Антон Чехов - Добрый знакомый
По зеркальному льду скользят мужские ботфорты
и женские ботинки с меховой опушкой. Скользящих ног так много,
что, будь они в Китае, для них не хватило бы бфмбуковых палок.
Солнцу светит особенно яркоб воздух особенно прозрачен, щечки
горят ярче обыкновенного, глазки обещают больше, чем следует...
Живи и наслаждайся, человек, одним словом! Но...
"Дудки",- говорит судьба в лице моего... доброго знакомого.
Я вдали от катка сижу на скамье под голым деревом и беседую с
"ней". Я готов ее скушать вместе с ее шляпкой, шубкой и ножками,
на которых блестят коньки - так хороша! Страдаю и в то же время
наслаждаюсь! О любовь! Но... дудки...
Мимо нас проходит наш департаментский "отворяйло и запирайло",
наш Аргус и Меркурий, пирожник и рассыльный, Спевсип Макаровю В
руках его чьи-то калоши, мужские и женские, должно быть
превосходительныею Спевсип делает мне под козырек и, глядя на
меня с умилением и любовью, останавливается около самой скамьи.
- Холодно, ваше высокобл... бл... На чаишко бы! Хе-хе-с.
Я даю ему двугривенный. Эта любезность трогает его донельзя. Он
усиленно мигает глазками, оглядывается и говорит шепотом:
- Оченно мне жалко вас, обидно, ваше благородие!.. Страсть как
жалко! Точно вы мне сынок... Человек вы золотой! Душа! Доброта!
Смиренник наш! Когда намедни он, превосходительство то есть,
накинулся на вас - тоска взяла! Ей-богу! Думаю, за что он его?
Ты и лентяй, и молокосос, и тебя выгоню, то да се... За что?
Когда вы вышли от него, так на вас лица не было. Ей-богу... А я
гляжу, и мне жалко... Ох, у меня всегда сердечность к
чиновникам!
И, обратясь к моей соседке, Спевсип, прибавляет:
- Уж больно они плохи у нас насчет бумаг-то. Не ихнее это дело в
умственных бумагах... Шли бы по торговой части или... по
духовной... Ей-богу! Ни одна бумага у него толком не выходит...
Всё зря! Ну и достается на орехи... Сам заел его совсем. Турнуть
хочет... А мне жалко. Их благородие добрые...
Она смотрит мне в глаза с самым обидным состраданием!
- Ступай! - говорю я Спевсипу задыхаясь.
Я чувствую, что у меня даже калоши покраснели. Осрамил, каналья!
А в стороне, за голыми кустами, сидит ее папенька, слушает и
глазеет на нас, чтобы я впредь до "титкулярного" не смел и
думать о... На другой стороне, за другими кустами, прохаживается
ее маменька и наблюдает за "ней". Я чувствую эти четыре глаза...
и готов подохнуть...