Александр.СЕКАЦКИЙ
ЛОВУШКИ ДЛЯ ВРЕМЕНИ
Текст Гигерича написан в стиле предельной метафизики. Имеется в
виду устремленность к отслеживанию основ - насколько хватает
разрешающей способности разума. И здесь, на пределе, в качестве основы
основ обнаруживается время, неуловимая субстанция, традиционно
считавшаяся чистым фоном происходящего.
Даже Гегель не решился заподозрить время во взаимодействии с
сущим. Это сделали, практически одновременно, Эйнштейн и Бергсон, и
фундаментальный переворот в мировосприятии, произведенный теорией
относительности, можно вкратце резюмировать изменением формулы "всё во
времени". Она стала звучать теперь так: "всё из времени".
История, например, это не условная траектория во времени, а некая
особая трансфигурация самого времени, результат его лепки и ваяния.
Пророки Ветхого Завета, согласно Вольфгангу Гигеричу, как раз и
занимались перераспределением ресурсов времени, выгибая его в дугу для
создания пустоты, ибо именно она оказалась в наибольшем дефиците после
сотворения, а День Седьмой. Где бы еще смогли разместиться науки,
развлечения да и все прихотливые "цветы зла", если бы не была создана
для них эта "ниша пустоты", откуда сущее уже не выносится потоками
времени, поскольку потоки огибают ее или удерживаются плотиной -
"откладыванием".
Здесь, в безопасности логической размерности, можно уже
высокомерно провозглашать "несущественность" координаты времени - до
тех пор, конечно, пока не прорвет плотину. Согласно Гигеричу, вклад в
устои бытия, сделанный Исаией, далеко превосходит не только вклад
"отдельного Ньютона", но и вклад науки вообще и следует сразу за
вкладом Яхве. Это кажется на первый взгляд невероятным - ведь Исаия
был где-то там и тогда, где пустынники питались акридами, а левиты
хранили скинию Завета, где-то на другом конце Вселенной, в точке,
удаленной от нас еще больше, чем расстояние между демонами и мю-
мезонами (используя метафору Вартофского). А мы здесь и сейчас, за
пределами даже тех "грядущих и грядущих времен", которые грезились
пророкам. Но вдумываясь (или всматриваясь, или вслушиваясь) в интуицию
времени, приходится сделать неожиданный вывод: нас определяет не это
"близкое", окружающее и проницающее нас, а то далекое, которое и
вытеснило его сюда. Если мы формируемы на гигантском прессе, то
"здесь" - дорисовка, контур, а толчок - там.
Разработка интуиции времени только в нашем столетии стала
философской задачей. Имя исходной операции дал Жак Деррида, это его
знаменитое "Differance", слово, имеющее двоякое значение - "отсрочка"
и "различение", дифференциация. Деррида и предположил, что источник
разнообразия сущего (differences) - это эксперименты со временем, и в
первую очередь "откладывание на потом". Операция кажется в высшей
степени простой, но без умения ее совершать вписаться в современную
цивилизацию невозможно.
Если подытожить все суждения европейских мореплавателей
конкистадоров, миссионеров о "дикарях" (XVI-XVIII вв.) о их
"ленивости", беззаботности, "поразительной беспечности" и т.п. и
суммировать в одну "отличительную (difference) особенность", окажется,
что они не владели отсрочкой и в силу этого жили в другом времени,
точнее говоря, жили во временах, а не во Времени.
Гигерич отслеживает интуицию времени, отталкиваясь от Дерриды, и
в тексте, конечно, чувствуется то, что Хэролд Блум назвал "anxiety of
influence" (обеспокоенность влиянием), но это лишь несущая
конструкция, растворяющаяся в результате. А результат гласит: линейное
абстрактное время, то, которое измеряется стрелками часов - не
изначально - оно есть искусственный продукт. Можно даже назвать его
главным фабрикатом, из которого сфабриковано то самое "ближайшее" -
горизонт повседневности, куда устремлена жизнь человека ХХ столетия.
Некоторые вещи, полученные из перекройки времени, были бы совершенно
непонятны не только "иному возможному разуму", но и вообще любому
человеку, не владеющему исходной операцией. Это, например, график,
расписание, или в высшей степени загадочная формула "время - деньги",
некое сверх-новое заклинание, узурпировавшее вещую силу из прежних
заклинаний и отменившее их.
Попробуем теперь по-иному взглянуть на экзистенциальную ситуацию
человека. Рассматривая данность происходящего, философия давно уже
выражает досаду: ну почему мы никогда не в состоянии оценить то, что
случается с нами здесь и сейчас? Мы говорим себе: скорее, некогда. Или
говорим: о, это пригодится потом. Результат известен: всегда потом,
никогда сейчас. Турист на развалинах Парфенона думает: я запомню,
чтобы рассказать об этом. Художник гуляет по лесу, как по пейзажу -
вот перспектива, которую он изменить не в силах, ведь она его
сотворила, а не он ее. Приходится брать специальные уроки восприятия,
чтобы заметить вещь потому, что она просто "сейчас", а не потому, что
когда-нибудь пригодится. Уроки восприятия отсылают достаточно далеко,
например к японской практике "моно-но-аварэ" ("чары вещей"), к
созерцанию кончика сосновой иглы...
Теперь мы наконец понимаем, что все это другая сторона медали:
издержки колоссального внутреннего напряжения, создаваемого отсрочкой.
Я живу, как будто собираюсь жить вечно - таковы уж условия бытия в
этом времени. Эсхатология это не сугубая теоретическая конструкция, а
простая ежедневная данность. Озабоченность будущим, маниакальная
проецированность в воображаемую точку за горизонтом, опустошает
мгновение. Но из опустошенных мгновений складываются часы, дни, годы,
столетия, складывается "великая пустота", буддийская шуньята. Так
восполняется дефицит творения.
Мы хватаемся за голову, сообразив на секунду, чего лишаем себя
(кажется, всего). Но кто бы стал двадцать лет учиться, писать книги,
собирать марки, оставлять наследство, если бы неповседневная
навязчивая эсхатология? Если бы не эта (роковая? спасительная?)
иллюзия, что настоящее будет потом. А главное, мы именно тем и похожи
друг на друга, тем что собираемся жить вечно, как раз в этом
направлении нас единообразно сплющило давление времени, придав самую
общую топологию "эону отложенного будущего". А правила ваяния времени
тоже несколько отличаются от логических преобразований. Если задержать
время, остановив его "забег" и отменив самоустремленность в будущее,
то настоящего не станет больше, ибо и его тут же придется откладывать.
Станет больше "ненастоящего". Если угодно, "искусственного", в полном
соответствии с интуицией русского языка. Мы, люди эона отложенного
будущего, действительно живем не в настоящем, а в ненастоящем,
сфабрикованном времени. И вжились столь основательно, что для выхода в
иную размерность, даже гораздо более естественную, требуется
сильнейшая трансформация - вплоть до изменения химизма крови (что и
происходит, например, под действием алкоголя). Устраняя
психосоматические результаты давления пресса времени (мы так и
говорим: надо сбросить напряжение), мы позволяем прорваться в "сейчас"
какому-то архаическому "тогда", какому-то моменту, изрядно
выдохшемуся, но узнаваемому. Точка отступления узнается по неожиданной
щедрости (стратегия откладывания и экономии продуцирует всеобщую
онтологическую сдержанность или скупость - в этом Гигерич совершенно
прав), напоминающей потлач: раздаривание вещей, обещаний, знакомств,
трата сбереженного и утаенного, трата последнего.
Это и есть время, устремленное к финишу своего забега, и ясно,
что в нем товаропроизводящая цивилизация невозможна. Для красоты можно
предположить некую обратимость: раскрепощаясь благодаря выпивке
(выскальзывая из-под пресса), мы попадаем в один из потоков времени,
идущих из архаики и огибающих привычное "ненастоящее", попадаем к ним.
А они, в ритуалах совместной выпивки и поедания вызывающих
галлюцинации грибов, попадали в наше предположительное сейчас, в
растворенность безвременья. "Трубка мира" (мы знаем теперь о ее
содержимом) сопровождала именно моменты собранности, как раз то, что
делается сейчас "на трезвую голову". А все контакты аборигенов с
"эоном отложенного будущего" сопровождались вспышкой алкоголизма среди
них, словно это было средство массового моделирования чужеродного
времени - увы, не слишком надежное средство.
Я не собираюсь настаивать на этой версии. Но она указывает путь
для дальнейшего прояснения интуиции времени. Гигерич неоднократно
говорит о "замораживании", понимая его как еще одну дополнительную
метафору акта отсрочки. Ход состоит в том, чтобы "раскавычить"
замораживание для узнавания в нем одной из фундаментальных
трансформаций живой природы. Речь идет об анабиозе. Погружение в
анабиоз означает приостановку собственного времени "до лучших времен",
причем отсрочка может быть сколь угодно большой. Микроорганизмы,
личинки насекомых, семена растений способны хранить жизнь в состоянии
глубокого переохлаждения столетиями и тысячелетиями. R.Cameron и
F.Morell в глубоких горизонтах льдов Антарктиды обнаружили и оживили
бактерии, возраст которых составлял 106 лет (R.Cameron, F.Morell.
Variable microorganisms from ancient Ross-Isl). При однодневном цикле
развития это практическое бессмертие.
Вообще температурные сдвиги можно рассматривать как вариации
самого времени. Слово "температура" (от лат. "tempora" - время)
буквально означает "временение"; интуиция языка свободно пользуется
соответствующими переходами значений. Мы говорим "не расхолаживайся",
имея в виду "не медли, не откладывай"; в словах "горячий" и "пылкий"
температурные характеристики легко переходят в темпоральные. Илья
Пригожин считает, что температура представляет собой "внутреннюю
координацию моментов активности" и в этом смысле является одним из
самых общих параметров универсума. Такая точка зрения получает все
более широкое распространение - экономисты говорят про температуру
экономики уже без кавычек.
Температура выражает интегральный показатель интенсивности
времени и задержание хода времени с помощью переохлаждения - широко
распространенная ловушка, которой пользуется живая природа. Анабиоз
наступает по сигналу "сейчас не время" (совокупность неблагоприятных
условий). Таким же образом в другой системе замораживается исполнение
божественного обещания. Система переходит к "ожиданию-в-надежде".
Жизнь консервируется, упаковывается в контейнер, в посылку,
адресованную "до востребования". Но дальше начинаются странности.
Вернемся к анабиозу - мы уже видели, что жизнеспособность сохраняется
тысячелетиями, в сущности неизвестен точный предел сохранности
"посылки" в астрономическом летоисчислении.
Однако, что-то происходит с посылкой за время ее хранения.
Р.Ушатинская в своей книге "Скрытая жизнь и анабиоз", М., 1990,
описывая эксперименты по переохлаждению различных организмов в среде,
близкой к абсолютному нулю (в жидком гелии, азоте и кислороде),
отмечает поразительную выживаемость (что и было целью ее
экспериментов), но выживаемость какую-то частичную:
"Кратковременное погружение в жидкий гелий выдерживали куколки
бабочек павлиний глаз, капустной белянки, личинки жука-усача,
азиатской саранчи. После отогревания насекомые несколько дней
проявляли признаки жизни. Однако закончить нормальное развитие они не
смогли... Применяя ступенчатое охлаждение куколок бабочки-махаона -
сначала при -35оС, а затем двое суток в жидком кислороде, удалось
получить высокий процент выживаемости. При отеплении развитие куколок
продолжалось около десяти дней (хотя и с отклонениями), но
заканчивалось смертью. ...Близкие результаты получены на гусеницах
боярышницы. При медленном охлаждении они переносили температуру
жидкого азота и после согревания успешно окукливались. Но куколки
погибали во время линьки" (с.114).
Подобных примеров в книге множество, и наводят они на следующую
мысль: если отсроченная жизнь так часто напоминает отсроченную смерть,
то, видно, с законсервированным временем что-то происходит - оно
портится. Застаивается, чтобы потом целиком изойти в краткой
бессмысленной вспышке. Нечто похожее обнаруживается и в феномене
летаргии. Человек, впавший в летаргический сон, может спать и 20, и 30
лет (такие случаи известны), сохраняя при этом свой возраст, не
старея. Но после пробуждения он "нагоняет упущенное" в течение 2-3
месяцев, когда происходит как бы гормональный взрыв сработавшей бомбы
времени.
Не так-то просто, стало быть, поймать время в ловушку, но еще
труднее взять его живьем.
У Ролана Барта есть любопытные наблюдения о способах сохранения
корпуса античных текстов в эпоху Средневековья. Гарантировать
неискаженную передачу источников должна была четырехзвенная система
трансляции, где первая инстанция, переписчик (scriptor) не имел права
изменить ни одной буквы; две следующие инстанции, compilator и
commentator, могли сопоставлять тексты между собой, и лишь для
четвертой инстанции, для автора, допускалось высказывание собственного
мнения. Но вся эта система гарантий и подстраховок, позволив сохранить
букву первоисточника, все же привела к "порче", к совершенно
фантастическому пониманию их смысла. Иначе говоря, герметически
закупоренные тексты "выдохлись" - обессмыслились.
Откладывая будущее, а вслед за ним неизбежно и настоящее в
"надежный кошелек", человек остается в пустоте ненастоящего, где и
фабрикуется специфическое искусственное время, Время Циферблатов,
задающее размерность товаропроизводящей цивилизации. Однако, для
феномена истории этого времени недостаточно. Приходится, прежде всего
допускать периодическую утечку собственного времени для оживотворения
странной смеси ненастоящего с абсолютным. Ибо слишком длительное,
беспросветное пребывание в чистой эсхатологии ("ожидание-в- надежде")
приводит к тем же результатам, что и экспериментальное пребывание
личинки в жидком гелии, - после отогревания, "температура" начинает
стремительно и самопроизвольно возрастать, все забеги обрываются на
спринтерских дистанциях - идет "горячая имитация", или представление
смерти. История полна катаклизмов, когда пресеклись ее потоки из-за
неудачи временения, неумелой ловушки, в которой время выдохлось или
его не удалось взять живьем.
Да и может ли быть, чтобы время, ткань всего происходящего,
абсолютная огибающая поверхность универсума, ядро, или "внутреннее"
которого есть прогиб самого же времени, дозволяло безнаказанные
эксперименты? Пластилин времени мягок и податлив, но дерзнувший стать
Ваятелем, с этого самого момента живет в опасности, притом непрерывно
возрастающей. Ведь к интуиции времени относится и подмеченное поэтом:
Нет в мире силы, способной ускорить
Текущего меда струю...
Даже если это и удастся, благодаря "хитрости разума" - то тогда в
струе будет течь уже не мед, а какой-нибудь фабрикат, эрзац,
заменитель, пусть даже более медовый и сладкий...
Кто знает, сколько еще ловушек мы можем отследить в ходе
разработки интуиции времени. При этом понадобятся и другие
визуализации, уже не коррелирующие с метафорой лепки и ваяния. Так,
время, устремленное к финишу собственного забега едва ли является
мифологическим временем, как думал Гигерич. Скорее это просто
изначальность времени, изначальность, из которой различными операциями
(ловушками) можно создавать то или иное время. Например, разводя
настоящее и будущее, отодвигая исполнение, мы создает высокое
напряжение критической массы, напоминающее управляемую ядерную реакцию
(точнее, частично управляемую), или бомбу времени - атомная бомба
любимая метафора Гигерича. Мифологическое время взывает к другой
визуализации. Если уж пользоваться примерами физики, то подойдет
плазменное кольцо, по которому вечно течет ток - для чего неустойчивую
плазму нужно замкнуть (образовать "плазменный шнур") и окружить зоной
невзаимодействия (вакуум). Зона невзаимодействия для кольцевого
мифологического времени создается вихрем отождествлений. Все "новые
боги", боги иных народов, новые обстоятельства и ситуации
отождествляются с ограниченным набором уже имеющихся фигур и позиций -
либо не допускаются в кольцевой хроно-заповедник. Атмосфера
бесконечных отождествлений хорошо описана у Томаса Манна в "Иосифе и
его братьях".
Время мифа ничто не может застать врасплох - потому что в нем все
уже было, уже происходило, ну разве что под другими именами. Чтобы
жить в мифологическом времени, достаточно только научиться
неразличению. Освоить процедуру анти- differance, - на уровне
житейского автоматизма. Тоже вроде бы дело не хитрое, но нам, детям
эона отложенного будущего, подобная процедура столь же чужда, как наш
differance для гомеровских греков.
История - это результат совокупных опытов со временем, опытов, в
которых экспериментатор никогда не ведает, что творит, и не имеет
других подопытных, кроме самого себя. Пока можно вкратце указать еще
на два основополагающих приема, возможно, более редких, чем differance
и бесконечное отождествление (имеющее результатом "вечное
возвращение").
Во втором томе "Заката Европы" Шпенглер вводит понятие
псевдоморфоза - ситуации, когда культура не реализует себя, исполняя
вместо этого чужую роль, предназначенную не ей - наряжаясь в маску.
Согласно Шпенглеру, псевдоморфозом, например, было распространение и
имитация эллинизма в сирийском (ближневосточном) регионе после
завоевания Александра Македонского; данный псевдоморфоз продолжался
около тысячи лет. Или Россия вошла в псевдоморфоз после петровских
реформ, так что догадки о ее "истинном предназначении" и по сей день
остаются любимой темой для философов и публицистов... Исполнение не
предназначенного, чужой кармы можно трактовать как сход с дистанции
забега, увиливание от бега к финишу, от рокового "to stadion" -
полноты самореализации и выдоха. Стало быть, псевдоморфоз есть
средство обмануть смерть. Но трудность состоит в том, что будучи
"нарушением правил бега", псевдоморфоз пресекается остальными
участниками. В повседневной жизни осуществимы лишь краткосрочные
псевдоморфозы - большего не позволяет социальная память и традиция -
причисляющая и документирующая меня к моему возрасту и статусу, что
быстро пресекает попытки увиливания. Но если хорошо смешать фишки -
сменить окружение, фальсифицировать документы - осуществим и
достаточно длительный псевдоморфоз - к сожалению, исследований на эту
тему не существует, поскольку разработка интуиции времени делает лишь
первые шаги.
Еще одной любопытной и достаточно фундаментальной процедурой
является измерение времени. Простейший вариант измерения времени -
"биологические часы" существует и в живой природе, но там измеряемое
влияет на измеряющее. Возможность "безнаказанного" измерения времени с
помощью часов (и календаря) была достигнута только европейской
цивилизацией. Учет и контроль времени сыграл огромную роль в его
обуздании и фабрикации. Невинная стрелка часов заводит время в ловушку
еще более надежную, чем его "выгибание в дугу". Среди многочисленных
последствий измерения времени быть может важнейшим стало появление
особого, искусственного времени циферблатов. Но, ограничимся только
одним примером. Когда Пуанкаре спросили, как ему удалось столько
сделать, ученый ответил: "Секрет прост. Дело в том, что я никогда не
считал полчаса слишком малой единицей времени". Все действительно
просто - но понять, о чем идет речь в ответе Пуанкаре, не могли бы
самые мудрые мудрецы Египта и Вавилона - они дети другого времени...