Александр Блок - Театр - К "Дионису Гиперборейскому"

Сонная мистерия. Дед, разбудив внучку - дитя своей мудрости, плод своей
догорающей и древней жизни, разверзает (поднимает) перед нею стену своего
поблекшего жилья и показывает дивное зрелище: под синим небом, где ходят и
веселятся снежные весны, разбивая зеркала синих льдов, которые падают вниз с
хрустальным звоном, - под синим небом и звездящимся снегом ("Незнакомку" я
себе напророчил) по крутому извилистому пути среди утесов поднимаются в
дальние горы люди в поисках за Дионисом Гиперборейским. Очаг, у которого
сидит Дед в кресле, кажущемся теперь скалою, бросает лиловатые отсветы на
левые крутые склоны гор и утесов, и людям, идущим в путь, кажется, что
мировой закат (NB: мировая ектения) горит на горах, и огонь его гонит их все
выше и выше. Усталые от долгого восхождения, они долго минуют утес деда и
дитя его, устремляясь все выше и выше, туда, где ледяная, безответная
красота распустила<сь>, как снежный цветок, "не требуя награды" за свое
великолепие. Ледяное безмолвие этой Мировой Красоты нарушается только
изредка хрустальными звонами осыпающихся в долину сцены ледяных алмазов.
Люди говорят: вот мы достигли вершин красоты мировой. Куда же еще идти?
- Люди ропщут на вождя своего, который сам опускается в (на) вышине, в
глубокой усталости, на снежный утес.
Вождь. Отдохнем. Но снова и снова будем восходить. Какие у тебя
прозрачные руки, сестра! (Какие у тебя восковые черты, брат!) А у тебя,
брат, черты так тонки, будто вылеплены из воска.
Кто-то. Поднимаясь все выше, я видел вверху, над своей головой, ряды
долин, где можно сесть и отдохнуть от пути. Но теперь уже напрасно искать
этих долин. Над нами уже нет ни одной долины - та, где мы теперь отдыхаем, -
это последняя. Те, что ушли от нас еще выше, обречены на скитание по
крутизнам, по вершинам бесплодных скал, готовых рухнуть в самые глубокие
пропасти. Они будут скитаться и умирать в этой вышине, если только у них не
вырастут крылья. Тогда, быть может, они полетят еще выше, но мы уже ничего
не услышим о них и не узнаем от них. Они будут чужды нам, как ангелы того
бога, которого мы никогда не видали, но о котором столько говорят вон там,
внизу, где темными пятнами лежат города и селения.
Вождь. Став на этот путь, я знал, что немногие останутся со мной. Я
никого не могу принуждать следовать путями смелых туда, где в лучах заката
почивает наш бог. Смелые, идите за мною - выше, ибо среди этих камней я еще
не вижу моего бога. Слабые и усталые, отчаявшиеся в пути, оставайтесь здесь,
в последней долине, обреченные на добровольную смерть и на скитания среди
обнаженных скал.
Кто-то. Смотри, вожатый: это - последняя точка, с которой видна в
тумане покинутая нами земля. Если ты пойдешь выше, (то) взор твой уже не
различит ничего внизу, и ты забудешь о нашей общей родине. Здесь же,
свешиваясь с утеса, я еще различаю чудовищное пятно родного города, и мне
кажется, что ко мне долетают смешанные городские звуки - фабричные гудки, и
грохот мостовых, и вопли пьяного веселья и голодного ужаса.
(Здесь, может быть, некоторые начинают тосковать о покинутой родине.)
Далее следует какое-то странное место, еще неразборчивое в моей душе:
спорят с вождем о том, что плоть должна остаться. Он убеждает их, что плоть
пребывает вовеки, на всякой вышине и во всяком забвении. Он - смельчак,
ослепленный и сильный ("ГЕРОИ", - а эта пьеса - _крушение героя_). Очертя
голову, он зовет всех еще выше. Ему ставят на вид эти опрозрачневшие руки и
лица (рука - второе лицо). Он непреклонен. Ему говорят, что воск лиц -
признак дряхлеющего стремления. Напрасно: он уходит и силою своей пустой
воли уводит за собою всех по извилистому и _бесконечному_ (без отдыха)
отныне пути, - всех, кроме одного юноши, слабого, у которого в глазах есть
еще что-то, кроме усталости. Этот юноша остается ОДИН В ЛЕДЯНЫХ ГОРАХ (его
положение, может быть, - в монологе): его страшные соблазны: те, кого он
считал лучшими, ушли выше его, и он не имел смелости следовать за ними:
отныне они презрели его (его сомнения, не надо ли за ними?). Те простые
люди, с которыми он отдыхал, остались глубоко внизу, в мутном пятне города,
сквозящего перед его очами из провалов и ущелий. Нисхождение к ним было бы
для него бесконечной тоской и проклятием. Он готов погибнуть. НО ПОЕТ в нем
какая-то МЕРА ПУТИ, им пройденного (та мера, которою исполняется человек в
присутствии божества). И, взбегая на утесы, он кличет громко и настойчиво. И
вот на последний его угасающий крик О_Т_В_Е_Т_С_Т_В_У_Е_Т ему Ее низкий
голос.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . *
{* Строка точек в рукописи. - Ред.}
Каков должен быть язык этой пьесы? Стихи или проза? Одностильность в
языке наблюдать! _Поконкретнее_! Покороче монологи, поярче!
Кто Она? Бог или демон? Завтра я присмотрюсь еще. _Спокойнее.
Бестревожней_. Небезвкусно, не нарушить ничего. Дело идет о гораздо более
важном.
<. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .>
Итак: следует сцена переклички двух голосов, еще не нашедших друг
друга. Затем, _очевидно_, он замечает наконец Ее. Их разговор.

Кончается не тем ли, что передовые, спускаясь обратным путем,
отчаявшись, с вождем во главе, снова попадают в долину сцены и насмехаются
("Ого! Дева снежных гор! Подцепил!") над обретшим. Они БЕЗМЕРНО чем-то
гордятся, хвастливы, стали розовыми и упитанными (снежный климат так
повлиял), а он узнал МЕРУ, и потому плоть его в гармонии с духом познавшим,
и движения его умеренны и так гибки! Как он любит свое тело! Как вольно ему
дышать!

-----

Дед (просыпаясь). А я все еще не умер? Все еще не умер. Кто это пляшет
передо мною? Какой юный! Дитя мое, с кем ты водишь хоровод?
Она. С избранником.
Дед. А кто на всех глазеет поодаль?
Она. Сытые (сытенькие) и гордые искатели Диониса Гиперборейского.
Дед. Опускайтесь, стены.

(Стена опускается.)

Прежняя поблекшая комната. Перед дедом танцуют любезно молодой человек
с его внучкою.

Дед. Ну, детки, пока я спал, вы, я вижу, сговорились. Теперь я могу
умереть спокойно.

Умирает! Занавес.

1906