«Евгений Онегин» как целостное и «вечно движущееся явление». Специфика жанра, композиции и стиля «свободного романа».

Содержание

Знаменитая формула В.Г. Белинского «энциклопедия русской жизни», оставаясь замечательной в своем роде и для своего времени, уже тогда заключала в себе неразрешимое противоречие: она разошлась с его же определением «Евгения Онегина» как «вечно живущего и вечно движущегося явления». Ведь энциклопедия не живет вечно и не движется, это свод остановленных знаний. Тем не менее, слова об «энциклопедии» на протяжении долгого времени сохраняют свою авторитетность и как бы служат методологическим руководством в изучении романа.
Таким образом, основу поэтики романа «Евгений Онегин» составляют энциклопедизм и в то же время процесс, движение.
«Именно как процесс «Онегин» сознавался и автором. Пушкин… его издавал по главам (первая — 1825, восьмая — 1832); изда­вал как открытое, становящееся произведение, - пишет В.С. Непомнящий. - «Свободный роман» вырастал из жизни и «размывал­ся» в жизнь, захватывая, втягивая в себя читателя, …превращая его восприятие в свой содержательный и структурный элемент»66. «Свободный роман» Пушкина организуется на каждом шагу, постепенно и, по выражению Ю.М. Лотмана, его «текстом оказывается Жизнь»67. Однако сам «процесс», само «движение» понимается часто только во внешнем, временном плане: время шло, автор менялся, менялись и его оценки, оттого возникали «противоречия», которые Пушкин принципиально не устранял:
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу…
(V, 35)
Это нежелание, возможно, объясняется тем, что, «разрушая плавность и последовательность истории своего героя, равно как и единство характера, автор переносил в литературный текст непосредственность впечатлений от общения с живой человеческой личностью»68. Возможно также и то, что благодаря меньшей «организованности» и «упорядоченности» автор хотел сохранить роману, отражающему все противоречия жизни, его живое движение во времени. Значит, «Евгений Онегин» - это создание творческой личности, которая, по мнению исследователя Е.В. Каманиной, «опознает себя только в Диалоге»69, т.е. в противоречиях действительности. О «диалогической природе»70 текста романа говорит и Ю.М. Лотман. Вслед за исследователями мы называем роман «Евгений Онегин» романом-диалогом.
Формула «даль свободного романа» очень точно определила направление творческих поисков поэта в области романического жанра. Он создал в русской литературе роман нового типа, который не укладывался в традиционные жанровые границы. В романе «повествование сосредоточено на судьбе отдельной личности, на процессе становления и развития ее характера и самосознания»71. На наш взгляд, высказывание о романе исследователя И.С. Брагинского во многом верно определяет специфику жанра «свободного романа»: «Роман… не терпит жесткой регламентации, не имеет канона… предстает предельно свободным образованием»72.
«Роман в стихах» - это сочетание можно назвать парадоксальным. Известно, что романы в стихах были и до Пушкина, например, рыцарские романы позднего Средневековья, но вряд ли их жанр был обозначен. Мы признаем справедливым высказывание литературоведа Ю.Н. Чумакова, считающего, что поэт стремился заранее сделать установку на восприятие читателями текста произведения: «Вот где она, пушкинская «дьявольская разница», согласно которой он не просто написал роман в стихах, но вынес жанр в подзаголовок: роман должен читаться, как читается лирическое стихотворение, и эта ориентировка читателей, сделанная Пушкиным, составляет всю «изюминку» восприятия текста»73. О языке «Евгения Онегина» А.В. Чичерин писал: «Непринужденность, разговорность, легкость онегинских стихов таковы, что они ни в чем не стесняли автора»74. Исследователь очень верно отметил, что свободный роман Пушкина потому и свободен, что это – роман в стихах. Об этом говорил и Н.Н. Скатов: «Достигнута абсолютная свобода владения словом, может быть, в самом искусственном его выражении – в стихе»75. Действительно, в определенном смысле поэт чувствует себя в мире стихов менее стесненным, чем в прозе, смешивая в повествовании временные планы, допуская больше стилевой и художественной игры, уходя от событийной линии сюжета и вновь возвращаясь к ней. Таким образом, писать стихами роман – это значило для Пушкина писать иначе, чем прозой, подчиняться иным художественным законам, создавать иной по своей внутренней структуре художественный мир.
Здесь необходимо сказать о лиро-эпическом жанре как о «смешанном виде стихотворного произведения, которое соединяет в себе особенности лирического и эпического изображения действительности»76. В этом жанре проявляется синкретизм сюжетности с передачей переживаний автора, и широкие возможности для объединения лирического и эпического начала предоставляет именно роман в стихах.
«На примере эпопеи мы убеждаемся, что жанр уже сам содержит в себе высказывание о том, что есть мир, - отмечает современный литературовед Г.Д. Гачев. – Это тот угол зрения, который предопределяет поворот мыслей и трактовку проблем, входящих в его поле. Эпос… предполагает «объятность необъятного»… лирика – взволнованна, ее образ и произведение всегда – символ; слово выхватывает из потока бытия одно мгновенное переживание (мысль) и должно через него дать законченное высказывание обо всем бытии»77. Это точное высказывание можно с полным правом отнести к пушкинскому роману в стихах.
Автор всегда, о чем бы он ни писал, вольно и невольно изображает и себя самого, раскрывает свой внутренний мир. Поэтому, справедливо пишет В.С. Непомнящий, «как бы ни старался он описать жизнь других людей – она все равно предстанет перед нами в свете его внутреннего мира, прожитая поэтом, прошедшая через его сердце»78. Пушкин решил создать картину эпохи (которая всегда была предметом романа) как процесс собственной духовной жизни, поэтому из-под пера поэта вышел именно роман в стихах.
Таким образом, авторское «Я» с его непосредственными переживаниями во многом определило своеобразие романа в стихах. Интересен в этой связи вопрос о лирических отступлениях в романе. Посредством лирического отступления вводится образ автора-повествователя, и оно возникает в первую очередь как эмоциональная беседа автора с читателем. А.Ю. Большакова говорит о «внутреннем диалоге между автором и читателем в повествовательной речи, в самом тексте произведения, а не в процессе его реального прочтения»79. Для нас представляется интересным мнение исследователя В.Е. Хализева, который особо выделяет категорию «образ читателя», подчеркивая ее «материальную» природу и рассматривая ее как неотъемлемую часть художественной материи произведения: «правомерно говорить об образе читателя как одной из граней художественной предметности»80. Получается, что образ авторского собеседника воплощен в художественном произведении. Читатель «вступает в диалектические отношения с другими образами (героев и автора)»81. Действительно, в «Евгении Онегине» читатель становится собеседником автора, и автор постоянно обращается к нему как к своему хорошему знакомому:
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой…
(V, 142)

И читатель, и автор способны к состраданию по отношению к героям; автор часто приглашает своего незримого собеседника разделить свою точку зрения, свой взгляд на поступки героев: «Вы согласитесь, мой читатель,//Что очень мило поступил//С печальной Таней наш приятель…» (V, 83), «Друзья мои, вам жаль поэта…» (V, 134)
Диалог автора и читателя происходит на всех уровнях произведения: в эпиграфах, примечаниях, конкретно-исторических, географических, бытовых, фольклорных и других реалиях автор постоянно апеллирует к читателю, дает ему своего рода «сигналы», которые фиксируют внимание читателя в процессе чтения и определенным образом ориентируют его. Они же дают возможность приблизиться к автору, к его эмоциональной и духовной жизни.
В.М. Жирмунский определял композиционно обособленные лирические отступления как «признак эмоциональной манеры повествования»82. И.Б. Роднянская также отмечает, что «эмоциональные возможности поэтической речи делают лирические отступления весьма органичными»83. Они - опорные точки всего романа, поддерживающие всю его конструкцию, и это, пожалуй, самая главная их роль. Лирические отступления в романе Пушкина содержат рассуждения автора о жизни и смерти, молодости и старости («Но грустно думать, что напрасно//Была нам молодость дана…» (V, 171)), о семье и связанных с ней «воспоминаньях старины» и добрых традициях («Но просто вам перескажу//Преданья русского семейства//Любви пленительные сны//Да нравы нашей старины» (V, 61)), о моде, привычках, вкусах («Припрыжки, каблуки, усы//Все те же: их не изменила//Лихая мода, наш тиран…» (V, 117-118)) В пушкинских лирических отступлениях мы находим и высказывания о значении в жизни поэта художественного творчества («Без неприметного следа//Мне было б грустно мир оставить…» (V, 54)), воспоминания о прошлом и мысли о будущем самого автора. Действительность дается поэтом через призму собственного неповторимого опыта:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
(V, 165)
Здесь сказано не только о юности Александра Пушкина, но и о пробуждении великого поэтического дара. В этом свете подобные лирические отступления автобиографического характера имеют глубокий общекультурный и общеисторический смысл.
Авторские лирические отступления тесно связаны и с образами героев. Интересно мнение К.В. Мочульского, утверждавшего, что «чувства поэта объективируются в образы… Вот почему, рассказывая о жизни Онегина, Пушкин так легко переходит к личным признаниям, размышлениям о своей судьбе, воспоминаниям о былых романах»84. Таким образом, личность автора выступает в тесной связи с действительностью и с миром художественного произведения. И при этом, как справедливо пишет К.И. Соколова, «жизнь будто не сочиняется им вовсе, но легко и свободно создается сама собою, без сознательных усилий творца, как бы самозарождается»85.
«Лирика пушкинского романа, - пишет С.Г. Бочаров, - не в «лирических отступлениях» (во всяком случае, не главным образом в них), не на периферии или в отдельных участках, но прежде всего… в том, как охвачен эпос героев образом авторского сознания»86. Об этом очень точно сказал и исследователь Б.И. Бурсов: «…в «Онегине» весь Пушкин со всеми его представлениями о себе и своем назначении, как и о целом мире, начиная с ближайшего окружения и кончая вопросами, к которым было приковано внимание лучших умов на протяжении всей истории человечества»87.
На этом основании мы можем сделать вывод, что мир творческого воображения, став основой жанра романа в стихах, обрел новое содержание благодаря постоянному взаимодействию, взаимообогащению эпического и лирического начал в единстве движения романа.
Говоря о «движении» романа в стихах, отметим, что существует одна особенность читательского восприятия: осознаваемый как целостное единство роман нередко предстает перед читателем как сумма отдельных элементов, замкнутых каждый на себе и соединяемых «механически» и «произвольно». Но, разумеется, такое впечатление обманчиво. Как справедливо писал Б.И. Бурсов, «давно пора отвергнуть поверхностное представление об «Онегине» как о совокупности элегий либо как о механическом сплаве фабульного повествования с так называемыми лирическими отступлениями, будто имеющими лишь косвенное отношение к фабуле»88. О том, что «Евгений Онегин» представляет собой вполне целостное и законченное произведение, нагляднее всего свидетельствует его композиционная структура. В роман, посвященный изображению жизни русского общества в его развитии, из самой этой жизни входил разнообразный материал, который автор не мог во всем предусмотреть, но поэт подчинял его своему основному художественному замыслу и композиционному чертежу. Н.Н. Скатов обоснованно указывает на то, что «Пушкин, всегда ясный и строгий, неизменно придавал громадное значение плану в своем творчестве и высоко ценил прежде всего план в творчестве других»89.
Известно, что Пушкин восхищался композицией «Божественной комедии» Данте, говоря, что «единый план «Ада» уже есть плод высокого гения»90. Принципу тройственного членения Пушкин следует в композиции «Евгения Онегина»: нетрудно заметить, что весь роман делится на три части, и каждая из них состоит из трех «песен». В каждой из глав дается развернутый образ-характеристика каждого из трех главных героев романа: Онегина, Ленского, Татьяны. Ю.М. Лотман высказал интересную мысль о принципе «свободного наращивания новых глав и циклизации их вокруг одного и того же героя»91, который постоянно вступает в новые сюжетные столкновения. И каждый раз читателей радует встреча с героем, каков бы он ни был: «в новых ситуациях они узнают все тот же полюбившийся им тип»92.
В самом деле, основные образы романа, при всей индивидуальной жизненности каждого из них, носят обобщенный, типизированный характер. Это позволяет Пушкину построить фабулу своего произведения, воссоздающего широчайшую картину пушкинской современности, на отношениях всего лишь четырех лиц – двух молодых людей и двух юных девушек. Остальные лица, входящие в роман не в качестве бытового фона, а в той или иной степени его участников (мать и няня Татьяны, генерал – муж Татьяны и т.д.), имеют чисто эпизодическое значение.
И оба героя, и обе героини подчеркнуто контрастны и прямо противоположны друг другу. Об Онегине и Ленском Пушкин говорит:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
(V, 42)

Об Ольге: «Глаза, как небо, голубые,//Улыбка, локоны льняные,//Движенья, голос, легкий стан,//Все в Ольге… но любой роман//Возьмите и найдете верно//Ее портрет…» (V, 46)
И о Татьяне:
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
(V, 47)
Обратной симметрией построены взаимоотношения между четырьмя основными персонажами. Татьяна полюбила Онегина, который остается к ней равнодушен, Ленский трепетно влюблен в Ольгу, которая, хотя и является его невестой, по существу относится к нему легкомысленно.
Д.Д. Благой в своей работе «Мастерство Пушкина»93 дает интересную характеристику частей романа в связи с развитием сюжета и отношений героев. По мнению исследователя, первая часть романа дает экспозицию, вторая живописует столкновения, конфликты, которые возникают между героями, и является наиболее динамичной и драматичной. Третья часть в смысле своего построения носит как бы синтетический характер – в ней совмещены и экспозиция, и конфликт.
Ленского не стало; в начале седьмой главы из романа уходит и Ольга, которая очень скоро забыла Ленского, вышла замуж за офицера-улана и вместе с ним уехала в полк. В романе остаются два главных героя – Онегин и Татьяна. VII глава посвящена одной Татьяне, и хотя Онегина в этой главе нет, мы замечаем, что образ его мучительно живет в сердце влюбленной в него девушки:
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
(V, 145)

Напротив, поскольку Онегин довольно равнодушно отнесся к любви Татьяны, в VIII главе, посвященной описанию путешествия героя, Татьяна не упоминается.
Роман в стихах, как мы можем заметить, заканчивается там же, где он и начался, - в Петербурге, в «большом свете». Однако если в первой главе Онегин покидает свет, то в последней главе он в него снова возвращается (конец совсем не случайно перекликается с началом):
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
(V, 168)
События, описанные в романе (в особенности убийство друга) превратили владевшую Онегиным «скуку», «хандру» в нечто более глубокое, в мучительную «тоску». Эта тоска, мучащая героя, заставляет его вновь оставить светское общество. Об этом мы узнаем из главы «Отрывки из путешествия Онегина», которая, по наблюдению В.Г. Одинокова, «дает возможность Пушкину еще раз обратиться к оценке своего «спутника» (Онегина. – В.К.), а заодно осмыслить и свой жизненный путь, но уже по-новому, в свете обретенного опыта, нашедшего отражение в лирической линии романа»94.
С нарочито неясными, намеренно затуманенными финалами мы сталкиваемся во многих произведениях Пушкина. Прием намеренной недосказанности, недоговоренности Пушкин использует довольно часто, не преследуя цель только внешней занимательности, а вкладывая в него глубокий идейный смысл. Вспомним исключительное по своей глубочайшей исторической перспективности безмолвие народа, которым так нетрадиционно заканчивается пушкинский «Борис Годунов». Наиболее концептуально значимым примером в этом отношении может быть и финал «Евгения Онегина»:
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор внезапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда…
(V, 190)
Этот своеобразный «конец без конца» немало смущал критиков и ближайших друзей Пушкина. Поскольку «роман в стихах» не был доведен до привычных фабульных границ (герой «жив и не женат»), многие друзья Пушкина убеждали его продолжить свое произведение. Мы соглашаемся с Б.И. Бурсовым, который указывает на то, что «не в духе автора» было взяться снова за «Евгения Онегина», «ведь Пушкину никогда не требовалась окончательность в чем бы то ни было, особенно в творчестве»95. И в то же время мы можем с уверенностью рассматривать роман как целостное художественное произведение. «Незавершенность» (отсутствие логического конца) дала поэту возможность наложить последний выразительный штрих на образ-тип «лишнего человека», который был впервые показан им в лице Онегина. А соразмерность частей, их «переклички» не только придают композиции романа архитектурную точность, но и показывают коренные перемены, которые произошли в положении героя и героини по отношению друг к другу; они дают наиболее верный ключ к пониманию их характеров и судеб.
Какова же общая стилевая картина романа в стихах? Начнем с особенностей пушкинского стихотворного слова. Пушкин создавал свои стихотворения в различной стилистике, соблюдая, однако, внутри текста уравновешенную стилистическую манеру. Можно сразу отметить, что для лексики романа характерно сочетание слов с различной речевой окраской, притом очень гармоничное. То есть поэт создает текст как бы на «пересечении» несовпадающих лексико-стилистических сфер. «Это возможно потому, - отмечает Ю.Н. Чумаков, - что Пушкин как лирический поэт с глубокой эпической подосновой умеет и входить в ту или иную стилистику и вместе с тем как бы дистанцироваться от нее. Для Пушкина материалом является не только язык, но и стиль, и поэтому можно сказать, что он пишет не в том или ином стиле, а стилями»96. Действительно, уже в 1822 г. Пушкин «высказал убеждение, что путем к художественной правде является отказ от ложной условности соответствующих литературных стилей»97.
Возьмем знакомое описание природы:
(5) Уж небо осенью дышало,
(6) Уж реже солнышко блистало,
(7) Короче становился день,
(8) Лесов таинственная сень
(9) С печальным шумом обнажалась,
(10) Ложился на поля туман…
(V, 92-93)

Этот отрывок кажется стилистически однородным, но здесь есть почти незаметные колебания стиля. Уже в первых двух стихах (5,6) на фоне единого ритма, анафор, глагольных рифм есть стилистическое неравенство двух олицетворений, где «небо», дышащее осенью, напоминает о торжественной, приподнятой стилистике XVIII в., а «солнышко» веет детством и сказочностью. Те же явления в стихах 7-10. Если взять вне контекста стих «Короче становился день», он будет звучать информационно-прозаически. В стихах 8-9 мы видим торжественно-литературное олицетворение, стих 10 снова возвращает к простому выражению.
Как можно заметить, в стиле автора царит атмосфера непринужденной «болтовни», доверительно-интимный тон, не мешающий лирике, патетике и иронии. Ю.М. Лотман очень верно отметил, что именно эта «сознательная ориентация на повествование, которое воспринималось бы читателем как непринужденный, непосредственный нелитературный рассказ, - определила поиски новаторского построения поэтической интонации в «Евгении Онегине»98. Эта интонация «создавала в читательском восприятии эффект непосредственного присутствия, что резко повышало степень соучастия и доверия читателя по отношению к тексту»99. Далее исследователь связывает лексико-семантический строй стиха и тип интонации с ритмико-синтаксическим построением стиха.
Обратим внимание на то, что роман написан классическим размером золотого века русской поэзии, четырехстопным ямбом. В.С. Баевский называет четырехстопный ямб универсальным размером большой лиро-эпической формы, считая, что он «одинаково естественно проявляет себя и в напевной, и в ораторской интонации, в эпическом повествовании и в лирических излияниях, в высокой и бытовой тематике…»100. Впервые этот размер был великолепно разработан в «Руслане и Людмиле». Что касается романа «Евгений Онегин», то он явился вершиной строфического творчества поэта. «Онегинская» строфа романа по своей длине принадлежит к самым большим в русской поэзии, но в то же время она проста и гениальна. Пушкин соединил вместе три четырехстишия со всеми вариантами парной рифмовки: перекрестной, смежной и опоясывающей. Тогдашние правила стихосложения не допускали столкновения рифм одинакового типа на переходе от строфы к строфе, и Пушкин добавил к 12 стихам еще 2 со смежной мужской рифмой. Получилась формула «АбАбВВггДееДжж», где замыкающее двустишие композиционно оформляет всю строфу, придавая ей интонационно-ритмическую и содержательную устойчивость. 14-стишие «Онегина» по протяженности равно сонету, т.н. «твердой форме», хотя неизвестно, имел ли в виду это сходство Пушкин. Но, возможно, 14 стихов являются оптимальной единицей для читательского восприятия.
Для «свободного романа» сам строфический принцип композиционного построения оказался наиболее целесообразным. И, как ни парадоксально, именно в строго очерченных рамках достигается «божественная» творческая свобода Пушкина (согласно образному высказыванию Н.Н. Скатова, «колоссальное здание, составленное из тысяч стихотворных строк, легко и воздушно»101). Каждая строфа является миниатюрной, относительно завершенной главкой, и, естественно, писателю всегда легче переходить в новой главе к новой теме, то есть вести многотемное повествование и «вмещать полное и разнообразное содержание»102. Это соответствует идее отражения в литературе черт многообразной и противоречивой жизни. Можно сказать, что естественная многотемность, заключенная в строфическом построении, позволила Пушкину создать широкий по охвату материала современный и одновременно исторический роман, и в полной мере проявить свое авторское «я» - во взгляде на реальность через призму своей духовной жизни.
Пожалуй, одной из важнейших особенностей «Евгения Онегина» является то, что и текстом романа, и собеседником автора оказывается «сама Жизнь», «ее роман»103. Как верно указывает Ю.М. Лотман, «такой взгляд связывает пушкинский роман не только с многообразными явлениями последующей русской литературы, но и с глубинной и в истоках своих весьма архаической традицией»104. Таким образом, художественное своеобразие романа в стихах «подчеркивает его глубокую двустороннюю связь с культурой предшествующих и последующих эпох»105.
Подводя итоги наблюдений над жанром, стилистикой и композицией «Евгения Онегина», мы имеем все основания утверждать, что пушкинский роман в стихах в жанровом отношении – произведение, органично соотнесенное с предшествующей классической традицией и в то же время новаторское, а в композиционном отношении - полностью художественно законченное, но в то же время сохраняющее открытый финал. Современный исследователь Ю.В. Лебедев пишет о «стыдливости художественной формы», свойственной многим русским писателям-классикам, отмечая, что «в пушкинской гармонии… нет самодовольного чувства, нет претензии на полную завершенность и совершенство… Для русской эстетики характерна незавершенность жанровых форм, даже принципиальная их незавершенность. Так русский писатель обозначает потенциальные возможности жизни к движению, к переменам…»106