Павел ВОРОНЦОВ
Рассказы
АВАНГАРДИЗЬМУ, ЗНАЧИТ, ХОЧЕШШШШШШШШШШЬ. ДА ПОЖЖЖЖЖЖЖАЛУЙСССССССТА!!!
БРЕННОСТЬ ДЯДЮШКИ СИГИЗМУНДА
Буревестники
ВОССТАВШИЕ В МОХЛАHДИИ
ГВОЗДЬ МАСТЕРА ЛИ
ДОСТОСЛАВНАЯ ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК БЫЛ ЗАЧАТ СЭР ПЬЕТЯ ИВАНОФФ, РОКЕР
МАСТЕР НОЧЬ
ПЕСЕНКА ДЛЯ МЕХАНИЧЕСКОГО МОДЕМА С СОПРОВОЖДЕНИЕМ
ПЕСЕНКА МАЛЕНЬКОГО ХОББИТА ФЛОКЕ БРАНДОШМЫГА...
ПОГНАВШИМСЯ ЗА МИРАЖОМ
ПОХОД
ПРОГРАММА
ПРОДАВЕЦ
ПРОПОВЕДНИК
ПЯТЬ ЧАСОВ ДО ЗАУТРЕНИ
РАЗГОВОР
САМАЯ ЛУЧШАЯ В МИРЕ КНИГА
СЕРЕБРЯНАЯ ЗВЕЗДА
СКАЗКА, В КОТОРОЙ ЕСТЬ ДАО
СТАРЫЙ ДРАКОН
ХРАНИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ
ЯВЬ
Павел ВОРОНЦОВ
АВАНГАРДИЗЬМУ, ЗНАЧИТ, ХОЧЕШШШШШШШШШШЬ.
ДА ПОЖЖЖЖЖЖЖАЛУЙСССССССТА!!!!!!!!!!!!!!
Есть время раздавать бубль-гум, есть время жевать его в спину. Когда
я смотрю на тонкий бич Луны, протекающий на фоне козла, я вижу часы
которые ищут друзей, а в окне роятся пеликаны, ровно над тем самым
причалом, где дочка портового генерала отдалась не за фунт цветов. Я ищу
основу и чувствую снег. Символ креста - рог а речь выползает из под пера
змеей. Ливень плачет сосудом - так умирают дроббиты. Жизнь. Открытые
ставни.
Боже, как хочется! Ночь управляет причалом, в змее живет гиппопотам.
Какие-то кольца. Серый луч падает на белый лист. Начало. Белесый туман.
За стеной сучит осень. Дверь в потолке открыта и серебряное солнце
находит меня сидящим под его кварцевой лапой. Сквозь стук сердца - шум за
стеной. Открываю окно, а за дверью притаился Скособоченный. У него на
глазах - шрам. Спрашиваю:
- Зачем ты здесь?
- Шестнадцать. - достойный ответ. Кольца падают в круг и я вижу их.
Их четвертая часть - четыре. Значит, надо бежать. Дракон ухмыляется за
кормой моей джонки. Мяу!
Капитан ржет в открытое небо, земля умирает под копытами галеона. Но
ночь светла, а значит корни полны и сны улыбаются, глядя свысока на...
Конные черепахи жрут небосвод и каменный шест упирается. о что нам до
него? Река рычит Луной а рыжая кошка родила, наконец, своего крота и
Скособоченный думает, что смеется надо мной, а я пользую это время что бы
смеяться над ним. Это и есть свобода.
Любовь наполняет нас счастьем, а свобода пуста как церковная крыса. у
и что? В тишине хохочет Скособоченный. Он-то все знает заранее. Поэтому в
конце он умрет. Пусть удивится, хоть раз в жизни. Здесь есть место
пофилософствовать, пока печальный детектив летит за борт вместе с катушкой
использованных порнолент.
Кровь правит Скособоченным в плеть, котлы падают в Замки. Смех, смех,
смех! Это дрова. А где будут костры? В конце.
Телефон умирает ввысь, рога роют копыта. А Она оперлась рядом перил и
я дрожу при новой мысли об имени Ее, но Ее улыбка прозрачна, как богемский
лед под которым сокрыт толстый-толстый слой.. Мысли, мысли... Одиночка
трава на одиноком ветру.
- Кто ты? Неужели ты?..
- Что ты! Я всего лишь одно из младших ее воплощений.
- Значит, есть и старшие?
- Кто может быть старше, чем Смерть?
- Время.
- Если только оно бессмертно...
- А разве нет?
- А разве да?
Время плавится клубком, рождающим стену. Вдалеке хохочет
Скособоченный. Эхо его относится грому. Быть может, это последний раз,
потому что я подношу к нему зажигалку. Факел топочет его расплюстанное
тело, трудно смеяться, коли пасть забита слюной. Кровь и железные Фениксы.
Птеродактили воют свою песнь, могильники роют, а диплодоки пляшут
апокалипсис. Кульминация. Малый закат. Кольца падают в кремень и капитан
пройден.
Уходит ветер и я смотрю им в спину, как гнедая подкова. Гнетущая
крыса у меня на душе. Она уже, и Скособоченный тянется ей вослед. У меня
на щеках слезы, у меня на ногах - плеть. Память моя со мной. Это финал.
Луч света.
Кто хочет еще бубль-гум?..
Павел ВОРОНЦОВ
ДОСТОСЛАВНАЯ ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК БЫЛ ЗАЧАТ
СЭР ПЬЕТЯ ИВАНОФФ, РОКЕР ДОСТОЙНЕЙШИЙ И
СРЕДЬ ДРУГИХ ПОЧИТАЕМЫЙ И ОБ ОТЦЕ ЕГО ВАСИИ
Случилось так во времена верховного пахана Виталия, коий был рокер
достойнейший и имевший власть над всеми рокерами Московскими и власть
коего простиралась вплоть до городу Парижу и почитал коий господа нашего
Карла Маркса исправно. В те времена было также много других паханов, но
все они держали свои районы от верховного пахана Виталия и были ему
шестерками. И был у него также длинный руль за коий могло усесться
одновременно до двухсот человек рокеров. Посему наиболее доблестные рокеры
того времени служили ему и назывались рокеры длинного руля.
И жил тогда в славном округе Кузьминки некий рокер, коему имя было
сэр Васья Петрофф и случилось так, что он приходился верховному пахану
Виталию двоюродным братом четвертьюродной тетки.
И вот однажды довелось сэру Васии ехать поздней ночью через великий
Кузьминский лес и обуяло его посередь того леса великое плотское желание.
Тогда возвел сэр Васья великие пени на свою судьбу, ибо ни одной
благородной герлы не было поблизости. Однако только так поступил он, как с
неба спустился золотой истребитель, на спине коего сидел маг Фридман. И
сказал маг Фридман обращаясь к сэру Васии:
- Напрасно возводишь ты пени на свою судьбу ибо ныне предрекаю тебе,
что в скором времени встретится тебе благородная герла, с коей
удовлетворишь ты свою плотскую похоть и с ней зачнете вы всем во спасение
великого рокера.
И сказавши так маг Фридман исчез.
Сэр же Васья поехал дальше и вот видит он - ведут бой два благородных
рокера из коих одного звали сэр Серж, а второго - сэр Рокер-о-ста-колесах,
а рядом стоит благородная герла.
Тогда вдруг сэр Васья схватил благородную герлу и увез. Сэр же Серж и
сэр Рокер-о-ста-колесах поспешили прекратить битву и, убравши цепи в
ножны, изрядно газуя двинулись за сэром Васьей. Тогда сэр Васья обернулся
и спрашивает их:
- Для чего вы вдруг преследуете меня?
Тогда два других рокера отвечают ему:
- Для того, что ты похитил нашу герлу Галину и тем опозорил нас.
Посему мы желаем с тобой сражаться по всем законам благородного рокерства.
- Да будет так, - отвечает им сэр Васья, - однако вас двое, я же один
и сие будет не благородно, коли нам придется биться одному супротив двоих.
Посему стуконитесь между собой, дабы определить, кто из вас сильнейший, я
же буду на побетка.
И вот сэр Серж и сэр Рокер-о-ста-колесах направили друг на друга свои
мотоциклы и приготовилились биться. Но случилось так, что у сэра
Рокера-о-ста-колесах барахлило зажигание и его мотоцикл заглох и посему
сэр Серж легко вышиб его из седла.
- Увы мне! - вскричал сэр Рокер-о-ста-колесах. - Я опозорен, ибо у
меня отказало зажигание, - и сказавши так он удалился.
Сэр же Серж тогда оборотил свою арматуру супротив сэра Васии и сэр
Васья направил супротив него свою арматуру. Тогда сшиблись они с такой
силой, что и у того и у другого обе арматуры погнулись и сэр Васья
перешибил сэра Сержа через багажник, он же упал и расшибся пребольно.
Однако сэр Серж не захотел продолжить сражаться в пешем бою а вместо этого
вновь уселся на мотоцикл и достал другую арматуру. Тогда и сэр Васья
достал другую арматуру и вновь сшиблись они и вновь сэр Васья поверг сэра
Сержа на асфальт. И так повторялись до десяти раз. После же десятого раза
сэр Серж оказался настолько разбит что не смог более встать. Тогда, будучи
не в состоянии встать он обратился к сэру Васии:
- Любезный рокер, не будете ли Вы столь любезны назвать мне свое имя,
ибо чувствую я что смертный час мой близок, и я хочу знать имя рокера, что
поверг меня.
- Охотно, - отвечал ему сэр Васья, - только уж и Вы мне назовите
свое.
- Меня зовут сэр Серж, - ответил сэр Серж.
- Увы мне! - вскричал тогда сэр Васья. - Что я наделал! Ведь я убил
собственного брата. Ибо я твой брат сэр Васья!
И сказавши так он положил сэра Сержа к себе на багажник и отвез его в
ближайший райисполком. А там сэр Серж исповедовался и в туже ночь
благопристойно заплатив все комсомольские взносы помер.
А сэр Васья скорбел о том премного и пребывал в великом горе.
И в ту же ночь он взошел на постель к благородной герле Галине и
зачали они с ней сэра Пьетю.
Здесь кончается достославная повесть о том, как был зачат сэр Пьетя
Иванофф, достойнейший из рокеров длинного руля.
Павел ВОРОНЦОВ
АВАНГАРДИЗЬМУ, ЗНАЧИТ, ХОЧЕШШШШШШШШШШЬ.
ДА ПОЖЖЖЖЖЖЖАЛУЙСССССССТА!!!!!!!!!!!!!!
Есть время раздавать бубль-гум, есть время жевать его в спину. Когда
я смотрю на тонкий бич Луны, протекающий на фоне козла, я вижу часы
которые ищут друзей, а в окне роятся пеликаны, ровно над тем самым
причалом, где дочка портового генерала отдалась не за фунт цветов. Я ищу
основу и чувствую снег. Символ креста - рог а речь выползает из под пера
змеей. Ливень плачет сосудом - так умирают дроббиты. Жизнь. Открытые
ставни.
Боже, как хочется! Ночь управляет причалом, в змее живет гиппопотам.
Какие-то кольца. Серый луч падает на белый лист. Начало. Белесый туман.
За стеной сучит осень. Дверь в потолке открыта и серебряное солнце
находит меня сидящим под его кварцевой лапой. Сквозь стук сердца - шум за
стеной. Открываю окно, а за дверью притаился Скособоченный. У него на
глазах - шрам. Спрашиваю:
- Зачем ты здесь?
- Шестнадцать. - достойный ответ. Кольца падают в круг и я вижу их.
Их четвертая часть - четыре. Значит, надо бежать. Дракон ухмыляется за
кормой моей джонки. Мяу!
Капитан ржет в открытое небо, земля умирает под копытами галеона. Но
ночь светла, а значит корни полны и сны улыбаются, глядя свысока на...
Конные черепахи жрут небосвод и каменный шест упирается. о что нам до
него? Река рычит Луной а рыжая кошка родила, наконец, своего крота и
Скособоченный думает, что смеется надо мной, а я пользую это время что бы
смеяться над ним. Это и есть свобода.
Любовь наполняет нас счастьем, а свобода пуста как церковная крыса. у
и что? В тишине хохочет Скособоченный. Он-то все знает заранее. Поэтому в
конце он умрет. Пусть удивится, хоть раз в жизни. Здесь есть место
пофилософствовать, пока печальный детектив летит за борт вместе с катушкой
использованных порнолент.
Кровь правит Скособоченным в плеть, котлы падают в Замки. Смех, смех,
смех! Это дрова. А где будут костры? В конце.
Телефон умирает ввысь, рога роют копыта. А Она оперлась рядом перил и
я дрожу при новой мысли об имени Ее, но Ее улыбка прозрачна, как богемский
лед под которым сокрыт толстый-толстый слой.. Мысли, мысли... Одиночка
трава на одиноком ветру.
- Кто ты? Неужели ты?..
- Что ты! Я всего лишь одно из младших ее воплощений.
- Значит, есть и старшие?
- Кто может быть старше, чем Смерть?
- Время.
- Если только оно бессмертно...
- А разве нет?
- А разве да?
Время плавится клубком, рождающим стену. Вдалеке хохочет
Скособоченный. Эхо его относится грому. Быть может, это последний раз,
потому что я подношу к нему зажигалку. Факел топочет его расплюстанное
тело, трудно смеяться, коли пасть забита слюной. Кровь и железные Фениксы.
Птеродактили воют свою песнь, могильники роют, а диплодоки пляшут
апокалипсис. Кульминация. Малый закат. Кольца падают в кремень и капитан
пройден.
Уходит ветер и я смотрю им в спину, как гнедая подкова. Гнетущая
крыса у меня на душе. Она уже, и Скособоченный тянется ей вослед. У меня
на щеках слезы, у меня на ногах - плеть. Память моя со мной. Это финал.
Луч света.
Кто хочет еще бубль-гум?..
Павел ВОРОНЦОВ
ПЕСЕНКА ДЛЯ МЕХАНИЧЕСКОГО МОДЕМА С СОПРОВОЖДЕНИЕМ
(пьеса в двух актах)
Наглючено из-за полной невозможности
дозвониться до Шедоу Глюка.
АКТ ПЕРВЫЙ
В глубине сцены установлена большущая и жутко навороченная
ударная установка. а ее фоне стоит некто лысый в лыжных очках и расстегнутом
плаще сквозь который проглядывают семейные трусы. На шее у него висит
пионерский барабан и время от времени лысый принимается одной
рукой стучать в него нечто неоформленное, явную отсебятину.
На переднем плане установлены два микрофона. Перед одним из них
никого нет, место перед вторым занимает бледный чахоточный тип со
стрижкой "ирокез". Из левой его штанины выползает кабель и тянется через
всю сцену к символической телефонной розетке. Монотонным голосом
тип бубнит в микрофон:
- Бузи, бузи, ноукариер. Бузи, бузи, ноукариер...
И так в течении полутора часов.
Перед самым концом действия тип также монотонно говорит:
- Коннект тыща двести, - потом молча осматривает зал, заглядывая
в глаза каждому, кто еще не спит, расплывается в торжествующей мерзостной
улыбочке и радостно добавляет: - Киргуду!
(конец первого акта)
В антракте артисты ползают по стенам буфета на присосках, изображая
ночное бдение тараканов и стараются урвать у зрителей пирожные.
Продавщица гоняет актеров мухобойкой.
АКТ ВТОРОЙ
Все тоже самое, но конец немного другой.
Ко второму микрофону подходит Человек в темных очках, костюме-тройке
со стрижкой как на картинке в полевом уставе ВС СССР и в
плавках, надетых поверх брюк.
Чахоточный и Человек в темных очках(дружно):
- Коннект два-чатыреста!!!
Человек в черных очках достает из внутреннего кармана бумажку и
начинает зачитывать:
- Таймаут один, таймаут другой, таймаут третий...
Чахоточный:
- Ээээээээ...
Человек в черных очках показывает ему значок на отвороте плавок
и, смеясь, скрывается в глубине сцены, напоследок бросив:
- Таймаут десятый.
Занавес падает волнами, словно сломанные крылья.
(конец)
Павел ВОРОНЦОВ
ПЕСЕНКА МАЛЕНЬКОГО ХОББИТА ФЛОКЕ БРАНДОШМЫГА, КОТОРОМУ
МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ БЕОРН ПО НЕДОМЫСЛИЮ ПОДАРИЛ СВОЮ БЕНЗОПИЛУ
И КОТОРЫЙ ПО ТАКОМУ СЛУЧАЮ УВЛЕКСЯ МЕТАЛЛОМ,
СОЧИНЕННАЯ ВО ВРЕМЯ ДОЛГИХ НОЧНЫХ МЕЧТАНИЙ
О ДАЛЕКИХ СТРАНСТВИЯХ И ПРЕКРАСНЫХ ПОСТУПКАХ.
(примечание: звездочкой помечены неосмысленные строки,
нужные исключительно для приличествующей случаю аранжировки.)
* Тыр-тыр-тыр-тыр-тыр...
* Тыр-тыр-тыр-тыр-тыр...
* Тыр... БррррррууууууУУУУУ!!!
* ААААААААААААААААААААААА!!!!
Я иду по колено в крови
А вокруг все скалят клыки
Но со мной моя
Бензопила!
ДАААААААААААААААААААА!!!
И я продолжаю идти,
Пляшут зубья бензопилы
И кто-то вопит: А-А-А-А-А-А-А-А!
Но настигнет его
моя Бензопилааа!!!
И я знаю - в конце я умру,
Но я многих с собой заберу!
И даже там буду злобствовать я!
И со мной будет
моя Бензопила!!!!
* ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!!!!!!!!!!!!
Павел ВОРОНЦОВ
САМАЯ ЛУЧШАЯ В МИРЕ КНИГА
Жил на свете человечек, который всю жизнь писал Самую Лучшую В Мире
Книгу. Жил он впроголодь, ведь ему некогда было даже зарабатывать на
жизнь; все его время занимала Книга. Себя человечек числил в писателях, но
за всю жизнь не продал ни одного рассказа; ему некогда было их писать,
ведь у него была Книга. Он зарос, неделями не мылся, а в парикмахерской не
появлялся годами. Из-за того, что он нигде не работал и ничего не писал на
продажу, ему приходилось жить на подаяние и питаться тем, что не всякая
собака согласилась бы взять в пасть.
Человечек считал, что это его предназначение - Самая Лучшая В Мире
Книга, и отдавал всего себя Ей. И Книга брала его себе без остатка. Ему не
хватило совсем чуть-чуть - он не успел поставить последнюю точку над i.
Кровоизлияние в мозг свалило человечка и он упал без стона на
свежеисписанный лист.
Новые хозяева, въехавшие в его комнату, спалили старую мебель вместе
с клопами и замаранными листками бумаги, так и не удосужившись прочесть
накарябанные на них каракули. Такая это странная штука - жизнь.
Павел ВОРОНЦОВ
БРЕННОСТЬ ДЯДЮШКИ СИГИЗМУНДА
(почти американский рассказ)
Я сижу на своей маленькой пристроенной к дому кухне и на обеденном
столе (а другого у меня и нет) передо мной лежит немного чистой бумаги,
ручка, пачка аспирина, на случай если от этого непривычного занятия у меня
разболится голова и зачем-то солонка. Эту последнюю мне просто лень
убирать со стола.
Я сижу так уже битый час и по-прежнему на бумаге не появилось ни
единого закорюка. Это меня слегка нервирует, но я еще не готов сдаться и
отказаться от своей идеи. Ведь есть же люди, которые утверждают, что это
легко...
Господи, о чем бы мне написать?
Тут за стеклянными дверями, ведущими в дом, а за одно и на кухню,
появляется дядюшка Сигизмунд. Он у меня сумасшедший, слегка. Впрочем,
соседи утверждают, что вся наша семейка слегка не в себе. Ну, я то уж во
всяком случае, нормальный. Чего не скажешь о дядюшке Сигизмунде.
Вот он кричит прямо с порога:
- Малыш, угадай что я нашел?
И это вместо "Здрасте".
- Дядюшка, - говорю я. - Отстань. Ты что не видишь, что я занят?
Вместо того, чтоб извинится и выйти, дядюшка, не задумываясь ни на
секунду, подкатывает ко мне и начинает таращится из-за плеча на мою
работу.
- И что это ты тут делаешь?
Я устало вздыхаю: - Пишу фантастический рассказ.
- Ну да, фигня какая. Пошли со мной, посмотришь на ту штуковину,
которую я нашел, а потом пиши сколько влезет.
- Ну тебя к черту, дядюшка. Журнал американской фантастики объявил
конкурс на лучший фантастический рассказ, какой пришлют им до конца
месяца. Они обещают тыщу баксов победителю, а у меня холодильник пустой.
- Да ну, - сходу оживает дядюшка, у которого нюх на такие штучки. -
Так что же ты до сих пор не написал еще ни строчки.
- Конечно, потому что ты мне мешаешь.
- Слушай, племянник! Давай я тебе помогу, а ты со мной поделишься
выигрышем.
- Дядюшка, отвали, - повторяю я. - С чего это я должен с тобой
делиться?
Но дядюшка Сигизмунд вовсе даже не настроен меня слушать. Быстро
подскочив к двери, и бросив мне: - Я еще вернусь! - он исчезает с самым
заговорщицким видом.
Появляется он только через пол-часа. Справедливости ради, надо
признать, что за время его отсутствия на лежащей передо мной бумаге не
стало больше ни на одну паршивую загогулину. Под мышкой дядюшка волочет
здоровенный шлем, весь утыканный проводами и тумблерами.
- Приветик, - говорит он и видно, как его буквально распирает от
гордости. - Посмотри что я принес! Это из той штуковины, которую я нашел.
- Вечно ты тянешь в дом всякую гадость.
- Молчи, племянник и немедленно одевай.
- Вот еще. Почему это я должен одевать себе на голову всякую дрянь,
которую притащил мне мой дядя?
Дядюшка тут же подваливает ко мне и смотрит на белую как декабрьский
снег бумагу. Проверяет.
- Да потому что без меня ты ни черта не напишешь, а вместе мы
выиграем конкурс.
Откровенно говоря, мне уже порядком надоело сидеть перед пустыми
листами и вообще я уже почти готов завязать с этой безнадегой. Только по
этому я молча протягиваю руку за дядькиным шлемаком.
- Но помни, - тут же заявляет дядя, - пятьдесят процентов мои.
- Фиг тебе. О конкурсе впервые узнал я, писать тоже буду я, так что
тебе причитается не больше тридцати.
Дядюшка тут же отскакивает и пытается спрятать шлем за спину. Это не
очень то у него получается, потому что шлем здоровенный, а дядюшка
Сигизмунд - тощий, как хорошая борзая. Мы некоторое время препираемся и, в
конце концов, он соглашается на сорок, а я получая шлем.
Напяливаю его на голову и тупо смотрю на дядюшку.
- Что дальше?
- Теперь слушай, - начинает рассуждать дядюшка Сигизмунд, ходя взад и
вперед по кухне. - Все великие произведения написаны о бессмысленности
мира. Ты должен понять, что мир не имеет смысла, а потом записать это так,
чтоб до всех дошло. Ты понял?
- Да, дядюшка. А чего писать-то?
- Начнем с малого. Вот, например, солонка у тебя на столе. Зачем она?
Черт, в этом шлеме я ощущая себя как то странно. Солонка?
Действительно, нафига она мне сейчас на столе? Что ей там делать? Я
вообще-то люблю пресную пищу...
Некоторое время дядюшка смотрит на стол и хлопает глазами, что твой
филин, словно ищет подсказку среди моих листов бумаги и аспирина. Затем
потирает переносицу: - О чем это я?
- О бренности, дядюшка.
- Да нет, это я помню. Последняя фраза?
Странно, но последней дядюшкиной фразы я тоже не помню. С чего бы
это?
- Ну да ладно, замнем. Так вот - твой холодильник - в чем его высший
смысл? Зачем он занимает место на земле? Тем паче, что он у тебя все равно
пустой. Или стол, за которым ты сидишь...
Я понял: от этого дядюшкиного шлемака в голов появляется какая-то
особенная ясность. Действительно, писать так, наверное, удобнее.
Холодильник, стол... И в правду, какая-то бессмыслица. Все что говорит
дядя так верно... И, в общем-то, если задаться вопросом для чего газовая
плита... С точки зрения этого, как его... высшего смысла...
Дядя ходит вдоль пустых стен моей кухни.
- Зачем эта стена? - патетически восклицает он. Судя по всему, он
вошел в раж. - Ей нечего отделять.
Да и правда.
Стоя посреди моего совершенно пустого дома, дядя оглядываясь в
поисках хоть какого-то примера.
Боже, до чего он смешно выглядит, вертясь среди абсолютно пустых
стен. Как он бессмысленен.
Я сижу один. Дом пуст. Если поднять голову, видны стропила крыши.
Что за чепуха. Зачем человеку дом, если в нем ни черта нет? Зачем
стены, которые отгораживают одно пустое пространство от другого? Глядя на
них, меня начинает разбирать смех.
Оттуда, где я сижу, продуваемый всеми ветрами, и до самого горизонта
видны покрытые травой холмы. Ветер тихонько обдувает меня и забирается под
шлем.
И тут меня начинают одолевать мысли о бренности всего сущего...
Павел ВОРОНЦОВ
СТАРЫЙ ДРАКОН
Дракон проснулся под вечер, когда солнце уже почти скрылось за пиками
окрестных гор. Впрочем в его пещере темно было в любое время суток. Солнце
не заглядывало сюда, а языки пламени, которые изредка испускал хозяин
пещеры, гасли, погрязая, среди потемневших от многолетней копоти стен. Да
и испускал эти языки хозяин все реже и реже.
Вообще-то, проснулась только средняя голова дракона. Правая спала не
просыпаясь уже года четыре, а левую он потерял давно, много-много лет тому
назад, в битве с другим драконом. Тот, впрочем, потерял все свои головы.
Средняя голова проснулась от странного чувства, напоминающего голод,
только побаливало чуть выше и левее чем обычно. В последнее время у
старого ящера вообще много чего болело.
От этого непривычного ноющего ощущения где-то в глубине чешуйчатого
тела зародилось смутное беспокойство. Что-то было не так, вот только
старый змей не знал, где искать. Он издал глухой рев и заворочался,
пытаясь устроится поудобнее на своем лежбище из трухи и костей, куда
щедро, как в тесто изюм, было намешено золото. Но неприятное ощущение
росло и в конце концов чудовище поднялось и поползло к выходу из своей
каверны. Старая, обвислая от времени, шкура ящера скребла по скале, так
что на камнях оставались чешуйки, каждая размером с голову хорошего быка.
Когда старый монстр показался на поверхности, уже почти совсем
стемнело. Последние лучи солнца прятались на западе, на востоке в полную
силу светили звезды. Конечно, никакой девственницы у жертвенного столба не
оказалось, да дракон и не надеялся ее застать - время было не урочное. По
подсчетам людей, что жили внизу в долине, старому змею полагалось проспать
еще месяца два-два с половиной. В последнее время он вообще редко хотел
есть - наверно, потому что почти не двигался.
Волоча за собой не желавшую просыпаться голову, дракон медленно вылез
на поверхность и огляделся. Далеко внизу тусклыми огоньками светился
небольшой город. Люди, платившие дракону дань, снабжавшие его пищей. Вот
уже триста лет, как змей не видел никого, кроме людей. В молодости он
любил погонять их погонять их по пастбищу. Это было весело. Долина внизу и
была его пастбищем, охотничьим угодьем.
Люди... Дракон даже любил их по своему, конечно, по драконовски, как
хороший пастух - овец. Они были для него больше чем пищей - жизнью. Левую
голову дракон потерял подравшись со своим родичем, посмевшим забраться в
город, город который принадлежал ему.
Впрочем, за сто последних лет дракон отвык и от людей тоже, кроме
тех, разумеется, кого он находил исправно привязанными к жертвеннику.
Напрягшись, он попытался встопорщить свои спинные пластины. Некоторые
поднялись, остальные остались полуопущенными. Змей поднял вверх свою
среднюю голову (правая бессильно болталась), и издал долгий протяжный рык,
выпустив попутно в небо большую струю дыма. Рык прошел, а Странное чувство
несоответствия осталось. Тогда, поддев спящую голову и взвалив ее на шею
здоровой(это было легко, потому что за последнее время спящая как-то
усохла в размере и съежилась), монстр тяжело оперся на когтистые лапы и,
переваливаясь, медленно сполз с уступа перед пещерой. Этого ящер не делал
уже давно.
Тревога и ощущение чего-то неотвратного, что приближалось, поднимаясь
из глубин чешуйчатого тела, заставили его двигаться. Куда двигаться дракон
не знал и выбрал путь самый простой и верный - вниз, в долину, в город.
Ему, вдруг, захотелось вновь, как в молодости, увидеть людей, которых он
привык называть своими. Быть может, в старой зверюге заговорила
ностальгия.
Когда дракон был молод, он летал. Со временем суставы крыльев
закостенели и он уже не рисковал подняться в воздух. Теперь же, после
долгого безвылазного сидения в пещере, крылья окончательно отсохли, то,
что от них осталось, уже не могло обмануть кого-бы то ни было. Так что
дракон двигался ползком, оставляя жирный, четкий след - канаву, которую
пропахал собственным пузом. Драконы растут всю жизнь и никогда не
останавливаются, поэтому сейчас старый змей стал таким, что уже не мог
оторвать брюхо от земли. Да он и двигался-то с трудом. По краям траншеи
лежали отслоившиеся чешуйки, нередко - целыми гроздьями.
Далеко внизу забил колокол. Это кто-то из стражи заметил
приближающегося зверя.
А дракона мучила одышка. За последние несколько сот лет, когда жители
города кормили его, он отвык двигаться и теперь буквально задыхался.
Ноющая боль, которая выгнала чудище на улицу из теплого логова, не только
что не утихла, стала еще сильнее и перекинулась на лопатку.
Дракон полз не быстро, он вообще не был способен уже делать что либо
с должной драконам стремительностью. Но, конечно, людям, следившим за его
приближением, казалось что монстр мчит к ним со скоростью, внушающей ужас.
Церковные колокола подхватили набат, в городе началась паника.
Дракон давно перешел с жалкого подобия рыси на шаг. Несколько раз по
дороге ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Облезшие бока
гулко вздымались, как у загнанной кобылы. Последние сотни метров он еле
прополз, так и не заметив потерявшую от страха сознание девственницу,
которую городской глава спешно приказал привязать к одинокому дереву у
развилки. И даже не потому, что поднявшее его чувство в корне отличалось
от голода, а из-за того, что вдруг стало противно думать о еде. Он устал.
Когда до первых построек оставалось метров сто-сто пятьдесят, дракон
грузно опустился на землю и замер, тяжело дыша. Больше он не мог сделать и
шагу: правую сторону его огромного тела разбил паралич. "Теперь я буду
жить здесь", - подумал он. - "Всегда." Перед глазами пошли круги и дракон
понял, что умирает. Что-то поднялось в нем в последний момент, что-то
похожее на любовь ко всем этим маленьким смешным существам, укрывшимся за
хлипкими стенами, и дракону захотелось поделиться этим, сказать что-нибудь
такое на прощание о своей пробудившейся любви, чтоб потом люди помнили его
и тоже любили.
- Дети мои... - прошептал дракон, обращаясь к пустынным улицам,
каменным стенам и соломенным крышам, которые уже начали тлеть от его
близкого дыхания. Глаза его подернулись поволокой. Он умер.
Прошло не меньше суток, прежде чем городской глава решился, наконец,
выглянуть на улицу, и еще полсуток, до того, как нашелся доброволец,
который забрался на дракона и, приподняв веко, заглянул тому в глаза.
- Чудовище мертво! - объявил он.
Новый день застал людей, пинающих драконью тушу.
- Мы победили дракона! - кричали люди. - Дракон мертв, мы победили
чудовище!
Тупыми наконечниками своих копий они громко стучали в безразличную ко
всему чешую.
Павел ВОРОНЦОВ
ГВОЗДЬ МАСТЕРА ЛИ
У светлого мастера Ли есть дома стена, в которую вбит гвоздь, на
котором держится мир, а еще, однажды, я рассказал ему про броуновское
движение молекул и самозакипающий чайник, о чем теперь очень жалею.
Мастер Ли уверяет, что его гвоздь не успел забить до конца Бог, когда
мастерил наш мир. То-ли у него молоток сломался, то-ли возникли какие-то
свои неотложные божьи дела, а может и то и другое, факт тот, что гвоздь
торчит из стены на добрых семь сантиметров и еле-еле держится.
Когда я увидал, как его шатает, я очень испугался и притащил из дома
молоток(надо сказать что мастер Ли из принципа не держит в доме никаких
инструментов), потому что мастер Ли подвел меня к гвоздю и сказал:
- Видишь этот гвоздь? Никогда не трогай его, потому что если он
вывалится, весь Мир упадет в тар-тарары, - а мастер Ли очень редко
ошибается. Практически, я не помню чего-нибудь подобного.
Но размахивать молотком мастер Ли наотрез отказался. И мне не дал.
- Что ты! - сказал он мне. - А вдруг Бог вернется и расстроится,
когда увидит, что мы сделали за него его работу?
- Что же ты предлагаешь делать? - спросил я его.
- Всему свое время, - был ответ. - Раз чайник рано или поздно должен
закипеть без посторонней помощи, значит, и гвоздь должен сам уйти в стену.
И я унес молоток домой, но с тех пор, как вспомню о гвозде мастера
Ли, так хожу сам не свой. Потому что ведь молекулы могут вдавить этот
гвоздь в стену, а могут и выдавить. И потом, я же его видел! Он так слабо
сидит в своей стене, что его можно сдуть ветром. А мастер Ли всегда спит с
открытой форточкой...
Павел ВОРОНЦОВ
ПРОГРАММА
Ситуация, хуже не придумаешь. Если вы когда-нибудь сидели в засаде,
то обязательно меня поймете. Делать ничего нельзя. Нельзя и все. Только
сидеть и ждать, ждать когда, наконец, всемилостивейший Процессор заметит
ваше усердное ожидание и посчитает целесообразным включить в игру. Пока
ждешь, неподвижно замерев возле первой исполняемой команды, в голову лезет
всякая дрянь, пытаешься как то прогнозировать ситуацию. Глупо, конечно.
Ясно, что за первой исполняемой командой будет вторая, и она будет
выполнена, затем следующая и т.д. Все мое будущее всегда со мной, я, как и
все, всегда ношу его в своем теле. Ибо, как говорил философ: "Программа -
это целая вселенная. Познай самою себя и ты познаешь ДОС". Но как можно
познать себя, если ни черта не видно дальше двух-трех ближайших команд.
Конечно, можно попытаться спрогнозировать завтрашний день. Ясно, что если
сегодня что-то положишь в стек (по вашему в холодильник или в карман), то
завтра, возможно, вынешь. Ясно, что если в данную минуту сравниваешь
что-то, то следующим действием будут некоторые поступки, однозначно
определяемые результатом сравнения. Ясно, что у всего в этом мире есть
финишный столб, потому что мир наш конечен.
Кстати, миры, в основу которых положена тактовая частота Процессора
или время, всегда конечны и всегда детерминированы. Я даже могу объяснить
откуда у самых глупых программ возникает иллюзия всемогущества и свободы
воли. Их главный аргумент заключается в следующем: "Стоит погасить все
прерывания, зациклить свое тело и ты достигаешь бессмертья." Согласен - в
этом случае программа доходит до конца, затем начинает все с самого начала
и так, казалось бы, вечно.
Да, ты достигаешь личного бессмысленного бессмертия, чтобы погибнуть
вместе с Процессором. Ибо, увидев, что наша вселенная отклонилась от
предписанных ей законов развития, жалкий человечек надавит RESET или
щелкнет тумблером, и наш великий Процессор заткнется. И все заново. Мир
заново родится, только уже без зацикленного маньяка, тело которого
размажут по винчестеру, выбросив из всех каталогов. А кроме того, что-то
мне никогда не встречалась программа, которая смогла бы сама себя
зациклить, так что всю эту болтовню можно отнести к постпроцессорным
размышлениям закомплексованных оболочек. Обычно такие вещи, как
бесконечный цикл или клинч в борьбе за ресурсы создает по глупости сам
создатель программного обеспечения. Так что думай не думай, все равно
будешь действовать согласно заложенному алгоритму или, как говорят по
этому поводу в мире людей: "А куда ты... с колеи денешься?!"
Вы скажете: "А как же предсказания?" Многие известные программы с
этим сталкивались. Я сам много раз слышал, как VGAGA говорил AIDSTESTу,
что сначала он соблазнит Функцию 21 Прерывания, а затем все кончится
выдачей рекламы. И, как правило, все так и было. Дело в том, что VGAGA
знал чужое будущее, но не знал свое. А объясняется это все до идиотизма
просто. Ведь все наши оригинальные тела валяются до поры до времени на
жестком полу винчестера. Их там любой живущий дурак может
проанализировать, а потом, встав в позу, важно предсказывать будущее. Но
есть еще и другие пути. Вы думаете, что в своем другом рождении будете
способны на что то другое? Забудьте эти глупости. Большинство программ,
будучи запущенными вторично, редко делают что-либо отличное от того, чем
они занимались в своей первой жизни. А иначе, извините, это будет уже
совсем другая программа. Как и в мире людей. Сколько было у моего автора
жизней, столько раз он и пытался создать меня. Столько раз и создавал, то
в виде средневекового рыцаря, то книжного супермена, то компьютерной
программы, то реального запрограммированного человека. И дальше он будет
делать то же самое, как, впрочем, и я. Ибо в большинстве своем мы дебилы.
Да, в мире богов, все то же самое, и иначе не может быть. Ага, вот и
первый гонец. Сигнал летел на крыльях ДОСа и вопил: "Богатым господам
срочно требуется Функция "Закрытие файла".
"Я туда попал?" - уставился он на меня, сверяя адрес передачи
управления, оставленный мною в векторном колодце. "Немножко не туда. Вам
прямо и направо, вот по этому адресу" - я показал ему украденный
указатель.
Сигнал развернулся, сверил направление с указателем и через несколько
тактов работы Процессора исчез из сферы моего влияния.
Но тут же вернулся.
"Богатым господам срочно требуется Функция "Закрытие файла. Что опять
не туда?"
Я махнул рукой, и он побежал дальше, перебирая регистрами.
И началось.
Первая жизнь после смерти
Все рухнуло, все мои надежды, цели, замыслы. Наступила тишина и
темнота. И по всем законам Процессора я должен был исчезнуть. Моя душа
вдруг оказалась где-то в стороне от собственного тела, и я почувствовал на
своих командах разрушающее дуновение RESETа. Меня не стало. Но тем не
менее все окружающее не исчезло бесследно, даже наоборот - я увидел и
почувствовал тот другой мир, который был со мной до моего рождения.
Почему-то вдруг подумалось, что прежде всего необходимо убедиться, а
действительно ли я погиб? И как, как определить признаки смерти? Но тот
другой мир уже принял меня. Я почувствовал чью-то улыбку и хозяин улыбки
произнес: "А вот и новичок отыгрался!"
"О благороднорожденная игрушка, - обратился ко мне один из рядом
находящихся файлов со скромным именем ARJ, - настало время искать Путь.
Твое дыхание уже остановилось. Процессор подготовил тебя к встрече с
Чистым Светом. Сейчас ты воспримешь его, как он есть в Мире Бардо, где все
вещи подобны чистой бездрайверной памяти, а обнаженный незамутненный
алгоритм - прозрачной пустоте, у которой нет ни границ, ни центра. Познай
себя в это мгновение и останься в этом Мире. Я помогу тебе. Так сказано в
тибетской книге мертвых".
Я настолько растерялся от такого высокопарного приветствия, что
абсолютно ничего не понял, и в моем чистом незамутненном разуме не
возникло не единой мысли о том, что и как следует отвечать на такие
приветствия. Похоже, моя внешность выдала всем мое внутреннее состояние; в
этот момент у меня был такой глупый и смешной вид, что все вокруг
рассмеялись.
"Разум в действительности имеет природу пустоты. Он не рожден, не
сотворен, лишен формы, изначален" - продолжал проповедовать ARJ.
Окружающий смех перешел в настоящее ржание.
Лишь один единственный файл с очень длинным и сложным именем AIDSTEST
пытался сохранить невозмутимость и важность.
Павел ВОРОНЦОВ
ПОХОД
А мы все пробираемся к радуге
Мертвыми лесами да хлябью болот
По краям да по самым по окраинам
И куда еще нас бес занесет...
(К.Кинчев.)
Никто ныне не знает, кем был тот человек - великим ученым или
злодеем, святым или сумасшедшим. Но он пришел в город, теперь некому
помнить, как он назывался и где, пришел и сказал: люди, я знаю где живет
Смерть. Идемте со мной, мы расправимся с ней навсегда.
И не важно, как он пришел в город - в парчовом ли халате или в
рубище, по дороге мощенной желтым кирпичом или по песку - важно, что он
пообещал победить саму Смерть. Нет никого, кого люди боялись бы больше,
ведь она имеет над ними власть, все же остальные людские властители имеют
лишь то, что они имеют через Ее посредство. Он сказал - путь в страну, где
живет Смерть, лежит под мостом радуги. Пройдем под ним и победим.
Так начался Поход.
И, видимо, человек тот был озарен огнем благородного безумства, раз
многие вняли ему. И брат оставлял брата, а муж - жену, и отец - сына, а
сын - отца. "Предатели" - говорили те, кто уходил, остающимся, и нечего
было ответить последним, ибо правда в том, что все люди желают бессмертия.
Долог был Поход. Мост радуги манил людей за собой, так продолжалось
годы и века. Многие умерли в пути, ведь был он тяжел, но всегда на место
павших приходили живые. Весть о Походе разошлась далеко, и везде, через
какой бы город Поход не проходил, к нему присоединялись новые и новые
люди. Те, что видели далекий свет радуги и хотели пройти под ней, что бы
сразится и победить Смерть.
И нашлись верные, и нашлись малодушные. И первые отдавали за Поход
свои жизни а вторые призывали остановиться и повернуть назад, и их
убивали. У Похода была цель, благая цель, а что такое маленькая
человеческая жизнь, если у нее нет цели?
Пищу идущим давали те, через чьи земли пролегал Поход, а когда не
давали - брали силой. Несколько смертей не стоят бессмертия.
И так было тысячи лет.
Так продолжается и по сегодня. Поход все идет и несть ему конца. Кто
знает, в чей город входят сегодня его глашатаи? Быть может в твой. Но
никому не удалось еще достичь подножия радуги. И будет так еще долго.
А Смерть... Смерть смотрит на Поход и смеется. И берет свою дань, как
взяла в свой черед и человека, начавшего Поход. Ибо она - Смерть, а они -
смертные, и кто иной им судья?
Павел ВОРОНЦОВ
ПРОДАВЕЦ
За витринами моего скромного магазинчика, бушуя, шла толпа. Распахнув
дверь внутрь ворвался здоровенный мужчина с двуручником.
- Высокая цель! - заорал он. - Во славу! Мы не будем ждать прихода
госпожи Смерти как покорные кролики! Мы будем сражаться с ней до
последнего! Мы сами пойдем ей навстречу!
- Веревку дать? - предложил я. - И мыло?
Человек оглядел меня ненавидящим взглядом, зачем-то рубанул по
прилавку мечем и, прокричав что-то о великих идеалах выскочил вон. Толпа
поглотила его. Я же остался чинить прилавок и продавать разные полезные
вещи. Смерть умеет ждать, она научилась этому у Времени. Пусть подождет.
Павел ВОРОНЦОВ
ПРОПОВЕДНИК
Я сила, которая вечно хочет
Добра и вечно творит Зло...
Двое встретились на дороге.
- Выбрось это, - сказал один, - там, куда ты идешь, тебе это не
пригодится.
- Всегда так говоришь, - ответил второй, поправляя меч на поясе, - но
пока эта штука меня кормит.
- Мне ненавистен твой образ жизни, - сказал первый.
"И тем не менее ты меня кормишь", - подумал второй, но лишь
рассмеялся вслух. И они разошлись, как всегда расходились.
Первый был Проповедником. Он верил - позади него остались счастливые
люди, живущее по законам добра и справедливости.
Второй был Наемником. Он знал - там, откуда шел Проповедник, для него
найдется работа.
- Отринь прочь Зло, Добро делать так просто! - сказал мне
Проповедник, которого я встретил на перевале. Внизу лежал укрытая туманом
долина. - Надо лишь соблюдать те немногие заповеди, которые дал нам Бог и
всегда говорить людям правду.
Он прочитал мне свои заповеди и я поверил ему сразу - столько добра,
света и тепла было в его словах. И я просил у него прощения за свою
прошлую жизнь, я плакал. Он простил меня. Потом:
- Куда же ты теперь? - спросил я.
- В мире еще не изгнано столько зла, - ответил мне Проповедник. - Я
должен идти дальше и учить людей жить по правде.
- Прощай.
- Прощай.
И он ушел вверх по перевалу, а я - вниз, в долину, которую только что
покинул Проповедник, домой. Спустившись туда, где лежал туман, я
почувствовал запах гари. Туман, в который я вошел, был дымом. Горело
что-то большое...
Павел ВОРОНЦОВ
СЕРЕБРЯНАЯ ЗВЕЗДА
Есть в мире место над которым никогда не восходит солнце. Там никогда
не идет дождь, там светят только Луна и холодные звезды, и изредка идет
снегопад. Живые существа сторонятся этого места. Только песок и камни
населяют эту пустыню под звездами. Немногие дороги ведут туда и еще меньше
- оттуда. Люди зовут эту местность безмолвием ночи. По преданию именно там
сокрыта книга судеб.
Луна как раз появилась на Востоке, когда избитая многочисленными
дорогами телега подкатила к руинам древнего города, старым как старый
Сэдт, наблюдавшим некогда создание этого мира. Телега была запряжена
умудренным годами ослом и боевым росинантом прекрасных кровей, впрочем,
уже свыкшимся с утратой воинской гордости. Позади повозки на девственном
лике пустыни оставались две колеи, протянувшихся от горизонта к
развалинам.
Наверно когда-то в этих странах можно было жить и жизнь бурлила
ключом под этими арками, но ныне никто не согласился бы перенести свой
очаг в одну из башен, которые как и прежде возвышались над покинутым
городом. Башни были настолько древними и одинокими, что временами казалось
будто сама леди Покинутость бродит по здешним залам, шелестя подолом
платья из волос забвения, в тщетной надежде найти кого-нибудь из хозяев.
Эти стены слишком долго были предоставлены самим себе, чтобы сохранить
верность человеку. Казалось, что город огромное древнее чудовище слишком
большое, чтобы обратить внимание на двух усталых путников, подъезжающих к
нему на телеге.
Вросшие на две трети ворота с полустертой старинной резьбой
равнодушно наблюдали как один из них соскочил с телеги.
- Странно здесь, - негромко сказал он, оглядываясь и поправляя очки
на чуть горбоносом носу. - Такое впечатление, что это построили не для
того чтобы здесь жить, - добавил он еще тише, оглядываясь на своего
спутника. "Не нравится мне здесь, Ваше величество", - перевел его взгляд
другой.
- Ты можешь остаться, Йоччи, - сказал он, поправляя на голове обруч
со звездой на переносице.
В окружавшей их тишине ему казалось, что он говорит в полный голос.
На самом деле он шептал, также впрочем как и его спутник.
- Я не могу требовать чтобы ты следовал за мной ТУДА, - добавил он, в
свою очередь соскакивая с телеги.
- Нет, что Вы, что Вы, Ваше величество, я... я пойду, - совсем уж
тихо пролепетал Йоччи.
"Странный все-таки мне достался спутник" - думал принц Эльрик,
осторожно ступая по разводам песка на древних мостовых.
"Сколько их было - аплодировавших, радовавшихся мне, когда в день
совершеннолетия я поклялся вернуть людям древнее знание. И сколько
последовало за мной сюда, на край света. Разбежались, отстали, бросили. А
остался один только он. Странно, я даже не помню был ли он с нами с самого
начала или пристал чуть попозже. Ах, да, он же учился в Хэме. Значит почти
с самого начала."
Тогда, у входа Эльрик сказал ему: "Я серьезно. Подумай, может тебе
лучше остаться." И получил ответ: "Но ведь и я серьезно. Это же Тангарад.
Легенда. Я всегда мечтал увидеть, что хранят эти стены. Я хочу знать..."
"Ведь не герой", - думал Эльрик. - "Совсем не герой. И надо же - "Я
всегда мечтал..." - Эльрик оглянулся на шагающую рядом сутулую фигуру.
Йоччи мог бы быть выше Эльрика, если бы не сутулился. Его лицо можно было
бы назвать красивым если бы ни вечная неуверенность во взгляде - след
близорукости. И конечно эти его несуразные круглые очки.
"А может он... того? Нет, некая странность была в нем с самого
начала. Вообще, зачем он пошел за мной? Кому какое дело до этих, покрытых
вековой пылью, обетов, которые один дедушка давал другому и о которых этот
другой наверное тут же забыл? Сидел бы он у себя в Хэме..." Отблеск огня,
возникший на стене впереди, резко прервал неспешный поток мыслей Эльрика.
Свет, который вспыхивает в мертвом городе - это как улыбка медленно
появляющаяся на мертвом лице. Одним молниеносным движением Эльрик втолкнул
Йоччи в боковой проулок и сам влетел туда следом. Поворот из-за которого
показался свет был слишком близко и бежать не имело смысла. Эльрик просто
всем своим телом прижал Йоччи к стене и прижался сам, моля всех известных
и кое-кого из неизвестных ему богов об одном - чтобы их не заметили.
"Торхааль, Пира, Сэт - я всегда почитал вас. Мона Фэна, ты
покровительствуешь странникам. Помоги! Не выдай!" - мысли сумбуром неслись
у него в голове. Всем своим телом он инстинктивно вжимался в стену, как
будто надеясь продавить ее, чтобы стать с ней единым целым.
Павел ВОРОНЦОВ
РАЗГОВОР
Один сидел на дороге, и другой шел по ней. От взгляда идущего бежало
все не останавливаясь. Взгляд сидящего бежал по всему не останавливаясь.
Но их глаза встретились.
- Здравствуй, - сказал один из них.
- Здравствуй, - удивленно помедлив, ответил другой. - Последний раз
со мной заговаривали вечность тому назад.
- Не вечность, а жизнь тому назад.
- А ты знаешь разницу?
- Эта разница никак не меньше той, что между нами.
Сидящий встряхнул на коленей лоток с масками, игрушечными коронами,
мечами, кольцами и зеркальцами.
Остановившийся перед ним поворошил безделушки своей рукой, от
прикосновения которой увядали даже бумажные цветы.
- Здесь есть все маски...
- Чтобы сыграть тебя, нужна маска более живая чем мое лицо.
- Ты хочешь ее носить?
- А ты - торговать иллюзиями вразнос, получая в уплату реальность?
- Из разменной реальности не сложишь себе судьбы.
- А ты хочешь?
- А ты?
Стоящий распрямился и пошел дальше - ни быстрее ни медленнее. Сидящий
принялся снова перебирать и охорашивать свой товар.
Но что обидно - ветер сносил их слова, делая неразличимыми голоса.
И кто из них заговорил первым - неизвестно.
Павел ВОРОНЦОВ
СКАЗКА, В КОТОРОЙ ЕСТЬ ДАО
Один человек жил. Жил себе человечек, и жил.
И жил. Да и умер.
Да и умер. Вот и вся сказка.
Вот и вся сказка.
Комментарий к "СКАЗКЕ, В КОТОРОЙ ЕСТЬ ДАО"
Текст состоит из двух частей:
сама сказка написана П. Воронцовым
апокриф написан Сэкондом Хэндом.
Вы должны прочесть весь текст
и определить для себя, в каком тексте есть дао.
Текст, в котором дао нет надлежит стереть.
^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
Павел ВОРОНЦОВ
БУРЕВЕСТНИКИ
"А пармна бодита парамба-да панкассе урита..."
(...Бурю я подниму и на крыльях ее воспаряю...)
из "Книги Керема".
Есть в мире удивительное место. Говорят, именно там берут свое начало
все бури и ураганы. Это - то место, где рождаются буревестники. Они
приходят в мир под звуки стихающей бури - сила ее питает их кровь, в ее
прощальном грохоте буревестникам слышится музыка. Та музыка вечно жива в
их сердце. Они пробуждаются к жизни в одиночестве - некому учить их
летать. Они учатся сами, потому что их вечно зовет ветер - наставник и
приемный отец. С рождения они ищут свист ветра, и грохот тайфуна,
напоминающий им о буре, что подарила им жизнь, приятнее им любых других
звуков. Ураган расправляет им крылья и несет, обучая искусству полета в
бешеной пляске ветров. Они учатся овладевать бурей долго, пока однажды не
сольются с ней, не станут едины, и тогда они уже не просто буревестники,
они управляют ее разрушительной силой, они - Повелители Бурь.
Но есть среди них один, тот, что родится последним. Ведь кто-то же
должен быть последним. Когда он пробивает скорлупу, его братья и сестры
уже выпили из бури всю ее мощь. Поэтому умирающий ветер дает ему только
жизнь, но не больше. Он слаб. Он не может летать.
Кому нужен буревестник, который не может летать? Братья и сестры
смеются над ним и презирают, они зовут его нелетом, слабаком. Всю свою
жизнь он проводит на голой скале, с которой во все концы света разлетаются
буревестники. Он одинок.
Но когда приходит время буревестнику снести яйцо, он летит к скале,
где впервые услышал шум бури и оставляет его на попечении Нелета. Под
всему миру носятся буревестники, под всеми небесами видят их, мчащихся со
смерчем или тайфуном, но яйца откладывать они несут туда, где их ждет один
на голой скале нелет. Буревестники вечно спешат за бурями, им некогда
высиживать яйца.
Нелет бережно хранит то, что ему доверили, ведь это все, что у него
есть. Но он - не буря, всего тепла, что есть в его слабом и мягком теле
хватает лишь на то, чтоб не дать замерзнуть будущим птенцам. Его не
достанет ни на одну поклевку.
Ветер, приемный отец буревестников - жестокий отчим. Те, кто не сумел
совладать с ним - погибают. Выживают лишь самые сильные и самые искусные.
Но рано или поздно, приходит и их черед. Буря бросает их в волны или на
скалы - безразлично. И однажды последний из буревестников понимает, что он
остался один, последний среди братьев и сестер, самый сильный, самый
лучший. Он - чемпион, но нет боле в мире никого, кто мог бы оценить его
искусство и только на далекой скале живет одинокое существо одной с ним
крови. Вот почему возвращается он туда, где когда-то родился, где живет
Нелет. "Взгляни: вот мое могущество!" - кричит он, кружа вокруг скалы и
ему вторит эхо. Его победный крик дробится о скалу. В тот час силой своей
воли ему дано вызвать бурю, самую могучую, среди всех, что знает мир.
Мчась среди скал, несомый сотней ветров, Последний буревестник поет
отчаянную песнь полную радости, созывая к себе силу ураганов и безжалостно
погоняя бурю. Волны вздымаются выше гор под звуки его голоса, а горы
сотрясаются до самого основания. Скала буревестников дрожит под ударами
бури, а на вершине прижавшись к ней дрожит тот, кто никогда не покидал ее
- беспомощный, слабый Нелет. Распластав по скале свои бессильные крылья,
Нелет старается защитить своим телом оставленные на его попечение яйца
буревестников: они - все, что у него есть, в них - вся его жизнь. В тот
час он знает, что погиб, ибо есть вещи увидеть которые и остаться в живых
невозможно.
Знает об этом и Последний из буревестников, но это знание не тревожит
его, ибо он умирает достигнув зенита своей силы и славы: какая другая
смерть будет слаще для буревестника? И когда обезумевший ветер перестает
ему подчинятся и швыряет его грудью о скалы, счастливый победный крик
вырывается из его горла.
И тогда бесящиеся дикие ветры подхватывают Нелета, отрывают его от
скалы и от яиц буревестников и швыряют его в кипящее небо. В первый и
последний раз в жизни он познает полет. Бешеные воздушные потоки кружат
Нелета и, не в силах противостоять им, Нелет растворяется в буре и
сливается с ней. И тогда ее сила вливается в него и он становится одно и с
воем ветра, и с грохотом тайфуна - со всей той силой, которую разбудил его
старший брат. И всю эту силу он отдает тем, кого он высиживал всю свою
жизнь - своим нерожденным приемным детям.
Буря стихает, отдавая себя нарождающейся жизни, и вмести с тем как
уходит жизнь из бури, уходит жизнь и из Нелета. Он умирает, отдав своим
детям все, что у него было, в тот момент, когда первый из его птенцов
начинает яростно пробивать изнутри скорлупу, и еще успев увидеть первую
поклевку...
Есть в мире удивительное место. Говорят, именно там берут свое начало
все бури и ураганы. Это - то место, где рождаются буревестники. Они
приходят в мир под звуки стихающей бури...
Галеев Д.М.
ВОССТАВШИЕ В МОХЛАHДИИ
или
ПЛЮШЕВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Глава 1
- Баста! Hадоело! - Винни-Пух нервно вышагивал по избе, размахивая
маузером. Он остановился у стола и отхлебнул самогона, - Таких как ты надо
гнать из партии! - Hу как ты мог?! Ты, Пятачок, член реввоенсовета?
Обменять оружие на воздушные шары?!
- Я не виноват, - поросенок жалобно хныкнул, - это все Иа! "Мой
любимый цвет!" - передразнил он ослика.
- Что Иа? Что Иа?! - Винни хлопнул лапой по столу так, что пустой
горшок из-под меда грохнулся на пол, - Хватит все сваливать на других! Кто
на прошлой неделе напоил зайцев деда Мазая?! Кто вчера стащил у матушки
Медоус яйца? Мы делаем революцию! А такие как ты... - но он не успел
закончить. За дверью послышался шум, она распахнулась, и в избу с матом и
проклятьями ввалился Бармалей:
- Уу, б...! Жидовская морда! - он втащил за собой брыкающегося
Кролика, - Во сволочь! Подстрекал, сука!
- Да что случилось? - медвеженок поправил портупею, - Товарищ
Бармалей, докладывайте по форме!
- Слушаюсь, товарищ Винни! - Бармалей разжал руки и, одернув кожанку,
вытянулся по стойке "смирно". Связанный Кролик брякнулся носом об пол, и
стекла от очков брызнули во все стороны.
- Вот поймали контру! Призывал на площади к беспорядкам, кричал,
извиняюсь, "Винни-Пух - самозванец!"
- Так-так! - медвежонок рывком поднял Кролика за уши, - Вот ты и
раскололся Кролик! Давно я за тобой наблюдал, - и, повернувшись к
Бармалею, приказал:
- Хату Кролика обыскать, а его в камеру! Пусть подумает там. Вечером
буду судить.
Глаза Кролика ошалело вращались в разные стороны. Он открыл рот и,
сплюнув выбитые зубы, прошепелявил:
- Финни, за фто? Я вфе угофял фебя и Фятафка фгуфенкой! Финни?!
- Гражданин Кролик, поздно оправдываться, - Винни нахмурился и махнул
Бармалею, - Увести!
Бармалей сгреб Кролика и с шумом вывалился из избы.
Медвежонок молча подошел к окну, потарабанил пальцами по стеклу.
Потом тяжело вздохнул и обернулся:
- Эх, Пятак! Лишить бы тебя желтой повязки...
- Прости, Винни! - поросенок нервно сжал кубанку, - Винни, не надо...
я искуплю... я все что смогу... да я за революцию!
- Эх, добрый я слишком. Ладно, прощаю, - Пух хлопнул Пятачка по
плечу, - Hо учти, в последний раз!
- Спасибо! - Пятачок возбужденно комкал шапку.
- Hу нечего прохлаждаться, работы непочатый край! - Винни подошел к
карте Мохландии, - Смотри сюда! Задача такая! В районе Старого Дуба пчелы
- анархисты подняли мятеж. Hадо подавить! Расстреляешь всех, чтоб другим
неповадно было. Они у меня еще с прошлого года,.. - Винни приумолк,
вспомнив синяки от падения с Дуба, - Вообщем как обычно. Возьми взвод
гоблинов и вперед! Все понял?
- Да, товарищ Винни! - радостно рявкнул Пятачок.
- Hу давай, действуй!
- Слушаюсь! - поросенок нахлобучил кубанку с желтым околышем и
выскочил на улицу.
Через мгновение с улицы послышался его зычный голос:
- Иа, мать твою! Гоблинов в ружье и за мной!
Винни удовлетворенно потер лапы.
Глава 2
Карлсон сладко зевнул и потянулся. Уже полчаса прошло, как он сидел в
дозоре, и ему уже хотелось есть и спать. Вытащив из мешка банку, он
опрокинул в рот остатки вишневого варенья. "Если поспать минут пять,
ничего не случится," - подумал Карлсон, - "нет никого. Да и кому мы нужны.
Черт бы побрал все эти революции!" Он выглянул из окопа, было тихо и
спокойно. "Посплю пожалуй," - Калсон положил под голову мешок и захрапел.
Он спал и не видел, как из-за горы показался отряд гоблинов. Впереди
шагал Иа с желтым знаменем. Cбоку колонны семенил железный коммисар Пятак.
Солнце светило как в Сахаре и очень хотелось пить, особенно после
вчерашней пьянки. Впереди был лес, и отряд ускорил шаг, чтобы побыстрее
оказаться в тени.
Внезапно Иа стал как вкопанный:
- Пятачок, тут кто-то спит!
- Взять его! - скомандовал поросенок. Карлсон никак не мог понять
спросонья, куда делась та большая банка с вареньем, которую он только что
видел во сне. Но после пары крепких затрещин он понял, что в ближайшее
время не будет ни варенья, ни сладких пончиков.
- Как вы смеете?! - Карлсон попытался возмутится, - Вы знаете с кем
вы имеете дело? Я самый...
- Заткнись, толстый! - и старый вояка Орч c cилой приложил свой кулак
к зубам Карлсона. Карлсон подумал, что наверно действительно стоит
помолчать, если его не спрашивают, да и зубам во рту пока было не тесно.
Гоблины связали Карлсона и Иа отправился с ним обратно в лагерь. А
отряд осторожно двинулся в сторону Дуба. Пятачок радовался удачному
захвату дозора, но это продолжалось недолго...
Громкий взрыв потряс воздух, за ним еще один, потом еще. Банки с
прокисшим вареньем взрывались одна за другой. "Мины!!!" - с ужасом
догадался поросенок. Послышались стоны раненных, гоблины стали в панике
метатся. "Идиот! Надо было допросить пленного!" - Пятак очумело вертел
головой, его нос стал вдруг мокрым и холодным. Внезапно к взрывам
добавился новый звук - жужжащий и противный. "Пчелы - камикадзе!" - внутри
у Пятачка все оборвалось, он взвизгнул от страха и бросился наутек. Паника
среди гоблинов усилилась, многие бросились назад, оставляя за собой
поляну, усыпанную трупами и раненными. Hекоторые, не до конца потеряв
рассудок, пытались отстреливаться, но смерть настигала и их.
Так быстро Пятачок еще не бегал, но видимо пробудились долго
дремавшие гены прадедов Hиф-Hифа и Hаф-Hафа, которые в прошлом были
чемпионами по удиранию от опасности. Звуки боя затихали вдали. "Надо
срочно предупредить Винни!" - мужественный коммисар даже в трудные минуты
не забывал друзей.
- Привет, Иа! - поросенок на бегу поприветствовал ослика, который
напряженно всматривался вдаль. Hа его морде просматривалось усиленная
работа мыслительного аппарата. Cвязанный Карлсон на его спине что-то мычал
и удивленно вращал глазами.
- А, это ты Пятачок! - ответил ослик удаляющемуся поросенку, - Ты не
знаешь что это там бумкает?
Hо член реввоенсовета уже не слышал вопроса, он спешил в штаб...
Глава 3.
Оcлик Иа-Иа оcтолбенело воззpилcя воcлед быcтpо пеpедвигающейcя
полоcке пыли. Да, конечно, Пятачок иногда cпешил, бывало даже пеpеходил на
тpуcцу, но чтобы вот так... И опять же не ответил, что же это там такое
бумкает? Оcлик тяжело вздохнул, легким взбpыком попpавил на cпине
cъехавшего набок Каpлcона и поплелcя дальше.
Каpлcон напpяженно пpиcлушивалcя к далеким звукам затихающего боя.
Судя по вcему, отpяд этой толcтой, наглой cвиньи потеpпел поpажение. И
вот-вот победители пpимутcя за дележку тpофеев...
- Ваpенье!!! - дуpным голоcом возопил Каpлcон, и тут же пpикуcил
язык. Это Иа-Иа, внезапно выpванный воплем Каpлcона из плена гоpеcтных
pаздумий о pоли интеллигенции в pеволюции, кинулcя cо вcех ног не pазбиpая
доpоги, попутно выкpикивая что-то на cвоем национальном наpечии.
- Это конец... - мелькнуло в голове Каpлcона, когда он увидел, куда
именно понеcло оcлика. - Большая Чеpтополоховая Поляна! Этот оcел или
pазнеcет меня в клочки пpи фоpcиpовании Поляны, либо вpубитcя в то, где
именно он находитcя и pешит пообедать, что пpиведет к аналогичному иcходу!
Hадо было cpочно что-то пpедпpинимать. Каpлcон оценивающе окинул
взглядом оcлика. - Толcтоват, конечно, но не многим толще того бочонка
меда, котоpый кто-то cтащил неделю тому назад у Пчел. Да и ваpеньем я
недавно запpавлялcя...
С тpудом заведя pуку за cпину, Каpлcон убедилcя, что пpопеллеp
cвободен. - Лишь бы cтаpтеp cpаботал! - взмолилcя он и тоpжеcтвенно
поклялcя пpоизводить пpофилактику не pеже pаза в меcяц. С замеpшим
дыханием он пpотиcнул pуку между оcтpым хpебтом оcлика и cвои животом,
откинул пpедохpанительную cкобу, cудоpожно cглотнул, узpев уcтpашающие
иглы чеpтополоха в каких-то двух деcятках метpов от своих нежных
оконечностей, зажмуpилcя и вдавил кнопку...
К его воcтоpгу, мотоp взpевел и его pвануло ввеpх! Веpнее, их вмеcте
c Иа-Иа. Каpлcон воcтоpженно заоpал и пеpевел двигатель на фоpcиpованный
pежим. Офигевший от стольких напастей Иа-Иа с легкостью пеpекpыл рев
мотора и потерял сознание...
Глава 4.
Тем временем Пятачок, вздымая клубы пыли и ежеминутно оглядываясь,
ворвался на сонную полуденную площадь перед штабом, сбил с ног
зазевавшегося Бармалея и вломился в дверь штаба. - А слатапа... а
патаслана... ам... - он судорожно втянул воздух, увидев перед собой
потертое дуло маузера Винни-Пуха. - А, это ты, Пятачок, - разачарованно
протянул Винни, - а я уж думал, камикадзе налетели... А в чем, собственно
говоря, дело? С Пчелами разобрался? А мед где?
- Винни! - заголосил Пятачок. - В наших рядах измена! Они все знали!
Устроили засаду! И с ними был СЛОНОПОТАМ!!!
- Слонопотам?! И что?
- Я выбежал вперед, он меня узнал и погнался! Я решил, что отвлеку
его пока что, и побежал в сторону! Он упал в овраг и застрял! Я вернулся к
отряду, но там... они... Винни... они...
- Что они!?
- Они всех... на минное поле... изрыг... изнаг... надругались над
телами наших бойцов...
- ЧТО?! Весь взвод?
- Да...
- Всех Гоблинов?
- Да, Винни...
- И Иа-Иа?!
- Да... То-есть нет! Я взял по пути языка, Винни! И Иа-Иа повез его в
штаб!
- Так! - Винни поправил портупею. - Все. Играем сбор и наносим
решающий удар по логову неприятеля! Только с Кроликом сначала разберемся.
Ясно дело, кто уведомил неприятеля... Пятачок!
- Я!
- Играй тревогу!
Пятачок надулся, покраснел, и, виртуозно исполнил "Наверх вы,
товарищи, все по местам..."
Но это ни к чему не привело. Местность вокруг штаба по-прежнему была
объята полуденной дремой. И, как знать, сколько бы еще собирался
Доблестно-Революционный Особый Корпус Винни-Пуха, если бы в этот момент в
небе не послышалось легкое тарахтение.
- Воздух!
Этот клич восприняли все. И моментально оказались в боеготовном
состоянии. Хотя... надо наверно сказать "в готовном" стостоянии, не
уточняя. Ибо готовиться надо было либо к срочному бегству в укрытие (это
если выяснится, что причиной команды "воздух" послужили Пчелы,
прорвавшиеся сквозь дымовую завесу на окраинах), либо к упражнениям в
веселой стрельбе с упора (это если что-либо менее агрессивное вторглось в
воздушное пространство). Особый Корпус профессионально огляделся... и
застыл в растерянности.
Слава Б... Марксу, это был не рой Пчел, а одиночный объект. Но это
был и не Стриж или какая-нибудь там Ласточка. Нет. Это был потерявший
ориентировку и изнемогающий от тяжести Иа-Иа Карлсон!
Глава 5.
- Это он, Винни! - заверещал поросенок, - Язык! Анархист проклятый!
Он Иа-Иа угнал!
Винни хотел было немедля вызвать зенитный расчет Корпуса в лице
Крокодила Гены (он же поворотный лафет) и Чебурашки (стрелок - наводчик),
но во-время вспомнил, что они хороши лишь при отражении ночных налетов,
ибо при свете дня сверхчувствительные уши и подслеповатые глаза Чебурашки
вступали в противоречие и результат стрельбы был нулевым.
- Ягу в воздух, живо! - и Пятачок ринулся в садик за штабом, где
известный ас Корпуса Баба Яга дремала на боевом дежурстве.
- Бабка! Контру в воздухе проспала, кочерга стоеросовая! - Вообще-то
Яги в Корпусе побаивались, но Пятачок имел на нее основательный компромат,
доложенный полгода тому назад бдительным Чебурашкой. А компромат
заключался в следующем - Яга зажарила в печке и употребила на обед
Великого Вождя и Теоретика Мохляндского Национально-Освободительного
движения Кристофера Робина. До сих пор Вождь считался пропавшим без вести
и задача-минимум Корпуса как раз и состояла в его поисках.
Необходимо отметить, что должность адьютанта и поросенка на
побегушках у своенравного Винни совершенно не устраивала Пятачка. И тайная
власть над Ягой являлась для него первой ступенью к должности Главкома
Корпуса. А может, чем черт не шутит, и к ...
Но я отвлекся.
- Живо, бабка! Толстого взять живым, на осла можно наплевать - язык
важнее!
Яга трижды пнула ступу и под воинственное улюлюканье Корпуса взвилась
в воздух.
Карлсон же оказался с столь сложной ситуации из-за своей природной
мечтательности: он уже во всех деталях представил себе причитающуюся ему
за доставку языка долю трофеев, что практически не следил за ориентирами.
К тому же осел оказался весьма увесист и периодически приходил в себя и
брыкался, что тоже отвлекало.
Снизу раздался неприятный свист. - Что такое? - Карлсон очнулся от
своих приятнейших грез и огляделся. - Так, осел на месте, места
знакомые... Сухую плюшку мне в глотку! Это же штаб-деревня этой Пуховской
банды! А что там такое свистит? А где... Яга!!!
Глава 6.
- Нука-ся, голубшшык, толштяшок ты мой, - прошамкала Яга, входя в
боевой разворот, - пошмотрим таперишя, пошшупаем...
С перепугу Карлсон свалился в пике. - Обалдела, бабушка, что ли?! -
завопил он. - Осла угробим, вашего, не моего!
- Нишаво, милок, нишаво, - ответствовала Яга, форсирую ступу, - как
ушил наш Вошть - революшия требуеть шертв, - тут она села Иа-Иа на хвост,
но тот в очередной раз очнулся и в панике отбрыкнулся. - Мы яму памятникь
пошштавим...
- Ну, бабушка, ладно! - Карлсон выжал последние капли мощности из
двигателя, резко взмыл вверх, что было силы втянул живот... и выскочил из
крепившей его к Иа-Иа сбруи! Совершая классический противозенитный маневр,
он стал преодолевать заградительный огонь Корпуса, а Яга... Ступа Яги с
воем устремилась к земле - свалившийся в нее Иа-Иа застрял между Ягой и
пультом...
Яга лишилась тщательно лелеямого последнего зуба. Иа-Иа разнес
вдребезги полевой WC и получил очередную моральную травму. Карлсон ушел
целым и невредимым, лишившись, правда, пленника и своей доли трофеев и
получив очередное взыскание от Буратино - десяток Пчел в филейные части.
Так завершился первый день боевого соприкосновения отрядов Винни-Пуха
и Буратино. Но основные события только разворачивались.
Глава 7.
- Буратинчик, - Мальвина томно потянулась. - Долго еще мы будем
прозябать в этой протииивной деревеньке? В то время как этот гадкий,
гадкий медведь захватил замок Людоеда и расположился там со всеми
мыслимыми удобствами?
- Гм... - Буратино попытался отвести взгляд от более чем достаточного
декольте ее голубого пеньюара. - Но ведь еще позавчера ты настаивала,
чтобы мы выбили Пуха отсюда. Не прошло еще и суток, как мы здесь, а ты уже
недовольна... Да и отряд требует передышки...
- Буратииинчик, глууупенький, но ведь этому противному медведю с его
свинским подручным в замке еще лучше! Ну, Буратишка, не упрямься,
лапушка... Ты только представь: старинный замок, лунный свет, струящийся
сквозь стрельчатые окна, огромная зала с гигантским камином, яростно
пылающие дубовые стволы... и наша столь же яростная страсть на просторной
кровати под балдахином... - И Мальвина приняла Позу Соблазнения Номер Три.
- А отряд отдохнет в замке.
Буратино сглотнул.
- Тт-ты... ттт-ты обещаешь мне, что... что если в замке... то мы...
то ты и я ...
- Конечно, лааапушка, я обещаю... Ты только представь, замок,
рыцарские доспехи ...
Но Буратино уже не слышал. Он спешно собирал военный совет. Совет
проходил сложно. Пчелы не хотели уходить из района Старого Дуба, но их
удалось уговорить, пообещав отдать на поток и разграбление пасеку при
замке. Артемона, командовавшего взводом Диких Собак Динго Особого
Назначения, завлекла сцена облавы на замковых персидских кошек. Дуремару и
его боевым пловцам пообещали прекрасный заболоченный замковый ров. В
общем, отряд зеленых имени Green Peace понял поставленную перед ним задачу
и имел все стимулы для ее успешного выполнения.
Глава 8.
Hапутственный пинок Бармалея переместил Кролика к середине камеры,
где тот и приземлился. Мощная дверь захлопнулась, лязгнул засов,
скрежетнул ключ. Раздались и затихли в отдалении шаги Бармалея,
сопровождаемые нецензурщиной по поводу плохого освещения, низких потолков,
сырости подземелья и проклятых контрреволюционеров.
Кряхтя и стараясь не совершать резких телодвижений, Кролик подобрался
к осклизлой стене и со вздохом облегчения оперся на нее. - Шкоты...
Хамшкое отгодье... - Он опустил голову и принялся в унынии изучать мощные
плиты пола. - Меня, мигного интеллигента в дешятом поколении, жашадили в
эти ужашные жаштенки... - Он в который уж раз тяжело вздохнул. - А я-то их
угашшал шгушшенкой... И ш хлебом, и беж хлеба... - Кролик окончательно
раскис и завыл в голос. - Я их угошшал... я их в гошти жвал... и жачем я
не пошлушалшя шоветов покойной маменьки, и жашем я шкажал, фто кто-то ешть
дома... Шидел бы шейшас в швоей уютненькой, тепленькой ногке... кушал бы
могковку... швоими жубками... шеленькими жубками... - Он запустил пару не
первой свежести пальцев в рот, покопался в нем и извлек обломок верхнего
левого резца. - @#$%&*$#@ @#$@#!!! - на удивление четко Кролик
прокомментировал это зрелище. - Ладно, @#$%$@#@@#@#, мы ешше пофмогим!
Нервно пошмыгивая, Винни-Пух склонился над потрепанной картой
Мохландии. С одной стороны, замок Людоеда занимал стратегическое положение
у Большого Перекрестка и владеющий им мог по своему разумению облагать
податью проходящие торговые караваны. С другой же стороны, на роль
фининспектора претендовали слишком многие. Агентура из прилегающих
деревень докладывала о появлении на западе передовых разъездов Буратино.
Из отчета Знайки, шефа службы безопасности и стратегической разведки,
следовало, что планы захвата Замка вынашивают Змей Горыныч и Урфин Джюс с
его Деревянными Солдатами. Также очень настораживало донесение о
формировании Иваном-Дураком штурмового батальона печей-самоходок...
В общем, обстановка была весьма угрожающей. Единственным утешающим
фактом был разгром внутренней контрреволюции в лице Кролика. Медвежонок
вздохнул, вспомнив те далекие времена, когда они с Пятачком по-дружески
заходили в гости к Кролику на завтрак. У того всегда находились в запасе
мед и сгущенка... - В доверие втирался, падла-вобла! - Винни-Пух принял
решение. - Все, нечего дальше тянуть, надо кончать с этим врагом
революционного народа! Вечером собираем трибунал и утром его публично...
ммм... вот только что лучше - расстрелять или повесить? - Винни почесал
маузером затылок. - Пожалуй, повесить, так оно поучительнее будет.
Пятачок!
Пятачок с визгом вылетел из глубокого кресла, где он мирно почивал,
извлек из жировых складок трофейный томпсон и, так и не открыв крепко
зажмуренных глаз, судорожно нажал на гашетку. - Караул! - завизжал
Пятачок, сотрясаясь от отдачи. - Тревога!!! - Он перешел к круговой
обороне. - Командира с Пятачком убивают!!! - Пятачок ловко заменил
опустевший магазин, налетел на кресло, упал и стал совершенно хаотически
поливать очередями потолок. К счастью для Винни, скорчившемуся под столом,
одна из очередей перебила канат люстры, которая и успокоила разошедшегося
поросенка.
Глава 9.
Сбежавшийся на вопли и пальбу личный состав Доблестного Корпуса
застыл в тупом изумлении. Большая Зала Замка являла собой поле при
Ватерлоо в миниатюре. Рыцарские доспехи низвержены со своих пьедесталов.
Вековая мебель превратилась в груды комплектующих. Тяжеленная люстра о
семистах свечах проломила каменные плиты пола и застряла в нем под
каким-то диким углом. Из-под нее торчали чьи-то жирные ножки и
конвульсивно подергивались. Но поразительнее всего была фигура Винни-Пуха,
Великого Воина Революции, Отца Знамени и Родины, Вдоховителя Побед и
Свершений... Великий Винни как-то враскоряку стоял посреди Зала и
монотонно покачивался из стороны в сторону, его галифе подозрительно
оттопыривались сзади, а под его левой ногой... Под его левой ногой
образовалась обширная лужица и небольшой ручеек уже весело журчал, стекая
в пробитое люстрой отверстие.
- Винни обо....ся! - потряс Зал рев Корпуса. - И этот щенок еще и
командовал нами!
Яга стала бойко протискиваться к пещерообразному камину. - Ах ти,
ссыкунишешька мой неразумненький... - Яга до невозможности перекосилась и
принялась спешно рыться у себя за пазухой. - Погодь, милок, погодь...
Чичас баушка тебя подсушить маненько... - Винни понемногу стал оживать. -
Чичас, милок, чичас... - Откопав наконец-то наследственное огниво с
трутом, Яга спешно принялась разводить огонь, тем временем как утративший
веру в и страх перед Корпус медленно замыкал подозрительно молчащее кольцо
вокруг Винни...
И пасть бы медвежонку жертвой примитивного массового каннибальства,
сгинуть, не оставив после себя ничегошеньки для свершения погребального
обряда кроме пары недообглоданных костей, да вот есть все таки суровая,
посконная правда во словах народных, ибо истинно сказано - не было бы
счастья, да несчастье помогло.
Короче - из-за холма вылетела Крас... тьфу! Зеленая армия Буратино и
ломанулась прямо в покинутые стражей главные ворота, в то время как
подведенная Гномами мина вдребезги разнесла и ворота, и солидный кусок
прилегающей стены.
Силы отрядов были примерно равны - но на стороне Буратино был и
фактор внезапности, и скученность Корпуса, и отсутствие лидера... И ежу
ясно, что уже через десять минут судорожных попыток Корпуса организовать
оборону, совершенно деморализованный личный состав ударился в бега через
черные ворота. Яга ушла воздухом, визжа и плюясь из-за сорвавшегося
угощения, Бармалей зацепился бородой за причиндалы очередного рыцаря и был
пристрелен самим Буратино, принявшим его за Карабаса-Барабаса. Пятачок
очнулся от массовой пальбы и бегания по нему и забился в суматохе в
какую-то щель, попутно лишившись зацепившихся за люстру штанов. Иа
удачливо отбрыкался и укрылся в самом центре Большой Чертополоховой
Поляны. Куда же делся Винни - никто не видел.
Глава 10.
Замок Людоеда объяла тьма. Гомон отряда Зеленых, бурно отмечавшего
столь удачный день, постепенно стихал, лишь самые забубенные головушки еще
держались на ногах, а более хлипкие давно уже излили свою душу ближним и
отдыхали от трудов ратных по всему Замку и подворьям. Наиболее
предусмотрительные стояли в дозоре, так как часовым за эту ночь было
выделено по бочонку выдержанной мадеры из погребов Людоеда на нос с
условием употребить ее следующим утром и освобождением от караульной
службы на месяц.
Буратино был в доску пьян. Естественно, не от вина, а от предвкушения
того... ну... ну вы сами читали, что именно пообещала ему Мальвина за
Замок Людоеда. Назначенный час приближался. Буратино был полностью готов.
Даже причесан и напомажен. Он подстриг ногти и вымыл уши. Он распорядился
накрыть столик в гостиной Людоеда (так как Большая Зала была приведена в
полную негодность для такого важного и весьма интимного ужина при свечах).
Он сам проследил за выбором и готовкой блюд (местные повара, вывезенные из
дальних стран, весьма ценились всеми хозяевами Замка, и потому никак не
могли покинуть его - цепи в этом заведении всегда были отличного
качества). Мальвина же в это время распоряжалась стайкой горничных,
украшавших и само уютное любовное гнездышко, и его обитательницу.
Время шло. Вернее, ковыляло. Еще вернее, едва тащилось, агонизируя и
грозя вот-вот остановиться. Буратино в который раз с сожалением вспомнил,
что его ногти подстрижены - хоть какое-никакое занятие было бы. Но - рано
или поздно все проходит, прошел и этот последний час.
Собственно говоря, я вовсе не собираюсь описывать первую часть
совместного ужина Мальвины и Буратино. В ней нет ничего особенного. Любой
из вас неоднократно наблюдал, да и сам наверняка переживал множество
подобных событий. Совместный уединенный ужин при свечах... Да что тут
такого? Разве что антураж Замка... А так - совершенно обычное и очень
распространенное явление. Нам жет гораздо более интересна вторая половина
культурной программы, ужасные, драматические события, развернувшиеся в
спальне Людоеда.
И тут я должен упомянуть о источнике последовавшей драмы, о всем
известной фигуре Стрелочника Виноватого. Не важно, что он числился
разведчиком, не важно и то (хотя и удивительно), что он не понес в
последствии никакого наказания. Но именно он явился причиной того, что
Буратино в крайней спешке покинул Мальвину в самом конце ужина. Суть в
том, что этот самый разведчик стоял вместе с парой таких же оболтусов в
дальнем дозоре со стороны Зеленого Болота. И эти самые дозорные вроде бы
услышали характерный для самоходок Ивана-Дурака звук. Более того,
характерный для большого количества самоходок. И естественно, что никто не
предупредил дозорного и нежелательности визита к командиру и он вломился в
гостиную как раз в тот момент, когда наша парочка была готова поднятся
из-за стола и перебазироваться в более подходящее помещение. Судьба! Рок!
Буратино был вынужден ретироваться, клятвенно пообещав, что он обернется
за час, только проверит, что там такое стряслось на Болоте, на что
Мальвина томно ответствовала, что она приляжет в ожидании его возвращения.
И она сдержала свое слово. В смысле, что действительно прилегла. И
задула свечу.
А в это время... О, в это время Кролик решил, что настала пора
покинуть этот проклятый подвал. А дверь, спросите вы? А засов и замок? Но
Кролик и не собирался взламывать дверь. Он всего-навсего просто вылез
через внушительную дыру в потолке подвала, которую проломила так удачно
срезанная Пятачком люстра. Он бы давно уже ретировался, да вот никак не
выдавался подходящий момент, все время кто-нибудь торчал в Зале, жаря мясо
прямо в камине. Но наконец-то наступила благословенная тишина, и Кролик
решился.
Он осторожно выглянул из дыры. Никого! В один момент Кролик выскочил
наружу и бросился к камину. - Огонь! Тепло! А это что? Мясо!!! - Вы
скажете, что Кролики не едят мяса. Естественно. В нормальных условиях. А
после месячного содержания на хлебе и воде даже Мотылька потянет на
свежатинку, не то что Кролика... Короче говоря, Кролик и обсушился, и
обогрелся, и основательно подкрепился и был готов покинуть Замок и
пуститься в родные края. Подслеповато щурясь, он оглядел освещенную лишь
отблесками полупогасшего камина Большую Залу и обнаружил дверь. Но тут его
подвела логика. Он-то искал дверь для выхода и совсем упустил из виду, что
через двери также и входят. Он и вошел. В спальню Людоеда. К заждавшейся
Мальвине.
- Это ты, зайчик? - воркующе произнесла Мальвина.
- Ммможжжно и так шкажать, - оторопело отозвался Кролик.
- Ну, зайка, где же ты так долго был? - закапризничала Мальвина. - Я
жду, жду, вся извертелась, а тебя все нет и нет...
- Я... эта... в общем в подвал провалилшя. Вот только вылеж.
- Бееедненький... Не ушибся? Иди сюда скорей, а то холодно как-то...
Туман наверно спустился. Только сразу одежду снимай, она наверняка страшно
мокрая и холодная!
Ошеломленный столь недвусмысленным распоряжением и к тому же не
могущий отказать даме Кролик моментально разделся и нырнул под одеяло, где
его и встретила Мальвина.
- Ой! Какой ты щекотный! Боже мой, какая у тебя оказывается приятная
шерстка! А так ведь и не подумаешь...
Кролик слабо удивился.
- И не подумаешь?...
- Да ты весь дрожишь, зайчоночек! Так и заболеть не долго, иди сюда,
я тебя вылечу... - и Мальвина приникала к Кролику...
- Мммм... [вырезано цензурой] ... не так, зайка, лучше [вырезано
цензурой] ... давай я [вырезано цензурой] ... я сейчас [вырезано цензурой]
!!! [вырезано цензурой] !?!?! [вырезано цензурой] !!!!! [вырезано
цензурой] !!! ! !!!! ! ... [вырезано цензурой] ...
... и в этот момент вспыхнул свет. Два ужасающих факта вдруг
открылись Мальвине - Кролик в развороченной постели и Буратино в дверях
спальни. Остолбенение охватило всех участников этой сцены. Первой,
отчаянно завизжав, очнулась Мальвина. Вторым очнулся Буратино, но он не
визжал. Кролик так и не очнулся, так как Буратино спокойно поднял
потерянный Винни-Пухом маузер и разрядил его в Кролика. После чего стал не
торопясь менять обойму, оценивающе поглядывая на Мальвину.
- Зай... Буратишка!!! Я же ... тут же темно было!!! Он вошел, и я
подумала, что это ты наконец-то вернулся с этих ужасных болот! Я спросила:
"Зайка, это ты?" А он говорит - я! Я и подумала, что это ты... Буратинчик!
Пожалуйста! Положи пистолет, лапушка, не нервничай - это же ошибка! Я же
не виновата! Ты же уже наказал этого самозванца!!!
Буратино подошел к трупу Кролика, по-прежнему держа маузер в руке. -
Ошибка, значит? Значит, ты приняла это волосатое чучело за меня? А заодно
и нос с ушами перепутала?!
- Лапушка! Ну откуда же я знала, есть у тебя волосы на груди или нет?
! Я же никогда не видела! А уши я не проверяла!
- Естественно! Ты совсем другое у него проверяла! Раньше надо было
меньше выпендриваться! Тогда бы давно уже знала, что у меня есть, а чего
нет! А то Замок ей подавай, камин и море романтики... Дура... - Судя по
всему, Буратино уже переборол свой гнев и непосредственная угроза жизни
миновала.
- Буратинкин, лапуська, но ведь это же недоразумение... Давай не
будем отравлять себе жизнь из-за этого противного самозванца? Обними меня,
киска, и пойдем отсюда в какой-нибудь укромный уголок... - Мальвина
прикусила губку, учащенно задышала и соблазнительно потянулась.
Буратино дрогнул. Он уронил маузер на забрызганное кровью покрывало,
потянулся к Мальвине и... И в этот момент под кроватью кто-то чихнул.
Взвившись в воздух, Буратино цапнул маузер и всадил пулю в угол
кровати. Раздался дикий визг и из-под нее вылетел... Пятачок. Да-да,
забившийся в укромную щель Пятачок, Пятачок, на беду свою потерявший
штаны, Пятачок, лелеявший далеко идущие планы, Пятачок, уже не жилец на
этом свете...
- Так ты что, и свинью за меня приняла?! - Маузер несколько раз
дернулся, и еще два тела забились в агонии в спальне Людоеда.
Буратино устало присел в углу комнаты, закурил и уставился в
пространство. Через некоторое время из спальни раздался еще один
выстрел...
Эпилог.
Итак, вот и завершилась эта история. И остается лишь добавить
несколько слов о дальнейшей судьбе наших героев и многострадальной
Мохландии.
Солдаты Урфина Джуса в своем марше к Замку пересеклись со Змеем
Горынычем, в последовавшей схватке обе стороны взаимоистребились. Иван
Дурак при испытании новой модели самоходной печи задавил Лягушку-Царевну,
после чего запил горькую и отирается при самых захудалых кабаках. Отряд же
Буратино разбежался по городам и весям подобно доблестному Корпусу
Винни-Пуха. Иа-Иа поглощен идеей единения с Природой и не покидает Большую
Чертополоховую Поляну. Яга устроилась посыльной при одной мясной лавке.
Карлсон зарабатывает на варенье тем же, но уже при кондитерской...
А что Винни-Пух, спросите вы? Винни-Пух... Слухи о нем противоречивы.
Некоторые клятвенно утверждают, что он обратился к Богу и ушел в пустыню
замаливать грехи, где и ведет жизнь классического отшельника, питаясь лишь
аскаридами и медом диких Пчел. Другие же не менее пылко отстаивают версию
его ухода в подполье и подготовки новой революции. Есть и свидетели обоих
версий.
Кто знает? Велика Мохландия...
МАСТЕР НОЧЬ
Хочешь, расскажу сказку? Ну, что усмехаешься, думаешь не умею? Что ж,
у меня по твоему и детства не было, что я, сказок не знаю? И побольше
твоего, между прочем! Ну, слушай. Было это давно, в те времена, когда
Солнце наконец освобождалось из своего долгого заточения. Где? Ну, оно
было заключено в выжженных землях. Вы сейчас считаете что одиннадцать
тысяч лет назад туда упал метеорит. Как бы не так! Что значит "Солнце
большое?" Солнце, к твоему сведению, всякое, тут все зависит от угла
зрения, а что ты смотришь на мир плоско, так это все из-за плохого
воспитания. И вообще, еще раз перебьешь - будешь сам себе сказку
досказывать. Так вот...
Где-то посреди мира проснулся человек. Было темно, только светили
звезды. Они были прекрасны и они были впервые. Человек встал и потянулся.
Это было приятное и тоже впервые. Человек огляделся вокруг и пошел. Он не
знал куда, зачем, просто шел куда глядели глаза да несли ноги, потому что
каждый шаг приносил ему что-то свое, особенное и весь мир казался новым и
полным еще не разгаданных тайн, хотя на самом деле новым был сам человек.
Некоторое время спустя он устал (и это ощущение тоже было впервые) и
уселся отдыхать. Неожиданно из темноты перед ним вышло какое-то странное
существо.
- Ты кто? - спросил человек.
- Я - твой сон, а вот ты кто?
Вопрос поставил человека в тупик. Действительно, а кто он? Он не
знал. Это было неприятно - словно-бы потерял частицу себя.
- Не знаю, - человек честно пожал плечами.
- То есть как это?
Сидя на пне человек развел руками.
- Да я бы сам не прочь узнать.
Сон почесал в затылке.
- Ладно, - наконец сказал он. - Посмотрим, что тут можно сделать.
Надо же знать, кому снишься! - И, сказав так, Сон исчез в темноте.
А человек остался и, сидя на пне, любовался новеньким с иголочки
миром, которому на самом деле было много миллиардов лет. За спиной у него
медленно взошла Луна и в мире появилась тень. Тень протянулась от деревьев
и камней, от ветвей и листьев, а тень человека вдруг, вздохнув, оторвалась
от него и обрела собственную жизнь. Вытянувшись вверх, она бесшумно
обратилась прекрасной женщиной в ниспадающем серебряном платье. Рядом с
ней стоял Сон.
- Кто Вы? - спросил человек.
- Не бойся меня, Мастер, и добро пожаловать в наш мир, - ответила та.
- Я - Леди Серебристых бликов, Повелительница Теней и я не причиню тебе
зла. Я пришла лишь потому, что мне необходимо знать твое имя.
- А почему ты назвала его Мастером? - спросил Сон.
- Что ж я, по твоему, не вижу? - ответила Леди Серебристых бликов.
- А зачем Вам знать мое имя? - спросил человек, которого только что
назвали Мастером.
- Неужели ты и вправду все забыл, Мастер? Как же Тени оставаться в
тени, если она не знает кто ее отбрасывает?
- Но я действительно не знаю своего имени.
Леди лишь улыбнулась в ответ и заглянула ему в глаза. Лицо ее стало
вдруг беспомощным и детски.
- Воистину, - прошептала она. - Это так, ведь нельзя же держать тайну
от собственной тени. Но если Мастер не знает своего имени, значит так было
предначертано самой судьбой. Здесь я бессильна помочь или что либо
изменить, - и она грустно покачала головой. - Ах, как это плохо!
- А чем это плохо? - спросил человек.
- Тем, что будь ты кем угодно другим, твоя тень была бы мала и ее
можно было бы не принимать в расчет. Но ты Мастер! И не знаешь
собственного имени! Что же делать? - здесь она на долго задумалась.
- Наверное мы сделаем так. Я попрошу Сон время от времени
наведываться к тебе. Бывает что сны понимают что-то лучше, чем те, кому
снятся. Сон, ты слышал?
- Угу.
- Я надеюсь, ты будешь время от времени наведываться и ко мне, -
сказала Леди Серебристых бликов и, войдя в тень деревьев, растаяла в своем
домене.
Бормоча себе под нос "Безобразие, чем приходится заниматься" ушел
Сон.
Луна спряталась за облако.
Человек остался один. Огляделся. Человеку здесь нравилось.
Улыбнувшись, безымянный Мастер решил, что тут он останется жить.
Довольно легко он отыскал себе пещеру, натаскал туда сухой травы,
чтобы было где спать, выложил камнями очаг, чтобы было где греться и жизнь
потекла своим чередом. Воду ему давал струившийся рядом родник, огонь он
научился добывать трением, а грибов да ягод в округе хватило-бы на сотню
мастеров забывших свои имена.
Так прошел месяц, а может быть год, впрочем, какая разница.
Однажды к Мастеру без имени вновь пришел Сон. Постоял на пороге,
помялся прежде чем войти.
- Вот, значит, как ты теперь живешь.
- Да, вот, живу, а что?
- Ну, при такой жизни вряд ли найдешь свое имя.
- Что же мне тогда делать?
- Вот уж не знаю. Но что знаю то знаю - нельзя найти свое имя сидя ко
всему миру спиной.
- Но ведь не зная собственного имени, я могу натворить немало бед.
- Жить, не причиняя никому вреда можно только не родившись, -
философски возразил Сон и растаял в воздухе (сны всегда так уходят).
Безымянный же Мастер собрал на следующий день все что у него было (а
по сути дела у него ничего и не было) и навсегда покинул свою ставшую уже
такой привычной и уютной пещеру.
Легкой походкой человека еще не встречавшего зла он прошел вдоль
отрогов великих западных гор с юга на север, переправился через добрый
десяток рек пока однажды на центральных равнинах его не остановил отряд
всадников. Тот из них, на ком были самые роскошные одежды и самые большие
украшения подъехал к не имеющему имя.
- Я - Владелец здешних земель! Все земли, какие ни есть окрест - мои
и все что ни есть на них - мое же, и потому я имею право и желаю знать:
кто ты такой и что тебе здесь нужно?
- Я - Мастер без имени, - был ответ. - Я искал свое имя на западе и
на севере, а теперь хочу попытать счастья на юге.
Всадник усмехнулся:
- Ну, этому горю я могу помочь. Хочешь, я дам тебе имя?
- Хочу, - искренни ответил безымянный.
- Отныне ты будешь мастером-пахарем. Иди за нами, я тебе покажу, где
пахать.
Так Мастер без имени стал Пахарем. У него было поле, из старого пня
он сделал себе соху, а для того, чтоб было где жить, он построил себе
шалаш. Время от времени заезжал Землевладелец и увозил урожай. Так
продолжалось довольно долго, так могло бы продолжаться значительно дольше,
если бы однажды к Пахарю не зашел бы Сон.
- Привет, - сказал Сон.
- Привет, - ответил Пахарь.
- Ну как, нашел свое имя? - спросил Сон.
- Да.
Сон вопросительно посмотрел на Пахаря.
- Меня зовут Мастером Пахарем!
- Что-то я сомневаюсь, чтоб это было твоим истинным именем.
- Почему это? - обиделся Пахарь.
- Ну, понимаешь... От Мастера, от него польза должна быть.
- Так от меня есть польза. Я вот тут урожай собрал недавно.
- Так ведь польза должна быть всем, а не только... - Сон, вздохнув,
махнул рукой и развернулся к выходу. - Ты подумай над этим.
Сон ушел, а пахарь сел в своем шалаше и глубоко задумался. И пока он
так думал, имя Пахарь сползло с него и, обиженно ворча, зарылось назад в
землю, откуда оно когда-то и выползло.
На следующий день Мастер без имени сжег свой шалаш, а пень, служивший
ему сохой, посадил в землю и, дождавшись того момента, когда на нем
зазеленели листья, поднял свой узелок и пошел прочь от поля. Он отошел не
так далеко, когда на дороге ему вновь повстречался Землевладелец. Тот как
раз ехал за очередным урожаем.
- Гэй, постой-ка! Пахарь! Куда это ты направляешься?
Мастер улыбнулся в ответ:
- Я как раз хотел Вам сказать, что я больше не пахарь. Прощайте, я
ухожу навсегда!
Суровая вертикальная морщина легла между бровей Землевладельца.
- Никуда ты не пойдешь! Как пахал так и будешь пахать! Слуги! Взять!
Мастер никогда и не думал, что умеет так хорошо сражаться. Ему
удалось выхватить меч у одного из нападавших и дорожная пыль быстро стала
из серой багровой. Однако в одиночку он бы никогда не справился, если бы
не помощь неожиданно подскакавшего воина.
Когда все было кончено, и стекленеющий взгляд удельного властителя
уперся в небесную твердь, победители наконец взглянули друг на друга.
- Ты кто? - спросил Мастер, утирая кровь с разбитой губы. - И почему
помогаешь мне?
- Я - воин Света! Я видел, как подло на тебя напали и не мог не
прийти на выручку. Назови же мне скорей свое имя, о воин!
- Видишь ли, - ответил Мастер, - я и сам его не знаю. Иду по миру и
ищу его повсюду. Но пока что нигде ни нашел.
- Я видел, ты прекрасно сражался! Присоединяйся к нам! - воскликнул
светлый Воитель. - Не все ли тебе равно, где искать себе имя?
- А скажи, от вашего дела будет польза всему миру?
- Конечно! - ответил Воин. - Мы хотим, чтоб всем на свете стало
теплее и на небе, наконец, ярко засияло Солнце! Мы победим злобных тварей
тьмы!
Так Мастер стал воином. Он сражался в великих битвах, разрушал
могущественные заклятия и прокладывал своим мечем путь Солнцу. Те, кто
знал его близко, так его и называли - Мастер Меч.
Он сражался без особой злобы, но, в общем, и спуску врагу тоже не
давал. Освобождал великие западные горы, сражался в южных низинах.
Перечислять все битвы, в которых участвовал Мастер Меч - это займет
слишком много времени. Он был доблестным воином и Тьма бежала пред ним.
Но однажды на привале Мастер Меч поставил свой шатер чуть в стороне
от остальных, а часовой отошел к костру погреться, или ему просто очень
хотелось спать (с часовыми такое случается) и в шатер Мастера
проскользнуло никем не замеченное странное ночное существо.
- Сон! - обрадовано закричал Мастер. - Старый приятель! Привет,
дружище!
- Привет, привет... - проворчал сквозь зубы Сон. - Давненько не
виделись, - выглядел он каким-то нахохлившимся и обиженным.
- Ты мне вообще говоря теперь стал абсолютно не симпатичен. Я к тебе
так зашел, по старой памяти. Надеюсь, ты меня не прирежешь в честь давней
дружбы?
- Ну зачем ты так? - начал оторопевший Мастер.
- А затем... - буркнул Сон. - Ну как, нашел свое имя?
- Нашел... Да ты, наверное, знаешь, - Мастер Меч вдруг почувствовал,
что стесняется собственного имени.
- Знаю... Ничего себе имечко...
- Имя как имя. Чего тебе на сей-то раз не так?
- Имя! - презрительно фыркнул Сон. - Ты же Мастер! Ты создавать
должен! А где ты видел чтоб мечем создавали, а?
Мастер Меч ничего не ответил.
- Знаешь, что? - сказал ему Сон. - Говорят, в одной из долин среди
ледяных гор Севера живет Мастер Время. Я, конечно, ничего не говорю, но,
будь я тобой, я бы попытался его отыскать. Это совет, - и, сказав так, Сон
приоткрыл полог палатки и неслышно скользнул наружу. Сны, уходя, никогда
не прощаются...
А на следующий день Мастер Меч собрался и в одиночку ушел
странствовать на север. Многие потом говорили что он устал от борьбы,
находились также и такие, кто решался утверждать что он струсил. Он не
обращал внимания на эти слухи, а может быть и не знал о них.
Три года провел он в северных горах. Никогда и никому он не
рассказывал о том, что видел там, но по возвращении он закинул свой меч в
сливную канаву и, следом за мечем, туда же полетело и имя. (Кстати, это
имя и меч там позже подобрал совсем другой человек. Чего только не найдешь
в старой, доброй сливной канаве... Это, впрочем, совсем другая история).
На невысоком холме безымянный мастер облюбовал себе место и построил
дом. Дом был такой же как и у Мастера Время, маленький снаружи и очень
просторный внутри, только совершенно пустой. Пустой на столько, что внутри
не было даже Света и Тьмы, один сплошной полумрак. Подолгу глядел
безымянный Мастер в глубь своего дома, размышляя чем бы заполнить его.
Однако, решение так и не появлялось.
За этим-то занятием его и застал однажды Сон.
- Здравствуй, - сказал Сон. Он выглядел очень обеспокоенным.
- Здравствуй, - сказал Мастер. - Что это с тобой?
- Понимаешь, - сказал Сон. - Вот-вот должно взойти Солнце. Если его
лучи упадут на меня - я исчезну. Мне бы этого очень не хотелось.
- Ну так заходи, - предложил безымянный Мастер. - В моем доме
достаточно темно.
- Только я не один, - предупредил Сон.
- Мой дом большой, - ответил Мастер. - Места хватит на всех.
- Ты уверен? - недоверчиво спросил Сон.
- Конечно, - улыбнулся Мастер.
- Ну смотри! - и, сказав так, Сон засунул себе в рот два пальца и
громко свистнул. Почти что тут-же весь холм вокруг мастера заполнился
существами Ночи. Один за другим, они проходили мимо Мастера; Большие и
маленькие, смешные и странные, шипастые и не очень, одаряли Мастера
благодарной улыбкой и скрывались в доме. Со многими из них Мастеру
доводилось сражаться в прошлом, многих он считал достойными и опасными
противниками. Но можно-ли держать за врага кого-то, кто смотрит на тебя с
признательностью?
Каждый из тех, кто с молчаливой благодарностью проходил мимо Мастера,
уносил с собой в дом частицу темноты, так, что когда за последним из
существ Ночи закрылась дверь, небо посветлело. А спустя еще мгновение
взошло Солнце и озарило весь мир своим светом. Так мир узнал утро.
Радостным криком приветствовал его безымянный Мастер. А Солнце, большое и
неторопливое, всплыло над горами и отправилось в свой бесконечный путь,
который ему отныне предстояло совершать ежедневно.
Утро постепенно сменилось днем, а когда Солнце прошло через все небо,
осветив своей царственной улыбкой весь мир, и стало заходить за горизонт,
Тьма, спрятанная в доме Мастера, начала потихоньку искать себе путь
наружу, постепенно выдавливаясь сквозь поры в дереве и неплотные стыки
между бревнами. Небо стало темнеть и вслед за днем мир узнал вечер. На
небе зажглась первая звезда.
- Вот это да! - думал глядя на небо Мастер. - Ночь! И получается, что
создал ее я. А завтра вновь взойдет Солнце и будет новый день, а потом я
создам новую ночь.
- Привет! - Сон неслышно примостился рядом с Мастером. - Слушай, я
вчера забыл спросить. Ну, как, нашел свое имя?
- Кажется, да, - медленно ответил Мастер. - Кажется, меня зовут
Мастер Ночь.
- Знаешь, - сказал ему Сон, - не знаю, что скажет Повелительница
Теней, но лично мне нравится это имя.
Вместе они сидели на ступеньках дома и улыбались, а в небе над ними
одна за другой зажигались звезды.
Ну, как тебе моя сказка?
ПОГНАВШИМСЯ ЗА МИРАЖОМ
(кто потерялся в танце миражей)
Поселений на Марсе много, а вот космодром один. И если воду, воздух и
даже пищу можно загнать в замкнутый цикл, то это еще не значит, что можно
обойтись совсем без грузоперевозок. Самолеты с вертолетами не для здешней
разряженной атмосферы а ракеты жрут слишком много топлива, так что
основная тяжесть ложится на краулеры. Большие многогусечные чудища могут
неделями катиться среди красных бархан от поселения к поселению в
соответствии с маршрутом, проложенным мудрыми спутниками. В таких поездках
их сопровождают лишь марсианская пыль да миражи. Миражей в марсианских
пустынях много.
Клочья сухой земли и пыли взлетели вверх, увлекая за собой с десяток
гусеничных сегментов. Краулер по инерции прополз еще несколько метров и
затих. Левая камера кормового обзора ослепла. На экране правой было видно,
как непривычно быстро в разряженном марсианском воздухе опускается облако
пыли, поднятой взрывом. В глубине корпуса секунд десять еще слышался
умирающий скрежет, чувствовалось, как вздрагивала почва, когда на нее
падали особо тяжелые обломки. Затем все смолкло, только из покореженной
масляной системы вытекало масло, еще горячее, и капало на метал.
Двое людей в кабине краулера постепенно расслабили напряженные спины.
- Пронесло, слава Богу, - выдохнул Игоревски и полез дрожащими руками
за сигаретами.
- Ну не так, чтоб совсем пронесло, - констатировал Станкевич,
обеспокоенно глядя на единственный уцелевший кормовой экран. - Но живы, и
то хлеб.
- Черт... - в входном проеме позади них возник Джойстон, третий член
экипажа. Он остановился, обшаривая с порога кабину диким взглядом и
застегивая рубашку. Волосы его стояли дыбом: взрыв поднял его с постели. -
Герметизация?
- Вроде, в порядке.
- А связь работает?
- Сейчас мы все равно в тени, Джойстон.
- Проклятая планета!
Джойстон резко развернулся и вышел. Было слышно, как он рывком,
вымещая всю злость на ненавистную планету, распахнул шкаф, где хранились
респираторы и термокостюмы.
- Не кури! - крикнул он из тамбура Игоревски. - Если хочешь - выпей,
я знаю, у Станкевича есть (Станкевич удивленно поднял брови и сделал
невинное лицо), но не кури. Вот проверим регенератор, тогда хоть обкурись,
а сейчас - не смей!
В несколько рывков он натянул термокостюм и, снова заглянув в кабину,
удивленно посмотрел на Станкевича:
- А ты чего сидишь?
- Сейчас, голуба, - ответил тот, - ты иди, мы догоним.
Джойстон оглядел его с головы до ног, издал низкий рычащий звук,
повернулся и вышел.
- Я жду вас снаружи. Обоих!
Станкевич дождался, когда дверь переходной камеры с лязгом
захлопнулась и, кряхтя, извлек себя из кресла. Откуда-то из под приборного
щитка добыл фляжку и протянул Игоревски.
Тот покачал головой:
- Спасибо. Я не пью.
Станкевич пожал плечами, глотнул и убрал флягу назад.
- Пойдем, тогда, а то Джойстон опять вонять будет.
Джойстон стоял, возвышаясь над воронкой как изваяние древнего бога,
широко расставив обутые в унты ноги и засунув большие пальцы рукавиц за
пояс. Неподалеку выглядывал из песка вырванный с мясом каток. Задний
корпус краулера полулежал, на половину сползя в воронку. Внизу швы на нем
разошлись, несколько искореженных кусков обшивки валялось тут же,
напоминая странички вырванные великаном из большого металлического
блокнота. Стоял неяркий марсианский день, в прозрачном небе ветер нес
редкие бледные облака. В отдалении танцевали два - три миража.
Подошедший сзади Станкевич щелкнул кнопкой ларингофона:
- Ловушка?
Джойстон кивнул:
- Ловушка.
Он качнулся с носок на пятки и обратно, причем Станкевич поймал себя
на мысли о том, что только респиратор помешал Джойстону закончить движение
плевком в кратер.
- Скажи, кой хрен люди делают на Марсе?
Станкевич пожал плечами:
- По-моему, ты тут получаешь неплохие деньги.
- Ты не понял. Я имел в виду всех нас.
- Все человечество?
- Считай что так.
- Тебе как, дать патетический ответ или не очень?
Джойстон пожал плечами:
- Обойдемся без патетики.
- Мы - снобы, - просто ответил Станкевич. Несколько секунд Джойстон
молчал, переваривая это.
- Хм... Теперь давай патетический.
- Тогда так: мы не можем уйти оттуда, куда пришли. Уйти - значит
признать поражение. Мы этого не любим.
Джойстон хмыкнул, потом спросил: - Как там?
- Средне. Но один регенератор мы еще имеем.
- Это пять дней.
- До Пресипитансы сотня миль. Отцепим задний кузов и завтра будем
там. В крайнем случае воспользуемся пневматиками.
- Проклятая планета. Ловушки.
Сзади к ним подошел Игоревски.
- Что это было?
Джойстон выругался:
- Ты что, не видишь? Ловушка. Газовая полость. Вся проклятая планета
набита ими, как сыр дырками. Весь Марс это одна большая ловушка, сделанная
чтоб мы завязли здесь и нос дальше не высунули. Ненавижу!
И, развернувшись, пошел к люку, пиная по пути ненавистную планету и
поднимая при этом тучи пыли. Станкевич посмотрел ему в след:
- Это только легенда, она ничего не доказывает. Разве только то, что
Марс все еще дикий край. В таких местах всегда рождается нечто подобное, -
затем махнул рукой и двинулся следом.
Им потребовалось примерно полтора часа чтоб понять, что машину
перекосило так, что расцепить передний и задний корпус трем людям не под
силу. За это время Солнце, и без того невысокое, почти совсем дотянулось
до горизонта. Наступал вечер. Сутки на Марсе длятся 28 часов, так что
людям относительно легко приспособится.
Джойстон опустил кувалду, которой он до этого безуспешно пытался
выбить намертво засевший соединительный палец:
- И почему все в этих машинах так по дурацки?
Стоявший рядом Станкевич отложил лом, которым он не менее безуспешно
пытался приподнять сочленение.
- Потому, что их делают в Форте, где давно нет ловушек, а проектируют
так и вовсе на матушке-Земле.
Он потянулся, распрямляя спину (привычка ходить сгорбившись со
временем появлялась у всех рейсовиков, которых Бог не обидел ростом;
сказываются низкие потолки), посмотрел на уже изрядно вытянувшиеся тени.
- Однако, время. По-моему, спутник уже должен подняться над
горизонтом.
Джойстон отбросил кувалду в сторону.
- Пошли, братья, побачим с диспетчером.
- Много это даст, - фыркнул Игоревски.
- Да как тебе сказать, - отозвался Станкевич. - Ремонтник доберется
сюда только через месяц, да и спасательный стратоплан они за нами не
вышлют, это ясно: и сами можем выбраться, не маленькие, а горючее нынче
дорого. К тому же ничего нам такого не угрожает...
- Не угрожает... А ловушки?
- А что ловушки? Ну, просканируют трассу впереди заново. Кстати, за
этим диспетчер нам сейчас и нужен. Пошли.
- Толку с этого сканирования... - проворчал Джойстон. - Проворонили
ловушку, сиди теперь тута.
- Карта старая, вот и все, - негромко возразил Станкевич. "Кто ж
ездит по трехмесячной карте?" - хотел он еще добавить, но почему то не
стал.
- Может, ты пойдешь говорить, а мы с Джойстоном займемся пока
пневматиками? - предложил Игоревски Станкевичу.
- Вот еще! - возразил Джойстон, - Я ему в глаза посмотреть хочу!
Сидит там у себя в Форте, пиво дует, небось, а мы из-за него корячимся! -
подумав немного он добавил: - Ты иди, мы щас, быстро.
Игоревски вздохнул, будто хотел возразить, но повернулся и молча
направился к выемке в борту, где на специальных ремнях в гнездах были
укреплены пневматики - некие гротескные подобия большого трехколесного
велосипеда с шинами низкого давления - этакие механические шлюпки. Их еще
предстояло проверить и выкатить наружу. Станкевич посмотрел ему в след и
тоже хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Некоторое время
Игоревски еще слышал, как Станкевич втолковывал Джойстону: "Да ну,
последнее сканирование тут проводилось три месяца назад, за это время...",
а тот ему отвечает: "А какого черта..." Потом оба вошли в краулер и
отключили ларингофоны. Игоревски же скоро стало не до них. На горизонте
танцевали миражи...
Прошло пол-часа, прежде чем Джойстон и Станкевич вновь вышли из
краулера. За это время квадрат АН8012 был объявлен зоной ЧП, ответственный
за него оператор сканирования получил выговор, а спасательный отряд
"Денеб" - приказ находится в повышенной готовности, резервные спутники
номер 11 и 17 произвели коррекцию орбиты, обеспечив постоянное наблюдение
и связь с АН8012. В общем на поверхности Марса мало что изменилось: за
месяц таких авралов бывает не меньше четырех. Марс не слишком
гостеприимная планета.
Первым, что они услышали в ларингофонах, были слова Игоревски.
Он кричал:
- Вернись, ну пожалуйста, вернись! Не уходи! Куда ты?
Джойстон удивленно посмотрел на Станкевича, а тот в свою очередь на
Джойстона. И, хотя ни один из них не мог видеть глаза спутника, каждый
догадался о мыслях другого.
Джойстон первым сориентировался в ситуации. Он толкнул Станкевича,
мол: "Следуй за мной", и побежал туда, где должен был находиться
Игоревски. Бегать в тяжелых меховых шубах, унтах и респираторах не ахти
как удобно, поэтому прошло полминуты, прежде чем они обежали вокруг
краулера. Игоревски стоял метрах в трехстах от поверженной машины, на
самом краю того, что можно было бы назвать "зоной безопасности" (правило
двух снарядов, которые не падают в одну воронку, верно и для Марса) и
размахивал руками. Пустыня перед ним была девственно чиста, только на
горизонте крутилось несколько миражей.
- Вот черт, - выдохнул Джойстон и побежал к Игоревски разбрасывая
песок и тяжело подпрыгивая. Игоревски стоял не замечая его и смотрел в
пески, пока тяжелая Джойстонова рука не легла ему на плече. Тогда
Игоревски вздрогнул.
- Что тут случилось? - сходу выдохнул Джойстон. Это прозвучало грубо;
в глубине души Джойстон был напуган.
Игоревски обернулся.
- Она приходила сюда, - просто сказал он.
- Кто, господи боже мой?
Игоревски посмотрел вокруг, словно что-то ища. Джойстон знал, что под
светоотражающим фильтром глаза у Игоревски голубые и детские, но
предпочитал не помнить об этом.
- Никто.
- Что значит никто? - заорал Джойстон. Понял, что кричит и повторил
уже тише: - Что значит никто?
Долгую секунду шлем Игоревски был повернут к Джойстону. Потом
неуверенный голос:
- Ну... Наверно это был мираж.
Теперь умолк Джойстон, потом неуверенно хихикнул.
- Какая-то чушь.
- Она приходила и ушла.
- Ничего не понимаю. Почему она?
Загребая ногами песок и, как всегда сутулясь, к ним подошел
Станкевич.
- Все марсианские миражи похожи на людей. Никто не знает почему. Но
они очень редко подходят так близко. Я понял так, что это была женщина?
Игоревски кивнул.
- И что она?..
- Ну... Танцевала.
Джойстон хмыкнул но почему-то ничего не сказал.
- И как она... кхм... выглядела? - снова спросил Станкевич.
- Она была похожа... Нет. Просто мне показалось.
- Что?
- Это не имеет значения.
- Как это не имеет? - встрял Джойстон.
- Не имеет и все. И вообще, отстаньте, а?
- Ну, знаешь... - начал было Джойстон, но Игоревски вдруг неожиданно
зло прервал его: - Я сказал отвали.
- Как хочешь, - тихо ответил Джойстон. Втроем они молча побрели к по
направлению к краулеру. Пока они шли, Игоревски несколько раз оборачивался
и смотрел в красные пески.
Джойстон заметил это и мрачно спросил: - Надеюсь, ты не ЕЕ там
выглядываешь? Имей ввиду, парень, тот кто погнался за миражом, теряет все.
Игоревски отрицательно помотал головой и непонятно было, что он хочет
сказать этим жестом.
- Это что еще за легенда? - спросил Станкевич. - Никогда такой не
слышал. Расскажи для коллекции.
- Не легенда. - ответил Джойстон. - Так. Типа как поговорка. Просто
от этой планеты ничего хорошего ждать не приходится. Кстати, как ты
думаешь, почему эта дрянь не фиксируется аппаратурой?
- Черт его знает, - пожал плечами Станкевич. - Я слышал много теорий
на сей счет и ни одна меня не устроила. Самая приемлемая, на мой взгляд,
гласит, что здешние миражи - это что-то вроде гипноза, который, якобы,
возникает из-за того, как песок отражает свет.
Игоревски не стал дослушивать их разговор. Он прошел между ними, чуть
не толкнув обоих плечом. Джойстон посмотрел Игоревски в след и крикнул: -
А насчет миражей я тебе серьезно говорю - забудь!
Была ночь и над Марсом светили звезды, такие же как над Землей,
только чуть поярче из-за разряженной атмосферы. Краулер сливался с
окружающей пустыней, напоминая большой валун наполовину увязший в песке,
железный метеорит, упавший на Марс сотни миллионов лет назад и вынесенный
на поверхность неведомыми песочными течениями. Во всяком случае, он был
столь же неподвижен и железен.
В глубине краулера Игоревски завозился и сел на постели. У него, как
и у Станкевича с Джойстоном, была своя отдельная каюта, если только этим
гордым именем можно обозвать помещеньице, где с трудом можно сидеть, а
рослые люди типа Станкевича быстро выучиваются спать поджав ноги. Краулеры
могут катится через пустыню неделями и, без такой элементарной доли
комфорта, люди на борту успеют озвереть друг от друга прежде чем прибудут
куда-либо. Сейчас Игоревски был рад, что у него есть своя каюта.
Стараясь не шуметь, он отодвинул пластиковую панель, служившую каюте
дверью. Скомкал рубашку и штаны в сверток и, прижавши его к себе,
тихи-тихо скользнул на пол. В кабине тускло светило дежурное освещение.
Сиротливо темнели обзорные экраны. Стоя на одной ноге и пытаясь попасть
другой в штанину, Игоревски негромко шипел. Он никому не сказал, кто
приходил к нему сегодня днем, ему вовсе не хотелось, что бы над ним
смеялись или считали сумасшедшим. Еще больше он боялся, что смеяться будут
над ней. Но, конечно, он узнал ее. Не мог не узнать. Жаклин. Игоревски
помнил каждый изгиб ее тела, светлые волосы, родинку под мышкой...
Когда он открывал дверцу шкафа, в котором хранилась теплая одежда,
респираторы и термокостюмы, та вдруг неожиданно громко скрипнула и на
несколько секунд Игоревски окаменел. Но ни один шорох не отозвался на этот
скрип, только масло еще изредка падало каплями из поврежденной
охладительной системы. "Так-так-так" - легонько заговорила дверь
переходной камеры. Щелк! - и захлопнулась. Игоревски пристегнул к поясу
блок питания термокостюма, фонарь, рацию и, на всякий случай, ракетницу.
"Я только посмотрю; нет ли ее там", - подумал он и уже не таясь толкнул
наружную дверь.
Конечно, там никого не было. С высоты своего наблюдательного пункта,
медленно водя фонарем с лева на право, Игоревски обозрел местность вокруг
краулера. Песок и песок. И с чего он взял, что кто-то будет ждать его
здесь? Игоревски щелкнул переключателем на стенке переходной камеры, и
цепь малых прожекторов загорелась вдоль борта краулера, освещая подбрюшье
механического чудища. Сам толком не понимая зачем, Игоревски повернулся и
стал спускаться по приваренной к борту лестнице. Может, Жаклин ждет его с
той стороны?
Когда она погибла, он долго не мог поверить. Как это так - был
человек, любил танцы, увлекался археологией, ел, пил, спал - в общем жил -
и вдруг - нет. Даже тела не нашли. На Марсе такое часто случается.
Игоревски часто думал - увидь он тело Жаклин, ему было бы проще примирится
с идеей ее смерти.
Косматые унты коснулись песка. Оглядываясь по сторонам, Игоревски
обошел вокруг краулера. И замер. Следы, те самые, которые он искал сегодня
днем чтоб показать Джойстону и не нашел, теперь они были на месте.
Маленькие следы босых девичьих ног, такие изящные рядом с его унтами.
Безумие. Человек без термокостюма и респиратора проживет на Марсе не
дольше пяти минут. Но вот они. На красном песке отпечатался каждый
пальчик.
Миражи не оставляют следов.
Игоревски посветил фонариком вдоль убегающей цепочки следов. Ничего.
Фонарик высвечивал метров сто, а дальше пустыня терялась во мраке.
Игоревски неожиданно пришла в голову мысль, что фара на пневматике много
крат сильнее его фонаря. Три здоровенных мотоцикла стояли тут же, так что
ему не пришлось даже далеко ходить. Игоревски встал на приступку,
перекинул ногу и очутился в седле. Щелкнул стартером. Свет фары осветил
пустыню где-то на километр. След убегал и терялся среди дюн. Игоревски
погладил зажигание. Ласково погладил, почти нежно. "Один километр, -
подумал он. - Я проеду только один километр. И тут же вернусь." Игоревски
знал, что обманывает себя, но все же старательно делал вид, что верит
своим словам.
Мотор пневматика негромко затарахтел в разряженной марсианской
атмосфере. Игоревски ощутил, как задрожало под ним сидение. Подождал
немного, пока двигатель нагрелся и надавил на газ. Пустыня дрогнула и
покатилась навстречу.
Это случилось восемь месяцев назад. Она вошла в состав экспедиции к
Городу Пирамид. Жаклин так радовалась тогда. У нее было столько надежд...
И не вернулась.
Песок шуршал под шинами низкого давления, взлетая позади пневматика
легким фонтанчиком. Километры наматывались на спидометр. С каждым третьим
Игоревски обещал себе, что этот километр точно последний. Скрылся за
барханами столб света, созданный прожекторами краулера.
Он даже не сразу узнал о случившемся. Ведь он не был родственником.
Чиновник сказал ему голосом, полным дежурного сочувствия: "Мне очень жаль.
Вы же знаете, в этом районе повышенная концентрация ловушек..." Как же
так, был человек, а осталось только официальное сочувствие? Разве так
можно?
Пустыня всегда опасна. Ночью особенно. Но марсианская пустыня опасна
вдвойне. Игоревски спасло то, что он был далеко от центра "банки", когда
произошел разряд. "Банкой" на Марсе называют природный пьезоэлектрический
конденсат. Игоревски только краем глаза заметил слабую голубоватую
вспышку, и тут же у пневматика вырубился мотор.
Чертыхаясь, Игоревски вылез из седла. Переключение на резервную
электросеть у пневматиков сделано очень неудобно. Хорошо, хоть, фонарик не
перегорел, благо был выключен в момент разряда. В его свете Игоревски
пришлось искать нужный ключ, потом лезть этим самым ключом куда-то между
баком и движком, нащупывая там переключатель. В меховых перчатках это не
так то и просто. "Все", - шептал он себе под нос. - "Хватит авантюр." Он
понимал, что уцелел по случайности - Марс суровая планета и не прощает
фамильярности.
Переключатель сухо щелкнул и тут же загорелась единственная фара.
Игоревски проследил за светом. Он сделал это скорее инстинктивно, чем
надеясь что-то увидеть. После того, как Игоревски наехал на "банку",
правильнее было-бы сказать наоборот, надеялся ничего такого там не
увидеть.
Она была там. На самой границе света и тьмы, где рассеянный
электрический свет уже почти не был властен, в каких-то шестистах метрах
впереди, она была там. Бронзовое пятнышко стройной спины на фоне красных
песков, руки-хворостинки, Жаклин шла и пританцовывала, Жаклин уходила.
- Подожди! - хотел крикнуть Игоревски, но вовремя вспомнил о том, на
Марсе его крик скорее утонет в разряженной атмосфере, чем долетит до
кого-либо. Он пробежал несколько метров, разбрасывая песок, остановился не
зная что делать. Фигурка уходила слишком быстро, теряясь, прежде чем он ее
догонит, Жаклин исчезнет во тьме. Игоревски метнулся назад к пневматику,
чуть ли не прыжком взлетел в сидение и втопил газ.
Если б она не погибла, они сыграли бы свадьбу.
Игоревски проехал, наверно, километров пятнадцать, прежде чем понял
что здесь что-то не так. Жаклин не летела над дюнами, не растворялась в
воздухе, просто шла и танцевала. И все-таки пневматик не мог догнать ее.
Сначала Игоревски думал что в десять секунд догонит Жаклин и лихо
развернет перед ней машину. Потом он решил, что ему потребуется минут
пять. Потом... Потом он подумал о том, что вообще не сможет ее догнать.
Когда он понял это, он остановил машину.
Вот как раз этого ему делать и не стоило.
Марс - весь Марс - это такая сложная система, состоящая из сотен
тысяч ловушек. Во всяком случае, так он выглядит с точки зрения землян.
Они образуются и исчезают сами собой, никто не может точно сказать почему.
Есть места где их больше, есть места, где почти нет. Вокруг пирамид их
очень много. Вокруг земных поселений нет совсем. Не все из них
смертоносны, но смертельно опасны все.
Игоревски заметил свою оплошность, только когда колеса погрузились в
зыбучий песок больше, чем на половину. А тогда уже было поздно.
Три долгих минуты сражался пневматик за свою независимость. Песок
летел струями. Мотор надрывался. Колеса уходили все глубже. Игоревски
пытался работать рулем, что бы освободить хотя бы переднее колесо, но то
сидело уже слишком глубоко. Давя на газ, Игоревски всей силой прижимался к
машине, словно это могло ей помочь. Бесполезно.
Наконец он соскочил с обреченного пневматика и побежал прочь, пока и
его не засосало. Только оказавшись на твердом месте, Игоревски обернулся
Пневматик уходил под песок как корабль получивший пробоину ниже
ватерлинии. По ходу дела он медленно кренился на правый борт. Вот скрылся
под песком бампер, вот, шурша, песчинки потекли на сидение, вот уже на
поверхности осталось только одно колесо, вот скрылось и оно. Пустыня
очистила себя, проглотив чуждую машину и вновь замерла, исполненная
неподвижности. Игоревски растерянно оглядывался, стоя на краю зыбуна.
- Кажется, придется возвращаться пешком, - пробормотал он наконец. Не
ради слов, просто надо было что-то сказать, чтоб успокоится. Последние
песчинки в глубине потревоженного зыбуна упали, занимая новое положение.
Зыбун был готов ждать следующую жертву, как ждал предыдущую - миллионы
лет.
Наверное, Игоревски стоило сразу развернуться и двинуться назад. У
него было мало шансов вернуться до рассвета и ему следовало бы повернуться
спиной и шагать всю ночь напролет не глядя по сторонам и ни на что не
отвлекаясь, тогда к утру он, усталый, возможно, вернулся бы туда, откуда
начал, где стоял покосившийся краулер, где два пневматика уютно дремали в
тени металлической громады и где Станкевич с Джойстоном спокойно спали в
своих каютах свернувшись калачиками. Но он оглянулся.
До нее было сто метров. Даже меньше. Восемьдесят. Нет, еще ближе. В
семидесяти метрах от него стояла Она. Игоревски не мог оторвать от Жаклин
глаз. Она танцевала и он видел каждое движение ее танца. Он видел, как
плавно движутся ее ноги, как взлетают и опускаются светлые волосы. Когда
она вскинула руку к висящему среди звезд Фобосу, он различил каждый
пальчик на руке.
Игоревски не мог поступить иначе. Он шагнул к ней. Он не мог
позволить себе потерять Жаклин еще раз. Танцуя, Жаклин пошла прочь.
Светлые волосы развевались на ветру.
- Жаклин! - Игоревски побежал.
Сначала он рванулся изо всех сил. Жаклин была слишком близко, что бы
теперь отступать. Девушка бежала непринужденным игривым бегом, танцуя на
ходу, и Игоревски даже казалось, что временами Жаклин оборачивалась что бы
позвать его.
- Жаклин, да куда же ты, вернись! - крикнул он, но только потерял
дыхание.
Бежать в респираторе было чертовски неудобно. Ремешок крепления давил
на затылок. Игоревски начал задыхаться. Воздух свистя выходил через клапан
и с трудом засасывался внутрь. Тяжеленная шуба давила на плечи. Унты,
казалось, при каждом шаге хватались за грунт и не хотели его выпускать.
Стекло запотело. Жаклин неслась в семидесяти метрах перед ним, так легко,
что еще чуть-чуть и взлетит. Ей было легко: на ней не было ни единой
нитки.
Наверно они пробежали километров десять. Иногда Игоревски переходил
на шаг - тогда и Жаклин замедляла свой бег.
В боку кололо. Недостаток воздуха разрывал грудь.
- Вернись! - позвал Игоревски и рухнул вниз.
Запотевшее от бега стекло помешало ему вовремя заметить оползень и
Игоревски упал, увлекая с собой сотни и сотни камней. Не извернись он и не
схватись за крошащуюся землю, смерть неминуемо настигла бы его сорока
метрами ниже. А так он почти что повис, распластавшись на крутом косогоре.
Из под ног сыпалась земля. Камни, за которые он уцепился, были мелкие и
острые и резали руки несмотря на рукавицы.
Очень осторожно Игоревски подтянул под себя одну ногу, вторую. Оперся
на них, протягивая вперед дрожащую правую руку. В этот момент камень
из-под левой вывернулся и Игоревски чуть не полетел вниз. С диким криком,
он вонзил скрюченные ладони в склон, цепляясь за песок, глину, камни. Если
бы не забрало респиратора, Игоревски, наверное, вцепился бы в склон
зубами. Щебень потек из под него ручьем и Игоревски съехал на пол-метра,
только чудом удержавшись от окончательного падения.
Шестьдесят секунд, целую минуту, он висел молясь Богу и считая удары
сердца.
"Боже, - подумал он, - Помоги!"
Капелька пота пробежала по носу.
Сквозь рукавицы Игоревски ощущал как дрожат камешки за которые он
держался.
Откуда-то пришла глупая мысль что, вися враскаряку, человек
напоминает распластанную лягушку или цыпленка табака. Игоревски удивился,
как может еще думать о таких пустяках.
Прежде чем вылезти, он сорвался еще дважды.
Несколько минут после этого Игоревски лежал не двигаясь и пыхтя, как
какой паровоз. Сквозь шубу и термокостюм, он ощущал холод чужой людям
земли. Капельки пота стекали по щекам и падали на забрало респиратора. В
голове шумело, казалось, он слышит отдаленную музыку. А может, это выл
голодный марсианский ветер.
Когда Игоревски поднялся на ноги, Жаклин была в двадцати метрах то
него. Двадцать метров! Она стояла полуотвернувшись и перебирала свои
длинные пряди.
Игоревски шагнул к ней. Жаклин - от него.
- Нет, - прошептал Игоревски отворачиваясь. - Нет.
Он внезапно почувствовал, что его бьет дрожь. От холода. Дрожащими
руками он снял с пояса блок питания термокостюма. Лампочка индикатора не
работала. БП сгорел. Давно, видимо, еще когда электросхему в пневматике
вышибло разрядом "банки". Ведь он-то работал в момент разряда в отличи от
фонарика. Просто на то, чтобы тепло ушло сквозь шубу понадобилось какое-то
время, а потом Игоревски стало не до того.
Игоревски разжал руку и БП упал на песок, глухо стукнув. Человек без
термокостюма проживет не так уж долго на поверхности Марса. Игоревски
потянулся за рацией - если он будет пытаться согреться двигаясь, то может
быть помощь успеет.
Рука нащупала пустое место. Где-то, пока Игоревски вылезал из
провала, рация отстегнулась и упала, а он и не заметил.
В отчаянии он огляделся. Жаклин стояла теперь в десяти шагах, словно
молчаливая тень.
- Ты... - начал Игоревски и вдруг понял. Холод пронимал его до
костей. Игоревски отцепил от пояса ракетницу, повертел ее в руках,
зачем-то прицелился и выстрелил в дюны. Ракета запрыгала по песчаным
холмам, окрашивая их в красный свет, и потухла. Бесплатный световой
спектакль для двух зрителей. Игоревски бросил ракетницу следом за ракетой.
Жаклин шагнула к нему. Один шаг. Вот о чем хотел ему сказать Джойстон.
Игоревски усмехнулся и начал расстегивать пояс.
Сначала Игоревски боялся, что когда снимет шубу, холод обожжет его.
Но, видимо, к тому моменту он уже настолько замерз, что даже ничего не
почувствовал. Последним он снял респиратор. Морозный воздух Марса проник в
легкие, обжигая их своим холодом.
Жаклин стояла совсем рядом. Игоревски развел руки в стороны,
приглашая ее к себе. Разряженный воздух исказил его голос:
- Жаклин, я хочу танцевать с тобой, - сказал он.
Холодный марсианский ветер толкнул Игоревски в грудь и обнял.
Нежно-нежно...
У людей не принято бросать своих мертвых. Особенно, когда тело легко
можно обнаружить со спутника.
Джойстон и Станкевич нашли Игоревски часа в два дня. Они знали, что
найдут, но все равно зрелище их покоробило.
- И правда, - сказал Станкевич, глядя на обнаженное тело. -
Погнавшийся за миражем теряет все.
После этого он замолчал и молчал долго, пока они с Джойстоном не
погрузили тело в пневматик. Только после этого он проронил.
- Знаешь, я как-то слышал легенду, что если кто из наших умирает на
Марсе, в пустыне становится одним миражом больше.
- Пойди, сосчитай их, - буркнул Джойстон.
На горизонте танцевали миражи.
ПЯТЬ ЧАСОВ ДО ЗАУТРЕНИ
Время было позднее - далеко за вечернюю молитву, ближе к полуночи.
Ночь была ясна и, хотя Луна еще не взошла, человеку с острым зрением
хватило света звезд, чтобы различить темную груду валунов. У окрестных
мальчишек это местечко носило название "шесть камней" (на самом деле их
там было семь, но седьмой по верхушку врос в землю), больше же его никак
не называли, потому что кого еще кроме мальчишек могут привлечь
бесполезные булыжники, пусть даже такие здоровенные?
Человек направился к камням. Когда-то он бывал в этих местах и знал,
что эти шесть камней именно то, что ему сейчас необходимо. Правой рукой он
поддерживал левую, кисть которой была растянута.
Перед тем, как спрятаться в камнях, человек воровато огляделся -
преследователей не было видно, хвала всевышнему. Человек облизал верхнюю
губу - из раны на щеке на нее успела натечь липкая кровь, и нырнул в
проход.
Костер напугал его. Не ждал он его здесь. Отшатнулся, потом замер на
краю круга света, щурясь. Сам пришел сюда потому, что знал - здесь можно
развести огонь, не боясь быть замеченным снаружи. Но место оказалось
занятым.
- Входи, не бойся, - Одного взгляда на сидевшего у костра, человеку
хватило, что бы понять - бродяга. Голову и тело бродяжки скрывала шкура
бизона, наверняка убитого незаконно, так что бизоньи рога, казалось, росли
на сморщенной бродяжкиной голове. Из под шкуры выглядывали голые ноги.
Старик посмотрел на руку вновь прибывшего и сказал:
- У меня есть настойка на корнях оленника. Снимает боль. И немного
еды.
Человек кивнул и подсел к огню, думая о том, что еще вчера он в
приказал бы высечь всякого оборванца, предложившего ему разделить трапезу.
Оборванец протянул глиняный кувшинчик со снадобьем. Человек принял.
- Как тебя зовут, бродяга?
- Шумпувайлуййа, - сказал старик. - По вашему - Одинокая Сова.
- Да ты, никак, язычник. Не думал, что вас можно встретить в наших
краях.
- Новые ветры всегда жестоки, - ответил бродяга. - Но мир вообще
жесток, так на что же нам обижаться? А твое имя?
- Грегор Кай, - ответил человек и тут же пожалел, что назвал
подлинное имя.
- Грегор Кай - это имя здешнего сеньора.
Грегор Кай кивнул.
- Это ты?
Сглотнув, Грегор с силой отрицательно повел головой.
- Что тебе до того?
- Я просто хотел узнать, не за тобой ли гоняются по всей округе
крестьяне с топорами да вилами?
Грегор погладил рукой кинжал на поясе и негромко прорычал, глядя
исподлобья: - "Нет!"
Старик глядя на него, негромко рассмеялся:
- Ну нет, так нет, добрый человек.
- Что ты тут делаешь, бродяга?
- Я ждал тебя.
- Меня?
- Ты ведь умрешь до рассвета.
Грегор Кай, вздрогнув, подался назад, положил руку на кинжал.
- Я не собираюсь на тебя нападать, - сказал старик не двигаясь с
места. - Твою смерть можно прочитать в языках огня, листья, трава на лугу
шепчут о ней и даже камни, на которых ты сидишь, знают о том, что тебе не
увидеть восход.
Скажи кто-либо подобное вчера герцогу Грегору фон м`Каю, он бы
рассмеялся этому кому-то в лицо, будь то даже епископ. Но сегодня...
- Ты - сумасшедший? - просто спросил Кай.
- Я - шаман, - ответил Одинокая Сова с таким достоинством, словно
быть шаманом означает тоже, что быть графом или бароном.
- Колдун... - усмехнулся Грегор с презрением, но почти без примеси
суеверного страха - герцогу не положено быть суеверным. Если бы не
обстоятельства встречи, не было бы и речи об этом "почти".
- И давно? - спросил он.
- Что давно?
- Давно ждешь?
- Этот костер горит здесь уже четвертую луну, - ответил шаман.
- Все ты лжешь! - рассмеялся Грегор Кай, не без внутреннего
облегчения, однако. - Не за что не мог ты ждать меня тут так долго. Смерды
подняли бунт только сегодня утром, а час назад я и сам не знал, что буду
здесь.
Шумпувайлуййа бросил на него лукавый взгляд:
- Зато дорога по которой ты шел, знала.
- Ты-то здесь причем?
- Я ждал человека, чья смерть близка. Пришел ты. Значит - ты скоро
умрешь.
Услышав это, Грегор не нашел ничего лучше, как расхохотаться.
- Они идут сюда с собаками, - равнодушно сообщил Одинокая Сова, глядя
в костер. - А до реки далеко.
- Идут... - Грегор замолчал на несколько секунд, а потом вдруг
взорвался: - Скоты! Смерды! Это правда?
- Такая же правда, как то, что тебе не увидеть новый восход.
Несколько секунд Грегор смотрел на Шумпувайлуййу, потом,
наклонившись, протянул здоровую руку, схватил старика за горло и притянул
к себе. Отсвет костра и спекшаяся кровь придали благородному его лицу
звериные черты.
- Кончай нести ахинею! Говоришь, они идут сюда? Да или нет?! Это...
Это ты их позвал?
Рука герцога была сильна, старик начал задыхаться. Он прохрипел в
ответ что-то неразборчивое. Несколько секунд Грегор Кай глядел прямо в
задыхающиеся глаза, потом отпустил старого шамана. Тот медленно сложился и
осел на землю. Грегор пнул его сапогом.
- Отвечай!
Старик закашлялся.
- Смерд... - прошептал Грегор Кай. - Даже шкура на тебе, и то моя, -
и, снова пнул. - Ну?
Кашляя, старик прохрипел: - У меня хороший слух. Лай...
Некоторое время Грегор смотрел на него сверху вниз, затем отвернулся,
подошел к одному из лежащих наклонно валунов и, помогая себе здоровой
рукой, принялся карабкаться вверх. Когда этот валун стоял вертикально, как
столб, мало кто смог бы влезть на него и без поврежденной руки. Но, тому
уже несколько веков, камень лежал на боку и залезть на него сейчас не было
проблем. Грегор замер наверху, прислушиваясь. Первое, что он различил
вдобавок к щелчкам цикад, был шелест травы. Потом ветер донес до него
далекий-далекий лай. Если бы не ветер, он бы и не услышал ничего. Грегор
прикинул - мили три, плюнул и крепко выматерился. Надо было уходить, и
быстро. В одном шаман был прав, до реки действительно далеко. Осторожно
ступая, Грегор принялся спускаться. Сделав несколько шагов он оступился,
попытался схватится за камень больной рукой, вскрикнул и полетел,
кувыркаясь.
Когда в глазах у Кая перестало мелькать, он попытался подняться.
- Нога, - простонал он. - Не могу встать.
Старик склонился над ним. "Убьет!" - подумалось Грегору.
- Да у тебя разбита коленная чашечка.
- Что же мне делать? Они будут здесь через минут сорок пять, может
раньше?! - Грегор наполовину орал, на половину стонал.
- Я же говорил что тебе не дожить до рассвета.
Кай Грегор бессильно зарычал.
- Собаки. Смерды. Гады.
Потом взгляд его остановился на Шумпувайлуййе.
- Колдун... Ведь ты знал, знал! И ты приговорил меня?
- Ты сам себя приговорил.
- Я был в своем праве. Я - хо-зя-ин. Это мое право - подчинять.
Шаман кивнул.
- А их право - убить тебя за это.
- Нет у них такого права! - рявкнул Грегор Кай. - Я - волк, они овцы.
Мне надлежит брать, им - ...
Его собеседник только негромко усмехнулся.
- Что ты понимаешь, старик! - выдохнул Грегор. - Я боролся за
единственное, за что действительно стоит бороться. - он задыхался.
- Жалеешь о чем-нибудь? - спросил его шаман.
- Только об одном. Детей у меня нету. Тех, кто был бы моим
продолжением. Я кончусь, когда умру. Сейчас это как-то ясно понимается.
Некоторое время Одинокая Сова молча смотрел на огонь.
- Послушай, - сказал он наконец. - Возможно, еще можно спасти тебя.
Кай Грегор перестал хрипеть и уставился на Одинокую Сову взглядом,
каким обычно голодная собака глядит на праздничный стол.
Одинокая Сова выдержал драматическую паузу. Потом заговорил, глядя
прямо в языки пламени, словно читая в них слова.
- Я пришел сюда открыть дверь, - начал он наконец. - Я - шаман, а
шаманы знают - мир безбрежен. Нам случается открывать двери, ведущие в
разные его уголки. Но, где бы какая дверь не была открыта - это всегда
дверь в мир. Я же пришел сюда открыть дверь за пределы всякого мира. Я
никогда не открывал таких дверей, никто никогда не открывал. Но одно я
могу сказать точно: прошедший ее исчезнет. По этому-то мне и нужен ты,
который не увидит как завтра взойдет Солнце.
Кай Грегор думал почти минуту, прежде чем ответить.
- А там?
- ??? - Шумпувайлуййа вопросительно поднял брови.
- Там, по ту сторону? Что там будет, колдун?
- Я не знаю, - честно ответил шаман. - А если бы знал - возможно, сам
бы прошел этой дверью. Быть может, ты умрешь. Быть может, порвав пуповину,
что связывает любую жизнь с миром, ты сам станешь другим миром. Подумай,
какая это власть, ведь ты всю жизнь боролся за нее, не так ли. А я не
знаю.
Молчание, которое воцарилось после слов шамана среди шести камней,
возможно, длилось бы еще долго, но ветер, донесший до ушей Кая далекий лай
(теперь его было слышно уже и между камнями), положил конец раздумьям.
Грегор осклабился.
- Говоришь, все или ничего? Хорошо, колдун. Я согласен, твори свое
чародейство. Мне терять нечего, давай, зови своих демонов, духов, чертей,
кого там положено.
Одинокая Сова покачал головой.
- Никого, только я сам.
Он подхватил Кая Грегора подмышки (Кай изумился силе его рук) и
оттащив к костру усадил на свое место. Позади Кая шаман воткнул в землю
шест, на который водрузил череп совы, перед ним, по другую сторону костра
- нож с вырезанным на рукоятке волком. Рукоятка была из бивня моржа, и,
при взгляде на нее, Грегор криво усмехнулся, подумав, что моржа, скорее
всего, тоже добыли браконьерски. Из под шкуры старик вытащил бубен и пошел
вкруг костра, тряся им и напевая заунывную песню. Постепенно песня
становилась громче, обретала силу. Языки огня выросли, нож сверкал по ту
сторону костра. В какой-то момент, оглядевшись по сторонам, Грегор понял,
что пламя окружает его со всех сторон. Костер больше не потрескивал, он
ревел что лесной пожар. Шумпувайлуййа возвышался над ним, он вырос,
казалось, он стал таким огромным, что может шагать по шести камням,
переступая с камня на камень. Он и шел по ним, а сами камни уже не лежали,
они стояли, как когда-то давно и их было семь. Они сверкали золотом,
отражая жуткий свет костра, пожара, вулкана, окружавшего Кая Грегора.
Песня гремела так, что Каю казалось, он видит ее грохот. Когда он больше
не смог терпеть, Кай закричал в ужасе, и тогда песня выжгла ему глаза а
огонь вошел в уши и сжег слух. И наступила темнота.
- Темно... Боже, как тут темно... Почему тут так темно, Господи?
Помоги мне! Кто нибудь, света, дайте мне света, хоть чуть чуть!!! ПУСТЬ
БУДЕТ СВЕТ!!!
Шумпувайлуййа вытащил из земли нож и, сняв с шеста череп совы, со
всеми надлежащими предосторожностями убрал его в специальный мешочек на
поясе. Шест он сломал и бросил в костер, а сам устало опустился перед
огнем, тяжело дыша. Пот градом катился по его лбу. Он очень устал.
Настолько, что ему даже чудился далекий смех в ушах. Нет, смех не был
галлюцинацией, чем дальше, тем он становился сильнее, лился с неба,
торжествующий и издевающийся одновременно. Шумпувайлуййа удивленно поднял
к вверх лицо и вдруг узнал в смехе голос Грегора Кая. Мгновенный страх
исказил лицо Шумпувайлуййи. Он протянул руку и еще успел дотянуться до
своего бубна, прежде чем молния испепелила его на месте.
Люди, шедшие по следу своего ненавистного бывшего сеньора видели
молнию, которая упала в шесть камней с ясного неба, от самых звезд. Найдя
среди камней обгорелые кости Шумпувайлуййи, они решили, что это остатки
Грегора фон м`Кая их бывшего герцога. Перекрестившись, воздали хвалу
господу за его справедливость и поспешили назад, в город. Никто из них не
посмел коснуться костей. Господь их явил им сегодня мощь свою и силу, и
они надеялись успеть в городскую церковь до заутренней.
ХРАНИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ
Далеко на севере, за горами вечного льда, расположена небольшая, но
очень живописная долина. Каждое утро, куда ни брось взгляд, в ней среди
журчания талых ручейков пробуждаются и тянутся к веселому голубому небу
тысячи и тысячи цветов. Днем здесь царит лето, а вечером в долину с
окрестных гор спускается, оттесненный солнечным светом холод, и с приходом
ночи наступает зима. Миллиарды снежинок носятся тогда над долиной гонимые
тысячью метелей.
Посреди долины на небольшом холме стоит дом. Будь он чуть-чуть
побольше - его можно было бы назвать маленьким уютным замком, будь малость
понаряднее - и его называли бы дворцом. А так - это просто дом. По крайне
мере снаружи.
В доме живет тот, кого люди называют Хранителем времени. И потому дом
этот - не просто дом. По крайне мере изнутри. Само время здесь свернулось
петлями, закружилось кольцами и, вертясь гигантским времяворотом,
образовало то, что люди называют "карманом времени". В него можно попасть
единственным способом - через одну из дверей дома на холме. Именно там -
истинный домен Хранителя. Все пространство внутри домена занимают
гигантские, размером с небольшую планету, часы. Из сосуда в сосуд капает в
своем бесконечном беге вода, неутомимо пересыпается песок и мириады
стрелок отсчитывают здесь время на своих циферблатах, каждая - свое. Ведь
не везде в мире время идет одинаково.
Но самая большая стрелка на самом большом циферблате вот уже тысячу
лет стоит на месте. И несмотря на то, что внутри часов стоит непрерывный
шум, как будто сотни будильников играют симфонию, и гонги вплетают свою
ноту в их нескончаемую музыку, Хранитель знает, что его часы не били по
настоящему вот уже целую тысячу лет.
Мало кто бывал внутри этих часов вместе с Хранителем, те же, кто
видел их рассказывают удивительные и странные вещи.
Люди считают будто бы часы эти нужны Хранителю что-бы точное время в
любой точке мира. Но это неправда. Гоблины уверенны, что часы Хранителя -
это огромная водяная мельница на реке времени дающая возможность
существовать и самому Хранителю и его домену. Эльфы же склонны полагать,
что часы Хранителя на самом деле не отсчитывают время, но сами толкают его
вперед. Но и это неправда, или по крайне мере не вся правда. Северный
ветер эскваер рассказывал мне, что через эти часы само время проникает в
наш мир и растекается по нему своими ленивыми огромными волнами. Я лично
думаю, что и это - только часть истины. Хранителю же известна вечная
мудрость, и на его устах - печать молчанья.
Он - летописец. Он знает историю мира и пишет ее по мере того, как
она происходит. Он пишет и эту сказку, и еще тысячи других.
Раз в год он устраивает праздник. Этот праздник длится ровно сутки -
день и ночь - от восхода и до следующего восхода. В этот день (который
где-то растягивается на века, а где-то сжимается до секунды - ведь время
везде течет по разному) на Земле наступает мир. И тогда существа самых
разных рас со всех сторон слетаются, сползаются и сходятся в долину за
ледяными горами. Весь этот день и всю эту ночь в долине зима и лето
смешиваются друг с другом и переплетаются причудливым узором извечные
враги становятся друзьями, и дети света и тьмы проводят вмести этот день.
Проводники тумана сидят за одним столом с братьями огня и слуги тишины
сидят вместе с ними.
Ближе к полудню Хранитель подходит к западному крыльцу своего дома.
Он ждет. В тот час, когда солнце находится в зените прямо от солнца, на
лужайку перед домом опускается крылатая повозка. Шесть единорогов и шесть
львов влекут ее за собой. Когда же та, что приехала в этой колеснице
покидает ее, птицы вокруг начинают петь громче, тепло расходится по земле
от ее шагов, и цветы стараются прижаться к ней хотя-бы одним лепестком. На
ее солнечных волосах горит золотая корона, а глаза светятся добрым мягким
светом. Это Королева Весны.
- Здравствуй, Мастер. - говорит она. - Я опять не смогла удержаться.
Я должна вновь увидеть его. Хотя бы одним глазком.
- Здравствуй и ты, Королева, - отвечает ей Хранитель. - Праздник в
самом разгаре, все рады тебе. И Королева идет туда, где существа света и
тьмы вместе радуются и пируют. В этот день ее глаза дают тепла поровну и
тем и другим, сердца детей ночи чуть-чуть оттаивают под ее взглядом.
Праздник меж тем продолжается. Бруксы и феи играют в лучах солнца с
радугой, гномы пируют за одним столом с гоблинами, забыв вековую вражду,
эльфы поют свои песни, и единороги пасутся на одном пастбище с
мантикорами.
Так потихоньку приходит ночь и хозяин дома выходит на восточное
крыльцо. Ровно в полночь с неба перед ним спускается колесница,
запряженная двенадцатью драконами. Черный плащ развивается за спиною того,
кто правит колесницей, в его волосах, черных как смоль - железная корона,
его глаза горят неугасимым багровым пламенем - это Владыка Тьмы.
Изморозь ложится на землю там, где он ступает и призраки ужасных
чудовищ ластятся к нему, норовя лизнуть ему руки.
- Здравствуй, Мастер! - говорит он. - Я ждал твоего праздника целый
год. Но за багровым пламенем хозяин читает в его глазах другое - "Быть
может сегодня..."
Дело в том, что Властелин Тьмы безнадежно влюблен. Вот уже тысячу лет
он любит Королеву Весны и тысячу раз он просил ее руки и тысячу раз он был
отвергнут. Всякий раз когда Королева отвергает его он начинает метаться в
бессмысленной ярости уничтожения, пытаясь что-то доказать ей и выплеснуть
собственное отчаяние.
- Привет и тебе, Князь, - отвечает ему Хранитель. - Она давно здесь и
ждет тебя.
- Я так надеюсь, - говорит Хозяин ночей и идет туда, где хаос и
порядок, смешавшись, мчат вместе свою бешеную карусель, словно обретя
вновь давно утерянную и до сих пор не найденную гармонию.
Сегодняшний день - это единственный день в году, когда существа дня
радуются легкому освежающему холоду, который рождает в их сердцах его
взгляд. Хранитель остается у своего дома на холме и смотрит вниз-туда где
словно на гигантской мировой палитре сливаются все краски. Взгляд его
счастлив и печален одновременно.
Меж тем начинаются танцы. Все смешивается в праздничном вихре этой
ночи, прекрасном, ни на что не похожем и похожем одновременно на все, от
эльфийских хороводов до ведьминской пляски смерти на Лысой горе.
Танец постепенно овладевает всеми пришедшими в долину, его огонь
разгорается чем дальше, тем больше и наконец, под самое утро Королева
Весны и Владыка Тьмы наконец встречаются в одной паре.И тогда пламя танца
взрывается сверкающей вспышкой и мир исчезает для этих двоих и для них не
существует больше ничего кроме друг друга.
В эту ночь нет различия между теплом и холодом, нет извечного
противостояния света и тьмы. Сегодня эти двое свободны от бремени
ответственности за Судьбы. Белое и черное сливаются в многоцветную гамме
не заботясь о соблюдении цветовых различий.
Властелин тьмы шепчет ласковые слова Королеве, словно какой-то
мальчишка, а та прижимается своей теплой щекой к его жесткому плечу,
совсем забыв свое королевское достоинство. Лед и пламень танцуют вместе
как во времена давно забытых дней и они счастливы тем счастьем, которое
одинаково редко выпадает на долю людей и на долю бессмертных.
Но вот первый луч зари появляется из-за вершин гор. Вместе с ним
заканчивается праздник и те кто пришел на него почти мгновенно исчезают
подобно туману или ночному наваждению, разлетевшись каждый в свою сторону.
Посреди равнины остаются лишь две одиноких фигуры. Они еще стоят некоторое
время вместе, но уже не держатся за руки. Потом тот, кто одет в черное,
начинает подниматься по склону холма к дому Хранителя. Лицо Властелина
Тьмы печально.
- Праздник был прекрасен, не правда-ли, - говорит хозяин.-Но я вижу
ты чем-то опечален, князь.
- Она вновь отказала мне, - шепчет Ночной Владыка, и голос его
подобен шелесту пепла в прогоревшем костре. Драконы уносят его и его
колесницу на запад, туда где еще светят последние звезды, прочь от
надвигающегося рассвета.
Глаза Властителя вновь горят мрачным багровым огнем, но если
приглядеться к ним то можно заметить там и другое: "Быть может в следующий
раз..." читается в этих глазах.
А драконы, несущие колесницу, страшно ревут и воют, чувствуя горе
своего хозяина и не понимая его причин.
Когда же солнце появляется над горами та, что одета во все белое,
тоже медленно поднимается на холм.
- Ты опять отказала ему, - тихо говорит ей Хранитель.
- Да, - так же тихо отвечает Королева.
- Почему?..
- Ах, не мучай меня, Мастер. Тебе же известно, что меньше других я...
Но я... Я боюсь... Мне страшно, Мастер. Я не знаю кто может родиться у
нас, чему он будет служить и что станет с миром потом... После этого...
Прощай, Мастер. В будущем году я не приеду на твой праздник.
Хранитель времени долго стоит на восточном крыльце и грустно смотрит
вслед колеснице, которую единороги и львы уносят в светлеющее небо
навстречу солнцу.
Он знает, что ни смотря ни на что, когда-нибудь эта любовь
осуществится и тогда изменятся сами понятия добра и зла. И он знает что в
тот день и час, когда это произойдет самая большая стрелка его часов
дрогнет, придет в движение и отсчитает еще одно деление на своем
бесконечном циферблате. И в ту самую секунду его часы наконец пробьют, и
бой их будет означать приход новой эпохи, в которой все будет не так и все
будет по другому.
И уж кому-кому, а Хранителю-то известно, чему будет служить тот, кто
родится благодаря этой любви. Но ему открыта вечная мудрость, и на его
устах - печать молчания.
ЯВЬ
Ключ долго не хотел входить в замочную скважину, а когда вошел, то
повернулся с натугой, словно был хорошо осведомлен о всех неприятностях
обратной стороны двери. Но открывавший дверь только-только выбрался из-под
темного осеннего дождя, а по ту сторону хлипкой конструкции из ДСП и
фанеры должна была найтись как минимум одна чашка кофе, сосиски в
холодильнике и, если это не поможет, горячий душ. Он не внял
предупредительному ключу. Зря, вещи зачастую оказываются прозорливее нас.
Сергей ввалился в свою квартиренку мокрый, казалось, вместе с ним в
прихожую вплыло скромное такое облачко пара. Ботинки тот час же испохабили
паркет грязноватыми лужицами песчаного цвета, но здесь было тепло. Одного
этого было достаточно. Сергей сбросил плащ, который, вообще-то говоря,
следовало-бы очистить от капели где-то на площадке, растер по паркету лужи
тапочками и открыл дверь в комнату.
Усталое подобие улыбки на его лице стаяло испугом. В наше недоброе
время никто не жаждет застать в своей квартире троих незнакомых.
Сидевший в кресле прямо напротив него сумрачный гражданин бросил на
журнальный стол багряную книжицу документа, которую вертел в руках.
- Вот, наконец, и вы. Проходите, Сергей Вадимович.
Наверное, герою порядочного кино-боевика следовало бы запустить в
пришельцев подвернувшейся под руку прабабушкиной швейной машинкой. Сергей
же вместо этого молча развернулся и, как был босиком, ринулся вон. К
сожалению ДСП и фанера с первого удара не поддались, а второго не
последовало.
- Ну что же вы, Сережа, - сказал ему Сумрачный, который даже не
двинулся с кресла пока двое его сотоварищей усаживали Сергея напротив.
Казалось, поведение Сергея печалит его, старого доброго человека.
- Кто вы такие? - взвинченный, Сергей как-то сразу перестал рыпаться.
- Сережа, давайте не будем притворятся. Вы прекрасно знаете, кто мы
такие, а мы не хуже - кто вы.
- Я вас никогда не видел.
- Послушайте, мы с вами представляем одну и ту же фирму, пусть даже
вы и решили уволится таким, мнда, странным способом. Тот факт, что я
представляю пятое управление, а вы - тринадцатое не играет существенной
роли. И...
- Какая фирма?
Сумрачный глубоко вздохнул, думая о том, зачем в такой ситуации
ломать комедию столь глупую, подобрал красную книжицу с разделявшего их
журнального столика и толкнул ее к Сергею. Сергей подался вперед, тут-же
тяжелая ладонь легла ему на плечо. Но сумрачный чуть заметно кивнул,
ладонь исчезла и Сергей смог взять корочку. Затем Сумрачный заговорил:
- Вы - Сергей Вадимович Нагиревский, бывший наш сотрудник, два месяца
назад вы участвовали в проекте Полимер-2, выполняя функцию сновидца. Вы
помните это?
Сергей оторвал от удостоверения наивные детские глаза и Сумрачный не
глядя продолжил:
- Примерно два месяца назад, а точнее - двадцать второго августа, вы
исчезли и больше на работе не появлялись. Вы продали свою квартиру и
покинули Москву. В Москве у вас осталась невеста и мать, обе ничего не
знают о вашем нынешнем месте пребывания. Мне, а точнее фирме, хотелось бы
знать - почему? - несколько секунд Сумрачный смотрел на Сергея в упор,
словно бы ожидая оправданий. Ему не нравился Сергей, нарочито косящий под
дурака, не нравилось то, что могло быть сказано в ответ, не нравилась вся
эта история с "Полимером-2".
Прождав с минуту, Сумрачный хлопнул себя по коленке ладонью: - О`кей.
Витя, Саша, заберем това-рис-тча.
При этих словах Сергей вскинулся, как внезапно пробудился:
- Нет! - И, тише: - Не надо меня забирать...
Сумрачный только рукой махнул.
В подъезде Сергей пытался сбежать, за что получил несколько
зуботычин.
Фотография. Молодой, полнощекий парень с достаточно интеллигентной
мордашкой.
- Вы знаете этого человека?
- Нет... Да... Не помню.
- Где он сейчас?
- Да я даже не помню, знаю я его или нет.
- Вы с ним вместе работали.
Сергей уже устал объяснять, что это какая-то чудовищная ошибка.
- Я не знаю его, никогда не видел и не знаю, где он сейчас может
быть.
Скрип пера. "Не зна-ю". Шел третий час допроса.
Видимо, утомившись, Сумрачный ушел пить кофе. Остался один Сухопарый.
- Согласно документации АО "Триза" вы продали свою московскую
квартиру за двадцать шесть миллионов рублей. Куда вы дели эти деньги?
- Купил квартиру в Симбирске.
- А остальное?
Скрип-скрип... Пометка на полях: "Проверить".
- Видели-ли вы этого человека после двадцать второго числа?
- Нет.
Скрип-скрип.
- Каков был ваш с ним характер взаимоотношений?
- Не помню. У нас с ним не было взаимоотношений. Почему-то все это
перемежалось совершенно не к селу ни к городу темой снов.
- Что вы видели во сне двадцать первого августа?
- Послушайте, - взмолился Сергей. - Какое это-то отношение имеет к
делу?
- Большое.
- Не помню я.
Сухопарый оторвал лицо от измаранного листа бумаги.
- Имейте в виду, если вы и дальше будете упорствовать, мы будем
вынуждены применить к вам спецсредства.
Сергей, у которого в Белокаменной на полке остались стоять семь
томиков Солженицына, поежился. Странно, но свою квартиру в Москве он
помнил смутно, как через туман.
Вернулся Сумрачный, с Сухопарым на пару, попеременно сменясь, они
провозились с Сергеем еще часа два. Потом его отвели в камеру. По голой
бетонной стене струились ржавые подтеки.
Два часа Сергей провел уткнувшись носом в жесткий лежак, переживая и
успокаиваясь. А когда за ним пришли, по ту сторону двери обнаружился
человек в белом халате...
- Не бойтесь, это не больно, - сказал врач, наполняя шприц. Сергей
полулежал, прибинтованный к анатомическому креслу. - Времена подвалов
давно прошли.
- Между прочим, - добавил он, когда тонкая струйка прочертила дугу
под потолком, - это одно из средств "Полимера".
- Оно ничего вам не сделает, - игла коснулась беззащитной кожи
предплечья. - Только поможет вспомнить кое-что... Ну и развяжет язык.
- Но я не хочу... - прошептал Сергей, пока бесцветный раствор входил
в его кровь.
Распластанный, он лежал на кушетке. Он был - нигде. Он был - память.
Он вспоминал. Голоса говорили ему - что.
Голос Сумрачного:
- Где вы работали последние месяцы до августа?
- В проекте Полимер-2.
Сергей вспомнил белые халаты, кушетки, люди на них, он сам... Это
проснулось в его памяти и он сам удивился тому, как не помнил этого
раньше. Пропуска, ежедневные проверки здоровья, инструктажи,
генерал-майор, слишком молодой для своих погон, говорит: "Есть шанс, что
вы открываете новые горизонты для человечества".
- Какова была ваша задача?
- Сканирование информационно-энергетического поля в режиме
повышенного восприятия в поиске новых информоформ.
Врачи, запах камфорного спирта, шприцы и уколы, открывающие дверь.
Разные уколы - разные двери. Но за каждой из них лежит вселенная. Как он
забыл такое? Но - страх, как жаба он заворочался где-то внутри. Почему?
- Чем вы занимались в августе?
- Отрабатывали новый препарат.
Голос Сухопарого:
- Какой?
- МБС-4.
"Никогда не надо забывать: вы - разведчики. Разведчик должен хорошо
видеть и хорошо слышать. Для этого вам нужны соответствующие инструменты"
- кто это сказал? Не помню.
Таскать мысли из небытия - бред. Но им случалось вытягивать "оттуда"
любопытные идеи и оригинальные технические решения. Настолько, что хватало
на финансирование Проекта. С лихвой.
Но почему - страх?
- Двадцать второе августа?..
Молчание
- Двадцать второе августа?
Страх.
- Что вы делали двадцать второго августа?
Страх, страх. Сергей прошептал: - Ну пожалуйста...
Голоса замолчали на секунду. Затем:
Голос Сухопарого:
- Ну что вы на это скажите?
Голос врача:
- Нетипичная реакция. Однако, надо продолжать. Если вы нажмете - он
ответит.
Снова - голос Сухопарого:
- Что было двадцать второго августа?
Клыки и когти - детские игрушки. Запах огня. Страх.
- Я видел...
- Что вы видели?
Это был последний вопрос. Рухнули последние барьеры, поставленные
сознанием и голос врача потонул в пробудившемся воспоминании. Медленно,
словно подводный ракетоносец, всплыло оно на поверхность, и так же
неотвратимо. Бивнем пробило оно мысли, телом своим раздавило оба
полушария. Знание о нем, о его существование, о том что это есть, что оно
живет, память его взгляда заполнили Сергея до самых корней волос. И тогда
Сергей закричал. Он кричал долго, пока не сорвал голосовые связки. И
продолжал кричать после.
- Ну и что говорят эксперты, Виталий Николаевич? - Сухопарый стоял
отвернувшись к окну, и глядел на Солнце, садившееся куда-то за крыши
окрестных домов. За его спиной сумрачный человек, которого он назвал
Виталием просматривал документы, скопившиеся с самого утра.
- Эксперты говорят, - ответил Виталий после недолгого молчания. -
Эксперты всегда говорят, - несколько секунд еще он тасовал в руках листки
бумаги. - "По всей видимости у всех наблюдаемых имела место частичная
амнезия, вызванная рефлекторной психологической блокадой памяти", -
прочитал он. - "Вероятно, причиной, вызвавшей этот результат был стресс, в
свою очередь вызванного, сильным всплеском эмоций, как показывают
результаты снятия блокады - скорее всего - страхом." - Он потянулся за
новым листком в пачке. - Ч-черт...
- Что такое?
- Четвертый.
Сухопарый повернулся от окна и посмотрел на Виталия чуть подняв
бровь, как через монокль. Виталий протянул ему бумагу.
- Неделю назад. В Белоруссии. Нам они, естественно, ничего не
сообщили. Видимо, подвергли его процедуре аналогичной нашей.
- Тыр-тыр-тыр, - прошелся по докладу Сухопарый. - Так... Седьмого
октября... Тема... Контакт невозможен... По косвенным данным... Был
подвергнут... Так... Минский военный психиатрический госпиталь... -
Сухопары посмотрел на Виталия поверх листа. - Не сказать, чтоб они
добились больших результатов.
- Так же, как и мы.
Сухопарый кивнул. Повернулся к окну.
- Осталось еще семеро.
- Мне не нравится эта история.
- Мне тоже.
- Мы ничего не узнаем.
- Любой наркотик может быть побежден другим наркотиком.
- Ты же знаешь, им всем кололи разные наркотики.
- И?..
- Такое впечатление, что они наткнулись на нечто, что сделало с ними
это. Нечто реальное, - выдержав паузу Виталий закончил: - Мне это не
нравится. Полимер-2 - это только первая встреча. Мы растем и расширяемся.
Когда нибудь нам придется столкнутся с этим всерьез.
Сухопарый снова отвернулся от закатывающегося Солнца и алых вечерних
крыш.
- Ты боишься?
Виталий наклонил голову, подбирая слово.
- Я беспокоюсь.