка крови стекала у него  с  виска,  разорванный  ворот  рубахи
открывал зияющую рану на ключице.
     - Ты кто? - спросил Святослав. Голос его был тих но дрожал от гнева.
     - Ответствуй князю, холоп! - потянул пленника за ремень Путята.
     Раненый воин покачнулся и едва не упал, но все-таки устоял на ногах и
бесстрашно посмотрел в глаза князю.
     - Не все едино, кто кончать меня будет - князь или раб?
     Говор у него был русский, певучий и мягкий, говор земли Полянской.
     - Ты кто? - будто не расслышав  его  дерзких  слов,  повторил  вопрос
Святослав.
     - Атар я... А на Руси меня кликали Туром...
     - Пошто пошел служить ворогам нашим, хазарам, вере отцов изменил?
     - Видит Перун: веру отцов я не бросил.  А  с  родной  земли  бежал  в
Хазарию от щедрот твоих тиунов, княже, от их  плетей.  Осел  на  Сурожском
море, под Тмутараканью. И там не сладко  пришлось.  Хазарский  бек  допек,
силком в свою дружину взял.
     - Так пошто бился против русских воев, пошто не  повернул  оружие  на
хазарина?
     Тур молчал, опустив голову.
     - Ну, говори! - подтолкнул его Путята.
     - Мы, русичи, клятву давали на мече, на  верность  Иосифу  присягали.
Можно ли клятву свою нарушить, хоть и тяжкая эта клятва? Ты же сам воевал,
княже.
     - Так, - вздохнул Святослав, и в глазах его погас  огонек,  -  клятву
нарушать вою не годится. А все же...
     Он отвернулся от Тура, махнул рукой Путяте: делай, мол,  с  ним,  что
хочешь. До него донесся глухой звук удара, но князь смотрел уже  в  другую
сторону.


     На вытоптанных травах, где вчера еще густо  полыхали  степные  цветы,
яростно схватывались пешие и конные  воины,  рубились  мечами  и  саблями,
кололи друг друга копьями. Тучи стрел затмевали солнце. Хазары  навалились
на русские обозы, загромоздили конскими и людскими трупами тесно сдвинутые
возы, и через них живая лавина хлынула к кургану, к самому сердцу русского
стана.
     - Гей, рында! Труби в рог! Гридни, поднимите повыше знамя!  Пришел  и
наш черед...
     Святослав скинул с плеча  алое  корзно  -  подхваченное  ветром,  оно
кровавым стягом запылало  над  курганом  в  руках  подскочившего  к  князю
Богдана. Святослав натянул на себя тонкую кольчугу,  меч  поднял  в  руке.
Белый Кречет под князем заплясал, перебирая точеными ногами.
     - За Русь!
     Следом за князем и Богдан послал коня  вперед.  Все  гридни,  окружив
Святослава, обнажили мечи. И тотчас из  балки  вырвалась  на  застоявшихся
конях молодшая дружина, ринулась на хазар, прорвавшись с тыла.
     Степной ветер ударил в лицо воинам, засвистели над ними стрелы. Перед
Богданом вздыбил коня  грузный  хазарин  в  богатых  доспехах,  замахнулся
кривой саблей. Богдан едва успел уклониться, закрылся щитом, поднимая меч,
а кто-то уже опередил его: выронив саблю, хазарин со стоном  откинулся  на
конский круп. Только краем глаза увидел гридень, что это князь спас его  и
уже впереди рубится с другим противником. Будто ото сна пробудился Богдан,
кинулся вдогонку.
     Злость охватила молодого воина: как же это он оплошал? Всю свою  силу
вложил он в удар меча, доставшийся  первому  встретившемуся  на  его  пути
неприятелю. Лязгнул меч, скользнув по шелому хазарина,  разрубил  железное
оплечье, врезался в тело. А гридень уже другого степняка достал, свалил  с
коня. Но не уберегся - самого зацепили боевым топором  по  плечу.  Хорошо,
что кольчуга выручила. А Чеглок, что конь о конь дрался с Богданом, срубил
хазарина.
     Вот и возы, заваленные трупами. Храпят кони, по мертвым телам идти не
хотят. А хазары уже повернули вспять, в степь  уходят.  Вдогонку  за  ними
мчится князь с молодшей дружиной, с  верными  гриднями  своими.  Настигают
врага Улеб и Спирк, машет шестопером,  будто  цепом  на  току,  коренастый
Чудин, Мечник с Путятой дружно перехватывают отставших неприятелей.
     И еще громче, еще жалобней застонала земля  -  из  синего  леса,  что
поодаль от Дона раскинулся, вырвались русские конные сотни, ждавшие своего
часа в засаде. Впереди - Борислав.
     - За Ру-у-усь!..
     Лава с лавой схлестнулись в чистом поле. Страшен  был  этот  удар,  и
вскоре заметались по степи хазарские кони без всадников. Те степняки,  кто
уцелел, мчались куда  глаза  глядят,  объятые  страхом.  Только  часть  их
прорвалась к Саркелу и укрылась там.



                                    4

     Киевское войско обложило Саркел с трех сторон,  с  четвертой  стороны
путь хазарам к отступлению преграждал Дон. Задержка пешей дружины  вятичей
и осадных орудий раздражала Святослава. Это Свенельд уговорил князя  взять
в поход вятичей, а затем и  болгар,  если  те  согласятся.  "Пусть  бывшие
хазарские  данники  по-настоящему  почувствуют,  что  они  хазарам  больше
неподвластны. Ну и у нас поболе воев будет". Свенельд привык  вести  войну
по старинке, не спеша, а теперь и вовсе тяжел на подъем стал  -  годы  его
немалые. Святослав же умел наваливаться на врага, как  барс,  бить  его  с
малой дружиной. И сейчас побил хазар изрядно,  но  взять  крепость  голыми
руками - немыслимо. Все равно придется ждать лодьи с пороками.
     Пока он послал к хазарскому  воеводе  Джабгу  своего  парламентера  -
бывалого воина Грона,  ходившего  еще  с  Ольгой  под  Искоростень  мстить
непокорным древлянам. Передал с ним краткое письмо, написанное  греческими
письменами, и велел устно предложить сдать Саркел на милость победителя.
     - А не захотят послушаться хазары, - сказал князь, -  пусть  на  себя
пеняют. Копьем возьмем город!
     Назавтра утром над крепостной стеной  увидели  русичи  голову  Грона,
поднятую на копье. Это  был  ответ  воеводы  Джабгу.  Святослав  заскрипел
зубами в бессильной  ярости,  хотел  немедля  повести  полки  на  приступ.
Хорошо, что в это же утро приплыли наконец по Дону долгожданные  лодьи  со
стенобитными машинами. Прибыла и дружина вятичей.
     Святослав собрал своих воевод и велел им готовиться к штурму.
     Русский лагерь пришел в движение.  Под  прикрытием  щитоносцев  пешие
ратники готовили подходы к осажденной крепости - таскали  в  мешках  и  на
самодельных носилках землю, засыпали ров,  разрывали  насыпанный  хазарами
вал, проделывая в нем проходы. Русичи несли  потери  -  хазарские  лучники
подстерегали неосторожных, засыпали градом стрел. Раненые уходили в  обоз,
их заменяли другие воины.
     Князь  сам  выбирал  места,  где  устанавливать  пороки,  следил   за
заготовкой огромных камней и  бревен,  которые  метательные  машины  будут
бросать в защитников крепости. На деревянных катках установили сооруженные
из дубовых бревен передвижные башни с таранами. Здесь распоряжался  знаток
осадного дела тысяцкий Колыван. Под его присмотром сотни воинов, кряхтя  и
ухая, медленно передвигали тараны к северным и западным  воротам  Саркела,
устанавливали их прямо под стенами крепости. Многие ратники, став на время
плотниками и кузнецами, изготовляли легкие и длинные  штурмовые  лестницы,
ковали к ним крючья. Самыми умелыми мастерами оказались вятичи, выросшие в
дремучих лесах, с  малолетства  привычные  к  топору.  Увидев  их  работу,
Святослав подумал, что, может, и зря спорил со Свенельдом,  не  соглашаясь
привлекать людей Вятской земли к походу на хазар.
     Пока шла подготовка к штурму, пока войско приводило себя  в  порядок,
хоронило погибших и справляло по ним тризну,  как  велят  русские  обычаи,
гридни охраняли князя, ходили в дозоры, рыскали по  степи  вокруг  лагеря,
чтоб ненароком не подобрался к нему неприятель.
     - Гляди, отрок, - наставлял Богдана Мечник, провожая его в  дозор,  -
от других воев не отставай. Хоть и хвалил тебя князь намедни за храбрость,
но ты еще мало съел походной  каши,  многого  не  знаешь.  Хазарин  хитер,
подстережет одинокого - не видать тебе тогда родной земли!
     - Дядя Мечник, я ведь не дитя малое!
     - Все равно гляди в оба!
     Последних его слов Богдан уже не расслышал. Он  пустил  коня  вскачь,
догоняя товарищей.
     Любо молодым гридням скакать в чистом поле. От Дона до Итиль-реки,  а
в другую сторону - до самого Днепра-Славутича,  до  его  гремящих  порогов
раскинулась неоглядная степь, высокие пахучие  травы  человеку  по  плечо.
Прячется в этих травах всякая живность, птицы и звери. Серый волк,  сытый,
отъевшийся  за  весну,  ленивой  трусцой  уходит  от  всадников,  неуклюже
поворачиваясь в их сторону всем корпусом.
     С Богданом двое молодых парней, его однолетки - Спирк и Колота. Спирк
- за старшего, он чуть подольше служит в княжьей дружине.
     - Вон к тому кургану поскачем, - указал Спирк на юг, - с него  далеко
видно. А оттуда к Дону подадимся.
     Они подстегнули коней и  поскакали  вперед,  объезжая  свежие  могилы
русичей и  брошенные  хазарами  мертвые  тела  их  воинов.  Перед  ними  с
карканьем взлетали стаи воронья. Всадники миновали полосы  вытоптанной  во
время недавней сечи травы.  Глубокая  балка  заставила  их  сделать  крюк,
уклониться влево. Миновав балку, гридни повернули  назад,  к  Дону.  Прямо
перед ними поднимался курган. За  его  вершину  садилось  багровое,  будто
набухшее кровью солнце.
     - Гневный лик у бога Ярилы, - тихо сказал Колота. - Не оттого ли, что
так много люду полегло нынче на этом поле?
     - Э, хазар больше полегло, чем наших, - отозвался Спирк, - наши  боги
могут быть довольны. Такую жертву им...
     Он не договорил, схватился за горло, куда впилась  хвостатая  стрела.
От другой стрелы споткнулся Богданов конь, с жалобным стоном начал оседать
на землю. И тотчас Богдан услышал свист аркана и почувствовал, как  что-то
с  силой  рвануло  его  из  седла.  Закачалась  земля,  повалился   набок,
проваливаясь куда-то, близкий курган.
     В следующее  мгновение  Богдан  со  связанными  за  спиной  руками  и
заткнутым тряпкой ртом был поднят с земли, поставлен на  ноги  и,  получив
тычок в шею, услышал грубый окрик на непонятном языке.  Он  оглянулся,  но
получил второй тычок тупым концом копья.
     Толкал  его  немолодой  чернобородый  хазарин  в   старой,   покрытой
ржавчиной и зиявшей дырами кольчуге, наверно  снятой  когда-то  с  убитого
русича. Степняк горячил косматого степного конька, тот скалил зубы, норовя
ухватить пленника за плечо, и Богдан невольно шагнул вперед, уклоняясь  от
него. Еще двое хазар, молодых,  в  лохматых  шапках  и  нелепых  войлочных
панцирях,  гарцевали  по  сторонам.  Небольшой  отряд  степняков  виднелся
впереди - он неторопливо рысил на юг.
     Хазарские кони шли ходко, и Богдан, стянутый арканом,  едва  поспевал
за ними, чтобы не упасть. Стебли высокой  травы  били  пленника  по  лицу,
резали кожу, а он даже не мог их отвести от себя.
     Быстрая ходьба его скоро вымотала, он начал задыхаться. Сердце громко
стучало в груди,  казалось,  вот-вот  разорвется.  Богдан  упал.  Хазарин,
перегнувшись к нему с седла, вытащил тряпку из его  рта  -  теперь  кричи,
сколько хочешь, никто из русичей не услышит, лагерь остался далеко позади.
     Отплевываясь от противного вкуса сальной тряпки, Богдан набрал полную
грудь воздуха. Сознание прояснилось. Лишь теперь он понял,  в  какую  беду
попал.


     Денно и нощно, двигалось  ли  русское  войско  навстречу  врагу  или,
разложив костры стояло лагерем, по бескрайней степи с запада на восток и с
востока на запад мчались княжеские гонцы. С ними заводные - кони и  охрана
из десятка, а  то  и  двух  десятков  добрых  воинов,  чтобы  вестника  не
перехватили в пути вражеские заставы.
     Святослав сообщал в Киев  княгине  Ольге  о  своих  делах,  передавал
наказы верному воеводе Добрыне, воспитателю юного  княжича  Владимира.  Из
Киева докладывали ему о том, что происходит на Русской земле, какие  вести
поступают из западных стран  -  Византии,  Болгарии,  Угорской  и  Ляшской
земель. И сейчас, перед штурмом  Саркела,  князь  хотел  послать  гонца  к
матери, но передумал: рано хвалиться, пока дело не сделано.
     Святослав отдал приказ начинать приступ.
     Крепко сбитый, широкоплечий,  в  тесно  облегавшей  его  кольчуге,  в
надвинутом на лоб шеломе, он сидел на коне, будто слитый  с  ним.  Скрытая
сила была видна в каждом движении князя, неторопливом и уверенном. И  лицо
его казалось спокойным, будто каменным, только глаза были  живые  -  цвета
весеннего неба, омытого дождями, и в глазах, будто облачка,  отражались  и
гнев и боль, когда смотрели они  на  киевских  дружинников,  с  переменным
успехом штурмовавших стены Саркела.
     С раннего утра  подтянутые  к  самой  крепости  тараны  размеренно  и
неумолимо долбили окованные железом ворота хазарской твердыни. Метательные
машины, похожие на  огромные  самострелы  и  ложки,  перетянутые  связками
бычьих жил, поднимали в небо и  швыряли  на  город  многопудовые  камни  и
бревна.
     Вплотную к стенам подошли лучники. Прикрытые щитами своих  товарищей,
они,  неторопливо  целясь,  старались  поразить   неприятельских   воинов,
видневшихся на крепостных башнях и стенах.
     Хазары отстреливались скупо - берегли стрелы  для  отражения  штурма.
Ждать  им  пришлось  недолго:  Святослав  приказал  двинуть  вперед  пеших
ратников.
     Тысячи русских воинов, вооруженных мечами,  топорами  и  шестоперами,
кинулись к стенам крепости, Одни тащили  мешки  с  землей,  связки  веток,
жерди и принялись забрасывать преграждавший им путь ров, другие  вслед  за
ними несли лестницы с железными крюками, третьи шли  налегке  -  только  с
обнаженным оружием. Живая человеческая лавина хлынула на  стены,  облепила
лестницы, начала подбираться  к  самому  верху  стен.  Лучники,  чтобы  не
поразить  своих,  перестали  стрелять.  Хазары  зашевелились:  сверху   на
осаждающих обрушился град камней, хлынула горячая смола. Мало кто добрался
до самого верха, но и этих немногих удачников  встретили  копья  и  кривые
сабли.
     Под ударами таранов рухнули западные ворота,  но  за  ними  атакующие
наткнулись на только что сложенную  хазарами  стену  из  каменных  глыб  и
кирпича. Пришлось опять двинуть вперед тараны. В новые  бреши  устремились
дружинники, сбивая вражеские заслоны.
     Было мгновение,  когда  князю  показалось,  что  судьба  Саркела  уже
решена. Сеча шла в воротах и на ближней  улице,  перегороженной  каменными
баррикадами, на многих участках крепостных стен, оставалось сделать  одно,
последнее усилие - и волна атакующих хлынет в город. Еще одно усилие... Но
хазары сопротивлялись отчаянно, зная,  что  отступать  им  дальше  некуда.
Штурм затягивался.
     Князь созвал воевод.
     - Слушайте, бояре мои! Боги отвернулись от нас в этот раз.  Но  долго
топтаться нам под Саркелом нельзя - того и гляди  подойдет  сам  Иосиф  со
всем своим войском. Взять город надобно сегодня. Оставим за  собой  конные
заслоны, чтобы в спину нам не ударили ненароком. За это воевода Борислав в
ответе. Дам ему две тысячи конных воев. Все  прочие  конные  полки  пойдут
пеше брать Саркел. Я сам поведу их.
     После полудня русичи снова пошли на приступ.  Святослав  и  Свенельд,
увлекая за собой дружинников, первыми ворвались в пролом, пробитый тараном
в недавно сложенной стене. Их мечи прокладывали широкую дорогу русичам.
     Русская дружина вслед за князем и воеводами проникла в город.  Вместе
с нею дрались вятичи и небольшой отряд болгар. Сеча  завязалась  на  узких
улочках Саркела.
     В Ярилин день, когда в родных краях русичей и стар и  млад  празднуют
приход лета,  радуются  новому  урожаю,  после  кровопролитного  боя  пала
хазарская крепость. Поредевший гарнизон Саркела, отступивший  под  напором
воинов Святослава в  запутанные  южные  переулки,  сложил  оружие.  Темник
Джабгу, утром гордо взиравший  на  киевское  войско  с  крепостной  башни,
теперь, униженно кланяясь, стоял  перед  русским  князем,  протягивая  ему
ключи от Саркела. За темником, сбившись в кучу, робко жались его  тысяцкие
и сотники. В руках они держали богатое оружие, драгоценности, тюки дорогих
тканей.
     - Ну что, не вышло по-твоему? -  Святослав,  еще  не  остывший  после
жаркого боя, бросил сердитый  взгляд  на  хазарского  воеводу.  -  Видишь,
сколько народу зря положил!
     Джабгу еще ниже склонил обнаженную  голову  с  лысым  теменем,  будто
отдавая ее во власть победителя. Час назад князь, не задумываясь, приказал
бы срубить эту голову и надеть на копье, как сделал это Джабгу  с  Гроном,
теперь же он принял ключи от ворот, мельком глянул на поднесенные  дары  и
едва заметно усмехнулся: сильна торговая жилка  в  хазарах,  привыкли  они
торговать. Даже сейчас, после  такого  разгрома,  надеются  откупиться  от
победителей! Отвернувшись от пленного темника, князь поманил Вуефаста:
     - Ты будешь тут воеводой, хозяином в Саркеле, пока войну не закончим.
Воев тебе оставлю. Соберешь дань и вместе с полоном под охраной в Киев  ее
отправишь. Сам суд тут правь. А я дальше иду - на Итиль.
     Свенельд, стоявший за спиной князя, спрятал улыбку в  пушистых  седых
усах. "Клянусь Одином, - он всю жизнь был верен своим варяжским  богам,  -
молодой князь начинает показывать когти! Давно ли Ольга  посадила  его  на
Киевский стол, а сын ее начал поход,  какой  и  Игорю  был  не  под  силу.
Вятичей, болгар успел покорить, глядишь, и вся Хазария склонит  перед  ним
голову..."
     Старый  воевода  с  нежностью  смотрел  на  своего  питомца.  Странно
сложилась жизнь Свенельда, он, безвестный варяг, совсем юным воином  попал
на Русь и очень скоро сумел показать себя,  стал  в  Киеве  самым  молодым
воеводой. Когда Игорь погиб, самый час был Свенельду - первому человеку на
Горе после князей - брать  всю  власть  в  свои  руки.  Люба  была  ему  с
молодости княгиня Ольга, да время ушло. Оглянулся Свенельд: и Ольга уже не
та, и сам он не тот. Осталась привязанность к молодому княжичу  Святославу
- что-то в нем от молодой Ольги - такой  же  смелый,  решительный,  взгляд
открытый, дерзкий.
     Сейчас, когда  закончился  штурм  Саркела,  Свенельда  заботило,  как
завершить успешно начавшийся  поход.  Еще  не  до  конца  разбиты  хазары,
готовится к бою их столица Итиль, где каган-бек собирает  воинов  от  всех
своих веж. Нужно дать отдохнуть, собраться с силами уставшим  дружинникам.
Воевода сказал об этом князю.
     - Нет, - сердито блеснул глазами Святослав. - Отдыхать в Итиле будем.
Надобно поспешать к хазарской столице.  Ни  одного  лишнего  часа  не  дам
Иосифу на сборы его войска!
     Свенельд молча наклонил голову. Да, князь  прав.  Как  ни  трудно,  а
нужно торопиться, ковать железо, пока оно не остыло.


     С рассветом русское войско ускоренным маршем двинулось на юго-восток,
к Итилю. Князь Святослав не брал с  собой  обозов,  он  и  пеших  ратников
посадил на коней, отбитых у неприятеля. Сильный конный отряд  во  главе  с
воеводой Бориславом ушел вперед, вслед за дозорами.
     Чем дальше от Дона, тем беднее и суше становилась степь. Куда  делись
буйные травы в рост человека, зеленые дубравы и заросли кустарника? Вокруг
только чахлый ковыль, серебристый пахучий емшан, да еще какие-то  колючки.
Временами конские копыта стучали по совсем голой, растрескавшейся от  зноя
земле. Но степь и здесь не была безжизненной - на горизонте то с одной, то
с другой стороны появлялись и подолгу маячили группы всадников.  При  виде
русских дозоров они, не принимая боя, уходили в степь. Это  были  исконные
недруги Русской земли - печенеги, одновременно враждовавшие и с  хазарами.
Иногда появлялись небольшие отряды кочевников гузов, проносились вдалеке и
скрывались в знойном мареве. Степняки,  будто  волки,  издали  следили  за
русским  войском,  выжидая,  чем  кончится  единоборство  между  Русью   и
Хазарией. Кто бы ни победил, они в любом случае надеялись поживиться.


     Воевода Вуефаст знал, что не лежит  к  нему  сердце  молодого  князя.
Язычник Святослав недолюбливал христиан - их  вера  пришла  из  враждебной
Руси Византии. Наказывая Вуефасту остаться  в  покоренном  Саркеле,  князь
хотел  избавиться  перед  дальним  походом  от  неугодного  ему  человека.
Недоброжелательность  звучала  в  его  голосе,  когда  он   отдавал   свои
распоряжения Вуефасту. В другое время воевода, может,  и  обиделся  бы,  а
сейчас встретил этот приказ с тайным облегчением: разболелась  голова,  на
которой какой-то ретивый защитник Саркела едва не надвое разрубил железный
шелом. Да и весь воевода  как-то  расклеился,  чувствовал  себя  разбитым.
Старость подошла, что ли?
     Однако  отлеживаться  ему  было  некогда  -  едва  ушло   войско   со
Святославом, как Вуефаст увидел, что дел у него  непочатый  край.  Надобно
разбираться с полоном, с данью, взятой у хазар, да и малой  своей  дружине
дать передышку: среди воинов много раненых, ослабевших от потери крови.  А
тут еще Войт, князь вятичей, поглядывает на него странно,  дружинники  его
шепчутся по углам. Может, что лихое задумали? У Вуефаста воинов мало, куда
меньше, чем вятичей. Хорошо еще, что болгары, сделав свое дело,  сразу  же
ушли домой. Но и с Войтовым войском незадача...
     На всякий случай воевода решил занять со  своими  людьми  внутреннюю,
самую труднодоступную часть Саркела, велел  перенести  туда  самое  ценное
добро из захваченного  у  хазар.  Пленники  почти  все  незнатные,  о  них
тревожиться нечего. Только за Джабгу можно получить добрый выкуп,  поэтому
его Вуефаст держал при себе, под особой охраной.
     Усиленную  стражу  выставил  воевода  у   ворот   внутренней   стены,
разделявшей крепость на неравные части: меньшую, занятую Вуефастом  и  его
людьми, и большую, где расположились вятичи шумным и беспокойным  табором.
Себе воевода выбрал  покои  в  нижнем  этаже  башни,  той  самой,  где  до
последнего оборонялся от русичей Джабгу.
     - Слава те, господи, самое главное сделано,  -  истово  перекрестился
он, оставшись  наедине  с  двумя  верными  слугами  -  сотником  Глебом  и
десятником Кириллом, в одно время с ним перешедшими в христианскую веру. -
Теперь помоги рабу твоему Василию уберечь  от  козней  вражеских  все  это
добро, что князь нам доверил... Вуефаст при крещении наречен был Василием,
но и князь и его приближенные звали его прежним, языческим именем.
     - Бог милостив, - отозвался Глеб, - да и  наша  дружина  еще  чего-то
стоит. Убережем добро, что нам оставлено!
     Кирилл молча кивнул, соглашаясь с сотником.
     Вуефаст   оглядел   пышное   ложе,   прикрытое   барсовыми   шкурами,
приготовленное, видимо, для хазарского воеводы, злорадно  подумал  о  том,
что строптивому Джабгу теперь не  скоро  доведется  понежиться  на  мягкой
постели. Пусть прикорнет на сырой землице.
     - Притомился я, други мои. И  годы  уже  немалые,  да  еще  это...  -
Вуефаст болезненно поморщился, ощупывая повязку на  голове.  -  Отдохну  я
малость, а вы уж за воями нашими приглядите.  Пуще  того  -  за  вятичами.
Рубились они с хазарами неплохо, поболее болгар помогли нам,  но  веры  им
нету... И князь их Войт куда-то запропал. Как бы они беды не натворили!
     Долго не мог уснуть воевода, но усталость взяла свое, сон сморил  его
на мягком пушистом ложе.
     Проснулся он так же внезапно, как и уснул.
     - Беда, воевода! - оглушил его знакомый  голос.  -  Вятичи  пошли  на
приступ!
     - Какой приступ? - сонный Вуефаст ничего  не  мог  понять  и  сердито
отталкивал сотника Глеба, который тряс его за плечо. - Какие вятичи?
     - Вятичи захватили наш полон, что был там,  за  стеной...  Ломятся  в
ворота...
     Только  теперь   Вуефаст   наконец   проснулся:   добыча,   пленники,
захваченные в Саркеле, уходят из его рук! С необычной ловкостью сбросил он
с ложа свое грузное тело и, осенив себя  размашистым  крестом,  уже  более
осмысленно вгляделся в лицо Глеба, по которому плясали  тусклые  блики  от
масляного светильника.
     - А стража что? Подмогу послал ты к воротам? Где Джабгу?  -  забросал
он вопросами сотника.
     - Вся дружина рубится с этими язычниками погаными,  что  клятву  свою
нарушили. Только мало нас, боюсь, не устоят наши вои... А  Джабгу...  Куда
он денется? Ему ни к чему кидаться из огня да в полымя...
     - За Джабгу мне головой отвечаешь! Он для нас - мошна с  золотом,  за
него можно добрый выкуп взять. Сбежит паршивец - князь нас не пожалует.  -
Вуефаст перевел дыхание и заговорил спокойно: - А насчет  ворот  ты  верно
молвишь. Не удержать нам их.  Потому  оставь  там  заслон  малый,  а  всех
остальных воев отведи сюда, к башне. Тут насмерть встанем, дальше отходить
некуда. С богом!
     - Быть по сему! - тряхнул  головой  сотник  и  кинулся  туда,  откуда
доносились крики распаленных сечей людей, стоны раненых и лязг оружия.
     Вуефаст с необычной для его грузной фигуры легкостью натянул на  себя
кольчугу, перепоясался мечом и, помедлив немного, надел поверх  повязки  и
шелом. Он поспешил на выход, и вскоре перед башней послышались его  зычные
окрики, обращенные к дружинникам, отбивавшим натиск бывших союзников.
     Вятичи атаковали без особой охоты, но их было  больше,  чем  киевлян.
Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.
     Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к  земле
и уже собиравшегося укрыться за стеной крепости.  Но  и  в  этой  полумгле
Вуефаст сумел разглядеть высокого и  плечистого  князя  Войта,  махавшего,
будто цепом, тяжелым шестопером.
     - Ах ты пес шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я
до тебя доберусь!
     Он кинулся вперед, как  вепрь  сквозь  болотные  заросли,  продираясь
сквозь ряды кое-как вооруженных вятичей. Червленый щит его, побывавший под
Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и
рогатин, а меч, выкованный  по  специальному  заказу  лучшим  кузнецом  из
Родни, направо и налево раздавал мощные удары.
     А навстречу старому воину пробивался  молодой  князь  Вятской  земли.
Расступились бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих
двоих будет зависеть исход всей битвы.
     Они встретились.
     Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из-под повязки выбились сивые
кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:
     - За Киев, други!
     - За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич  будто  ошеломил
неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и  для  вятичей,  в  киевской
дружине и в  дружине  Войта  дрались  люди  одной  крови.  Кровные  братья
скрестили мечи, поражая друг друга. Ради чего?
     Что-то  надломилось  в  рядах  атакующих,  казалось,  дыхания  им  не
хватило. Клич "За Русь!" откинул назад вятичей, и князь Войт остался  один
на один со старым киевским воеводой.  Одновременно  взметнулись  их  мечи,
сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе.
Оба выкованные русскими мастерами, оба закаленные по старым,  прадедовским
секретам... Но, видать, у полянского мастера, кузнеца  из  Родни,  секреты
были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся  на
две половинки. А Вуефаст снова  занес  над  противником  свое  оружие.  Но
устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг  своей
цели.
     Только на  мгновение  остановился  Вуефаст  -  набрать  полную  грудь
воздуха, приготовиться к новому удару.  А  дружина  вятичей  уже  прикрыла
своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.
     Усталые, израненные киевляне  преследовали  врага  только  до  ворот.
Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал  дружинникам
остановиться, завалить проход камнями, бревнами, всем, что  попадется  под
руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить
новый натиск неприятеля, если  он  последует.  Остальные  воины  принялись
перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.


     Утром посланные за ворота  лазутчики  обнаружили,  что  стан  вятичей
пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных
пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и  отплыл  вверх  по  Дону  к
своей земле.
     - Пронесло, слава богу! - обрадованно прошептал Вуефаст. - Могло быть
куда хуже...
     И велел Глебу отправить гонца вслед  князю  Святославу  с  вестью  об
измене вятичей.



                                    5

     Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка.  Серая  вещунья  куковала
под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и неспокоен - поднялась со
своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком  прошла  к  раскрытому
окну опочивальни.
     "Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?" -  вспомнила
она, как загадывала в молодые годы.
     -  Ку-ку,  ку-ку,  ку-ку...  -   будто   услышав   княгинины   мысли,
откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.
     Ольга улыбнулась. Если верить кукушке,  ей,  княгине,  еще  не  скоро
суждено проститься с земными делами.
     Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево
было старое, оно видело, наверное, и Кия с его сестрой и братьями, и князя
Гостомысла, а может, помнит даже те времена,  когда  на  семи  холмах,  на
месте нынешнего стольного Киева, глухо шумели густые дубравы. Еще  недавно
под  этим  дубом  язычники  приносили  жертвы  своему  богу  Перуну,   чье
деревянное  изваяние  стояло   здесь,   под   развесистой   кроной.   Став
христианкой, княгиня велела перенести истукана подальше отсюда, к  Днепру.
А за дубом осталось название Перунова. К нему по-прежнему тайком приходили
княжеские  челядины  с  приношениями.  Ольга  не   однажды   замечала   то
зажаренного зайца или петуха под деревом, то пеструю ленточку или  дешевое
монисто на сучьях. Смешные люди! Когда они поймут, что истинному  богу  не
нужны их жертвы? Ему нужны вера, смирение, покорность...
     Старая княгиня задумчиво оглядела толстый  ствол  дерева,  скользнула
взглядом по его ветвям и тихо ахнула - желтые листья среди могучих, полных
жизненных сил ветвей! Что это? Середина лета, а листва  умирает.  Выходит,
отжил свой век старый великан.  Теперь  только  случись  буря  или  гроза,
ударит Перун - тьфу, прости господи, сильны еще в ней языческие  привычки!
- пророк Илья метнет молнию, и...
     Стало отчего-то грустно княгине, груз лет, прожитых ею, навалился  на
ее плечи, сдавил сердце.
     Скрипнула низкая дубовая дверь, в  опочивальню  втиснулась  ключница,
склонилась в поклоне:
     - Матушка княгиня, к тебе воевода  Добрыня  пожаловал.  Молвит,  дело
есть спешное. - И добавила доверительно: - Слыхала я конский  топ,  гридни
переполошились - не иначе как вестник прискакал с Дикого поля!
     - От княжича... - догадалась княгиня, в сердце  которой  любимый  сын
по-прежнему оставался юным княжичем, и сама себя  поправила:  -  От  князя
Святослава... Хвала господу! Так что же ты стоишь, как истукан? Помоги мне
одеться. Где мое узорочье?
     Княгиня торопилась. Но когда ключница  привела  к  ней  Добрыню,  она
сидела на мягком стульце и задумчиво смотрела в окошко.
     - Здрава будь, княгиня! - склонился Добрыня в низком поклоне,  шапкой
метнул по коврам, разостланным на полу.
     - И ты здрав будь, воевода. Садись, в ногах правды  нету,  -  кивнула
она на лавку. - Здоров ли княжич Владимир, внук мой?
     - Княжич молодой растет, сил набирается, ратное дело осваивает.  Умен
он и понятлив... Ему бы только  в  поле  скакать  с  гриднями!  За  князем
Святославом так и поскакал бы - отчая слава ему спать не дает...
     Владимир доводился Добрыне  племянником,  и  говорил  о  нем  воевода
любовно и ласково, стараясь притушить свой могучий бас.
     - Не знаю, как там княжич, а тебе не  спится  -  это  верно,  -  шутя
погрозила пальцем княгиня. - Покинул бы отрока на меня, старую, и помчался
в след за Святославом, чтоб поратоборствовать с хазарами. Вижу, все вижу!
     - Зачем покидать княжича? - широко улыбнулся Добрыня. - Мы  вместе  с
ним попытали бы ратного счастья. Княжичу - утеха, а я приглядел бы за ним,
в трудный час заслонил щитом...
     Княгиня нахмурилась:
     - Довольно, воевода! Сам знаешь, князь тебе своего  сына  доверил  не
затем, чтобы ты с ним из Киева мчался куда глаза глядят.  Придет  время  -
Владимир сам рать поведет на врагов  земли  Русской.  А  сейчас  сказывай:
зачем пришел? С какой вестью?
     Лицо Добрыни стало строгим.
     - За Днепром, в одном переходе  от  Киева,  дозорные  нашли  мертвого
княжьего гонца. В горле - стрела печенежская.
     - Какую весть он мне вез? Может, с князем беда случилась?
     - Не ведаю, княгиня. Гонца  обыскали  -  при  нем  ничего  не  нашли,
никакой записки. А что в уме держа, то умерло.
     Княгиня перевела  взгляд  с  воеводы  на  окно.  Дуб,  старый  дуб...
Неспроста он стал чахнуть. И его тело покрыто  ранами,  как  тело  Русской
земли, остались в нем  памятью  давних  осад  наконечники  печенежских,  а
может, еще и обрских стрел. Отчего пожелтели листья  на  старом  дубе?  Не
пришла ли беда на Русскую землю? Ушел когда-то из Киева князь Игорь,  ушел
и не вернулся. Возвратиться ли из дальнего похода сын его Святослав?
     Добрыня выжидающе смотрел на Ольгу.  Его  смуглое  лицо,  обрамленное
русой бородкой  коротко  подстриженной  на  варяжский  манер,  побледнело.
Княгиня догадалась, чего он ждет от нее.
     - Нет, нет, и не думай! Никуда я тебя не отпущу. В  Киеве  воев  мало
осталось, а воевод и того меньше. Претич стоит в Чернигове, Блуд в  Родне,
если печенеги подступят к городу - кто им отпор даст?
     Добрыня опустил голову. Рассудок  ему  говорил,  что  княгиня  права:
бросить  немногочисленную  дружину,  оставленную  Святославом  для  охраны
Киева, нельзя. А сердце рвалось на простор, в Дикое поле, туда,  где  идет
сеча с хазарами.
     - Твоя правда, княгиня...
     - То-то! Может, с нашей дружиной и князем Святославом ничего худого и
не случилось, может, добрую весть вез нам гонец. Но та стрела  печенежская
- дурная примета. Пока князь воюет с хазарами, как бы печенеги не  ударили
нам в спину. Стражу удвой, воевода, особенно в  ночное  время.  Вышли  еще
дозоры за Днепр и к полудню, за Рось, чтобы ни одна мышь не прошмыгнула.
     - Все исполню, княгиня.
     Он не стал говорить, что уже усилил дозоры и выслал своих  лазутчиков
далеко в Дикое поле. Плохим бы он был воеводой, если бы не сделал этого!
     - А про того гонца - молчи, чтоб понапрасну людей не тревожить. Иди!
     Смутно было на душе у княгини.  Нет  при  ней  надежной  ее  опоры  -
Свенельда. Еще в молодые годы он понимал ее с полуслова и готов был  пойти
за нее в огонь и воду. До старости любил гордую  псковитянку,  преклонялся
перед нею, но никогда и никому не признавался в этом. Ольга -  и  та  лишь
догадывалась. Но потому и послала она его в поход вместе с  сыном,  знала:
нет никого надежнее этого человека.  А  Добрыня  -  смерд,  брат  холопки,
родившей первого сына Святославу. Хоть и стал воеводой, а чужой он Горе  и
княгине. Можно ли верить простому, темному люду?


     Не знал тех дум Ольгиных Добрыня, своих тревог у него хватало - он за
весь Киев в ответе. Воевода ждал, какие вести привезут лазутчики. Выйдя от
княгини, зашел в гридню, велел двум отрокам оседлать  своих  коней  и  его
воеводского. Вскоре трое всадников  выехали  за  ворота  крепости-детинца,
оставив позади княжьи и боярские хоромы,  спустились  к  Подолу,  миновали
обезлюдивший за последнее время  торг,  землянки  слобожан.  Навстречу  им
дохнул свежий ветер. С криком, припадая к широкой Днепровой  груди,  низко
над водой носились белокрылые чайки.  С  обрыва  открылся  широкий  речной
простор, за ним - заросший лесом левый берег.
     Добрыня прищурился,  вглядываясь  вдаль,  замахал  рукой.  От  левого
берега отчалил челн.
     Воевода ждал, не слезая с седла. Спутники его спешились,  но  поводья
из рук не выпускали, готовые в любой момент снова очутиться в седле.
     Ждать пришлось не долго. Когда челн приблизился, стало видно,  что  в
нем сидят четверо: двое гребут, сильно и  ровно  вымахивая  веслами,  один
правит на корме, а между ними неподвижно  сидит  четвертый  в  похожей  на
колпак шапке, отороченной лохматым мехом.
     Глаза Добрыни сузились, лицо приняло хищное выражение. Казалось,  что
это коршун готовится к броску.
     - Держи коня, Рогдай, - коротко приказал  он  одному  из  гридней  и,
легко соскользнув с седла, начал спускаться по песчаному откосу к воде.
     Загнутый кверху нос челна, похожий на боярский сапог, мягко ткнулся в
берег, зашуршало по песку днище.
     - Ну, с чем прибыл, Мстислав?
     Выскочивший на берег сотник Мстислав отбросил в сторону рулевое весло
и весело объявил:
     - Удача, воевода! Изловили печенежина, да такого хорошего, что жаль с
ним расставаться. И умен, и говорлив! Многое знает, многое мне поведал.  И
шкуру ему портить не пришлось.
     Пленник, сидевший в челне, заворочался, по-волчьи скосил  на  воеводу
глаза. Добрыня встретил его взгляд, ухмыльнулся.
     - Хорош гусь! А что он вам рассказал?
     Мстислав оглянулся - не услышит ли его кто чужой,  недаром  же  место
для встречи выбрано в стороне от людного перевоза.
     - Говорит: двое ромеев приезжали в их  орду,  хану  золото  привезли.
Зачем  -  не  ведает.  Думаю,  на  нас  натравливает  печенегов  ромейский
император. Сам ряд с нами подписывает,  сам  его  нарушает.  От  царьграда
ничего хорошего не жди!
     Добрыня помрачнел:
     - Недобрая весть, недобрая. Нету  покоя  этим  ромеям,  снова  к  нам
подбираются, да еще с двух сторон. Кабы не их козни, может, и не пошел  бы
князь на Саркел.
     - Я - Урза, сын хана Кичкая, - неожиданно  заговорил  пленник,  четко
выговаривая русские слова. - Я не простой воин, я сын хана большой орды!
     Русичи переглянулись.
     - Этого он нам не говорил, - сказал удивленный Мстислав.
     - Ты меня не спрашивал, кто я, спрашивал: кто и что делает у нас. Я о
себе и не говорил. Теперь сказал. Если захочешь меня убивать, много  ваших
голов наша орда срубит.
     - Я еще подумаю, - засмеялся Добрыня, прикидывая какую  выгоду  может
принести ему захват такого знатного  пленника.  -  А  пока  будешь,  Урза,
моим... - он не сразу подобрал нужные слова, - почетным гостем.
     И незаметно подмигнул Мстиславу.
     Вечером воевода пришел в клеть,  где  под  охраной  дюжих  гридней  в
одиночестве сидел пленник.
     - Ну, ханский сын Урза, как тебе тут живется? Не обижают ли тебя  мои
отроки?
     - Не обижают, - угрюмо ответил пленник. - Ты пришел только для  того,
чтобы узнать об этом?
     - Думал, что ты поговорить со мной хочешь. Разве не так?
     - Отец даст за меня большой выкуп. Много золота!
     - Того, что ему привезли ромеи?
     Урза скривился в усмешке, отчего скулы на его  лице,  туго  оттянутом
кожей, обозначились еще резче.
     - Много знаешь, воевода! Зачем тогда спрашиваешь?
     - Хочу взять выкуп подороже...
     Урза недоверчиво прищурил глаза. Шутит воевода? Но печенег понял: ему
не угрожает смерть. Понял и успокоился. Значит, ему  еще  доведется  стать
ханом. Надо поторговаться с русичем, уменьшить цену выкупа. Отец, конечно,
богат, но...
     Хан  Кичкай  давно  уже  с  опаской  поглядывает  на   своего   сына,
догадывается, что не терпится тому занять его место.  Что  если  он  вовсе
откажется платить? Надо расположить к себе русского воеводу,  сделать  его
союзником на будущее. Вот почему Урза  подробно  отвечал  на  все  вопросы
Добрыни.
     Ромеи? Да, месяц назад в орду  Кичкая  прибыл  знатный  византиец  со
слугой, с ними несколько рабов и небольшая охрана. Он передал хану  в  дар
от императора ромеев золото. Много золота! Просто так, в знак дружбы между
ромеями и печенегами. Нет, от хана никто не требовал нападать на Киев  или
другие  русские  города,  просто  его  попросили  наблюдать  за   военными
приготовлениями русичей: не готовится ли Русь к походу на Византию?
     При этих словах Добрыня улыбнулся:
     - Не могут забыть Олега и Игоря! Ждут, когда Святослав на них  пойдет
походом... Дождутся! - Уже без улыбки воевода искоса следил за  пленником,
заметил, как довольно блеснули глазки ханского сына. И неожиданно  в  упор
спросил: - А гонца нашего пошто ваши  вои  перехватили?  Да  может,  и  не
одного?
     - Только одного, - чуть помявшись, ответил Урза.
     - И что он сказал?
     - Ничего не успел сказать. Наши лучники бьют без промаха. Но...
     - Что - "но"? - нахмурился Добрыня.
     Урза хитро прищурился:
     - Ты сообщишь хану о том, что согласен получить за меня выкуп?
     - Сообщу, если ты дело будешь говорить!
     - И выкуп будет не слишком большой? - продолжал торговаться печенег.
     - Да, да! - вскипел воевода. - Только не тяни кота за хвост.  Говори,
что еще для меня приберег?
     - При гонце наши люди нашли нашли письмо... От князя Святослава...
     - Ну!
     - Написанное ромейскими буквами, а слова - русские...
     - Знаю, - нетерпеливо отмахнулся Добрыня. - А в письме что?
     - Князь пишет, что он взял хазарскую крепость Саркел.
     - Не врешь? - Добрыня вплотную подступил к пленному.
     - Зачем врать буду? Все правда. Сам  письмо  видел.  Ромейский  гость
читал его, головой качал, говорил: "Ах, как нехорошо! Что теперь  будет  с
Хазарией?"
     - Так и говорил? Ну, спасибо тебе, Урза. Пошлю гонца к  хану  Кичкаю,
пусть готовит выкуп!
     Княгиня  Ольга  устала  от  государственных  дел  -  собирала   бояр,
советовалась с ними, как лучше укрепить Киев на случай набега степных орд.
Вернулась в опочивальню, прилегла. Ноги  ломит,  будто  на  дождь.  То  ли
вправду непогода надвигается, то ли просто старость дает себя знать?
     А в дверях снова ключница.
     - Что там еще приключилось? - недовольно вздохнула Ольга.
     Ключницу  отстранил  Добрыня.  Вошел   радостный,   быстрый,   ветром
днепровским от него повеяло.
     - Прости, что потревожил  твой  покой,  княгиня...  Принес  радостную
весть: князь Святослав взял Саркел!



                                    6

     Даже  древний  Перунов  дуб,  что   доживал   свой   век,   прикрывая
морщинистыми руками княжеские хоромы в Киеве, не помнил,  когда,  в  какую
пору появились впервые на Русской  земле  хазары.  Много  кочевых  народов
проходило через Дикое поле от Итиль-реки и Ясских гор на  запад  за  века,
ушедшие в небыль. Гунны и обры, болгары  и  угры  топтали  копытами  своих
коней Приднепровье. А за ними появились и хазары - до Днепра докатились их
передовые орды, а главная сила осела  на  обширных  степных  пастбищах  за
Доном. Там родилось их полукочевое государство - каганат Хазария.
     За триста лет до похода  Святослава  Хазария  откололась  от  некогда
могущественного государства кочевников тюрков, почти не оставившего о себе
памяти, и обрела независимость. Она стала называться каганатом по имени ее
первых правителей  -  каганов.  Правящая  династия  из  рода  Ашина  жадно
поглядывала на  соседние  земли.  Она  в  первую  очередь  подчинила  себе
родственных, но враждебных болгар, вынудив часть их уйти к Дунаю, а  часть
к Сурожскому морю. Покорились Хазарии племена буртасов,  гузов,  данниками
ее стали ясы и касоги, вятичи и  северяне.  Даже  Киев  откупался  от  нее
данью.
     На Итиль-реке свили свое гнездо хазарские каганы. Их  столица  стояла
на торговых путях, проходящих с востока на запад и с севера, по Итиль-реке
на юг. Это было выгодно для хазар, но  был  в  этом  расположении  и  один
изъян:  каганат  очутился  между  двумя   противоборствующими   силами   -
мусульманским Арабским халифатом с его союзниками Хорезмом,  Джурджаном  и
другими на юге и востоке и христианской Византией на западе.  Обе  стороны
были заинтересованы в союзе с языческой Хазарией.
     Династия Ашина умело лавировала между христианскими и  мусульманскими
государствами, обогащалась, заигрывая то с одной, то  с  другой  стороной.
Так не могло продолжаться до бесконечности - нужно было приставать к  тому
или  иному  берегу.  Но  правивший  Хазарией   Обадий   побоялся   принять
христианство или ислам, чтобы не попасть в  зависимость  от  Византии  или
арабов. Он выбрал третью веру  -  иудейскую,  заставил  принять  ее  своих
приближенных.
     Христиане  и  мусульмане,   а   с   ними   и   язычники,   населявшие
многоплеменную Хазарию, отшатнулись от своих правителе.  Их  недовольством
воспользовались соперники династии Ашинов. Некогда  могущественные  каганы
попали в подчинение  к  захватившей  власть  знати;  отныне  безымянные  и
бесправные, они хоронились в дворцовых покоях, не видя народа и страны,  а
от их имени Хазарией правил каган-бек, один из самых влиятельных хазарских
вельмож. Он принял второй титул - малика, или царя.
     Снова о Хазарии вспомнила Византия - под боком у  ромеев  поднималась
молодая, полная сил Русь. Опасаясь ее усиления,  давние  союзники  обещали
друг другу помощь против Киева.
     Дружба их, правда, оказалась не очень надежной.
     Каган-бек Иосиф, не в  пример  своему  отцу  Аарону,  был  правителем
недальновидным. Понадеявшись на поддержку ромеев,  обещавших  ему  и  свои
легионы, и корабли  с  грозным  греческим  огнем,  он  вел  себя  чересчур
вызывающе по отношению к Киеву, планировал большой поход на русские  земли
- за богатой добычей. Но князь  Святослав,  упредив  Иосифа,  двинул  свое
войско  на  Саркел.  А  помощи  от  ромеев  все  нет  и  нет.  Одна  сотня
византийских воинов во главе с Диомидом, направленная на Саркел, не  решит
судьбы войны.
     Иосиф задумался: не допустил ли  он  ошибку,  вызвав  гнев  киевского
князя? Хоть бы конница, которую повел к Саркелу бек Аймур, не запоздала!
     Владыка Хазарии приказал подтянуть к столице все конные тысячи  из-за
Итиль-реки, оставив там,  на  восточных  рубежах  каганата,  лишь  заслоны
против гузов и печенегов. Отдал приказ - и сам же усомнился в правильности
сделанного:  а  что  если  неподвластные  ему  кочевники  в   сговоре   со
Святославом ударят по Хазарии с тыла? Все равно  приказ  отменять  поздно,
теперь надежда только на удачу.
     В последнюю минуту он сам решил выступить во главе собранного  войска
навстречу неприятелю.


     Отправляясь в поход, каган-бек наказал всем священнослужителям  Итиля
денно и нощно возносить молитвы к своему богу о  даровании  победы  войску
Хазарии. В царской казне хватало золота, и на эти  молитвы  были  отпущены
солидные суммы. Немало золота взял с  собой  каган-бек,  имевший  привычку
награждать своих подчиненных сразу же после победы над  врагом.  Он  знал,
что  облагодетельствованные  щедрым  владыкой   беки   и   темники   будут
покладистее, когда начнется сбор добычи в пользу царской казны.
     Иосиф не ведал еще о том, что произошло под Саркелом. Его всадники на
сытых конях, выгулявшихся  на  сочных  весенних  пастбищах,  ходкой  рысью
торопились к Дону. Чтобы не задерживать их, обозы с провиантом и  запасные
кони шли отдельно.
     Ничто не предвещало грозы. Но уже в начале второго перехода  головной
хазарский дозор повстречал в степи израненного, едва державшегося в  седле
всадника. Немолодой десятник с залепленной землею раной на голове,  узнав,
что хазарское войско на подходе, а с ним сам каган-бек, потребовал,  чтобы
его немедленно доставили к владыке Хазарии.
     - Я везу ему черную весть, - хрипло, едва разжимая  запекшиеся  губы,
прошептал десятник. - Я должен передать ее самому каган-беку...
     Он едва говорил, изнемогая от усталости и потери крови. Дюжий молодой
воин подхватил его, перетащил к себе на луку  седла  и,  хлестнув  плеткой
коня, помчался навстречу подходившему войску.
     Нелегко было пробиться сквозь  цепь  охраны  Иосифа.  Наемники  арсии
никак не хотели пропустить  воина  с  раненым  вестником.  Когда  десятник
наконец очутился перед хазарским владыкой, он только и смог прохрипеть:
     - Большая беда, каган-бек! Поспеши с Саркелу...
     Он покачнулся и упал замертво.
     - О Ягве! - в гневе воскликнул  Иосиф,  взывая  к  своему  иудейскому
богу. - Какие никчемные у меня слуги! У старого пса не хватило сил,  чтобы
доставить мне весть. А этот молодой олух, что  привез  его,  не  додумался
расспросить старика... Срубите ему голову,  он  и  без  нее  обойдется!  И
уберите эту старую падаль!
     Каган-бек почувствовал, как замерло от  тревожного  предчувствия  его
сердце. Что же могло случиться там, под Саркелом?
     Он привык сомневаться в верности  своих  подданных,  подозревать  их,
подсылать к ним шпионов. Но Джабу и Аймур вне подозрений, эти полководцы -
опора хазарского трона. Изменит они не могли. Потерпеть поражение?
     Скоро,  очень  скоро  стало  известно,   какую   черную   весть   вез
скончавшийся от  ран  десятник.  Дозоры  перехватили  несколько  беглецов,
мчавшихся без оглядки от самого Дона.  От  них  узнали,  что  войско  бека
Аймура разбито и рассеяно по степи. Русичи обложили Саркел и  готовятся  к
его штурму. Возможно, что крепость уже пала...
     Советники  Иосифа,  беки  и  раввины,   беспокойно   переглядывались.
Осторожность  подсказывала  им,  что   неожиданная   встреча   с   сильным
неприятелем здесь, в чистом поле, где нет ни  леска,  ни  ложбинки,  может
окончиться  плачевно.  Однако  никто  не  посмел  высказать  владыке  свои
опасения. Да и что можно предложить?  Идти  вперед?  Там  такая  же  голая
степь, негде засаду устроить. Отступить к  Итилю  немыслимо  -  это  сразу
породит панику в войсках. Сам Иосиф молчал, закрывшись в  поставленной  на
колеса кибитке. Слуга вел в поводу его любимого скакуна.
     Над степью сгущались низкие, свинцовые тучи, На землю упали  сумерки,
наступила непроглядная тьма. В  ночной  степи  хазарское  войско  едва  не
столкнулось с киевской конной дружиной.  Схлестнулись  дозоры  в  короткой
горячей  схватке,  зазвенели,  скрещиваясь,  клинки,  пронзительно  заржал
чей-то конь, унося на  себе  зарубленного  всадника.  Вспыхнула  стычка  и
погасла. Не видно, где свой, где чужой, неведомо, много ли впереди  врагов
или мало.
     Стали войска среди чистого поля друг против друга, затихли, дожидаясь
рассвета. Будто и нет никого в степи. Только лазутчики поползли по  сухой,
колючей траве в разные стороны, вглядываясь  в  темноту,  прислушиваясь  к
тому, что делается во вражеском стане.
     Святослав, будь это возможно, ударил бы по хазарам  без  промедления.
Он был зол, получив из Саркела неприятное  известие.  Уже  в  сумерки  его
нагнал посланный Вуефастом гонец.
     Покидая взятую штурмом крепость, Святослав не неволил своих временных
союзников, болгар и вятичей: если согласны, пусть идут с  ним  дальше,  на
Итиль, нет - могут возвращаться домой. Добычу они получили немалую.
     Гонец сообщал:
     - Князь вятичей Войт побил многих наших воев, чуть воеводу не взял  в
полон, отобрал у нас часть дани и ушел в свою землю. Еще смеялся:  "Дурные
мы были - платили хазарам дань. Святослав освободил нас от них, свою  дань
наложил. Буде! Сами хозяевами станем, вовсе без дани проживем!"
     - Вуефаст жив?
     - Жив, княже...
     - Ну, что ж! Вятичи славно потрудились в Саркеле, помогая нам одолеть
хазарина. И князь их  лихо  рубился  со  степняками.  Они  богатую  добычу
заслужили. А то, что изменой ее взяли, - я им припомню, как  только  поход
закончу!
     Святослав решил первым дать бой хазарам.
     Только-только посветлело на востоке - двинулись  на  хазар  спешенные
ратники, ощетинившись длинными  копьями.  Конница  прикрыла  их  справа  и
слева, в тылу остался крепкий заслон.
     Иосиф, чья уверенность в успехе сражения была поколеблена  известиями
о Саркеле, раздумывал: атаковать русов или обороняться? Его  неуверенность
передалась бекам и темникам. Они молчали, не  решаясь  подсказать  Иосифу,
что  нужно  сейчас  делать.  Один  Аймур,  вынесший  незадолго  до   этого
унизительный разнос от своего венценосного родича, взывал к нему:
     - О великий, не медли! Мы погибнем, если  войско  не  получит  сейчас
твоего приказа... Двинь вперед все наши тысячи, не дай русам навязать  нам
свою волю на поле брани! Ты же знаешь:  хазарская  конница  сильна,  когда
может свободно атаковать  неприятеля.  Обороняясь,  она  не  устоит  перед
русами...
     Каган-бек молчал,  нервно  теребя  свою  редкую,  отмеченную  сединой
бородку. Он ждал, что скажут ему раввины, он надеялся на чудо. Но чуда  не
произошло. Ни бог Ягве, ни его пророк Моисей не спустились на землю, чтобы
остановить дерзких русов, осмелившихся  прийти  сюда  из  далекого  Киева,
русов, доселе исправно плативших дань Иосифу.
     Вдалеке послышался грозный боевой клич русских воинов, схватившихся с
передовым хазарским отрядом.
     - Да, ты прав, Аймур, - словно стряхнув с себя  дремоту,  спохватился
каган-бек. - Мы должны ударить на русов сразу  всем  войском,  сломить  их
одним ударом. Передай мой приказ: вперед!
     "Поздно, слишком поздно! - подумал Аймур. - Я опасаюсь, что мы уже не
властны повернуть колесо  судьбы.  Всемогущий  Ягве  карает  нас  за  наши
грехи..."


     Бросив свою  сотню  на  произвол  судьбы,  таксиарх  Диомид  с  двумя
надежными воинами тайком выбрался из осажденного Саркела. Грек спасал свою
шкуру,  страшась  попасть  в  руки  Святослава.  Диомид   спешил.   Только
очутившись за пределами русского лагеря, он задумался над тем, что  делать
дальше.  Беглецу  из  Саркела  незачем  возвращаться  в  Итиль:  хазарский
правитель не простит ему постыдного бегства. Остается один путь - на юг, в
Таврию, в Херсонес. Там свои, греки.
     Таксиарху не раз приходилось выпутываться из сложных  положений.  Он,
не раздумывая, предал сотню воинов, чтобы сохранить свою  жизнь.  И  снова
ему повезло: в степи у Дона он встретился с хазарским отрядом, только  что
разбившим дозор русичей и захватившим одного из  дозорных.  У  хазар  были
запасные кони. За золото, прихваченное в Саркеле, таксиарх купил  у  хазар
не только коней, но и пленника.
     Теперь планы Диомида изменились: он мог спокойно направиться в Итиль.
Он явится пред очи грозного владыки не с пустыми руками - пленник, судя по
богатой кольчуге и оружию, не  простой  воин.  Может,  он  -  приближенный
русского князя?
     - Кто ты? - с тайной боязнью разочароваться в своих надеждах  спросил
Диомид пленника.
     Богдан  удивленно  смотрел  на  человека,  облаченного  в  невиданные
доспехи из металлических пластин, в странном шлеме с петушиным гребнем. Он
говорил на непонятном языке.
     - Кто ты? Отвечай!
     Но пленник молчал, не понимая вопроса, заданного ему по-гречески.
     - Господин, - пришел на  помощь  таксиарху  один  из  его  воинов,  -
разреши мне помочь тебе: я жил в Херсонесе, где немало  русов.  Я  немного
знаком с их варварских языком.
     - Хорошо, - согласился Диомид, - спроси его, кто он, не из  свиты  ли
архонта Сфендослава?
     - Боюсь, что не за того вы меня  приняли,  -  ответил  Богдан,  поняв
наконец, о чем его спрашивают. - Невелика птица я - гридень княжий.
     - Он говорит,  что  служит  у  князя  гриднем.  Это...  Как  бы  тебе
объяснить,  господин?  Это  охрана  архонта,  вроде   бессмертных   нашего
императора.
     - А, значит, он все же не простой воин! - обрадовался таксиарх. - Его
нужно беречь, чтобы он не  вздумал  убежать.  Мы  доставим  его  к  самому
владыке Хазарии.
     Богдан понял, что попал к ромеям.  Но  откуда  они  взялись  тут,  за
Доном? Потом вспомнились слова  князя  Святослава  -  тот  как-то  говорил
Свенельду: "В Саркеле и византийская  сотня  стоит.  Поглядим,  как  ромеи
биться будут за Хазарию". Не из той ли сотни эти трое?
     Ромеи, расставшись с хазарами, двинулись  на  восток.  Далеко  обходя
заставы русичей, они вышли к степной речке, притоку Дона.
     Стояла глухая ночь. В стороне Саркела край неба тускло багровел -  то
ли пламя костров и пожарищ отражалось  на  низко  нависших  тучах,  то  ли
зарницы полыхали. В ближнем леске тревожно заухал филин. Леший? Эх,  пусть
леший, пусть любая лесная  нечисть  встанет  на  пути,  лишь  бы  уйти  из
позорного полона! Но как вырваться пленнику, когда связан он  по  рукам  и
ногам, ремнями приторочен к седлу, будто мешок с овсом, а повод его коня -
в руках ромейского воина?
     Византийцы, греки, ромеи - как ни  называй  их,  все  равно  выходит:
враги они Русской земле. И Богдан с  отчаянием  подумал,  что  грозит  ему
горькая доля невольника, что, может, до конца дней своих будет он рабом  у
какого-нибудь заморского купца или воеводы...
     На берегу  речки  греки  спешились,  один  из  воинов  распутал  ноги
Богдана, помог сойти ему с коня.
     - Не спускай  с  него  глаз,  Андроник,  -  предупредил  таксиарх,  -
отвечаешь за пленника головой!
     Место,  где  они  остановились,  видимо,  было  знакомо  Диомиду.  Он
уверенно распоряжался и вскоре вместе со вторым воином  нырнул  куда-то  в
темноту. Богдан, у которого ныла  каждая  косточка,  тяжело  опустился  на
песок. Его страж порылся  в  сумке,  притороченной  к  седлу,  что-то  там
разыскал и  начал  жевать.  Слушая,  как  он  работает  челюстями,  Богдан
почувствовал сильный голод - ведь у него с раннего утра маковой росинки не
было во рту. Но он только глотнул слюну и отвернулся от грека.
     У ног его тихо плескалась волна. Речка неторопливо катила свои воды к
Дону. А куда судьба занесет Богдана?
     Диомид появился так же неожиданно, как  и  исчез.  Ушел  он  с  одним
спутником, а вернулся с двумя. Кроме  сопровождавшего  его  воина,  с  ним
пришло  еще  странное  сутулое  существо,  закутанное  в  звериные  шкуры.
Переговаривалось оно с ромеями на их языке.
     - Ты, старик, переправишь на лодке меня  с  нашим  пленником  и  наши
седла, - распорядился Диомид. - Мои  воины  на  конях  поплывут  за  нами.
Выбирай места, где глубина поменьше. Переправишь  нас  благополучно  -  не
пожалеешь. Ты знаешь, что я не скуплюсь, когда надо.
     Таксиарх потряс кошельком, и в  ночной  тишине  отчетливо  послышался
звон монет.
     - Клянусь Христом... - зашепелявил  старик,  но  Диомид  оборвал  его
заверения:
     - Пойдем, у нас мало времени!
     Они без всяких  приключений  добрались  до  противоположного  берега.
Диомид сдержал свое слово, щедро расплатившись с лодочником. Зажав в  руке
полученные монеты, тот заторопился к своему челну, будто опасаясь,  что  у
него отберут его награду. Проходя мимо пленника, он тихо вздохнул:
     - Эх, пропал отрок... Помоги тебе господь!
     Богдан вздрогнул, услышав русскую речь, рванулся было за  лодочником,
но тот уже отплывал от  берега,  размеренно  и  бесшумно  ударяя  по  воде
веслами.
     Тоскливо защемило Богданово сердце. Что же это  за  старик?  Хотя  бы
весточку с ним передать товарищам, может, выручили бы они гридня?
     Греки подтолкнули Богдана к коню, помогли забраться в седло,  спутали
ремнями. И снова размеренно застучали копыта в ночной степи.
     Чем дальше  они  уходили  от  Саркела,  тем  в  большей  безопасности
чувствовал себя таксиарх Диомид. Но он торопился и позволил себе  и  своим
воинам сделать только  короткую  передышку,  чтобы  подкрепиться  самим  и
накормить  пленника.  Это  было  уже  глубокой  ночью.  Так,  с  короткими
привалами, они двигались к Итилю остаток ночи и весь день. Их путь шел  по
степной караванной  дороге,  отмеченной  по  сторонам  кучками  конских  и
верблюжьих костей.
     Несколько раз их обгоняли одинокие хазарские всадники на  взмыленных,
усталых конях. Они скакали дальше, даже не поворачивая  головы  в  сторону
греков. Промчался довольно большой отряд - не  меньше  сотни  всадников  в
богатых доспехах. Предводитель его, в котором таксиарх с трудом узнал бека
Аймура, невидящим взглядом  скользнул  по  ромеям  и  со  злостью  стегнул
плеткой своего коня. Белый скакун, посеревший от  пота  и  пыли,  рванулся
вперед. С губ его срывались клочья пены.
     "Бегут хазары, - злорадно подумал Богдан. - Не сладко им приходится".
     Примерно та же мысль мелькнула  в  голове  таксиарха  Диомида.  Аймур
всегда смотрел  на  византийского  наемника  сверху  вниз.  Он,  ревнитель
иудейской веры, презирал христиан, равно как мусульман и язычников.  Кроме
того, Аймур знал: после смерти рано одряхлевшего  Иосифа  трон  достанется
ему, ближайшему родственнику каган-бека. А  теперь  этот  первый  вельможа
Хазарии бежит, как сайгак, преследуемый гепардом,  спасая  свою  шкуру  от
русского меча.
     На какое-то мгновение Диомид  почувствовал  завистливую  радость:  не
только ему, византийскому наемнику, выпала доля  беглеца!  Но  тут  же  он
подумал, что после того как Иосиф увидит  бежавшего  с  поля  брани  бека,
незачем будет приводить к нему  единственного  пленного  русича.  В  гневе
правитель Хазарии страшен, лучше на глаза  ему  не  попадаться.  И  Диомид
решил пробираться в хазарскую  столицу  тайком,  чтобы  не  встретиться  с
войском Иосифа.
     Свернув с караванного пути, таксиарх повел свой маленький отряд прямо
на запад, к Итиль-реке. Там  он  добудет  лодку  и  на  ней  доберется  до
столицы. А дальше видно будет...



                                    7

     Каган-бек Иосиф делал  ставку  на  конницу,  на  свои  многочисленные
отряды хазар, гузов и арсиев, быстрых и неуловимых  в  степи,  страшных  в
атаке плотной лавой. Что мог  противопоставить  такой  силе  князь  русов?
Пеших воинов? Русы хотя и ездят верхом, но предпочитают сражаться  пешими.
Поэтому им и удалось взять штурмом  Саркел.  А  отряд  Аймура  подошел  на
помощь осажденным слишком поздно,  поэтому  он  и  не  смог  справиться  с
немногочисленной конницей Святослава.
     Теперь же каган-бек решил ударить по русам всей массой своей конницы.
Удар будет страшен, его не выдержат воины Святослава. А  как  только  русы
дрогнут, им уже несдобровать: в степи не то что конному, но и пешему негде
укрыться от хазарских орд.
     Так думал Иосиф. Он поделился своими мыслями с Аймуром. В глазах  его
родича, побитого  русами  под  Саркелом,  мелькнуло  сомнение,  но  Аймур,
страшившийся навлечь на себя немилость правителя,  не  посмел  сказать  ни
одного слова возражения. Он раболепно склонил голову:
     - Сам Ягве гласит твоими устами: разбей нечестивцев, вырви  с  корнем
их семя!
     Иосиф снисходительно улыбнулся. Лесть  всегда  находила  путь  к  его
сердцу.
     - Будет так, как мы решили. Дерзкие русы  напоят  своей  кровью  нашу
хазарскую степь. Тех же, кто запросит пощады,  мы  обратим  в  рабство.  В
арабских землях  сейчас  большой  спрос  на  невольников.  А  каган  русов
Святослав... О, я придумаю для него такую казнь, от которой содрогнуться и
Запад и Восток! Завтра утром решиться его судьба...
     Не все, однако, складывалось так, как замыслил каган-бек. Утром, едва
забрезжил рассвет, русская конница обрушилась на передовые  отряды  хазар.
Завязалась  сеча.  Хазар  было  намного  больше,  чем  напавших   на   них
смельчаков, они без особого труда отразили  натиск  русичей,  вынудили  их
отступить.
     - Русы сами торопятся навстречу своей  гибели!  -  воскликнул  Иосиф,
наблюдавший с холма за ходом боя. - Аймур, сейчас я даю  тебе  возможность
искупить свою вину. Ударь по ним и уничтожь их!
     Бек Аймур во главе нескольких тысяч отборных воинов ринулся  вдогонку
за русской конницей. Утренняя степь загудела под конскими копытами.
     - А-а-а!.. - разнесся далеко окрест воинственный клич хазарской орды.
     Всадники Аймура,  нахлестывая  плетками  коней,  устремились  вперед.
Вот-вот они настигнут неприятеля, еще  немного,  еще...  Но  перед  самыми
мордами хазарских коней вдруг выросла  густая  щетина  русских  копий,  за
которой исчезли преследуемые Аймуром всадники. В хазарских воинов полетела
куча стрел.
     Оставив груду людских и конских трупов, хазары откатились назад, а за
их спиною снова появились неуловимые русские всадники.
     Взбешенный неудачей Иосиф приказал бекам атаковать неприятеля с боков
и с тыла. Но и это не  дало  желаемого  результата.  Пешие  русские  воины
стояли упорно и непоколебимо, и все также делала короткие наскоки  русская
конница. Иосиф с удивлением увидел, что неприятельский лагерь, похожий  на
огромного  колючего  ежа,  медленно,  но  неуклонно  движется  по   степи,
подступая к тому месту, где стояла кибитка каган-бека.
     Аймур прискакал к Иосифу, моля дать ему подкрепление:
     - Я уложил своих лучших воинов...  Мне  нужно  еще  несколько  тысяч,
тогда я опрокину русов!
     - Нечистая свинья! - в гневе закричал Иосиф. - Я не дам  тебе  больше
ни одного воина. Я лишаю тебя титула бека! Среди воинов  Хазарии  найдутся
лучшие полководцы... Темник Тархан отныне будет  именоваться  высокородным
беком. Он поведет в  бой  мою  гвардию,  моих  арсиев!  А  ты,  ничтожный,
отправишься с ними простым воином.
     И нетерпеливым движением руки Иосиф отправил от себя  обоих  беков  -
возвышенного и разжалованного.
     Битва затянулась. Но наступающая сторона потеряла уверенность в своих
силах. К полудню каган-бек Иосиф  понял,  что  не  он  диктует  свою  волю
неприятелю, а тот ему. Он наконец разгадал  замысел  своего  врага:  каган
русов ждет, когда выдохнутся хазары, чтобы поступить так, как  намеревался
поступить сам Иосиф: опрокинуть их, бросив на них свежую конницу.
     Каган-бек не стал дожидаться конца битвы. Он оставил за себя  Тархана
и с надежной охраной поскакал в Итиль.  Надо  было  спасать  то,  что  еще
возможно спасти.


     Под ударами  киевских  дружинников  рушилось  Хазарское  государство,
построенное степняками на крови и слезах покоренных народов.
     Слухи по степи  бегут  быстро.  Слухами  земля  полнится.  Услышав  о
поражении хазарского войска, которым командовал сам Иосиф, отвернулись  от
Хазарии камские  болгары,  долго  таившие  в  сердцах  своих  ненависть  к
поработителям. Откочевали подальше  от  Итиль-реки  и  поближе  к  русским
рубежам орды буртасов, хазарских данников. Насторожились воинственные гузы
и печенеги. Отступили к неприступным Ясским горам вассалы каганата  ясы  и
касоги, не послали ни одного воина на защиту гибнущей  Хазарии.  Джурджан,
Хорезм и иные соседние с Хазарией земли остались глухи к мольбам Иосифа  о
помощи. Все выжидали и надеялись - кто на жирный кусок, выхваченный из рук
слабеющего соседа, кто на избавление от хазарских притеснений.
     Битва в степи, длившаяся от  рассвета  до  вечерних  сумерек,  решила
судьбу Хазарии. Наголову разбитая гвардия Иосифа бежала с поля боя, за нею
последовали и другие отряды. Святослав  недолго  преследовал  их,  он  дал
своим воинам сутки на отдых, а затем русичи  снова  двинулись  вперед,  на
Итиль.
     Борислав, ехавший впереди головного полка с  дозорными,  прискакал  к
Святославу. Его сопровождал десяток дружинников.
     - Печенеги  зашевелились!  -  объявил  молодой  воевода.  -  Дозорные
перехватили ихнего лазутчика. Не таится, открыто речет:  печенежская  орда
хана Откара придвинулась к Итиль-реке, хазарские вежи треплет. А  за  нею,
может, и другие орды выступят, нам помогут. Мы по хазарам в лоб ударили, а
степняки с тыла навалятся - от всей Хазарии одно пустое место останется!
     Слушая это известие, воеводы оживились,  начали  переглядываться.  Но
князь молчал, и на челе его еще глубже обозначилась морщина,  пересекавшая
лоб до самой переносицы.
     - Так как велишь, княже, - голос  Борислава  потерял  уверенность,  -
отпустить того лазутчика или прежде сам поглядишь на него?
     Святослав по-прежнему молчал, глаза его смотрели  куда-то  вдаль,  не
замечая воевод. Наконец он заговорил - тихо, будто рассуждая сам с собой:
     - Я так считаю, други мои: побили мы Хазарию крепко, за  давние  наши
обиды ей сполна заплатили. Своими руками, своею кровью добыли  победу  над
исконным ворогом. А те степняки словно воронье, слетаются на падаль, хотят
и себе что-то урвать. Пособники! Мы этих  пособников  не  раз  под  Киевом
видали, горячую смолу с киевских стен на их головы лили. Нет, змея  соколу
не товарищ!
     -  Так,  может,  ударим  по  печенегам?  -  задорно  блеснул  глазами
Борислав. - Теперь и по ним можно ударить...
     - Тебе все едино, с кем рубаться?
     - Все едино. Только прикажи, княже!
     - Тогда помолчи, послушай  старших.  Мой  наказ  таков!  -  Святослав
поднял голову, голос его загремел, как порог Ненасытец в весеннюю пору.  -
Лазутчику печенежскому - голову с плеч долой! Может, его сам хан  Откар  к
нам подослал, чтобы задобрить такой вестью.  Очень  ему  хочется  общипать
побитых нами хазар, похлебать жирной похлебки из  чужого  казана!  И  коли
иные печегежины попадутся - казнить их, не  миловать.  От  них  я  не  жду
добра. А начинать войну с ними нам не время,  будет  так:  ни  дружбы,  ни
войны. Стольный же град Хазарии сами возьмем приступом, без чужой  помощи.
А ежели Иосиф его покинул, то нам еще лучше.
     Итиль русичам не пришлось штурмовать - остатки  разбитого  хазарского
войска покинули город без боя. Бежал за Итиль-реку и сам каган-бек.
     Настороженно и молча встречала русскую дружину  столица  Хазарии.  Ни
одной живой души не видно было на грязных, заваленных мусором  улицах,  то
широких, похожих на торговые площади,  то  узеньких  и  извилистых,  будто
таинственные лабиринты. Беспорядочно раскинулись на них глиняные мазанки и
войлочные кибитки. В сонно дремавших садах и виноградниках, серых от пыли,
бродили косматые полудикие козы. Ближе к реке на кольях сушились  рыбацкие
сети, но не было видно ни одного челна.
     Передовой полк  Святослава,  перейдя  шаткий  деревянный  мост  через
речной рукав, вступил в  столицу  побежденного  каганата.  Впереди  конных
воинов на горячем гнедом коне гарцевал молодой воевода  Борислав.  На  его
красных сафьяновых сапогах солнечно  сверкали  золотые  шпоры  -  новинка,
завезенная из Византии.
     Борислав  с  любопытством  разглядывал  незнакомый  город.  Тишина  и
безлюдье удивили его.
     - Вымерли тут все, что-ли? - повернулся он к ближнему сотнику.
     - Хазары-то? Да они сейчас далеко  за  Итилем...  Мы  на  них  такого
страху нагнали, что они не скоро опомнятся!
     Но русичи недолго продолжали путь в тишине. Вскоре впереди послышался
шум многоголосой толпы. Перед дружиной открылась широкая площадь,  посреди
которой  возвышалась   массивная   деревянная   фигура   бога   Перуна   с
посеребренной головой и  позолоченными  усами.  Вокруг  Перуна  сгрудились
нарядно одетые люди.  Это  собрались  жители  славянского  конца  Итиля  -
торговые гости, мастеровой люд, рыбаки. При появлении дружины  над  толпой
взметнулись шапки.
     - Слава русским воям!
     - Киевскому князю слава!..
     Святослав, ехавший в окружении своих  воевод,  придержал  коня,  снял
шелом, поклонился на все четыре стороны. В ухе его блеснула золотая серьга
с зеленым камнем.
     - Слава Перуну, добрые люди! Мира и добра вам желаю...
     Чуть  позади  князя,  между  рослыми  гриднями,   ехал   потупившись,
захваченный в плен бек Аймур. По его лицу трудно было  догадаться,  о  чем
думает побежденный военачальник, недавно бывший  правой  рукой  Иосифа,  -
страшится ли возможной гибели или уже приготовился ко всему.
     Увидев  пленного  бека,  итильские  славяне  притихли,   настороженно
оглядывая его хмурую фигуру, обмякшую  в  богатом  седле.  Потом  недолгое
молчание сменилось гневными криками:
     - Вели казнить его, княже! Не мало он лиха нам принес,  немало  нашей
кровушки высосал!
     - Поборами нас одолел этот живоглот... Голову с него долой!
     Князь поднял руку - гридни направили копья на  толпу,  и  шум  затих.
Только в дальних рядах прорывалось хриплое ворчание.
     - Идите по домам люди Итиля. Я сам буду вершить  суд  над  виновными.
Кого надо - накажу... - и Святослав проехал вперед.
     На  улицах  стали  появляться   мусульмане   -   арабы,   джурджанцы,
хорезмийцы, гузы. За ними потянулись из своих жилищ хазары-язычники и  те,
кто исповедовал иудейскую веру. Впереди  дружины  уже  бежала  молва,  что
русичи город не рушат, разбоя не творят, людей не обижают. На улицы  вышел
простой люд, у которого любому завоевателю нечего  отбирать,  кроме  разве
самой жизни. Богатые  встречались  редко  -  многие  из  них  или  ушли  с
правителем Хазарии за Итиль-реку, или бежали на юг.
     Князь и воеводы проехали через  весь  город  и  вступили  в  каменный
дворец каган-бека.  Святослав  приказал  разослать  по  хазарской  столице
дружинников - искать Иосифа. Потом  он  велел  привести  к  нему  пленного
Аймура и толмача, долго беседовал с беком.
     Узнав, что Аймур во время последней битвы  попал  в  опалу,  князь  с
интересом посмотрел на пленника:  народ  его  не  жалует  свой  любовью  и
правитель наказал. Попал хазарин между молотом и наковальней!
     - Вижу - правду молвишь,  бек,  -  сказал  он,  пристально  глядя  на
Аймура. - Воевал ты плохо, потому что не на твоей земле  гнев  созрел,  не
твоя земля кровью умывалась, когда разоряли ее хазарские орды...  Неправое
твое дело! И нынче не хазары хозяева в Киеве, а русские вои стоят в  вашей
столице. Ну, да у  меня  речь  не  о  том,  бек  Аймур.  Я  тебя  назначаю
правителем Итиль-града. Справишься?
     Лицо бека побледнело. Чтобы скрыть  свое  волнение,  он  склонился  в
глубоком поклоне перед русским князем:
     - Ты даруешь мне жизнь, каган Святослав! Я буду служить тебе верой  и
правдой... Отныне весь этот город - у твоих ног, все  его  жители  -  твои
верные данники!
     Святослав про себя усмехнулся: "И так ты у моих ног вместе  со  всеми
итильцами!"
     А бек с тоскою подумал: "Что сделает со мною Иосиф, когда возвратится
в столицу? Ох, не сносить мне головы!"
     Но  у  него  все  равно  не  было  другого  выбора.  И  он   так   же
подобострастно, как недавно внимал речам правителя Хазарии,  слушал  князя
ненавистных ему русов. Слушал и соглашался с ним, обещая собрать требуемую
дань, выкупить  у  русов  пленных  и  снабдить  войско  князя  провиантом.
Единственное, о чем он осмелился попросить Святослава, - это об охране  из
русских воинов, которая смогла  бы  его  уберечь  от  подосланных  Иосифом
убийц. А он уж постарается  собрать  самых  богатых  купцов  из  тех,  кто
остался в Итиле, хранителей ключей от дворцовых  тайников  и  кладовых,  и
сделает все, что ему приказано.
     Выслушав Аймура, Святослав приказал  Бориславу  выделить  дружинников
для охраны бека. После этого  князь  отпустил  нового  правителя  Итиля  и
вместе с воеводами покинул покои Иосифа.
     Теперь, когда Аймур ушел, Борислав не утерпел, спросил Святослава:
     - Пошто, княже, ты этому хазарину волю  даровал,  да  еще  правителем
назначил? Я тому дивился, да молчал при нем, а теперь спросить  надумал...
Он же кровопивец, живоглот, народ от  него  стонет,  клянет  его!  Ему  бы
голову срубить, а ты...
     Святослав сердито сверкнул на него глазами, но ничего не ответил.
     - Прости, княже, коли что не так сказал! Конечно, то дело  державное,
но неужто нельзя было спросить?
     - Запомни, воевода: бояре думают, старшая дружина мне советы дает,  а
решает за всех - князь! - Святослав заговорил тише, но все так же  строго:
- Да ты и думать не привык, тебе бы только мечом махать... Что ж, удаль  я
твою ценю, а разум у тебя - как у дитяти малого. И не уразуметь тебе,  что
тот Аймур знатного рода, привык властвовать над  простым  людом.  Казню  я
его, а кто дань будет собирать для нашей дружины?  А?  Голытьбе  итильской
поручить это? Так где ты видел, чтобы смерды, черная кость, градом, да еще
стольным градом правили? Даже в вольнолюбивом Новгороде  на  вече  допрежь
всех именитых мужей слушают, а не тех, кто землянки роет над  Волховом.  А
тут Хазария, законы, что рождены в Диком поле... Не  люб  итильцам  Аймур?
Стерпится - слюбится. Зато власть! И для нас он все сделает,  чтобы  шкуру
свою сохранить. А польза от того всей Русской земле!
     - Оно-то так, - замялся Борислав, только теперь почувствовавший,  что
князь, которого он привык считать  прежде  всего  лихим  витязем,  воином,
далеко не так прост.  -  Вот  только  зачем  в  Итиле  ставить  хазарского
воеводу? Неужто нашего - получше - не найдется?
     Святослав неожиданно рассмеялся.
     - Эх, Борислав! - Он положил на плечо воеводы тяжелую руку. - Люб  ты
мне в сече, когда рядом со мною недругов рубишь. И знаю,  что  от  меня  в
любой беде не отступишься, всегда будешь служить мне верой и  правдой.  За
то и хотел оставить тебя посадником  в  Тмутаракани,  как  самого  верного
моего воя. А вот теперь думаю: справишься ли? Больно уж ты  прост,  друже.
Много еще  не  разумеешь...  Мудрости  государственной  надобно  у  ромеев
учиться.  И  хитрости...  Они  в  покоренных  землях   не   всегда   своих
стратигов-наместников ставят, иной раз  -  и  местных  воевод,  что  знают
каждый закуток, каждого смерда. Такой воевода выгоднее...
     Борислав потупился:
     - Выходит, так...
     - Вот то-то и оно! Учись... посадник тмутараканский!


     Занятый делами, Святослав даже  не  поинтересовался,  где  схоронился
полумифический властелин Хазарии - каган, от чьего имени правил страною ее
настоящий хозяин, каган-бек Иосиф. Тот самый Иосиф, что всего сутки назад,
покинув свое войско на произвол судьбы,  в  этих  же  дворцовых  покоях  с
лихорадочной поспешностью отдавал приказы многочисленной челяди,  торопясь
спасти хоть часть накопленных сокровищ.  Вокруг  метались  слуги  и  рабы,
таскали сундуки и мешки с драгоценностями, а худой, костлявый каган-бек  в
черном одеянии,  придававшем  ему  сходство  с  раввином  жадными  глазами
следил: не забыли ли чего!
     Черной тенью следовал за правителем кряжистый косолапый темник Надир,
последний из приближенных, сохранивших верность теряющему трон владыке.
     - Стражу во дворе я заменил, - мимоходом докладывал Иосифу  Надир.  -
Своих людей поставил. Не доверяю ни арсиям, ни византийцам: они хитры, как
лисы, и жадны, как стервятники... - С  большой  буквы  и  тут  же  выложил
другую новость: - Таксиарх Диомид вернулся в  Итиль,  сумел  выбраться  из
Саркела... Я приказал не пропускать его во дворец.
     Иосиф резко повернулся к Надиру:
     - Стражу сменил - правильно. А Диомида зря не пустил, он  мне  нужен.
Вели позвать его. Немедленно!


     С замирающим сердцем, опасаясь самого худшего, направился  Диомид  во
дворец. У покоев Иосифа, где обычно несли охрану  наемники  арсии,  теперь
стояли незнакомые лучники. Они расступились, перед дверью появился  Надир.
Он поманил грека.
     Правитель Хазарии был в своих покоях. Диомид склонился  перед  ним  в
раболепном поклоне. Сердце грека отчаянно колотилось.
     - Я пришел по твоему приказу, повелитель...
     Иосиф смерил наемника презрительным взглядом.
     - Вижу, как тебе  не  терпелось  поскорее  меня  увидеть.  От  самого
Саркела бежал без оглядки...
     Диомид упал на колени:
     - Помилуй, не вели казнить! Дай мне возможность искупить свою вину!
     - Встань. Мой гнев уже остыл. Я оставлю тебе жизнь,  хотя  она  стоит
недорого в наше смутное время. Сегодня же ночью ты отправишься  к  ясам  и
касогам. Убеди их поднять все племена на войну  против  русов.  Обещай  им
золото, рабов, что угодно. Доберись до Таматархи,  передай  беку  Сурхану:
пусть соберет всех хазар, способных держать оружие,  и  ударит  по  русам.
Войско кагана Святослава  затеряется  на  просторах,  подвластных  Хазарии
земель, истечет кровью в мелких стычках с нашими данниками. И тогда...  Ты
все понял? Золото тебе вручит Надир. Ступай!
     Не случайно  много  лет  назад  дальновидный  Аарон,  отец  нынешнего
каган-бека  Иосифа,  разгромив  ясов,  женил   своего   сына   на   дочери
побежденного правителя. Этим браком он хотел укрепить  связь  между  двумя
соседними народами, вернее - надежнее подчинить себе Аланию, страну  ясов.
Много воды утекло с тех пор, умерла жена Иосифа, сам Иосиф состарился,  но
ясы по-прежнему оставались данниками Хазарии. Именно  на  них  рассчитывал
сейчас владыка Хазарии, посылая Диомида. Пусть Тагаур  и  другие  аланские
князья соберут ополчение. У них много отборных воинов,  они  навалятся  на
русское войско, перебьют его в горных ущельях. За ясами поднимутся касоги,
им помогут хазары Сурхана. А там...
     Иосиф знал: Диомид приложит все старания, применит всю свою хитрость,
чтобы  выполнить  поручение.  Наемник  не  упустит  такой  удобный  случай
заслужить милость каган-бека и разбогатеть.
     Через час таксиарх Диомид тайно покинул Итиль...


     Богдан попал  в  столицу  Хазарии  ночью.  Старший  из  греков  отдал
какое-то приказание своим подчиненным и торопливо покинул  их.  Оставшиеся
двое воинов вытащили пленника из  лодки  и  повели  по  темным  запутанным
улицам, где за высоким - в рост человека - глиняным забором,  напоминавшим
крепостную стену, виднелись плоские крыши невзрачных мазанок. Порой  улица
вдруг исчезала, превращаясь в выгон  или  майдан,  заставленный  широкими,
будто приплюснутыми книзу, стогами сена. Вокруг них суетились люди, внутри
одного стога блеснул огонь, и Богдан догадался, что это жилища полукочевых
итильских хазар.
     Когда проходили через один такой майдан, из-за  туч  выглянула  луна,
залила землю мертвенным, тревожным светом. Богдан, падавший от  усталости,
едва волочил ноги, но все-таки старался запомнить дорогу, по  которой  его
вели.
     Несмотря на позднее время город не  спал.  Бесшумно  скользили  между
юртами какие-то люди, прошел караван тяжело нагруженных верблюдов, иногда,
нарушая ночную тишину конским топотом, проносились всадники. Прошел ночной
дозор.
     Несмотря на то, что не  было  слышно  ни  криков,  ни  особого  шума,
чувствовалось, что город охвачен тревогой. И в сердце Богдана  затеплилась
надежда. Он подумал, что хазарам, ожидающим приближения  русского  войска,
сейчас не до рабов, не до пленников. Да и грекам, кажется, не  по  себе  -
если князь Святослав уже взял Саркел, то скоро он будет и  здесь.  Бежать!
При первой же возможности надо бежать!
     Между тем они прошли порядочное расстояние. Наконец  один  из  греков
остановился перед высокой глухой стеной. За нею  послышался  собачий  лай.
Открылась едва заметная дверца.  Заслонившая  на  мгновение  проем  темная
фигура подалась назад, негромко окликнула псов, и лай оборвался.
     - Иди! - подтолкнул пленника один из его стражей.
     Они быстро пересекли большой пустынный двор, прошли мимо  молчаливого
слуги и окружавших его рослых, глухо порыкивавших псов. Богдана  втолкнули
в какую-то каморку. Он упал на твердый земляной пол и, несмотря на то, что
попал в тюрьму, вздохнул с облегчением: что  будет  дальше  неизвестно,  а
сейчас он, во всяком случае, получил передышку. У него не хватило сил даже
на то, чтобы обследовать свою темницу. Он  устало  растянулся  на  полу  и
тотчас забылся глубоким сном.


     Разбудил его яркий свет, ударивший в глаза. Солнечные лучи  врывались
в настежь распахнутую дверь.
     - Эй, рус! Живой?
     На  пороге  стоял  смуглый  раб  в  полуистлевших   лохмотьях,   едва
прикрывавших его тощее тело.  Солнце  отражалось  от  его  лысого  черепа,
высвечивало редкую щетину на впалых скуластых щеках.
     Богдан приподнялся на локтях, стараясь сообразить, где он. Вспомнил -
горестно застонал.
     - Ай-ай! Плохо тебе? А кушать хотел?
     - А ты откуда по-нашему  разумеешь?  -  вопросом  на  вопрос  ответил
Богдан.
     Поставив на землю перед пленником миску, наполненную  темной  бурдой,
положив рядом с нею несколько лепешек, раб заговорил быстро-быстро,  путая
русские слова с другими - словами неизвестного Богдану языка.  И  все-таки
гридень кое-что понял. Этот человек - берендей. Его кочевое племя когда-то
давным-давно осело на окраинах Полянской  и  Северной  земель,  наполовину
обрусело. Берендеи вместе с русичами разводили скот, сеяли хлеб, охотились
и бортничали, несли службу в княжеской дружине. Их села первыми  принимали
на себя удары хазар и печенегов, делавших частые набеги на Русь. Во  время
одного такого набега попал в  плен  к  хазарам  и  Алташ,  новый  знакомый
Богдана.
     - Неужто нельзя сбежать отсюда?
     Берендей отрицательно покачал лысой головой. Его  захватили  в  полон
молодым, привезли сюда, в Итиль, здесь он успел и  состариться.  Переходил
от одного хозяина к другому, у одного было плохо, у другого - еще хуже. Но
бежать? Куда? Вокруг Итиль-града по одну сторону плавни, болота, по другую
- бескрайная степь. А к югу - море. Если беглец не утонет  в  болотах,  не
завязнет в трясине, то на другой же день его схватит хазарская  стража.  А
там - казнь, мучительная, жестокая,  чтобы  другим  рабам  неповадно  было
искать свободу.
     - Все равно уйду! - упрямо нагнул голову Богдан. - Кто меня не пустит
отсюда? Ты?
     Он рывком  вскочил  с  земли,  легко  отодвинул  в  сторону  щуплого,
высохшего Алташа и остановился на пороге. Четверо могучих  псов,  усевшись
полукругом напротив открытой двери, угрожающе скалили острые волчьи  зубы.
Да, таких стражей не возьмешь голыми руками! Но Алташ, он  ведь  может  им
приказать...
     Берендей сочувственно смотрел на молодого пленника.
     - Отзови, они же тебя послушаются...
     - А дальше что? Далеко не уйдешь.
     Богдан упал ничком на землю и закрыл лицо руками. До самого вечера он
лежал, не притронувшись к еде, оставленной ему берендеем.  Во  дворе  было
тихо, временами издалека доносился смутный гул. Богдан не прислушивался  к
нему. Если бы он знал, что это шум  толпы  разноплеменных  жителей  Итиля,
встречающих войско русичей!
     Ночью за ним пришли двое знакомых уже воинов-греков  и  снова  повели
его по лабиринтам городских улиц. На этот раз они шли крадучись. Путь  был
недолгим, вскоре вышли к пустынному  берегу  реки,  где  столпилась  кучка
людей.  Вместе  со  всеми,  Богдана  посадили  в  большую   лодью,   тесно
загруженную какими-то  узлами  и  тюками.  Это  домоправитель  Диомида  по
приказу хозяина тайно отправлял в Семендер самое ценное имущество и  рабов
таксиарха.
     Богдана сковали цепью  с  другими  невольниками,  усадили  за  весла.
Засвистела плеть надсмотрщика. Богдан, не дожидаясь удара, потянул на себя
весло.
     За бортами сонно заплескалась вода. Лодья вышла  в  море  и  медленно
повернула к югу.
     В числе рабов Диомида было  еще  трое  русичей  -  рослый,  кряжистый
Ратибор с лицом, до самых глаз заросшим густой черной бородой, и невысокий
худощавый отрок, оправдывающий свое имя - Мал. Богдану довелось сидеть  на
одной лавке с Ратибором, ворочать одно весло. Осторожно, чтобы не привлечь
внимание надсмотрщика, хлеставшего плетью  каждого  зазевавшегося  гребца,
Ратибор коротко поведал новому товарищу свою историю.
     Он был десятником  в  охране  богатого  киевского  гостя  Чурилы.  Их
караван с грузом шелков и восточных  пряностей  возвращался  из  Дербента.
Прошли Семендер, оставили позади Итиль - никто обиды не чинил русичам. А в
Саркеле, последнем хазарском  городе  перед  Диким  полем,  хитрые  нукепы
каган-бека решили дважды собрать десятину с  Чурилы.  Купец  схватился  за
оружие, стражники и нукеры - тоже, завязалась драка.  Почти  всех  русичей
перебили, оставшихся в живых взяли в полон. Знают ли в Киеве  о  том,  что
творят хазары?
     - Знают. Из-за того и пришел сюда князь Святослав со своим войском...
     И Богдан рассказал Ратибору о походе, о сече под  Саркелом,  о  своем
пленении.
     А Мал? Его хазары увели из Северной земли во время  одного  из  своих
набегов. Он попал сюда совсем мальцом.
     - Бежать надо, тихо сказал Богдан. - Пробиваться к нашим, к  дружинам
киевским!
     - Трудно, - отозвался Ратибор. - С нас днем и ночью глаз не спускают.
Разве что теперь, когда хазары хвосты поджали и в кусты глядят...
     Дни  стояли  тихие,  безветренные  и  жаркие.  Лодья  несколько  дней
простояла у берега небольшого острова, выжидая чего-то,  а  потом  поплыла
дальше и вскоре прибыла  в  Семендер,  некогда  богатый  хазарский  город,
который  постепенно  захирел,  не  выдержав  соперничества  с   Итилем   и
Саркелом... С горечью узнал Богдан, что русское войско уже побывало  здесь
и, не задерживаясь, двинулось дальше на юг, к Ясским горам.
     Вечером греческие воины,  охранявшие  рабов  и  имущество  таксиарха,
принесли из города вина. Они  пели  протяжные,  заунывные  песни,  угощали
домоправителя и надсмотрщиков. Веселье затянулось надолго.
     Когда стемнело,  раб  Алташ  добытым  где-то  ключом  разомкнул  цепи
Богдана.
     - Беги, - тихо сказал он, - и я пошел бы с тобою,  да  сил  уже  нет.
Ушло мое время...
     - Стой! - ухватил его за руку гридень. - А Мал? А Ратибор? -  Мы  уже
вольные птицы, - отозвался из темноты голос Ратибора. - Торопись, отрок!
     В руку Богдана сунули короткий ромейский меч.
     - Бегите на полдень, - шепнул ему Алташ, - выйдете на караванный путь
- догоните своих...
     Придерживая  рукой  громко  колотившееся  сердце,  Богдан  нырнул   в
темноту, на голос Ратибора. За каким-то строением без окон скрылся  огонек
костра, возле которого веселились греки.
     И тут же впереди вспыхнул еще огонь - ночная стража с факелом.
     - Это рабы грека Диомида! - выкрикнул кто-то. - Держите их!
     Беглецы не успели далеко уйти от порта. А  тут  еще  ветер  подул  от
моря, из туч выглянула луна.
     - Вот они, держите их!
     Сытые дюжие стражники настигали уставших,  ослабленных  от  голода  и
тяжкой  работы  беглецов,  плутавших  по  безлюдному  незнакомому  городу.
Стражников привлекала награда, которую можно получить за поимку рабов.
     Богдан пригнулся - над самой головой просвистела стрела.  Неужели  не
удастся уйти?
     Улочка была узкая, темная - тесный проезд, где едва протиснется арба,
запряженная буйволами. С обеих сторон - глухие стены глинобитных построек,
высокие заборы, да еще с одной  стороны  то  ли  выбоина,  то  ли  канава,
заполненная зловонной жижей. Бежать трудно, но лучшего места не придумаешь
для того, чтобы задержать  преследователей.  Эта  мысль  пришла  в  голову
Ратибору. Он остановился, тяжело переводя дыхание.
     - Все, други. Дальше мне не уйти. Бегите вдвоем, а я придержу их.
     Из ноги Ратибора, чуть повыше колена, торчала стрела, глубоко ушедшая
в тело.
     Мал и Богдан в нерешительности топтались около старшего товарища.
     - Понесем тебя на руках, - твердо сказал Мал, - а там - что будет.
     - Настигнут - не отобьемся. Лучше уходите. И меч у  нас  один,  -  он
выхватил оружие у Богдана. - Ну!
     Крики преследователей, топот приближались. Ратибор с силой привлек  к
себе Богдана и Мала, прощаясь с ними:
     - Идите, сыны мои! А мне  дорога  -  в  сады  Перуна.  Я  окроплю  ее
вражеской кровью...
     Взвизгнула  стрела,  за  нею  вторая.  Послышался  торжествующий  рев
преследователей.  Закрывшись  щитом,  захваченным   у   Алташа,   Ратибор,
прихрамывая, шагнул вперед. Богдан  понял,  что  старый  воин  не  изменит
своего решения. Он потянул Мала за руку. Они побежали,  невольно  втягивая
головы в плечи, будто это могло спасти их от стрел,  все  чаще  свистевших
над ними. А сзади звонко залязгало железо, словно ударили в била.  Ратибор
вступил в свой последний бой.
     Богдану было стыдно и больно: его место там, с Ратибором! Если  бы  у
них на всех хватило оружия...
     Мал, которого он держал за руку, вдруг споткнулся,  стал  оседать  на
землю. Гридень едва успел  подхватить  товарища.  Щуплое,  сухонькое  тело
отяжелело, обвисло на руках Богдана.
     - Что с тобою?
     В горле у Мала захрипело, он что-то попытался сказать и не смог.
     Прижимая товарища к себе, Богдан нащупал  стрелу,  торчавшую  у  Мала
между лопаток.
     Богдан остался один.



                                    8

     Первым воспитателем Святослава был дядька Асмуд,  старый,  иссеченный
во многих боях воин, обожженный ветрами дальних походов  -  полуночных  до
южных морей. Жив еще был отец, князь Игорь, когда Асмуд настоял на поездке
молодого княжича с дружиной, отправлявшейся за данью к древлянам.  Настоял
- и сам потом каялся - едва сумел  дядька  уйти  от  беды,  умчать  своего
воспитанника. А позже, когда страшно мстила княгиня Ольга за  гибель  мужа
своего Игоря, юный княжич с дядькой Асмудом стоял на холме и  глядел,  как
пылает подожженный со всех сторон Искоростень. Святославу было  страшно  -
ведь там, в городе, гибли люди, но еще пуще боялся он высказать страх свой
перед суровым учителем. Заслуженная кара постигла тех, кто посмел  поднять
руку на великого князя!
     Позже, когда княжич подрос, он не однажды,  взяв  с  дядькой  Асмудом
небольшую дружину, вылетал из Киева вдогонку  за  печенегами,  разорившими
какое-либо порубежное село Полянской земли. Иногда и  Свенельд,  когда  не
было у него неотложных дел, выезжал вместе со Святославом. Но  в  те  годы
княжичу ближе всех был его верный  наставник  Асмуд.  Дядька  учил  своего
питомца не только военному  делу,  он  рассказывал  о  том,  откуда  пошла
Русская земля, как  живут  русские  люди  -  поляне,  древляне,  северяне,
кривичи,  словене,  какие  города  стоят  вверх  по  Днепру,   до   самого
Ново-города. О Византии и Болгарии рассказывал дядька, о  дивных  странах,
где все не по-нашему.
     - А там, за Диким полем, что есть?
     Дикое поле, необъятное степное пространство, заросшее травами в  рост
человека, с редкими островками лесов и рощиц вдоль  берегов  степных  рек,
казалось  княжичу  враждебным  и  чужим.  Оно,  словно  неведомый   океан,
подступало  к  южным  рубежам  земли  Русской,  выплескивало  внезапно  на
порубежные города и села дикие орды степняков-кочевников: торков, хазар  и
прочих. А еще раньше,  давным-давно,  выплыло  грозное  и  жестокое  племя
обров. Крепко притесняло оно пращуров наших, глумилось  над  ними.  Минуло
лихолетье, выстояла Русская  земля,  а  тех  пришельцев  и  след  простыл.
Осталась одна поговорка: "Погибоша, аки обры".
     Много позже, уже на памяти дядьки Асмуда, прошли южнее  Киева  другие
кочевники - угры, или мадьяры. Сильное, мужественное племя...  С  русичами
они в бой не вступали, спешили на запад.  За  червенскими  землями  осели,
создали свое государство.
     А теперь печенеги появились...
     Много бед и горя приносило русичам Дикое поле. Без следа  исчезали  в
нем люди, каких кочевники уводили в полон, сожженные врагом села зарастали
буйной степной травой.
     - В Диком поле тоже люди живут, - объяснял старый дядька. - По речкам
степным русские бродники оседают, беглые смерды в глухих  местах  городища
ставят. Добираются наши люди до Корсуньской земли, где греки-ромеи живут и
хазары. В Тмутаракании - есть  такая  земля  за  Сурожским  морем  -  тоже
русичей немало. Даже в Итиле...
     -  Расскажи,  расскажи!  -  требовал  княжич,  выпытывая   у   дядьки
подробности.
     И дядька выкладывал все, что видел за свою долгую жизнь,  что  слышал
от досужих людей.
     - Я хочу побывать там, за Диким полем! - упрямо сдвигая к  переносице
светлые брови, говорил Святослав.
     - Вырастешь - побываешь, - улыбнулся Асмуд.
     Нет уже в живых сурового и доброго воеводы Асмуда, дядьки Святослава,
приняла его к себе сыра-земля. Свенельд, старший наставник, совсем побелел
- годы, годы! Сам Святослав вырос, возмужал, ранняя седина тронула  усы  и
чуб. Ведет он свои полки далеко за Дикое поле. Пала  под  ударами  русским
мечей Хазария. Уже одно море увидел князь, впереди - Ясские  горы,  а  там
еще два моря - Русское и Сурожское.
     Поход к Ясским  горам  оказался  нелегким.  Итиль  -  далеко  позади,
пройден Семендер, взятый почти без сопротивления. Русское войско текло  по
безлюдной и  безжизненной  степи  широким  потоком,  окаймленной  цепочкой
дозоров. В самые жаркие часы дня поток  замирал.  Люди  прикрывали  головы
коням попонами, чем придется, сами искали какую-нибудь тень. Воды, которую
везли в бурдюках, не хватало, люди и кони страдали от жажды.
     Князь, ехавший на своем белом Кречете вслед за дозорами и проводником
хазарином, взятым Семендере,  хмуро  оглядывал  расстилавшуюся  перед  ним
высохшую степь, раскаленный песок, Слепящие  глаза  солончаки.  Вокруг  ни
одного холма, ни одной возвышенности, только песчаные  волны  дюн  кое-где
приподнимались над  землей.  Зной  расслаблял  людей,  однообразие  лишало
душевных сил. Дружинники давно уже сняли раскаленные кольчуги с бармицами,
шеломы, прикрывались от солнца епанчами и свитками. Даже Борислав,  всегда
неунывающий,  притих,  ссутулился  в  седле.  Его  гнедой  жеребец  тяжело
переставлял ноги, увязавшие в горячем песке.
     В полдень, когда солнечный жар  стал  совсем  нестерпимым,  Святослав
приказал  сделать   привал.   Растянувшиеся   на   много   верст   дружины
остановились. Воины принялись втыкать в песок копья и мечи, натягивать  на
них одежду, делая навесы, под которыми можно было бы спастись от  палящего
солнца. Понуро стояли кони, опустив головы,  безразличные  ко  всему.  Они
оживились лишь тогда, когда сотники и десятники стали  раздавать  воду  из
вьючных баклаг и бурдюков. Лошадям ее  досталось  мало,  людям  -  и  того
меньше.
     Перед заходом солнца, когда жара  спала,  войско  снова  тронулось  в
путь. После предыдущего перехода и  не  менее  трудной  дневки  кони  едва
волочили ноги.
     Прошла еще одна  ночь.  Князь  торопился,  сокращал  привалы  -  воды
оставалось  совсем  немного,  надо  было  возможно  быстрее  добраться  до
ближайшей реки. А колодец на пути встретился лишь однажды, да и  то  почти
пересохший...
     В начале дня успевшая раскалиться от солнца  песчаная  равнина  стала
оживать, зашевелилась.  Поднялся  ветер,  заструился  песок  под  копытами
лошадей. В пыльном  облаке  исчезло  солнце.  Кони  стали.  Люди  пытались
закрыться от секущего лицо горячего,  воющего  ветра.  Песок  забивался  в
глаза,  уши,  ноздри,  проникал  сквозь  одежду,  острыми   иглами   колол
пропотевшее тело.
     Свенельд посоветовал переждать песчаную бурю. Но Святослав торопил:
     - Воды только на один переход  осталось.  А  кто  знает,  когда  буря
кончится? И надежен ли провожатый? Хазарин... Можно ли верить ему?
     - Я - верю, - как обычно, не согласился с ним Свенельд. - Это простой
хазарин, а не каган-бек. Да и сам знаю дорогу, проходил тут когда-то.
     Князь молчал, раздумывая.
     Из пыльной завесы вынырнул Борислав.
     - Чего стоим, княже? - глядя  на  Святослава,  спросил  он.  -  Время
дорого, надо спешить - может, засветло доберемся до воды.
     Святослав будто пробудился от дум.
     - Вперед! - И, не  оглядываясь,  потянул  Кречета  за  повод,  шагнул
навстречу буре.
     И дружина пошла за ним  дальше,  все  больше  углубляясь  в  песчаный
океан, где не было ни дорог,  ни  приметных  вех,  ничего,  кроме  пылящих
песчаных барханов. Свенельд держался поближе к проводнику, приглядываясь к
тому, как хазарин по  известным  только  ему  приметам  угадывает  путь  в
свистящей пыльной мгле. Нет, сам бы он не отыскал здесь дорогу!
     Только когда стало уже совсем темно, хазарин разжал пересохшие губы:
     - Надо ночевать тут. Речка близко, завтра утром  его  найдем.  Сейчас
боюсь сбиться.
     Святослав  приказал  остановиться,  напоить  коней,  раздать   воинам
остатки воды.
     Через несколько минут все бурдюки  с  драгоценной  влагой,  снятые  с
вьючных лошадей, опустели. Люди, уставшие  бороться  с  ветром,  падали  у
песчаных сугробов и  засыпали  мертвым  сном.  Нерасседланные  кони  робко
топтались около своих хозяев, позвякивая уздечками.
     Святослав тоже приткнулся к песчаному сугробу, укрыл голову  походной
епанчой и уснул.
     Наступило утро. Буря затихла, небо было синими-синим, солнце плыло  в
нем, будто в бескрайнем озере. Святослав проснулся от  холода,  огляделся.
Проводник стоял  неподалеку  от  него,  выжидая.  Дружинники  поднимались,
оглядывая коней, чистили их, вытряхивали песок из попон и седла.
     - Пойдем, коняз? - вопросительно посмотрел на Святослава проводник. -
Уже недалеко речка.
     Сейчас, в это безветренное утро, прошедший день казался дурным  сном.
Князь встал на ноги:
     - Рында, труби поход!
     И снова потянулась между выросшими за время  бури  песчаными  буграми
бесконечная колонна спешенных конников. Люди шли молча и каждый  думал  об
одном: встретится ли на их пути спасительная вода? Если  же  до  воды  еще
два-три перехода, то не видать русским воинам ни Ясских  гор,  ни  ровного
Днепра.
     Неожиданно впереди, где шел дозор, заржал один конь, ему  откликнулся
другой.
     "Воду чуют", - догадался Святослав.
     За песчаным бугром показалась чахлая зеленая рощица. Дальше  тянулась
лента камышовых зарослей.
     - Вода! - крикнул гридень Чудин. - Речка!
     Святослав повернулся к проводнику. Тот отрицательно покачал головой:
     - Нет, коняз, это... болото. Настоящая вода - дальше.
     Но его негромкий голос потонул  в  реве  сотен  пересохших  от  жажды
глоток:
     - Ре-е-ка-а!
     Река оказалась призраком. Пески и зной высосали воду из  старицы,  от
нее остались жалкие лужи.
     Тысячи людей кинулись в эту жидкую грязь, надеясь утолить мучившую их
жажду. Дружинники тянули за  собой  коней,  кони  ржали,  протискиваясь  к
влаге, топтали людей, припавших к мутным лужицам.
     - Назад, все - назад! - яростно загремел  Святослав,  но  его  окрика
никто не услышал.
     На  одно  мгновение  в  глазах  князя  мелькнула  растерянность.   Он
оглянулся.
     - Гридни, ко мне!
     Молодые, сильные воины окружили князя. Воспаленные глаза блестели  на
обожженных солнцем лицах, губы  потрескались,  скулы  обтянуты  кожей.  Но
каждый  из  них  -  весь  внимание.  Святослав  оглядел  их  и   несколько
успокоился. Есть еще у него дружина!
     И тут заговорил молчавший до этого проводник.  Ломая  русские  слова,
начал что-то объяснять.
     - Река уже близко? - догадался Святослав. - За этой  старицей?  Эгей,
гридни! Соберите воевод, тысяцких. Скажите: князь велел идти дальше.  Река
уже близко!
     В  невообразимой  толчее  пробирались  гридни.  Проталкиваясь   между
всадниками, топтали припавших к болотной жиже людей, хлестали  плетями  по
чему попало. К Святославу подъехали воеводы.
     Князь указал на юг:
     - Река - там. Ведите воев дальше.
     Хлынул поток, топча камыши, медленно, устало вымахнул на другой берег
старицы, на песчаный бугор.  И  оттуда  все  увидели  ленту  чистой  воды,
окруженную купами ив.


     На берегу Кумы  Святослав  дал  воинам  сутки  отдыха.  Затем  собрал
воевод, стал советоваться:  поворачивать  ли  сразу  на  запад  в  сторону
Сурожского моря, или вступить на землю ясов и идти через нее.
     Воеводы молчали. Стыдились вчерашней растерянности, хмуро глядели под
ноги.
     - Тебе виднее, княже, - сказал Свенельд, - ты и решай.
     - Тебе виднее! - передразнил его Святослав. -  Ты  уж  не  серчай  на
меня, воевода, скажу тебе прямо:  учил  ты  меня  сызмальства  уму-разуму,
учил, как витязем стать, а сейчас размяк, ровно баба! Не гоже старому  вою
на молодого кивать. Я жду, что ты добрым советом пособишь. Вы бояре, князю
подпора, на вас моя власть держится. Давайте думать купно.
     - На этом берегу - голодно,  ни  градов,  ни  весей,  -  подал  голос
Борислав. - А у нас вои отощали, кони притомились.
     - А на том?
     - Там и вода, и дичина, и буйные травы...
     - А что? - оглядел своих бояр Святослав. - Дело говорит Борислав. Как
мыслите, воеводы?
     Все одобрительно загудели.
     - Ну, будь по сему. Идем к горам. - Святослав тряхнул чубом. - А буде
встретят нас ясы оружно, не захотят  пропустить  к  Тмутаракани  -  копьем
проложим дорогу!
     Отдохнувшее войско снова двинулось вперед.
     Ближе к горам начали попадаться заросли  кустарника  и  целые  лесные
острова, не очень зеленые, прибитые зноем, но все же дающие  тень.  А  еще
дальше леса синели, сплошным ковром укрывая подножия высоких  Ясских  гор.
Эти предгорные леса  были  границей  хазарских  владений,  в  глубь  лесов
степняки-хазары не решались проникать, хоть ясы и были их данниками.
     До гор было еще далеко, но при виде их  дружинники  повеселели.  Даже
кони ожили, пошли бойчее, стремясь поскорее добраться до тени и влаги.
     Переправившись через речку, князь  вместе  с  гриднями  оторвался  от
старшей дружины, ускакал далеко вперед. Только конные дозоры маячили перед
ним. Легко дышалось на этом просторе, таком непохожем на оставшуюся позади
песчаную степь. Здесь всюду была  жизнь:  цветы  и  буйные  травы,  птицы,
вырывавшиеся из-под конских копыт, табуны  сайгаков,  мелькавшие  вдалеке.
Будто снова возникло  Дикое  поле,  но  еще  более  прекрасное  и  щедрое,
окаймленное на горизонте синей цепочкой гор.
     Глядя на горы, Святослав вспомнил свой терем,  боярские  терема,  вот
такой  же  зубчатой  цепью  -  если  глядеть  издали  -  возвышавшиеся  на
Старокняжеской горе, высоком холме в Киеве над Днепром. Он вспомнил  Киев,
и сердце вдруг сжалось тоскливо и сладостно.
     Раздумья князя прервал гонец, прискакавший от далеко ушедшего  вперед
дозора.
     - Стой, княже! Впереди - неведомые люди...




                     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БОГДАНОВА СУДЬБА


                                    1

     Все еще не веря в то, что ему удалось вырваться из хазарской  неволи.
Богдан спешил на юг. Сердце сжималось от  боли  при  мысли  о  погибших  в
Семендере товарищах. Но мог ли он, безоружный, один против  многочисленной
стражи, отстоять Мала и Ратибора? Скрепя сердце Богдан шел  по  караванной
тропе. Он решил во что бы то ни стало  догнать  войско  князя  Святослава,
присоединиться к своим гридням.
     Богдану повезло: на второй день  пути  его  нагла  караван  арабского
купца Джейхани. Богатый гость возвращался  из  Киева  в  родные  края.  Он
благосклонно отнесся к молодому русичу, распорядился одеть его  и  кормить
до тех пор, пока их пути не  разойдутся.  Когда  Богдан  стал  благодарить
щедрого хозяина каравана, спасшего его от голодной смерти,  тот  заговорил
на языке русичей:
     - Не меня благодари, а своего бога Волоса, покровителя земледельцев и
торговых людей. Ты гадаешь: зачем я тебе  добро  содеял?  Свою  же  выгоду
блюду - знаю, что ты князю  или  воям  его  похвалишься,  как  тебя  гость
заморский выручил. Добрая слава обо мне пойдет, до вашего Киева докатится.
А нам, гостям торговым, того и надо - чтоб добрая слава шла  впереди  нас,
двери нам открывала. Мы за нею весь свет обойдем скорее, чем если  бы  шли
окружно. Разве не так?
     Еще не старый  араб  выделялся  среди  своих  спутников  мужественной
красотой, гордой  осанкой.  На  смуглом  его  лице,  обрамленном  седеющей
бородой, под зеленой чалмой горели живые черные глаза. Он был горд, но  не
заносчив, горяч, но не вспыльчив.
     Русский дружинник, бежавший из хазарского плена, заинтересовал араба.
Джейхани на привалах дотошно расспрашивал его и  о  хазарах,  и  том,  как
живут русские люди, об их обычаях. Видя, что русич никак не мог поладить с
предоставленным  ему  верблюдом,  Джейхани  велел  одному  из  своих  слуг
пересесть на это непокорное животное, а Богдану отдать своего коня, Теперь
они могли беседовать и в пути, придерживая рядом своих коней.
     Вначале расспросы арабского гостя о Русской земле вызывали  у  гридня
подозрение: не хазарский ли лазутчик этот чужак?  Потом,  когда  он  узнал
Джейхани поближе, подозрения рассеялись. Нет, араб не был другом  хазарам.
Однажды Джейхани рассказал Богдану сказку.
     От одной матери и отца были рождены два брата. Звали их Рус и  Хазар.
Росли они вместе, рядом скакали в чистом  поле,  объезжая  молодых  коней,
спали  под  одной  крышей.  А  потом  оба  полюбили  одну  девушку,  самую
прекрасную в их племени. Будто змея проползла между двумя братьями,  стали
они косо поглядывать друг на друга, соперничать в  любом  деле.  А  гордая
Итиль смотрела на них и щурила свои прекрасные глаза, не знала кому отдать
предпочтение.
     В ту пору беда пришла: подступили  враги  к  земле,  где  жило  племя
братьев. С двух сторон подошли. И сказала девушка братьям:
     - Идите каждый в свою сторону. Кто сильнее в бою с  врагом  окажется,
тому я и отдам свое сердце.
     Рус сел на коня, взял саблю и щит и отправился на запад.  Долго  ехал
по степи, до лесного края добрался. Увидел врагов, что на его  племя  идти
войной собрались, выхватил саблю из ножен и кинулся в бой. Сражался Рус за
свой дом родной, за любовь свою, за самого себя. Многих  недругов  поразил
он, но сам упал с коня весь израненный.
     Пораженные  отвагой  Руса,  враги  повернули  коней,  решив,  что  не
победить им племени, вырастившего такого отважного  воина.  Руса  подобрал
стары дервиш, принялся врачевать его.
     А Хазар тем временем встретился на востоке с другой вражьей ордой.
     - Кто ты? - спросил его каган этой орды.
     - Я, - ответил Хазар, - проводник. Вы попали в  незнакомые  края,  не
знаете, где можете найти гибель, а где ждет вас богатая добыча, где  можно
взять полон, коней и много всякого добра. Заплатите мне - проведу.
     Согласились враги, и провел их Хазар, минуя свои  вежи,  к  соседнему
племени. Нежданно-негаданно обрушилась  на  мирных  жителей  орда,  мужчин
порубила, женщин и детей увела в неволю. Все добро себе забрала,  а  часть
добычи, как договорились, отдала Хазару.
     Вернулся Хазар домой, хвалится  перед  гордой  Итиль  своей  сметкой.
Ловко провел он врагов, да еще нажился при этом, богатое  приданое  привез
своей невесте.
     - Уходи!  -  твердо  сказала  ему  красавица.  -  Не  стану  я  женой
предателя, нажившегося на чужом горе. Сердце отдам Русу!
     Но не дождалась она второго брата. Пришла весть, что погиб Рус в бою,
не пропустив пришельцев к  становищу  родного  племени.  И  только  теперь
поняла Итиль, что именно его, этого смелого воина, любило  ее  сердце,  Но
разве вернешь мертвого!
     Охваченная неутешным горем, наложила на себя  руки  гордая  Итиль.  В
память о ней люди назвали  ее  именем  широкую  и  полноводную  реку,  что
протекала через их степи.
     Рус возвратился слишком поздно. Узнал все, что было, и погнал коня на
запад, прочь от родных мест. Там нашел новую семью, от его рода пошли русы
- ныне могучее и многочисленное племя.
     А Хазар осел у реки Итиль.  Основал  каганат  Хазарию,  стал  пошлину
взимать со всех, кто проезжал через его землю, разбогател еще больше.
     Потомки Руса и Хазара  забыли  о  своем  родстве.  В  разные  стороны
разошлись их дороги.


     И многое еще поведал Богдану араб Джейхани.  Богдан  слушал  рассказы
арабского гостя, будто дивную сказку.
     Караван шел по местам,  где  за  несколько  дней  до  него  двигалось
русское войско. Богдан с замирающим сердцем бросался к  погасшим  кострам,
за  которыми,  может,  недавно  сидели  княжеские   гридни.   Он   подолгу
вглядывался в сизую полынную даль, напрягал до боли глаза, но не видел там
ни  пеших,  ни  конных.  Только  зубчатые  вершины  гор   все   явственнее
поднимались на горизонте.
     Миновали небольшой хазарский город, настороженный, притихший - войско
русов побывало в нем всего день назад. Впереди победителей летела молва  о
том, что  русский  каган  Святослав  поклялся  смести  с  лица  земли  все
хазарские города и кочевья. Дружина  местного  бека  поредела  без  боя  в
ожидании  грозного  нашествия,  а  русы,  не  встретившие   сопротивления,
получили дань, запаслись водой и  провизией  и  ушли  дальше,  на  юг,  не
оставив здесь ни одного  воина.  Собираясь  на  майдане,  жители  тревожно
шумели, гадали: не вернутся ли русы?
     Миновав этот город караван сделал крюк, обходя безводную степь, затем
снова вышел на торную тропу. Дальше путь его лежал по берегу Джурджанского
моря - на Дербент.
     Богдан простился с гостеприимными арабами и свернул на запад, надеясь
вскоре отыскать оставленный русичами след. Джейхани  на  прощание  подарил
гридню короткий кинжал и лук с колчаном,  полным  каленых  стрел.  Тут,  в
дикой степи, ох как пригодился бы и конь, но и том спасибо доброму  гостю:
теперь не безоружен Богдан, глядишь, и  коня  или  верблюда  отобьет  себе
где-нибудь...
     Чем ближе к  горам,  тем  оживленнее  становилась  степь.  В  балках,
заросших кустарником, в рощицах, раскинувшихся на холмах, сновали птицы  и
мелкие зверьки. Из густой травы тяжело вспархивали грузные  дрофы.  Богдан
подстрелил одну из них, дня на два запасся мясом.
     Вскоре он наткнулся на след,  оставленный  русским  войском:  конница
протоптала в степи широкую дорогу. Но как ни торопился за  своими  Богдан,
никак не мог угнаться - видать, конные посадили пеших  ратников  на  крупы
своих коней, чтобы ускорить ход. Тревожно и тоскливо было идти  одному  по
незнакомой безлюдной земле, где возможна встреча  с  хазарами  или  ясами.
Раньше, пока он брел по пустынным пескам, ему было труднее, но  спокойнее.
А теперь казалось, что вот-вот из-за куста взовьется аркан, свистнет чужая
стрела...
     К вечеру Богдан вышел к реке. Он не решился в  сумерках  искать  брод
или переплавляться вплавь - вода быстрая,  крутит  коряги  в  водоворотах.
Нашел впадину перед береговым обрывом, над самой водой, углубил ее, сделал
нору. Для безопасности еще большой камень втащил туда, чтобы  укрыться  за
ним - мало ли какое зверье тут бродит.
     Ночь прошла беспокойно. Зыбкую тишину время от времени нарушали крики
неведомых зверей и птиц, шорохи, всплески воды -  то  ли  русалки,  то  ли
крупная рыба плескалась в реке. Только  перед  рассветом  гридень  забылся
тревожным сном, но ненадолго - внезапно его разбудил громкий хриплый  рев,
разнесшийся над рекой.
     "Кто это? - Богдан осторожно высунул  голову  из  своего  укрытия.  -
Барс? Или, может, тот самый зверь, барб, про которого рассказывал  Мечник?
Помоги мне, Перун, не доведи с ним повстречаться..."
     Над рекою плыл молочный туман. Снова стало тихо.


     Богдан выбрался из  убежища,  когда  уже  поднялось  солнце.  Он  без
особого труда отыскал брод, перебрался на другой берег и вскоре  наткнулся
на следы покинутого русского лагеря. Зола одного костра была  еще  теплая.
Эх, не надо было задерживаться...
     Сейчас, пока солнце еще не слишком припекало, Богдан торопливо  шагал
по широкой зеленой долине, поднимавшейся к горам пологими  уступами.  Горы
приближались, меняли свои очертания, их синие вершины приобретали  зеленый
цвет. А еще  дальше,  за  ними,  будто  ледяная  глыба,  врезался  в  небо
белоснежный двуглавый пик.
     Горные отроги все больше сжимали  долину,  заставляли  реку  петлять,
виться змейкой между ними. Таким же извилистым стал и путь Богдана.
     "Наши шли по долине, - подумал Богдан, - в обход вон того  хребта.  А
чего я за ними потащусь? Махну-ка я прямо через хребет. Там намного ближе,
скорей догоню дружину".
     Он нашел едва заметную  тропку,  которая  повела  его  сквозь  густые
заросли терна и орешника по довольно крутому склону. Подъем становился все
круче.  Богдан  обливался  потом,  но  упрямо  карабкался  вверх.   Он   с
облегчением  вздохнул,  когда  вступил  в  глухой  буковый   лес,   плотно
сомкнувший кроны столетних великанов над густым низеньким подлеском. Здесь
можно было позволить себе короткую передышку.
     В лесу стояла знойная тишина. Ни зверя,  ни  птицы,  казалось  -  все
попрятались, дожидаясь вечерней прохлады. Только  рыжие  муравьи  деловито
сновали вверх и вниз по шершавой коре бука, к которому прислонился Богдан.
После почти бессонной ночи гридня стало клонить в сон. Чтобы не уснуть  он
с большим усилием заставил себя подняться и побрел  дальше,  спотыкаясь  о
торчащие из земли корни.
     Лес окончился  внезапно.  Ровная  седловина  хребта  оказалась  почти
лысой, заросшей только пахучими травами с ярким  узором  цветов.  В  глаза
Богдану ударил солнечный свет. Над хребтом в синем небе плыли легкие белые
облака.
     - Ой! - гридень внезапно качнулся назад, в тень леса.
     Далеко впереди, на фоне синего неба, виднелись  темные  силуэты  двух
всадников. Легкие, поджарые кони нетерпеливо приплясывали  над  обрывистым
склоном, круто сбегавшем вниз, к долине. Всадники в  темной  одежде,  туго
перетянутой в талии тонкими поясами, лохматых шапках  не  походили  ни  на
русичей, ни на хазар, хотя луки у них были вроде русских, а  вместо  мечей
на боку у каждого висела кривая, как у степняка, сабля. Ясский дозор!
     Кто знает,  как  встретят  ясы  русича?  Богдан  решил  не  рисковать
понапрасну. Он начал отходить вдоль опушки,  от  дерева  к  дереву,  чтобы
неприятельский дозор не заметил, вниз, вниз, в долину.
     Удалившись на безопасное расстояние от ясов,  Богдан  пошел  быстрее,
лавируя между толстыми стволами деревьев. Спускаться по отлогому лесистому
склону было куда легче, чем подниматься в  гору.  Мох,  устилавший  землю,
мягко пружинил под ногами, скрадывал звуки шагов.
     Впереди  показался  просвет  между  деревьями.  Богдан   заторопился,
поскользнулся  на  замшелом  камне.  Поднимаясь,  он  увидел  такое,   что
заставило его замереть.
     - Туры... - тихо прошептал он.
     На лесной поляне паслось стадо могучих животных. Массивные бурые быки
с косматыми горбами-загривками держались  ближе  к  середине  поляны,  где
росло несколько молодых ясеней,  обгрызали  их  кору,  с  шумным  сопением
жевали листья. За ними, на противоположной опушке, спокойно  щипали  траву
коровы - поменьше ростом. Рядом резвилась пара неуклюжих телят.
     Гридень замер, прижавшись  к  стволу  старого  бука.  Он  смотрел  на
зубровое стадо, не решаясь покинуть свое укрытие, и  думал  о  том,  какие
странные эти туры, таких ему еще не доводилось видеть.
     Внезапно один бык поднял голову с кривыми толстыми  рогами,  перестал
жевать, будто прислушиваясь. Что-то его встревожило, и бык глухо, протяжно
замычал.
     Вот и другие быки насторожились. Замычало все стадо, быстро  сбиваясь
в круг, выставляя рога наружу. Крупные  зубры  старались  заслонить  собою
телят, сразу притихших и присмиревших. Но один  теленок,  видно,  младший,
совсем неловкий и неуклюжий, замешкался, не  успел  укрыться.  Он  жалобно
замычал, и тотчас из-за деревьев что-то  длинное,  рыже-черное,  полосатое
взвилось в воздух и с ревом обрушилось на малыша. Тяжелая  когтистая  лапа
ударила теленка по загривку, хрустнули кости.  Хищник  метнулся  назад,  к
лесу, со своей добычей. Только на  одно  мгновение  замерло  в  оцепенении
зубровое стадо, и вот уже ближайший к теленку бык, будто  каменная  глыба,
обрушившаяся  с  крутой  горы,  ринулся  вперед.  Кривые  рога   подцепили
полосатого зверя, с силой подкинули вверх. Едва хищник коснулся земли, как
все ревущее стадо сомкнулось над поверженным врагом, втаптывая его в сырую
землю тяжелыми копытами.
     Богдан  осторожно,  опасаясь  выдать  себя  малейшим  шорохом,   стал
отходить в глубь леса - подальше от рассвирепевших зубров. Стадо еще долго
не успокоится после нападения тигра - того самого зверя барба,  о  котором
рассказывал Богдану старый Мечник.
     Думая только о том, как бы не выдать себя, Богдан не заметил  второго
хищника, мелькнувшего между деревьями.  Это  уходила  тигрица,  потерявшая
своего друга.
     Медленно, шаг за шагом, Богдан отступал в чащу. Зубры  еще  бушевали,
злобно метались по поляне, будто мало им было одного  затоптанного  врага.
"Чур меня! - подумал гридень. - Увидят туры и мне то же будет". Он пятился
и пятился, пока не забрался в лощину, заросшую колючим кустарником. Только
здесь он перевел дыхание.
     И вдруг ему показалось, что кто-то следит за ним  из  чащи.  Ощущение
было такое явственное, что по спине мурашки поползли. Кто-то, человек  или
зверь, упорно смотрел ему в  спину.  Гридень  неожиданно,  чтобы  обмануть
неведомого  врага,  упал  ничком  на  землю,  приподнял  голову   и   стал
вглядываться в ту сторону, откуда почудилась ему  опасность.  Рука  крепче
сжала нож, подарок Джейхани.
     Нет, все было спокойно. Только стайка мелких  синиц  попискивала  над
Богданом в листве  молодого  бука.  Желто-голубые  пичуги  с  любопытством
разглядывали незнакомца и о чем-то совещались.  Неподалеку  стучал  дятел,
настойчиво и упорно долбил подгнившее  дерево.  Чуть  подальше,  в  другой
стороне, застрекотала сорока. С чего бы это она?
     Сорока - зловредная птица. Сама воровка, но, чтобы  отвлечь  от  себя
подозрения, вечно старается выдать кого-нибудь другого. Ни  один  человек,
ни один зверь не пройдет, не замеченный сорокой. Кого же она приметила  на
этот раз?
     Здесь, в предгорьях, лес был совсем не такой,  как  в  родных  местах
Богдана. Он казался  куда  глуше  и  таинственней,  замшелый  и  дикий,  с
опушками, заросшими непролазным  колючим  кустарником.  Богдан  чувствовал
себя здесь новичком. Хорошо, что он не нарвался на  стадо  здешних  буйных
туров. А кто знает, какие еще враги встретятся ему в этом лесу?
     Он поднялся, подумав, что все  равно  надо  идти  вперед.  Раз  решил
перевалить через хребет, чтобы сократить путь, то теперь отступать поздно.
     Богдан определил по солнцу направление и  снова  стал  взбираться  на
подъем. Кое-как он добрался до гребня хребта, вышел на открытое место  над
обрывом и убедился, что впереди лишь новая лощина, глубокая  и  тесная,  а
настоящий гребень дальше, за нею. Вздохнув,  Богдан  начал  спускаться  по
почти отвесной стене. Она  вся  растрескалась,  казалось,  ее  сложили  из
отдельных каменных плит. Выступавшие камни качались под ногами Богдана, он
с  трудом  удерживал  равновесие,  цепляясь  руками  за  древесные  корни,
свисавшие с обрыва.
     Ему снова показалось, что кто-то следит за ним. Но все  его  внимание
было поглощено тем, чтобы не сорваться. До конца спуска оставалось  совсем
немного, когда внизу, в зарослях, послышалось угрожающее ворчание. Гридень
похолодел. Он замер, прижавшись к каменной стене.
     В кустах мелькнула полосатая шкура, затем показалась большая  круглая
голова с прижатыми ушами и хищно оскаленной пастью. Барб!
     Зверь был близко, в каких-то десяти пядях от ног Богдана. Он  сжался,
готовясь к прыжку, а гридень даже за нож не мог взяться - руки  заняты.  В
отчаянии Богдан рванулся вверх и вдруг почувствовал: корень, за который он
уцепился, поддается под руками.
     Хищник немного задержался с прыжком. Он взвился в то мгновение, когда
Богдан, потеряв равновесие, уже падал вниз,  на  лету  стараясь  выхватить
из-за пояса нож. Они оба упали  на  дно  расселины,  заваленное  обломками
камня, и оба одновременно встали на ноги  друг  против  друга:  человек  и
огромная полосатая кошка.
     Гридень почувствовал на своем лице горячее дыхание  зверя.  Он  знал,
что ему терять нечего, и первый кинулся  на  своего  противника,  стремясь
достать его ножом под лопатку, чтобы поразить  в  самое  сердце.  Страшный
удар тигриной лапы пришелся по пустому месту, когти лишь  оцарапали  плечо
человека. А нож, добрый нож арабских мастеров нашел  свою  цель,  с  силой
вонзился в дело зверя по самую рукоятку.
     Падая, тигрица (а это действительно была подруга недавно погибшего  в
стычке с зубрами тигра)  подмяла  под  себя  Богдана.  Уже  в  агонии  она
опустила слабеющую лапу на  голову  противника,  сорвала  с  нее  лохматую
шапку. Богдану показалось, что в него ударила  молния,  в  глазах  у  него
вспыхнул яркий свет, затем он почувствовал, что проваливается  в  темноту.
Последнее, что он слышал, - грохот обвала, швырнувшего камни  со  скалы  в
узкую расселину.


     Богдан пришел в себя от  чьего-то  осторожного  прикосновения.  Он  с
трудом разлепил веки, попробовал приподняться и тут же замер:  в  упор  на
него  смотрел  незнакомый   человек,   смотрел   пристально   и   даже   с
беспокойством. Гридень успел разглядеть  смуглое,  с  правильными  чертами
лицо, зеленые глаза, полуприкрытые длинными ресницами, а затем все поплыло
перед ним, скрылось в тумане.
     Окончательно он  очнулся,  почувствовав  холод  на  лице.  Прохладные
струйки воды текли по его лбу и щекам.
     - Живой?
     Спросили его по-хазарски, и Богдан закрыл глаза, тихо застонал  -  не
от боли, а от одной мысли, что после стольких мытарств он  снова  попал  в
лапы к своим врагам. Но тут же этот вопрос повторили на языке русичей.
     Человек в потрепанной одежде - то ли свитке, то ли хазарском халате с
длинными рукавами - стоял на коленях перед Богданом и  прикладывал  к  его
голове мокрую тряпицу.
     - Может, попить хочешь? Тут недалеко криница, вода холодная...
     Голос был женский, и говорила это невесть откуда взявшаяся женщина на
родном языке Богдана.
     - Русич я, русич! - хрипло выкрикнул гридень. - Из дружины  киевского
князя...
     Женщина встрепенулась, из-под лохматой бараньей  шапки  на  плечи  ее
упали  светлые  волосы.  Большие  зеленые  глаза,  похожие  на  русалочьи,
изумленно смотрели на гридня, веря ему и не веря.
     - Ой, боже ж мой, Перуне! Неужто правда? Русич?
     - Правда, сущая правда. Клянусь Перуном и Волосом!
     Нет, она все еще не верила.
     - А чего ж ты такой чудной? И платно на тебе не наше, не  русское,  и
лук хазарский, а кинжал - ясский...
     Кинжал... Только тут мысли Богдана вернулись к  недавней  схватке  со
страшным противником. Он почувствовал, что его ноги прижаты к земле чем-то
тяжелым. Гридень приподнялся и увидел оскаленную пасть зверя, стекленеющие
его глаза. Женщина перехватила взгляд Богдана.
     - Наповал свалил барба, такое не каждому вою удается!  А  зверь,  уже
мертвый, прикрыл тебя от камней, что сверху падали...
     Она помогла гридню выбраться  из-под  туши  тигра.  Богдан  поднялся.
Голова гудела, как пустой казан, но руки и ноги были целы. Он  внимательно
осмотрел незнакомку.
     - Так ты говоришь, что я чудной? А ты - не чудная? Похожа на  волхва,
что живет у нас на горе, возле Перунова требища. Тот  такой  же  косматый,
только еще в звериные шкуры одетый.
     -  На  волхва?  -  она  еще  шире  раскрыла  глаза  и  вдруг   звонко
рассмеялась. - Ой, правда! На лешего я скорей похожа...


     Ее звали Злата. За золотые косы, за золотой веселый смех, за  золотое
сердце, за золотые руки. Родилась и выросла она в теплом  краю  на  берегу
Русского моря, где оно соседствует с морем Сурожским,  в  торговом  городе
Тмутаракани. Отец и братья Златы  рыбачили,  платили  десятину  хазарскому
беку, еще и на продажу немало оставалось от улова. Море кормило и  одевало
не только их семью. Жили его дарами рыбаки русичи, греки и касоги,  всякий
люд, что приходил сюда из иных краев в поисках лучшей доли.  Но  богатство
свое море отдавало за дорогую плату. В сильную бурю не вернулись домой  ни
отец, ни братья. Мать вскоре слегла с горя и больше не встала.
     Так Злата осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Некому  было
за нее заступиться, когда приглянулась она  беку  Сурхану,  полновластному
хозяину Тмутаракани. Силой умыкнули осиротевшую девушку. Хотел  приблизить
ее к себе Сурхан, сделать своей наложницей, но Злата  едва  глаза  ему  не
выцарапала. Строптивую невольницу заставили делать самую черную работу,  а
вскоре бек подарил ее своему родичу в Семендере. Там  она  прожила  больше
года без всякой надежды на избавление. Но потом  вдруг  в  городе  начался
переполох. Пошел слух о приближении войска киевского  князя.  Присмотр  за
невольницами ослабел, и однажды ночью Злате удалось бежать.
     Сердце Богдана будто кто рукою сдавил: как похожа судьба Златы на его
собственную, на судьбу погибшей Рославы! Одинаково тяжело  живется  смерду
что под Киевом, что в  Тмутаракани  -  хазарский  бек  не  лучше  русского
толстосума! Богатый бедного гнет, последнее у него отнимает.
     Под густым загаром, под пылью дорожной  лицо  у  Златы  будто  с  той
картины ромейской, что видел Богдан в  Киеве,  иконой  она  называется,  а
одеть бы ее в чистое платно, серьгами да гривной серебряной украсить -  ох
как хороша была бы она! Даже глаза потупил гридень, подумав об этом, и тут
же ему стыдно стало: быстро забыл Рославу...
     - И ты домой, в свою Тмутаракань, надумала добираться? - тихо спросил
он, не поднимая глаз.
     - А куда еще? Даже птица по весне летит в родные края... И я пошла на
заход солнца, думала: когда-нибудь да доберусь. Таилась  от  лихих  людей,
ягодами да кореньями кормилась, рыбу ловила - я к рыбе привычная.
     - Варила?
     - Сырое все ела. Где бы я огонь взяла?
     - А дальше что думаешь делать? - спросил Богдан.
     - Снова пойду, куда шла.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Нам выходит по пути. Пойдем вместе?
     - Пойдем, - без колебаний согласилась она. -  Я  тебе  в  тягость  не
буду. Только сейчас уже дело к вечеру идет. В темноте отсюда не выберемся,
заночевать придется.
     Богдан увидел густые  тени  в  расселине,  золотые  блики  заходящего
солнца высоко над головой.
     - Заночуем, если ты не боишься  со  мною  вдвоем  оставаться.  Костер
разведем, огниво у меня есть. Я шкуру с этого зверя сниму  -  жалко  такое
добро бросать...
     Девушка посмотрела на гридня с сомнением: стоит  ли  тащить  на  себе
такую тяжесть? Но ведь редкая добыча... Она слыхала, что барбы не часто  в
этих местах встречаются. А насчет того, что она, может, боится  оставаться
с ним вдвоем... Злата тихонько рассмеялась:  она  приметила,  как  краснел
этот храбрый воин, поглядывая на нее.
     - Ты чего? - удивился Богдан, услышав ее смех.
     - Да так просто... - ответила девушка, лукаво улыбаясь.


     Ночь они провели в расселине, по очереди дежуря у костра. Утром, едва
рассвело, тронулись в путь.
     Злата оказалась добрым товарищем Богдану. Сильная и  выносливая,  она
лучше гридня знала  местные  условия  и  сама  выбирала  наиболее  удобную
дорогу. Выйдя, из ущелья, они спустились в долину, где  сохранились  следы
проходившего здесь недавно русского войска, затем снова начали  взбираться
на гору.
     Идти вдвоем со Златой было веселее, чем одному, но  зато  и  труднее.
Богдан полностью доверял своей проводнице, и та,  увлекая  его  за  собой,
легко,  без  малейшего  усилия,  карабкалась  по  крутым  склонам.  Подъем
становился все круче. Богдан начал задыхаться, а девушка, не  оглядываясь,
все шла и шла вперед.
     - Погоди, Злата,  -  наконец  не  выдержал,  взмолился  он.  -  Давай
передохнем малость.
     Она обернулась, поглядела на него с усмешкой. Ярко блеснули ее  белые
зубы.
     - Я думала, что ты простого роду, а выходит - боярского.
     Насмешливые слова девушки уязвили его, но он сдержался, лишь  буркнул
негромко:
     - Рада, что скачешь, как коза, а я к горам непривычный.
     - Привыкай!  -  подзадорила  она  Богдана,  но,  встретившись  с  его
взглядом, вдруг опустила глаза, смутилась отчего-то. - Я в горах  тоже  не
так уж часто бывала... Ладно, давай передохнем, нам еще по этой  прогалине
идти до самой вершины. А там - вниз, легче будет.
     - Стой! - Богдан внезапно потянул Злату назад, в тень леса. - Видишь?
Дозор! Не пойму, кто это: ясы или касоги?
     - Ясы, - твердо сказала Злата. - Это их земля, до касогов мы  еще  не
дошли. А вон еще конные вои, гляди дальше!
     Вдалеке виднелись еще несколько всадников. Ясские дозоры  внимательно
наблюдали сверху за  долиной.  Там,  внизу,  вдоль  реки,  ползла  длинная
извилистая змейка.
     - Наши! - вскрикнул Богдан и тут же прикусил язык.
     Он заметил то, чего не было видно снизу, от  реки:  на  дальнем  краю
долины,  за  леском,  шевелилась  другая  такая  же  змейка,   выползавшая
навстречу первой. Вот ее голова замедлила  движение,  начала  раздуваться,
постепенно перегораживая долину.
     Злата вопросительно посмотрела на Богдана.
     - Да, ясское войско. Будет  сеча.  Надо  бы  нам  поспешать  туда,  -
ответил Богдан.
     Он торопился. Предстоящая сеча не страшила его - Богдан  уже  не  раз
смотрел в глаза смерти с тех пор,  как  стал  гриднем.  Ему  не  терпелось
встретиться со своими боевыми  товарищами,  вместе  с  ними  врубиться  во
вражеский строй.
     - Придется шкуру бросить, - нерешительно сказал Богдан, сожалея,  что
не сделал этого раньше - его ноша с каждым шагом казалась ему все тяжелее.
- Брошу, разрази меня гром!
     - Ноги я побила, - тихо отозвалась Злата,  -  трудно  идти  босой  по
камням. А из шкуры можно постолы сделать.
     Богдан посмотрел на ее ноги, увидел сбитые в кровь пальцы. Сердце его
дрогнуло от  внезапно  нахлынувшей  жалости.  Как  же  это  он  раньше  не
догадался?
     Ни слова ни говоря, гридень развернул тигровую шкуру, ловко  отхватил
ножом сначала один кусок, затем другой. Отрезал несколько тонких полосок -
шнурков.
     - На, замотай ноги. Потерпи малость, скоро мы добудем тебе сапожки  -
сафьяновые, добрые.



                                    2

     За тысячу  лет  до  похода  Святослава  из-за  Джурджанского  моря  в
Придонье  и  Прикубанье  пришли  воинственные  кочевники  аланы.  Это  был
могущественный народ, совершавший походы и на юг, и на  запад,  в  пределы
Римской империи.
     Нашествие гуннов, хлынувших в IV веке нашей эры из Азии  в  Восточную
Европу, подорвало могущество алан. Часть их вместе с захватчиками ушла  на
запад и растворилась среди других племен, часть  переселилась  на  юг,  за
Кубань и Терек. Здесь, в горах и предгорьях,  выросли  новые  поселения  и
города. Алания, уменьшившаяся в границах, снова окрепла.  Она  выстояла  в
упорной и длительной борьбе с Тюрским каганатом, возникшим и распавшимся в
VI веке, вела упорную борьбу с арабами, временами попадала  в  зависимость
от Хазарии и все-таки продолжала существовать.
     Народ Алании соседи грузины  называли  овсами  или  осами,  русичи  -
ясами.
     На землю ясов теперь вступили полки киевского князя Святослава.


     Уже несколько  дней  шло  войско  Святослава  по  ясской  земле,  шло
неторопливо, разбивая лагерь и зажигая костры на ночь - благо  здесь  леса
хватало! - и ни одна стрела не пропела над русскими воинами. Конные дозоры
ясов открыто маячили на  террасах  горных  склонов  и  отходили  без  боя,
завидев приближавшихся русских всадников.
     - Ох, недоброе задумали  наши  вороги!  -  вздохнул  Свенельд,  когда
русское войско начало втягиваться в долину, стиснутую отрогами гор. -  Как
бы они нам западню не устроили...
     Он по-стариковски закряхтел, умащиваясь поудобнее в  седле,  а  глаза
его в это время зорко и молодо шарили по длине.
     - Вороги? - переспросил Святослав. - Пока дел еще не дошло до встречи
в чистом поле, пока не пошли в ход мечи и сабли, они нам не вороги. Мы  же
с их шеи хазарское ярмо сняли...
     - А свое наденем, - не дал ему договорить Свенельд.
     - Наше полегче будет, - возразил князь. - Киев отсюда намного дальше,
чем Итиль. Нечто ясы не поймут этого? А Хазарии теперь не  до  них,  Иосиф
битые черепки собирает.
     Старый воевода промолчал. Что ж, его дело вести полки  в  бой,  а  не
гадать кому что выгоднее.
     Долина все сужалась, в дальнем  конце  ее,  в  горловине,  показались
тесно сдвинутые ряды воинов - ясское войско.
     - Вот мы сейчас и узнаем, кто им ближе - Киев али Итиль, - усмехнулся
Свенельд. - Теперь нам уже обратной дороги нет.
     - А кто говорил про обратную дорогу? - прищурился Святослав, глядя на
своего ворчливого наставника. - Неужто ты, мой верный воевода?
     - Я, княже. Но шутки со мною шутить  не  надо,  лучше  прикажи  вести
полки на ясов, ударить, пока не поздно.
     - Ударить всегда успеем, - уже без усмешки сказал князь. -  Да  жалко
зазря проливать русскую кровь. Подождем, что послы ясские скажут.
     Он кивнул в ту сторону, откуда  скакали  к  ним  навстречу  несколько
вооруженных всадников, и, обернувшись к  сотнику  Путяте,  велел  кликнуть
старейшего из своих гридней - Мечника.
     Мечник подъехал к Святославу, степенно пригладил вислые седые усы.
     - Слушаю тебя, княже.
     - Ты у ясов бывал, язык их разумеешь. Будешь при мне толмачом.
     Пятеро  ясских  всадников,  не  доезжая  до  чела  русского   войска,
остановились. Впереди на горячем арабском скакуне сидел, будто слившись  с
ним, молодой витязь в украшенной золотом кольчуге и остроконечном  шеломе.
Рядом - седобородый старик, весь в черном и на вороном коне. Позади - трое
воинов в  броне,  при  оружии,  с  круглыми  деревянными  щитами,  обитыми
железными пластинами.
     Святослав, переглянувшись со Свенельдом, - что я  говорил!  -  тронул
коня, направляясь навстречу ясам. За ним последовали воевода и  Мечник.  В
нескольких шагах от ясов они остановились.
     - Здравы будьте, ясские бояре! - первым нарушил молчание Святослав. -
Мы, русичи, пришли к вам, покорив  хазар,  наших  общих  недругов.  Отныне
Хазарии вы не подвластны.
     Мечник перевел его слова, а затем и ответ молодого витязя.
     - Тагаур, князь племени иронов  -  так  называют  себя  ясы  здешнего
племени по имени их далекого пращура Ира,  -  тебе,  княже,  тоже  здравия
желает...
     Взгляд Святослава бегло  скользнул  по  атлетической  фигуре  ясского
князя. Тагаур был  красив  и  мужествен,  но  не  это  привлекло  внимание
победителя Хазарии. Оружие! Ему бросилась в глаза Тагаурова сабля в ножнах
с искусно разукрашенными золотом  серебряными  обкладками.  В  рукояти  на
сложном чеканном узоре сгустком крови алел яркий рубин. Видно, сабля долго
служила еще отцу или деду Тагаура - узоры на благородном металле во многих
местах стерлись, на наконечнике ножен выделялись серебряные заплаты.
     За спиною Тагаура - колчан, обтянутый  кожей  и  украшенный  золотыми
бляхами. В нем  железные  стрелы  -  оружие,  прославленное  еще  в  руках
кочевников алан.
     А конское снаряжение! Чьи умелые руки мастерили  такую  сбрую,  щедро
усыпанную бронзовыми бляшками с  разноцветными  вставками  из  стекла?  На
голове  коня  блистал  бронзовый  начельник  в   виде   женской   фигурки,
поддерживающей чашу, а от той  чаши  поднимался  пышный  султан  из  белых
перьев цапли. А отделанное золотом седло!
     Несмотря на такое богатое оружие и конское  снаряжение,  сам  всадник
был одет не броско: кожаная куртка под кольчугой, кожаные штаны, сапоги из
такой  же  мягкой  кожи.  За  спиною,  наполовину  прикрыв  колчан,  остро
топорщилась черная войлочная бурка.
     Это был не просто князь, это был воин. И этот  воин  что-то  говорил,
обращаясь к Святославу.
     - Князь ясов просит принять его дар, -  перевел  Мечник,  принимая  у
Тагаура и передавая Святославу боевой шелом с золотыми украшениями и саблю
в дорогих ножнах.
     - Добрый шелом! - Святослав залюбовался тонкой  работой.  -  И  сабля
дорогая, хотя для русской руки легковата. Знатные бронники их ковали.
     Ясский  князь,  увидев,  что  подарок  его   понравился   Святославу,
заговорил гортанно и быстро.
     - Молвит Тагаур тебе, княже: в их земле ясской не мало умельцев есть,
а самые лучшие - в ауле Кубачи. Это  село  у  них  есть  такое.  Кубачи  -
по-нашему бронники. Там мастера знатные. - Мечник тоже торопился, но  едва
успевал переводить. - Носи шелом на здоровье, пусть жизнь он твою бережет.
Саблей руби ворогов, кровь ясскую не проливай.
     - Скажи князю Тагауру, что не на разбой пришли сюда  русичи.  Выпучив
ясскую землю из хазарской неволи, беру их, ясов,  под  свою  княжью  руку.
Дань буду брать, как водится, - на то ряд установим.
     Тагаур внимательно  выслушал  перевод  Мечника,  начал  совещаться  с
седобородым спутником.
     - Быть сече, -  вслух  подумал  Свенельд.  -  Не  захотят  ясы  данью
откупаться. Нечем. Добра у них - одни горы!
     - Добра у них немало, - хоть и земля их на урожай скупая, - обернулся
к нему Мечник. - Есть у них и золото, и самоцветы, а первей всего - работа
бронников. Ей и вовсе цены нету. Вон какое оружие поднесли нашему князю!
     Дожидаясь ответа ясов, Свенельд из-под насупленных  бровей  оглядывал
долину, по-хозяйски прикидывал, где и как расставить полки, если  придется
биться с горцами.
     Но до сечи дело не дошло.
     Тагаур  наконец  объявил,  что  он  и  старый  князь  Анбал  согласны
заключить ряд с русичами и  приглашают  русского  князя  и  его  воевод  в
ближайший аул к себе в гости.
     - Можно ехать к ним без опаски, - от себя добавил Мечник. -  У  этого
племени гость - самый дорогой человек, его сами боги охраняют.  Для  гостя
все сделают, все отдадут ему, чего тот не пожелает. Даже если враг  в  дом
войдет - он гость, ему нельзя чинить обиды. Слово ясов твердое  -  это  не
ромеи.
     - Едем, - согласился Святослав. - Войско покидаю на Борислава.


     Далеко от того места, где встретились войска Святослава и Тагаура,  в
глубине Ясских  гор,  стоит  недоступная  для  набегов  недругов-степняков
столица ясов город Магас. Помимо гор его ограждают  бурная  река  Сунжа  и
высокие каменные  стены.  Добраться  до  Этого  города  трудно  и  мирному
путнику. Тагаур пригласил князя русичей в ближнюю свою вотчину - маленькую
крепость в предгорьях.
     Небольшая кавалькада - Тагаур, Святослав и их воеводы с  оруженосцами
- направилась в горы. Каменистая дорога разматывала свои витки, поднимаясь
все выше и выше. Слева от  нее  сияли  далекие  снежные  вершины,  впереди
поднималась огромная лесистая гора, похожая на присевшего медведя, за  нею
открылось узкое ущелье. Крепость прикрывала вход в теснину.
     Святослав откровенно залюбовался  крепостью.  Добрый  детинец!  Камня
сколько наворочено... Мысленно он прикинул, можно ли  эту  твердыню  взять
штурмом.
     Тагаур перехватил его внимательный взгляд. Улыбнулся.
     - Князь русов, я знаю,  о  чем  ты  подумал.  Может,  такому  умелому
полководцу, как ты, и удалось бы  взять  приступом  Артуб,  хотя  и  очень
дорогой ценой, но хазарские воины дальше этих ворот не ступали.
     Выслушав перевод толмача, Святослав ответил:
     - Ты угадал, князь. Вои всегда думают о войне,  но  всегда  стремятся
воевать. Я хотел бы видеть тебя не врагом, а другом.
     - Гость для нашего народа - всегда друг.
     К  каменным  воротам,  охранявшимся  стражей,  вел  подъемный   мост,
перекинутый через глубокий ров.  За  воротами  показались  узкие,  мощеные
камнем улочки между тесно  придвинутых  друг  к  другу  саманных  домов  с
плоскими крышами. Некоторые, побольше, были сложены из камня.  Над  жилыми
строениями возвышалась невзрачная христианская церковь с  потускневшим  от
времени куполом, увенчанным крестом.
     Святослав покосился на церковь, нахмурился:  он  не  любил  христиан.
Христианами были византийцы, вероломные враги Руси. С тех пор, как великая
княгиня Ольга приняла греческую веру, сын стал стал отдаляться от  матери.
Но ясы не похожи на византийцев, они суровы и прямодушны. Может, у  них  и
христианская вера иная?
     Хоромы Тагаура мало чем отличались от остальных домов горожан, только
стояли они на самом высоком месте и были просторными, с большим  двором  и
многими хозяйственными постройками.
     - Весь мой дом, весь аул - к твоим услугам! -  широко  разведя  руки,
сказал Тагаур.
     В хоромах гостей встретила  княгиня,  молодая,  стройная  черноглазая
женщина, и лицом, и манерами похожая на  Тагаура,  словно  родная  сестра.
Приветствуя русского князя, она заговорила на  греческом  языке,  знакомом
Святославу.
     Гостям предложили отдохнуть с дороги, но Святослав учтиво  отказался.
Ему, воину, негоже  уставать  от  такого  непродолжительного  путешествия.
Разве что сам хозяин устал... Борена, так звали княгиню, приказала  слугам
накрывать столы. Появились музыканты, зазвучала стремительная,  как  ветер
гор, мелодия.
     Борена время от времени вопросительно  поглядывала  на  Тагаура.  Тот
едва заметно кивал ей: мол,  все  будет  хорошо.  Лицо  княгини  озарилось
улыбкой, щеки порозовели.
     "Эх, продешевит  наш  князь,  -  думал  Свенельд,  глядя  на  ясов  и
Святослава, начавшего на ромейском языке  рассказывать  княгине  о  Киеве,
нравах и обычаях жителей Русской земли.  -  Больно  мягкий  он  стал,  как
увидел эту глазастую бабу..."
     А Святослав, чувствуя, как отчего-то печально защемило его сердце,  с
доброй завистью смотрел на Борену и ее мужа. Нет, он не поднимет оружие на
их  свободолюбивое  племя,  добьется,  чтобы  они  стали  друзьями,  а  не
противниками Русской земли.


     К тому времени, когда Богдан и Злата добрались  до  русского  войска,
полки  Святослава  уже  разбили  лагерь,  окружив  его  дозорами,  -   так
распорядился Борислав. По всей  долине  весело  запылали  костры,  запахло
жареным. Воины сгрудились у костров,  готовя  ужин  и  оживленно  обсуждая
события прошедшего дня - встречу с ясами и начавшиеся переговоры.
     Гридень долго плутал  по  стану  вместе  с  притихшей,  настороженной
девушкой. С трудом удалось Богдану разыскать своих товарищей.
     - Чур меня, чур! - вскрикнул Улеб, завидев перед собой две  фигуры  в
лохмотьях. - Неужто я Богдана вижу?
     - Он самый. Считай, что с того света вернулся.
     -  Богда-а-ан...  -  удивленно  протянул  Чудин,  рослый   белобрысый
гридень.
     Торопливо отвечая  на  расспросы,  Богдан  оглядел  товарищей,  будто
пересчитывая их. Вот Вадим и Пермята, Глум и Ростислав, Любомир и Звяга...
Нету Спирка и Колоты. Значит, они так и не  вернулись,  погибли  там,  под
Саркелом, когда на их дозор налетели хазары. И где Мечник?
     - Мечник? - Улеб присвистнул. - Его сам ясский князь пригласил к себе
в гости.
     - Ну?
     Гридни весело захохотали, увидев удивленное лицо Богдана.
     - Ладно, не морочь отроку голову, - одернул Улеба Чудин, - скажи  ему
правду. Наш дед  Мечник  поехал  с  князем  Святославом  толмачом,  он  же
по-ясскому разумеет. Будет с ясами ряд устанавливать, как дальше нам  жить
- воевать али дружбу вести. Понял? А это кто с тобой? - неожиданно спросил
он.
     - Это Злат, - чуть замявшись ответил Богдан. - Мы  с  ним  вместе  из
хазарского полона бежали.
     - Гляди ж ты, выбрались из неволи и нас нашли! Немало,  видать,  лиха
хлебнули?
     - Всяко бывало. Я об  этом  потом  расскажу.  Сейчас  надо  бы  Злата
приодеть, да и мне раздобыть какое платно. Обносились  мы...  Есть  у  вас
что-нибудь в запасе, други?
     - Найдем, - за всех откликнулся Улеб. - Мы теперь живем богато.  Царь
Иосиф всех нас одарил... нашими руками.
     Гридни порылись в своих  торбах,  притороченных  к  седлам,  накидали
перед Богданом целый ворох хазарской одежды и обуви.
     - Выбирайте!
     Богдан  примерил  новые  сапоги.  Он  чувствовал  себя,   как   рыба,
вырвавшаяся из невода в родной омут. А юный Злат, щедро  одаренный  новыми
товарищами, кажется, несколько растерялся. Все нашлось для него - и  броня
с шеломом, и небольшая, по его  росту,  сабля,  и  вся  одежда,  какой  не
побрезгает  ни  один  княжеский  дружинник.  Расщедрившийся  Чудин  поднес
молодому воину желтого сафьяна сапоги, новые, как раз по его ноге.
     - Для братишки своего берег, для меньшего. Да пока до дому доберусь -
отрок вырастет. А тебе, видать, впору будут. Бери, носи на здоровье!
     Новый гридень растерянно оглядывался, прижимая к груди подаренные ему
обновы.
     - Ты чего, а? - придвинулся к нему Богдан.
     - Переодеться мне надо. Но не могу же я здесь...
     - Ох ты! - спохватился Богдан. Как же он сразу об этом не подумал!  -
Что-то и я грязью зарос. Бани у хазар не видывал. Хоть в речку бы залезть,
искупаться...
     На его слова Злата ответила благодарным взглядом.
     - Ну что ж, пошли!
     Быстрая  речка,  сжатая  крутыми  берегами,   то   выбрасывалась   на
каменистые отмели, то закручивала водовороты на глубоких местах,  втягивая
в них опавшие листья и всякий сор. Богдан с  любопытством  глядел,  как  в
погоне  за  рыбьей  мелочью  взлетают  над  водой  хищные  голавли.  Злату
интересовало другое. Издали она присмотрела удобный спуск к воде,  полоску
мелкой гальки под развесистыми ивами.
     - Я туда пойду, - остановилась девушка,  -  а  ты  тут  постереги.  Я
скоренько. Ладно?
     - Постерегу, чего уж там, - смущенно ответил Богдан.
     Богдан остановился в тени пышного  ивового  куста,  спиной  к  речке.
Гридень на всякий случай приготовил лук и стрелу - мало ли кто сюда  может
сунуться? Он напряженно прислушивался:  не  позовет  ли  вдруг  на  помощь
Злата.  Девушка  беззаботно  плескалась,  слышно  было,  как  она  ойкала,
окунаясь в прохладную воду. Кажется, она не  особо  торопилась,  и  Богдан
начал терять терпение.
     Резвый гнедой конь вынес на поляну, к реке, всадника в богатом боевом
убранстве. Блеснули золоченые бляхи  на  сбруе,  огнем  вспыхнули  золотые
рукоять и крыж  меча,  золотые  шпоры,  а  над  ними  синее  неба  дорогое
аксамитовое корзно. Борислав! И откуда принесла его нелегкая?
     Зоркий  взгляд  молодого  воеводы  мгновенно  зацепился  за  Богдана,
напряженно пригнувшегося, будто перед прыжком, скользнул  дальше.  Гридень
шагнул  в  сторону,  загораживая  проход  в  кустах.   Отвлекая   внимание
Борислава, он решил заговорить первым:
     - Здрав будь, воевода!
     - Здрав будь, честный воин. А это кто там?
     Богдан обернулся и увидел Злату, выходившую из  воды.  Нагая  девушка
мелькнула, как русалка, и скрылась за ветками ивняка.
     - Кто это? - удивленно переспросил Борислав.
     Растерявшийся Богдан не сразу нашелся,  что  ответить.  Потом  упрямо
нагнул голову, решил стоять на своем:
     - Мой товарищ, Злат. Новый гридень княжий.
     - Гридень? А мне что-то другое показалось... Или у меня  глаза  плохи
стали?
     Богдан пожал плечами.
     - Отрок Злат... Из Тмутаракани...
     - Имя у него чудное, у этого гридня, и сам он... - воевода пристально
вглядывался в  лицо  Богдана.  -  Постой,  постой!  Ты  тот  самый  княжий
спаситель, что из трясины его вместе с Кречетом вызволил?
     - Тот самый, - отозвался Богдан, обрадованный, что разговор уклонился
от опасной темы. - Кабы не я, и тебе худо пришлось бы - потерял  князя  на
лове!
     Воевода пропустил мимо ушей дерзкий намек.
     - А ведь я тебя видел еще раньше... Где? Никак не  припомню.  Обличье
твое мне больно знакомо.
     Гридень снова насторожился.
     - Э, мало ли где ты мог меня видеть! Земля наша велика. А я вот тебя,
хоть ты и воевода, не примечал прежде.
     - Не ты ли помогал Ратше на его кузне в Житомире?
     Богдан вздрогнул, услышав название своего родного  городища.  Заметил
ли это воевода?
     Но воевода уже не слушал гридня.
     Зашуршали ветки, и рядом с Богданом встал юный  и  статный  витязь  в
легкой кольчуге, облегавшей его тонкий стан, в желтых сафьяновых  сапогах.
На поясе - кривая хазарская сабля. Золотистые волосы упрятаны под шелом  и
бармицу - кольчужную сетку, прикрывающую затылок и щеки.  Милое  юношеское
лицо, покрытое ровным загаром, тонкие брови,  чуть  припухшие  обветренные
губы... Даже Богдан с трудом узнал в этом юном витязе вчерашнюю замарашку,
встреченную им в предгорьях. Добрый гридень получился из нее. Лишь  глаза,
зеленые, русалочьи,  улыбались  загадочно,  напоминая  о  том,  что  видел
Богдан, обернувшись ненароком к реке...
     - Ну, вот и я, - гридень непринужденно положил небольшую смуглую руку
на плечо Богдана. Глаза его без  удивления,  но  с  любопытством  оглядели
воеводу. Тот круто развернул коня и, ударив его в бока  золотыми  шпорами,
поскакал прочь от реки.
     Богдан стряхнул Златину руку с плеча.
     - Ты чего? - удивилась девушка.
     - По твоей милости чуть не посварился с воеводой!
     - Так разве ж я виновата? - Злата обиженно поджала губы.
     Он посмотрел на нее, покачал головой и ничего не сказал.


     Князь и его свита через сутки вернулись из горного аула, подписав ряд
с ясским князем и старейшинами. Договорились, что  ясы  будут  выплачивать
дань посаднику киевского князя в Тмутаракани. За это Святослав обязался не
притеснять их, не воевать с ними, а помогать им отбивать набеги  арабов  и
хазар.  Ясы  обеспечили  русское  войско  провиантом,  дали  провожатых  и
толмачей, чтобы вести переговоры с касогами.
     Несколько  дней  войско  отдыхало,  готовясь  к  дальнейшему  походу.
Святослав, узнав о возвращении своего  гридня,  призвал  Богдана  к  себе,
долго расспрашивал его о том, как того захватили хазары, о  мытарствах  на
хазарской земле. Князя заинтересовал Диомид.
     - Ты того ромея больше не видел?
     - Нет, княже. Он как в воду канул. Может, сюда, к ясам,  или  касогам
подался?
     - Не доводилось о нем слышать. А попался бы... Ну, хватит  ромеев.  Я
хочу тебя сотником поставить над гриднями,  заместо  старого  Путяты,  что
помер от лихоманки. Справишься?
     - Жалуешь меня, княже, не по заслугам...
     - А кто из болота князя вытаскивал?
     - То давно было, и не знал я, что ты - князь. Любому смерду помог  бы
в беде...
     Святослав нахмурился, и Богдан понял, что сболтнул лишнее.
     - Спасибо, княже. Буду и сотником служить тебе  верой  и  правдой.  И
прошу еще об одной милости. Со мной из полона  ушел  отрок.  Златом  звать
его. Храбрый отрок, места  здешние  знает,  сам  он  из  Тмутаракани.  Так
дозволь его взять в гридни!
     - Добрый отрок, говоришь?
     Богдан с трудом выдержал испытующий взгляд Святослава.
     - Мы с ним вон какую дорогу прошли. Успел я увидеть, что он страха не
ведает. Зверя барба не побоялся...
     - Какого зверя барба? - удивленно поднял брови князь. -  Где  вы  его
повстречали?
     Богдан смущенно замялся. Он  опасался,  что  князь  не  поверит  ему,
сочтет хвастуном. Потом махнул рукой и принялся  рассказывать  о  своих  и
Златиных приключениях в горах, о встрече с турами и схватке с барбом.
     Глаза Святослава заблестели: с отроческих лет он страстно любил ловы,
единоборство с диким зверем.
     - Жаль, что мне не попался этот барб! Старики сказывали, что он живет
в полуденных краях, даже на хазарских землях редок. Хотя видели  его  и  в
Диком поле единожды. А мне  не  повстречался  он...  -  Князь  вздохнул  и
заговорил уже деловито:  -  Быть  по-твоему,  записывай  своего  отрока  в
гридни. А пока отдыхай, набирайся сил, готовь сотню к походу.


     Еще не успело войско выступить, как нового гонца прислал  Вуефаст  из
Саркела. Князь слушал его в  присутствии  воевод  и  тысяцких.  И  молодой
сотник Богдан стоял рядом, ожидал княжеских приказов.
     - Пошто воевода по сей день стоит в Саркеле? - строго  спросил  гонца
Святослав. - Пошто не отправился с данью и с полоном в Киев?
     Молодой воин с рябым безусым лицом спокойно встретил недобрый  взгляд
Святослава.
     - Про то, княже, воевода велел тебе донести, для того и  послал  меня
за тобою вдогон. Ослабел он от ран, едва не помер после свары с  вятичами.
Сотник Глеб за него  оставался,  не  знал,  что  решить  -  выступать  или
по-прежнему стоять в Саркеле. Воеводу бы до Киева не довезли хворого, воев
мало, чтобы оберечь  добычу,  в  Диком  поле  опять  неспокойно.  Печенеги
рыскают по степи, да и хазары появились.  Их  ватаги  под  самым  Саркелом
видали...
     - Видали! - насмешливо передразнил его Святослав. -  Так  вы  на  них
спокойно и глядели?
     Гонец простодушно развел руками.
     - А что ж нам делать было, княже? На кого  глядели,  а  кого  ловили.
Нешто мы зря стоим в Саркеле?  Один  хазарин  молчит,  другой  хоть  слово
скажет, а третий  разговорчивый  попался.  Вот  и  узнали  мы,  что  Иосиф
объявился, вернулся в  свой  стольный  град,  подумывает,  как  бы  Саркел
вернуть в свои руки.
     - Ты это сам слыхал?
     - Сам, клянусь Перуном! Хазарин-полоняник  сказал:  Иосиф  хазарского
воеводу, что ты, князь, в Итиле править поставил, казнить велел,  итильцев
новой данью обложил, хочет сызнова войско собрать,  на  Саркел  двинуться,
покуда ты в дальнем походе...
     Святослав задумался. Воеводы зашумели.
     - Что ж это выходит? - поднял голос Борислав. -  Опять  хазары  будут
разбой творить? Снова  станут  гостей  наших  в  дороге  убивать,  смердов
уводить в полон? Мало того что Русь испокон веков дань везла в Итиль,  они
еще и нашу землю  разоряли!  Теперь  старое  хотят  вернуть...  Надо  было
порушить Хазарию до конца, стольный град их с землею сровнять! Мало мы  их
побили, проклятых...
     - Ты-то из Древлянской земли к нам  в  дружину  пришел,  -  отозвался
кто-то из старших бояр, - твоя земля им дань не платила.
     - Сердце мое за всю Русь болит!
     - Так-так, - закивал седой головой Свенельд. - Не время сейчас  споры
заводить. Борислав добрый воевода и речет верно. Надо было добить Хазарию,
чтоб она снова не подняла голову, как гад ползучий.
     И покосился на князя - давно они стали о  многом  по-разному  думать.
Святослав молчал.
     - Дозволь мне слово молвить, княже! - заговорил воевода Перенег.
     - Говори, - кивнул Святослав. - Послушаем,  что  посоветует  Перенег.
Может, он надумал повернуть дружину на Итиль-град, не идти к Тмутаракани?
     - Нет, княже, у нас и тут дел довольно. Думается мне, что государство
хазарское нам еще послужить может. Под рукою киевского  князя...  Пошто  ж
его изничтожать до конца, пошто резать корову, какая еще доится?
     - Одним ворогом меньше будет у Русской земли! - отозвался Борислав.
     - Пусто место не бывает, - спокойно возразил Перенег. - За  Хазарией,
за Итиль-рекою кочуют печенеги. А еще есть там орды  диких  гузов,  мы  их
торками зовем. Если не будет Хазарии, кто их остановит?  Им  тогда  прямая
дорога на Русь!
     - Верно  Перенег  молвит,  -  поддержал  воеводу  князь.  -  Покорить
Хазарское царство, обложить его данью - выгодно для Руси. А рубить его под
корень - содеять самим себе зло. Зарастут емшаном караванные  пути,  гости
наши забудут дорогу  в  дальние  страны.  А  другие  степняки,  что  из-за
Итиль-реки хлынут, может, еще  злее  хазарина  будут...  Как  мыслишь  ты,
воевода Свенельд, старейший среди нас? Может быть, мы с Перенегом неправы?
     - Мыслил я по-иному, а теперь вижу: неправ был, - глядя прямо в глаза
князю, ответил Свенельд. - Мне привычнее мечом махать,  чем  думу  думать.
Пусть будет так, как Перенег сказал, как ты речешь, княже!
     - Так и порешим, бояре. Гонец пусть отдыхает - ты  за  ним  пригляди,
Богдан, чтоб ни в  чем  нужды-заботы  не  знал,  а  завтра  повезет  наказ
Вуефасту: оставаться ему  воеводой  в  Саркеле,  на  Дону  стеречь  рубежи
Русской земли. Другого гонца, своего, пошлем в Киев и Чернигов  с  наказом
Добрыне и Претичу: отобрать обоим тысячу добрых воев и направить в Саркел,
Вуефасту на подмогу. Мы же  с  вами,  бояре,  двинем  дальше,  к  Русскому
морю...



                                    3

     В конце месяца зарева - августа пошли дожди.  Они  собирались  долго,
набирая силу, и теперь обрушили на прокаленную  землю  потоки  воды.  Вода
бушевала в небе и на земле. Горные речки вышли из берегов, затопили ущелья
и  долины,  помчали  к  далекому  морю   вырванные   с   корнем   деревья.
Проводники-ясы, посоветовавшись между собой, повели  русичей  в  горы,  на
лесистый  перевал.  Там,  на  возвышенности  пришлось  разбить  лагерь   и
выжидать, когда кончится непогода.
     Первые дни ревуна  -  сентября  порадовали  солнцем  и  синим  небом,
чистым, как дорогой византийский аксамит, что шел  на  княжеские  знамена.
Вскоре, однако, с гор снова надвинулись тучи, зарядил нудный серый дождик.
Вынужденная задержка злила и тревожила Святослава. Впервые с начала похода
князь  начал  проявлять  признаки  беспокойства:  он  хотел  добраться  до
Тмутаракани пораньше, чтобы с первыми заморозками уже  отправить  основную
часть дружины в Киев.
     - Ничего, лето еще  вернется,  -  успокаивал  князя  немолодой  ясин,
старший из проводников. - Будет тепло и сухо, реки войдут в русло,  дороги
просохнут...
     Свенельд с сомнением качал головой, Святослав зябко поеживался, глядя
на сизое небо. Вода лилась сверху, выступала из-под земли. Глинистая почва
разбухла, в лесу было сыро и душно. Старые дружинники жаловались на давние
раны, многих трясла лихорадка. Самому князю нездоровилось, но он крепился,
не показывал вида.
     Дожди  прекратились  внезапно,  вновь  над  предгорьями   раскинулось
чистое, будто умытое  небо  без  единого  облачка,  в  ясной  его  глубине
запарили орлы.
     - Завтра можно будет выступать, - объявил проводник.
     - Доживем до завтра - увидим, - недоверчиво усмехнулся Святослав. - У
нас сборы недолги. Будет ведро - тронемся дальше.
     Вроде неплохо приняли вернувшегося из полона Богдана  гридни.  Каждый
спешил поделиться с ним чем был богат. И молодого товарища его  приветили.
Старый Мечник и коней им добыл - для Богдана рослого вороного, для Златы -
смирную саврасую кобылку. А все-таки уже в первые  дни  после  возвращения
Богдан почувствовал смутную тревогу. Казалось ему временами, будто  кто-то
в спину глядит недобрым взглядом. Обернется Богдан - кругом  свои,  те,  с
кем уже немало степных дорог истоптано, с кем и  смерти  в  глаза  глядели
рядом.
     Чудно Богдану, ничего не поймет он. Что бы  это  значило?  Затаил  он
свою тревогу, никому, даже Злате, ни слова не сказал. А сам  начал  тайком
присматриваться к своим товарищам. О Мечнике ничего худого не подумаешь  -
бывалый воин, взгляд прямой и открытый. Чеглок похож на  него,  только  по
молодости лет куда горячее. Чудин хоть и молчун, да весь  на  виду.  Да  и
другие гридни - что о них плохого скажешь?
     Нет, никого ни в чем не мог заподозрить Богдан. Самому смешно  стало:
подумал же такое!
     Русская дружина после возвращения Святослава от ясского князя  прошла
вперед немного - помешали дожди. Для воинов, уставших в долгом походе и  в
сечах с хазарами, это была передышка перед  последним  рывком  к  Русскому
морю. Отдыхала дружина, выстроив шалаши и вырыв  землянки,  отъедались  на
здешних буйных травах отощавшие кони. Воины залечивали раны,  как  отцы  и
деды учили - золой от костра, настоями из трав и кореньев.
     Когда дождь затихал, к русскому стану пробирались ясы  с  товарами  -
оружием, сукнами, медом, пригоняли баранов. На окраине  лагеря  собиралось
торжище. Русичи покупали что им по душе приходилось, за хазарское золото и
серебро, выменивали за добычу, взятую в Итиле.
     Как ни тихо и мирно было вокруг, около лагеря денно и ношно стояли на
страже дозоры. За бдительность стражи князь Святослав строго  спрашивал  с
воевод и тысяцких.
     В дозор ходили и гридни. Злата просилась вместе с  ними,  но  Богдан,
расставлявший и проверявший дозорных, не отпускал ее, держал при себе  как
оруженосца-рынду. Ночью, в сильный дождь, оставлял ее в лагере, хотя она и
обижалась. Брал с собою тогда гридня Светозара - статного и ловкого,  хоть
уже и немолодого воина  с  густыми  черными  усами  и  хмурым  никогда  не
улыбающимся лицом.  Со  Светозаром  в  дозор  ходили  охотно:  его  желтые
ястребиные глаза одинаково зорко видели и днем и ночью. И слух у него  был
не хуже, чем у сайгака, -  за  пять  перестрелов  Светозар  чуял  малейший
шорох.
     Но Злата сторонилась Светозара, настороженно молчала при нем.
     - Чем он тебе не люб? - спросил однажды Богдан,  когда  они  остались
вдвоем.
     Злата метнула на него быстрый взгляд, укоризненно  блеснула  зелеными
глазами.
     - Не люб, - и прикрыла глаза длинными ресницами. Отчего - не знаю. Но
не лежит сердце к нему. Будто чужой он среди наших воев...
     - Ну придумала! - отмахнулся Богдан. - Чужой!
     Девушка обиделась и умолкла.
     А Богдан, как и прежде, чуял чей-то  недобрый  взгляд,  следивший  за
ним. Словно был он добычей, которую обкладывают волки...


     Уже и дожди кончились,  реки  вошли  в  русла,  а  Святослав,  обычно
стремительный, быстрый в походах, на этот раз медлил с выступлением. То ли
хотел дать хорошую передышку дружине, то ли ждал вестей о касогах.
     Взяв с собою несколько сотен конных воинов, ушел на  север  Борислав.
Лазутчики донесли, что  там,  в  степи,  зашевелились  хазары.  С  отрядом
воеводы отправился один из ясов, прибывших от Тагаура.
     Перед отъездом Борислава князь похвалил за  усердие  нового  сотника.
Воевода пристально посмотрел на Богдана, но ничего не сказал,  а  того  по
спине побежали мурашки, в голове мелькнула смутная догадка,  чей  недобрый
взгляд не дает ему покоя.
     И в эту ночь, услышав, как  закряхтел  Мечник,  ворочаясь  у  костра,
Богдан остановил старого воина:
     - Не ходи, десятник, и так уже  ноги  стоптал.  Я  сам  погляжу,  как
службу несут наши вои.
     Мечник заворчал недовольно, но перечить Богдану не стал. Вместо  него
поднялась Злата:
     - И я с тобою...
     - Спи, Злат. Сейчас, после первых петухов, сон самый сладкий. Небось,
и лешие уже угомонились,  забились  в  свои  берлоги.  Я  возьму  с  собою
Светозара.
     Но Светозара поблизости нигде не  оказалось.  Богдан  не  стал  вести
розыск, тревожить спящих, пошел один.
     Ночь выдалась темной, безлунной.  Смутно  вырисовывались  за  широкой
поляной горы, неровными зубцами обрезавшие край Перунова Пути. Из  близкой
расщелины тянуло сыростью и прохладой.
     Богдан шел по росистой траве, прислушиваясь к  окрикам  дозорных.  На
опушке леса, черневшей невдалеке, ему послышались чьи-то шаги.
     "Может, вправду леший какой еще не спит", - усмехнулся Богдан.
     Сильный удар в спину  неожиданно  свалил  его  с  ног.  Он  не  успел
схватиться за меч. Руки его стянули ремнем, затолкали в рот тряпицу. "Ясы!
- обожгла мысль. - Неужто ясы?" в эту минуту он думал не о себе, а о своем
невыполненном долге. Убрав  его,  сотника,  ясы  так  же  беспрепятственно
смогут снять и дозорных, пробраться к Святославу. Князь  бродит  иной  раз
ночью по стану, проверяя дозоры. Гибель Святослава  будет  означать  конец
так удачно начатого похода...
     Оглушенный не столько ударом своего  неведомого  противника,  сколько
этой страшной мыслью, Богдан не скоро пришел  в  себя.  А  когда  очнулся,
почувствовал, что его тащат на себе, как бревно,  придерживая  за  руки  и
ноги, двое дюжих носильщиков. Кто они?
     Неожиданно его  потянули  куда-то  вниз,  по  крутому  склону  балки,
заросшему  густым  кустарником.  Пахнуло   подземельем,   блеснул   огонек
небольшого костра,  и  при  свете  Богдан,  которого  поставили  на  ноги,
разглядел небольшую пещеру, вырытую в твердом, скалистом  грунте.  Мельком
он отметил, что пещера старая и ею  пользовались  многие  годы:  свод  был
закопчен и местами обвалился.
     Могучий, плечистый детина стоял спиной к огню, и  лица  его  не  было
видно. Только поблескивала кольчуга, плотно обтягивающая его тугие  плечи.
На голове вместо шелома - шапка, какие носили русские  воины.  Второй  был
пониже ростом и потоньше. Он повернулся к костру и Богдан узнал  его.  Это
был Светозар!
     Еще не поняв, что случилось и что  ему  грозит,  Богдан  почувствовал
облегчение: не ясы, не чужие, значит,  нечего  опасаться.  И  он  невольно
рассмеялся, забыв, что во рту у него кляп. Получился не  смех,  а  хриплое
рычание.
     - Ты чего? Ты чего? - удивленно шагнул к  нему  спутник  Светозара  и
выдернул у Богдана кляп. - Чего ржешь, будто конь?
     - Тьфу! А что ж это вы, други, со мною учудили? - Богдан задал вопрос
спокойно, но его начала разбирать злость.  -  Нашли  время  дурня  валять!
Забыли, что я - сотник, не рында какой-нибудь... Ну-ка, быстро развяжите!
     Богдан дернулся, пытаясь самостоятельно распутать руки,  стянутые  за
спиною ремнем. Но высокий остановил его, сунув ему под нос кулак с зажатым
в нем ножом.
     - Сотник? - переспросил он с  угрозой  в  голосе.  -  А  это  мы  еще
поглядим, какой ты сотник. Головник ты, тать ночной! Кого ты живота  лишил
в Древлянской земле, сказывай!
     Будь в землянке светлее, эти двое смогли бы увидеть, как  смертельная
бледность  залила  лицо  Богдана.  Это  Борислав  подослал  их!  Догадался
все-таки, кто прикончил Клуня! Но это всего лишь догадка.  Чем  он  сможет
доказать Богданову вину?
     - А ты кто такой, что судить меня  собрался?  -  взяв  себя  в  руки,
спросил Богдан. - Кто тебе право такое дал?
     Высокий снова поиграл ножом перед лицом связанного  сотника.  Отблеск
костра кроваво заискрился на остром клинке.
     - А это видел? Вот оно, мое право. Узрел? Мало тебе этого? Так  скажу
еще: за мною стоит воевода, боярин. Боярский суд скорый...
     Богдан  лихорадочно  перебирал  в  памяти  все  встречи  с   воеводой
Бориславом. Не выдал ли он  себя  сем-нибудь?  Вроде  нет.  Богдан  всегда
держался на стороже. Светозар неспроста жался  к  сотнику,  выполняя  волю
воеводы. Что надумали эти двое, какой наказ получили от Борислава?
     - Ты меня не  стращай  судом  боярски,  -  стараясь  выиграть  время,
отозвался Богдан. - Я  одному  князю  подвластен.  Перед  ним  ответ  буду
держать.
     - А, чуешь за собою  вину!  -  ухватился  за  его  слова  высокий.  -
Признаешь ее?
     Вместо ответа Богдан, изогнувшись, плечом ударил  высокого  в  грудь.
Тот не ожидавший такого выпада, не удержался на ногах и свалился на  землю
у самого костра, зацепив рукою горящие сучья.
     - А-а-а! - в ярости взвыл о, поднимаясь. - Так ты? Ну, держись!
     - Не спеши, Путша, - придержал его молчавший до сих пор  Светозар.  -
Ты все дело испортишь. Он же еще ничего не сказал...
     - Скажет! - злобно зарычал Путша, решительно приближаясь к Богдану. -
Скажет, как я ему пятки  на  огне  припеку!  Ну-ка,  Светозар,  давай  его
разуем. Сапоги добрые, портить жалко...
     Богдан с замершим сердцем смотрел на подошедшего Путшу. Эх, были бы у
него руки свободны! Но он и так будет сопротивляться, сколько сможет...
     И вдруг он услышал глуховатый звук. Путша дернулся, взмахнув  руками,
начал оседать на землю.  Из  темноты,  перешагнув  через  Путшу,  выступил
Мечник. Из-за его спины выглядывала Злата, воинственно выставившая  вперед
меч.
     - Я все слышал, что они, тати, надумали, - сказал старый воин, тяжело
переводя дыхание, видно ему пришлось торопиться, чтобы поспеть на  выручку
молодому сотнику. - Дай-ка руки твои освобожу. - Подойдя к Богдану, он  не
спускал глаз с замершего в страхе Светозара. - А тебе, пес боярский,  хода
отсюдова нету. Сам свою долю  выбрал.  Так  хоть  напоследок  покажи  себя
русским воем!
     Светозар понял, чего от него хотят. С давних пор повелось на  Руси  -
воин, опозоривший себя перед дружиной, получал  единственную  и  последнюю
льготу: не сложить голову под топором палача, а лишить себя  жизни  своими
руками, бросившись на собственный меч. Светозар  вынул  меч  из  ножен,  в
ужасе посмотрел на него и со стоном опустил оружие.
     - Не можешь? И этого ты не  можешь?  -  Мечник  презрительно  оглядел
труса.
     Тяжелый харалужный клинок со свистом взлетел в его руке  и  обрушился
на шею Светозара, не защищенную кольчугой. Брызнула кровь на костер, будто
грозная жертва воинственному и  строгому  Перуну,  и  Светозар,  ненадолго
пережив своего сообщника, рухнул под ноги старому воину.
     Только теперь Злата кинулась к Богдану.
     - Живой? Невредимый? - в голосе ее послышалась неприкрытая тревога. -
Я же хотела... хотел пойти с тобой, просился...
     - Спасибо, други, - растроганно сказал Богдан. - Выручили... Кабы  не
вы...
     - Это ей... - начал Мечник и осекся. - Ему, Злату, спасибо скажи, что
меня повел за тобой!
     Он бросил быстрый взгляд на девушку и спрятал в усах хитрую усмешку.
     - Спасибо, спасибо! - повторял Богдан. Он был рад, что  избавился  от
страшной опасности, и смущен тем, что дал  захватить  себя  врасплох  двум
наемникам воеводы Борислава.
     Мечник не задавал Богдану никаких  вопросов.  Подойдя  к  пещере,  он
успел услышать слова Путши и догадался, в чем дело. Но что  ему  до  того,
кем был прежде Богдан и как попал в княжескую дружину? Он сам когда-то был
простым холопом, но давно уже  забыл  свое  настоящее  имя.  Здесь,  среди
воинов, он хотя и глядел каждый  день  в  глаза  смерти,  чувствовал  себя
человеком, а не рабом, даже выбился в десятники.
     Подойдя  к  костру,  Мечник  оттащил  в  сторону  несгоревшие  сучья,
затоптал жар.
     - Так-то лучше, чтоб никто на огонь не сунулся.
     - А этих куда? - спросил Богдан.
     - Пусть тут остаются, - махнул  рукой  Мечник.  -  Слыхал  я,  завтра
дальше выступаем. О том, что случилось, никто не узнает.


     Святослав приказал продолжать поход.
     Отдохнувшие люди собрались быстрее обычного. Застоявшиеся кони весело
ржали, нетерпеливо перебирали ногами, пока их седлали. Покидая вытоптанную
лесную поляну, шалаши, землянки, конные и пешие сотни спускались в долину,
на веселый солнечный простор.
     Далеко вперед ушли дозоры с проводниками-ясами,  за  ними  со  своими
всадниками ускакал Борислав.
     Прощаясь  с  князем,  воевода  скользнул  по   Богдану   безразличным
взглядом. "Ведомо ли ему, что случилось с его холопами? - подумал  сотник.
И сам себе ответил: "Теперь уже не узнает".
     На второй день пути вернувшийся с дозором проводник объявил, что  они
приближаются к реке, которая зовется Кубань.
     - Здесь уже земля касогов, - пояснил он,  -  адыге  -  так  они  себя
называют.
     И еще рассказал проводник, что у этой реки  несколько  названий.  Для
горцев, живущих в ее верховьях, она - Псыж, древняя река или мать-река.  А
низовые касоги называют ее ползущей, медленной рекой - Пшиз.
     "А  откуда  ж  тогда  пошло  слово  "Кубань"?  -  невольно  задумался
Святослав. - От греческого "Гипанис"? Всюду эти ромеи следы оставляют!"
     Его раздумья прервал Свенельд.
     - Посылать к касогам гонца с черной стрелой? -  осведомился  воевода,
давно уже  усвоивший  правило  князя:  предупреждать  неприятеля  о  своем
приближении.
     Святослав отрицательно покачал головой.
     - Успеем, спешить нам некуда. Может, и так все обойдется.
     Воевода потянулся жилистой рукой к затылку, поскреб его: вот и  пойми
этого своенравного воспитанника, чего он хочет? То рвался вперед,  злился,
что дожди задержали поход, то теперь говорит: "Спешить некуда".
     Кони устало брели по высокой  густой  траве.  Легкий  ветер  ровно  и
настойчиво дул с полуночи, нес медвяные запахи чебреца, полыни. Над травой
и колючими  зарослями  ежевики  с  шумом  взлетали  табунки  длиннохвостых
огненных фазанов. Выше кружились тупохвостые канюки,  высматривая  добычу.
Еще выше, под самым куполом голубого безоблачного неба, лениво парил орел,
еле-еле шевеля широкими крыльями.
     Все гуще становились заросли терна и ежевики. Впереди,  за  курганом,
показалась зубчатая лента темного леса.
     Всадники вспугнули стадо сайгаков. Рогатый вожак  настороженно  повел
своим горбатым носом в сторону людей, чуть быстрее стал перебирать тонкими
ногами, его примеру последовали остальные животные, и через мгновение  все
стадо было уже далеко-далеко. Только волны пошли по густой высокой траве.
     Святослав остановил коня у кургана. Князь хотел  подняться  на  него,
глянуть вдаль с вершины, но весь склон  порос  терном,  продраться  сквозь
колючие заросли трудно было что конному, что пешему.
     - Чей же витязь сложил тут  свою  буйную  голову,  чьи  вои  насыпали
курган над его прахом? - задумчиво спросил Святослав.
     - Разве мало народов испокон веков ходило по этой земле, -  отозвался
Свенельд.
     А князь уже думал о другом.  Его  удивляло  безлюдье  здешнего  края.
Какая богатая земля, сколько тепла и света, а ни одного  городища  вокруг,
куда ни погляди. Все боятся степняков, никто не селится  в  этих  открытых
местах. Ничего, подумал Святослав, теперь-то, слава Перуну,  хазарам  руки
поукоротили. Со временем и здешние места оживут.
     Впереди показался берег. Расступились  купы  ив  и  ольхи,  открылась
неоглядная даль: зеленая равнина в лесах и блюдечках  озер,  а  за  ней  -
гряда синих гор в  шапках  облаков.  Внизу,  под  крутым  берегом,  сквозь
заросли камыша и остролистной осоки торопливо гнала волны сильная, быстрая
река.
     Невдалеке ухнула сова - днем, в неурочное время. Все повернули головы
в ту сторону. Из зарослей ольхи появились трое дружинников, дозорные.  Они
тащили под руки заросшего густой бородой до самых глаз человека.
     - Вот, княже, гляди! - обратился к Святославу десятник,  старший  над
дозором. - Искали касогов, а заместо них этого  лешего  повстречали.  Речь
ведет по-нашему.
     Босой, в полуистлевших от старости  холщовых  портах,  пленник  стоял
перед князем и смотрел на него хмуро, исподлобья.
     - Неужто русич? Или вправду - леший?
     - Здрав будь, князь, не ведаю твоего имени...
     - Святослав я, князь киевский.
     В глазах незнакомца вспыхнули искорки любопытства.
     - А я - Микула, бродник. Нас тут пятеро без роду-племени. Рыбу ловим,
зверя бьем. Твои вои наскочили, как те хазары,  враз  руки  мне  скрутили.
Вели, княже, отпустить меня, я тебе зла не содею.
     - Далеко ты забрался от родных краев,  Микула!  -  миролюбиво  сказал
князь, делая знак дозорным, чтобы те развязали руки  броднику.  -  Сам-то,
видать, из Полянской земли?
     -  Родился  там,  а  живу  нынче  тут,  где  повольготнее.  От  хазар
хоронимся, уходим за Кубань, на ту сторону. С касогами живем мирно - мы им
не помеха.
     - Так, так... А касоги сейчас далеко отсюда? Ты их войска не видел?
     Микула почесал пятерней в затылке, глаза его блеснули умно и лукаво.
     - Да как тебе сказать,  княже?  Видать  не  видал,  а  земля  слухами
полнится. Стража касожская проходила, сказывала: большая русская  рать  на
Кубань двинулась. Касоги не знают, чего ждать от тебя -  войны  или  мира,
свои дружины собирают. Я так думаю: скоро вы  их  встретите.  Они  еще  за
Кубанью.
     - Что ж, спасибо тебе, Микула. Иди с миром к своей ватаге.  Встретишь
касогов - скажи, что русичи в Тмутаракань идут. Не будут  они  нам  чинить
препоны - пройдем без боя. А станут на нашем пути...
     Святослав, будто мечом, резко взмахнул рукой.
     - Так я и передам им, княже.
     Микула хотел еще что-то сказать, но, видно, не решился. Он поклонился
в пояс и, что-то бормоча себе под нос, направился к прибрежному леску.
     Ясин, проводник, данный князю Тагауром, молча сидел на коне и  следил
за происходящим, будто это его не касается. А князь вспомнил  разговор  со
Свенельдом. Послать черную стрелу? Зачем? Он прошел с  огнем  и  мечом  по
Хазарии,  вражеской  земле.  С  хазарскими  данниками  -  ясами  он  хотел
договориться без сечи, и это удалось ему.  Касоги  -  соседи  Тмутаракани,
немало их живет и в этом городе. Стоит ли злобить соседей будущей  русской
вотчины, не лучше ли и с ними в мире жить?
     Князь ждал послов касожских. Они встретили русичей на берегу  Кубани.
Человек десять вооруженных всадников ожидали, когда к ним подъедут русский
князь и его воеводы. За ними в двух перестрелах темной стеною, от реки  до
ближнего леса, стояли касожские воины - впереди пешие, за ними конные.
     - Пусть они к нам подъедут, - негромко наставлял Святослава Свенельд.
- Негоже русскому князю идти на поклон к кому-то.
     - А я не на поклон, а на переговоры, - отозвался Святослав  и  тронул
коня. За ним молча последовали воеводы и толмач-ясин.
     Две группы всадников съехались и остановились на некотором расстоянии
друг от друга.
     Старшего из касогов звали Алэдж, он  носил  титул  пши  -  касожского
князя. Его окружали уздени  -  воеводы.  Все  касожские  всадники  были  в
черных, за исключением Алэджа, войлочных корзнах, плотных, остро  торчащих
на плечах. На головах - бараньи шапки,  войлочные  остроконечные  колпаки,
похожие издали  на  шеломы.  Алэдж  отличался  от  своих  спутников  белым
корзном, из-под которого выглядывала темная суконная  свитка,  стянутая  в
талии  тонким  поясом  с  серебряными  бляхами,  а  на  поясе   -   богато
изукрашенный кинжал. Вся одежда, вплоть до ноговиц  и  красных  сафьяновых
чувяк, плотно облегала его тело. На голове  -  белая  барашковая  шапка  с
черным суконным верхом. Богатая  сбруя  белого  коня,  богатое  вооружение
резко отличали Алэджа от остальных касогов. Но кони у  всех  были  добрые,
ухоженные.
     После  того,  как  обе  стороны  обменялись   приветствиями,   первым
заговорил Алэдж:
     - Мы слышали, русский князь, что ты идешь со своим войском от  самого
Итиля. Дошел до нас слух о доблести твоих воинов, разбивших на поле  брани
доселе непобедимых хазар. Но ты должен знать и о  том,  кто  такие  адыги,
которых наши соседи ясы, а за ними и вы, русы, называете  касогами.  Адыги
издавна были мирным народом. Мы никому не  грозили  войной,  мы  встречали
каждого чужеземца как дорогого гостя...
     Алэдж говорил спокойно, с выдержкой, присущей людям  горских  племен,
но в голосе его звучала печаль.
     - В наших кузницах, - продолжал он, - ковали больше серпы, чем  мечи.
Да, так было когда-то... Но прошли те времена. То одни,  то  другие  враги
стали зариться на нашу  землю,  совершать  набеги  на  наши  аулы.  У  нас
отбирали скот, людей уводили в полон. Обры, арабы, хазары врывались в аулы
адыгов, убивали, жгли. Греки заставляли нас поклоняться их богу,  прислали
своих жрецов. Все, кто мог, облагали нас данью...
     Он умолк, переводя  дыхание  и  прислушиваясь  к  тому,  что  говорит
толмач. Русичи слушали его не перебивая.
     - Враги научили нас ковать мечи, научили сражаться. Горы стали  нашей
крепостью, каждый горец стал воином. Наш народ не столь  многочислен,  как
другие, но мы никому не отдадим  свою  землю.  Каждое  племя,  каждый  род
встанет на пути чужеземцев, если они захотят покорить адыгов.
     Наступило молчание - долгое и напряженное. Первым нарушил его воевода
Борислав.
     - Неужто мы отступим перед касогами? - горячо заговорил он, обращаясь
к Святославу. - Неужто не сомнем, ударив на них всеми полками?
     Но князь молчал, задумчиво глядя на касожских воевод.  В  эти  минуты
ему опять вспомнилась небольшая русская дружина, оборонявшая  Саркел.  Эти
русичи погибли все до одного, не сложив оружия. Но ведь они давали  клятву
хазарам!
     Нечто вроде сожаления шевельнулось в душе Святослава. Нет,  не  хотел
он лишней крови, но там, под Саркелом, каждый, кто  вставал  против  Руси,
должен был или уступить или погибнуть.  Ведь  там  решалась  судьба  земли
Русской. А здесь...
     - Нет, - твердо сказал он, бросив хмурый взгляд на Борислава, - мы не
будем отступать перед этим войском, но  и  затевать  брань  понапрасну  не
станем. - И он повернулся к Алэджу: - Знай,  князь,  что  русские  вои  не
пойдут к вам в горы. Если нас пропустят к Тмутаракани, мы пройдем, и никто
из нас меча не обнажит. Если нет - пробьемся с боем.
     Толмач перевел слова Святослава Алэджу и  его  соплеменникам.  Касоги
начали оживленно переговариваться. Видно было, что Алэдж убеждает в чем-то
своих воевод.
     Племена касогов, как прежде было на  всей  Руси,  как  велось  еще  в
Новгороде, управлялись  старейшинами,  выбранными  народом.  Князья  с  их
малыми  дружинами  не  имели  большой  власти,  лишь  в  случае  войны  им
подчинялся весь народ, собравшийся в ополчение. Только Алэдж сумел  еще  в
молодые годы подняться выше других пши, благодаря успешно выигранной войне
с ясами укрепил свою власть сразу над несколькими племенами.  Прикубанские
касоги подчинились ему, увидев, что сообща легче отбиться от неприятеля  и
что Алэдж сумел добиться  уменьшения  дани,  которую  приходилось  платить
хазарам. При нем тмутараканский бек уже с опаской поглядывал на горцев  и,
не имея под рукой достаточной военной  силы  для  их  усмирения,  поневоле
делал для них послабления, прежде всего в торговле.
     Горским племенам нужен  был  открытый  доступ  в  Тмутаракань,  самый
крупный торговый порт на Русском море вблизи их владений. Они торговали  с
византийцами через Пцемес, Туапсе, но этого было мало. В  Тмутаракань  они
привозили ежегодно до ста тысяч куньих, медвежьих и волчьих мехов, воловьи
шкуры,  мед,  воск,  хлеб,  рыбу,  меняя  их  на  соль,  оружие  и  другие
металлические изделия, ткани, выделанную кожу. Иногда, при неурожае, горцы
ехали сюда за хлебом.
     И сейчас, переговорив со своими узденями, Алэдж не преминул  спросить
Святослава о торговле.
     - Торжище тмутараканское для всех  гостей  будет  открыто,  -  твердо
сказал русский князь. - От этого и для нас и для вас немалая выгода. Кто ж
из нас самому себе враг! А насчет мыта решим позже -  Тмутаракань  еще  не
под моей рукою.
     Алэдж снова заговорил со своими спутниками.
     Свенельд в свою  очередь  о  чем-то  совещался  с  Бориславом.  Князь
недовольно покосился в их сторону, и  они  умолкли.  В  эту  минуту  снова
заговорил Алэдж.
     - Кто может поручиться, что ты, князь русов, не нарушишь свое слово?
     Святослав поднял глаза к небу.
     - Видит Перун, бог наш, покровитель русских дружин, что я никогда  не
лгал ни другу, ни врагу! Могу на мече поклясться.
     - Верю тебе, князь. Будь по-мирному: путь на Тмутаракань свободен!
     Молчаливые ряды касожских  воинов  зашевелились,  сдвигаясь  к  реке,
освобождая проход для русских дружин.
     Воевода Борислав, уловив кивок  Святослава,  первый  тронул  коня  и,
оглядывая касожскую рать, неторопливо направился вперед.  За  ним,  бряцая
оружием, последовала дружина.
     Всадники  ехали  в  несколько  рядов,  стремя  к  стремени,   рослые,
плечистые, в кольчугах, у каждого - копье  и  червленый  щит,  на  боку  -
добрый меч. По червленым щитам недруги издали узнавали  русичей,  их  цвет
наводил страх на греков и печенегов, на многих врагов Русской  земли.  Над
рядами всадников проплыло княжеское знамя на золоченом  древке.  А  князь,
окруженный воеводами, все стоял на пригорке  над  рекой  и  смотрел  вслед
своим воинам. Напротив него стояли касожские старейшины и  тоже  провожали
взглядами проходивших мимо них всадников.
     Потом во главе с Перенегом пошли пешие  ратники.  Их  было  уже  куда
меньше, чем под Саркелом, - многие полегли в сечах, многих  приняла  сырая
земля Дикого поля и сухие пески у Джурджанского моря. Но те, кто  остался,
надели  поверх  холщовых  рубах  новые  хазарские   кольчуги   и   шеломы,
вооружились арабскими саблями и ясскими мечами. Это было грозное войско, и
касоги, пытавшиеся сосчитать русских воинов, потеряли им счет.
     Сдержанно простившись со Святославом, касожские старейшины отъехали к
своему войску. Оттуда подскакали двое всадников.
     - Здрав будь, великий князь! - с поклоном обратился  один  из  них  к
Святославу. - Мы - я, Умаф, и мой брат Бэгот - знаем язык русов, и наш пши
направил нас к тебе толмачами и провожатыми до  самой  Тмутаракани.  Мы  -
твои верные слуги!
     Князь прищурился, разглядывая двух статных молодых  касогов.  Забота,
проявленная Алэджем, означала, что тот  хочет  иметь  среди  русичей  свои
глаза и уши. Что ж,  пусть.  Святослав  не  держит  камня  за  пазухой.  А
проводники и толмачи ему пригодятся.
     Здесь, над рекой Кубанью, не все зависело только от Святослава.  Были
тайные силы, которые хотели ему помешать.
     День, два спокойно шли русские полки по  кубанской  равнине,  высылая
конные дозоры. Касоги свободно пропускали их, не проявляя враждебности. На
третий день на головной дозор из ближнего леска обрушился град стрел. Двое
русичей  упали  замертво,  оставшиеся  в   живых   отступили.   Взбешенный
вероломством касогов, воевода Борислав  с  несколькими  сотнями  всадников
кинулся к  лесу,  но  неприятеля  и  след  простыл.  Борислав  налетел  на
видневшийся невдалеке аул, приказал сжечь селение. Ни сам воевода, ни  его
воины не заметили  в  горячке,  как  их  окружил  сильный  отряд  касогов.
Завязался неравный бой. Только несколько дружинников вырвались из горящего
аула, увозя с собой израненного воеводу.
     Узнав о засаде, в которую попал дозор, Святослав вскипел.
     - Где толмачи? Пусть они скажут, что это значит?
     К нему привели братьев-касогов. Умаф  и  Бэгот  стояли  перед  князем
побледневшие, взволнованные и дружно утверждали, что знать ничего не знают
об устроенной засаде.
     - Поверь нам, князь,  адыги  не  могли  этого  сделать!  Слово  адыга
твердое, как камень, - горячо сказал Умаф.
     - Брат правду говорит, - поддержал его Бэгот. - Это чужие люди напали
на русов. Хазары, может...
     Никто не видел неприятеля, хоронившегося в засаде.  Может,  и  правду
говорят братья? Но содеянного уже не исправишь,  и  князь  приказал  взять
касогов под стражу, как заложников.
     - Не послушался моего совета, княже, - упрекнул Святослава  Свенельд.
- Надо было с боем идти через землю касогов!
     - Теперь - пойду! Назад ходу нет.
     Князь приказал  войску  переправиться  через  Кубань  и  идти  вглубь
касожской земли.
     Но сразу же речкой  русичи  завязли  в  болотах.  Выбираясь  из  них,
головная дружина наткнулась на сильный  касожский  заслон.  Сам  Святослав
повел в бой своих воинов. Стойко держались пешие горцы,  отчаянно  дрались
саблями и мечами, а сзади из-за их спин, тонко взвизгивая,  летели  острые
стрелы. Воины Святослава с трудом вырвались из кольца, пробились на  сухой
остров среди болот и плавней.
     Появилась касожская конница, и сеча закипела с новой силой.
     Богдану показалось,  что  среди  неприятельских  всадников  мелькнуло
знакомое лицо. Молодой сотник  рванулся  к  этому  воину,  конем  оттеснив
противника, и оглянулся на злату - не случилась ли с нею  беда?  Но  Злата
отважно размахивала хазарской саблей, отбиваясь  от  касожских  воинов.  С
боков ее надежно охраняли Улеб и Мечник. Успокоившись за  девушку,  Богдан
отыскал глазами Святослава и тут же забыл о показавшемся знакомом  касоге:
князь едва отбивался от наседавшего на него воина.
     - Гей, други вперед! Князь в беде! - крикнул молодой сотник и кинулся
на выручку.
     Дружно ударили вслед за ним гридни. Касоги не выдержали  их  натиска,
повернули  коней.  Остров  среди  болот  опустел.   Богдан   подскакал   к
Святославу.
     - Ранен, княже! Помочь тебе?
     - Занемог я, - хрипло ответил тот, неловко слезая с коня.
     Из-за воеводы Борислава, необдуманно поторопившегося начать  войну  с
касогами, русское войско надолго задержалось в  низовьях  Кубани.  Лагерь,
разбитый на небольшой возвышенности среди болот, осаждали полчища комаров.
Русичей начала  валить  болотная  лихорадка.  Надо  было  уходить  отсюда,
поскорее пробиваться к морю, но на беду и сам князь слег.
     Святослав метался в жару на шкурах, разостланных в его шатре,  стонал
и все просил  пить.  Гридни  посменно  дежурили  возле  него,  с  тревогой
следили, как тает, будто снег  на  солнце,  князь.  Осунулся  и  Свенельд,
обеспокоенный болезнью своего воспитанника.
     Где-то  совсем  уже  недалеко  ждала  их   Тмутаракань,   близкая   и
недосягаемая. Месяц ревун полоскал в небе белые  облака,  покрывал  ранней
позолотой листву. Ночи стали длиннее и  прохладнее,  по  утрам  на  остров
наползал сырой и холодный туман.
     А касоги не показывались.



                                    4

     Молодой сотник Богдан  неотлучно  находился  при  князе,  готовый  по
первому зову прийти на помощь. Он  поил  его,  как  малое  дитя,  ключевою
водою, которую приносили гридни,  пробиравшиеся  через  болота  и  леса  к
ближайшему адыгейскому  аулу.  Он  сам  варил  дичину  и  с  ложки  кормил
больного. Недавний смерд, а ныне сотник  над  гриднями,  он  привязался  к
Святославу, как молодой воин к старшему  боевому  товарищу.  А  вдруг  что
случится с  князем?  Худо  будет  тогда  Богдану,  выбившемуся  в  сотники
благодаря Святославу.
     В последние дни Богдан редко виделся со Златой, ему было не  до  нее.
Девушка сама пришла в княжеский шатер, когда  прослышала,  что  Святославу
стало совсем худо.
     - Ой боже Перуне! - тихонько всплеснула она  руками,  увидев  желтое,
будто восковое, лицо князя.  -  До  чего  довела  лихоманка!  Надо  ведуна
привести... Только где его взять в  этих  плавнях?  Ой,  попробую  я  сама
что-нибудь придумать...
     Она выскользнула из шатра, не замечая пристального взгляда Свенельда.
     - Что за гридень? - спросил воевода,  покосившись  на  Богдана.  -  Я
такого будто впервой вижу.
     - Это Злат, мой товарищ. Мы с ним вместе уходили из хазарской неволи.
     - Злат? - седые брови Свенельда высоко поднялись. - Ой,  сотник,  что
ты мне, старику, голову морочишь! Да это же девка!
     Богдан опустил глаза.
     -  Молчишь?  Значит,  угадал  я!  А  куда  это  она  выскочила  будто
ошпаренная? Я ведь ее не съем.
     - Не знаю, боярин, - невнятно пробормотал сотник.
     - Ну-ну, - добродушно усмехнулся Свенельд, но, взглянув на  больного,
серьезно добавил: - Я пойду, а ты, гляди, с князя глаз не спускай.  Уж  не
знаю, чем и помочь ему...
     Вскоре пришла Злата. В руках она несла корчажку с  каким-то  варевом.
По шатру разлился медвяный запах.
     - Вот, сварила. Пусть князь попьет, ему сразу легче станет. Лихоманка
этого зелья боится.
     - А ты знаешь, кому  свое  зелье  принесла?  -  загородил  ей  дорогу
Богдан. - Князю! А может, это - отрава?
     Она повела крутым плечом, отодвигая сотника в сторону.
     - Отрава? Такое зелье у нас в  Тмутаракани  моя  бабка  варила.  Вот,
гляди!
     Злата  приложилась  к  корчажке,  отхлебнула  из  нее,   поморщилась,
засмеялась.
     - Чего глядишь? Горькое, не мед. А пить его надо.
     Богдан молча посторонился. Девушка присев на корточки перед  больным,
осторожно подняла его голову и поднесла корчажку к запекшимся губам.
     - Пей, пей, княже, - тихо приговаривала она, - поправишься - поведешь
на дальше, к моему дому родному.
     Приподняв полог шатра, за нею внимательно наблюдал  Свенельд.  Богдан
улыбался, не замечая воеводы.  Нет,  его  Злата  ничего  худого  князю  не
сделает. Его Злата...
     - Злата, надо и нашим гридням помочь.  Есть  хворые.  Улеба  и  Звягу
трясет лихоманка, от них только кожа да кости остались.
     Она блеснула зелеными глазами.
     - Думаешь, я сама того не ведаю? Уже напоила...


     Всю ночь Святослава мучили кошмары.  То  окружали  князя  печенеги  в
степи, свистел аркан над  его  головой,  а  он  никак  не  мог  от  аркана
уклониться, то видел он мать  свою  на  смертном  одре,  наказывающую  ему
что-то, а что - никак не мог Святослав услышать.
     А потом приснилась ему Малуша, первая любовь, подарившая  князю  сына
Владимира. Шла она, босая, по пыльному шляху и несла  на  руках  младенца.
Святослав ее окликал, но Малуша не отзывалась и шла все дальше, туда,  где
дорога круто обрывалась над Днепром. Не видит она обрыва... Как остановить
ее, предупредить о близкой опасности? Нет, это не младенец у нее на руках,
это корчага с вином. Услышала Малуша призыв  своего  князя,  остановилась,
лицо расцвело в улыбке. "Пей,  пей,  княже,  поправишься  -  поведешь  нас
дальше, к моему дому родному!" Где твой дом, Малуша? Давно не  видал  тебя
Святослав,  давно.  Он  придет  еще  к  тебе,  только  бы  вот   подняться
поскорее...
     Исчезла Малуша. Оборвались сновидения.
     К утру Святославу стало лучше. Князь потребовал к себе Свенельд.
     - Долго, видать я пролежал... А дело  наше  стоит.  Воевода  Борислав
поднялся?
     - Кровью изошел Борислав, верно, уже не встанет.
     - Эх, Борислав, Борислав, буйная  голова!  Мыслил  я  его  посадником
оставить в Тмутаракани, а он... Надобно нам спешить туда.  Выждем  день  -
дальше пойдем.
     - Слаб ты еще, княже.
     - Ничего, не пеший пойду - конь повезет.


     А ночью скончался воевода Борислав.
     Не всегда и во всем послушен был князю молодой воевода. Вот и на этот
раз поступил по-своему, сгоряча нарушил ряд с  касогами,  за  что  русичам
пришлось заплатить дорогой ценой. И все-таки за удаль, за стойкость в  бою
Святослав многое прощал Бориславу. Смерть молодого витязя его опечалила, и
князь распорядился  похоронить  воеводу  со  всеми  подобающими  воинскими
почестями, справить по убитому добрую тризну.
     Не было в походе при  войске  ни  одного  волхва,  служителя  русских
богов, поэтому Святослав сам руководил похоронами. Войско вышло из  болот,
переправилось через реку, и там, на берегу, было выбрано открытое место на
небольшой возвышенности. Сотни дружинников натаскали из ближнего  дубового
леска сухие дрова и сучья, сложили высокую поленницу. На  самом  верху  ее
усадили мертвого воеводу в полном боевом  облачении.  Плечи  ему  прикрыли
багряным аксамитовым корзном, в правую руку  вложили  меч.  Не  забыли  ни
щита, ни копья и лука со стрелами  и  едой  всякой  снабдили  покойника  -
может, долог будет его  путь  в  потустороннем  неведомом  мире,  пока  он
предстанет перед богами.
     Тревожно заржал конь, далеко разлетелся его крик, будто жалобно степь
застонала. Богдан понял, что это ведут боевого друга воеводы к  месту  его
вечного покоя. Конь шел оседланный, блестела на  нем  отделанная  золотыми
бляхами  сбруя,  всеми  цветами  радуги   переливались   седельные   луки,
украшенные драгоценными камнями.
     Мечник подвел коня к поленнице, оглянулся на князя. Тот хмуро кивнул.
Мечник, не отпуская повода, отступил на шаг,  замахнулся  острым  клинком.
Брызнула  кровь  на  сапоги  мертвого  воеводы,  жалобно  закричал   конь,
вздыбился, словно пытаясь уйти от гибели, и тотчас рухнул  на  вытоптанную
траву.
     Затрубил боевой рог - один,  второй,  трети.  Будто  турица  заревела
далеко в лесу, откликнулись ей могучие туры. Сам князь подошел к поленнице
с двумя гриднями, поднес огонь к сухому дереву.  Закурился  дымок,  робкие
язычки пламени заплясали на дровах и вдруг дохнул ветер из степи, и пламя,
жадно затрещав, охватило всю поленницу.
     Князь, бояре, все воины склонили головы, прощаясь с Бориславом.
     Утром князь приказал  рынде  трубить  поход.  Он  объехал  поредевшие
дружины, мысленно  подсчитывая,  сколько  добрых  воинов  недостает  после
многих сеч и стычек. Потом махнул рукою в сторону запада - на  Тмутаракань
- и, сойдя с коня, ковырнул мечом жирную землю, взял горсть ее,  показывая
пример другим, и пошел, ведя коня в поводу. За ним  спешились  Свенельд  и
другие воеводы, старшая дружина, гридни. Проходя  мимо  все  еще  тлевшего
огнища, похоронившего останки Борислава,  князь  бросил  горсть  земли  на
подернутые серым пеплом угли и, пройдя  еще  несколько  шагов,  тяжело,  с
натугой, поднял свое тело в седло.
     Все шли и шли русские воины и каждый бросал на могилу  горсть  земли.
Долго тянулось это печальное шествие. Когда прошла последняя сотня, позади
нее возвышался покатый, издалека видный курган.



                                    5

     Будто шарик сухого перекати-поля, гонит неласковая  судьба  таксиарха
Диомида по безводным степям хазарским, по отрогам ясских гор, все ближе  к
Понту Эвксинтскому -  Русскому  морю,  за  которым  раскинулась  Диамидова
родина Византия. Страшась гнева каган-бека, а еще пуще опасаясь попасть  в
руки Святослава, ромейский  сотник  покинул  нажитое  в  Хазарии  добро  и
отправился выполнять приказ Иосифа. Но его гнала и другая сила - жадность.
     Не доверяя ни одному воину из своей сотни, Диомид  захватил  с  собой
двух наемников арсиев, самых отчаянных головорезов в Итиле. Арсии  служили
ему и охраной, и проводниками - они  не  однажды  бывали  в  стране  ясов,
сопровождая хазарских послов и лазутчиков.
     Диомид торопился. Меняя  запасных  коней,  он  сумел  обогнать  полки
киевского князя, пробивавшегося через пески. Арсии нашли более короткий  и
безопасный путь.
     Ясы  приняли  Диомида  гостеприимно,  как  велит  их  давний  обычай,
предоставили ему кров и  пищу.  Поили  его  нартсаном,  напитком  витязей,
угощали шипучим кумысом и молчали, выжидая, что скажет гость. Зная местные
обычаи, Диомид не торопился начинать переговоры, хотя все у  него  в  душе
кипело: не сегодня-завтра на  ясскую  землю  вступит  русское  войско,  от
которого таксиарху едва удалось уйти. Наконец, когда ясский  князь  Тагаур
дал  понять  гостю,  что  готов  выслушать  его,  Диомид  предложил  князю
выступить против русичей.
     - От чьего имени ты  говоришь,  урум?  -  холодно  осведомился  ясин,
называя гостя так, как обычно звали здесь византийцев.
     - От имени самого каган-бека Хазарии Иосифа.
     - А сам ты кто? Где твоя родина?
     Грек уловил иронию, скрытую в этом вопросе.
     - Да, я урум, моя родина - Византия. Но я воин  и  служу  тому,  кому
захочу.
     - Сейчас Иосифу, а завтра?
     Диомид не смутился.
     - Завтра, если ты примешь условия  каган-бека,  я  готов  перейти  на
службу к тебе.
     Тагаур смерил его презрительным взглядом.
     -  Наша  земля,  славу  богу,  еще  не  оскуднела  храбрыми  воинами.
Благодарю тебя за предложение, но  принять  его  не  смогу.  А  ответ  для
каган-бека Иосифа ты получишь завтра.
     Всю ночь метался без сна на жестком ложе  таксиарх  Диомид,  стараясь
отгадать, что скажет ему Тагаур. Забылся он только к утру, но  вскоре  его
разбудил молодой ясин из свиты князя.
     - Твой конь оседлан, чужеземец, - сухо объявил он. - Я провожу тебя и
твоих слуг до границ земли адыгов.
     Таков был ответ Тагаура не пожелавшего выступить  на  помощь  Иосифу,
правителю Хазарии.


     У прикубанских касогов Диомида тоже встретили  неприветливо.  Правда,
ему не указали на  порог,  как  это  сделали  ясы,  разрешили  жить  среди
касогов, но ни Алэдж, ни другие старейшины не  выразили  желания  защищать
разгромленную Хазарию.
     Диомид  был  терпелив  и  настойчив.   Он   жил   среди   суровых   и
немногословных  горцев,  присматривался   к   ним   в   надежде   отыскать
единомышленников. План  таксиарха  был  несложен:  если  касоги  не  хотят
воевать с русами, то надо столкнуть обе стороны. Дальше все пойдет, как по
маслу. И вскоре он убедился, что его план реален: в дружине Алэджа нашлись
несколько человек,  которые  согласились  за  хазарское  золото  выполнить
просьбу  грека.  Засев  в  придорожном  леске,   они   засыпали   стрелами
проезжавший мимо дозор русичей и поспешили скрыться,  не  оставив  никаких
следов.
     Таксиарх довольно потирал руки: он добился своего. Русы  ввязались  в
драку с касогами, получили хорошую трепку, да еще  и  завязли  в  болотах.
Можно было ожидать настоящей войны. Теперь  Алэдж  стал  прислушиваться  к
советам грека,  изменил  построение  конницы  в  бою,  научился  применять
византийские военные хитрости. А  Диомид  уже  успел  отправить  надежного
гонца к тмутараканскому беку Сурхану, обещал ему поддержку со стороны ясов
и касогов. Если бек сумеет собрать хазар из  ближних  кочевий  и  выступит
против русов, то Святославу придется совсем туго.


     Еще во время первой стычки с  касогами,  когда  на  них  бросил  свою
дружину воевода  Борислав,  Богдан  заметил  нечто  странное  в  действиях
неприятеля. Горцы, обычно не признававшие плотного  строя,  налетающие  на
русичей нестройной массой, на этот  раз  атаковали  чело  русского  войска
плотной конной лавой.
     Услышав слова Святослава о том, что касоги воевать стали  по  примеру
византийских легионов, Богдан вспомнил увиденного им во время  боя  воина,
непохожего на касога и сказал об этом князю.
     Святослав задумался.
     Надо бы узнать, что это за птица. Не ромей ли?  Они,  византийцы,  по
всем хазарским землям  расползлись,  как  ужи.  Все  племена  против  Руси
настраивают. Хотят, чтобы мы тут надолго завязли. Боятся,  как  бы  мы  не
двинулись к Дунаю.
     Дерзкая мысль родилась в голове у Богдана. А что если...  Вот  только
нужен напарник, такой, чтобы знал здешние места, язык и обычаи касожские.
     Богдан поднял глаза на князя.
     - Надумал я, княже, одно дело, да не знаю, выйдет ли  что  из  этого.
Ромея того надо выкрасть! Мы  бы  тогда  все  замыслы  касожские  от  него
выпытали, а может, и лишили бы касогов главного нашего  супротивника,  что
воду у них мутит.
     - Ищи охочих людей, - согласился Святослав. -  Сколько  надобно  тебе
воев, столько и возьми. Приведешь того ромея - проси любую награду.
     - Не ради наград служу я Русской земле...
     - Вижу, - улыбнулся Святослав, потому и доверяю тебе во всем,  может,
поболе, чем какому боярину. Думай!
     Богдан думал, но как не прикидывал он, а выходило,  что  в  напарники
ему подходит одна Злата, то бишь гридень Злат. Хоть и девка  она,  а  воин
добрый, и никто лучше ее здешних мест не знает.
     Злата сразу же согласилась.
     - Я не только по-касожски, и  по-гречески  разумею,  пригожусь  тебе,
увидишь. Только пеше придется идти, на коне  далеко  не  уедешь  -  касоги
сразу увидят.
     Так они и порешили. Позже, опять-таки по совету Златы,  Богдан  решил
взять еще одного  гридня  -  Чудина.  Молчаливый  и  внешне  медлительный,
гридень был наделен медвежьей силой.  Он  вырос  в  лесных  краях,  ему  и
здешние чащи не преграда. Чудин охотно согласился сходить в тыл к касогам.
     Далеко за полночь, в самую глухую пору, трое лазутчиков выбрались  из
лагеря русичей  и,  незаметно  проскользнув  между  передовыми  касожскими
дозорами, выбрались на опушку темного молчаливого  леса.  Они  были  одеты
легко, без кольчуг, и вооружены луками да короткими хазарскими кинжалами.


     Лесной остров  среди  степи  жил  своей  таинственной  жизнью.  Глухо
вздыхала какая-то ночная птица,  кто-то  шумно  прошел  сквозь  заросли  -
наверно, вепрь. Богдан вспомнил встречу с  турами  и  с  барбом,  невольно
поежился. Но сейчас опаснее было бы напороться на касожский дозор.
     Однако людей нигде не было видно.
     - Касоги идут следом за нашими дружинами, -  подсказал  Чудин.  -  Их
надо искать в той стороне, откуда мы пришли.
     - И то правда, - согласился Богдан, - пойдем.
     Густая  редкая  трава  скрывала   звуки   шагов.   Лазутчики,   часто
останавливаясь и прислушиваясь,  осторожно  вышли  к  Кубани  и  двинулись
дальше вдоль берега против течения реки. Здесь они едва не  напоролись  на
касожский  дозор.  Двое  горцев,  негромко  переговариваясь,  стояли   под
раскидистой дикой грушей. Русичам пришлось сделать порядочный крюк,  чтобы
проскользнуть мимо них незамеченными. Вскоре им встретился  второй  дозор,
третий, но это уже не было неожиданностью.
     Богдан, привыкший бродить по лесам,  немало  поохотившийся  в  родных
краях, сейчас только диву давался, как ловко и бесшумно скользил в  ночной
темноте сквозь заросли,  скрывавшие  многочисленных  врагов,  неуклюжий  и
медлительный Чудин. Нет, не напрасно он взял его в напарники!
     За Чудином легкой тенью скользила Злата. Богдан все больше проникался
уважением к этой смелой и решительной девушке.
     Русичи миновали неприятельские дозоры  и  очутились  на  лужайке,  за
которой начинался горный отрог. Перед ними открылись огни многих костров.
     Стан  касожского  войска  занимал  просторную   долину,   огражденную
отрогами невысоких гор,  одетых  густым  лесом.  Цепь  сторожевых  костров
отделяла его от речной поймы.
     Из кустарника, откуда вели наблюдение  трое  русичей,  подобраться  к
касогам было очень трудно.
     - Ночью ничего не найдем, - с досадой прошептал  Богдан.  -  Придется
затаиться до утра.
     - Пойдем в обход, - предложила  Злата.  -  А  то  будем  сидеть,  как
медведи в берлоге, да еще  под  самым  носом  у  ловца!  Увидят  касоги  -
пропадем без толку. Надо подниматься на гору. А там видно будет...
     Богдан поморщился, вспомнив недавнее путешествие в горах.
     - Злат дело  говорит,  сотник,  -  поддержал  рассудительного  гридня
Чудин. - С горы всегда виднее. Сейчас, пока не рассвело, заберемся повыше,
а утром все разглядим. Все равно в эту ночь мы уже не управимся.
     - Ладно, - вздохнул Богдан. - Быть по сему, лезем на гору, други.
     Несмотря на то, что ночь  была  безлунная,  Злата,  взявшая  на  себя
обязанности проводника, уверенно вела своих спутников.  Они  углубились  в
лес. Девушка отыскала в темноте гребень горного отрога.
     - Тут не собьемся, на самый верх выберемся, - пояснила  она.  -  Меня
учили: если попал в горы, держись вершины, а забьешься в лощину, в балку -
ничего не увидишь и заплутаешь.
     На земле, покрытой плотным слоем прошлогодней листвы, тускло  мерцали
гнилушки. Там, где их не было,  за  темными  пятнами  угадывались  толстые
стволы старых буков.
     Злата отыскала какую-то тропку. Идти  стало  легче.  Ночь  перевалила
далеко за середину, когда лазутчики вышли на поляну.
     - Тут до утра подождем, - объявила Злата. - Место подходящее.  Думаю,
когда рассветет, отсюда далеко видно будет.
     - Молодец! - похвалил ее Богдан и,  забыв,  что  перед  ним  девушка,
дружески положил руку на ее плечо. - Добрый из тебя провожатый.
     Злата вздрогнула, но не отстранилась.
     Чудин сгребал в кучу сухие листья, мостил себе гнездо  между  корнями
могучего дерева.  Злата  и  Богдан  последовали  его  примеру.  Устроились
поудобнее и стали ждать рассвета.
     Лес ожил неожиданно. Застрекотала сойка, ей откликнулась другая.  Над
неопавшей еще листвой буков начало светлеть  небо,  на  вспыхнуло  розовое
облачко. Еще немного - и солнце заиграло на вершинах деревьев.
     Богдан поднялся на ноги.
     - Вон на то дерево надо залезть, -  будто  угадав  его  мысли,  Чудин
кивнул в сторону могучего лесного великана, поднимавшегося неподалеку. - С
него далеко видно будет. Может, я полезу?
     - Нет, я сам.
     Злата молча наблюдала, как Богдан, с помощью  Чудина  дотянувшись  до
первого сука, подтянулся на руках и  ловко,  словно  белка,  полез  вверх.
Скоро он исчез в густой листве, чуть тронутый позолотой.
     Перед  молодым  сотником  открылась  вся  долина,  занятая  касожским
лагерем. Костры  весело  дымили  -  видно,  в  них  только  что  подкинули
увлажненные росой сучья. Касоги  собирались  варить  в  казанах  похлебку.
Группа воинов повела коней к Кубани на водопой.
     Судя во всему, касоги не собирались покидать свой  стан  в  ближайшее
время: вели они себя спокойно.  Но  Богдана  интересовало  другое.  Вон  у
самого берега Кубани под старыми ивами упрятался небольшой шатер. Он стоит
в стороне от стана - значит, в нем расположился  не  касожский  князь  или
воевода. Кто же тогда.
     Богдан долго присматривался к шатру. Под деревьями - никого.  Чуть  в
стороне трое коней. Почему трое? Вдруг полог поднялся,  появился  человек.
Блеснул панцирь - не кольчуга, а именно панцирь из металлических  пластин.
Такую броню не носят касоги. Этот человек - ромей.
     Сотник еще долго наблюдал за шатром. Он  убедился,  что  нашел  того,
кого искал. Грек, которого он видел на поле боя, здесь, среди касогов.
     Внизу, под деревом, Богдана нетерпеливо ждали товарищи.
     - Ну, что увидел? - не выдержал Чудин.
     - Все увидел, - весело отозвался Богдан. - И зайца, какого  я  сейчас
хотел бы поджарить, и... - голос его стал серьезным. - Ромей наш,  видать,
тут, среди касогов. Над самой Кубанью его шатер. С ним еще двое.
     - Справимся! - махнул тяжелой ручищей Чудин.
     Посоветовавшись, они решили дождаться ночи, а с наступлением  темноты
- действовать.  Невдалеке  от  их  наблюдательного  пункта  нашлась  густо
заросшая кустарником расщелина. Там и устроили дневку.
     Они подкрепились захваченными с собой припасами  и  расположились  на
отдых, надежно укрытые зарослями от чужих глаз. Спать никому не хотелось -
сказывались волнение трудной ночи и мысль  о  том,  удастся  ли  выполнить
намеченный план.
     Впервые Богдан видел Чудина  таким  разговорчивым.  Видно,  тоска  по
далекому дому вызвала его на откровенность.
     Чудин, очутившись в  невиданном  горном  лесу,  вспомнил  леса  своей
далекой родины - земли вятичей, где  мирно  жили  его  предки,  прозванные
чудью или  чудинами.  Хороши  там,  над  речкой  Москвой,  леса!  Вековые,
дремучие боры, зеленые дубравы... И люд в них живет такой же  спокойный  и
могучий.
     - А как ты в дружину княжью попал? - ненароком спросил Богдан.
     Чудин насупился, разговорчивость его пропала.
     - Э, долго рассказывать!
     И умолк. Богдан не стал приставать к  гридню  с  расспросами.  Только
усмехнулся в усы: разве мало таких людей,  кого  беда  заставила  пойти  в
дружину к Святославу?
     Злата незаметно уснула,  прислонившись  к  Богданову  плечу.  Молодой
сотник умолк, чтобы не потревожить девушку.
     Стало тихо. Только где-то недалеко, пробиваясь сквозь  заросли,  едва
слышно журчал ручей.


     Таксиарх Диомид собирался в Тмутаракань. Отъезд назначен  на  завтра,
небольшой выдолбленный из дуба челн ожидает грека внизу,  под  обрывом,  в
двух  десятках  шагов  от  походного   шатра.   Двое   наемников,   одетые
византийцами, готовят в дорогу припасы.  Закончив  свои  дела  у  касогов,
Диомид мысленно был уже в приморском городе. Если бы и там получилось  так
удачно!
     Он подумал, что утро вечера мудреней, а сейчас пора  спать.  Выглянув
из шатра,  Диомид  проверил,  на  месте  ли  охраняющий  его  воин,  затем
разостлал на сухой траве старый дорожный плащ. Протянув руку к  маленькому
глиняному светильнику, грек загасил огонь и растянулся на  своем  походном
ложе.
     Невдалеке монотонно шуршали речные волны, набегавшие на  песок.  Этот
шорох  убаюкивал,  мысли  Диомида  стали  вялыми  и  неповоротливыми,  как
стреноженный конь. Он уже почти погрузился в сон,  как  вдруг  за  шатром,
где-то совсем близко, послышался короткий то ли вздох, то  ли  стон.  Грек
приподнялся на локте. Тревожный звук больше не повторялся. Таксиарх  хотел
снова улечься поудобнее, когда кто-то резко отдернул полог шатра.
     - Кто там? -  недовольно  проворчал  грек.  -  Кому  среди  ночи  мог
понадобиться таксиарх Диомид?
     - Нам ты надобен! - услышал он приглушенный мужской голос,  с  трудом
выговаривающий хазарские слова.
     Что-то тяжелое навалилось на  Диомида,  прижало  его  к  земле.  Грек
почувствовал, как в рот ему воткнули кляп, руки стянули сыромятным ремнем.
Оцепеневший от страха, он и не сопротивлялся.
     Вскоре челн, приготовленный для намечавшегося на завтра  путешествия,
бесшумно отвалил от берега и заскользил по течению.  В  нем  сидело  трое.
Четвертый, Диомид, лежал на дне челна связанный.
     - Молчи! - предупредили его все на том же ломанном хазарском языке. -
Если крикнешь - пеняй на себя.
     Предупреждение было лишним. Попробуй закричи, когда у тебя  рот  туго
забит тряпкой!
     А голос, предупреждавший его, показался  греку  знакомым.  Но  Диомид
никак не мог предположить, что ему пришлось  поменяться  ролями  со  своим
недавним пленником.
     Только представ перед князем Святославом,  при  свете  костра  Диомид
разглядел людей, выкравших его у касогов. Один  из  них  был  совсем  юный
отрок, второй - рослый  неуклюжий  детина  с  торсом  гладиатора.  Третий,
невысокий и стройный воин, напоминал греку кого-то.  Кого  -  он  даже  не
пытался припомнить.  Страх,  охвативший  таксиарха  при  виде  Святослава,
заглушил все воспоминания.
     Умоляя  грозного  князя  сохранить  его  жизнь,  Диомид  рассказал  о
приказе, полученном им от Иосифа, и о том, как было  подстроено  нападение
касогов на русский дозор.
     Святослав слушал пленника, не перебивая. В глазах его играли отблески
костра. Бросив презрительный взгляд на грека, он повернулся  к  Богдану  и
его товарищам:
     - Спасибо вам, други. Знатного зверя изловили!
     И велел рынде привести заложников - братьев Умафа и Бэгота.
     В присутствии касогов грек повторил свою исповедь.
     - Слышали? - обратился к братьям Святослав. - Видит Перун, не хотел я
кровь проливать - ни русскую, ни касожскую, этот ромейский пес навел порчу
на наши и ваши глаза... Я отпускаю вас, не чиня вам зла.  Идите  к  своему
князю и поведайте все, что слышали. Ныне с рассвета до вечера я жду к себе
его послов. Не будет их - через день пойду на вас всеми своими полками.
     Богдану и Чудину он велел  провести  освобожденных  заложников  через
линию русских дозоров.
     - И мне можно идти? - робко спросила Злата.
     - Иди... гридень Злат, - разрешил Святослав, и  голос  его  прозвучал
непривычно мягко.  -  Иди,  отдыхай.  А  о  награде,  что  вы  с  сотником
заслужили, я не забыл...


     После полудня в русский стан прибыл Алэдж  с  небольшой  свитой.  Сам
Святослав вышел ему навстречу.
     - Здрав будь, князь касожский!
     - Мир тебе, князь русов!
     Алэдж, не доходя двух шагов до Святослава, выхватил из  ножен  кривой
клинок и с силой воткнул его в землю. Святослав  последовал  его  примеру.
Тяжелый меч и легкая сабля, пружинисто покачавшись, замерли, не коснувшись
друг друга.
     Сойдясь оба князя поклонились друг другу.
     - Я знал, что ты приедешь, - сказал Святослав.
     - Злые люди нас поссорили, - согласился касог. - Но теперь  этого  не
будет.
     Тревога,  поднятая  дозорными,  вскоре  прервала  мирные  переговоры.
Вдалеке, за границами  русского  стана,  обозначилось  какое-то  движение:
заметались  отдельные  всадники,  зашевелились  сотники,  принимая  боевой
порядок.
     Касоги тревожно переглянулись.  Но  больше  ничем  не  выдали  своего
волнения.
     - Богдан, - окликнул Святослав сотника, - узнай, что там стряслось.
     Но Богдану не понадобилось ничего узнавать - сюда уже спешил всадник.
Остановив взмыленного коня, он, едва коснувшись луки седла, соскользнул на
землю и шагнул к киевскому князю.
     - Орда идет! Хазары...
     Значит, пленный грек говорил правду. Так-то отвечает  Иосиф  на  его,
княжью  доброту!  Может,  и  вправду  следовало  бы  оставить  от  Хазарии
пепелище?
     Свенельд крепко сжал рукоять меча.
     - Езжай к свое дружине, - отпустил он гонца и пояснил касогам: -  Это
тмутараканский бек собрал ближние хазарские  вежи.  Хочет  остановить  нас
своей ордой. Мы же  разобьем  его  и  малой  силой.  Распорядись,  воевода
Свенельд!
     Конная лава кочевников уже накатилась на  ближний  край  лагеря.  Там
завязалась сеча. Касоги схватились за оружие.
     - Мы с тобой, князь русов!
     Святослав остановил Алэджа:
     - Спасибо на добром слове. Может, еще доведется  нам  воевать  вкупе,
кто знает... А сейчас будем дальше речь вести, как  в  мире  нам  жить.  С
хазарами и без нас управятся.
     Бой длился недолго. Встретив упорное сопротивление пеших дружинников,
хазары, рассчитывающие на легкую победу, растерялись. А когда с  боков  на
них налетела быстрая конница, орда дрогнула и начала откатываться в степь.
За нею ринулись русичи.
     Святослав приказал рынде протрубить сигнал: прекратить преследование.
Он не хотел понапрасну терять своих воинов.
     Вскоре  уехали  касоги,   договорившись   продолжить   переговоры   в
Тмутаракани. И тогда князь увидел,  что  около  него  топчется  Богдан.  У
сотника был расстроенный вид.
     - Ромей сбежал, княже. У гридня коня умыкнул и, как началась  схватка
возле нашего стана, ускакал...
     - Ромей нам более не надобен, туда ему и дорога. А гридня,  что  коня
проворонил, в пешую дружину отправь. Пусть ему урок будет!
     Святослав говорил строго, но в глазах его пряталась усмешка. Выслушав
князя, Богдан опустил голову. Хорошо, что  не  Златиного  коня  угнал  тот
собачий сын!
     ...За недолгой сечей между русичами и хазарами  наблюдали  не  только
Святослав и Алэдж со своими воеводами. Был еще  один  наблюдатель,  кровно
заинтересованный в исходе поединка, - гонец из Киева от  воеводы  Добрыни.
Он дожидался конца схватки в зарослях терна.
     Когда хазар отогнали, гонец спустился в балку, где  стоял  его  конь,
привязанный к кизиловому дереву, вывел его наверх, подтянул  подпруги.  Он
еще раз огляделся -  хазары  исчезли  на  горизонте,  русичи  прекратившие
преследование разбитого врага, неторопливо возвращались  к  своему  стану.
Гонец поправил шапку и устало забрался  в  седло.  Почувствовав  на  спине
привычную тяжесть, лохматый конек  размеренной  рысцой  понес  всадника  в
поле, к видневшейся вдалеке группе русских дружинников.
     Навстречу всаднику из ближней рощицы выскочили  двое  конных  воинов.
Это были гридни князя Святослава.
     - Кто такой? Куда путь держишь?
     На обожженном солнцем лице незнакомца весело блеснули серые глаза.
     Гонец из Киева, от воеводы Добрыни. Мне надо видеть князя...
     Гридни с удивлением оглядывали незнакомца.
     - Чудно глядеть на тебя! Гонец, говоришь? Один? И в таком обличье...
     - Э, други, не дивитесь, - усмехнулся он. - Со мною из Киева  десяток
воев  выехал.  Да,  видите,  я  один  сюда  добрался.  Остальных  печенеги
перехватили. Сам уже недалеко отсюда к хазарам в лапы попал, еле  вырвался
на чужом коне...
     Вскоре гонец, спешившись, стоял перед Святославом.
     - Это что за печенежин? - удивился князь. - Окуда он взялся?  Постой,
постой, где-то я тебя уже видел...
     Напрягая память, Святослав попытался  вспомнить,  где  он  видел  это
лицо. Киев... Гридница...  Святослав  ведет  беседу  с  Добрыней.  Влетает
оживленный раскрасневшийся Владимир, с ним еще кто-то. "Чего тебе, сынок?"
- "А мы в поле печенегов видели!" - "Кто это -  мы?"  -  Святослав  сурово
сдвинул брови - он давал строгий наказ Добрыне: княжича ни на шаг от  себя
не отпускать, когда за ворота выезжает. А  Добрыня-то  здесь,  в  гриднице
сидит!  Владимир  смутился,  понял,  что  подвел  дядьку  своего.  "Мы   с
Тудором... Да мы совсем недалеко от городских ворот отъехали..."
     Тудор... Товарищ игр молодого  княжича.  Запомнилось  Святославу  его
лицо, выражавшее решимость заслонить Владимира, принять на себя его  вину,
если понадобиться. Неужто это он?
     - Тудор?
     - Он самый. Гонец воеводы Добрыни.
     По лицу молодого гридня промелькнула довольная улыбка, но  он  тотчас
же погасил ее.
     - Устал видать? - с неожиданной для него теплотой  спросил  князь.  -
Вижу, вижу. Сейчас накормят тебя мои гридни, потом отдохнешь. Но прежде  -
о деле. Что наказал  тебе  Добрыня?  Рассказывай,  -  и  стал  внимательно
слушать.
     - В Киеве все спокойно. Печенеги редко подходят  к  городу,  лишь  за
Росью кое-где пошаливают, перехватывают одиночных гонцов  и  малые  отряды
воинов. Зачастили в Киев византийские гости, не столько товарами  торгуют,
сколько заглядывают во все концы, прислушиваются ко всему. Видно, базилевс
Византии хочет знать, не ослабла ли Русь в войне  с  Хазарией.  А  недавно
один ромейский гость захотел встретиться с Добрыней, поговорить с глазу на
глаз.
     - И что? - насторожился Святослав. - А отчего не пошел  тот  гость  к
самой княгине?
     - Не ведаю, княже. Может, потому - дозволь правду молвить!  -  что  и
наши люди, и иноземцы знают: Добрыня  тебе  предан,  он  твоя  десница.  А
княгиня...
     - Ну, ну, договаривай"
     - Не серчай, княже! Матушка твоя -  она  в  свою  сторону  гнет,  все
по-своему хочет сделать. И вера у нее другая, не наша...
     - То не  твое  дело  -  о  княжьих  делах  судить,  -  строго  сказал
Святослав. - Ты о госте ромейском речь веди.
     И Тудор рассказал, что греческий купец - если он действительно купец,
а не лазутчик - настойчиво допытывался  у  Добрыни,  как  относится  князь
Святослав к ромеям и болгарам, которые не ладят  между  собою.  Болгарский
кесарь Симеон укрепил свое царство, болгарское войско  постоянно  угрожает
византийским  придунайским   фемам.   А   что,   если   оно   двинется   к
Константинополю. Ромейский  император  Никифор  ищет  союзников  в  борьбе
против Болгарии. Не станет ли таким союзником Святослав?
     - То хорошо, что Добрыня тебя ко  мне  прислал,  -  задумчиво  молвил
князь. - Буду знать, о чем Византия тревожится. Ромейские  земли  недалеко
отсюда, сразу за Тмутараканью. Придем туда, в Тмутаракань, а там, может, к
нам и ромейские послы из Корсуня пожалуют...
     Чувствовал  Святослав,  что  этот  поход  для  него   не   последний.
Тмутаракань далеко от Киева лежит, добираться до нее несподручно.  Русской
земле нужен и другой выход к морю, чтобы торговать  с  чужими  землями.  А
путь перекрыт византийцами. И болгары там...
     Придется и к Дунаю идти русским дружинам.



                                    6

     Аул Натухай просыпается рано. Едва солнце  блеснет  на  востоке,  над
холмами, где раскинулись сады гордость всего рода Ащемеза, взрастившего их
на месте  диких  зарослей,  как  во  всех  дворах  начинается  кудахтанье,
блеяние, мычание. А еще громче шумят женщины во главе с тетушкой  Дзегуащ.
Только мужчины и кони хранят достойное молчание - и те и другие причисляют
себя к воинскому сословию, их дело мчаться в бой, сшибать грудью и  рубить
врагов, а не поднимать бесполезный шум.
     В это утро еще задолго до восхода солнца раньше всех в ауле  поднялся
тридцатилетний Хачемаф, сын брата тетушки Дзегуащ.  Хачемаф  -  купец,  он
давно уже переселился к морю, в  город,  который  разные  народы  называют
по-своему: Таматарха, Тмутаракань, Самбарай, Самкерц. Для купца  важно  не
название, главное - в портовом городе ходко шли адыгейские товары,  многие
из которых поставлял Хачемафу родной аул.
     Семья  тетушки  Дзегуащ,  насчитывающая  более  пятидесяти   человек,
объединялась с двумя другими такими же многочисленными семьями своего рода
для пастьбы овец на предгорных лугах.  Каждая  из  них  выставляла  одного
чабана. Овцы давали шерсть и овчину, высоко ценившиеся греками и хазарами.
     Издавна в ауле возделывались разные сорта винограда. Греческие  купцы
закупали натухайские вина, не торгуясь.
     А мед, знаменитый адыгейский мед! Окрестные холмы, заросшие  сплошным
садом из черешен, груш и  яблонь,  давали  обильный  нектар  пчелам.  Мед,
сладкий и душистый, равного какому не найти и за тридевять земель, мед, из
которого готовили крепкий и приятный напиток шъок, был главным  богатством
аула.
     Закупая товары у своих родичей и соседей, Хачемаф выгодно сбывал их в
Тмутаракани. Богатство его росло, богатела и вся семья тетушки Дзегуащ.
     Прошли те времена, когда она  говорила,  презрительно  оттопыривая  в
усмешке тонкие губы:
     - В нашем роду многие были знаменитыми воинами. Твой  отец,  Хачемаф,
мог из лука попасть в глаз летящего орла. Твой дед  иог  на  скаку  сбрить
шашкой усы у сврего врага, опозорив его перед всем войском. А ты - пхе!  -
первый из нашего славного рода станешь  торгашом!  Одно  дело  отвезти  на
торг, продать свой товар, но заниматься этим всю жизнь...
     Позже в гостях у Хачемафа в Тмутаракани побывали его  младшие  братья
Умаф и Бэгот. Они привезли в аул полный мешок новостей, удивили всю  родню
рассказами о богатом городе, где их Хачемаф  -  один  из  самых  уважаемых
людей.
     Тетушка Дзегуащ не придала значения этим рассказам.  Удел  мужчины  -
быть  воином.  Могла  ли  мыслить  иначе  женщина,  чье  имя  означает   -
воительница?
     Однажды Умаф и Бэгот целую зиму  прожили  в  Тмутаракани,  помогая  в
делах Хачемафу. Главная их задача была охранять склады брата в порту,  где
находилось много  товаров,  дожидавшихся  весны.  Ежедневно  встречаясь  с
рыбаками-русичами, братья неплохо  изучили  их  язык,  научились  говорить
по-гречески и немного по-хазарски.
     Братья стали помогать  Хачемафу  в  поездках,  иногда  замещали  его.
Немало добра привезли они в свою  большую  семью.  Тетушка  Дзегуащ  стала
смотреть  на  Хачемафа  более  благосклонно,  перестала   вспоминать   его
воинственных предков.
     Осенью в ауле ожидали очередного  приезда  Хачемафа  из  Тмутаракани.
Натухаевский купец задерживался. Неожиданно по  землям  адыгов  пронеслась
тревожная весть: из  далеких  полунощных  краев  движется  сюда  несметное
войско русов. Перед ними в страхе бегут хазары.  Говорили,  что  хазарская
гвардия разбита, сам каган попал в плен. Русы идут на юг,  приближаются  к
земле ясов. Придут ли они сюда? И если придут, то как друзьями, разбившими
хазар, давних недругов адыгеев,  или  врагами-завоевателями?  Все  мужчины
Натухая  взялись  за  оружие,  многие  из  них  присоединились  к  дружине
соседнего племени, возглавляемой храбрым пши Алэджем. Дружина выступила  к
верховьям Кубани, навстречу русам. В пути к ней присоединялись все новые и
новые воины.
     Хачемаф приехал в аул, будто ничего не  случилось,  пригнал  порожние
арбы, чтобы забрать овчины, шерсть, мед, вино. Его встретили встревоженные
мать и тетушка Дзегуащ.
     - О великий бог, хранитель нашего  священного  очага!  -  воскликнула
глава семьи Дзегуащ. - В какое смутное время явился  ты  к  нам,  Хачемаф!
Скоро будет война, поредеет наш род в битвах  с  чужеземцами,  может  быть
никого не останется в живых из славного рода Ащемеза... А ты теперь  не  с
воинами, не в боевом уборе! В твоих мыслях - золото!
     - Война? - Хачемаф удивленно пожал плечами. -  Кто  сказал,  что  она
обязательно будет? Разве я не знаю русов? Это не хазары, от которых только
и жди подлога или предательства. Войско русов разбило Хазарию,  разве  это
плохо для нас? Теперь оно пройдет к Таматархе, прогонит хазарского бека, а
до нас им дела нет...
     - Не говори! Ты встречал русов-купцов, а это идут воины. Ох,  нету  в
живых моего старого Афамгота...
     Муж тетушки Дзегуащ, Афамгот, был главой большой семьи много лет.  Он
был рачительным  хозяином  и  добрым  воином.  Могучий,  как  дуб,  своими
узловатыми пальцами  он  мог  свернуть  шею  быку,  одним  движением  руки
остановить скачущего коня. Его, словно старое дерево,  свалила  молния  во
время грозы, разразившейся в сенокос.
     Хачемаф взялся готовить товары для торга в Тмутаракани. Он  продолжал
сохранять внешнее спокойствие, хотя  в  душе  его  зашевелилось  сомнение:
действительно ли все обойдется благополучно. Аульчане радостно встречавшие
купцов прежние времена, теперь неохотно расставались со  своими  товарами.
Люди хотели запастись припасами на  смутное  время.  Только  белую  овечью
шерсть, так ценившуюся обычно, - она шла  на  изготовление  самых  дорогих
тканей - теперь отдавали без  сожаления.  Черную  -  придерживали,  может,
придется валять много походных бурок.
     С востока от аула к аулу шли противоречивые вести:
     - Пши Алэдж выступил навстречу русам. Он хочет разгромить их там, где
сливаются Кубань и Лаба...
     - Войско адыгов отступило перед несметными полчищами русов...
     - Алэдж и русский пши заключили вечный мир,  стали  кунаками.  Братья
Бэгот и Умаф из твоей семьи, Дзегуащ, пошли толмачами к  русам  -  недаром
они научились этому языку в Таматархе.
     Слушая последнего вестника, Хачемаф поднял кверху указательный палец,
гордо выпятил короткую рыжую бородку.
     - А, что я вам говорил! Никакой войны, будем торговать с русами.
     Тетушка Дзегуащ неразборчиво пробурчала что-то о зажиревших мужчинах,
забывших, с какой стороны берутся за меч.
     Сообщения вновь становились тревожнее:
     - За Кубанью русы предательски напали на наши дозоры!
     - Алэдж ударил на неприятеля. В битве полегло  много  русов  и  наших
воинов...
     Хачемаф побледнел.
     - А мои братья! Что с ними? Живы ли они?
     Прискакал всадник, передал наказ Алэджа,  возглавившего  объединенное
войско адыгов: всем способным держать в руках оружие, приготовиться к бою.
     Тетушка Дзегуащ воинственно блеснула черными  очами,  тряхнула  седой
головой.
     - Может, и теперь ты скажешь, что войны не будет? Бери меч  и  копье,
садись на коня, отомсти чужеземцам за своих братьев. Они погубили Бэгота и
Умафа!
     - Отомсти, если ты настоящий мужчина! - простонала мать Хачемафа.
     - Отомщу, - решительно сказал Хачемаф.
     Он махнул рукой на приготовленные  к  отправке  товары  -  пусть  они
пропадают пропадом! Конь был всегда при  нем,  а  саблю  и  кольчугу  взял
отцовы. Старый лук рассохся, ну да в бою нетрудно будет добыть себе новый.
     Он собирался в дорогу и ждал,  когда  на  восточных  холмах  зажгутся
дымные костры - сигнал приближения врага. Весь аул притих, замер, но  даже
самые зоркие мальчишки, не могли разглядеть  на  горизонте  хотя  бы  одну
струйку дыма. И гонцов не было с той стороны, только однажды проскакали на
взмыленных  конях  трое  всадников  в  богатых  доспехах,  едва  прикрытых
изорванными в клочья плащами. Не адыги и  не  русы,  таких  в  ауле  и  не
видывали никогда. Хачемаф, выскочив из дома на  конский  топот,  задумчиво
поглядел им вслед и уверенно сказал: "Румы, ромеи. Я их немало встречал  у
моря. Но откуда они здесь взялись?"
     На на другой день утром, когда  Хачемаф  решил  седлать  коня,  чтобы
выехать к войску Алэджа, неожиданно, как снег на голову, появились Умаф  и
Бэгот,  живые  и   невредимые.   Они   повзрослели,   утратили   юношескую
торопливость. Аульчане сбежались встречать воинов, вернувшихся с битвы.
     - Мир! Мир! - объявили братья.
     Весь  аул  сгорал  от   нетерпения,   жаждал   узнать   новости,   но
расспрашивать героев, не успевших расседлать коней, было  нетактично.  Как
требовал обычай, их провели в  большой  дом,  стоявший,  как  чабан  среди
стада, в окружении остальных жилых строений, усадили у очага, над  которым
виднелся черный крест - символ так и не  прижившейся  греческой  веры.  Им
принесли лучшую пищу, какая нашлась в доме.  Все  терпеливо  ждали,  когда
братья насытятся.
     Оба порядком отощали за дорогу, но  ели  неторопливо,  чинно.  Только
после еды братья вытерли руки о ноговицы и неторопливо повели рассказ  обо
всем увиденном и пережитом ими.
     Когда дошло до того, как они оказались заложниками у русского пши, не
выдержала тетушка Дзегуащ, всплеснула руками.
     - И они, эти русы, оставили вас в живых?
     - Как видишь, - усмехнулся Умаф.
     - Клянусь этим огнем, - поддержал его Бэгот, - нам было у них  совсем
не плохо. Наших воинов и русов натравил  друг  на  друга  презренный  рум,
бежавший от справедливой мести.
     - Не он ли проскакал через наш аул с двумя своими  соплеменниками?  -
насторожился Хачемаф.
     - Может быть, и он. Другие румы нам не встречались за это время.
     - О, где мне теперь найти утешение:  я  не  задержал  такого  подлого
человека! - схватился за волосы Хачемаф. - Почему я  не  поскакал  за  ним
вдогонку, не зарубил его!
     - Но ведь их было  трое,  а  ты  один,  -  резонно  заметила  тетушка
Дзегуащ, пряча смех в уголках своих глаз.
     - Я сражался бы с ними, как нарт! А что значат для нарта трое  жалких
противников?
     Аульчане потупили  глаза:  смеяться  над  человеком  из  своего  рода
неудобно.
     Впрочем,  Хачемаф  быстро  успокоился.  Его  мысли  переключились  на
другое: раз все обошлось благополучно, он решил на следующий день  выехать
в Таматарху. А не поедут ли с ним Бэгот и Умаф?
     Братья без колебаний согласились.


     Разметавшись на сухой, выжженной солнцем траве,  крепким  сном  спали
уставшие за день гридни. Позади  осталась  еще  одна  стычка  с  хазарской
ордой, разгром последних наемников Сурхана. Кажется, уже  никаких  преград
не осталось на пути у русского войска... Тмутаракань близка, до нее  рукой
подать, воины отдыхали перед последним переходом. Только бессонная стража,
как всегда, охраняла покой русского войска.
     Злата сквозь сон слышала, как кто-то окликнул Богдана,  как  поднялся
тот,  лязгнув  мечом  по  щиту.  Злата  прислушалась,  приподняла  голову,
спросила сонно: - Ты куда?
     - Спи. Я скоро вернусь.
     Он прикрыл ее своей свиткой.
     Зашуршала сухая трава и затихли шаги  Богдана.  Злата  согрелась  под
теплой свиткой, быстро уснула.
     Разбудило ее прикосновение чьих-то рук.
     - Богдан, ты?
     - Тс-с-с... Это я, Чеглок.
     - Чего тебе надобно?
     Гридень  вместо  ответа  схватил  Злату   за   плечо.   Цепкие   руки
расстегивали ворот рубахи, не прикрытой кольчугой.
     - Думаешь, не знаю, кто  ты  на  самом  деле,  -  торопливо  зашептал
Чеглок. - Только Богдан твой, думаешь, знает?
     - Чего тебе надобно? - еще не придя в  себя,  повторила  свой  вопрос
Злата.
     - Будто не знаешь, - хихикнул Чеглок, все сильнее прижимая девушку  к
себе. - Неужто я хуже твоего Богдана?
     - Эх ты! - Злата рванулась так, что затрещал холст  рубахи,  с  силой
оттолкнула гридня. - А еще товарищ!
     Чеглок отшатнулся. Новый увесистый удар пришелся по его глазу,  будто
выкресал искры. Гридень застонал от боли и попятился к ближнему кусту.
     - Эх ты! - несся ему вслед гневный шепот Златы. - Думаешь, я для тебя
свою девичью честь берегла в хазарской неволе? Подлый пес ты, а не  княжий
воин!
     Ни один из спавших вокруг костра гридней  не  пошевелился.  Никто  не
подал виду, что стал свидетелем позора своего товарища.
     Когда вернулся Богдан, Злата притворилась спящей.
     Утром Богдан удивился, увидев заплывший глаз Чеглока.
     - Кто это тебя?
     Гридень шмыгнул носом, махнул рукою в сторону бескрайней степи:
     - От хазарина память осталась. Со вчерашнего...
     - А-а-а... - Богдан еще раз  оглядел  Чеглока,  сочувственно  покачал
головою. - Ну что ж, голова цела - и ладно. А это скоро пройдет.
     "Хазарин",  отвернувшись  от  Богдана   и   Чеглока,   сосредоточенно
подтягивал конскую подпругу.
     Над станом пронесся протяжный призыв рога.


     Русские дружины приближались к Тмутаракани, конечной цели далекого  и
долгого похода.
     - Уже немного осталось нам идти, - объявила  Злата,  и  в  ее  голосе
князь уловил скрытое волнение.
     Вездесущий  гридень  Злат,  успевавший  и  с  дозорами  поскакать  по
окрестным  холмам  и  ложбинам,  разглядеть  все  окрест,  и  пошутить   -
посмеяться с гриднями из своей  сотни,  и  украдкой  погрустить  о  чем-то
своем, потаенном, был за проводника при князе Святославе. Но теперь уже  и
без его помощи трудно было сбиться с пути: войско русичей  шло  по  хорошо
наезженной дороге, которая  петляла  между  рыжими  буграми,  испятнанными
виноградниками, мелькавшими среди них  редкими  глинобитными  хижинами,  и
сбегала в низинки, обходя серебряные блестки - зеркальца солончаков.
     Конские копыта мягко ступали по золотистому песку,  сохранившему  еще
следы колес недавно проезжавшей здесь арбы касога,  отпечатки  воловьих  и
конских копыт, кое-где босых человеческих ног. По  обеим  сторонам  дороги
торчали колючие будяки, сухие стебли высушенной солнцем жесткой травы.
     - Небогатая  земля  под  Тмутараканью,  -  вслух  подумал  Святослав,
вспоминая безводные песчаные степи, раскинувшиеся у берегов  Джурджанского
моря. - И воды тут мало, одна соль...
     - Сейчас осень, за лето все  выгорело,  -  возразила  Злата.  -  Зато
весною тут кругом зелено-зелено, цветами земля украшена,  дождиком  умыта,
солнышком пригрета...
     Она говорила - будто песню слагала  своим  певучим,  мягким  голосом.
Глаза ее щедро излучали радость.
     - На этой земле добрый виноград родит. В той стороне, за плавнями,  и
пшеницу сеют, скотине там раздолье. А самое щедрое  у  нас  -  море.  Чего
только в нем нету!
     - Погляжу на твою родную землю, погляжу, - улыбнулся князь. -  Больно
уж ты ее расхваливаешь!
     - Для меня она краше всех других земель! - горячо ответила Злата.
     Святослав покосился на гридня - он давно уже знал, что  это  девушка.
Таким юным задором повеяло на него от  Златы,  что  суровое  сердце  воина
вдруг тоскливо сжалось. Он вспомнил свои  молодые  годы,  Малушу,  любимую
свою. Где она сейчас, его люба? Не мила князю  Предслава,  дочь  угорского
князя, родившая Олега и Ярополка. И сыновья эти не милы. Мать  велела  ему
Предславу взять в жены, так нужно было для блага Русской земли.  А  сердце
тянулось к Малуше. Она  была  таким  же  звонким  жаворонком,  как  и  эта
Злата...
     Впереди  показалась  гряда  холмов.   Петляя   между   ними,   дорога
поднималась на возвышенность, князь хлестнул плеткой коня.
     Поднимая облака пыли, гридни вслед за ним поскакали к вершине гряды.
     Вот она, Тмутаракань!
     С возвышенности открывался необозримый простор:  поля,  виноградники,
сады, а за ними среди зелени виднелись светлые мазанки, остатки крепостных
стен, выложенных из белого камня. А еще дальше встала сизо-голубая стена -
до самого неба. Море!
     Со стороны моря дул ровный свежий ветер. Он подхватил княжеский  стяг
с перекрещенными копьями, развернул его над дружинами, чтобы издали видели
все: идет войско Русской земли!
     У городских  ворот,  сложенных  из  старого  щербатого  камня,  шумно
толпился пестро наряженный люд: русичи, касоги, хазары, решившие  остаться
здесь на милость победителя. Стороной  держались  богато  одетые  торговые
гости из Корсуня, Византии, арабы, персы.
     Русичи  вынесли  большую   деревянную   статую   Перуна,   украшенную
виноградными лозами.
     - Слава князю Святославу! - выкрикнули из толпы.
     Святослав  снял  шелом,   низко   поклонился   тмутараканцам.   Ветер
подхватил, растрепал свисавший с темени клок  волос,  распушил  выгоревшие
добела усы.
     Молодая  нарядная  красавица  поднесла  князю  хлеб-соль  на   резном
деревянном подносе, кряжистый седобородый старик поднял тяжелую серебряную
чашу.
     - Прими от нас хлеб-соль, княже, отведай вина тмутараканского! Все  -
от чистого сердца!
     Князь сошел с коня, принял поднос и передал его  Богдану,  поклонился
женщине. Потом взял чашу и одним махом, не переводя дыхания, опорожнил ее.
     Богдан  мельком  глянул  на  Злату  и  удивился  внезапной  перемене,
происшедшей в ней, -  лицо  ее  стало  злым  и  напряженным,  губы  крепко
сжались. Глаза пронзительно смотрели на женщину, что стояла  перед  князем
улыбаясь.
     - Ты чего? - толкнул девушку под локоть Богдан.
     - Малка, - сквозь зубы  ответила  она.  -  Дочка  рыбацкого  старосты
Одинца.  Хазарам  прислуживала,   теперь   тут   хвостом   крутит,   князя
обхаживает... У, змея подколодная!
     - А старик кто?
     - Родитель ее. Богатый, половину Тмутаракани в  своих  руках  держит.
Бек у него частым гостем был.
     Тут только разглядел Богдан,  что  люди,  окружившие  тесным  кольцом
князя, будто изменились. Одежды на них богаче и  вид  дородней.  Босоногую
голытьбу, недавно кричавшую "славу", оттеснили куда-то в сторону, за спины
торговых гостей, приготовивших свои дары новым властям.
     Дочка  Одинца  щедро  расточала  свои   улыбки   Свенельду,   и   уже
размягчились складки на обычно хмуром лице воеводы. Сам  Одинец  о  чем-то
оживленно разговаривал с Перенегом. Князь,  окруженный  гостями,  принимал
дары.
     Злата неожиданно подняла коня на дыбы, развернула на месте,  едва  не
подмяв копытами красавицу Малку. Князь заметил это, но ничего  не  сказал.
Подозвал Свенельда:
     - Вели войску разбить стан по левую руку от города. Сады  не  ломать,
виноград не рубить. Люд здешний не обижать,  гостей  торговых  -  тоже.  В
город войду я со старшей дружиной да  гриднями.  Сам  буду  суд  чинить  и
законы устанавливать.


     Проезжая через город, князь подивился ветхости его  каменных  зданий,
выстроенных в давние времена еще греческими мастерами, запущенности  садов
и пыльных, только кое-где вымощенных  камнем  улиц.  Он  направил  коня  к
берегу, остановил его над обрывом.
     Чуть в стороне виднелся порт,  притихший,  настороженный.  К  причалу
робко жались несколько греческих хеландий.
     Святослав оглядел даль.
     Море до  краев  было  наполнено  густой,  чуть  зеленоватой  синевой.
Казалось, оно за лето вобрало в себя яркую краску южного неба, добавила  к
ней цвет глубинных водорослей и застыло, спокойное и величавое.
     У самого горизонта маячил рыбачий челн, слабый  ветер  едва  наполнял
широкую ладонь паруса. Вокруг него кружили чайки, будто не  хотели  с  ним
расставаться.
     Еще дальше тонкой неровной полоской смутно синели то ли облака, то ли
неясные очертания далекого берега.
     - Эй, гридень Злат! - обернулся Святослав  к  стоявшим  чуть  поодаль
воинам.
     - Я здесь, княже!
     Девушка держалась, как заправский гридень. Уже все дружинники  знали,
кто она на самом деле. Бывалые бойцы не однажды видели, как в трудную пору
русские женщины надевали доспехи, брали в руки оружие и на поле  брани  не
уступали ни в чем мужчинам. Злата не  была  исключением.  К  тому  же  она
успела проявить недюжинную  смелость  и  воинскую  сметку.  И  воеводы,  и
рядовые воины дружно хранили тайну, которая давно перестала быть тайной.
     - Я здесь, княже! - гридень Злат прищурил свои зеленые глаза.
     - Что там синеет за морем?
     - То берег земли Корсунской, где ромеи живут.  И  русского  люда  там
немало, как и в Тмутаракани. Вон там, в той стороне, город Корчев,  в  нем
из руды железо плавят. И мастера-кузнецы там добрые...
     - Много, говоришь, там русичей?
     - Сказывают люди. Я-то сама там всего один раз была, мало что  успела
повидать...
     Она спохватилась, что сказала о себе в женском роде.
     - А ты не таись, на родную землю  вернулась,  -  пригнувшись  к  ней,
негромко сказал князь. - Или не хочешь уходить из  гридней?  Так  тебя  же
никто не гонит.
     Злата смутилась, покраснела.
     Святослав усмехнулся в усы, покосился на  молчаливого  Свенельда,  на
стоявшего чуть поодаль Богдана. Воевода задумчиво  смотрел  вдаль,  взгляд
его был грустен - может,  далекое  прошлое  увидел?  Сотник  катал  носком
сапога круглый камушек, старался вдавить его в неподатливую сухую землю.
     - Ты на родную землю вернулась, - повторил князь, - а я  уже  в  Киев
хочу. На сынов своих поглядеть, на матушку княгиню... Чует  сердце:  скоро
придется собираться в новый поход.
     Он посмотрел в ту сторону, куда смотрел воевода Свенельд, - на запад.
     - Поход... - подхватила Злата, она хотела сказать князю,  как  трудно
приходится женщинам -  женам,  матерям,  сестрам  -  от  военных  походов,
сколько горя выпадает на их долю, и осеклась - лицо Святослава посуровело,
снова стало каменным.
     - Иди, гридень, иди. Да кликни ко мне воеводу Перенега.


     Прошло несколько дней и Тмутаракань начала оживать.  С  раннего  утра
кипела работа у восточных ворот  города.  Пешие  воины,  превратившись  на
время в  землекопов,  углубляли  полузасыпанный  ров,  ограждавший  город,
выравнивали дорогу, что вела на восток, в земли касогов и ясов,  разбирали
остатки каменной кладки, расчищая место для новой стены.  Несколько  сотен
дружинников отправились к Кубани рубить лес для укреплений.
     Богдан и Злата сопровождали князя,  осматривавшего  каждый  уголок  в
Тмутаракани. Святослава интересовали порт, торговля города  с  приморскими
соседями. Он расспрашивал Одинца и других старожилов о том,  сколько  рыбы
вылавливается за год в Сурожском море, какой  урожай  дают  тмутараканские
виноградники, удивлялся тому, как ценят здешнее вино и как много  закупают
его ромеи, как родит здесь хлеб, сколько дичины в здешних лесах и плавнях.
     В городе ожило торжище, много дней стоявшее безлюдным.  Появились  на
нем заморские гости, невесть где прятавшие в смутное  время  свои  товары.
Разложили на полках парчу,  аксамит,  шелка  из  Дербента  и  Малой  Азии,
диковинные узорочья из золота и серебра с дорогими  каменьями.  Корчевские
бронники привезли свою работу: кольчуги, панцири, шеломы, мечи  и  топоры,
конскую сбрую, отделанную искусно  выкованными  бляхами.  Немногочисленные
хазарские гости торговали мехами,  перекупленными  у  камских  болгар.  На
ремнях, протянутых между кольями, развешивали они бобровые, беличьи, куньи
и собольи меха. Тайком, в задах торжища, хазары торговали и живым  товаром
- невольниками и невольницами разных племен, пригнанными  сюда  с  началом
войны от Джурджанского моря.
     Касоги из ближних аулов пригнали сюда целые отары баранов, тут же  их
резали, свежевали, разделывали  туши,  жарили  мелко  нарезанное  мясо  на
тонких шампурах.
     Рядом с касогами несколько греков в белых хитонах торговали  финиками
и еще какими-то заморскими плодами. В рыбном ряду пахло  морем,  казалось,
вот-вот над ним взовьются горластые чайки. Наваленная горками  рыба  сонно
шевелилась на траве, будто живое серебро, засыпала, пригретая солнцем.
     Князь Святослав ходил по торжищу со своими спутниками, одетый просто,
как гридень, присматривался ко всему.
     - Добрые мечи, - остановился он перед бронником из Корчева, -  только
малость легковаты.
     Взял один меч, блеснувший на солнце, будто  плоская  рыбина,  взвесил
его на ладони, затем ухватил за рукоять поудобнее,  взмахнул,  со  свистом
разрубив воздух.
     Бронник, заросший  черной  бородой  до  самых  глаз,  с  любопытством
смотрел на князя.
     - Ромеи такие мечи любят, они для них в самый раз.
     - Так то ж ромеи! А нашему вою надобно потяжелей, чтоб рубануть можно
было как след того ромея...
     - Можно и потяжелее выковать, - засмеялся бронник. - Много ли надобно
тебе их?
     - Сотен пять на первый раз.
     - Ого! - бронник удивленно округлил глаза. - А  нашто  тебе  столько?
Сам-то ты кто будешь?
     - Князь киевский! - шепнул ему на ухо Богдан.
     Бронник почесал затылок могучей дланью, подумал немного. А глаза  его
цепко ощупывали Святослава.
     - Что ж, и пять сотен можно отковать,  крицы  у  меня  хватит.  Заказ
большой, возьму с тебя подешевле. Да и князь ты не  чужой.  Свои-то  -  не
ромеи!
     - Правду молвишь, - засмеялся Святослав. -  Как  готов  заказ  будет,
вези сюда, в Тмутаракань.
     Князь прикидывал, как он соберет дружину  из  местных  русичей,  чтоб
оставить  ее  для  охраны  Тмутаракани.  И  касогов  неплохо  бы   в   нее
завербовать, они воины неплохие.
     Тут же попались ему на глаза бывшие заложники - братья Бэгот и  Умаф.
Рослые, широкоплечие,  увешанные  оружием,  отделанным  серебром,  братья,
узнав Святослава и его спутников, приветливо поклонились.
     Князь переглянулся с Богданом: вот бы кого залучить в дружину!



                                    7

     Еще  при  первой  встрече  с  братьями-касогами  Богдан  запомнил  их
непривычные имена: Умаф и Бэгот. Братья чем-то походили один  на  другого,
быстрые, поджарые, черноглазые, с одинаковыми небольшими бородками. Теперь
они встретились на торжище, Умаф и Бэгот сразу признали Богдана.
     - А, кунак! Здравствуй!
     - Добрый день, русский уорк! Здоров ли ты, здоровы ли твои друзья?
     Молодой сотник уже знал  многие  касожские  слова.  Уорками  называли
дружинников,  приближенных  князя.  Уорком  был  Богдан,  уорками  были  и
братья-касоги. Он  в  свою  очередь  поздоровался  со  старыми  знакомыми.
Обернулся к Святославу:
     - Дозволь мне остаться, княже. Хочу потолковать с касогами.
     Святослав согласно кивнул:
     - Иди, ты мне сейчас не надобен.
     Богдан остался с Умафом и Бэготом. Те поняли, что он отпросился  ради
них, обрадовались, заулыбались.
     - Пойдем с нами, - потянул Богдана за рукав один из братьев.
     - Гостем будешь! - объявил другой. - Пойдем, тут  недалеко  еще  один
брат живет, старший. В его дом пойдем.
     - Сколько же вас, братьев-то?
     - Нас много! Один, два, три... шесть...  Джигиты  в  родном  ауле,  в
горах... А тут, в городе, самый старший и самый уважаемый, Хачемаф.  Он  -
торговый гость, его тут все знают.


     Дом Хачемафа стоял недалеко от городских ворот, прятался  за  высоким
глинобитным забором. Он был приземистый, но просторный.  За  ним  виднелся
еще один дом, поменьше,  дальше  -  конюшни,  сараи,  хлев,  еще  какие-то
постройки. Богдану объяснили, что брат со своей  семьей  живет  во  втором
доме. Первая, большая постройка, предназначена для гостей. Называется  она
"хачеш".
     "Богато живут люди!" - подивился Богдан. И с  грустью  вспомнил  свою
вросшую  в  землю  хибарку  в  Древлянской  земле,   куда   ему   пришлось
перебраться, когда Клунь  выжил  его  из  отчего  дома.  От  хибарки  той,
наверно, уже и следа не осталось.
     Богдана провели через вымощенный  каменными  плитками  двор,  открыли
дверь дома и ввели в большую,  чисто  убранную  комнату.  Свет  пробивался
сквозь маленькие оконца, заделанные  кусками  полупрозрачного  стекла.  На
полу - ни стола, ни  лавок,  только  ковры.  Стены  густо  увешаны  разным
оружием: саблями, кинжалами, луками, копьями, боевыми топорами...
     "На целую сотню хватит", - подумал Богдан.
     Братья, извинившись, оставили его одного. Не решаясь ходить по  ковру
или сесть на него,  сотник  нерешительно  топтался  в  углу,  у  двери,  с
любопытством разглядывая оружие. Он и не заметил, как появились  братья  и
еще один касог с ними, невысокий и грузный. На  его  круглом  лице  весело
поблескивали маленькие черные глазки.
     - А вот и наш брат Хачемаф!
     Хачемаф  шумно  приветствовал  гостя,  осведомился  о  его  здоровье,
предложил сесть на ковер - таков обычай у касогов. Он, как и  его  младшие
братья, тоже неплохо говорил на языке русичей.
     - Спасибо, хозяин, я пока еще  на  здоровье  не  жалуюсь,  -  ответил
Богдан и сразу же повел речь о другом: - Вот попал я сюда, в  Тмутаракань,
вижу - богато живете.
     - О, Таматарха - это хороший город! Его и ромеи, и хазары из рук друг
у друга вырывали. Надеюсь, что теперь, при русском  князе,  он  еще  краше
станет. И богаче...
     И этот касог говорил не "Тмутаракань", а "Таматарха".  Крепкие  корни
пустили тут ромеи!
     Молодой слуга внес в комнату маленькие трехногие  круглые  столики  с
разной снедью на больших  глиняных  блюдах.  Запахло  пряностями,  жареной
бараниной. Появился  вместительный  тонкогорлый  кувшин.  Хозяин  принялся
разливать вино в серебряные чаши.
     Богдан еще раз подивился тому, что в доме нет лавок.  Следуя  примеру
хозяев, он сел на ковер.
     - За здоровье гостя! - поднял чашу Хачемаф. - Пусть будет  долог  его
жизненный путь, как наша беседа, пусть жизнь его будет приятной и сладкой,
как это вино из нашего родного аула.
     Умаф  и  Бэгот  одобрительно  закивали  головами,  поддерживая   тост
старшего брата.
     - Ух! Ну и вино! - Богдан не смог скрыть своего восхищения. - Царское
питье!
     Касоги довольно заулыбались. Сделать приятное  гостю  -  радость  для
хозяев.
     Богдан, захмелевший от вина и сытной еды, рассказывал им  о  жизни  в
своих родных краях, о трудном походе  через  Дикое  поле,  через  Хазарию.
Касоги слушали его с интересом,  время  от  времени  поддакивая,  в  самых
интересных местах цокая языком.
     "А ведь князь говорил о дружине, -  молодой  сотник  вспомнил,  из-за
чего он пошел в гости. - Эти касоги для нас  -  самые  подходящие.  Добрые
витязи!"
     Он, не долго думая, сказал им, что русский князь  надумал  создать  в
Тмутаракани свою дружину.
     - Пойдете к нам служить, други, а? - спросил Богдан, глядя на Умафа и
Бэгота.
     Братья ответили не сразу.
     - Эх, будь я помоложе, взялся бы за меч!  -  вместо  младших  братьев
высказался Хачемаф, воинственно подбоченившись. - Да жаль, кольчуга  стала
для меня немного тесновата.
     Богдан посмотрел на его круглый живот и улыбнулся. Улыбки мелькнули и
на лицах младших братьев.
     - Мы вольные люди, - снова став серьезным, сказал Бэгот.
     - Вольные? - сдвинул брови Умаф. - Наш пши Алэдж прикажет - пойдем  к
нему в дружину, никуда не денемся. Заставит его  отары  пасти  -  тоже  не
откажешься. Может, тут, у русов, лучше будет?
     Богдан молчал, выжидая. Да,  князья  все  одинаковы,  к  власти  и  к
богатству рвутся. И Святослав тоже - выгоду для Русской земли ищет, но и о
своей не забывает. А дружинников он, пожалуй, бережет  лучше,  чем  другие
князья и воеводы. И опять же ради своей выгоды - что бы он без них значил!
     Хачемаф тоже молчал, шутки его иссякли.
     - Хазарам я не хочу служить, они воры, - продолжал  Умаф.  -  В  этом
городе продавалось все, что можно было продать. Сурхан  и  свою  должность
тудуна - правителя Таматархи продал бы, если б ему как следует  заплатили!
А русы... Эй, кунак, а ты в Таматархе останешься?
     - Не знаю... - помедлил с ответом Богдан. - Как князь решит.
     Он уже не раз подумывал об этом. Тмутаракань была родиной Златы, этот
город и Богдану пришелся по душе.
     - Оставайся! - поддержал брата Бэгот.  -  И  мы  с  Умафом  пойдем  в
русскую дружину.
     - Спасибо, други, на добром слове, - тихо сказал Богдан.


     В тот же день князь Святослав чинил  суд  в  своих  новых  владениях.
Место для этого было выбрано на майдане, раскинувшемся почти на всю ширину
города, который вытянулся узкой полоской вдоль  обрывистого  берега  моря.
Возле старой греческой церкви, под могучим дубом,  скупо  цедившим  сквозь
жесткую листву лучи уже потерявшего силу осеннего солнца, рынды  поставили
деревянную лавку, накрыли ее богатым хорезмским ковром. Князь явился перед
народом, одетый для такого случая в новую белую  рубаху,  синие  шаровары,
заправленные в желтые сафьяновые сапоги. На голове треухая парчовая шапка,
отделанная  куньим  мехом,  на  плечи  накинуто  алое  корзно  с   золотой
застежкой. А из-под корзна выглядывает потертая кожаная перевязь - с нею и
с походным мечом,  не  раз  выручавшим  князя  в  битвах,  даже  здесь  не
расстался Святослав.
     Отвесив поясной поклон народу,  князь  сел  на  лавку,  его  окружили
воеводы. Чуть поодаль  полукольцом  встали  гридни.  Толпа  тмутараканцев,
ожидавших княжеского суда, прихлынула поближе,  оставив  свободным  только
пятачок в несколько саженей. Не столько было здесь челобитчиков, истцов  и
ответчиков, сколько  желающих  поглядеть  на  князя,  пришедшего  сюда  из
далекой Русской земли, на его свиту.
     Толпа гудела словно улей.
     - Князь Святослав не то что хазарский бек!
     - Видно, прост он, голову не дерет.
     - Свою-то не дерет, наши драть будет!
     Так переговаривались русичи. Многие из них рады были  приходу  дружин
киевского князя. Другие жители  Тмутаракани  -  касоги,  греки,  хазары  -
больше молчали, настороженно выжидая. И они, и русичи знали: власть -  она
всегда власть. Будет ли при новой власти легче простому люду?
     Князь оглядел окруживших его людей. Смерды такие  же,  как  на  Руси,
только  одеты  чуть  получше.  Рыбаки,   пахари,   виноградари,   пастухи.
Тмутараканцы побогаче держатся  кучкой,  косятся  на  шумную  чернь.  Люди
разного роду-племени, а все, как и  в  стольном  Киеве,  как  и  в  буйном
Новгороде. А чего они хотят от князя?
     Святослав приступил к делу.
     - Ну, что у вас, люди? Говорите!
     - Челом бьем! - загудела толпа. - Верши суд правый,  княже!  Хлебнули
мы лиха при Сурхановой власти, простой люд ждет нынче от тебя защиты...
     - То уже травой поросло,  -  перебил  Святослав  жалобщика,  молодого
смерда в распахнутой до  пупа  рубахе.  -  Нету  Сурхана,  нету  хазарской
неволи. Будет вершить все дела в Тмутаракани русский посадник, моя  правая
рука.
     - Так наши мироеды остались, они не лучше Сурхана! - загудели те, что
стояли поближе к Святославу. - Хазарин со  всего  брал  десятину,  а  свои
богатеи, русичи, пятый сноп забирают. Землю у него взял под пашню -  вовек
не рассчитаешься. Челн попросил на рыбалку - вовсе в кабалу залезешь.
     - Тихо! - нахмурился Святослав.  -  Говорите  кто-нибудь  один.  Всех
разом я не уразумею.
     Снова выдвинулся вперед прежний челобитчик.
     - Я скажу, княже! Вот он, Одинец, кровь из нас сосет. Все дани-подати
собирать перепоручил ему бек хазарский: за проезд через мост, за  выход  в
море, за улов, за бортничество, за пастьбу, за скотину, за каждую  душу  в
семье. За все, что тот злодей увидит.  Думали  мы,  что  скоро  до  такого
дойдет: порты снял - плати мыто портошное,  надел  их  обратно  -  сызнова
плати...
     Толпа всколыхнулась от взрыва хохота, сам князь  засмеялся  было,  но
тут же снова насупил брови.
     - Так это? - повернулся он к Одинцу, тщетно пытавшемуся спрятаться за
спины горожан.
     Старик дернулся, словно его огрели плетью, но  ничего  не  ответил  -
будто язык проглотил.
     - У меня он последнюю  сеть  отобрал...  За  долги,  -  робко  заявил
стоявший рядом с челобитчиком пожилой касог.
     - А меня с виноградника согнал! - выкрикнул тощий носатый грек.
     Снова все загудели, замахали руками. Одинец еще ниже склонил  голову.
Красавица, Одинцова дочка, придвинулась  поближе  к  отцу,  будто  надеясь
спасти его от княжеской кары.
     Святослав едва заметным жестом поманил к себе Богдана.
     - Что, княже? - подскочил к нему сотник.  -  Взять  его,  посадить  в
поруб?
     Князь досадливо поморщился.
     - Не Одинца, а того челобитчика взять надо. Только  не  сразу,  когда
люд расходиться станет. Я еще погляжу, что он за птица...
     Богдан удивленно раскрыл глаза, но не посмел возразить князю.  А  тот
уже снова повернулся к тмутараканцам.
     - Кто еще вас притесняет, добрые люди?
     Передние ряды, будто заподозрив что-то неладное, притихли. Попятился,
стараясь скрыться в толпе, челобитчик. Только из дальних  рядов  слышались
нестройные выкрики:
     - Хазарин Букан!
     - Грек Феодор!
     - Русич Прокша!..
     - Тихо! - Святослав поднял руку. - Скорый суд - неправый. Я  во  всем
разберусь, люди, и покараю всех, кто  виновен.  А  ежели  на  кого  поклеп
возведен - с челобитчика спрошу строго...
     Князь понял: если он пойдет на поводу у тмутараканской голытьбы,  ему
придется  всех,  на  ком  власть  держится,  ковать  в  железа.  Этак   из
Тмутаракани можно второй Новгород сделать. А там  смерды  додумаются  вечо
собирать, посадника скинут, князя прогонят.
     Он перевел речь на другое: объявил, кто  какую  дань  будет  нести  в
княжескую  казну,  наказал  всему  ремесленному  люду  принять  участие  в
строительстве  детинца-крепости,  сказал   о   наборе   охочих   людей   в
тмутараканскую дружину.
     Желающих записаться в дружину нашлось немало - и из самого города,  и
из близлежащих сел.  Сообщение  о  дани  и  строительной  повинности  было
встречено молчанием.



                                    8

     До прихода русичей каждый второй дом в Тмутаракани  принадлежал  беку
Сурхану. Почти половина кораблей, прибывавших  в  порт  из  других  стран,
загружалась его товарами. Не было в городе ни  одного  рыбака,  ни  одного
ремесленника, который не  числился  бы  в  должниках  у  хазарского  бека.
Правитель города от имени владыки Хазарии взимал подати со  всех  жителей,
купцов и пришлого люда. Иосифу в Итиль отправлялась лишь малая часть  этих
доходов. Все остальное шло в казну самого бека. Из года  в  год  множились
его богатства. И вот...
     Бек Сурхан не мог примириться с потерей Тмутаракани. Выполняя  тайный
приказ Иосифа, переданный ему греческим наемником, бек не столько старался
выслужиться перед владыкой Хазарии, сколько боролся за свою  власть,  свое
богатство. Грек обманул:  ни  ясы,  ни  касоги  не  задержали  продвижения
русского войска. А что могли сделать  хазары,  брошенные  Сурханом  против
русов? Немногочисленное, наспех сколоченное войско  степняков  дрогнуло  и
побежало от первого же удара дружинников киевского  князя.  Многих  воинов
недосчитался тмутараканский бек, собирая свои рассеянные по степи сотни.
     Часть хазар, прибывших из дальних веж по приказу Сурхана,  откололась
и ушла на север. Они и в этот бой шли неохотно - зачем им  защищать  чужой
город? - а потерпев поражение, и вовсе утратили охоту драться. С  Сурханом
остались лишь хазары, жившие в  самой  Тмутаракани  или  ее  окрестностях.
Горстка воинов... Взглянув на нее, Сурхан понял,  что  война  окончательно
проиграна. Впрочем, ее проиграл  намного  раньше  сам  каган-бек  Хазарии,
разгромленный Святославом. Но Сурхан решил не сдаваться.  Он  распорядился
вывести свою казну в укромное место,  а  доставивших  ее  рабов  перебить.
Тайну знали только он сам и двое  его  доверенных  людей.  Сурхан  увел  в
плавни оставшихся при нем воинов. Там, на  островках,  затерявшихся  среди
камышовых джунглей, он надеялся дождаться лучших времен.
     Киевские полки, рассуждал бек, пришли и уйдут, может быть  оставив  в
Тмутаракани  небольшую  дружину.  Вот  тогда  можно   будет   подумать   о
возвращении утерянных владений. Хазария если и оправится после нанесенного
ей удара, то  власть  Иосифа  все  равно  ослабнет.  Значит,  все  большую
независимость  приобретет  тмутараканский  правитель,  будет  торговать  с
ромеями, как ему заблагорассудится.
     И сейчас, в своем тайном убежище, Сурхан не сидел сложа руки. Десятки
лазутчиков, будто щупальца бека,  расползлись  во  все  стороны,  неусыпно
наблюдая за русским войском.  Сурхан  обдумал  коварный  замысел  и  начал
постепенно его осуществлять.


     Ночью  в  русском   лагере   поднялась   тревога.   Исчез   десятник,
отправившийся проверять дозоры. Кто-то из дружинников слышал шум в стороне
камышей, подступавших с севера  к  озеру.  Там  в  дозоре  находились  два
бывалых воина. Туда поспешил воевода Перенег, захватив  с  собою  надежную
охрану. Среди изломанных, вытоптанных камышей при свете факелов он  увидел
залитое кровью тело  одного  из  дружинников.  Ни  десятника,  ни  второго
дозорного разыскать не удалось.
     Под левой  лопаткой  убитого  торчал  короткий  клинок  с  отделанной
серебром рукояткой. Это был касожский кинжал.
     Утром князь Святослав хмуро выслушал немногословный доклад Перенега.
     - Касожский, говоришь? - повертел он в руках принесенный ему воеводой
кинжал.
     - Касожский, княже.
     - Выходит, люди Алэджа нам такое подстроили? - Святослав повернулся к
Богдану: - А ты что скажешь, сотник?
     Богдан догадался, о чем думает князь.
     - Нож касожскими руками сделан, верно. А в чьих руках он был нынешней
ночью, не знаю, княже.
     - Узнай. Глаз у тебя зоркий. Тебе поручаю.
     Богдану не нужно долго собираться. Он кликнул  Злату  и  Чудина  и  с
несколькими  дружинниками  Перенега  поскакал  туда,  где  нашли   убитого
дозорного.
     По следам, сохранившимся на  вязкой  болотной  почве,  он  представил
себе, как это все случилось.  Несколько  вооруженных  человек  по  камышам
неслышно подобрались к дозору именно тогда, когда сюда  подошел  десятник.
Может, раньше? Нет, не видно было, чтобы люди  долго  топтались  на  одном
месте. Русичей они застали врасплох, одного дозорного закололи кинжалом, а
второго вместе с десятником чем-то оглушили. Кто-то был  ранен,  свой  или
чужой, - на земле следы крови. Двоих русичей потащили  дальше,  к  рощице,
где были спрятаны кони. Конские следы вели в степь.
     - Ох, не нравится мне это... - сквозь зубы процедил Чудин.
     - И мне, - подтвердила Злата. - Касожским клинком убили дозорного,  а
не похоже, что тут касоги побывали. Те ловцы отменные, пройдут - не сомнут
и травинки. А тут вроде вепри топтались!
     Богдан задумался. Князь послал  его  сюда,  потому  что  не  верил  в
виновность касогов. Один раз уже ошиблись, сколько крови пролили!
     - Вот что, други, сказал Богдан. - Будем искать, все вокруг осмотрим.
Коль тут хазары побывали, не могли же они следа не оставить.
     - И наших воев надобно выручить, - подсказала Злата. - Они, может, на
нас надеются, ждут выручки...
     Богдан опустил голову.
     - Следы, думаю найдем. А их самих... Ищи теперь ветра в поле!
     Злата вздохнула. Она, сама  побывавшая  в  хазарской  неволе,  хорошо
представляла, какая  тяжкая  доля  ждет  попавших  в  плен  воинов.  Лучше
умереть, чем так жить. Но как помочь этим людям?
     Богдан со своими спутниками объехал все окрестности Тмутаракани,  они
осмотрели каждую балку, но ничего не обнаружили. Все разрешилось случайно,
когда  Богдан  уже  собирался  вернуться  в  Тмутаракань.  Молодой   воин,
дружинник Перенега, неожиданно остановил коня, пристально глядя в сторону.
     - Чего уши развесил? - сердито спросил Богдан. - Лешего углядел?
     - Ежели тот коршун над  лешим  кружит,  то  так,  сотник,  -  ответил
дружинник, обиженный словами Богдана. - Я к нему давно уже присматриваюсь.
     - Где? Вон над теми кустами? Скачи туда, погляди.
     Дружинник с места пустил коня вскачь. При его приближении  из  кустов
вылетела воронья стая. Воин пригнулся к  луке  седла,  что-то  разглядывая
перед собой, потом обернулся, замахал рукою.
     Богдан и его спутники торопливо поскакали к нему.
     Под кустом на примятой траве, широко  раскинув  руки,  лежал  мертвый
русич. Это был тот самый десятник, что не  вернулся  с  проверки  дозоров.
Богдан спешился, нагнулся над убитым.
     - И зачем только они его, мертвого, сюда затащили?
     - А вот зачем, -  отозвался  Чудин,  успевший  заметить  то,  что  не
заметили другие. - В него стреляли издалека  и  наповал.  Стрела  в  боку,
вытащить ее не смогли, обломали. Наконечник остался... Значит,  не  хотели
эти тати свою метку оставлять, утащили десятника подальше. Надеялись,  что
мы не сыщем. Ан нет, нашли.
     Он наклонился над мертвым, повозился немного, орудуя ножом, и  встал,
удовлетворенно крякнув:
     - Стрела-то хазарская!


     Вечером русичи справляли тризну по двум погибшим воинам. Жарко пылали
огромные погребальные костры. Молча стояли дружинники и  воеводы,  обнажив
головы и по их лицам скользили тревожные отблески пламени. А позади  -  на
крышах, на заборах гроздьями висели тмутараканцы,  глядели  на  невиданное
зрелище.
     Богдан и Злата стояли чуть поодаль от гридней. В последнее время  они
постоянно держались вместе и это никого  не  удивляло.  Неожиданно  Богдан
почувствовал что кто-то тянет его за руку. Он обернулся. Отблески  костров
осветили лицо стоявшего рядом человека. Это был один  из  братьев-касогов,
но который - Умаф или Бэгот? Впрочем, сейчас Богдану было все  равно:  то,
что говорил касог заставило его насторожиться.
     - Я тебя давно ищу, брат ищет, другой брат ищет. Дело важное есть.  Я
послал Умафа и Хачемафа в разные стороны, сам сюда пошел...  ага,  значит,
это Бэгот. И он подозрительно косится на  Злату  -  видно,  хочет  сказать
Богдану что-то важное с глазу на глаз.
     - Это мой товарищ, - кивнув на  Злату,  пояснил  сотник  и  запнулся,
подыскивая подходящее слово, - кунак. Можешь при нем говорить все, Бэгот.
     - Хорошо, но все равно уйдем отсюда, - предложил касог, -  тут  много
лишних ушей.
     На темных узких улицах, кое-где вымощенных  камнем,  на  каждом  шагу
попадались прохожие. Все тянулись туда, где горели костры.  Бэгот  увлекал
Богдана и Злату все дальше, к берегу моря. Здесь на  обрыве  было  тихо  и
пустынно.
     - Слушай, - быстро заговорил Бэгот, - я и мои братья - друзья  русов.
Мы должны предупредить тебя:  ваши  враги  замыслили  что-то  против  вас.
Недавно я видел в толпе хазарского правителя  Таматархи  -  бека  Сурхана.
Зачем он появился в городе? Зачем так оделся? На нем и его  слугах  одежда
адыгов. Они говорили о вашем князе. Сурхан задумал что-то  недоброе.  Надо
предупредить князя, иначе беда придет и к русам, и к адыгам. Большая беда!
А виновными в ней окажутся люди моего племени... злата всплеснула руками:
     Ой, надо бежать к князю! Ночь, не увидишь, откуда прилетит стрела.
     - Нет, - твердо сказал Богдан, - князю нельзя говорить  ничего  -  он
только посмеется. Святослав никогда себя не берег, не  прятался  за  чужие
спины. Расскажем обо всем Свенельду. Ты пойдешь с нами, Бэгот?
     - Иду. Считай, что я уже в твоей дружине.
     Богдан положил руку на плечо адыга, благодарно взглянул ему в глаза.
     Воевода Свенельд понял, что сообщением Бэгота нельзя пренебрегать. Он
распорядился без лишнего шума поднять две сотни дружинников  и  под  видом
ночной стражи развести их по городу, прочесать все улицы.
     - Ты за все головой отвечаешь, - наказал  он  Богдану.  -  Не  хватит
людей - возьми еще у Перенега. Половину своих гридней оставь, чтобы  князя
охраняли, другую половину можешь взять с  собой.  Если  схватишь  Сурхана,
веди его сразу ко мне. Иди!
     За себя Богдан оставил Мечника. Наказал старому  воину  беречь  князя
как зеницу ока.
     Прочесать город, заполненный людскими толпами, было  делом  нелегким.
Богдану  помогали  Бэгот  и  Умаф.  Адыги  хорошо   знали   все   закоулки
Тмутаракани. Бэгот остался с Богданом, Умаф ушел с другой группой русичей,
которую возглавила Злата.
     При тусклом свете факелов, сделанных из промасленных  тряпок,  сотник
пристально вглядывался в лица горожан, присматривался к складкам одежды  -
какое оружие спрятано под нею?
     На улицах больше всего было русичей - местных и воинов князя, адыгов,
приезжавших на торжище, реже встречались  ясы,  ромеи,  болгары.  И  -  ни
одного хазарина, будто их и не было никогда здесь, в Тмутаракани.
     Богдану пришлось нарушить приказ Свенельда: задерживать всех касогов.
Как он  мог  это  сделать,  если  каждый  горец,  попавший  им  на  глаза,
оказывался близким или дальним родственником Бэгота, другом его родича!
     - Э, кунак! - растерянно посмотрел Богдан на Бэгота.  -  Так,  может,
тебе и сам Сурхан доводится сватом племянника твоей тетки?
     - Зачем так говоришь? - обиделся Бэгот. - У нас, адыгов, род большой,
целое войско можно собрать. И все приехали сюда  посмотреть  на  русов.  А
Сурхан, собака шелудивая, мне он - тьфу!
     Богдан со своими людьми приближался к майдану.  Невольно  вспомнилась
ему ночь в Семендере, побег, гибель  обретенных  в  неволе  друзей.  Тогда
гнались за ним, теперь он сам ищет  своего  противника.  Но  Сурхан  -  не
обездоленный раб, рвущийся на волю. Он - кровопийцы, почище  Клуня,  много
на его совести черных дел. Вон и касоги настроены против него.
     От этих мыслей Богдана отвлек послышавшийся  впереди  шум,  тревожные
крики:
     - Держи его, держи!
     Богдан метнулся на крик, за ним - его воины.
     - Обходи сады, держи его! - Улеб  с  гриднями  едва  не  сбил  с  ног
Богдана.
     В темноте они с трудом признали друг друга.
     - Ой, сотник, беда какая! Мечника убили...  В  князя  целил  хазарин.
Мечник на себя ту стрелу принял...
     - А князь?
     - Жив-здоров. Ничего ему не сталось...
     - Тогда бежим. Скорее!
     Мечник погиб... Страшная ярость охватила Богдана. Нет, на этот раз не
уйдет проклятый бек. Надо взять его любой ценою!


     Сурхан, почувствовав, что его окружают, заметался в кольце облавы.  С
ним  было  еще  четверо  телохранителей,  и  он,  чтобы  сбить   с   толку
преследователей, разогнал своих помощников в разные стороны. Он знал,  что
оседланные кони ждут его недалеко от городских ворот,  в  саду  преданного
беку старого хазарина. Только бы добраться до них!
     Сурхан сбросил с себя касожскую бурку, чтобы легче было бежать. Потом
сорвал кривую саблю, путавшуюся в ногах,  снял  верхнюю  одежду,  на  ходу
кинул ее через забор в чей-то двор.
     Шум погони настигал его. Все громче слышались голоса преследователей.
Сурхан задыхался. Сердце стучало, заглушая шаги бегущих русичей. Он  бежал
мимо  высокого  глухого  забора.  Кто  живет  за  ним  -  друг  или  враг?
Раздумывать не было времени.  Напрягая  последние  силы,  бек  подпрыгнул,
уцепился руками за забор и с трудом  перекинул  через  него  свое  грузное
тело.
     Он неловко упал на траву и затаился. За  забором  послышались  крики,
топот ног, затем шум стал удаляться.  Сурхан  огляделся.  Он  находился  в
тесном дворике, каких множество в  Тмутаракани,  стиснутом  хозяйственными
постройками. Между амбарами виден был проход в сад. Бек осторожно двинулся
в ту сторону.
     Немного отдохнув и успокоившись, он осмелел, в его  душе  затеплилась
надежда на спасение. Это восточная часть города, где-то недалеко ворота, у
которых ждут кони и верный беку  старик.  Сурхан  осторожно  перебрался  в
соседний сад, миновал еще один двор. Дальше хода не было. "Придется  выйти
на улицу, - с досадой подумал Сурхан. - Иного пути нет. Но может, русы уже
прекратили  погоню?"  он  сделал   всего   несколько   шагов   по   улице,
прислушиваясь, как затравленный зверь, и почувствовал  опасность.  К  нему
бесшумно приближались несколько темных фигур. Он кинулся в другую сторону.
Из тени на дорогу вышли еще двое.
     - Это он! Держи его!
     Сурхан  заметался,  пытаясь  вырваться  из  все  теснее  сжимавшегося
кольца.
     Что-то  тяжелое  упало  ему  под  ноги,  свалило  на  землю.  Пытаясь
подняться, бывший правитель Тмутаракани  почувствовал,  как  сильная  руки
схватили его и поставили около стены.
     - Он? - спросил голос русича.
     - Он самый, бек Сурхан, - ответил другой гортанный голос.
     Поняв, что это конец, бек протяжно завыл.



                                    9

     После захода солнца к костру, у которого  ужинали  княжеские  гридни,
подошел старик в  касожских  ноговицах  и  русской  холщовой  рубашке.  Он
опирался на тяжелый посох.
     - Добрый вечер, храбрые вои! -  заговорил  он  неожиданно  молодым  и
звучным голосом. - Помоги вам Перун!
     Богдан и Злата, шептавшиеся о  чем-то  своем  в  стороне  от  костра,
подняли головы.  Ближе  всех  к  старику  оказался  Чеглок.  Он  отозвался
добродушно:
     - Добрый вечер! Ты, видать, из наших, русского роду-племени? Садись к
нам, деду, отведай нашей рыбки.
     - Спасибо на добром слове, - старик степенно пригладил рукою  длинные
седые усы, свисавшие ему на грудь. - Я только спросить хотел:  нету  ли  в
вашей дружине моего побратима, старого воя Мечника? Киевский он...
     - Мечника? - растерянно  переспросил  Чеглок,  утратив  свою  обычную
бойкость и переглядываясь с Чудином.
     Богдан и Злата насторожились. Стали прислушиваться и другие гридни.
     - А что - не слыхали о таком? Добрый был рубака...
     - Как же, слыхали, - Чеглок замялся. - Да только...
     Богдан поспешно шагнул навстречу старику.
     - Я знаю деда, - шепнула Богдану Злата, - это  Микула,  из  Полянской
земли. Он давно живет в тмутаракани.
     Сотник посмотрел прямо  в  Микулины  глаза,  вспыхивавшие  отблесками
огня.
     - Был у нас десятник Мечник, добрый  воин...  Да  нету  уже  его,  не
доведется тебе повидать своего побратима. Сразила Мечника хазарская стрела
в самой Тмутаракани, та самая стрела, что нашему князю была предназначена.
     - Вот какая беда, - вздохнул старик, возводя очи  к  звездному  небу,
словно надеясь отыскать там бессмертную душу погибшего  товарища.  -  А  я
слышал ночью шум и гомон, да не ведал, что там на  майдане,  приключилось.
Жаль... Не доведется нам с  ним,  выходит,  вспомнить  молодость,  дальние
походы, где вместе бывали... старик тяжело опустился  на  землю  и  умолк,
печально глядя перед собою.
     Гридни тоже молчали. Они еще сами не успели свыкнуться с тем, что нет
больше рядом с ними рассудительного, храброго мечника.
     Чтобы нарушить ставшее тягостным молчание, Богдан спросил:
     - И давно вы с Мечником разлучились?
     - Давно, сынок, давно, - очнулся от своих дум Микула. - Когда еще  на
Руси Игорь княжил.
     Гридни окружили старика,  с  любопытством  разглядывая  его  суровое,
изрезанное глубокими морщинами лицо. Кто-то подкинул в костер сухих веток,
пламя вспыхнуло ярче, швырнуло сноп искр в черное небо.
     Темные глаза Микулы пристально смотрели вдаль, будто  вновь  возникло
перед ними давнее прошлое.
     - Давно это было, - медленно и негромко начал свой рассказ Микула.
     Двадцать один год назад ватага русских витязей из  Киева,  Чернигова,
Любеча и Новгорода решила поискать военной удачи  в  чужих  землях.  Князь
Игорь в ту пору отправился с дружиной в поход  на  ромеев,  а  эта  ватага
двинулась на восток. В пути к ней пристало немало людей без  роду-племени,
больше всего - степняков, осевших на порубежных землях Руси. Было  немного
и варягов, любителей бродить по  белу  свету.  На  лодьях,  захваченных  у
камских болгар, ватага поплыла вниз по Итиль-реке.
     Хазары пропустили лодьи русичей в Джурджанское море,  выговорив  себе
за это третью  часть  добычи,  которую  добудут  витязи  в  южных  землях.
Предводитель ватаги Борич  смело  дал  такое  обещание  -  он  рассчитывал
возвращаться домой другим путем, через владения ясов.
     В Итиль-реке к ватаге пристало немало русичей, живших здесь  издавна.
Борич закупил у хазар мечи и кольчуги, всех пришлых воинов  вооружил.  Под
его началом было уже несколько тысяч человек, целая дружина.
     Поплыли лодьи по Джурджанскому морю,  взяв  курс  на  полдень.  То  к
берегу приставали, то к безлюдным островам, чтобы сделать передышку.
     Дружина высадилась на берег в устье большой реки Куры. Здесь остались
лодьи и с ними человек триста охранников. Остальные  воины  направились  к
богатому городу Бердаа, расположенному немного выше устья реки. Бердаа был
жемчужиной Ширванского государства, слухи о  его  сокровищах  доходили  до
Киева. Ширванский шах,  прослышав  о  вторжении  чужеземцев,  поспешил  им
навстречу с большим отрядом. Мусульманские воины  рассчитывали  на  легкую
победу, но, несмотря на  численное  преимущество,  были  разбиты  наголову
пришедшей с севера дружиной. Русичи вошли в город и Борич объявил себя его
правителем.
     Этот витязь правил разумно  и  осторожно,  не  ущемляя  прав  жителей
Бердаа,  уважая  их  обычаи.  Привыкшая  за  время  похода  беспрекословно
подчиняться ему дружина строго выполняла приказы Борича, собирала дань:  с
богатых - большую, с бедных - малую. В городе было тихо и спокойно.
     Несколько раз к Бердаа подступало войско  шаха,  но  каждый  раз  ему
приходилось отступать с тяжелыми потерями. Шах решил нанести удар  русичам
в спину. Его лазутчики под видом мирных жителей пробирались в город, тайно
проносили оружие.
     Восстание в городе  началось  неожиданно  и  нанесло  серьезный  урон
русичам. Но дружина, хотя  и  понесла  немалые  потери,  выстояла.  Борич,
однако, задумался: если так пойдет и дальше, то  со  временем  у  него  не
останется воинов. Пора забирать богатую добычу и отходить  к  берегу,  где
оставленная стража  по-прежнему  несла  охрану  лодий.  Дружинники  с  ним
согласились. Ночью без шума они покинули город.
     Добравшись до лодий, Борич  держал  совет  с  дружиной:  каким  путем
добираться домой? Как ни жаль  было  хазарам  отдавать  треть  добычи,  но
большинство воинов высказалось за то, чтобы плыть отсюда к итилю - путь по
суше мало был известен, да и много ли унесешь на своих плечах.
     Земляки Микула и Мечник все время держались вместе - рядом  сидели  в
лодье, когда плыли на юг, рядом стояли в бою, сражаясь с ширванцами, а при
возвращении Борич назначил их десятниками и разлучил, рассадив  по  разным
лодьям. Разыгравшаяся ночью буря разлучила их навсегда.  Лодью,  где  плыл
Микула, разбило, выбросило на  камни.  Тяжелые  кольчуги  потянули  многих
воинов на дно. Только двое - Микула и молодой  варяг  Лидул  выбрались  на
берег.
     - Выбрались все же...  -  с  облегчением  вздохнул  Чеглок,  ловивший
каждое слово рассказчика.
     - Выбрались, - повторил старик, - да не в доброе время то  случилось.
Лодью-то разбило бурей под самым Семендером. Наскочила на нас, безоружных,
хазарская стража и повязала...
     - А потом что было? - не выдержал Чеглок.
     - Потом? Ведомо что: полон,  неволя.  Тот  Лидул  был  горяч  больно,
кинулся как-то на хазарина, что доглядывал  за  нами,  придушил.  Ну,  его
сердечного,  распяли  на  городских  воротах,  чтоб   другим   невольникам
неповадно было. А я годов  десять  мыкался,  пока  не  сбежал.  Пристал  к
каравану чужеземному, с ним дошел до земли ясов, а там  и  до  Тмутаракани
добрался.
     - Гляди ж ты! - удивленно воскликнул Богдан. - И со мною такое было.
     - Долю нашу боги намечают, - с уверенностью сказал Микула. - Мне сюда
наметила  попасть,  Мечнику  -  другое.  Он,  значит,  до   родных   краев
добрался... Чтоб тут, около меня, голову сложить! Про него я теперь  знаю,
а вот Борич? Слыхал кто про него?
     К огню подступил немолодой гридень Сварг.
     - Борич, говоришь? Того, что на Бердаа ходил я видел. Он  вернулся  в
Киев почти в одночасье с Игорем. Только  князь  с  пустыми  руками  пришел
с-под Царьграда, а Борич вернулся с богатой добычей. От  Днепра  до  ворот
киевских устлал дорогу аксамитами, парчой и шелками. За то и прозвали  тот
ввоз Боричевым.
     - Вот оно что!
     У Сварга и  Микулы  нашлись  общие  знакомые,  они  вспомнили  былое.
Появилась корчага  с  добрым  тмутараканским  вином.  Пошла  в  ход  рыба,
умлевшая в горячих  углях  костра,  свежий  хлеб,  выпеченный  из  пшеницы
нынешнего урожая. Молодые гридни охотно присоединились к  бывалым  воинам.
Пошел по кругу турий рог, отделанный серебром,  -  вместительная  походная
чарка, отыскавшаяся в торбе у Сварга.


     В Тмутаракани, стал примечать Богдан, будто  притомились  гридни,  не
так справно службу несут, как прежде. "Неужто и я такой стал? -  задумался
он. - Или это кажется только?" Нет, это ему  не  казалось.  Гридни  ходили
какие-то хмурые, а смерды, взятые князем  на  войну,  и  вовсе  постыли  в
ратном деле. Им уже родные избы во снах видятся, днем и ночью их тоска  по
родным местах гложет.
     Одного ратника повстречал  Богдан  у  торжища  -  шел  тот  навеселе,
отведав, видать, вина или меду здешнего.
     - Пошто ходишь не оружно? - загородил сотник дорогу воину. - Где меч,
лук твой где? Забыл, что ты в княжьей дружине?
     Ратник - он был и без шелома - тряхнул  кудлатой  гривой,  прищурился
зло:
     - А ты кто таков? Посторонись!
     - Я - сотник над княжьими гриднями...
     - Пес ты княжий, вот кто! За нашими спинами воюешь.
     Богдан побагровел от гнева, рука его помимо воли потянулась  к  мечу.
Еще немного - и он снес бы голову дерзкому смерду. Смерду... А  сам-то  он
кто? Кем он был до той поры, пока удача не подняла его на гребень  судьбы?
"Эх, занесся ты, Богдан! -  будто  послышался  ему  голос  покойного  отца
Ратши. - Высоко поднялся, земли под ногами не видишь.  А  от  нее,  земли,
силу свою простой люд берет. И  еще  от  того,  что  каждый  один  другому
опора..."
     И вместо того, чтобы нанести  удар  дерзкому  ратнику,  Богдан  вдруг
как-то неловко, будто виновато, положил руку ему на плечо.
     - Иди, друже, проспись. Зла я на тебя не таю, слов твоих  не  слышал.
Только князю на глаза не попадайся.
     Немного их дошло до Тмутаракани, простых смердов, ставших  ратниками.
Куда меньше, чем воев княжеской дружины... Богдан  вспомнил  начало  осады
Саркела, сечу с хазарами. Первый удар вражеской конницы  приняли  на  себя
пешие ратники, простые  смерды  Русской  земли.  Сколько  их  полегло  под
хазарскими кривыми саблями, под копытами вражеских коней! А  оставшиеся  в
живых не дрогнули, устояли...  И  в  песках  у  Джурджанского  моря,  и  в
трясинах вдоль Кубани сушат горячие ветры, моют болотные воды белые  кости
простого люда, добывавшего славу Русской земле и русскому князю.
     Этот ратник, что до моря  дошел,  небось  живым-невридимым  в  родные
места возвратиться, А что его ждет там, дома? Семья? Княжьи тиуны?
     Захотелось Богдану догнать воина, сказать ему доброе слово: "Я не пес
княжий, я такой же, как ты!" А такой ли?
     Никому, даже Злате не сказал ни слова об этой встрече Богдан. Но  сам
крепко запомнил ее и себе наказал: "Не зарывайся,  друже.  Помни,  кто  ты
есть, от кого пошел!"
     И другими глазами стал  он  смотреть  на  княжьих  воинов,  на  своих
гридней. Вспомнил сотника Путяту с пронзительным ястребиным  взглядом,  не
жалевшего ни себя, ни  других  ради  того,  чтобы  только  услужить  князю
Святославу. Вот уже и нет Путяты, а кто его добрым  словом  помянет?  Нет,
он, Богдан, не таким сотником будет...


     На другой день по утру двое русских воинов, миновав посад и порт, шли
по рыбацкому выселку, раскинувшемуся вдоль берега  залива,  в  стороне  от
города. Впереди  торопливо  шагал  невысокий  стройный  отрок  с  румяными
по-девичьи щеками, отодвигая рукою натянутые на кольях для просушки  сети.
За ним едва поспевал второй русич - постарше  и  повыше,  широкоплечий,  с
небольшими русыми усами, казавшимися совсем  светлыми,  на  его  загорелом
мужественном  лице.   На   воинов   с   любопытством   смотрели   рыбачки,
выглядывавшие из приземистых мазанок под камышовыми крышами.  Настороженно
поглядывали на них ленивые лохматые псы.
     - И куда ты так торопишься, Злата?
     Русич, что шел впереди остановился.
     - Сама не знаю! Никто меня не ждет, никто не встретит. А  сердце  все
одно торопит, торопит. Я ведь тут родилась, тут выросла... Богдан - это он
шел за Златой  -  кивнул  головой.  Сотник  представил  себе,  как  бы  он
возвратился к своему родному пепелищу. Он понимал чувства девушки.
     Она остановилась перед вросшей в землю мазанкой, уныло  глядевшей  на
нее и Богдана пустыми глазницами окон.
     - Вот, - тихо сказала девушка, - это мой дом.  Стекла  были  цветные!
Такие только тмутараканские стеклодувы умеют делать... Где они?
     Злата вздохнула так, будто эти стекла были главным,  что  привело  ее
сюда, и осторожно потянула на себя покосившуюся прикрытую дверь. Вслед  за
нею  Богдан,  миновав  тесные  сенцы,  вошел  в   просторную   горницу   с
потрескавшимся потолком. Комната была пуста - ни стола, ни лавки, только в
переднем углу сиротливо выдавалась обмазанная глиной массивная печь.
     Сыростью и запустением повеяло на пришедших. Из раскрытого зева печи,
прежде  прикрывавшегося  глиняной  заслонкой  -  осколки  ее  валялись  на
земляном полу, - пахнуло плесенью. Давно погас огонь, согревавший  некогда
жившую здесь семью. Не стало огня в очаге - покинули  это  место  домашние
добрые боги чуры, без которых не обходится ни одно жилище.
     Злата прошлась по комнате,  носком  сапога  разворошила  кучу  прелой
соломы, наваленную в углу. Она будто искала какую-нибудь память об ушедших
днях. Из соломы выскочила мышь, тревожно пискнула и торопливо  шмыгнула  в
сенцы.
     - Ой! - вскрикнула Злата, отступая к окну.
     - Чего ты? - не сразу сообразил, в чем дело Богдан. - А, вон оно что!
Эх ты, гридень княжий Злат! Мыши испугался...
     Девушка ухватила сотника за руку, потянула к выходу.
     - Может, то и не мышь? - предположил он. - А что если  мы  последнего
чура спугнули? она ничего не ответила. Так, держась за руки, они вышли  во
двор. Солнце ударило им в глаза.
     - Ой боже мой, Перуне! -  послышался  неподалеку  удивленный  женский
голос. - Да это ж наша Злата вернулась! Злата! за повалившимся плетнем, не
решаясь его переступить, стояли люди - рыбаки и рыбачки,  Златины  соседи.
Взгляды их выражали изумление, будто Злата вернулась к родному дому с того
света.
     Нет, их молодая соседка не была похожа на призрак. Ее  щеки  покрывал
румянец, сама она, статная, ладно сбитая, радостно  улыбнулась  и,  широко
раскинув руки, шагнула  навстречу  знакомым  людям.  Ее  прижала  к  груди
морщинистыми руками старая тетка Пракседа.
     - Живая, живая, моя голубка!
     Пракседа еще что-то шептала ей, а остальные стояли вокруг в  молчании
и с любопытством разглядывали Злату в ее необычном воинском  убранстве.  И
только потом все обратили внимание на воина, стоявшего чуть поодаль.
     - А это кто с тобою? - шепнула на ухо Злате тетка Пракседа.
     - Товарищ мой. С ним вместе мы из хазарского полона бежали...
     Тетка отстранила от себя Злату, строго оглядела  Богдана.  Взгляд  ее
смягчился.
     - Добрый у тебя товарищ!
     Тогда стали подходить и другие люди здороваться со Златой.
     Вскоре жарко пылал очаг в наскоро прибранном Златином доме. Откуда-то
взялись столы и лавки, а на столах  корчаги  с  вином,  чарки,  подносы  с
хлебом, вяленой и жареной рыбой. В печке клокотал пузатый  казан,  источал
аромат варившейся ухи.
     Злата и вправду вернулась в родной дом.



                                    10

     Дни еще стояли погожие, солнечные, ясно  синело  небо,  соперничая  с
морем чистотой и раздольем, а в его  вышине  потянулись  к  югу  несметные
косяки птиц.
     Налаживалась жизнь в тмутаракани. Русичи запасали припасы  и  оружие,
корм для коней, собирали новую дружину. Теперь  город  был  обнесен  новым
земляным валом и окружен  глубоким  рвом.  В  восточном,  хазарском  конце
Тмутаракани, где немало домов  осталось  пустыми,  строили  новые  избы  и
конюшни для тмутараканской дружины. Сюда уже переселились  охочие  люди  -
русичи, касоги, ясы, болгары. Сколачивались первые сотни. Воеводы  обучали
новых  дружинников  ратному  делу,  им  помогали  братья  Умаф  и   Бэгот,
назначенные десятникам в касожскую сотню.
     Но ратных людей пока  еще  было  мало.  Святослав  отправил  гонца  к
Тугуару: просил закрепить установленный ими ряд на мир и дружбу,  кликнуть
охочих воев служить в тмутараканской дружине.
     Неожиданно-негаданно   в   Тмутаракань   прибыл   знатный   гость   -
херсонесский катапан, правитель ромейского Корсуня.
     Еще не взошло солнце, когда стража доложила князю, что в  море  видны
ветрила нескольких кораблей, по виду - ромейских.
     - Кто бы это  мог  быть?  -  вслух  подумал  Святослав.  Он  вспомнил
сообщение присланного Добрыней гонца: - Не иначе ромеи!  На  дружбу  будут
набиваться. Нужен им я, стало быть. Не я - дружина русская...
     Вскоре два дромона с ярко расшитыми парусами вошли  в  Тмутараканский
залив, причалили к пристани.
     - Пойду встречу гостей, - начал собираться Святослав.
     - Погоди, княже, - остановил его Свенельд. - Кто  кому  нужнее  -  ты
гостям или они тебе? Пошли туда воеводу, а еще лучше  -  Богдана.  Сам  же
встретишь их у себя, по-княжески.
     - И то правда, - согласился Святослав.
     Он встретил гостей у своего походного шатра. Одет  был  просто,  лишь
корзно  богатое  накинул  на  широкие  плечи.  Катапан,  невысокий   лысый
человечек с острым взглядом умных карих  глаз,  упрятанных  под  лохматыми
бровями, одет был пышно, не в пример Святославу.
     - Архонту русов  -  базилевс  великой  Римской  империи,  -  гость  с
поклоном протянул  Святославу  свиток  с  золотой  бахромой  и  массивными
гривнами-печатями. - А я, катапан Херсонеса  Андроник,  лично  приветствую
тебя, доблестный архонт, на древней земле Таматархи!
     - И я  тебя  приветствую,  катапан,  -  ответил  на  греческом  языке
Святослав. - Возьми-ка, прочитай, Перенег.
     "Ишь, каков гусь! - подумал князь об императоре Византии.  -  Прислал
мне письмо всего с двумя гривнами. Каган-беку же  Иосифу  слали  письма  с
тремя гривнами - у того, мол, титул повыше. А я его, Иосифа, бил  нещадно!
И стою сегодня со своими  полками  на  древней  земле  Таматархи.  Что  ж,
посмотрим, за какой надобностью сосед пожаловал".
     Императорское письмо было написано витиевато и туманно. Никифор  Фока
приветствовал русского князя, напоминал о  древнем  мире  и  дружбе  между
Византией и Русью.  Судя  по  всему,  император  рассчитывал  в  недалеком
будущем на эту "давнюю дружбу". Святослав понимал, что на самом  деле  ему
нужны острые мечи русичей,  чтобы  поддержать  византийский  трон.  Скорее
всего -  против  непокорных  болгар.  Поэтому  базилевс  и  посылал  своих
лазутчиков к печенегам, чтобы разузнать, как обстоят дела в Русской земле,
потому и не решился оказать обещанную помощь Хазарии.
     Катапан вместе с  письмом  базилевса  привез  богатые  дары  русскому
князю.  Святослав  посмотрел  на  них  равнодушно,  скупо  поблагодарил  и
заговорил о деле - о торговле между Тмутараканью, Корчевом,  без  которого
князь  не  мыслил  себе  тмутараканских  владений,  и  Корсунем.  Андроник
оживился: личные интересы  были  ему  ближе  интересов  далекого  от  него
базилевса, торговля приносила ему немалый доход.
     - О да, великий архонт! Нам нужны и хлеб, и вино,  и  кожа,  которыми
богата Таматарха. А взамен мы тоже можем дать многое...
     "Вон как заговорил гость! - мысленно усмехнулся Святослав.  -  Выгоду
почуял, и сразу я стал великим архонтом".
     Он заверил катапана, что никаких препон торговле чинить  не  намерен.
Тмутаракань открыта для всех гостей.
     Катапан уехал, довольный тем,  что  киевский  князь  отнесся  к  нему
благосклонно и щедро одарил. Его разведка прошла удачно - он сумел  многое
узнать о русской дружине, о настроениях Святослава и воевод. Будет  о  чем
написать базилевсу...


     Прошло немало времени с того дня, как пришли  в  Тмутаракань  русские
дружинники, а казалось, что жизнь идет по старому руслу. Люди  по-прежнему
трудились, кто на  себя,  кто  на  других;  простому  люду  стало  немного
полегче, когда прогнали бека Сурхана, но многие  из  давних  притеснителей
снова взялись за  свое.  Одинец,  отделавшийся  на  княжеском  суде  одним
испугом, опять прижимал своих  должников,  закупов,  торопился  наверстать
упущенное. Пуще прежнего расцвела его бойкая дочка Малка.  Она  ходила  по
улицам  Тмутаракани  разряженная  и   задорно   поглядывала   на   русских
дружинников, тех, кто одет побогаче.
     Богдану, подбиравшему воинов, для тмутараканской дружины, каждый день
приходилось колесить по городу одному или со Златой. Встречаясь с  Малкой,
он делал вид, что не замечает ее призывных  взглядов.  Злата  косилась  на
черноглазую красавицу, но молчала.
     Однажды сотнику пришлось заехать к Одинцу по поручению Святослава.
     За высокими воротами Одинцовой усадьбы  засуетилась  челядь.  Угрюмый
прислужник-хазарин взял повод Богданова коня. Богдан соскочил на  землю  и
застыл: прямо перед ним, одетая просто, по-домашнему, стояла Малка.
     - Здрав будь, добрый молодец! - пропела она мягким  грудным  голосом,
чуть склонив набок красивую голову. - Милости просим в наши хоромы...
     - Здравствуй, - отчего-то смутился  Богдан.  -  Родителя  твоего  мне
видеть надобно. От князя я. Сотник его, Богдан.
     Челядины столпились за  спиной  Малки,  ожидая  распоряжений  молодой
хозяйки. Лица их были покорно-безразличны. Что-то напомнило здесь молодому
сотнику подворье давнего его недруга Клуня, он невольно нахмурился.
     - Батюшка мой занемог, - Малка погасила улыбку. -  Да  ты  пожалуй  в
горницу, сотник. Батюшке я скажу, он хоть с посошком к тебе выйдет.
     - Спасибо. Веди, хозяйка.
     - А меня Малкой кличут, - уже шагнув к дому,  обернулась  она,  снова
засияв жемчужной улыбкой. - Запомнишь?
     - Запомню, - буркнул он и, глядя под ноги, взошел на  крыльцо,  через
просторные сени вслед за Малкой прошел в еще более просторную горницу.
     На стенах, завешанных заморскими коврами, висели мечи и сабли  дивной
работы. Но внимание  Богдана  привлекло  не  это,  а  печь,  сложенная  из
незнакомого серого камня. В печи жарко полыхал огонь.
     - Старым костям тепло  надобно,  -  услышал  Богдан  откуда-то  сбоку
хрипловатый, будто простуженный голос. - Когда кости ломит,  одним  теплом
спасаюсь...
     Одинец, незаметно вошедший в  горницу,  приблизился  к  гостю.  Одной
рукой он опирался на посох, другой  -  держался  за  поясницу.  Голос  его
звучал приветливо, а глаза глядели настороженно.
     - Здрав будь, хозяин, - сдержанно поклонился Богдан. - Я  к  тебе  от
князя.
     Он коротко объяснил, что Святослав ждет помощи  от  самых  зажиточных
людей Тмутаракани: нужно  вооружить,  обеспечить  конями  и  сбруей  новую
дружину, ту, что останется в городе после ухода княжеского войска.
     Под седыми усами Одинца скользнула едва заметная усмешка.
     - Подсобим нашему князю, - он подчеркнул слово "нашему". - Как же  не
подсобить? Мы ведь русские люди, кровь у нас одна.
     "Кровь одна, да жадности у  тебя  поболе!"  -  едва  не  вырвалось  у
Богдана. Но он сдержался, промолчал, ожидая, что дальше скажет Одинец.
     - Сотню молодых коней даю князю и седла к ним, - объявил хозяин. -  А
еще дам зерна, рыбы копченой. Вина дам...
     Богдан ожидал чего угодно: упорного сопротивления, долгого и  нудного
торга, даже полного отказа, и вдруг - такая щедрость! Не мог знать он, что
и кони, и продовольствие были приготовлены для Сурхана,  за  деньги  бека.
Они старому лихоимцу ничего не стоили.
     - Спасибо! От воев русских спасибо! - сказал Богдан.
     - От чистого сердца сей дар, - добродушно осклабился  Одинец,  из-под
тяжелых век наблюдая за гостем. - Русская дружина вызволила нас из неволи.
Думаешь, легко мне жилось при хазарах? Каждый час меч над  головою  висел.
Да я...  Эх,  заговорились  мы...  Малка,  вели  челядинам  стол  накрыть,
гость-то наш небось уже отощал, байки мои слушаючи.
     Снова что-то скребнуло  по  сердцу  Богдана  -  то  ли  упоминание  о
челядинах, то ли небрежный тон, каким  хозяин  отозвался  о  госте,  -  но
решился он отказаться от угощения после щедрого  Одинцова  дара:  не  ему,
сотнику, дарил коней Одинец, а русской дружине.



                                    11

     Злата - как огонек на ветру.  Легкая,  быстрая,  подчас  по-девически
застенчивая, между тем, когда  надо,  в  трудном  деле  любому  гридню  не
уступит. Смело кидалась она в сечу под градом хазарских стрел, не  робела,
увидев занесенную над нею саблю.
     Богдан радовался, изо дня в день видя рядом Злату,  но  он  хотел  бы
видеть ее не в броне воина - в легком праздничном летнике, с  позолоченным
обручем, подбирающим пышные золотые волосы.  Его  неспокойное  сердце  все
больше тянулось к девушке.


     Вечером Богдан, как обычно, вышел проверить дозоры. Он  медленно  шел
по сухой, потрескавшейся земле, утыканной  стеблями  сгоревшей  от  солнца
травы, и сердце его наполняла необъяснимая радость.
     Вокруг  Тмутаракани  негромко  перекликались  караулы,   от   лагеря,
приглушенная расстоянием, доносилась  песня.  Несколько  голосов  протяжно
выводили знакомую Богдану песню, грустную и такую  же  старую,  как  седые
сумрачные звезды над степью. Дружинники тосковали по далекой родной земле.
     Он не заметил, как миновал  полуразваленные  крепостные  ворота,  как
очутился около хазарских построек, покинутых хозяевами. В одной из них жил
князь, остальные занимали гридни.
     Темная фигурка выросла на фоне светлой стены.
     - Богдане, ты?
     Он радостно вздохнул, потому что ждал и желал этой встречи.
     - Я, моя люба...
     Теплые ладони закрыли ему рот.
     - Тише, услышат!
     Он с силой притянул  ее  к  себе.  Злата  не  сопротивлялась,  только
вздрогнула, прикоснувшись к облегавшей его тело  холодной  кольчуге.  Чуть
отстранившись, она тихо, счастливо засмеялась, сказала совсем не то, о чем
думала:
     - Железо... Холодное...
     Он прикрыл кольчугу полой епанчи.
     - Зато сердце горячее!
     - Слышу - стучит оно. Слышу... Будто море набегает волнами на  берег,
бьет в него перед бурей.
     Богдан знал, как любила она море, тянулась к нему, словно  лебедка  к
родному гнезду.
     - Пойдем послушаем море.
     - Пойдем, любый!


     Одна за другой, играючи, набегали волны на песок и с тихим  шуршанием
откатывались назад. Море было  блекло-синее,  подернутое  сизой  дымкой  и
оттого казалось таинственным. Да оно и вправду хранило немало тайн в своей
глубине, среди обросших водорослями кораблей, затонувших  еще  во  времена
Одиссея, среди разбитых бурями лодий, на которых пращуры нынешних  русичей
добирались от Днепровских порогов к этим берегам.
     Легкий ветер дохнул со стороны заходящего солнца, разорвал  дымку,  и
вдали,  за  водным  простором,  обозначилась  тонкая  полоска   берега   -
Корсунская земля. Только на мгновение  показалась  она  и  вновь  исчезла.
Скрылось солнце за горизонтом. Ветер затих. А море  по-прежнему  вздыхало,
тихо и задумчиво, набегая волнами на берег.
     Русское море... Как долог и труден был путь к нему. Не все, кто начал
его, дошли до этого берега. Многие полегли под Саркелом  и  Итилем,  белые
кости других сушит беспощадное солнце в степях у Джурджанского моря, а кто
и вовсе бесследно затерялся в гнилых болотах под Тмутараканью. Но  не  зря
погибли русские воины: крепче стала Русь, избавилась от  ярма  хазарского,
протянула твердую руку сразу к трем  морям  -  Джурджанскому,  Русскому  и
Сурожскому. И спокойнее люду будет жить  на  русских  окраинах,  и  гостям
русским откроются пути в дальние страны.
     Зздесь, в Тмутаракани, будет рубеж земли Русской. На месте захудалого
городища поднимется крепость-детинец, стенами своими закроет тмутараканцев
от любого ворога. Вырастет русский город над Русским морем.  Будут  в  нем
жить и русичи, и касоги, ясы и греки, место мирным хазарам в нем найдется,
всем, кто в труде прилежен, доброе ремесло знает.
     ...Все тише шумело море. Потемневшее небо украсили первые звезды.
     Над береговым  обрывом  прозвучали  голоса:  мужской,  молодой,  чуть
хрипловатый, и женский - грудной, певучий.
     - ...Уйдешь ты с дружиной, останусь я снова одна. И  знать  не  буду,
где сложишь ты свою буйную головушку...
     - Не горюй, моя лада! - ответил мужской голос. - Буду просить  князя:
пусть дозволит он мне тут  навсегда  остаться.  Хоть  простым  воем,  хоть
ковалем в кузне, хоть каменщиком - я на все согласен. Сердце мое  навсегда
с тобой, и земля эта мне люба.



                       КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ

     Аксамит - бархат (греч.).
     Базилевс - император Восточной Римской империи, Византии.
     Барб - тигр, в Х веке они появлялись на южных рубежах Руси.
     Бармица - кольчуга-накидка, закрывающая голову и плечи.
     Бродники  -  люди  без  постоянного  места  жительства,  занимавшиеся
охотой, рыбной ловлей.
     Вежи - кочевья степняков.
     Гора - бояре, ближайшие советники князя.
     Гривна - денежная единица в древней Руси и украшение, которое  носили
на груди.
     Гузы - кочевники тюркского происхождения.
     Джурджанское море - Каспийское море.
     Закупы - люди, бравшие купу (заем) и отрабатывавшие ее.
     Итиль - река Волга и название столицы Хазарии.
     Касоги - кесеги, так осетины-ясы называли своих соседей адыгов.
     Корзно - плащ у знатных людей древней Руси.
     Крица - кусок железа.
     Крыж - перекрестье на рукояти меча.
     "Кубань, торопившаяся к Русскому морю" - до  конца  XIX  века  Кубань
впадала не в Азовское, а в Черное море.
     Купа - заем.
     Ляшские земли - земли, заселенные ляхами, поляками.
     Мыто - пошлина.
     Обры - кочевой народ.
     Один - бог древних скандинавов, соответствовавший русскому Перуну.
     Перун - бог грозы и войны у древних славян.
     Перунов Путь - Млечный Путь.
     Платно - одежда.
     Русское море - древнее название Черного моря.
     Рында - оруженосец.
     Ряд - договор.
     Саркел - Белая Вежа, хазарский город на Дону.
     Свиония - Швеция.
     Смерд  -  земледелец  в  древней  Руси.  Смерды  составляли  сельское
население,  которое  постепенно  переходило  в   положение   зависимых   и
крепостных.
     Сулица - короткое копье.
     Сурожское море - древнее название Азовского моря.
     Таксиарх - начальник отряда в 128 человек, сотник (Византия).
     Тарпан - дикая лошадь.
     Темник - воевода у тюркских племен.
     Тиун - чиновник в древней Руси.
     Треба - жертва.
     Требище - жертвенник.
     Узорочье - золотые изделия.
     Уроки, уставы - подати, налоги.
     Харалужный - стальной.
     Хеландия - византийский корабль.
     Чело - передовой отряд войска.
     Шеляг - монета.
     Ярило - Даждь-бог, бог солнца.
     Ярл - варяжский воевода.