Ефим СМОЛИН
С В Е Т Л О Е Н А С Т О Я Щ Е Е
Мы часто говорим о погибших на войне: "Они с нами, они среди нас..."
Давайте представим , что было бы, если бы действительно воскрес кто-нибудь
из них. Из тех, кто отдал жизнь за светлое будущее. И стало бы для него
это светлое будущее светлым настоящим...
* * *
Говорят, что медикам известны такие случаи, что это какой-то
летергический сон, но, в общем, сержант Степан Гудков, контуженный и
потерявший сознание в боях под Москвой осенью сорок первого года, пришел в
себя сорок шесть лет спустя. Часть, конечно, ушла, решил Гудков,
интересно, за кем осталась деревня? Гудков пополз к ближайшему дому.
Из дома донеслась русская речь, и сержант сначала обрадовался, даже
чуть было не вскочил, когда вдруг понял, что это радио. Степан
прислушался: "Сухогруз "Петр Васев" идет на таран"... "Товарняк врезался в
скорый"... "Под Арзамасом взлетел на воздух состав с взрывчаткой"...
"Немцы мозги пудрят! - догадался Гудков, - А говорят как чисто,
собаки!" У них на фронте немцы тоже вот так подтаскивали репродукторы на
передовую, предлагали сдаться, трепались, что Москва взята... Ребята
стреляли по репродуктору, швыряли гранаты. И сейчас сержант отцепил с
пояса "лимонку", прикинул расстояние до окна, потянулся к чеке. Но
передумал: "лимонка" была одна и хотелось продать жизнь подороже - может,
танк попадется или немецкий штаб.
Решив все получше разведать, Гудков стал подбираться к дому с тыла.
На огороде судачили две старушки.
- И почем сейчас клубника-то на рынке идет?
- Рублев пятнадцать...
"Пятнадцать рублей! - ужаснулся, лежа в кустах, сержант - Эх,
война-война..."
- Да, - вспоминала одна, - бывало, до войны-то клубничку с молоком...
- И-и, что вспомнила! Где оно молочко-то? Коров-то ни у кого не
осталось...
"Поотбирали скотину, сволочи!" - понял Степан.
- Ноне, говорят, опять разрешают, скотинку-то...
- Ага! Чтоб опять отнять...
- Да-а, жисть-жисть, - вздохнула одна, - мясо по карточкам...
- И сахара-то, как нет, так нет, - сказала другая.
- В Москве-то, сказывают, еще чего-то есть...
"В Москве! В Москве! Значит, держится Москва! Не сдали!" -
обрадовался Гудков.
- "В Москве"! - вторая старущка передразнила подругу. - Да у Федотова
вон, - она махнула в сторону большого дома под железной крышей, - и без
Москвы все имеется.
"С властями сотрудничает, гад! - недобро подумал Гудков. - Полицай,
небось, или староста..."
Степан решился пробираться в Москву, но по пути посчитаться с
полицаем. Подползя к федотовскому дому, схоронился в дальнем конце сада за
уборной, ожидая удобного момента.
- Хозяин! Комнату не сдадите? - донеслось от дороги. У калитки стояла
женщина с маленькой девочкой.
"Беженцы", - решил Гудков.
- Комнату? - переспросил Федотов. - Триста рублей.
Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться,
а Федотов, не дожидаясь ответа, безразлично двинулся по дорожке прямо к
уборной. Похоже, Гудкову улыбнулась редкая удача. Но он решил пока не
кончать эту гниду: пусть сначала возьмет на постой несчастную мать с
ребенком. Сержант потихоньку, сзади стал просовывать в щель между досками
ствол своего ППШ...
Не берусь описать чувства человека, сидящего, казалось бы, в самом
безопасном, укромном месте, когда он вдруг чувствует голым телом
прикосновение металла и в ту же минуту летом 1987 года слышит сзади
вкрадчивый шепот: "Папаша! Кто в деревне - наши или немцы?"
- На... на... - попытался ответить Федотов.
- Наши? А что ж так дорого комнату сдаешь?..
Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в
себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком:
"Даром! Даром отдам!.." - снова поверг ее в столбнячное состояние...
А Гудков решил в Москву идти ночью, а пока хорониться здесь,
справедливо полагая, что у полицая или старосты, кем там был этот Федотов,
немцы его искать не будут. решив немного соснуть, он очнулся от какого-то
интуитивного чувства страшной опасности. Было уже совсем темно, и все-таки
Гудков разглядел там, у дороги, несколько машин. На их светлых боках были
хорошо видны темные кресты...
"Ах, гадина, - мелькнуло у Степана,- донес все-таки!.."
Из машин вышли человек десять, все в белых маскхалатах, двое были с
носилками.
"Носилки тащут, - удовлетворенно подумал Гудков, - убитых своих
подбирать , знают, что так просто не дамся..."
Отступив метров на триста, он вскарабкался на дерево и видел оттуда,
как суетились белые фигурки, как кричал Федотов: "Да здесь он был, здесь!
Кто, говорит, в деревне - наши или немцы?.. Сам я его, конечно, не видел,
он сзади был... Поверьте, товарищи..."
Видимо, вот этим неосторожно сорвавшимся словом "товарищи" Федотов
подписал себе приговор. Люди в белом связали его, бросили на носилки. И
один произнес: "Галлюцинации". Наверное, это означало "расстрелять" или
"повесить" - Гудков не знал немецкого...
Когда моторы машин с крестами затихли вдали, Степан спустился и пошел
к Москве. На его счастье, машин на дороге не было, да и не могло быть -
вся она была в рытвинах, ямах, воронках. Видимо, наши, отступая,
наковыряли в ней дырок. Но как далеко отступили, вот вопрос? Согласно
указателю до Москвы было десять километров. На рассвете Гудков залег в
придорожном кювете, чуть приподнялся, припав глазом к кромке дороги.
Справа и слева тянулись поля. На поле ковырялись в земле несколько
стариков и старух.
"Молодежи-то нет совсем, - отметил Степан, - видно, всех в Германию
фриц угнал..."
Старики,как и положено настоящим патриотам, оказавшимся под
оккупантом, откровенно саботировали: они еле-еле махали граблями, по часу
перекуривали, повсюду стояли сломанные - видимо, нарочно - трактора и
комбайны.
"Молодцы какие, - тепло подумал о них Степан. - Тут, наверное,
крепкая подпольная ячейка".
И он снова схоронился в кювете. А когда стемнело, Гудков поднялся,
отмахал десять клометров, в самом пригороде вдруг увидел яркие огни и
пошел на них.
"Если костры для приемки диверсантов - гранату швырну", - решил он.
Но оказалось - не костры, оказалось - загородный ресторан. У дверей стоял
человек в форме, с генералсьскими лампасами на штанах и кому-то объяснял:
"Руских не пускаем, сегодня у нас немцы гуляют..."
"Немцы! У самой Москвы! И генерала в плен взяли! Унизили, у дверей
шавкой поставили..." - от всего этого Гудкову хотелось разрыдаться. Он в
эту минуту не думал о себе, одна мысль жгла его мозг: спасти генерала!
План его был прост, как проста бывает смерть в бою: незаметно подползти,
поменяться с генералом одеждой, встать вместо него, а там будь что будет!
И сержант пополз...
Он был уже у самых дверей, когда к генералу подошла девушка. Немка?
Наша? Девушка заговорила по-русски:
- Привет, папаша...
"Куда ж ты, милая? - в отчаянье подумал Степан. - Куда ж ты в самое
логово?! Эх, надо ж предупредить..."
- Есть ценные кадры, - вдруг сказал генерал.
"Разведчица! - понял Гудков. - Ах ты, мать честная, ребенок же почти,
а такой герой. Не-ет, такой народ на колени не поставишь..."
Девушка что-то сунула генералу в руку, видимо, шифровку, и смело
шагнула внутрь... Гудков перевел дух. Только что он, решив спасти
генерала, чуть было не разрушил хорошо законспирированную сеть советских
чекистов!.. Решив больше ни во что не вмешиваться, сержант двинул в
Москву. А в том, что Москва наша, живет и сражается, он теперь не
сомневался.
Было еще не так поздно, двадцать три ноль-ноль, но Москва, как
положено прифронтовому городу, была погружена в темноту... Он ходил,
разглядывал вывески и недоумевал: министерство... министерство...
министерство - зачем их столько? Он видел на магазине вывеску "Мясо",
прижимался к витрине, но там была только туша из папье-маше, а мясом в
буквальном смысле даже не пахло. А из магазина "Овощи" пахло, но только не
овощами, и запах этот напомнил Гудкову, что пора, кстати, перемотать
портянки...
И вдруг его осенило, он понял! Конечно же, это были ложные
министерства и ложные магазины! Гудков вспомнил, как командир роты
приказывал им строить ложные батареи и ложные аэродромы. Прилетали
фашисты, усердно бомбили фальшивые объекты, а настоящие батареи и
аэродромы, спрятанные в укромном месте, оставались целехоньки... Так и
здесь, конечно! Настоящие министерства, настоящие магазины с настоящими
продуктами спрятаны в укромном местечке, вместе с настоящими министрами, а
эти так, для блезиру! Пусть бомбят, не жалко! И придумал эту хитрость,
решил Гудков, конечно, сам товарищ Сталин! И выходит, что он не только
отец всех народов, но и отец всех фальшивых министерств, фальшивого мяса и
фальшивых овощей...
Ему стало радостно и захотелось оделить своей радостью всех. Но
никого не было. Только одинокая старушка брела с полной авоськой спичек и
детского мыла. Гудков подскочил к ней, хлопнул по плечу и гаркнул:
"Погоди, бабуся, все будет! Нам бы только до Берлина дойти!.."
От мысли, что все нормально, что ни о чем думать не надо, когда за
тебя думает самый мудрый из людей. Степану стало легко и покойно. Он лег
на лавочку, свернулся калачиком...
"Сосну до утра, - счастливо подумал он, - а утречком на Красную
площадь, к Кремлю - хоть издали глянуть, где он там сидит и за всех
думает..."
Гудков и проснулся с тем же ощущением счастья, с той же мыслью идти к
Кремлю. Он шагал, ничего не замечая вокруг, и думал о том, что Москва наша
и никогда мы ее не отдадим... Он шагнул на Красную площать, и вдруг его
зашатало и нечем стало дышать - на Красную площадь садился немецкий
самолет...