§5. - "Капитанская дочка" А.С.Пушкин

Существует, также, еще один роман, который, как полагают исследователи, послужил источником «Капитанской дочки». Это роман известного литератора А.Е. Измайлова «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» (1799 – 1801)40. Пушкин, высоко ценивший талант Измайлова – журналиста, благосклонно отзывался о его баснях и охотно цитировал их. Анекдот Измайлова «Новый Ермак» о том, как атаман разбойников наказал холопа, обманувшего своего господина, был использован Пушкиным в «Дубровском».
Роман Измайлова – это сатирическое описание похождений молодого дворянина Евгения Негодяева и его приятеля Петра Развратина. Происходящие в романе события относятся к 70 – 90-м годам 18 века. В картине провинциальных и столичных нравов, разворачивающейся в романе, большое место отведено бытовым реалиям. Они-то и находят отражение в «Капитанской дочке». Отец Евгения, Негодяев-старший, - охотник до Адрес-календаря, подобно тому, как Гринев-старший – приверженец календаря придворного. Сам Евгений, точно так же, как и Петруша Гринев, записан сержантом гвардии, живет недорослем. Учитель Евгения француз г-н ле Пандард (фр. «висельник») качеством воспитания и причиной исчезновения из хозяйского дома (любовная история) напоминает мосье Бопре. Отправившись из родительского дома к месту службы, во время отдыха в крестьянской избе Евгений проигрывает в карты крупную сумму денег незнакомцу благородного вида, что разительно напоминает партию в бильярд между Зуриным и Гриневым. Вполне возможно, что как Измайлов, так и Пушкин используют здесь известную сцену из «Похождений Жиль Бласа из Сантильяны» А.Р. Лесажа,41 но оба придают ей одни и те же индивидуальные черты: поведение Развратина в данной ситуации как две капли воды напоминает поведение Савельича. Не лишним было бы отметить и долговую расписку Евгения, по своей стилевой функции в тексте – участие документа в организации романного «многоголосия» - соответствующей «счету Савельича».
Для характеристики сложных связей «Капитанской дочки» и «Евгения» показательна эпистолярная линия обоих романов. В «Капитанской дочке» отмечалось необычно большое количество писем (16) на сравнительно малом пространстве текста. В «Евгении…» их тоже немало – 19 (правда, 6 из них не воспроизведены, а пересказаны). Письма эти играют большую роль в сюжетосложении как «Евгения», так и «Капитанской дочки», и любопытно, что некоторые развивающиеся с помощью писем сюжетные ходы романа Измайлова то повторяются буквально, а то отражаются зеркально в романе Пушкина.
После выдачи Евгением долговой расписки шантажисту Миловзорову Развратин, как бы без ведома своего приятеля, но тем не менее по предварительному уговору с ним, пишет письмо его родителям, с помощью которого выманивает у них еще более крупную сумму, чем та, которая значится в расписке. Если сопоставить с этой ситуацией письмо Швабрина родителям Гринева, преследовавшее цель расстройства женитьбы Гринева на Маше, то налицо следующие моменты: письмо «друга» родителям героя, неизвестное (у Измайлова – как бы неизвестное) последнему; «друг», якобы заботясь об интересах героя, этим письмом преследует собственную корыстную цель; в ответ герой получает письмо от родителей, полное укоров; «друг» добивается своей цели, но не добивается непосредственных выгод для себя.
Исследователи уже указывали, что функций писем в «Капитанской дочке» заключается в создании иллюзии достоверности происходящего и — тем самым — формировании основы для сближения «романического вымысла» с провозглашенной Пушкиным формой исторических записок. Осуществить такое сближение, найти «золотую середину» между занимательностью и документальностью было нелегко, — ведь «пушкинское понимание мемуарного повествования в «Капитанской дочке» противоречило традиционной романтичности». Помощь в преодолении этих трудностей Пушкину должен был оказать роман Измайлова «Евгений...».
Любопытно, что время действия в романах Пушкина и Измайлова не совпадает (основные происшествия в «Капитанской дочке» завершаются тогда, когда события в «Евгении...» едва начинают разворачиваться), а Измайловские бытовые реалии Пушкин оставляет без изменений. Такой анахронический «зазор» свидетельствует не только о малоподвижности русского быта в описываемый период, но и .о том, что Пушкин в «Капитанской дочке» сознательно изображал екатерининскую эпоху сквозь призму литературы, подобно тому как в образе самой Екатерины им были использованы детали известного портрета императрицы кисти Боровиковского. То, что нравоописательный роман становится источником романа исторического, вполне закономерно. Эти Две разновидности жанра вообще обнаруживают тенденцию к сближению, особенно усилившуюся в пушкинскую эпоху. Не случайно Жуковский, рекомендуя М. Н. Загоскину предмет для исторического романа, в один ряд с эпохами Самозванца и Петра I поставил «быт наших провинциалов», а Пушкин (вслед за Э. Бульвер-Литгоном) считал необходимым сочетать в романе достоинства одновременно Лееажа и Вальтер Скотта.
Такая задача оказывается осуществимой, если быт и нравы изображаются с некоторой, пусть небольшой, временной дистанции (тем самым вписываясь в перспективу исторического процесса), причем наличие этой дистанции постоянно подчеркивается актуальностью изображаемого для сегодняшнего дня. Нет необходимости доказывать наличие упомянутых аспектов в «Капитанской дочке» (вспомним хотя бы письмо Петра Андреича Гринева внуку Петруше, не вошедшее в окончательный текст романа, но достаточно выразительное). Что же касается Измайлова, то С. Брайловский, отмечая идеи воспитания, «сатирический тон» и «обилие нескромных картин», роднящие «Евгения...» с литературой екатерининской эпохи, говорит о том,, что романист «не забыл указать и пороки своего времени, например... стихобесие».42 Современники называли роман «Евгений...» «истинной историей», а П. Смирновский утверждал, что произведения Измайлова «имеют историческое значение:, по ним можно судить о нравах того времени». В отношении Измайлова и Пушкина к изображаемому материалу были, однако, и различия: та действительность, которая для Фонвизина и Измайлова стала предметом сатиры, по мнению Пушкина, не заслужила столь сурового приговора; взгляд поэта на нее «с годами менялся, все более удаляясь от сатиры в сторону мягкого и доброжелательного юмора».
Следует отметить, что, бичуя порок, Измайлов в своем романе не впадал в крайности нравоучительной дидактики, правда, в предисловии автор так говорит о цели своей книги: «ежели хотя не многие родители, прочтя ее, приложат рачительнейшее старание о воспитании детей своих, я почту себя весьма награжденным за мои. труды». Но прямые высказывания повествователя о героях, рассеянные по роману, как правило, в виде апелляций к читателю (например: «Благомыслящий читатель! Прокляни Евгения, Развратина и всех им жестокосердием подобных!»), а также неправдоподобно кровавая развязка (Евгений умирает в долговой тюрьме, Развратина убивает молнией) в общем сатирическом контексте произведения свидетельствуют не столько о желании автора следовать канонам дидактики, сколько о пародийном их переосмыслении.