В. Шинкарев
Папуас из Гондураса
[бред в двух частях]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Француз X (с ожесточением, вроде: Я тебе
покажу кузькину мать!): Я научу вас любить
жизнь!
(из какого-то кино)
"Бывают дни, когда одна дурь в голове."
Р. Музиль
Мне лишнего эпиграфа не жалко:
"Великие люди не напрасно писали трактаты
о больших носах."
Л. Стерн
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Островитянин.
. . . . . . . . . .
Заточник Валера Марус, придя домой с производства, даже не успев
поесть и отдохнуть, зачастую включает в работу прибор... нет, не прибор и
не аппарат... включает в работу машину, представляющую собой обьемистую
коробку с экраном. Назначение коробки - воспроизводить на экране тяжелый
и неинтересный бред. Эта всем знакомая машина называется телевизором, ее
можно увидеть в самом неимущем доме.
В описываемый период времени Валера каждый день приходит с работы
чуть поддатый и смотрит многосерийный телефильм. Иногда он пропускает
целую серию, иногда застает только конец, иногда, осоловелый, вскидывает
глаза на телевизор только при звуках выстрелов и громких криках.
Случается, вероятно, что происходящее домысливается им в полудреме.
Бывает, что он по ошибке смотрит другую программу.
Вот Валера включает телевизор и тяжело плюхается на раскладушку.
На экране - толпа людей в тельняшках и ватниках, с плакатами "STOP
THE NEUTRON BOMB" (митьки всегда будут в говнище, англ.). Голос диктора
за кадром: "Мощная волна манифестаций против бесчеловечности..." Валера,
выматерившись, встает с раскладушки и переключает телевизор на другую
программу.
Юрий Сенкевич: "И в заключение нашей передачи интересный видеосюжет из
Франции. Хочу предварить его любопытными данными опроса общест-
венного мнения, которые приводит влиятельный буржуазный ежене-
дельник "Монд". В середине восьмидесятых годов на вопрос, хотят
ли они на кого-нибудь походить, отвечали отрицательно 70 процен-
тов сознательного мужского населения Франции, 30 процентов хотели
бы походить на широкий спектр популярных киноактеров и рок-
музыкантов, причем больше всего голосов получили Дейвид Боуи и
Сильвестр Сталлоне. Сейчас картина резко изменилась. Только 9
процентов французов довольны своей внешностью, а Сильвестра
Сталлоне и иже с ним идеалом мужской красоты считает только один
процент. 90 процентов населения Франции мечтают быть похожими на
Дмитрия Шагина. Желая вернуть себе утраченную популярность, Луи
Барро и Жан-Поль Бельмондо отрастили бороду лопатой и подолгу
лежат неподвижно, часто употребляя жирную пищу и пиво. Наш
корреспондент на днях попросил прокомментировать это явление
известного публициста, философа, писателя и драматурга Жан-Поль
Сартра.
Корреспондент: (говорит в микрофон, стоя спиной к Жан-Поль Сартру,
сидящему на раскладушке в углу роскошно обставленной залы.
Жан-Поль Сартр слушает по кассетному магнитофону "Матросскую
тишину", притоптывая валенком и помахивая кулаком): Новая мода
стремительно захватила Париж. Лучшие аристократические клубы
открывают двери своим членам только в том случае, если на них
одеты тельняшки и ватники, да и в любой ресторан первого класса
вас теперь вряд ли пустят без ватных штанов. (Поворачивается к
Сартру) Мсье Сартр, разрешите задать вам несколько вопросов о...
Сартр: (ласково рычит) А ты к интервьюшечке-то хорошо подготовился?
Корр.: О, да! Я внимательно прочел ваш труд "Из экзистенциализма - в
говнище" и хотел бы...
Сартр: (с некоторой тревогой) Дык я тебя спрашиваю, ты к интервьюшечке-
то хорошо подготовился?
Корр.: (недоуменно молчит)
Сартр: (с сильной тревогой) Как, совсем не подготовился?
Корр.: (внезапно все поняв, достает бутылку молдавского вина и учтиво
подает ее Жан-Поль Сартру)
Сартр: (с криком "От настоящий браток!" вытаскивает зубами пробку,
отмечает на бутылке ногтем какую-то черточку и, запрокинув
голову, пьет)
Корр.: Мсье Сартр, разрешите задать...
Сартр: (ласково кладя руку на корреспондента) А за что ж ты так-то?
Будешь потом говорить, что Сартрушка тебя обожрал...
Корр.: (берет бутылку и делает глоток)
Сартр: (с криком "Стой, гад!" отбирает бутылку)
Корр.: Мсье Сартр, разрешите...
Сартр: (горько) Пришел в жопу пьяный, все выжрал... (протягивая бутылку
обратно корреспонденту) На! Пол-бутылки выжрал - так допивай уж
всю до дна, коли так!
Юрий Сенкевич: На этом разрешите попрощаться, дорогие товарищи!
И т.д. и т.п.
Разумеется, я шучу. Ничего такого на самом деле не показывают. На
самом деле на экране хорошо упитаный мужчина на фоне группы рабочих.
Упитаный мужчина объясняет корреспонденту: - ...будут выполнены.
Голоса рабочих: Верно! Выполним!
Упитаный мужчина: Но главное для нас на производстве - помнить, что
каждый человек - это лишность.
Рабочие (повесив головушки): Верно, лишность...
Совершенно очевидно, что рабочие, как, вероятно, и упитаный мужчина,
производят слово "личность" от слова "лишний".
Валера переключает телевизор на третью программу.
Не оставляйте надежды, маэстро,
Не убирайте ладоней со лба!
Допев, Окуджава молча сидит, улыбаясь.
- У меня вопрос! - звучит голос в зале; Окуджава, щурясь, ищет по
залу говорящего.
- Да здесь, здесь! - раздраженно говорит женский голос, - сектор
пять!
Окуджава не может отыскать даже сектор пять и публика начинает хихи-
кать над его непонятливостью. Наконец находит.
- Булат Шалвович, - говорит девица штурмового вида лет пятнадцати,
одетая тысячи на три, как почти все в зале, - я хочу Вас спросить: почему
Вы не поете острых песен?
Окуджава искренне веселится:
- Это каких же - острых?
- Ну, таких, как например... у Боярского.
- Я не знал, что Боярский пишет... острые песни.
- Спасибо. Булат Шалвович, а почему Вы не пишете про любовь?
- Вы знаете, я уже стар... но я пишу только про любовь!
Ведущий смеется, приглашая этим посмеяться и всю молодежь.
- У меня вопрос, сектор восемнадцать!
Снова канитель с поисками спрашивающего. Им оказывается юноша весь в
цепях, в браслетах с шипами, парик из конских волос перехвачен ошейником:
- Булат, скажи, как ты отнсисьшя к "металлическим" группам?
- Ну, мне приходилось видеть пару видеофильмов об английских "метал-
лических" группах, но...
- Это совсем не то! - радостно кричит металлист, торопясь предста-
вить себя, - Я говорю про советское движение "металлистов", мы носим
цепи потому, что в нашей стране много металла, потому что мы рабочие, мы
начали играть металлический рок раньше всех в мире!
- Нет, мне не приходилось слышать отечественного "металлического"
рока.
Юноша надменно садится.
Ведущий, широко улыбаясь, благодарит Булата Шалвовича Окуджаву за
выступление и тот под жидкие аплодисменты уходит. Ведущий сгоняет с лица
улыбку и серьезно говорит:
- Дорогие друзья! Я вижу, вы все любите музыку, ходите в дискотеку.
Вы хотите современно одеваться, ведь так?
Из зала вразнобой: "Так!"
- Но посмотрите, как это иногда печально кончается.
Зал недоуменно хихикает. На большом экране залу показывают допрос,
или скорее разговор с девушкой пятнадцати лет, учащейся ПТУ, домушницей.
- Маша, скажи, зачем тебе нужно было столько денег? Ведь только за
последнюю неделю ты ограбила двенадцать квартир.
Маша сидит сгорбившись, спрятав лицо.
- Мне нужны были деньги... Я хотела хорошо одеваться.
- Но почему ты ограбила столько квартир? Почему ты не пошла рабо-
тать, не заработала деньги честно?
- Столько заработать нельзя... Если бы я пошла работать, меня бы все
обсмеяли на дискотеке...
- Но разве можно грабить квартиры, добывать деньги так нечестно?
- Нельзя... Я даже хотела работать, но меня еще не брали... А если
плохо одеваться, с тобой никто и разговаривать не будет (Маша плачет).
Экран гаснет, ведущий обращается к залу:
- У нас в гостях Олег, знакомый Маши по дискотеке. Встань, Олег!
Поднимается штурмовик лет пятнадцати.
- Скажи, Олег, ты ведь знал Машу?
- Да, встречались на дискотеке.
- Она хорошо одевалась?
- Да, современно одевалась.
- А ты хорошо одеваешься?
- Ну, я стараюсь современно одеваться.
(Валере не кажется, что Олег хорошо одет, ему кажется, что эти надутые
ватники, страшные брюки и сапоги должны стоить дешево, а последним криком
моды Валера считает джинсы.)
- Олег, а ты где достаешь деньги, чтобы хорошо одеваться? Ты ведь
еще не работаешь.
- Ну, где достают... стараюсь экономить...
- Ты оправдываешь Машу?
- Нет. Зачем? Грабить квартиры нельзя... конечно, нужно современно
одеваться... но квартиры нельзя грабить.
- А тебе нравилась Маша ?
- Нет. Хоть и стала современно одеваться, она мне не нравилась. У
меня выше интеллектуальный уровень.
Ведущий, обрадованно:
- Вот! - внезапно подносит микрофон радом сидящей девушке лет сем-
надцати, - а как вы считаете, что важнее: интеллектуальный уровень или
возможность хорошо одеваться?
Девушка, застигнутая врасплох:
- Ну... конечно, одеваться надо современно...
(Валере делается невтерпеж смотреть на всех этих сексапилльных девочек,
он переключает молодежную передачу и вот тут-то и все начинается.)
Дикторша: Дорогие товарищи! Сегодня мы начинаем показ нового много-
серийного фильма "Папуас из Гондураса", созданного кинематографистами го-
рода на Неве.
Сказав это, дикторша долго молчит, победно улыбаясь, будто она сама
создала этот фильм. Потом долго показывают невыразительный титр "много-
серийный телевизионный фильм".
Валера встает и ищет по комнате штопор. Вдруг из телевизора урезыва-
ется такая разбойная музыка, что Валера опрометью подбегает и жадно смот-
рит на экран.
Титр: "По заказу государственного комитета по телевидению и радио-
вещанию СССР".
Валерия не интересуют титры, он продолжает искать штопор. Найдя,
он делает свое дело и, утирая губы, садится на раскладушку.
* * *
Первая серия
Островитянин
" Столько лет на острове и ни минуты покоя!
Нет, все-таки зря его не сожрали дикари..."
Ю.Нагибин
Стояла обычная для этих мест пасмурная погода. Ледяной ветер катил
валы свинцового Средиземного моря на мрачный Лазурный берег. Моросил
пронизывающий дождь.
Лорд Храм Хронь, расставив ноги, грузно стоял на террасе своего
неприютного палаццо и, насупив брови, напряженно глядел на море. Как
всегда он считал волны. ( К сожалению, почти любому телезрителю ясна
причина этого несколько парадоксального начала - сьемки проводятся на
берегу Финского залива. Лорд Хронь смотрит прямо на темный силуэт
Кронштадта. Проплывают последние в сезоне теплоходы. Чайки, как черная
бумага, клочьями носятся в воздухе. Но Валерий не замечает этого, не
будем же и мы придираться. )
Лорд Хронь, насчитавшись досыта, надвинул поглубже треуголку и
пошагал по лужам домой.
( Камера скользит по белесым камням террасы, изьеденным какой-то
ржавчиной и мазутом. Звучит жуткая, настороженная музыка. )
* * *
Роскошно обставленная столовая в палаццо лорда Хроня.
За большим столом лорд Хронь аппетитно хлебал суп-жульен в сопро-
вождении своей дочери, леди Елизабет Хронь, невзрачной провинциальной
девицы тридцати лет, приживалки фрау Маргарет Моргенштерн, лютой особы,
старого друга Питера Счахла.
Бедняга Питер, весь белый, субтильный, давно переступил последнюю
стадию злокачественного развития чахотки. При попытке что-нибудь сказать,
он заходится в припадке мучительного кашля - топает ногами, рвет кружева
на груди так, что золото сыплется с кружев, смахивает со стола дельфтский
фаянс. Поэтому за его спиной стоял негр, который сжимал беднягу в своих
стальных обьятьях, не давая и пикнуть. Вообще негров в столовой довольно
много - они попарно стояли у каждой двери, голые по пояс, в сафьяновых
шароварах, с какими-то идиотскими тюрбанами на головах. У некоторых
были опахала.
( Валера Марус откинулся на раскладушку и захохотал. Он представил
себе, что и в его комнате день и ночь слоняется парочка голых по пояс
негров - раскрывает перед ним двери в туалет и на кухню, отгоняют комаров
своими опахалами, ночью блестят выпуклыми глазами, похожими на яичницу
глазунья. )
Лорд Хронь, вычерпав ложкой весь суп-жульен, отодвинул от себя
тарелку, утер лоснящийся рот, вмазал локтем крупные брызги супа в
скатерть.
Лакей в буклях принял тарелку, вопросительно заглядывая лорду в
глаза, тот в знак утверждения громко хлопнул в ладошки (у лорда ручки
маленькие). Тотчас несколько негров, голых по пояс, внесли несколько
бутылок портвейна и стаканы.
Питер Счахл, несколько оживившись, попытался сказать что-то,
указывая на бутылки дрожащим перстом, но зашелся в приступе мучительного
кашля. Он едва успел прижать к губам тонкий батистовый платочек, как негр
схватил его и сжал в своих маслянистых обьятьях.
- Дай ты парню выпить спокойно, - пробормотал лорд Хронь, раскупори-
вая бутылку.
Освободившись, бедняга Питер посмотрел на платок и с горестным,
укоризненным видом показал сотрапезникам: на платке выделялись алые
пятнышки крови.
Леди Елизабет, славная девушка, посмотрела на платок с неподдельным
волнением.
Фрау Маргарет Моргенштерн посмотрела как вурдалак.
Лакеи и негры зажгли свечи.
- Вон оно, шут его дери, - задумчиво сказал лорд Хронь.
( Делается заметно, что лорд Хронь не является глубоко образованным
и вообще интеллигентным человеком; авторы желают придать фильму социально
нравственный оттенок. Ну, сакажем прямо: образование лорд Хронь получил в
церковно-приходской школе, да и кончил-то три класса, четвертый коридор.
В обществе он, однако, умел это скрыть, отчасти по своей малокоммуника-
бельности. Лорд придавал не слишком много значения тому, что не входило
входило в круг его интересов, весьма, впрочем, неширокий. )
- Позволю себе напомнить, что наша трапеза прервала отчет капитана,
- произнесла фрау Маргарет в наступившей тишине. Фрау Маргарет, когда
говорит, покачивает челюстями, как акула.
Во вновь наступившей тищине слышно, как лорд Хронь отхлебывает вино.
Лакеи и негры с почтеним взирают на него.
- Вбанги, позвать капитана! - мрачно изрекла фрау Маргарет Морген-
штайн.
- Я, фрау, - кланяясь, ответил голый по пояс Вбанги, и подойдя к
двери, зычно крикнул.
Веселый капитан с почтительным полупоклоном вошел в столовую; машет
шляпой, улыбается. Даже фрау Маргарет чуть заметно улыбнулась ему,
обнажив два мощных клыка, а у леди Елизабет рот открылся до ушей. Бедняга
Счахл улыбается прекрасной предсмертной улыбкой: играйте, дети, вам жить,
а мне помирать. Лорд Хронь не обратил на вошедшего особого внимания: он
держал бутылку над стаканом, экономно выжимая из нее последние капли.
Лакей в буклях принял у капитана шляпу и степенно отошел к толпе
полуголых чернокожих.
( Валера сильно зевнул и переключил телевизор на другую программу.
Ему скучно, неинтересно. По другой программе медведи в юбочках медленно
играют в хоккей с полуодетой красоткой. Валера некоторое время лениво
смотрел на этот чудовищный кошмар, но оператор фокусирует камеру на
несчастных животных, а не красотке, и Валера, грязно выматерившись, снова
переключает телевизор на "Папуаса из Гондураса", решив смотреть его до
конца. Вообще говоря, механический зрительный корм, предлагаемый нам
телевидением, как правило, представляет собой разлагающий душу, но не
интересный бред, а значит, таковым же надлежит быть моему повествова-
нию... ну, ладно, посмотрим. )
- Как только судно приблизилось к неотмеченному на карте острову, -
оживленно рассказывает веселый капитан (на экране показывают куски моря,
суши и многое из того о чем идет речь), - впечатление о его необитаемости
резко рассеялось. Там и сям виднелись следы разумной, или я бы скорее
сказал - рукотворной деятельности. В разных направлениях остров пере-
гораживали изгороди, заборы и частоколы, сооруженные без видимого
назначения. На берегу, так же окруженное забором, стояло небольшое
деревянное сооружение, напоминающее, миль пардон, леди, туалет - каковым
он впоследствии и оказался. что все это означало? Зачем? Я достал
подзорную трубу и тщательно осмотрел остров в поисках дыма от костра -
известно, что обитатели необитаемых островов постоянно утомляют себя
разведением костров в надежде на то, что проплывающие мимо корабли
обратят на них какое - нибудь особенное внимание. Однако ни костра, ни
дыма видно не было; то есть дым был, но это был дым огнедышащей горы,
возвышаящейся среди острова. Подзорная труба сильно увеличила дикое
впечатление от острова. Бесконечные, ненужные изгороди пугали воображение
- развлечение сумашедших, а, может быть, кто-нибудь проделал этот
каторжный труд, чтобы убить время? Когда я был готов принять рещение
поворачивать оглобли подобру-поздорову от греха подальше, ко мне подошел
суперкарго и молча указал на лежащий в небольшом углублении странный
предмет, напоминающий ящик, а скорее гроб... и благодарите бога, сэр, что
я все же решился подойти к этому безумному острову! - победно эаявил
сияющий капитан.
Лорд Хронь с обычным для него выражением спокойной глупости молча
смотрел на капитана.
- К делу, капитан, к делу короче! - металлическим утробным голосом
произнесла фрау Маргарет.
- Извольте, сударыня, извольте! Это предположение блистательно
подтвердилось - то был в самом деле гроб, в котором-то и лежал единствен-
ный обитатель острова.
- Дохлый? - осведомился лорд Хронь.
- Самое гнетущее и торжественное в мрачной обстановке этого острова
заключалось в том, что нет!
- Что "что нет"? - с нетерпением спросила фрау Маргарет.
- Бедняга лежал в гробу заживо.
- Однако, вы мне изрядно надоели, капитан, - устало обьявила фрау
Маргарет, - Почему нельзя рассказать коротко, конкретно, без эмоций и по
порядку?
- Я тогда вообще ничего рассказывать не буду.
- И без истерик. Ну подошли вы к гробу...
- Я велел спустить на воду две отлично просмоленные шлюпки, в одну
из них, нагруженную выше планшира, сел сам...
- Подошли вы к гробу! Дальше!
- Бедняга лежал в гробу. Кто он такой? Зачем лежит здесь? Я
заговорил с ним по-английски, но он, казалось, не владел им. Он сурово и
с горечью смотрел на меня, не шевелясь. Тогда суперкарго заговорил с ним
и по-испански, и по-французски, и по-блатному - все было напрасно.
Бедняга разучился говорить. Он молча, хмуро и выжидательно смотрел на
команду судна, скрючившись в своем гробу. К вечеру он обпился красным
вином и умер, так и не проронив ни слова - вот как немилосердна оказалась
к несчастному судьба. Я как представлю себе, что он долгих двадцать лет
мыкается по острову между своих изгородей, выходит на сине оранжевый
берег, вытягивая шею ищет глазами корабли...
- Откуда вы взяли, что именно двадцать лет?
- Из дневника, любезная фрау Моргенштайн, из дневника - вот откуда!
Несчастный вел дневник! К сожалению, он так изьеден плесенью, что я мог
понять только часть, но и этого было достаточно. Да, да, господа! Видит
бог - вполне, вполне достаточно!
- Боже, действительно, достаточно. С меня вполне достаточно вашей
болтовни!
Капитан, приосанившись раздул ноздри.
Нежиданно лорд Хронь издал удовлетворенный возглас:
- Да, худо-бедно, а нажористый портвейн!
Некоторое время все смотрели на него выжидательно, но оказалось, что
это и все, что он хотел сообщить.
- А мне, фрау Маргарет, так интересно показалось... - нерешительно
сказала леди Елизабет.
- А показалось, так перeкрестись! - вновь вступил в разговор лорд
Хронь. Он сделался оживлен и добродушен.
Питер Счахл с горечью посмотрел на него и зашелся в приступе
мучительного кашля. Откашлявшись в платок, он посмтрел на него и молча
укоризненно продемонстрировал всем присутствующим: на платке алели
пятнышки крови.
- Продолжайте, капитан, - сказала фрау Маргарет, несколько облаго-
роженная этим зрелищем, - не будем горячиться, но и переливать из пустого
в порожнее не будем, ведь у всех у нас есть свои дела - у вас свои, у
меня - свои, у лорда Хроня - свои...
Лорд Хронь молча занялся своим делом, и капитан продолжал:
- Много лет назад буря выбросила на берег одинокого отшельника,
время не пощадило беднягу, однако сохранило часть его трагического
наследия, изьеденного, как я уже говорил, к несчастью плесенью. Не буду
говорить о мытарствах и невзгодах, (связанных с непослушанием родителям)
испытанных беднягой с момента рождения до роковой случайности, оборвавшей
цивилизованный период жизни горемыки. Да, собственно, и про жизнь на
острове что говорить долго? Двадцать лет шлындал он по острову, то впадая
в свойственное меланхоликам нетерпение, то принимаясь неторопливо нала-
живать быт. Почти каждая фраза в его дневнике начинается фразой
"тщательно все обдумав". Это постоянное "тщательно все обдумав",
касающееся вещей очевидных могло бы вызвать улыбку, но осторожность
бедняги, так наказанного судьбой, понятна, простительна и трогательна.
Уже устраненная опастность неизменно вызывала у него ужас - после
единственного землетрясения несчастный так и не решился залезть в пещеру
за своими нехитрыми пожитками. Искупаться в море он боялся из страха
перед бурями, отливами и морскими чудовищами. Лодкой, имеющейся у него,
он не пользовлся ни разу. На огнедышащую гору бедняга и посмотреть
боялся, и уж, конечно, ни разу к ней не подходил. Вот, например, одна из
записей: "С утра грянул сильный гром. Упав в испуге, пролежал два дня без
движения."
- А почему вы нашли его лежащим в гробу?
- В последние, наиболее тягостные годы одиночества, несчастный все
чаще сетовал на то, что, мол, "некому, меня, несчастного, схоронить".
Полгода напряженного труда ушло на постройку гроба, после чего бедняга
задался вопросом: кто же его туда положит после смерти? Единственный
выход заключался в том, чтобы подолгу лежать в гробу ждать смерти.
дневник последних лет пестрит записями типа: "6 октября. Весь день лежал
в гробу, но смерть нейдет." Несчастный сосредоточился на похоронной теме
настолько, что некоторые записи я склонен приписать его растроенному
воображению. Например: "У меня на острове родилось три сына..."
- Как? - вскричал Питер Счахл, мучительно закашлявшись.
Капитан строго взглянул на Питера и продолжил:
"...три сына, три здоровых молодца. Первого я назвал - Не кит а кот,
второго - Не кот а кит, третьего - И кит и кот. Но рано я радовался, все
равно некому будет меня хоронить: всех троих кау-кау антропофаги-
антропософы."
- Что такое "кау-кау"?
- "Кау-кау" по туземному - сожрали.
- Судя по именам, это были сыновья от туземки?
- Фрау, в дневнике нет больше ни слова, проливающего свет на этих
странных сыновей, нет ничего и про антопофагов-антропософов. Конечно,
несчасный очень боялся туземцев и, защищаясь от них, перегородил весь
остров, но ни разу он не упоминает о том, что кого нибудь видел, за
исключением странной записи: "26 мая. Боже, как мне надоела эта пьяная
матросня!" Судя по этим словам, можно предположить, что остров все же
посетило оп крайней мере хотя бы одно цивилизованое судно, но вы же
знаете нравы матросов нашего торгового флота: высадившись на берег, все
страшно перепиваются и общение с островитянами, в том числе обитателями
необитаемых островов, сводится к выяснению вопроса о том где достать
бражки или самогона. К мольбам о помощи они совершенно глухи и более чем
вероятно, что на просьбы несчастного представить его капитану, матросы
отвечали пьяным гоготом и пожеланиями "сидеть, где сидишь","не рыпаться"
и т.п. Следующая запись поражает своей безысходностью: "27 мая. Господи!
Опять никого, никого! Хоть бы инопланетяне какие-нибудь пожаловали! Я
настолько одичал и опустился, что сегодня, выйдя из дома, не застегнул
штаны (при этих словах фрау Маргареу бросает выразительный взгляд на
лорда Хроня. Однако лорд, убаюканный речью капитана, уже давно поджал уши
и спокойно уснул.) Так я дойду до того , что буду купаться голым и
мочиться под кусты!"
Надо сказать, что туалет был первой постройкой островитянина по
прибытии на остров. Тогда он был полон сил, замыслов, записи отличались
краткостью. Вот одна из первых записей:
"Январь-июль. Отстроил надежный туалет. Тщательно все обдумав,
сделал пока только одно очко."
- Все это бесконечно поучительно, капитан, но неужели весь ваш
доклад будет иметь только общеобразовательный характер? Надеюсь, вы себе
отдаете отчет в том, что лорд Хронь не может, просто не имеет права
отдавать столько времени выслушиванию бесплодных побасенок?
- Сейчас вы убедитесь, фрау, что мой доклад имеет исключительно
прикладное значение. Перехожу к главному. Много лет назад буря разбила об
остров несчастного осровитянина еще один корабль - то есть корабль
оказался совершенно цел и был скромным подарком судьбы злополучному
отшельнику, но весь его экипаж, до единого человека, розбился или утонул.
Цитирую дневник:
"Тщательно все обдумав, я вошел в каюту, которая, по всем признакам,
принадлежала капитану - об этом свидетельствовало ее убранство и
богатство отделки. На стенах висело несколько картин в богатых золотых
рамах, одна из них, кисти Феофана Грека, изображала обнаженную нимфу и
сатиров. Судя по всему, картины стоили дорого, но я с горечью подумал,
что в моем положении, их все равно никому не продать, а, стало быть, они
являются для меня бесполезным хламом. На шифоньере красного дерева,
который я впоследствии перетащил в пещеру, стояло несколько книг на
незнакомом языке, по видимому на португальском. Тщательно все обдумав, я
прихватил и их, надеясь со временем изучить язык (забегая вперед, должен
признаться, что сколько бы раз впоследствии я не брался за книги, понять
языка так и не смог. Таким образом, единственной книгой на английском
языке у меня была библия, но читать ее было недосуг). Открыв шифоньер, я
прежде всего увидел полудюжину рубах тонкого голландского полотна,
которые впоследствии мне очень пригодились, и поставец с дюжиной бутылок
хорошего портвейна, который мне немедленно пригодился. Еще в шифоньере
лежал большой мешок с золотыми монетами - соверенами, дублонами, дукатами
и реалами. "Бесполезный хлам! - с горечью подумалось мне, - я отдал бы
тебя весь за бутылку." Однако, тщательно все обдумав, я прихватил эти
деньги с собой."
- Любопытно бы узнать, где они? - быстро спросила фрау Моргенштерн.
- Терпение, фрау, терпение! Терпение, терпение, терпение, терпение и
еще раз - терпение! "В глубине шифоньера стоял небольой ящик, взломав
который, я на минуту лишился дара речи: в нем лежал знаменитый алмаз
"Карбонадо"!
- Где же он? - обретя дар речи, вскрикнула фрау Маргарет. Лорд
Хронь, вздрогнув, вырывается из обьятий морфея и испуганно смотрит на
присутствующих. У леди Елиэабет нижняя челюсть отвисает до ключиц, а
бедняга Питер Счахл заходится в приступе мучительного, нестерпимого
кашля.
Через минуту восстанавливается почтительная тишина и капитан тор-
жественно продолжил:
"Да! Мои глаза не обманывали меня: передо мной лежал знаменитый
алмаз "Карбонадо"! Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва
мог удержать его в одной руке. "Боже мой! - с горечью подумал я, - и
подумать только, что этот алмаз, поисками которого занят весь
цивилизованный мир, достался мне; мне, для которого он является всего
лишь бесполезным хламом!" "Карбонадо"! Алмаз, оцененный в свое время в
пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!"
- Чего, чего? Что за... мандула - осведомился лорд Хронь.
- Мараведи. Такая большая денежная еденица.
- Это сколько ж будет рублей?
- Сколько, сколько... Пятьсот! Золотых! Мараведи... - страстно про-
шептала фрау Моргенштерн.
"Тщательно все обдумав, - продолжал читать капитан, - я решил
прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте вместе с
деньгами..."
- Так где же он сейчас? - тревожно спросила фрау Маргарет.
- Закопан в надежном месте, фрау, - спокойно ответил капитан, отведя
глаза от рукописи.
- И вы не вы не выкопали его из надежного места?
- Бедняга испустил дух не открыв нам тайны. Целый месяц команда
судна вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны,
никакого надежного места мы не обнаружили. Понадобятся усилия большой
группы людей - на мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу
негров. Итак, я продолжаю:
"Ящик, в котором хранился алмаз, заключал в себе еще и обьемистую
рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза, начиная с
его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке..."
Звучит жуткая, тревожная, итальянская лютневая музыка и застывший
в значительной позе капитан заслоняется титром: "Конец первой серии".
* * *
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Высокое возрождение.
"Люди, пришедшие на смену великой эпохи
средневековья, были настолько низки, что
отказали ей в названии культуры."
Г.К.Честертон
"Возрожденческое мирочувствование, поме-
щая человека в онтологическую пустоту, тем
самым обрекает его на пассивность, и в
этой пассивности - образ мира, равно как и
сам человек, рассыпается на взаимоисклю-
чающие точки - мгновения."
П. Флоренский
На следующий день совершенно трезвый и злой Валера Марус, сделав
коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом "Папуаса из
Гондураса".
. . . . . . . . . .
На экране прекрасная Италия в конце периода Великого Возрождения.
Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдельных холмах. Между
желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном.
- Чем более жажду я покоя, тем дольше он бежит от меня. Вот и ныне
предпринял я путь во Флоренцию в надежде отдохнуть от скотства всех
скотов и хуже, чем скотов, обивающих пороги моего повелителя, а пуще
всего этой старой неграмотной скотины Буонаротти, непрестанно клянчащего
у пресветлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки - так что
мне иной раз не перепадало и десятка скудо! Также должен был я на время
скрыться из Рима из-за одного поганого ярыги, рыскающего за мной с
компанией таких же, как он, бандитов - за то, что я очистил Рим от одного
шалопая, братца вышеупомянутого поганого ярыги.
И вот я, распеленав шпагу, с деньгами при себе, выехал ночью во
Флоренцию со своим отличным другом Джулиано, добрым и очень набожным, как
и я, малым, только весьма охочим до чужих женушек и страшным забиякой -
так, что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых - и все по
разным поводам!
Имея спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал
дорогу до Флоренции за веселыми рассказами моего слуги, лучше которых и
свет не знал.
По приезде я не мешкая отправился к великому герцогу Козимо,
покровительствующего всем художникам, и если уж такой проходимец, как
Челлини, при его дворе катается как сыр в масле, сколь же больше почестей
должно полагаться мне?
Обратившись к герцогу с этой и ей подобными речами, я весьма его к
себе склонил, и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я,
недовольный, возразил, что их у меня покуда нет, но как тоько он
предоставит мне деньги, мастерские и место, где приложить силы, как то,
например, расписать что-нибудь, то я немедля явлю ему все свое немалое
мастерство.
Пока обескураженный герцог размышлял, я не переставая хулил его
прихлебателей Челлини и Бандинелли, за здорово живешь получающих до
двухсот и более скудо жалованья, не считая выклянченного сверх того.
- Удивляюсь только, - в завершении произнес я, - почему один из этих
двух отирал не ухлопал до сего дня другого, или "не замочил", как публика
такого рода изьясняется. Вот уж, воистину, получилось бы по писаному:
один гад пожрал другую гадину. Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно
заслужил веревку на шею.
Герцог взял тогда в руки чашу работы названного Бенвенуто Челлини и
сказал: "Да, у Челлини было много неприятностей и в Риме, и в Милане, да
и во Флоренции. Но неужели твой вкус так высок, что эту чашу ты уж не
назовешь работой мастера?
Снисходительно взглянув на чашу, я, кланяясь, так ответил: "Государь
мой, Бенвенуто, бесспорно, мастер первостатейный, но только в одном:
деньги выклянчивать."
Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение
и сто скудо в задаток работы.
Я между тем уже и придумал, как прославить свое имя в этой, надо
сказать, скотской Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем
Джотто Бондоне, чему уж больше двух веков. Работа эта, в свое время по
причине тупости нравов славная, ныне смеха даже недостойна: фигуры как
чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.
Так вот задумал я эти фрески заново переписать, неизмеримо лучшим
манером. Для того, наняв натурщицу, приступил я к рисованию картонов,
чтобы, показав их герцогу, склонить его к переписанию названной капеллы
по моему, в чем виден резон каждому скоту.
На первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя
работа ни в чем не походила на работу этой скотины Джотто. Я рисовал
святую Терезу с моей весьма недурной собой натурщицы - дамой стройной,
цветущей, с блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных
одеждах, едва прикрывающих младые перси.
Работа у меня пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош
собой, и природа моя все время требует своего. Понятно, что я стал
принуждать натурщицу удовлетворять мою природную надобность, но, вместо
того, чтобы принять это за великую честь для себя, мерзавка так стала
орать и сопротивляться, что я склонил ее к плотским утехам с большим
трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмачен и бессилен,
и работа пошла через пень колоду, так что герцог уж устал справляться о
картонах через своего мерзавца мажордома.
На беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно помогавший мне и
в работе, и в обуздании строптивой натурщицы. Наверное, славного малого
пырнул ножом какой-нибудь рогоносец-муж, потому что в честном бою мой
слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.
Приключилась со мной и другая беда. Как-то вечером, когда я
возвращался от герцога, у которого просил денег на продолжение работы, ко
мне подошел какой-то старикашка, и спросил, не я ли тот прославленный
живописец, что прибыл из Рима в эту богом забытую Флоренцию. Приосанясь,
я подтвердил это, как вдруг этот засранец начал что-то брехать и
балаболить комариным голосом, из чего я понял только, что он отец моей
натурщицы. Я велел ему проваливать своей дорогой, но старикашка, совсем
зайдясь или думая меня подлым образом разжалобить, стал брызгать слюной и
плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, даже потрепал его по плечу и
предложил ему пару скудо,но негодяй взьярился и стал грозить "праведным
отмщением".
Я было рассмеялся, представив себе, как этот старикан своими
паучьими ручками бьется со мной на шпагах, но затем сообразил, что у
этого негодяя хватит злости нанять какого-нибудь бандита или подсыпать
мне толченые алмазы через свою мерзавку-дочь.
Поэтому, так как улица была совершенно пуста, мне ничего не
оставалось делать, как выхватить кинжал и ударить старого пройдоху
два-три раза. Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ,
побежал домой, горько скорбя, что негдяй-старикашка вынудил все-таки меня
взять грех на душу своими угрозами.
Однако, как не трудно мне было, картон подвигался, святая Тереза
была уже как живая, хотя мерзавка натурщица вовсе не могла уже принять
тот лукавый и прелестный вид, в котором я изображал святую Терезу, а
напротив, голосила и обливалась слезами; ублажать с ней свою плоть было
иной раз просто неприятно.
В тот день, когда я закончил картон и с облегчением выгнал мерзавку
прочь, герцог в нетерпении сам заявился в мастерскую, и когда увидел этот
мой законченный картон, тотчас развеселился донельзя. Я, чувствуя, что
железо горячо, стал справедливо поносными словами говорить о прихлебателе
Бенвенуто-содомите, сравнивая его убогие поделки со своим картоном - а
ведь на стене фреска получится в пятьдесят раз лучше!
Герцог принужден был согласиться со мной, сказав, что моя работа,
действительно, выше всяких похвал, и он никогда не помышлял ни о чем
подобном. Затем он в моем присутствии приказал мажордому завтра же начать
работу по грунтовке стен в капелле Барди.
Я, весьма довольный, остался размышлять об искусстве, велел слуге
принести мне вина и еды, но не успел я окончить трапезу, как слуга
доложил, что меня хочет видеть капеллан названной капеллы Барди. Понимая
естесственное желание поскорее увидеть картон, который вскоре,
переписанный на стену, будет украшать капеллу, я велел впустить его.
Капеллан вошел, едва пролепетал приветствие и сразу впился глазами в
картон. Я, будучи в отличном расположении духа, на живом примере пояснил
ему различие между мазней средневекового богомаза и ярким, истинным
искусством нового времени. Тогда этот скотина ответил мне, что не все то,
что ярко - лучше, и что моя святая Тереза вызывает только соблазнительные
мысли, а фрески Джотто переполняют скорбной твердостью и вызывают
очистительный полет духа.
К сожалению, вместо того, чтобы приказать вытолкать взашей эту
безграмотную и невежественную скотину, убедившись, что разговаривать с
ним больше не о чем, я снизошел до разговора.
Я сказал, что, видно, он ни ухом, ни рылом не смыслит в искусстве,
раз не знает цену дедовским приемчикам своего мазилки, который и
перспективы-то не понимал. Даже Вазари в своих, впрочем, довольно
скотских жизнеописаниях художников прошлого ничего не мoг о Джотто
сообщить интереснее, чем то, что однажды, выйдя на прогулку, этот мазилка
был сбит с ног свиньей, что всех весьма развеселило.
Но капеллан, меня и не слушал вовсе, все спрашивал, ужели правда,
что герцог разрешил закрасить фрески Джотто. Поняв, что это так и есть,
этот окончательно оскотинившийся скот стал умолять меня отказаться от
замысла, стал хватать меня за одежду и яриться.
Я раз и другой пригрозил ему расквасить рожу и дал хорошего тумака,
а этот скот, тупой, как мужик из Прато, сам вздумал толкать меня, и
бросился к картону, как бы желая попортить. Я опередил его, с силой
толкнув оземь. Но, видно верно говорят: бьешь не по уговору. Я хотел
только оттолкнуть этого говнюка, но он хлопнулся башкой прямо о каменный
пол, и, сколько я его не пинал, больше не шевелился.
Я плюнул и скорее поскакал к герцогу, чтобы не быть опереженным
какими-нибудь отиралами, так и рыщущими, чтобы оклеветать меня.
Нечего скрывать: к герцогу я вошел запыхавшись, весь в пыли,
нетерпение так и билось во мне.
Герцог спросил, чем обьясняется мой столь поспешный визит - уж не
пришел ли я вновь просить денег?
Я горячо подтвердил это предположение и замолчал, не зная, как
приступить к описанию нелепого происшествия, приключившегося со мной.
Герцог рассеяно вертел в руках алмаз такого громадного размера, что
его можно было скорее принять за большой обломок льда.
- Взгляни, кстати, - промолвил он, любуясь алмазом, - видел ли ты
что-нибудь подобное? "Карбонадо" - вот как я решил назвать его.
- Имя пристало иметь бриллианту, но не алмазу. Чтобы полностью
проявилось достоинство камня, его, прежде чем как-нибудь назвать, нужно
обработать.
- Да, разумеется, Бенвенуто завтра же займется им.
Я помолчал, с невыразимой горечью глядя на герцога.
Он посмотрел на меня и, видимо, понял.
- Но ведь, насколько я знаю о тебе, ты не прославлен огранкой
камней, а Бенвенуто признанный мастер.
- Мастер? - в справедливом гневе вскричал я, - как, как вы сказали?
Мастер? О, сколько выиграло б искусство и весь род людской, если б этот
мастер ничем, кроме поножовщины, не занимался! Легко же нынче стало
называться мастером, если уж и Челлини так величают! Но бывают моменты, -
серьезно и нахмурив лоб продолжал я, - когда следует проявить высокий
вкус и вспомнить, что искусство долговечно, а жизнь коротка! Вспомните и
ужаснитесь, что этот "Карбонадо", как вы его назвали, чуть не попал в
руки Бенвенуто!
Я ощущуал себя бесконечно правым, и речь моя лилась свободно и
убедительно. Глаза герцога увлажнились: не говоря и слова, он поймал мою
руку и вложил в нее алмаз.
- Сколько времени тебе понадобится на работу?
- Три дня, мой государь.
- Иди же и не мешкай. В инструментах у тебя, полагаю, недостатка
нет, а деньги ты получишь сполна по окончании работы.
Несколько раздосадованный последней фразой герцога, я вышел в глубо-
кой задумчивости.
Вот так и получается, что чем больше жажду покоя, тем дальше он
бежит от меня.
События жизни замесились так круто, заплелись в такой узел, что
распутать их можно только одним способом, уже не раз испытанным мною -
рубануть и все разорвать.
Речь моя перед герцогом была вполне искренна - уж что что, а то, что
алмаз я смогу обработать лучше Челлини, было бесспорно, а, стало быть,
искусство во всяком случае не осталось внакладе, что главное, ибо: жизнь
коротка, а искусство долговечно.
В выигрыше, можно считать, будет и герцог - ведь ему достанется мой
картон с изображением святой Терезы, вероятно, не менее ценный, чем
карбонадо.
( Звучит лютневая музыка и фигура в плаще исчезает в черноте улиц
Флоренции. Титр: "Конец второй серии". )
. . . . . . . . . .
Любопытно, что Валера Марус связан с алмазами покрепче, чем персо-
нажи телефильма, он ведь умрет из-за алмазов. Поэтому даже ничтожных ис-
торических познаний Валеры хватило, чтобы уловить анахронизм в
изображаемых событиях. Слыхом не слыхивая о знаменитых ювелирах
Ренессанса, он тем не менее знает, что само слово "бриллиант" появилось
только в конце XVII века, а до этого обрабатывать алмазы не умели, что
Валера Марус узнал, когда ходил на курсы повышения квалификации
заточников, желая сдать на пятый разряд. Это был один из периодов его
жизни, когда он начинал новую жизнь: купил брюки, тетрадку, шариковую
ручку и записал все, что успел, из вводной лекции - вот именно о
бриллиантах. Потом он записывал все меньше, и потом ничего не записывал,
да так и перестал ходить, поняв, что на пятый разряд сдавать лучше не
пробовать, а то и четвертого лишат.
А теперь уже поздно, да и что сдавать на пятый разряд теперь ?
Валере уже скоро сорок лет, а до пенсии дожить не надеется, потому что
такая вредная специальность - алмазный заточник. На работе вроде хорошо и
чисто - занавесочки, цветочки; а на самом деле невидимая алмазная пыль
копится в легких, и они каменеют.
Недавно Валере делали операцию на легких, и хирург потом долго ругал
его за то, что об его легкие все скальпели зазубрились.
Алмазному заточнику полагается работать сорок минут, потом на
двадцать минут покидать помещение, а куда идти? На улице стоять? Валера
остается на месте - курит или кемарит, а иногда идет в котельную к своему
приятелю Ивану, но в котельной всегда так пахнет газом, что Валера за
двадцать минут начинает задыхаться.
Валера достал из платяного шкафа сохранившуюся от курсов повы-
шения квалификации тетрадку и стал разглядывать грубые прилежные строки.
Ему сделалось очень тяжело, кажется, лучше и не жить больше. Он
резко выключает телевизор, бубняший про нефтепроводы, подходит к окну -
там снег, темно, идти некуда. Валера понимает, что брага, которую он
поставил, будет готова дня через три, но, конечно, в ней уже сейчас есть
кое-какие градусы.
И ему делается легче.
. . . . . . . . . .
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Смерть незнакомого джентельмена.
На экране все та же столовая в палаццо лорда Хроня (хоть спектакль
ставь по этому авантюрному фильму).
В столовой все те жe, и двое новых, видимо, представленных зрителям
в предыдущей серии ( только веселого капитана нет - может его ликвиди-
ровали за осведомленность? ).
Персонаж Джон Виторган, поверенный лорда Хроня в делах, с лицом,
резким, как топор, с трудом подавляет раздражение:
- Видит Бог, лорд, я не понимаю, зачем нам нужно посвящать в цель
экспедиции хоть кого-нибудь?
- Черт меня побери! - взорвался, весь красный, Мак-Дункель, напыжив-
шись в своем отделаном бранденбурами костюме, - Тысяча чертей! Он не
понимает! Он не понимает, что без вождя шотландец не воин! ( Мак-Дункель
слегка картавит и у него чертыхаться выходит как-то не страшно: чоут меня
побеи ).
- Видит Бог, функции лидера вполне может взять на себя сам лорд
Хронь, - со спокойным, благородным раздражением ответил Виторган, двигая
желваками на скулах.
- Лорд Хронь будет неформальным лидером экспедиции, - устало сказала
фрау Маргарет Моргенштерн, - но необходим и формальный.
- А, чтоб тебя черти побрали! Тысяча чертей! Тысячи диких баранов!
Какой ещe, к чертям собачьим, неформальный лидер? - С лютым бешенством
закричал на фрау Маргарет Мак-Дункель.
- Ну ты и ярыга, видит бог, - спокойно сказал ему Виторган, - что ты
орешь на всех? Ты-то чего хочешь?
- Я ? Я, черт меня побери? Тысяча чертей! Тысяча залпов мне в
задницу! Я хочу, чтобы вы все , черти вас разорви, заткнулись,
заткнулись, заткнули свои пасти и слушали меня!
- Ну, говори, мы тебя слушаем, видит Бог.
Мак-Дункель, еще немного порычав и похрипев, стукнул кулаком по
столу и сказал:
- Нам нужно, черти нас чтоб всех разорвали... То-есть, черт возьми,
я говорю, чтоб, тысяча чертей, тысяча залпов вам в задницу... Черт! -
сбившись с мысли, он грохнул кулаком по столу.
- Если бы Вы, сэр, поменьше чертыхались, Вам удалось бы более связно
изложить свои соображения. - заметила фрау Моргенштерн.
- А? Черт! Учить меня, куроцапка, вздумала? "Если бы, да кабы"?
Накося, выкуси, чтоб у тебя повылазило! Морген фри - нос утри! Молчать
пока зубы торчать! Слушать всем! Нам нужно Мак-Драммондов... Да, черт!
Нам нужно пустить гонцов по всей Горной Шотландии и созвать всех
Мак-Дроммондов, и чтоб собрались все О'Брайены, О'Паньки, распустили
знамена и с грозными песнями спустились с гор, чтобы за ними ехали поэты
вроде О'Хапкина и воспевали их, чтоб, черт побери, они шли, свирепо
печатая шаг, по равнине, выжигая каленым железом гнезда Вигамуров, чтоб,
черт подери... - В восторге вдохновения Мак-Дункель стукнул кулаком по
столу с такой силой, что у лорда Хроня из тарелки выплеснулся весь суп
жульен.
- Все это очень поучительно, сэр, - горько сказала фрау Маргарет, -
но намеченая Вами резня в кланах Горной Шотландии не поможет нам в
поисках алмаза.
- Да, вернемся к обсуждению вопроса об экспедиции к острову, -
по-деловому начал Виторган.
- Давайте пригласим главным Джакоба Кулакина. - неожиданно сказала
славная, но молчаливая и некрасивая леди Елизабет Хронь.
Все недоуменно оглянулись на нее, прикидывая свои соображения. В
наступившей тишине слышно только, как лорд Хронь, с аппетитом чавкая,
хлебает суп жульен.
- Влюбилась? - уточнила фрау Моргенштейн, сузив глаза.
Славная девушка зарделась, как маков цвет.
- Это что ж за Кулакин такой, черт чтоб его взял и разорвал? Это не
из Нью-Гейтских ли Кулакиных, чтоб их всех приподняло да и шлепнуло ?
- Это он, он тут околачивается, - произнес Виторган, двигая желвака-
ми, - знаю этого, видит бог, малого. Из хорошей семьи, но глуп, как папу-
ас.
- Джакоб очень умный! - горячо сказала славная девушка. Изнывая, она
искала нужных доводов, - Скромный... он настоящий аргонавт!
- Что, здорово зашибает? - сочувственно спросил лорд Хронь прерывая
трапезу.
- Сэр, - с раздражением процедил Виторган, - термин "аргонавт" не
имеет настолько прямого отношения к термину "алкоголик", как это вам
представляется.
- Ты дело говори, а не учи ученого!
- Батюшка, да он в рот не берет! - вступилась леди Елизабет.
Лорд Хронь розочарованно пошамкал губами.
- Э-э-э... Вздор! Какой там Кулакин? - спохватилась фрау Морген-
штерн, - поговорим серьезно и закончим это дело. У меня есть на примете
подходящий человек - Монтахью Мак-Кормик.
- Лысый Монтахью? Да ведь это настоящий разбойник, - спокойно отве-
тил Виторган.
- Зато... замечательные внешние данные, - как то странно возразила
фрау Маргарет.
- Причем тут внешние данные? И какие такие у него внешние данные?
Рожа рябая, лысый.
- С лица не воду пить, - быстро парирует фрау Маргарет.
- Ну, видит Бог, это единственный довод. Этот Монтахью такого пошиба
молодец, что его не то что за алмазами - за бутылкой послать нельзя.
- Что ж, тогда я предлагаю кандидатуру Джона Глебба.
- Стой, черт подрал! Джон Глебб? Разве он из Шотландии? Что-то не
помню такого, сто залпов ему в задницу!
- Очевидно, бандит с большой дороги, - двигая желваками, желчно
сказал Виторган, - никакой он не шотландец, а американец. И даже не
американец, а немец. Точнее грузин.
Фрау Маргарет фон Моргенштерн гневно сверкает глазами. Виторган
продолжает что-то раздраженно бубнить, а камера телеоператора неожиданно
переносится на чердак палаццо лорда Хроня, где на полу, приложив ухо к
щели, лежит Лысый Монтахью. Поскольку зритель с ним не знаком, на экране
так и написано: Лысый Монтахью Мак-Кормик.
Щель в потолке столовой, и, соответственно, полу чердака, - мала, и
Монтахью плохо слышно и почти ничего не видно. Он достал нож и начал
расширять щель яростными ударами. С потолка отвалился пласт штукатурки и
упал прямо в тарелку лорда Хроня.
В соответствии с лучшими традициями комедийного жанра весь суп
жульен брызнул в лицо и без того постоянно взбешенного Мак-Дункеля.
Мак-Дункель сидит совершенно неподвижно, плотно сжав зубы и закрыв
глаза. Что с ним сейчас происходит? Я знаю.
Ну, ладно. Лорд Хронь рукой вытащил из тарелки кусок штукатурки и
положил на скатерть. Подумав, взял его и бросил на пол.
- Как там бишь, алконавта твоего? - обратился он к дочери.
- Кулакин, батюшка, Джакоб Кулакин!
Фрау Маргарет, высморкавшись, встала и вышла из столовой, взяв у
полуголого негра факел.
Под жуткую музыку идет по лестнице - навстречу ей блестят желтые
зубы, нож и лысина Монтахью.
- Тебе там не холодно на чердаке? - заботливо спросила фрау Марга-
рет, ежась от ветра, дующего вниз по черной, сырой лестнице.
- Ах ты... - забывшись, в полный голос закричал Лысый Монтахью и она
торопливо прижала руку к ощерившейся пасти.
Он стал что-то торопливо шептать ей, выразительно сжимая кулаки; она
слушала его, клацая зубами и покачивая челюстями, как акула.
Через некоторое время фрау Моргенштерн стала прислушиваться к
чему-то внизу и затем, приподняв подол, сбежала по лестнице, громко стуча
каблуками.
Внезапно сверху послышались другие шаги, и перед Монтахью предстал
пожилой - лет сорока восьми - мужчина среднего роста, неброско, но со
вкусом одетый в темно-синий камзол с длинными манжетами, высокие морские
сапоги с опущенными изящьными отворотами, черно-серый плащ, гармонирующий
с камзолом. Приглушенной белизны парик венчал чело незнакомца (треуголь-
ную шляпу он держал в руке). Незнакомый джентельмен имел несколько
грузное, но умное лицо, проницательные грустные глаза, но скорбно сжатый
рот.
Лысый Монтахью выхватил из широкого накладного кармана револьвер и в
упор выстрелил - незнакомый джентельмен, не проронив ни звука, замертво
упал и покатился по лестнице, так и не успев сделаться персонажем
телефильма.
Да, сэр, да! таковы жестокие законы реализма - в каком-нибудь
поверхностном авантюрном повествовании с героем ничего, ничегошеньки
смертельного до самого конца не случиться. А я вынужден расстаться с
этим, может быть самым любимым и тщательно продуманным персонажем сразу
(хотя бы все дальше пошло через пень-колоду).
Да, правильно сказано: телефильм - это прямое отражение окружающей
нас действительности в высокохудожественных образах.
Нет, даже: телефильм - это прямое отражение окружающей нас
действительности в высокохудожественных образах.
И даже гораздо круче.
. . . . . . . . . . .
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
"Вера в Индии языческая. Индусы верят в
солнце, месяц, звезды, в коров, в болванов
и во всякую гадину."
( Российского унтер-офицера Ефремова,
ныне коллежского ассесора, странство-
вания и приключения.)
"До них наконец дошло, что путешествие их
опаснее, чем они воображали, и даже если
они преодолеют все трудности, в конце пути
их ждет дракон."
Д.Р.Толкин
"- Что это, Бэрримор?
- Это дабб, с-с-сэр..."
Б.Б.Гребенщиков
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Это дабб, с-с-сэр...
"Ровным ветром дышит океан.
А за ним диковинные страны.
И никто не видел этих стран..."
А.Макаревич
"Я, как вы успели заметить, люблю, чтобы
страницы моих книг были до отказа запол-
нены событиями, и за ваши деньги выдаю их
вам не скупясь."
У.Теккерей
. . . . . . . . . . .
Тут ударил страшный мороз. Газеты с вполне идиотским энтузиазмом
информировали что "Январь разгулялся!" " Вот так морозец!" - радостно
сообщал синоптик, - давно Европейская часть СССР не видала такого
морозца!"
Видимо, воодушевление обьяснялось тем, что надеялись на рекорд - на
самую холодную зиму за столько-то лет. И рекорды местами случались."Самая
низкая температура, абсолютный минимум для данныйх мест зафиксированн
сегодня в Курске, Орле, Воронеже",- говорил по всем трем программам
синоптик, надменный от сознания значительности своей профессии.
Люди ошалели от холода, особенно выигрышного от того, что транспорт
наполовину встал и до работы нужно было добираться часами. Чтобы
население не грелось от электрических печей и нагревателей, злектричество
в нерабочие часы отключали - пять минут свет и на пол-часа , на час
отключат.
Валера Марус, как и весь рабочий люд, восстанавливал свою рабочую
силу во тьме и холоде, не жрамши, пробавляясь пяитиминуиными телепередачь
и недодержанной от холода брагой.
Он лежал на раскладушке, одетый как на улице, только без ботинок,
накрывшись одеялом. Одеяло уже было сплошь покрыто розовыми пятнами от
браги, которую Валера делал из томатной пасты, - трудно пить из
трехлитровой банки ледяную жидкость лежа, дрожа от холода, при свете
новогодней свечки.
Иногда в комнате вспыхивал свет, всхрапывал холодильник, и, как
внезапный взрыв хорошей, настоящей жизни, оживали звуки и образы
чудо- машины телевизора:
...проезжая мимо домиков, Джакоб Кулакин тихонько приподнял
занавеску и выглянул из кэба. Мрамалад стоял у калитки, подпирая забор.
Это было знаком того, что пока все обстоит благополучно.
( титр на экране: "Мрамалад арап, друг степей и пустынь." )
Джакоб осторожно приотворил дверцу, выскочил из кэба и опрометью
перебежал улицу, не обращая внимания на свист бича и гневный крик
кэбмена. Сбив с ног опешившего прохожего, Кулакин перемахнул через забор.
Мрамалад внимательно оглядел улицу, подождал, пока чертыхающийся
прохожий отправится восвояси, и вошел через калитку во двор.
Джакоб стоял в саду и смотрел в щель забора.
- Никого? - задыхаясь спросил он у Мрамалада.
Арап, друг степей и пустынь, могучей рукой поскреб затылок.
- Да кому ж там быть, сэр? Нет никого.
- Молчи, дурак! - громким шепотом вскрикнул Джакоб и испуганно впил-
ся глазами в щель.
. . . . . . . . . . .
Но тут свет гаснет, телевизор издает стон и последнюю брызгу света.
Спокойно стоит холодильник, который, впрочем, по такой погоде можно было
и не включать. Из достижений цивилизации, с такими жертвами рожденной и
поддерживаемой, Валере остается только первобытный и странный на вкус
напиток.
И так каждый вечер из кромешной, холодной мглы выныривал сияющий
полнокровной жизнью кусок.
. . . . . . . . . . .
- Бедняга! Морской воздух окончательно погубит его... - тихо сказал
Джакоб леди Елизабет.
Славная девушка полными слез глазами посмотрела на заходящегося в
лютом, нестерпимом кашле Питера Счахла. Он кашлял в тонкий батистовый
платок, смотрел в него, расправлял и дрожащей рукой махал оставшимся на
берегу.
Те голосили и заламывали руки.
- Он умрет на чужбине... его зароют где-нибудь под пальмой... -
продолжал Джакоб замогильным голосом.
- Боже! Как ты умеешь быть жесток! - прокричала леди Елизабет и
стремглав сбежала со шкафута.
Mатросы еще быстрее завертели кабестаны, и клюзы с чавканьем втянули
якоря.
Провожающие махали руками и выкрикивали благие пожелания.
- Сэр, - обратился Кулакин к стоявшему рядом Мак-Дункелю, - отчего я
не вижу на полубе лорд Хроня? Не знаете ли Вы, где он?
- А? Чтоб я был проклят!- В кормовой рубке, тысяча чертей!
- Но что он там делает?
- Ах ты... черт! Пятьсот залпов тебе в задницу! Что можно делать в
кормовой рубке? Его там кормят!
Шхуна медленно отвалила от причала.
. . . . . . . . . . .
Джакоб вышел на палубу, сжимая в потном кулаке бумажку с
координатами острова
Свежий ветер дунул ему в лицо: синее море, надутые бугры парусов,
нежаркое солнце, просвечивающее сквозь них.
Леди Елизабет, улыбаясь, подошла к Джакобу. Свежий морской воздух
был ей явно на пользу: глаза светились, рожа масляна.
Матросы весело перебрасывались солеными словечками, напрерывно
брасопили реи и уваливались на румб-другой.
- Вот лихие ребята! - вскричала леди Елизабет, хлопая матросам в
ладоши, - настоящие морские волы!
- Да, - гордо сказал Джакоб, - молодцы один к одному, как стадо ба-
ранов!
Kулакин обвел сияющим взглядом безбрежную гладь океана с торчащими
там-сям буревесиниками, глотнул полной грудью крепкого морского воздуха.
Его душу обуревала жажда приключений. И точно: вот они, на его жопу.
. . . . . . . . . . .
Сражение становилось все ожесточеннее и ожесточеннее. Глухой гул
канонады изредка нарушался перезвоном корабельных склянок.
Бриг подошел на милю(+), походил там, затем подошел на пять
кабельтовых(++), развернулся в мертвый курсовой угол и дал залп бранд-
скугелями из всех боковых канонад; казалось, все кончено, но нет, пронес-
ло.
. . . . . . . . . . .
Вдруг на палубу упала чугунная бомба, начиненная порохом. Она шипела
и бешено вращалась. Все бросились врссыпную, кроме друга степей и пустынь
Мрамалада, который спокойно положил бомбу на одну ладонь и другой при-
хлопнул.
Бомба брякнула и сломалась.
Дружный вздох облегчения вырвался из всех грудей.
. . . . . . . . . . .
Джакоб с отчаяньем взглянул на барометр, барометр показывал двадцать
восемь целых и восемьдесят две сотых.
- Отдай снасти и трави! - бешенно закричал Кулакин, - больше ждать
нельзя! Где лорд Хронь, наконец. Опять в кормовой рубке?
С шлюпбалок на полубаке осторожно спустили шлюпку, но она вошла
носом в волну и, растеряв все банки и полбанки, утонула.
Мокрые как мыши матросы работали молча.
С траверза набежала волна, перевалила через фальшборт и Кулакина с
силой хлопнуло о шкафут. Джакоб сжал зубы и, перепрыгивая через обломки
такелажа, побежал в кормовую рубку.
. . . . . . . . . . .
_________________________________________
(+) миля(морская) - десять кабельтовых. 1609 мемтров
(++) кабельтов - десятая часть мили.
- Ваше здоровье! - прервал Джакоба лорд Хронь, поднимая стакан.
- Его заменили, поймите наконец! Заменили!
- У нас незаменимых нет, - ответствовал лорд Храм Хронь, отправляя в
рот плавленный сырок.
- Лорд, у нас считанные минуты!
Лорд Хронь не стал особенно напрягать свой ум.
- Все сказал? - мрачно спросил он.
Кулакин утер пот со лба, отчаявшись что-нибудь обьяснить.
- Ну, а теперь я скажу,- продолжал лорд в медленно разбуженном
гневе, - хочешь выпить - вот тебе стакан, а нет - так вот тебе Бог, а вот
порог! Могу я, наконец, хоть раз в жизни выпить спокойно!
В ярости он так сильно плюнул, что, попав в стакан, разбил его. На
палубе послышался угрожающий рык.
Кулакин, заламывая руки, выскочил и задрал голову: на фоне дымного
неба ослепительно пылали трюмсели. От них занялись стаксели и крюйсели.
Джакоб, раскрыв рот, следил за пожаром, но тут его трахнуло по башке
крюйс-стеньгой, он ссыпался с лестницы на полуют и больше уже ничего не
помнил и ни о чем не волновался.
. . . . . . . . . . .
Матросы, как стадо баранов, с безразличным видом ждали, когда можно
будет отвязывать шлюпку, в которой уже сидел Мрамалад, всклокоченный Мак-
Дункель и двигающий желваками Виторган. Они молча, напряженно ждали конца
переговоров. Шлюпку здорово мотало и било о борт шхуны.
- Однако вы авантюристка, фрау Маргарет! - горько сказал Джакоб.
- Станешь тут авантюристкой.
Джакоб в бессильном гневе оглянулся вокруг, хотя перебинтованная
голова сильно стесняла движения - кроме прижавшейся к нему леди Елизабет,
его окружали сплошь жестокие, непроницаемые лица.
- А ну вас всех в задницу, гады! Сволочи! - вскрикнул Джакоб Кулакин
с великой обидой.
- А ты нас не сволочи! - хмуро отозвался Лысый Монтахью.
- Гады, гады вы все!
Mонтахью посопел, не зная что сказать, и, махнув рукой, поковылял на
шкафут.
- Бог терпел и нам велел! - неожиданно брякнул лорд Хронь, покачива-
ясь.
- Вы отменно любезны, мой дивный гений! - с несвойственной ему
иронией сказал Джакоб и резко повернувшись, стал спускаться в шлюпку.
- Чахоточного не забудь! - крикнул с шкафута Лысый Монтахью,
указывая на барахтающегося в ледяной воде Питера Счахла - никто до сих
пор не обратил внимания, что при абордаже он свалился в воду и барахтался
там уже час. Бедняга был так плох, что казалось, его не стоит и
вытаскивать - гуманнее тюкнуть легонько веслышком по голове.
Но жалостливый и верный друг степей и пустынь Мрамалад могучей рукой
поднял беднягу за шиворот, как следует встряхнул и усадил на скамейку.
Жестоко кашляющий Питер, дрожа, достал из кармана платок и уткнулся в
него.
- Садись, Джакоб... - тихо, сочувственно сказал Виторган спустивше-
муся Кулакину.
- Кому Джакоб, а кому мистер Кулакин! - скрипя зубами, не в силах
победить раздражение, вскричал Джакоб с такой силой, что Мак-Дункель
испуганно вздрогнул.
Mатросы вверху осклабились в дурацких ухмылках.
- И это говоришь мне ты! Ты, товарищ по несчастью!
- Тамбовский волк тебе товарищ! - заорал Кулакин и, сплюнув, стал
грозить кулаком работающим на палубе матросам.
. . . . . . . . . . .
Mрамалад прыгнул в воду и втянул шлюпку на берег.
Они осторожно вышли на сушу и оглянулись. Мрачные скалы громоздились
над их головами. Леди Елизабет сжала губы, чтобы не расплакаться, и при-
жалась к Джакобу. Питер Счахл, на котором еще не вполне просохла одежда,
изо всех сил кашлянул и зашарил зашарил по карманам.
Мак-Дункель свирепо оглядел его и сказал:
- Ну, черт меня совсем подери! Чтоб черт...
В этот момент от нависшей над ними скалы отделилась верхушка
(вероятно, от кашля бедняги Питера), бесшумно брякнулась на песок,
прокатилась по Мак-Дункелю и с плеском остановилась в море.
Доктор бросился на помощь, подбежал к мокрому месту, оставшемуся от
бедняги (в данном случае Мак-Дункеля), осмотрел его и был вынужден при-
знать, что медицина в данном случае бессильна.
Все застыли на месте от неожиданности.
- Боже! - прошептала леди Елизабет, - не зря он был так раздражите-
лен в последнее время. Бедный, бедный Мак-Дункель, чуял свою гибель!
Виторган снял шапку и молча задвигал желваками.
. . . . . . . . . . .
Негры со счастливыми лицами стучали в тамтамы и непрерывно плясали.
Бандиты, выжидая, стояли за кучами скорлупы и семечек, громоздящими-
ся вокруг убогой деревни.
Выждав, бандиты с зловещими криками бросились на веселившихся черно-
кожих. Те, охваченные ужасом, повалились наземь и уткнулись лицами в ко-
журу и скорлупу.
В несколько минут операция по захвату негров была закончена - их
грубо поднимали с земли и по одному заталкивали в загон для скота.
Только там несчастные чернокожие начинали понимать, что их постигла
беда. Но, увы, было слишком поздно.
- В путь! - вскричал Лысый Монтахью, шелкая бичем, - Не будь я Лысый
Монтахью, если через неделю мы не выйдем к устью реки!
Джон Глэбб, широко осклабясь, щелкнул зажигалкой.
. . . . . . . . . . .
Негров грубо согнали к роднику, где им дали выпить по глотку
отврвтительной тухлой воды и съесть по пол-пол-плошки отвратительного
жмыхового суррогата.
В кустах защелкали выстрелы - это Джон Глэбб добивал злополучных
чернокожих, искусанных тиграми и изнасилованных осьминогими семихуями.
Монтахью, морщась, разглядывал серые, изможденные лица несчастных,
оставшихся в живых - в живых осталось не более половины.
- Ладно, - сказал, наконец, Монтахью, постукивая себя стеком, -
хватит и этих...
. . . . . . . . . . .
...Наконец чистые простыни! Джакоб некоторое время лежал спокойно,
но затем, плотски возжелав, чертыхаясь поднялся и наощупь разыскал дверь
в комнату леди Елизабет.
Нащупав постель, он полез под одеяло и замер, отпрянув - простыня
была совершенно мокра от слез!
Напрасно леди Елизабет отговаривалась тем, что она, мол, только
высморкалась - Кулакин понял, что его возлюбленная плакала.
- Что ты? - нетерпеливо спросил он.
Леди Елизабет обвила его шею руками, ее мокрое лицо уткнулось ему в
плечо.
- Отец... как он мог?
- Ну... ладно... потом... догоним... - торопливо сказал Джакоб,
поглощенный более проходящем в нем сперматогенезом, нежели несчастьем
подруги.
- Отец, - рыдая говорила леди Елизабет, - он был такой хороший,
добрый! Как он мог так поступить с нами!
За стенкой, со стоном отхаркиваясь, надрывно закащлял бедняга Питер
Счахл.
- Эх...мне бы твои заботы! - Джакоб раздраженно отпрянул от липкого
лица подруги.
- Джакоб! - послышался в темноте коридора встревоженный голос
Виторгана и шум опрокидывающихся стульев, - Джакоб, где ты? Иди сюда! Что
случилось? Кто это там кашляет?
Кулакин, горько усмехнувшись, провел рукой по вздрагивающим плечам
возлюбленной и, встав, со всего маху налетел на несгораемый шкаф.
- Черт! - вскричал он.
- Что случилось? - испуганно прошептала леди Елизабет.
- Да ничего... Об шкаф треснулся...
. . . . . . . . . . .
...Но больше всего адская тропическая жара досаждала самому лорду
Хроню. Он сидел под деревом совершенно опухший от пива, и невразумительно
лопотал.
Лысый Монтахью, подтянутый и невозмутимый, в ослепительно начищенных
кожаных крагах, расхаживал по разработкам, постукивая себя стеком.
Негры ритмично поднимали в воздух блестящие на солнце мотыги и с
уханьем вонзали в землю.
Подойдя к раскидистой папайе у самой горы, Монтахью пристально
вгляделся в синюю тень и визгливо крикнул:
- Нгава!
Потное, сонное лицо чернокожего высунулось на солнце.
- Нгава! Почему не работай черная скотина?
Негр встал, пряча масляные глаза и почесываясь.
- Моя пуза гуляй, масса. Нажралась вшивая пойла.
Монтахью, постукивая себя стеком, жестко сказал:
- Твой врет, черномазый! Вас кормят отлично! Запомни, Нгава: если
негр работай много-много - хорошо, я давай ему сытная жратва, сытная
пойла, жри папайю до отвала. Если мала-мала - плохо, убивай черномазая
скотина вымбовкой. Поняла моя?
- Да, масса Мандахуй...
. . . . . . . . . . .
...Где Хронь? Где этот несчастный хрыч?
Он под деревом сидит,
По турецки говорит...
. . . . . . . . . . .
...Однако бедняга не успел отдышаться, как снова забахали выстрелы.
Зажав платком простреленную грудь, Питер Счахл, отчаянно кашляя,
быстро побежал в гору.
. . . . . . . . . . .
Дверь раскрылась и связанного Джакоба ввели в кубрик. Сидящий там
человек поднял голову и долго вглядывался в Кулакина, злорадно ухмыляясь.
- Знаешь кто я? - наконец спросил он.
- Нет, не имею чести, - ответил пленник.
- Я Окаянный Джильберт!
После многозначительной паузы Окаянный Джильберт хлопнул кулаком по
столу:
- Слыхал про Окаянного Джильберта?!!
Джакоб спокойно молчал.
- Смекнул с кем дело имеешь?!! С Окаянным Джильбертом!
Окаянный Джильберт, видимо, высоко ценил свое прозвище.
- Сэр Окаянный Джильберт, не сочтите за труд выслушать...
- Стой! Ты как меня назвал?!!
- Сэр, вы представились мне, и я позволил себе...
- Стой! Запомни: здесь говорю и спрашиваю я! Понял? Я...
- Окаянный Джильберт... - невольно добавил пленник.
. . . . . . . . . . .
Андрей Миронов в костюме католического священника, воздев очи долу,
подпрыгивает и поет:
Обрати внимание
На мои страдания!
Умерь мою страсть,
Окажи милость!
То-ло-ли-ло-ли-ло-ло!
( Это, видимо, Валера включил не "Папуаса из Гондураса", а другой
исторический телефильм - из парижской жизни. )
. . . . . . . . . . .
- ...Надо спасать беднягу, а то скальп снимут! - шепотом сказал
Джакоб.
Виторган поднял голову и посмотрел на него.
- Ну, чего смотришь? Встал и пошел!
- Убьют ведь...
- А что, лучше если меня убьют? Или, может Лизавета пойдет? Иди, я
прикрою.
Виторган подвигал желваками, плюнул, энергично встал и пошел. Дойдя
до середины луга он остановился и как-то жалостно, беспомощьно оглянулся
на Джакоба. В эту же секунду послышался тягучий звон.
Как неловко, в затмении умирает человек, пронзенный стрелой! Она
вошла в него сзади, зазубренная, геральдически-отрешенная и не убила
насмерть, а непоправимо ранила.
Вся жизнь позади, человек ощущает себя лишь продолженим тягостного
пения стрелы. Он, не смея упасть даже на колени, страшится дотронуться до
красного клюва стрелы, слабыми руками расстегивая камзол.
Последним напряжением он удерживает равновесие, стоя посреди потного
зеленого луга.
Стрела указывает на его дрожащее тело и спереди и сзади.
Виторган упал навзничь и почувствовал стрелой строгое подталкивание
земли, и уже чуть различимый красный клюв ринулся на небо...
( Валере делается не по себе - как-то эта сцена выпадает из
телефильма; или во время сьемок по-настоящему ухлопали Виторгана? )
. . . . . . . . . . .
- Кто это? - вскричала леди Елизабет, на скаку хватая Джакоба за
руку.
Джакоб вгляделся в пыль. Там на обочине дороги, неподвижно сидел
человек, одетый во все белое.
- А! - сказал Джакоб, - знаю этого. Бхалтда.
- Индеец, что ли?
- Индиец.
- Откуда здесь индийцы? Здесь индейцы живут.
- А кто их разберет. Чучмеки тут живут...
Бхалтда, приветствуя путников, прижал руки к груди и встал, наклонив
умотанную в белое тряпье голову.
- Бхалтда! - закричал Джакоб, поравнявщись с индийцем, - видел
Монтахью? Говори!
- Видел, сагиб. Езжай другой дорогой - Монтахью подпилил сегодня
мост через Большой Каньон.
- Ты сам это видел? - спросила леди Елизабет, порывисто дыша.
- Да, Мэм-сагиб.
- И что... здорово подпилил? - озадаченно осведомился Джакоб.
- Пеший воин не проложит по этому мосту тропу.
Джакоб удрученно взглянул в сторону удаляющейся кареты, нахмурившись
стегнул скакуна и помчался сквозь пыль. Леди Елизабет, строя индийцу
глазки, помчалась за Джакобом.
- Ну, если соврал!... - скрипя зубами, прокричал ей Кулакин, - шкуру
спущу с индуса пархатого!
- Но как же мы проедем, Джакоб?
Джакоб Кулакин хмуро молчал, напряженно вглядываясь в даль. Там уже
разворачивалась грандиозная панорама Большого каньона.
Питер Счахл высунулся из окна кареты и, кашляя, восторженно указал
всадникам на отвесные рыжие скалы, мерцающие в дымном мареве. Показался
мост.
- Но, милый, пора сворачивать!
- Не так страшен черт, как его малюют, - процедил Джакоб.
- Джакоб!
- Ну, что? Что "Джакоб"? Я уже тридцать лет Джакоб! Молчи, Лизабета!
Ветер свистел в ушах. Леди Елизабета, крича, тщилась нагнать Джакоба
Кулакина, бесстрашно пришпоривающего скакуна.
Карета с грохотом въехала на мост, и он тотчас развалился.
Джакоб поднял коня на дыбы перед раскрывшейся бездной. Кони,
попятясь, смотрели красными, косыми глазами на медленное падение обломков
маста и кареты вниз, к переливающейся на солнце нитке Колорадо.
Там и сям на поверхности реки показались сверкающие розочки
всплесков.
Только когда грохот затих, совершенно белая от ужаса леди Елизабет
прошептала:
- О боже... Бедный Питер...
- Черт побери! - вскричал красный как пион Джакоб, - индус оказался
прав! Так я и думал!
- О боже... Джакоб, но почему ты решился ехать по этому мосту?
- Черт побери! Каррамба! Все, как-то думал, обойдется...
- О, как ты непредусмотрителен!
- Молчи, Лизабета! Не трави душу...
Путники спешились. Скакуны принялись щипать чаппораль, леди Елизабет
стала собирать цветы и грибы. Джакоб сел на пень и наморщил лоб.
- Итак, - сказал он, подумав,- мы остались без кареты, без бедняги
Питера, что еще хуже... впрочем, на всех карет не напасешся, а бедняга
все-равно долго не протянул бы. Одна ты у меня осталась, Лизабета... И
черт меня побери, если я знаю, что теперь делать! - он в ярости вскочил.
- Лизабета!
Леди Елизабет грустно посмотрела на Джакоба Кулакина.
- Лизабета! Вперед!
. . . . . . . . . . .
Мрамалад остановился как вкопанный: ноги на ширине плеч, чуть согну-
ты, руки будто держат перед грудью стекло.
Громадная толпа индейцев, гикая, свистя и улюлюкая, опрометью бежала
на него со всех сторон.
Мрамалад встречал их короткими ударами по морде. Индейцы валились с
ног и начинали ползать по траве, как младенцы.
Для Мрамалада особенно удобны были набегающие на него сзади, этих он
не оглядываясь хватал и перебрасывал через себя вперед, сшибая заодно
троих-четверых набегающих спереди. Таким образом без особенного
напряжения Мрамалад действует минут десять, никого, однако, не зашибая
насмерть.
Наконец очередь доходит до самого главного индейца, такого же
сильного и отважного как Мрамалад. Индеец Мрамаладу стукнул в морду,
Мрамалад стукнул индейцу в морду. Индеец Мрамалада три раза стукнул в
морду, и Мрамалад три раза индейца.
Через десять минут вконец замордованный главный индеец предлагает
мир.
Mрамалад, видя, что нейтрализовал дурное влияние Лысого Монтахью,
братается с главным индейцем; но тут один самый подлый индеец со зверской
мордой поднимается из травы и метко бросает в Мрамалада нож.
. . . . . . . . . . .
Часто останавливаясь от рыданий, Джакоб большими красными буквами
написал на перекладине креста: "Леди Елизабет Джамбаттиста Хронь. Спи
спокойно, дорогая подруга. Клянусь тебе..." - но больше на перекладине не
было места. Некоторое время Кулакин стоял молча, утирая слезы и ежась от
ледяного ветра, дующего с Атлантики.
Неожиданно за его спиной послышался надрывный кашель. В страшном
ужасе Джакоб оглянулся и окаменел: действительно, перед ним стоял бедняга
Питер Счахл, живой и невредимый.
Джакоб протянул руку и потрогал беднягу. Тот разразился приступом
жесточайшего кашля.
- А... разве ты... не упал тогда с каретой?
- Упал...- еле смог сказать Питер сквозь приступ надрывного кашля.
- Так, понятно... Ну, и?
- И ничего. Отлежался...
. . . . . . . . . . .
Княгиня некоторое время молча ходила взад-вперед, искоса поглядывая
на него.
Свет свечей колыхался от сквозняка и ркрашивал в желтый цвет белые,
сплошь покрытые инеем, окна.
- Вы не похожи на русского, - задумчиво сказала княгиня.
- Вы правы, княгиня. Я папуас.
. . . . . . . . . . .
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Глава ужасов о том, как масоны чуть не погубили кочегара.
"Чудеса в наше время случаются только поганые"
А. и Б. Стругацкие
Трудно, конечно, смотреть телевизор такими неравноценными кусочками,
но в общем все понятно. Тем более, что когда Валера приезжал на работу,
он расспрашивал о содержании пропущенных кусков телефильма у своего
приятеля Ивана, кочегара.
Иван парень грамотный, и как многие кочегары - начитанный, но тоже
не дослужился до пятого разряда, потому как он такой раздраженный на
судьбу, что его все, где могут, затирают и втаптывают в говнище.
Иван глубоко презирал телефильм, но из злости смотрел, ничего не
пропуская. Телефильм "создан", как он с невыразимой ненавистью говорит,
по мотивам "Наследника из Калькутты".
( Это подозревают многие телезрители, поэтому кратко расскажу о
знаменитом романе Штильмарка и Василевского "Наследник из Калькаутты".
Книга написана тяжелым, липким языком и повествует о непрекращающейся
погоне героев времен героического капитализма друг за другом - по Европе,
Азии, Африке, Америке, по разным океанам и т. д. ( особенный шик
заключается в том, что одно из немногих мест, где герои не появляются -
это Калькутта). Цель этой нудной погони очень невнятна, непонятно и то,
почему героев мотает то на один, то на другой конец земного шара.
Описание погони прерывается не относящимися к сюжету экскурсами в далекое
прошлое. Лейтмотивом книги является описание какого-то острова, на
который все персонажи по необьяснимой причине регулярно наведываются и
околачиваются там, пока не наступит время пускаться в погоню. Насколько я
помню, к концу книги все герои, даже разных национальностей, оказываются
друг другу кузенами, братьями или детьми и вчистую истребляются друг
другом, пограничниками, пиратами, разбойниками, алькальдами, таможен-
никами, работорговцами, неграми, индейцами, обитателями необитаемых
островов и регулярными войсками. Книга приятно оформлена, оценивается на
рынке в 60 - 70 рублей и предназначена, видимо, для слабоумных.
Почитатели книги говорят, что она учит их мужеству и находчивости, а один
книжный маклак заявил мне, что она "учит его любить жизнь"! Словом, книга
является одной из лучших в этом роде, но слабо напоминает четко
мотивированного и пронизанного причинно-следственными связями "Папуаса
из Гондураса". )
Но Иван интеллигент, пишет авангардные стихи, и поэтому люто
ненавидит и валит в одну кучу и "Наследника из Калькутты", и "Папуаса из
Гондураса", которые, по его определению, являются "масонскими штучками".
К масонству Иван особенно нетерпим и считает это страшное гипотетическое
явление источником всех общественных и своих личных невзгод. Валеру
Маруса он, в целом, масоном не считал и поэтому был к нему снисходителен,
разрешал целыми днями греться у себя в котельной.
Я потому про этого Ивана так подробно говорю: дело в том, что Валера
рассказал ему нехитрый рецепт изготовления браги из томатной пасты, и в
воскресенье, когда мороз как раз ослаб, Иван заехал к Валере попробовать,
что за брага получается.
У Валеры совсем поспела пятилитровая банка, они сели и сразу стали
пробовать. Иван некоторое время чувствовал себя неловко, уж больно убогая
оказалась обстановка, он даже не ожидал.
Валера, наоборот, был приятно взволнован и оживлен, потому что надо
же молодец какой - такую брагу хорошую сделал.
- Ну что, Иван, хорошая бражка?
- Да ничего, только страшная какая: красная.
- Ну и что, что красная?
- А вот осадок какой красный.
- Ну, не хочешь, так можно через марлю процедить. А я прямо с осад-
ком пью. А забирает зато здорово, как-то по особенному.
- Я что-то не чувствую.
- Погоди, скоро почувствуешь. Я ее еще маленькой укрепил.
- Ну не дурак ли ты, Валера? Я к нему специально еду брагу пробо-
вать, а он туда водку влил! Водку-то лучше бы отдельно выпили!
- Нет, Иван, так гораздо лучше, и ты так делай. Я вино, брaгу больше
люблю. Водку выпил и хлоп, все. А тут сидишь, пьешь.
- Чего ты говорил - у тебя электричества нет?
- Так сегодня потеплело, электричество больше не отключают. Жалко,
сегодня как раз "Папуаса из Гондураса" не показывают - воскресенье.
- Да ну его в жопу, я его вообще больше смотреть не буду. Такое
говно телефильм! Мне только один момент понравился.
- Это про что?
- Про мушкетеров смотрел серию? Ну, история этого алмаза дурацкого?
- Нет, Иван, не видел я. В гости я ходил. Ты расскажи. Я только про
Высокое Возрождение видел, а следующую не смотрел. Что там было?
- Ну и правильно, что не видел - такая блевота, хоть плачь. Ну, про
д"Артаньяна и Блеза Паскаля. Ты хоть слышал про Паскаля?
- Слышал чего-то.
- Эх, Валера, тростник ты мыслящий. Ну там короче, д"Артаньян ради
карьеры у Паскаля невесту увел, потом его шпагой проткнул и веселую песню
спел. Тьфу ты,"Что за рыцарь без удачи!" Но один момент хороший, ничего
не скажешь. Там кардинал спрашивает у этого мужика:
- Он один?
Тот ему: Нет, ваше преосвященство.
- Двое?
- Нет, ваше преосвященство.
- Трое?
- Нет, ваше преосвященство.
- Четверо?
- Нет, ваше преосвященство.
- Пятеро?
- Нет, ваше преосвященство.
- Шестеро?
- Нет, ваше преосвященство.
- Сколько же?
- Семеро, ваше преосвященство.
( Я могу обьяснить, почему Ивану понравился этот диалог: он сильно
напоминает собственные авангардные стихотворения Ивана.
Вот парочка для образца:
Все пройдет
"О, как мало осталось!.."
Девять.
Восемь.
Семь.
Шесть.
Пять.
Четыре.
Три.
Два.
Рубль.
Возрождение ценой утраты
Воодин.
Водва.
Вотри.
Вочетыре.
Вопять.
Вошесть.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот такие стихи пишет Иван, только я чего боюсь: если уж чего назы-
вать масонским явлением, то не такие ли стихотворения в первую очередь? )
- Хочешь, телевизор включим? - предложил Валера.
- Да ну его в жопу!
- А чувствуешь, забирает бражка?
- Подумать только, - сказал Иван, вдруг задумавшись, - мы так давно
смотрим телевидение, что уже отвыкли от нормальных, не порченых им,
людей...
- Да, а тебя разве не забрало?
- Это тебя на старые дрожжи забирает.
- Слушай, я как раз анекдот вспомнил.
- Только, ради бога, не похабный!
- Да нет, я как раз не похабный вспомнил. Это, значит, мужик один -
пошел на улицу. Вышел, значит, идет, идет, на руку смотрит. (пауза) Нет!
Вспомнил. Мужик, значит, утром проснулся... (пауза) Да! А у него жена
была. Ну вот жена утром встает и выходит на улицу... Идет, идет...(пауза)
Ну, ушла на работу, значит совсем. А мужик утром встает, (Валера говорит
таинственно, с отчаянной жестикуляцией ) смотрит в одну комнату - нет
жены, смотрит в другую - нет жены, смотрит в третью - нет жены...(пауза)
смотрит на кухню - нет жены, смотрит в ванную - нет жены...(пауза)
- Смотрит в туалет - нет жены, - дополнил рассказ Иван.
- Ну пошел, идет, и раз: на руку посмотрел! Нет...(пауза) Да!
Вспомнил! Ну, мужик в холодильник. Достает колбасу, сыр, там, хлеб и
бутылку! ( Торжественно ) Поллитра! Водку, значит, выпил! И пошел на
улицу. Идет и на руку смотрит... (пауза) ... Навстречу парень идет и
закурить спрашивает... Нет! Во! Вспомнил! Мужик часы-то дома забыл! А
навстречу парень идет! А часов-то нет! Парень спрашивает закурить и на
часы смотрит, и спрашивает: сколько времени? А мужик на руку посмотрел,
смотрит - нет часов! А парень-то все понял и убежал. А мужик за ним,
значит... (пауза) Да! И часы-то отоброл и пошел домой. А уже ночь,
значит, темно! Прищел домой, жена спрашивает: Где часы? А мужик говорит:
Вот они. А жена тогда и говорит: Эх ты, вот часы-то на столе лежат.
- Ты свои масонские анекдотики брось! - хмуро заметил Иван.
- Нет я просто забыл немного. И еще один вспомнил!
- Нет уж, хватит! Включай свой телевизор лучше.
Валера включил свой телевизор.
- Какую программу?
- Откуда я знаю, какую программу? Включай, посмотрим.
"Дорогие товарищи! Сегодня в нашей программе вечер одноактных пьес
из античной жизни, по мотивам произведений Жана Расина, Освальда Шпенг-
лера и других."
Титр:
Ипполит
( По мотивам произведений Ж.Расина )
( На сцене сидит убеленный сединами старец, листает какие-то
пергаменты. Вбегает юноша с совершенно перекошенной мордой и скрежещет
зубами. )
Старец ( грустно и вальяжно ): Ты кто, о отрок?
Юноша ( с пеной у рта ): Я - дикий Ипполит!
( Юноша разрывает на себе хламиду и убегает. Занавес.)
Иван и Валера задумчиво смотрят на экран.
- Не понял! - наконец говорит Иван.
Валера поскреб затылок и вздохнул.
- Это типа юмор, что ли? - спросил Иван.
- Из античной жизни, - равнодушно пояснил Валера, не нашедший драму
чем-либо необычной. На экране телевизора новый титр:
Закат Европы
( По мотивам произведений О.Шпенглера. )
( На сцене две колонны, два фикуса, две двери. Из одной двери, в
ванную, опрометью, босой, и вообще, только кое-как изящно задра-
пированный, выбегает Архимед. )
Архимед (свежо, молодо, как типичный представитель начала цивилиза-
ции, очень вдохновенно):
- Эврика!
( Из другой двери выходит Андрей Филиппов, грязный, постаревший,
хоть и моложе Архимеда лет на двадцать, сгорбившись, в обтруханных
штанах, с сеткой пустых бутылок - видно, шел сдавать, да заплутал. )
Андрей Филиппов (с мудрой горечью представителя заката цивилизации):
- Хуеврика!
Все происходит мгновенно, вся драма занимает пять секунд, то есть
лучше описать так:
Архимед: Эврика!
Андрей Филиппов: Хуеврика!
(Занавес)
Иван вскочил, как ошпаренный:
- Ты слыхал!
- Чего?
Иван подумал и дико рассмеялся:
- Ты знаешь, мне как показалось он сказал?
- Как?
- "Хуеврика!"
- Дык он так и сказал, - спокойно ответил Валера.
- Ты что, чокнулся, что ли?
- А теперь часто по телевизору такое показывают, Иван, перестройка.
- Какое "такое"?
- Вот на днях семихуев показывали.
- Кого?
- В Африке зверь такой - осьминогий семихуй.
- Да ты совсем охуел от своей браги! Окончательно с резьбы свинтил-
ся! Давай переключай, хватит нам эту мудотень масонскую смотреть!
Валера переключил телевизор на другую программу и стал разливать
брагу.
Александр Жегулев
"Так было и с Сашей Погодиным, юношей
красивым и чистым; избрала его жизнь на
утоление страстей и мук своих... Печальный
и нежный, любимый всеми, был испит до дна
души своей, и был он похоронен со злодеями
и убийцами."
Л.Андреев
...но когда стемнело, Саше стало совсем невмоготу смотреть на дале-
кое зарево городских огней.
Глаза его слезились от фар редко проезжавших машин, и еще от того,
что прошло только несколько часов как он поцеловал - может, в последний
раз! - юную жену и чистого, безмятежного младенца...
"Нет, - в который раз он до крови стиснул зубы, - так надо!"
"А зачем?" - снова обволакивала его паутина неуверенности, неодно-
значности и, самое главное, сильной поганости избранной им судьбы.
"А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды мер-
цали ему: доля такая.
"Какая доля? Бедовая доля?"
"Нет. Просто: доля такая."
Машины уже совсем перестали проезжать. Саша выбролся из канавы на
шоссе и, терeбя потными руками перочинный нож, двинулся во тьму.
Со стороны города послышалось ритмичное повизгивание и замерцал
огонек: приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.
- Стой, почтальон, - изнемогающим голосом сказал Саша, доживая
последние секунды до перелома, - остановись, пора...
Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.
- Чего? - отозвался ошалелый почтальон, ставя ногу с педали на
землю. В тот же миг Саша выпростал из под пиджака руку с ножом и несколь-
ко раз, как мог глубоко, ударил его. Почтальон побарахтался в своем
велосипеде и с грохотом свлился на асфальт.
"Кровушка невинная пролилась..." - с горечью подумал Саша, свола-
кивая бездыханное тело под откос.
( Иван недоуменно взглянул на Валеру Маруса, но тот спокойно
созерцал демонстрируемое. )
Письма, найденные у почтальона в сумке, Александр какие изорвал и
раскидал по шоссе, а какие втоптал каблуками в землю. Завернувшись в
ворох реквезированных газет, Саша долго шумно шелестел, как еж, и воро-
чался в сырых кустах, не в силах заснуть.
"Ну вот и началось...- думал он и дрожал, - Тварь ли дрожащая,
или..."
. . . . . . . . . .
Дело пошло быстро и хорошо. К Саше примкнули многие, видно время
назрело - его отряд рос, как снежный ком, не по дням, а по часам. После
удачного налета на пост ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволяло
значительно расширить объем боевых операций. Не пренебрегали и мелочами.
И народ любил Сашу, любил и понимал. Понимал и тогда, когда отряд
взрывал водонаорные башни и рушил мосты, и тогда, когда Александр, плача
от жалости, расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.
"Землю собой украсил, как цветами" - говорили об Александре по де-
ревням, носили ему молоко, творог - все знали, что взяв с боем сельпо,
Саша не реквезировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал. Если кого
заставал на экспроприации - расстреливал лично. И дисциплина была в
отряде жесткая - никаких разговорчиков, песен. Бойцы, сжав зубы,
вытерпели даже объявленный Сашей сухой закон. Все было подчинено одной
цели, одной программе:
1. Убей
2. Лучше всего неповинного
3. Мучайся потом
4. Земля содрогнется
5. Совесть народная проснется
7. Еще неизвестно, но что-то будет
И девиз был в отряде прост: "Сегодня ты живой, а завтра тебя нету."
Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху Мо-
крого и Томилина Саша назначил взводными и доверил совершать самосто-
ятельные рейды по области.
Сеня Грибной Колотырник, жестоко страдающий без спиртного
хронический алкаголик, делал все, чтобы оправдать высокое доверие. По
призванию Сеня был народным мстителем экстракласса, такого класса, что
затряслись бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд, и шарахнулись
куда глаза глядят, и спрятали бы голову под мышку. Такого калибра был
Сеня мститель, что всему человечеству мог, не сморгнув, плюнуть в рожу,
положить ( как Мрамалад бомбу ) Земной шар на одну ладонь и другой
прихлопнуть.
Грибным Колотырником ласково называли его бойцы за то, что он часто
срывал дурное настроение на грибниках. Порыщет, порыщет в лесу, и
наткнется на грибника:
- Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек!
- А что вам, собственно, нужно, товарищ?
- Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?
- Да, собирал.
- А ты их сеял, сажал?
- Позвольте пройти, товарищ!
- Вот то-то грибничек: собираешь то, что не сажал, и жнешь то, что не
сеял, и потому не позволю я тебе больше никуда пройти.
И застучит грибнику Сеня морду до смерти. Сегодня ты живой, а завтра
тебя нету.
. . . . . . . . . .
- Слушай, это что такое показывают? - с тревогой спросил Иван у
Валеры.
- Как чего? Про партизан. А может, про революцию.
- Какие партизаны, балда? Ты видел как они жигуленки взрывают, ика-
русы?
- Да ты что, Иван, обычный фильм про войну. А может, про партизан.
- Ну, дурак ты, Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги! Не
могут такого показывать, понял? Не могут! Может, правда, научная фанта-
стика? Да нет, не похоже...
Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и в тревоге заходил
по комнате, не отрывая глаз от телевизора.
. . . . . . . . . .
Пантюха Мокрый уже третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за
большим селом Жосицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить рой
синих, жирных мух, летающих вокруг, ползающих по траве, по лопухам, по
потному лицу Пантюхи. Солнце перевалило за полдень, жара усилилась.
Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек, зорко вглядываясь
в малоподвижное от зноя село.
Прямо перед глазами Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени
сарая гордо клонились в теплоте, как прекрасные женщины Вермеера; дальше
несколько баб пололи серое болотище. В самом селе электрик влезал то на
один, то на другой столб и трогал электричество.
Пантюха несколько раз поднимал было обрез, чтобы снять электрика со
столба, но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал, а
обнаруживать себя, раньше времени и даром, Пантюха не хотел.
Оцепенение нашло на него, веки смыкались. Незаметно из овратитель-
ного звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев. Пантюха вздрогнул,
приподнялся из лопухов и взглянул на залитую солнцем дорогу: из леса к
селу ползла разноцветная лента какой-то толпы.
Это была банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки
Тихомирова.
Дюжие, вполпьяна для куражу молодцы сшибали шашками репейник, гарцуя
на лоснящихся конях; в дрожащем от зноя воздухе колыхались знамена и
хоругви кисти Витьки Тихомирова, изображающие самого Витьку Тихомирова,
насупленного Нестора Махно, Бакунина, князя Кропоткина с топором в руке,
Че Гевару, Джека Потрошителя, Бонни и Клайда и многих других - только
Саши Жегулева не было на этих хоругвях, о чем уже и раньше знал Пантюха.
Бойцы у Витьки были самых разных мастей - больше всего, конечно,
было усатых, румяных, с пьяными красными рожами, поющих "Ударили Ваню
кастетом". Но была, например, группа молодчиков в черных рубашках, горла-
нящих "Джовеньезу" ( а кое-кто из них осторожно мычал "Хорста Весселя"),
поодаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята в конфедератках, поющие
"Красные маки под Монте-Кассино"; с ненавистью глядели они на
чернорубашечников, а на них самих свирепо поглядывали самоварные рожи
бандитов с самодельными Георгиевскими крестами.
Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было, шпионов
всяких. Но особенно Витька не любил буддистов. Три раза брал Тихомиров
приступом город Нирваново-Вознесенск, гнездо и рассадник буддистской
заразы, и вырезал всех буддитстов вчистую, и три раза город отстраивался,
наезжали на ласковых баб-ткачих мужики (буддитсты, как утверждал Витька),
и снова вел Тихомиров свой отряд раскулачивать город Нирваново-
Вознесенск, третий раз за одно лето.
За бойцами ехало пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки
подвод обоза - с семенным зерном, бочковой свининой, ящики с самогоном,
шампанским и водкой "Золотое кольцо", штуки тканей и югославских обоев,
запчасти автомобилей, мебель, посуда, стереоаппаратура.
Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов
обихода лично Тихомирова: краски,гипсовые статуи, портрет батьки Махно на
велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина "А ля рюс"
американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба ( подписанная латинскими
буквами: A. CABPACOB ).
Банда подъехала к селу. Витька махнул рукой. Отдельные голоса
замолкли и после нескольких секунд молчания гнусный голос запевалы заныл
где-то посередине колонны:
Нинка как картинка с фраером гребет.
Дай мне, Кенарь, финку, я пойду вперед,
поинтересуюся, а шо это за кент...
И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин,
не дожидаясь конца куплета припев ( впрочем совсем из другой песни ):
А водки сьем бутылочку,
взграмаздюсь на милочку,
а потом в парилочку,
т-т-ттваю мать!
Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и
раззявя рот любовались на сытые морды бойцов. Какой-то старик на костылях
притащил каравай хлеба с полотенцем и, утирая слезы, подал Тихомирову.
И Пантюхе Мокрому так обидно было глядеть на эту зажиточную
вольницу, что он матерясь растолкал баб, и вплотную подошел к Тихомирову.
- Харю разворочу! - задыхаясь, крикнул он.
Все замолкло. Старик с караваем престал плакать и попятился за баб.
Витька важно поправил попаху и, кашлянув, разгладил усы.
- Трись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - Банты еще нархист-
ские нацепил, бандит!
Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо
выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша в
ленноновских очках.
- Пантюха Мокрый, из жегулевских, - шепнул юноша Витьке.
Витька кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как
ласковый барин холопу, сказал:
- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?
Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:
- Сашка светлый, свету дете! Сашка положительное имя стало, мы с ним
совесть народную упромыслим, а ты за нами вылез, как вошь на гребень!
Ишь, "Чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху-то наел на грабленных сель-
по, а мы в отряде по три дня не жрамши!
- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный юно-
ша-анархист, - ведь мы, также как Жегулев, выступаем с прикладной иници-
ативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа!
- А?! "Астрал-ментал", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха, гля-
дя на анархиста, - Эх, вот на кого патрон бы стратить! Слыхал я про тебя,
гнида, да руки не доходили.
- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая программа?
- спросил юноша, ко многому привычный.
- Сколько ни есть, вся наша
- Но вы могли бы сформулировать?
- Коли я кому сформулирую, дык он не встанет, а программа наша
проста: сегодня ты живой, а завтрб тебя нет.
- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха, обраща-
ясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное невосплакучее
слезами омываем, для народа радеем! А ты уркаган, тебя в тюрьму надоть!
Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.
Все помолчали.
- Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань, хряк" устроит! -
крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.
Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; даже не сплюнул, а как-то особенно
презрительно уронил слюну с языка.
Все снова, восторгнувшись, промолчали.
- Сашка-то твой небось побольше моего народу перекокошил! - произнес
Витька, подумав.
- Сашка наш кокнет одного, дык потом целый час мучается. Десять
кокнет - десять часов мучится, плачет! А ты... шпионов все ловишь! В
Ожогином Волочке и было-то всего сорок дворов, а ты там сто шпионов
настрелял! Хоть Машка из сельпо продавщица - какая она тебе шпионка, если
и по выходным нам косорыловку давала!
Все враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на
Пантюху. Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обидка вышла
атаману - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально никогда не
кокал - жалел; и убогих жалел, и фригидных, и тех, которые совсем не
давали - все равно жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое подгулявших
чернорубашечников, за что Витька их потом собственоручно шлепнул, а с
ними заодно еще пяток аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях, и
девиз его был еще проще, чем у Саши: Сначала действуй, а потом разберись.
Пантюха мигом сообразил всe это, когда ласковая рука Витькиного
ординарца Пароконного вынула у него из-под пиджака обрез, а другая рука
нежно взялась за плечо. Пантюха понял, что сегодня он живой, а завтра его
не будет.
Бабы заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху
любили как родного.
Витька поднял руку, переждал, когда все замолкнут, и негромко
осведомился:
- Буддист?
Бабы снова заголосили, услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка
была слишком очевидна - на буддиста Пантюха явно не тянул.
- Шпион, толстовец, мент, Девид Бауи? - выдал Тихомиров сразу обойму
предположений, от каждого из которых разило могилой.
- На толстовца похож... - услужливо закивал головой гнойный анар-
хист, зная, что одного из роковых предположений Пантюхе не миновать.
- Ну, а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! - не повышая
голоса, бросил Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.
Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки,
глянцевитые лошадиные крупы и жирные загривки бойцов заслонили от
стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.
Да. Сегодня ты живой - а завтра тебя нету.
. . . . . . . . . .
Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного Колотырника,
причем обидно, нелепо: Сеня, не в силах обойтись без алкаголя, стал
понемногу есть понемногу ядовитые грибы, и вскоре так и не приходя в
сознание, умер.
Узнав о гибели Пантюхи, Саша весь отряд бросил в жестокий бой с
Витькой Тихомировым, и почти победил разжиревших на краденом сале
бандитов ( которых теперь в народе прямо уже считали за бандитов ), но
пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел зализывать раны
под Новгород. Но и Саша недосчитался многих лучших бойцов, а некоторые
предали народное дело и ушли за Тихомировым, к его бабам и дармовой
выпивке.
Мало осталось верных, но железным строем сплотились они.
Близилась осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся,
придется возвращаться в город, к семье, к постылой работе в конторе, и
поэтому отряд торопливо боролся день и ночь: вчистую вырезал
геологическую партию и зарыл скважины, которые геологи успели пробурить,
взорвали все рейсовые автобусы в области, пустили под откос десяток
поездов дальнего следования. Удалось даже сбить несколько низколетящих
самолетов-кукурузников, опыляющих поля.
Однажды зябкой сентябрьской ночью Саша и Томилин бесшумно сняли
сторожа детсадовской дачи, тихо подперли двери колышком и принялись
осторожно забивать окна: Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в
вату молотком прихватывал ее гвоздочком
Только к утру, когда небо посветлело, были заколочены все окна
большого деревянного строения.
Tомилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.
- Давай, Сашок, - шепнул он и стал отвинчивать крышку канистры с ке-
росином.
Саша взял в руки канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с
тоской поглядел на небо. Слезы замерцали в его глазах под светом
тускнеющих под небосводом звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову
руками.
Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плечо:
- Тяжело тебе, Сашок?
Саша, не отвечая, сглотнул слезы и кивнул.
- Тяжело, Саша, ох тяжело... - с тяжким вздохом сказал Томилин. - И
мне тяжело. А кому сейчас легко-то? Подлецу одному легко! Ничего, Сашок,
все упромыслим... Без изъяну поворот не сделаешь такой крутой и гораздый
в совести людской! Наше время - это молотьба чего-то такого... мути
какой-то. Должен ведь кто-то ее перелопатить?
Саша сдавленно застонал.
- Саша, Сашок, - зарыдал Томилин, - тебе бы у грамоты сидеть, умиль-
ный ты да светлый!
Голос Томилина звенел - и сколько неисплаканной силушки народной
было в нем!
- Да, Томилин, да... Ох, тошно мне! - задушенно сказал Александр,
рванув воротник, - Но зачем, зачем, зачем, Томилин?
- Зачем? - вскричал Томилин, - Зачем! А затем, что упадет кровушка в
мать сыру землю и вырастут цветы совести народной! Саша, Сашок! Ты
знаешь... кто? Ты, говорю , знаешь для меня кто? Ты для меня все горюшко,
болюшко и силушка людская, вот кто! Саша, не молчи! Хочешь, землю есть
буду?! - И Томилин, припав к мокрой от росы земле, стал хватать дрожащими
губами землю.
Алексанер задумчиво ухватил тонкими пальцами комок затоптанной
черной земли и поглядел на нее заплаканными глазами.
- Вот она... Землица...- дрогнувшим голосом сказал он.
Томилин, шмыгая носом и всхлипывая, взял в руки канистру с керосином
и ...
( Иван, выйдя из оцепенения, дернулся и прохрипел:
- Переключай...
Валера удивленно посмотрел на него:
- Тебе что, не нравится? Зашибанское кино.
- Переключай, быстро... - не двигаясь, мучительно скривился Иван.)
Минуты две по экрану ползет секундноя стрелка. Иван подавленно
смотрит, не шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек,
как и Иван, напряженно глядящий кудо-то вбок. Иван вздрагивает и молодой
человек, будто заметив это, счастливо улыбается и объявляет:
- Дорoгие товарищи! Сегодня в нашей программе художественный фильм
"Спорт любит сильных". По центральному телевидению фильм демонстрируется
впервые.
Спорт любит сильных
Под оглушительный рев трибун Алексей вышел на помост и несколько раз
подпрыгнул, разминаясь.
- На помосте Алексей Степанов, Советский Союз! - проревел динамик и,
вторя ему, залопотали на разных языках голоса в других частях громадногo
зала.
( Иван облегченно вздыхает, откидывается назад:
- Слава, тебе, господи... Что-то наконец нормальное! А я уж думал -
белая горячка у нас!
Валера равнодушно глядит на экран, хлопая коротким ресницами.)
Степанов привеуственно поднял руки, чувствуя, как волнами
поднимается в нем хорошая спортивная злость.
- Его противник - Рихард Грюшенгауэр, Федеративная Республика Герма-
нии, выступает под псевдонимом Гамбургское Страшилище.
Алексей быстро оглянулся - важно было не пропустить момент выхода
немца на помост. Даже по тому, как он пролезает под канатом, можно было
довольно точно определить его состояние и степень подготовленности к бою.
Гамбургское Страшилище, сильный и техничный игрок, лез намеренно
небрежно, опираясь на пол руками и сплевывая. Выходя, он так сильно
зашатался, что вынужден был схватится за стол.
Рихард Грюшенгауэр был ветераном перепоя и на последней олимпиаде
занял видное место. Уже несколько лет назад Алексей Степанов видел его на
показательных выступлениях лучших перепойщиков в Большом Драматическом
Театре Москвы. На его стороне был опыт, на стороне Алексея - молодость.
Секунданты забегали по помосту с ведрами, полотенцами и тряпками.
Грюшенгауэр, покачиваясь, смотрел за ними мутным, непонимающим взглядом,
лицо его, опухшее от тренировок, клонилось к земле, руки беспорядочно
дергались в поиске опоры. Это могло быть, и, вероятнее всего, и было
блефом - таким поведением он рассчитывал усыпить бдительность соперни-
ка, представить поединок легким и малозначительным.
Одет он был в рваный рабочий комбинезон и ватник - непонятно, что
натолкнуло его на мысль о том, что такая, столь знакомая Степанову форма,
может пробить брешь в психологической защите советского спортсмена.
- Только не расслабляйся, Алеша, только не расслабляйся, - твердо
сказал Степанову тренер советской команды, ас и видный теоретик перепоя,
много сделавший для развития нового вида спорта: в частности, его перу
принадлежали книги "Перепой: спорт или искусство?" и "Нести людям радость
(летопись перепоя)".
Раздался предупреждающий свисток судьи и все, кроме двух
секундантов, в обязанности которых входило по мере надобности открывать и
разливать бутылки, покинули ринг.
Послышался второй свисток, и соперники сели напротив друг друга.
Рихард Грюшенгауэр неловким движением освободился от ватника и
швырнул его на пол. От внимательного взгляда советского спортсмена не
укрылось, что комбинезон соперника выкрашен в соответствии с псевдо-
научной теорией Гете-Кандинского о психофизиологическом воздействии
цвета, и хотя советская наука о перепое отвергала, например, произвольное
утверждение Кандинского о рвотном рефлексе на сочетание синего и
грязно-желтого, Степанов невольно отвел глаза от отвратительных пятен,
покрывавших Гамбургское Страшилище, как жирафа.
Гул зала постепенно стихал. Секундант Алексея ловко открыл бутылку
"Молдавского" портвейна и налил стакан.
- Полнее наливай, - негромко сказал Алексей, трепещущими ноздрями
уловив знакомый запах. Степанов уже давно специализировался по "Молдав-
скому" портвейну, хотя и тренировался по комплексному методу. Спектр его
спортинвентаря был широк, от Шато д"Икема и Крем де Виолетта до тормозной
жидкости и неочищенной политуры, но предпочтение он отдавал портвейнам,
что и было характерной чертой прославленной советской школы перепоя.
Преимуществом " Молдавского " красного портвейна над другими был высокий
коэффициент бормотушности. Его противник боролся мятным ликером, не столь
бормотушным, но специфичным и нажористым.
Таким образом, технические параметры спортинвентаря соперников урав-
нивались. Победа достанется сильнейшему.
. . . . . . . .
Прозвучао гонг и состязание началось.
Немецкий спортсмен расправил плечи и впервые взглянул на Алексея,
разом отряхнув с себя напускную апатию. Высокие волевые качества и
мужество светилось в его глазах, компенсируя немалый для перепойщика
возраст.
- Сзукин сынь, а ну, гляди, яко я сканишшэ вышру, тфаю мать!!! -
свирепо закричал Гамбургское Страшилище, вращая выкатившимися глазами. Он
схватил стакан и разом опрокинул мятный ликер в громадную пасть, затем,
даже не сделав глотательного движения, откусил кусок стакана и, звонко
проскрежетав зубами, проглотил. Рихард Грюшенгауэр принадлежал к тому,
впрочем, довольно многочисленному разряду спортсменов, которым мешал
запрет на все виды закусок, кроме неорганических соединений.
Алексей чуть заметно усмехнулся. Он понял, что соперник делает
ставку на устрашение. Но такая демонстрация силы могла встревожить кого
угодно, но не советских спортсменов. Недаром остальные члены немецкой
сборной предпочитали другую тактику борьбы - изысканный, галантный стиль,
пронизанный тонкой иронией и пренебрежением к противнику.
Алексей медленно, неуверенными глотками отпил четверть стакана,
страшно сморщился и, брезгливо понюхав остаток, отставил стакан.
Степанов, конечно, понимал, что даже в пылу борьбы соперник не
сочтет этот блеф за чистую монету, но переходом от пассивности к резкой
атаке можно добиться психологического преимущества у самого опытного
противника.
Гамбургское Страшилище швырнул полусъеденный стакан за спину и,
рыгнув, продолжил:
- А ну, сзукин сынь, смотри, яко я фторой стакан вышру, тфаю мать!
Степанов встревожился. За столь грубой игрой мог стоять тонкий
подвох. Дважды повторяя такой избитый прием, Рихард Грюшенгауэр явно
пытался усыпить бдительность противника в самом начале игры, не дать ему
почувствовать степень своей подготовленности. Неясным был и странный
акцент - ведь русский язык издавна стал международным языком по перепою,
и Грюшенгауэр хорошо знал его уже тогда, когда перепой только перешагнул
границы Советского Союза и начал победоносно шествовать по странам и
континентам, вытесняя другие виды спорта и искусства.
Алексей взглянул за канаты на совершенно заплывшее лицо своего
тренера, сидевшего с бутылкой "Стрелецкой" за судейским столиком.
- Еще спокойнее, Леша, спокойнее, - шепнул опытный тренер, только
утром перенесший зверский припадок белой горячки, и Степанов понял его по
движению губ.
Под жуткий скрежет второго съедаемого Страшилищем стакана Алексей
спокойно допил свою первую дозу.
- Наливай по два стакана, - тихо сказал он секунданту.
Прошла уже почти половина первого раунда, а Страшилище набрал в пять
раз больше очков - приходилось дать себе отчет, что тактика на
устрашение, точнее, на замешательство, сработала.
Алексей плавным жестом поднес свой второй стакан и сильно, уверенно
выпил; в тот момент, когда его правая рука ставила пустой стакан, таким
же плавным жестом - левая уже подносила другой ко рту, когда и этот
стакан был выпит, правая уже подносила наполненый секундантом третий
стакан.
В таком темпе он работал минут десять, пока голос комментатора не
заставил Алексея прислушаться.
- Русский перпойщик, - быстро говорил комментатор, - демонстрирует
великолепное владение стилем "Загребальная машина", хотя нельзя не
отметить, что он исполняет стакан в три с половиной выхлеба, а немецкий
перепойщик - в один, что сильно скажется на оценках, вынесенных судейской
коллегией. К тому же Степанов явно пренебрегает психологической стороной
борьбы с противником. Создается впечатление, что он его просто не
замечает, что тоже является своего рода стилем, отвергнутым, однако, еще
на заре развития перепоя. Такой стиль более угнетает и подавляет самого
спортсмена, нежели его противника, кроме того, я думаю, все телезрители
скажут вместе со мной: Такой перепой нам не нужен! Это уже не искусство!
- А ну, гатина поканая, гляти, яко я тевятый стаканишше вышру, мать
тфаю!!! - кричал Гамбургское Страшилище.
Алексей понимал, что явно проигрывает в артистизме, но не мог
изменить тактику до конца раунда, так как в перерыве противник успел бы
перестроиться.
Атаку, и решительную атаку, нужно было начинать в начале второго
раунда.
. . . . . . . . . .
Прозвенел гонг, и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть лица
спортсменов и стол.
Тренер положил руку на плечо Степанову:
- Нормально, Леша, нормально. Походи по рингу. Запомни: Левой,
больше работай левой! Аглавное не дай себя запугать. Ты ведь злее. Я тебя
пацаном помню, ты литр самогону осилить не мог, а уже злой был.
Глядя на расплывшиеся черты дорогого лица, Степанов вспомнил их
вчерашний разговор с тренером.
- Значит "Молдавский" красный? - строго спрошивал тренер.
- Красный. Только красный, - твердо отвечал Алексей.
- Конечно, Леша, конечно... А может, все-таки белый? Или хотя бы
розовый? Недоберешь коэффициентом бормотушности - возьмешь количеством.
Вспомни, Алексей, ведь у тебя на прошлой неделе...
Да, Алексей помнил, хотя и нетвердо, что на прошлой неделе перенес
прободение язвы желудка. Да, "Молдавский" красный, "Молдавский" красный..
Разящий меч советских перепойщиков - ты не любишь слабых!
- Нет, Иваныч, нет. Красный - и только красный. Ведь спорт любит
сильных.
Тренер опустил плешивую голову и не скоро поднял ее, смахнув щедрую
слезу старого перепойщика.
- Другого ответа я и не ждал, Алексей. Пора и за тренировку! -
Иваныч стал выставлять на тренировочный стенд до боли знакомый
спортинвентарь - темно-зеленые бутылки в опилках, с желтыми жестяными
пробками без язычков.
- Создается впечатление, - диссонансом врезался в сознание Алексея
голос комментатора, - что немецкому мастеру удалось подавить волю
советского спортсмена к победе. Однако посмотрим, что скажут судьи.
На гигантском табло зажглись судейские оценки. Алексей еще твердо
различал эти неутешительные для него цифры, после второго раунда их
обычно сообщал ему тренер.
Рихард Грюшенгауэр получил за артистизм исполнения почти в два раза
больше баллов и чуть-чуть вырывался вперед по количеству абсолютных
алкогольных единиц - хотя немецкий спортсмен к концу раунда и снизил
темп, но крепость и коэффициент сахарности его напитка были больше.
Гамбургское Страшилище не вставал со своего стула - он сидел
вразвлку, блаженно раскрыв громадный рот, и двое секундантов изо всех сил
махали перед ним полотенцем, вгоняя в его пылающую мятой пасть свежий
воздух. Двое других сеундантов массировали ему руки.
- Зачем это? - мрачно подумал Степанов, - будто бить меня
собирается...
Международная федерация перепоя уже давно ставила вопрос о
допустимости физического контакта соперников, однако окончательное
решение по этому вопросу еще не было выработано.
Иваныч тем временем втолковывал Алексею тонкости возможного поведе-
ния соперника во втором раунде. Степанов, наморщив лоб, слушал его,
растроганно думая о завидной памяти старого перепойщика.
Иваныч помнил даже восьмидесятые годы XX века, или, как их называли,
"лютые восьмидесятые". Алексей с трудом верил в жестокие рассказы об этом
времени.
Например, Иваныч рассказывал, что по воскресеньям в магазинах
совершенно ничего не продавали. Можно ли в это верить? Ведь человек тогда
уже шагнул в космос, бурно развивалась электроника, машиностроение - и в
воскресенье человек ничего не мог выпить.
Если кто делал и продавал самогон - давали срок до пяти лет.
- Это как же - за самогон посадить могли? - недоверчиво смеялся
Алексей.
- Могли припаять свободно, - поучительно говорил тренер, - за само-
гоноварение до пяти лет.
- А вот если я суп сварил, тоже посадить могли?
- Нет, за суп не сажали.
- А если я чаю заварил?
- Вроде нет... не помню. Эх, Лешка, много чего было... такого... -
Иваныч поглаживал стакан, мучительно вспоминая что-нибудь, - на улицу
страшно было выйти. Бандиты везде... Нет, это в Америке сплошь бандиты
были, а у нас - менты! Менты у нас были. Вот сейчас милиционер на
соревновании тебя охраняет, цветы тебе дарит, ты с ним поговорить можешь,
как с человеком. А тогда милиционеры вроде бандитов были. Неохота ему
работать, а охота ему кобяниться и залупаться, вот он и идет в менты.
Идешь ты мимо него, трезвый даже, а он ручкой тебе вежливо - и давай
залупаться: ваши документы, ваш рабочий пропуск, а что у вас в сумке,
пойдемте, разберемся.
- Как же вы такие пришибленные были? Что же вы не боролись?
- Ага, мы боролись, это точно ты сказал, в очередях особенно страшно
боролись. Соберутся, бывало, менты толпой у магазина, и смотрят, как ты
борешься, потом оцепят магазин - кого хотят, того пустят, не покажешься
им - увезут к себе в КПЗ и натешатся вдоволь - борются с тобой... -
Иваныч зябко повел плечами и тяжко вздохнул, - за гласность велели
бороться тоже. Чтобы одну правду говорили. Раскроешь, например,
центральную газету, а там на первой полосе так прямо и написано: "Наше
правительство опять здорово лопухнулось". Или войдешь в столовую, а там
на стене лозунг: "Кормим долго, дорого, грязно и невкусно". Да дорого...
дорого все стало. Получку за три дня и пропьешь, если дурак - у тех, кто
поглупей и лозунг такой был: Заработал? Пропей!
- Нет, Иваныч, заврался ты совсем. Это ты мне про Америку все
рассказываешь - там и бандиты, и посадить могли, и гласность, и дорого
все.
. . . . . . . . . .
Ударили в гонг и секунданты, спотыкаясь о пустые бутылки, выскочили
с ринга.
Гамбургское Страшилище взял в руку десятый стакан и, почесывая,
живот, начал:
- Мать тфаю, клянь-ка, как...
- А ну, мать твою, молчать у меня, харчемет - соплей перешибу!!! -
что было сил зарычал Алексей и, быстро повернувшись к секунданту,
продолжал:
- А ты что возишься? Дай сюда!
Алексей выхватил из рук секунданта неоткупоренную бутылку
"Молдавского" красного, откусил горлышко, харкнул им в сторону соперника,
и влил содержимое в свою брюшную полость хлебком полтора выхлеба
прогнувшись.
- ...как я тесятый стаканишшэ вышру! - не потеряв духа, продолжал
кричать Гамбургское Страшилище.
Жутко захохотав, Степанов выхватил из рук секунданта вторую, уже
откупоренную бутылку портвейна и, глубоко выдохнув, вскинул ее над
головой.
- Вот какой перепой нам нужен! - закричал коментатор, - Советский
спортсмен проводит исключительной красоты прием под названием
"вакуум-насос": вино втягивается одним глотком так, что пузырьки воздуха
не проходят в надвинное пространство, и, таким образом, сильная работа
ротовых мышц создает там абсолютный вакуум! Да! Спорт не любит слабых!
Спорт любит сильных!
В этот момент опустевшая с очаровательным звоном брызнула во все
стороны, не выдержав давления столба окружающего воздуха. Вся морда
Алексея оказалась изрезанной осколками.
Волны оваций гремели по залу, да и во всем мире, наверное, многие
телезрителм в изумлении уронили стаканы.
- Интерес к состязаниям огромен! - с радостным напором, захлебы-
ваясь, кричал комментатор, - Многие информационные и телевизионные
агенства в связи с состязанием отложили сообщения о ходе сто девяносто
восьмого раунда переговоров на высшем уровне между товарищем Иваном
Абрамовичем Натансоном и господином Натаном Завулоном по вопросу о
сокращении ракет средней дальности в Европе!
Не теряя ни секунды, Алексей продолжил столь блестяще начатую атаку.
Достигнув прочного успеха, он снова перешел на игру в своем излюбленном
стиле "загребальная машина", дополняя ее красивым матом.
Сильно деморализованный кровавым видом Алексея Гамбургское Страши-
лище, что-то бормоча, грыз свой десятый стакан. Секундант держал наготове
одиннадцатый. Немец схватил его, открыл рот, но, ни говоря ни слова,
начал пить.
Алексей увидел, как его соперник закашлялся, закурлыкал и, схватив-
шись за рот, нагнулся под стол.
Зал ревел, как прибой, все накатывал и откатывал от Алексея, качаясь
справа налево.
- Замечательнбя победа советского спортсмена! - еле звенело в ушах,
и Степанов не понимал: как? разве уже все кончилось?
Глава судейской коллегии, не дожидаясь, когда вспыхнет табло, пролез
под канатами, схватил руку Алексея и высоко поднял ее.
Голос из динамика гордо загремел над колышашимися трибунами:
- В связи с проблевом на месте, допущенным Рихардом Грюшенгауэром,
победа присуждается Алексею Степанову, Советский Союз!
КОНЕЦ ФИЛЬМА
Фильм снят на пленке Шост-
кинского комбината "Свема"
. . . . . . . . . .
Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя глаз с
телевизора, он на цыпочках крадется к двери. Валера Марус чмокает и пере-
ворачивается на другой бок.
. . . . . . . . . .
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Начал за здравие - кончил за упокой.
Наутро Валера вскочил, как полоумный, не выключив телевизора, и
бросился на работу, потому как знал, что если он еще и на работу будет
опаздывать, его точно отправят принудительно лечиться на Балтийский
завод.
Потому, когда он пришел вечером с работы - телевизор еще работал.
Валера некоторое время тупо смотрел на телевизор, не понимая, почему это
он работает.
- Сегодня, дорогие товарищи, мы начинаем чтение автобиографии из-
вестного музыканта В.Шинкарева "Говно в проруби". Часть первая - "Везде
хорошо!" и часть вторая - "Там, где нас нет!"
Валера все равно ничего этого не понимает и выключает телевизор, со
злостью думая, сколько же электричества он сожрал за ночь и целый день.
. . . . . . . . . .
Этот бред так насыщен разными эпитетами, что невольно хочется
извиниться (но, кстати, это вовсе не бред, а сопротивление ежеминутно
нарождающейся всеобщей бессмыслице): а сейчас я наворочу еще больше эпи-
графов. Хорошая книга может состоять из одних только, с умом подобран-
ных, эпиграфов, так точно они выражают первоначальные намерения автора.
"Санкт-Петербург, новый город, выросший
по воле царя, прекраснейшим образом демон-
стрирует почти чудовищные арихитектурные
аномалии и неуравновешенность таких боль-
ших городов."
Ф.Бродель
"Единственным светилом в дуггуре, его
солнцем, служит луна."
В.Андреев
"...за Невой, в полусветной, зеленой там
дали, повозстали призраки островов и
домов, обольщая тщетной надеждой, что тот
край есть действительность, и что он - не
воющая бескрайность, которая выгоняет на
петербургскую улицу бледный дым облаков."
А.Белый
"Никифоров знал магическую силу писания,
которое притягивает к себе жизнь. То, о
чем писалось, было полнейшим вымыслом -
поднялось из твоего мрака, из твоих ила и
водорослей, - внезапно воплощается в яви и
поражает тебя, иногда смертельно."
Ю.Трифонов
"Нет исхода на юг, и погибнуть мне
весело."
А.Блок
Но так сидеть скучно - Валера посмотрел всю коллецию открыток с изо-
бражениями артистов, которую он собирал недeли две, допил брагу и на
какой-то момент искра неумной, веселой надежды заслонила от него комнату
с черным окном: нет, все правильно! Живет он дай бог всякому, жены нет,
работа нормальная, с аванса будет тахта, а не раскладушка, а там еще жен-
щина какая-нибудь полюбит Валеру!
Валера включил телевизор.
" ...таким образом можно с уверенностью сказать, - уверенно говорит
человек в белом халате, похлопывая по ЭВМ, - в основных чертах будущее
прогнозировать можно! Зная, конечно, основные законы развития человечес-
кого общества.
- А вот телезрители спрашивают нас, - кокетливо говорит дикторша, -
можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее?
- Какое челевеческое? - растерянно говорит челеовек в белом халате.
- Может ли сам человек прогнозировть - в общих, конечно, чертах -
свое личное будущее?
- Нет! - отвечает ученый, подумав, - этого делать... нельзя! Вот
пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на
гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с Йоко Оно о путях
развития рок-музыки? Нет, он этого не знал. Другой разительный пример.
Вот, кстати, у меня для этого фотография... (находит в кармане и показы-
вает телезрителям какую-то древнюю неразборчивую фотографию). Вот фото-
графия маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он
станет знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической
системы элементов Д.И.Менделеева? Нет, он этого не знал.
( Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то не-
внятные вопросы: знал ли Валера Марус, что... мог ли кто-нибудь помыс-
лить, что Валера Марус... А что?
Валера подходит к окну и с тоской смотрит: черный снег, ветер.
Бурный сумрак. Громадного калибра черная луна пролетела по черной проруби
в облаках.
Валере делается привычно одиноко; это бесконечное молчание, молчание
или телевизор.
Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением видит в
пелене снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то еще идет!
Ну, слава богу, это последняя серия. )
Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машуших
какими-то флажочками и прославляющих свою царицу. Его схватил за плечо и
развернул на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и тем-
ноту он принял серебряные пуговицы на камзоле Джакоба за часть какой-то
униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал:
- Молодцы! Братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам бог, и
матушка наша Елизавета... Ура, мать вашу!
- Ура! - грянули вразнобой в мелькающих фонарях, - гром победы раз-
давайся, веселися, храбрый Фосс!
Как влюбленный ошибается пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной,
которую его ищущий взгляд принимает за возлюбленную, так Джакоб бросился
за многими прохожими. Но казалось, на этой улице, где со времен Петра
звучат десять языков и толкается сотни темных шкиперов - Джакоб единст-
венный иностранец. А Монтахью нет нигде; мы с ним остались вдвоем, если
он лежит на дне маркизовой лужи - и мне не уйти далеко.
Господи, смилуйся над всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри
черного снега, ветер, бурный сумрак - вот ткань жизни этого города, а им
все нипочем! Беснуются, плачут, машут флажочками, все наполнено удиви-
тельно ледяной страстью.
Птербург: у-уу! Ожесточенный город.
В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих, изнывавший за
свой Берлин, как птица за гнездо, утратил все, и из короля Пруссии прев-
ратился в рядового бранденбургского курфюрста.
Внезапно Джакоб почувствовал словно удар в сердце: он был уверен,
что это Монтахью проскакал сам - третий с двумя рослыми гренадерами - и
были они молчаливы, не похожи на остальных.
Здешним жителям известно, что при полной луне мертвецы скачут на
север.
Застонав, Джакоб отшатнулся в темный проулок или проходной двор.
Заехавший отдышаться или покемарить возница зашевелился в розвальнях:
- Что, барин, нагулялся?
- Который час?
- Эк его! Да заполночь.
- Возница! Продай мне водки, прошу тебя... Или поезжай, достань где-
нибудь...
- Да ты не из неметчины ли?
- Нет, я шотландец... Ну, я англичанин.
- Сейчас где достанешь, я продать могу, пятнадцать целковых.
- Ты что, ошалел? Десять!
- Эх, боярин... Десять когда было? До указа...
Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах.
- Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы Алана Брека..
Вот десять целковых... Дай горячей водки!
Возница взял деньги, шляпу, пуговицы, пощупал сукно плаща, вздохнул
и, протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль.
Ватага веселых молодцов, горланя своего "Храброго Фосса", ворвалась
во двор.
- Вот ты где! - с недобрым удивлением гаркнул один из них, - давай,
батя, водку живее!
- На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего!
- Ты как с бойцами разговариваешь, шпак? Мы тебя от куроцапов защи-
тили!
- Вот последнюю бутылку господину продал!
Гренадеры как по команде повернулись на Джакоба и стали примеривать-
ся к нему жадными взглядами.
- А и вправду господин! Да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер?
- Как есть ферфлюхтер!
- Пусть он скажет!
- А что разговаривать - национализировать излишки! А добром не от-
даст - надобно будет наказать за противность!
Джакоб удовлетворенно улыбнулся.
- Давай, давай, - брезгливо бросил он гренадерам, - Ну-ка, топай от-
сюда! Веселися храбрый макрорус!
Гренадеры этого, честно, не ожидали никак. Некоторые даже действи-
тельно сделаи движение уйти.
Джакоб до крови сжал зубы, лицо его дрожало от радостной ярости, но
рука, выхватившая шпагу, была тверда.
. . . . . . . . . .
Усталый прохожий, идет он по окраине города, где цепочка фонарей об-
рывается в белесую черноту. Вот уже скоро рассвет, а ему все не легче.
Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый
снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, - все валит
и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - вряд ли
здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как
пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем
ее копытец. Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль,
или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем не детская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
- Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж не
смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как
механическая кукла.
- Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожа-
тым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает окаменевшего
старика и боком валится в снег, продолжая равномерно елозить ногами.
Сонная слюна течет ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя
шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам,
мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили -
кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную
песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извиваю-
щийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во
мне...
. . . . . . . . . .
Господи, помилуй!
Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть,
уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного
хриплого мурлыканья.
Это конец, хватит писать. ( Все померли, а нет, так недолго оста-
лось. И про что вся эта пьяная музыка? )
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую
меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.