Александр Блок - Критика и публицистика - Последние дни императорской власти -III. Переворот.

Последовательный ход событий с начала революции (23 Февраля) до
отречения Михаила Александровича (3 марта)- в Петербурге, Царском
Селе, Могилеве (Ставке), Москве, по пути следования императорского
поезда из Могилева в Псков и поезда с отрядом генерала Иванова из
Могилева в Царское Село и обратно, и в Пскове.

22 февраля в среду царь выехал из Царского Села в Ставку, в
Могилев. "Этот отъезд, пишет Дубенский, был неожиданный; многие
думали, что государь не оставит императрицу в эти тревожные дни. Вчера
прибывщий из Ялты генерал Спиридович говорил, что слухи идут о
намерении убить Вырубову и даже Александру Федоровну, что ничего не
делается, дабы изменить настроение в царской семье, и эти слова
верны".
Разговоры об ответственном министерстве уже были, Дубенский
предполагает, что произошло нечто, и царь вызвал Алексеева. Царь уехал
с тем, чтобы вернуться I марта.
В четверг, 23 февраля, в Петербурге начались волнения. В равных
частях города народ собирался с криками "хлеба". Появились красные
знамена с революционными надписями. Бастовало от 43 до 5о предприятий,
т.-е. от 78.500 до 87.500 рабочих. За порядком следила еще полиция, но
вызывались уже и воинские наряды.
Протопопов просил Хабалова выпустить воззвание к населению о том,
что хлеба хватит.
Хабалов пригласил пекарей и сказал им, что волнения вызваны не
столько недостатком хлеба; сколько провокацией, последний вывод он
сделал из донесения охранного отделения об аресте рабочей группы.
Запасы города и уполномоченного достигали 500.000 пудов ржаной и
пшеничной муки, чего, при желательном отпуске в 40.000 пудов, хватило
бы дней на 10-12. Хабалов потребовал от Вейса, чтобы он увеличил
отпуск муки. Вейс возражал, что надо быть осторожным, и доложил, что
лично видел достаточные запасы муки в пяти лавках на Сампсониевском
проспекте. Генерал для поручений Перцов, посланный Хабаловым, доложил,
что и в лавках на Гороховой мука есть.
В заседании Государственной Думы из членов правительства
присутствовали Риттих и Рейн. Впервые появился депутат Марков 2-й.
Происходили прения по продовольственному вопросу, председатель огласил
письмо Рейна о снятии им законопроекта об образовании ведомства
государственного здравоохранения. Социал-демократы и трудовики внесли
запрос о расчете рабочих на некоторых заводах.
День в Могилеве прошел спокойно.
В пятницу, 24 февраля, появилось объявление Хабалова: "За последние
дни отпуск муки в пекарни для выпечки хлеба в Петрограде производится
в том же количестве, как и прежде. Недостатка хлеба в продаже не
должно быть. Если же в некоторых лавках хлеба, иным, не хватило, то
потому, что многие, опасаясь недостатка хлеба, покупали его в запас на
сухари. Ржаная мука имеется в Петрограде в достаточном количестве.
Подвоз этой муки идет непрерывно".
По словам Балка, с 11 час. дня все распорядительные функции по
подавлению беспорядков перешли к Хабалову и начальникам районов,
которым подчинялась вся полиция.
К Хабалову явилась депутация от мелких пекарен с жалобами на то,
что из-за объявления, на них валят, будто они прячут муку; у них же
мало муки, и рабочие забраны на военную службу. Хабалов приказал
немедленно переслать их прошение о 1.500 рабочих в отдел главного
управления генерального штаба по отсрочкам.
После этого к Хабалову явилась депутация от общества фабрикантов;
они просили увеличить отпуск, муки для фабрик и дать муку от
интендантства. Окружной интендант на запрос Хабалова сказал, что у
него на довольствии 180.000 нижних чинов но уделил для фабрик до 3.000
п.
В городе бастовало уже от 158.500 до 197.000 рабочих. Толпы народа,
втечение всего дня, усиленно разгонялись полицией, пехотными и
кавалерийскими частями. На мостах стояли заставы, толпа с Выборгской
стороны шла по льду. Беляев посоветовал Хабалову стрелять по
переходящим Неву, но так, чтобы пули ложились впереди них. Хабалов не
отдал такого приказа, считая его бесцельным.
Однако, были отдельные случаи стрельбы. Между прочим, в 3 часа дня
на Знаменскую площадь прорвалась толпа, впереди которой ехало до
полусотни казаков рассыпным строем. 15 конных городовых были прогнаны
визгом, свистом, поленьями, камнями и осколками льда; начался митинг у
памятника Александру III. Среди криков "да здравствует республика",
"долой полицию", раздавалось "ура" по адресу присутствовавших казаков,
которые отвечали народу поклонами.
Родзянко объехал утром город вместе с Риттихом, посетил Голицына и
Беляева, которого просил организовать совещание для передачи
продовольствия городу.
В заседании Государственной Думы, где продолжались прения о
продовольствии, настроение было тревожное. В перерыве происходило
совещание совета старейшин.
Хабалов созвал у себя в квартире совещание, на котором
присутствовали городской голова Лелянов, его товарищ Демкин,
уполномоченный по Петербургу Вейс, градоначальник Балк, командующий
войсками полковник Павленков, начальник охранного отделения Глобачев и
жандармского отделения Клыков, а также, кажется, Протопопов и
Васильев. Обсуждали вопрос о мерах к прекращению беспорядков. Решили,
во-первых, следить за более правильным распределением муки по
пекарням, причем Хабалов предложил Лелянову возложить эту обязанность
на городские попечительства о бедных и на торговые и санитарные
попечительства; во-вторых, решили в ночь на 25-е произвести обыски и
арестовать уже намеченных охранным отделением революционеров, причем
Глобачев указал, что назначено собрание в бывшем помещении рабочей
группы; в-третьих, решили вызвать запасную кавалерийскую часть в
помощь казакам первого Донского полка, которые вяло разгоняли толпу; у
них не оказывалось нагаек; несмотря на то, что 23-го и 24-го было
избито уже 28 полицейских, Хабалов не хотел прибегать к стрельбе.
В 1 час дня Голицын выехал в заседание Совета Министров, как
обыкновенно, по Караванной, и ничего не заметил на улицах. Заседание
было деловое, о беспорядках никто не говорил. В 6 часов вечера
возвратиться на Моховую тем же путем было уже нельзя, и Голицын поехал
кругом.
В экстренном совещании в Мариинском Дворце, при участии
председателей Государственной Думы, Государственного Совета и Совета
Министров, решено передать продовольственное дело городскому
управлению.
Председатель военно-цензурной комиссии генерал Адабаш написал
доклад Беляеву о том, что, по приказанию Хабалова, им сделано
распоряжение не допускать в газеты речей Родичева, Чхеидзе и
Керенского, произнесенных в Государственной Думе 24 февраля. Беляев
положил на доклад резолюцию; "Печатать в газетах речи депутатов
Родичева, Чхеидзе и Керенского завтра нельзя. Но прошу не допускать
белых мест в газетах, а равно и каких-либо заметок по поводу этих
речей".
Дубенский записывал в Ставке: "Тихая жизнь началась здесь. Все
будет по-старому. От Него (от царя) ничего не будет. Могут быть только
случайные, внешние причины, кои заставят что-либо измениться... В
Петрограде были голодные беспорядки, рабочие Патронного завода вышли
на Литейный и двинулись к Невскому, но были разогнаны казаками".
Далее записано, что получены сведения о том, что Алексей, Ольга и
Татьяна болели корью, и что царя беспокоит доставка продовольствия на
фронт: "в некоторых местах продовольствия получено на три дня. К тому
же, подучились заносы у Казатина и продвинуть поезда сейчас
невозможно".
В Царском Селе заболели корью царские дети и Вырубова. Тем не
менее, императрица принимала во дворце послов и посланников.
В субботу, 25 февраля, Хабалов объявил, что, если со вторника, 28
февраля, рабочие не приступят к работам, то все новобранцы досрочных
призывов 1917, 1918 и 1919 годов, пользующиеся отсрочками, будут
призваны в войска; утренние газеты вышли не все, вечерние вовсе не
вышли.
Был убит пристав; ранены полицмейстер и несколько других
полицейских чинов. В жандармов бросали ручные гранаты, петарды и
бутылки. Войска проявляли пассивность, а иногда и нетерпимость в
отношении действий полиции. Бастовало до 240.000 рабочих. В высших
учебных заведениях были сходки и забастовки.
В девятом часу вечера у часовни Гостиного Двора стреляли из
револьвера в кавалерийский отряд, который спешился и открыл огонь по
толпе, при чем оказались убитые и раненые. В этот день военный министр
все еще рекомендовал Хабалову избегать, где можно, открытия огня,
говоря; "Ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда
разойдется толпа, и на Невском будут трупы".
Хабалов и Павленков провели весь день в квартире градоначальника. В
4 часа 40 минут Хабалов послал- в Ставку Наштаверху секретную
шифрованную телеграмму (Љ 2813-486): "Доношу, что 23 и 24 февраля
вследствие недостатка хлеба на многих заводах возникла забастовка. 24
февраля бастовало около 200 тысяч рабочих, которые насильственно
снимали работавших. Движение трамвая рабочими было прекращено. В
середине дня 23 и 24 февраля часть рабочих прорвалась к Невскому,
откуда была разогнана. Насильственные действия выразились разбитием
стекол в нескольких лавках и трамваях. Оружие войсками не
употреблялось, четыре чина полиции получили неопасные поранения.
Сегодня 25 февраля попытки рабочих проникнуть на Невский успешно
парализуются, прорвавшаяся часть разгоняется казаками, утром
полицмейстеру выборгского района сломали руку и нанесли в голову рану
тупым орудием. Около трех часов дня на Знаменской площади убит при
рассеянии толпы пристав Крылов. Толпа рассеяна. В подавлении
беспорядков, кроме петроградского гарнизона, принимают участие пять
эскадронов 9 запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня
лейб-гвардии сводно-казачьего полка из Павловска и вызвано в Петроград
пять эскадронов гвардейского запасного кавалерийского полка. Хабалов".
Протопопов со своей стороны телеграфировал Воейкову: "Внезапно
распространившиеся в Петрограде слухи о предстоящем якобы ограничении
суточного отпуска выпекаемого хлеба взрослым по фунту, малолетним
половинном размере, вызвали усиленную закупку публикой хлеба,
очевидно, в запас, почему части населения хлеба не хватило. На этой
почве двадцать третьего февраля вспыхнула в столице забастовка,
сопровождающаяся уличными беспорядками. Первый день бастовало около 90
тысяч рабочих,-второй-до 160 тысяч, сегодня около 200 тысяч. Уличные
беспорядки выражаются в демонстративных шествиях частью с красными
флагами, разгроме в некоторых пунктах лавок, частичным прекращением
забастовщиками трамвайного движения, столкновениях с полицией. 23
февраля ранены 2 помощника пристава, сегодня утром на Выборгской
стороне толпой снят с лошади и избит полицмейстер полковник Шалфеев, в
виду чего полицией произведено несколько выстрелов в направлении
толпы, откуда последовали ответные выстрелы. Сегодня днем более
серьезные беспорядки происходили около памятника Императору Александру
III, на Знаменской площади, где убит пристав Крылов. Движение носит
неорганизованный стихийный характер, наряду с эксцессами
противоправительственного свойства буйствующие местами приветствуют
войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры
военным начальством. Москве спокойно М. В. Д. Протопопов".
Около 9 часов вечера Хабалов получил напечатанную на юзе и
переданную по прямому проводу в генеральный штаб телеграмму:
"Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в
тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай".
Часов в 10 собрались начальники участков, командиры запасных
частей, которым Хабалов прочел телеграмму и сказал, что должно быть
применено последнее средство: если толпа агрессивна, действовать по
уставу, т.-е., открывать огонь после троекратного сигнала; в остальных
случаях-продолжать действовать кавалерией.
Хабалова царская телеграмма "хватила обухом". Он так расстроился,
что когда вечером к нему позвонил Лелянов, он сказал ему: "Вы выдумали
какой-то незаконный проект, совершенно несогласный с городским
положением, я не могу на это согласиться". Дело в том, что заезжавший
днем Протопопов сообщил, что "город выдумал какой то революционный
проект с продовольствием".
Весь день происходили заседания думских фракций, комиссий, бюро
блока, центрального бюро военно-промышленного комитета.
Вечернее заседание Городской Думы, где рассматривался вопрос о
введении хлебных карточек, по докладу охранного отделения, "вскоре
приняло характер памятных по 1905 году революционных митингов". На
собрании говорили сенатор Иванов, члены Государственной Думы Шингарев
и Керенский, представители рабочих; ждали Родзянко, но он не мог
приехать, будучи занят в Государственной Думе, где разбирался
законопроект о расширении прав городских самоуправлений в области
продовольствия.
В ночь на 26 февраля "было арестовано около 100 членов
революционных организаций, в том числе 5 членов Петроградского
Комитета Российской Социал-демократической Партии". На собрании в
помещении Центрального Военно-Промышленного Комитета "были арестованы
два члена Рабочей Группы, избегнувшие задержания во время ликвидации в
минувшем январе месяце этой преступной группы".
Родзянко был у Голицына и просил его выйти в отставку. Голицын в
ответ указал папку на столе, в которой лежал указ о роспуске Думы, и
просил устроить совещание лидеров фракций, чтобы столковаться.
В 12 часов ночи началось совещание министров в квартире Голицына.
Речь шла о том, что в понедельник в Государственной Думе
предполагается ряд выступлений, которые могут заставить правительство
закрыть Думу. Риттих говорил о том, что Кабинет не может поладить с
Думой, потому что Дума не хочет ладить с ним. Покровский говорил, что
с Думой работать нужно, и ее требования должны быть приняты. Оба
министра, а также Кригер-Войновский, в разных выражениях говорили о
том, что Кабинету придется уйти. Все, кроме Протопопова,
Добровольского и Раева, были против роспуска Думы. Протопопов
рассказывал об уличных событиях и находил, что беспорядки следует
прекратить вооруженной силой. Приглашенный на совещание Хабалов
доложил о событиях дня, о принятых им мерах, о плане охраны города и о
полученной им от царя телеграмме. Беляев, Добровольский и Риттих
высказались, что беспорядкам должна быть противопоставлена сила. Тут
же, по телефону из Городской Думы, узнали, что отдано распоряжение об
аресте Рабочей Группы, причем все удивились, почему Протопопов в такую
минуту не справился с мнением Совета Министров. Вызванные Васильев и
Глобачев объяснили, что полиция застала публичное собрание человек в
50, задержала всех для выяснения личности и арестовала только двух,
уже привлеченных к следствию по 102 статье.
В этом совещании уже поднимался вопрос о введении осадного
положения. Хабалов протестовал на том основании, что, по последнему
положению командующий войсками округа пользовался правами командующего
армией, равными правам командира осажденной крепости. Некоторые из
министров настаивали на введении осадного положения потому что, с
объявлением его, прекращаются все собрания, в том числе и заседания
Государственной Думы, и даже ее комиссий. Покровский возражал, что
это-вопрос спорный.
Решено было просить председателя и членов Думы употребить свой
престиж для успокоения толпы, решено, что Родзянко поедет к Голицыну,
а Покровский и Риттих войдут в переговоры с некоторыми лидерами партий
(называли Милюкова и Савича).
Голицын указал, что в стремлениях на пути к соглашению не следует
забывать того, что некоторые министры должны будут собой пожертвовать;
он намекал на Протопопова. Хабалов произвел на Голицына впечатление
"очень не энергичного и мало сведущего тяжелодума", а доклад его
показался Голицыну "сумбуром". В этот вечер он просил у Хабалова
охраны и впоследствии жаловался на то, что не видел ее, хотя Хабалов
послал роту, которая "закупорила Моховую".
Министры разошлись в 4 часа ночи, решив опять сойтись в воскресенье
в 81/2 часов. Журналов совещаний в эти дни не велось, хотя на всех
совещаниях присутствовал Ладыженский.
Жизнь Ставки текла попрежнему однообразно: в 91/2 часов царь
выходил в штаб, до 121/2 проводил время с Алексеевым, после этого час
продолжался завтрак, потом была прогулка на моторах, в 5 часов пили
чай и приходила петербургская почта, которой царь занимался до обеда в
71/2 часов.
Вероятно, в этот день между 5 и 7 часами, в виду тревожных слухов
от приезжающих из Петербурга ("Астория занята", и т. д.) к царю
"прибегал" Алексеев, Кроме того, царь получил две телеграммы от
Александры Федоровны. В одной говорилось, что в "городе пока
спокойно", а в вечерней уже, что "совсем нехорошо в городе".
После обеда с 81/2 часов царь занимался у себя в кабинете, а в
111/2 пили вечерний чай, и царь с лицами ближайшей свиты уходил к
себе.
Дубенский записал в дневнике 25-го: "Из Петрограда-тревожные
сведения; голодные рабочие требуют хлеба, их разгоняют казаки;
забастовали фабрики и заводы; Государственная Дума заседает очень
шумно; социал-демократы Керенский и Скобелев взывают к ниспровержению
самодержавной власти, а власти нет. Вопрос о продовольствии стоит
очень плохо..., оттого и являются голодные бунты. Плохо очень с
топливом..., поэтому становятся заводы, даже те, которые работают на
оборону. Государь, как будто, встревожен, хотя сегодня по виду был
весел. Эти дни он ходит в казачьей кавказской форме, вечером был у
всенощной и шел туда и обратно без пальто".
В воскресенье, 26 февраля, войска, как обыкновенно, заняли все
посты, положенные по расписанию; Хабалов объявил, что для водворения
порядка войска прибегнут к оружию (все министры накануне согласились
на такое объявление).
В этот день войскам пришлось стрелять в народ в разных местах, и
холостыми, и боевыми патронами.
В донесениях за день отмечено; "промышленные предприятия сего
числа, по случаю праздничного дня, были закрыты". "Во время
беспорядков наблюдалось, как общее явление, крайне вызывающее
отношение буйствовавших скопищ к воинским нарядам, в которые толпа, в
ответ на предложение разойтись, бросала каменьями и комьями сколотого
с улиц льда. При предварительной стрельбе войсками вверх, толпа не
только не рассеивалась, но подобные залпы встречала смехом. Лишь по
применении стрельбы боевыми патронами в гущу толпы оказывалось
возможным рассеивать скопища, участники коих, однако, в большинстве
прятались во дворы ближайших домов и, по прекращении стрельбы, вновь
выходили на улицу".
Вечером, охранное отделение предполагало арестовать собрание,
которое должно было быть в доме Елисеева на Невском "с участием членов
Государственной Думы Керенского и присяжного поверенного Соколова, для
обсуждения вопроса о наилучшем использовании в революционных целях
возникших беспорядков и дальнейшем планомерном руководительстве
таковыми",
Родзянко утром поехал к Риттиху, вытащил его из кровати и повез к
Беляеву. Он видел, как рабочие шли лавой по льду через Неву, так как
на мосты их не пускали.
Родзянко обратился по телефону к Хабалову, который сидел в здании
градоначальства, уже не делая никаких распоряжений о раздаче хлеба;
Родзянко спрашивал его, "зачем кровь", и убеждал, что гранату на
Невском бросил городовой. Хабалов сказал, что войска не могут быть
мишенью и должны отвечать на нападение, но на высочайшую телеграмму не
сослался.
Родзянко звонил также к Беляеву, советуя ему рассредоточивать толпу
при помощи пожарных. Беляев снесся с Хабаловым, который ответил, что
существует распоряжение ни в каком случае не вызывать пожарные части
для прекращения беспорядков, и что обливание водой только возбуждает,
т.-е. приводит к обратному действию.
Родзянко телеграфировал царю: "Положение серьезное. В столице
анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и
топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное
недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск
стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу,
пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить
нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час
ответственность не пала на венценосца".
Копии этой телеграммы были разосланы командующим с просьбою
поддержать перед царем обращение председателя Думы. Ответили Брусилов:
"Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и царем исполнил"-и
Рузский: "Телеграмму получил. Поручение исполнено".
Царь, по рассказу Фредерикса, получив эту телеграмму, или следующую
за ней (от 27 февраля), сказал Фредериксу: "Опять этот толстяк
Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже
отвечать".
Хабалов телеграфировал Наштаверху в Ставку (Љ 2899-3713): "Доношу,
что втечение второй половины 25 февраля толпы рабочих, собиравшиеся на
Знаменской площади и у Казанского Собора, были неоднократно разгоняемы
полицией и воинскими чинами. Около 17 часов у Гостиного Двора
демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги с
надписями долой войну, на предупреждение, что против них будет
применено оружие, из толпы раздалось несколько револьверных выстрелов,
одним из коих был ранен в голову рядовой 9 запасного кавалерийского
полка. Взвод драгун спешился и открыл огонь по толпе, причем убито
трое и ранено десять человек. Толпа мгновенно рассеялась. Около 18
часов в наряд конных жандармов была брошена граната, которой ранен
один жандарм и лошадь. Вечер прошел относительно спокойно. 25 февраля
бастовало двести сорок тысяч рабочих. Мною выпущено объявление,
воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению,
что всякое проявление беспорядка будет подавляться силою оружия.
Сегодня 26 февраля с утра в городе спокойно. Хабалов".
Около 4-х часов дня Хабалову доложили, что четвертая рота запасного
батальона Павловского полка, расквартированная в зданиях конюшенного
ведомства, выбежала с криками на площадь, стреляя в воздух около храма
Воскресения, и при ней находятся только два офицера, рота требовала
увода в казармы остальных и прекращения стрельбы, а сама стреляла по
взводу конно-полицейской стражи.
Хабалов приказал командиру батальона и полковому священнику принять
меры к увещанию, устыдить роту, привести ее к присяге на верность и
водворить в казармы, отобрав оружие. После увещаний батальонного
командира, солдаты действительно помаленьку сдали винтовки, но 21
человека с винтовками не досчитались.
Беляев потребовал немедленно военно-полевого суда, но прокурор
военно-окружного суда Мендель посоветовал Хабалову сначала произвести
дознание. Хабалов приказал, чтобы сам батальон выдал зачинщиков и
назначил следственную комиссию из пяти членов с генералом Хлебниковым
во главе. Батальонное начальство выдало 19 главных виновников, которых
и препроводили в крепость, как подлежащих суду, так как комендант
крепости Николаев сообщил, что арестных помещений для всей роты (1500
человек) у него нет.
Среди этого "котла" событий, по выражению Хабалова, он несколько
раз доносил в Ставку, что беспорядки продолжаются и приказаний его
величества он выполнить не может. Ночью стали поступать тревожные
сведения о восстаниях в других войсковых частях, но они пока не
оправдывались.
Протопопов телеграфировал Воейкову: "Сегодня порядок в городе не
нарушался до четырех часов дня, когда на Невском проспекте стала
накапливаться толпа, неподчинявшаяся требованию разойтись. Ввиду сего
возле Городской Думы войсками были произведены три залпа холостыми
патронами, после чего образовавшееся там сборище рассеялось.
Одновременно значительные скопища образовались на Литовской улице,
Знаменской площади, также на пересечениях Невского Владимирским
проспектом и Садовой улицей, причем во всех этих пунктах толпа вела
себя вызывающе, бросая в войска каменьями, комьями сколотого на улицах
льда. Поэтому, когда стрельба вверх не оказала воздействия на толпу,
вызвав лишь насмешки над войсками, последние вынуждены были для
прекращения буйства прибегнуть к стрельбе боевыми патронами по толпе,
в результате чего оказались убитые, раненые, большую часть коих толпа,
рассеиваясь, уносила с собой. Начале пятого часа Невский был очищен,
но отдельные участники беспорядков, укрываясь за угловыми домами,
продолжали обстреливать воинские разъезды. Войска действовали
ревностно, исключение составляет самостоятельный выход четвертой
эвакуированной роты Павловского полка. Охранным отделением арестованы
запрещенном собрании 3о посторонних лиц в помещении Группы
Центрального Военного Комитета и 136 человек партийных деятелей, а
также революционный руководящий коллектив из пяти лиц. Моему
соглашению командующим войсками контроль распределением выпечкою хлеба
также учетом использования муки возлагается на заведующего
продовольствием Империи Ковалевского. Надеюсь будет польза. Поступили
сведения, что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к
работам. Москве спокойно. М. В. Протопопов".
Эта телеграмма была послана 27 февраля в 4 часа 20 минут утра.
Вечером на частном совещании у Голицына, были приняты две меры:
перерыв заседаний Государственной Думы и введение осадного положения в
Петербурге (форма последнего распоряжения не обсуждалась).
Родзянко вечером нашел у себя в квартире следующий указ, уже
отпечатанный: "На основании статьи 99 Основных Государственных
Законов, повелеваем: занятия Государственной Думы прервать с 26-го
февраля сего года и назначить срок их возобновления не позднее апреля
1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств.
Правительствующий Сенат не оставит к исполнению сего учинить
надлежащее распоряжение". Таким же указом были прерваны и занятия
Государственного Совета.
Александра Федоровна заканчивала свою телеграмму, посланную царю в
11 часов 5о минут дня, словами: "Очень беспокоюсь относительно
города".
В Могилеве свита была в тревоге, за завтраком было мало
приглашенных, и царь, всегда любезный, видимо, сдерживался и мало
говорил. Воейков, однако, спокойно дал коменданту императорского
поезда, полковнику Герарди, отпуск на несколько дней в Царское Село.
Дубенский записал в своем дневнике 26 февраля: "Волнения в Петрограде
очень большие, бастуют двести тысяч рабочих, не ходят трамваи; убит
пристав на Знаменской площади. Собралось экстренное заседание в
Мариинском дворце... Государственная Дума волнуется, требуя передачи
продовольственного дела во всей России городскому самоуправлению и
земству. Князь Голицын и все министры согласны. Таким образом, вся
Россия узнает, что голодный народ будет накормлен распоряжением не
царской власти, не царского правительства, а общественными
организациями, т.-е., правительство совершенно расписалось в своем
бессилии. Как не может понять государь, что он должен проявить свою
волю, свою власть?... Какая это поддержка нашим врагам-Вильгельму-
беспорядки в Петрограде! Какая радость теперь в Берлине! А при
государе все то же, многие понимают ужас положения, но не "тревожат"
царя".
В понедельник 27 февраля утром Родзянко послал царю телеграмму:
"Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет
уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и
династии".
Часов в 7 утра командир запасного батальона Волынского полка
передал Хабалову по телефону, что учебная команда отказалась выходить,
а начальник ее или убит, или сам застрелился перед фронтом.
Хабалов, предписав обезоружить и вернуть команду в казармы, сообщил
об этом Беляеву и поехал в дом градоначальства. Втечение двух часов,
полковник Московского полка Михайличенко заменял полковника
Павленкова. больного грудной жабой. В это утро, в канцелярию
градоначальника являлся капитан броневой роты, который предлагал
Хабалову составить 1-2 автомобиля из нескольких, находящихся в починке
на Путиловском заводе. Хабалов послал его к заведующему броневиками
генералу Секретеву и велел прислать автомобиль, если найдутся надежные
офицеры, которых можно туда посадить.
Поступили донесения, что Волынцы не сдают винтовок, к ним
присоединяется рота Преображенского полка и часть Литовцев, и эта
вооруженная толпа, соединившись с рабочими, идет по Кирочной,
разгромила казармы жандармского дивизиона и громит помещение школы
прапорщиков инженерных войск.
Хабалов сформировал отряд из 6 рот, 15 пулеметов и 11/2 эскадронов,
всего около 1000 человек, и отправил его против восставших под
начальством георгиевского кавалера полковника Кутепова с требованием,
чтобы они сложили оружие; в противном случае, было предложено принять
решительные меры.
Отряд двинут, а результатов нет: если он действует, он должен уже
гнать толпу в угол за Таврический сад, к Неве. "А тут-ни да, ни нет",
говорит Хабалов.
Казачьи разъезды донесли, что Кутепов не может продвинуться по
Кирочной и Спасской и требует подкреплений.
Бранд-майор Литвинов донес по телефону, что толпа не дает пожарным
тушить здание Окружного Суда. Около, полудня из Московского полка
донесли, что четвертая рота, запиравшая пулеметами Литейный мост с
Выборгской стороны, подавлена, остальные роты стоят во дворе казарм,
из офицеров - кто убит, а кто - ранен, и огромные толпы запружают
Сампсониевский проспект.
Запасных войск у Хабалова не было, а наряду с донесениями поступали
требования охраны от Голицына, с телефонной станции, из Литовского
замка, из Мариинского дворца. Заезжал Протопопов и приставал к
Хабалову с разными предложениями, по обыкновению, ни на чем реальном
не основанными.
Часа в 2-3 Хабалов был у Голицына. Последний был уже оповещен с
утра Беляевым, который в это утро приказал начальнику Генерального
Штаба генералу Занкевичу доложить, что нужно для объявления осадного
положения, и, получив ответ, что для этого требуется высочайшее
повеление, сказал: "Считайте, что оно уже последовало". Беляев
предлагал Голицыну сейчас же обсудить дальнейшие меры, но прошло
довольно много времени, как приехал Хабалов, министры были в сборе; он
произвел на всех тяжелое впечатление: "руки трясутся, равновесие,
необходимое для управления в такую серьезную минуту, он утратил,-
говорит Беляев.
В сущности, министры только знакомились с событиями, взглядов же
никаких не высказывали. Все были особенно нервны. Докладывали Хабалов
и кое-что Протопопов. Около 4-5 часов решили сойтись в Мариинском
дворце.
Когда определилось что пока только Выборгская и Литейная части
захвачены восстанием, Хабалов решил стянуть возможный резерв на
Дворцовой площади, под начальством полковника Преображенского полка
князя Аргутинского- Долгорукова.
Часть предполагалось послать в подкрепление Кутепову, а другую
часть-на Петербургскую сторону. Хабалов, опасаясь за Пороховые заводы,
хотел оттеснить восставших к северу, к морю.
Выяснилось, что резерв собрать трудно, некоторые части можно только
удерживать от присоединения к восставшим, а у других нет патронов; не
найдя патронов в городе, Хабалов просил по телефону прислать из
Кронштадта, но комендант ответил, что сам опасается за крепость.
Хабалов не знал, что и в окрестностях города вспыхнуло восстание:
часов около 3-х дня царскосельский гарнизон грабил трактирные
заведения, встречая маршевые эскадроны, подошедшие из Новгородской
губернии, с корзинами явств и питей. Впрочем, сводный гвардейский полк
нес службу и продолжал охранять Александровский дворец.
Голицын поручил Беляеву съездить в градоначальство. Тут были все
"неопытные полковники", и Беляев, который, по словам Балка, был
"вдумчив, спокоен и говорил мало", позвал всех на совещание и увидел
"полное отсутствие идеи и недостаточность инициативы в распоряжениях".
Настроение офицеров, в частности, Измайловского полка, было
"ненадежное", они находили нужным вступить в переговоры с Родзянко, о
чем Хабалов доложил Беляеву, которому вовсе не был подчинен, но
которого в растерянности своей стал слушаться. В ответ на это, военный
министр рассердился и приказал находившемуся тут же генералу Занкевичу
вступить в командованье всеми гвардейскими запасными частями (это было
около 7 часов вечера). Хабалов понял это так, что он устранен. Между
тем, Занкевич был дан ему в помощь и устранял собою только Чебыкина,
Павленкова и Михайличенко, так же, как Иванов впоследствии не сменил
Хабалова, а был поставлен над ним.
Приехавший в градоначальство великий князь Кирилл Владимирович
рекомендовал Беляеву принять энергичные меры и, прежде всего, сменить
Протопопова; выражал неудовольствие, что ему не сообщают о событиях и
спрашивал, что ему делать с гвардейским экипажем, на что Хабалов
доложил, что гвардейский экипаж ему не подчинен. Кирилл Владимирович
прислал к вечеру две "наиболее надежные" роты учебной команды
Гвардейского Экипажа.
Приехав в Мариинский дворец, где все члены Совета Министров "ходили
растерянные, ожидая ареста", Беляев доложил о Занкевиче; а затем
попросил Голицына поговорить с ним наедине о замене Протопопова; так
как сменять министра никто, кроме императора, не имел права, решили
предложить Протопопову сказаться больным; Беляев предложил заменить
его главным военным прокурором Макаренко, но предложение это было
отвергнуто, и генерал Тяжельников, по приказанию Беляева, отпечатал
приказ Голицына: "вследствие болезни министра внутренних дел
действительного статского советника Протопопова, во временное
исполнение его должности вступит его товарищ по принадлежности". Тогда
же, по приказанию Беляева, было напечатано "объявление Командующего
Войсками Петроградского Военного Округа" за подписью Хабалова: "По
Высочайшему повелению город Петроград с 27 сего февраля объявляется на
осадном положении". Объявление было напечатано в количестве около
1.000 экземпляров, подлинник был написан карандашом. Печаталось оно в
Адмиралтействе, так как типография градоначальства уже не была в
распоряжении старого правительства, о чем доложил Балк.
Голицын рассказывает, что он получил от Беляева письмо,
начинавшееся словами: "Имею честь сообщить Вашему Сиятельству, что по
Высочайшему Повелению введено осадное положение", но письмо это он
потерял.
Голицын обратился к Протопопову и просил его оффициально заявить,
что он болен и уходит. Протопопов встал, сконфуженно произнес: "Ну,
что же, я подчиняюсь", и ушел, говоря: "Мне теперь остается только
застрелиться". Белецкий рассказывает, что, когда, перед этим стало
известно; что Щегловитов, арестованный на кухне и прикрытый солдатской
шинелью, увезен в Думу, Протопопов так растерялся, что требовал
моментально "схватить Родзянко".
В 6 часов вечера Лодыженский передал в экспедицию канцелярии Совета
Министров составленную Покровским и Барком и подписанную Голицыным
телеграмму, в которой говорилось, между прочим:
"Совет Министров... дерзает представить Вашему Величеству о
безотложной необходимости принятия следующих... мер... с объявлением
столицы на осадном положении, каковое распоряжение уже сделано Военным
Министром по уполномочию Совета Министров собственною властью. Совет
Министров всеподданнейше ходатайствует о поставлении во главе
оставшихся верными войск одного из военачальников действующих армий с
популярным для населения именем"...
Далее указывается, что Совет Министров не может справиться с
создавшимся положением, предлагает себя распустить, назначить
председателем Совета Министров лицо, пользующееся общим доверием, и
составить ответственное министерство.
Царь ответил того же числа князю Голицыну: "О главном начальнике
для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием
немедленно прибыть в столицу. Тоже и относительно войск. Лично Вам
предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению.
Относительно перемены в личном составе при данных обстоятельствах
считаю их недопустимыми.
Николай".

После 8-ми часов вечера Голицын, Родзянко, великий князь Михаил
Александрович, Крыжановский и Беляев обсуждали в кабинете председателя
Совета Министров текст телеграммы., которую Михаил Александрович хотел
послать царю, после чего великий князь и Беляев поехали в дом военного
министра, чтобы передать эту телеграмму начальнику штаба верховного
главнокомандующего. Михаил Александрович сообщил о "серьезности
положения", о необходимости назначить председателя Совета Министров,
который сам подобрал бы себе кабинет; он спрашивал, не уполномочит ли
его царь сейчас же об этом объявить, называя со своей стороны князя Г.
Е. Львова, и предлагал принять на себя регентство.
Через полчаса или через час Алексеев передал ответ, что его
величество благодарит за внимание, выедет завтра и сам примет решение.
В этот день Беляев послал в Ставку Наштаверху следующие четыре
телеграммы.
13 час. 15 мин. Љ 196. Указывается, что начавшиеся с утра в
некоторых частях волнения подавляются. Выражается уверенность "в
скором наступлении спокойствия".
19 час. 22 мин. Љ 197 (копия Главкосеву). Указывается на
"серьезность положения"; просьба прислать на помощь "действительно
надежные части".
19 час. 33 мин. Љ 198. "Совет Министров признал необходимым
объявить Петроград на осадном положении. В виду проявленной генералом
Хабаловым растерянности назначил на помощь ему генерала Занкевича, так
как генерал Чебыкин отсутствует",
23 час. 53 мин. Љ 199. Говорится, что из Царского Села вызваны
небольшие части запасных полков, батарея из Петрограда грузить в поезд
на Петроград отказалась, батарея училищ не имеет снарядов.
Около полуночи Беляев приказал своему секретарю позвонить в
Мариинский дворец и вызвать по телефону Кригер-Войновского. Секретарь
услышал в телефон неясный разговор нескольких голосов, увещания
соблюдать тишину и предупреждение, что у телефона военный министр.
Вслед за тем, к телефону подошел кто то, назвавший себя министром
путей сообщения, но по голосу непохожий на Кригер-Вой-новского.
Секретарь предупредил об этом Беляева и передал ему трубку. Военный
министр молча слушал у телефона минут 5, услышал слова: "...эту пачку
уже пересмотрел, возьми вот те бумаги", повесил трубку и запретил всем
сношения по телефону с Мариинским Дворцом.
Около 2 часов ночи секретарь Беляева был вызван по телефону из
Мариинского Дворца помощником управляющего делами Совета Министров
Путиловым, который объяснил, что, действительно, в помещении
канцелярии Совета Министров "хозяйничают посторонние лица", важнейшие
бумаги удалось унести, а министры путей сообщения и иностранных дел
скрываются в другой части дворца. Путилов просил освободить их, но
секретарь военного министра объяснил, что в их распоряжении нет войск.
Между тем, у генерала Занкевича, которому Беляев передал
командованье, были в распоряжении уже немногие части, и то
колеблющиеся и тающие с часу на час.
Вопрос об атаке стоял безнадежно, можно было думать только об
обороне отряда на Дворцовой площади.
Генерал Занкевич, надев мундир Лейб-Гвардии Павловского полка,
выехал к солдатам, и поговорив с ними, вынес убеждение, что на них
рассчитывать нельзя. Удержаться на площади было невозможно; Занкевич
считал, что верным слугам царя надо умереть в Зимнем Дворце; около 9
часов вечера войска были переведены в Адмиралтейство, а около 11
часов- во Дворец, при этом оказалось, что матросы и часть пехоты уже
разошлись; осталось всего на всего 1500-2000 человек.
Около часу ночи во Дворце получили известие о назначении генерала
Иванова. Управляющий дворцом генерал Комаров просил Хабалова не
занимать дворца; Занкевич спорил, и вопрос остался бы открытым, если
бы заехавший в ту минуту с Беляевым великий князь Михаил
Александрович, которому не удавалось уехать в Гатчину, не согласился с
Комаровым. На совещании великий князь, Хабалов и Занкевич наметили
Петропавловскую крепость, но помощник коменданта барон Сталь,
вызванный к телефону, сообщил, что на Троицкой площади стоят броневые
автомобили и орудия, а на Троицком мосту- баррикады. Хабалов предложил
пробиваться, но Занкевич указал на колебания офицеров Измайловского
полка; тогда, на рассвете, решили перейти опять в Адмиралтейство.
Листки с объявлением осадного положения были напечатаны, но
расклеить их по городу не удалось: у Балка не было ни клею, ни кистей.
По приказу Хабалова, отданному вялым тоном, два околодочных развесили
несколько листков на решетке Александровского сада. Утром эти листки
валялись на Адмиралтейской площади перед градоначальством.
Третье объявление, переданное Беляевым для распубликования-о
запрещении жителям столицы выходить на улицу после 9 часов вечера-
Хабалов счел окончательно бесцельным и оставил его без исполнения.
Императрица в этот день телеграфировала царю трижды: "11 часов 12
минут дня; "Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что
присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было.
Алис"; в 1 ч. 3 минуты: "Уступки необходимы. Стачки продолжаются.
Много войск перешло на сторону революции. Алис", в 9 часов 5о минут
вечера: "Лили провела у нас день и ночь-не было ни колясок, ни
моторов. Окружный Суд горит. Алис".
Дубенский записывал 27 февраля: "Из Петрограда вести не лучше.
Была, говорят, сильная стрельба у Казанского собора, много убитых со
стороны полиции и среди народа. Говорят, по городу ходят броневые
автомобили. Слухи стали столь тревожны, что решено завтра 28-го отбыть
в Петроград... Помощник начальника штаба Трегубов передал мне, что на
его вопрос, что делается в Петрограде, Алексеев ответил: "Петроград в
восстании". Трегубов дополнил, что была стрельба по улицам, стреляли
пулеметы. Первое, что надо сделать,-это убить Протопопова, он ничего
не делает, шарлатан. Перед обедом я с Федоровым был в вагоне у
генерал-адъютанта Иванова. Долго беседовали на тему петроградских
событий и стали убеждать его сказать государю, что необходимо послать
в Петроград несколько хороших полков, внушить действовать решительно,
и дело можно еще потушить. Иванов начал говорить, что он не вправе
сказать государю, что надо вызвать хорошие полки, например, 23-ю
дивизию и т. д., но в конце концов согласился и обещал говорить с
царем. Перед обедом Алексеев приходил к государю в кабинет докладывать
срочное сообщение из Петрограда о том, что некоторые части, кажется,
Лейб-Гвардии Павловский полк, отказались действовать против толпы. На
вопрос графа Фредерикса Алексееву,-что нового из Петрограда, начальник
штаба ответил: "Плохие вести, есть новое явление", намекал на войска.
За обедом, который прошел тихо, и государь был молчалив, Иванов все
таки успел сказать государю о войсках".
"После обеда государь позвал к себе Иванова в кабинет и около 9
часов стало известно, что Иванов экстренным поездом едет в Петроград.
Нарышкин мне сказал, что павловцев окружили преображенцы и, кажется,
стало тише. Все настроение ставки сразу изменилось. Все говорят,
волнуются, спрашивают: что нового из Петрограда".
"В вечерних телеграммах стало известно, что именным высочайшим
указом распущены Дума и Государственный Совет, но это уже поздно, уже
определилось временное правительство, заседающее в Думе, под охраной
войск, перешедших на сторону революционеров. Войск верных государю
осталось меньше, чем против него. Гвардейский Литовский полк убил
командира. Преображенцы убили батальонного командира Богдановича.
Председатель Государственной Думы прислал в Ставку государю
телеграмму, в которой просил его прибыть немедленно в Царское Село,
спасать Россию. Все эти страшные сведения идут из Петрограда от графа
Бенкендорфа полковнику Ратькову. Про министра внутренних дел граф
Фредерике выразился по-французски так: "А о министре внутренних дел
нет слухов, как будто он мертвый". Граф Фредерике держит себя
спокойно, хорошо, и говорит: "Не надо волноваться".
"После вечернего чая, в 12 часов ночи, государь простился со всеми
и ушел к себе. Вслед за ним к нему пошел Фредерикс и Воейков, пробыли
у царя недолго и вышли, причем Воейков объявил, что отъезд в Царское
Село его величества назначен безотлагательно в эту ночь. Все стали
собираться и уже к 2 часам ночи были в поезде. Государь любезен,
ласков, тих и, видимо, волнуется, хотя, как всегда, все скрывает. Всю
ночь шли у нас с Цабелем, Штакельбергом и Сусловым такие разговоры.
Свитский поезд отошел в Царское в 4 часа ночи... Назначен Иванов
диктатором".
В Ставке до сего дня полагали, что происходит "голодный бунт", в
революцию не верили и к слухам относились пассивно, чему способствовал
крайний "фатализм" царя, как выражается генерал Ду-бенский. Алексеев
умолял царя в эти дни пойти на уступки, но из этого вышло только то,
что уехали немного раньше, чем предполагали.
Во всяком случае, настроение Ставки резко изменилось к вечеру 27
февраля. Воейков, который балаганил, устраивал свою квартиру и до 5
часов дня "прибивал шторки и привешивал картинки", вдруг понял
трагичность положения и "стал ходить красный, тараща глаза". Генерал
Иванов, придя к обеду, узнал от Алексеева, что он назначен в Петербург
главнокомандующим "для водворения полного порядка в столице и ее
окрестностях", причем "командующий войсками округа переходит в его
подчинение" (на бланке Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего,
управление Дежурного генерала, Љ 3716, подписали генерал Алексеев и
дежурный генерал Кондзеровский). Назначение это последовало вследствие
указания бывшего Председателя
Совета Министров князя Голицына на необходимость командировать в
столицу пользующегося популярностью в войсках боевого генерала.
Иванов, слывший за "поклонника мягких действий", за обедом
рассказал царю, как ему удалось успокоить волнения в Харбине при
помощи двух полков без одного выстрела. После обеда царь сказал
Иванову: "Я вас назначаю главнокомандующим петроградским округом, там
в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют, отправляйтесь".
Иванов доложил, что он уже год стоит в стороне от армии, но полагает,
что "далеко не все части останутся верны в случае народного волнения,
и что потому лучше не вводить войска в город, пока положение не
выяснится, чтобы избежать "междоусобицы и кровопролития".
Царь ответил: "Да, конечно".
После этого разговора, Иванов просидел в Штабе часа два, частью-с
Алексеевым, которого вызывал царь, а потом-по прямому проводу-
Родзянко. Алексеев сказал ему, что с северного фронта и с западного
посылаются по два полка, но еще сомневаются, какие посылать;
посоветовал отправиться с батальоном и ротой сводного полка и показал
телеграмму от Родзянки и телеграмму об объявлении осадного положения.
Иванов знал, что распущена Дума, введено осадное положение, не
хватает продовольствия и многие заводы не работают на оборону из-за
недостатка топлива. Решив утром пойти к царю, а около полудня ехать,
он пошел спать.
В это время Воейкова вызвал по телеграфу из Царского
Бенкендорф и спрашивал, не желает ли его величество, чтобы
Императрица с детьми выехала навстречу; царь поручил передать, чтобы
ни в каком случае не выезжали, и что он сам приедет в Царское.
Воейков, по совету Бенкендорфа, вызвал Беляева, который дал ему
"хаотический ответ", что "идет военный мятеж и нельзя определить,
какая часть восстала и какая нет". Воейков считал, что должен иметь
все эти сведения от Протопопова, но не получал их. В 8 час. 15 минут
он дослал Протопопову следующую шифрованную телеграмму (Љ 35); "Его
Величество изволит отбыть из Ставки через Оршу- Лихославль-Тосно
вторник 28 февраля 2 часа 30 мин. дня и прибыть Царское Село среду 1
марта 3 час. 3о мин. дня".
Дубенский рассказывает в своей дневнике (от 3 марта) что "27
февраля вечером было экстренное заседание под председательством
государя, Алексеева, Фредерикса и Воейкова. Алексеев, ввиду полученных
известий из Петрограда, умолял государя согласиться на требование
Родзянко дать конституцию, Фредерикс молчал, а Воейков настоял на
непринятии этого предложения и убеждал государя немедленно выехать в
Царское. Село".
Около 2 часов ночи адъютант разбудил Иванова и сообщил, что царь
сейчас уезжает. Царь принял Иванова около 3 часов ночи. Иванов доложил
о продовольствии и просил содействия, памятуя сентябрь 1914 года,
когда жалобы его на отсутствие снарядов вызвали неудовольствие даже в
Ставке. Несмотря на то, что Иванов просил полномочий относительно
только 4 министров (внутренних дел, земледелия, промышленности и путей
сообщения), царь сказал: "Пожалуйста, передайте генералу Алексееву,
чтобы он телеграфировал председателю Совета Министров, чтобы все
требования генерала Иванова всеми министрами исполнялись
беспрекословно". (Однако, полномочия эти Иванов считал впоследствии
отпавшими, так как от Алексеева он не получил подтверждения подобного
приказа царя).-"До свиданья, сказал царь, вероятно, в Царском Селе
увидимся". "Ваше величество, сказал Иванов, позвольте напомнить
относительно реформ". "Да, да, ответил царь, мне только что напоминал
об этом генерал Алексеев".
При этом, царь произнес слова "ответственное министерство" и
"министерство доверия", так что Иванов считал дело решенным и
конфиденциально говорил об этом своему адъютанту, полковнику Крин-
скому и Ладыженскому (начальнику канцелярии по гражданскому управлению
Штаба Верховного Главнокомандующего). Иванов решил, что высадится
утром I марта в Царском. Он послал коменданту Царского Села две
телеграммы, одна из которых (Љ 4) гласила: "Прошу вас сделать
распоряжение о подготовке помещения для расквартирования в городе
Царское Село и его окрестностях, 13 батальонов, 16 эскадронов и 4
батарей. О последовавшем распоряжении прошу меня уведомить завтра 1
марта на станции Царское Село".
Эшелон Георгиевского батальона, полурота Железнодорожного полка и
рота Собственного Его Величества полка были отправлены из Могилева
около 11 часов утра. Вагон Иванова, выехавший несколько позже, был
прицеплен к эшелону в Орше.
С северного фронта утром 28 были отправлены 3 эшелона 67-го
пехотного Тарутинского полка; предполагалось отправить 68 Бородинский
полк и кавалерию.
С западного фронта предполагалось отправить два кавалерийских полка
2-й дивизии, два пехотных и пулеметную команду Кольта.
Иванов передал Алексееву следующий документ (на бланке генерал-
адъютанта Иванова): 28 февраля 1917 года Љ 1. "Начальнику Штаба
Верховного Главнокомандующего. При представлении моем сего числа около
3 часов утра Государю Императору, Его Императорскому Величеству было
благоугодно повелеть доложить Вам; для поставления в известность
председателя совета министров, следующее повеление Его Императорского
Величества.
"Все министры должны исполнять все требования главнокомандующего
петроградским военным округом генерал-адъютанта Иванова
беспрекословно" Генерал-адъютант Иванов.
Права генерала Иванова определялись следующим документом от 28
февраля (на бланке Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, Љ
507).
"На основании 12 статьи Правил о местностях, объявленных на военном
положении, мною предоставляется Вашему Высокопревосходительству
принадлежащее мне на основании 29 ст. Положения о полевом управлении
войск право предания гражданских лиц военно-полевому суду по всем
делам, направляемым в военный суд, по коим еще не состоялось предания
обвиняемых суду. Распоряжения Вашего Высокопревосходительства о
суждении гражданских лиц в военно-полевом суде могут быть делаемы, как
по отношению к отдельным делам, так и по отношению к целым категориям
дел, с предварительным, в последнем случае, объявлением о сем во
всеобщее сведение. Подписали: Генерал-адъютант Алексеев. Генерал-
лейтенант Кондзеровский".
Командир Георгиевского батальона, генерал Пожарский, собрав 27
февраля своих офицеров, объявил им, что в Петербурге приказания
стрелять в народ он не даст, хотя бы этого потребовал генерал Иванов.
В то время, как в Могилеве происходили сборы, и литерные (свитский
и императорский) поезда в 4 и в 5 часов утра двинулись по направлению
Смоленск-Вязьма.-Ржев-Лихославль,-генералы Хабалов, Занкевич и Беляев
(расставшийся с великим князем Михаилом Александровичем после 2 часов
ночи) с кучкой верных им офицеров и солдат перешли из Зимнего Дворца в
здание Адмиралтейства, заняли фасады, обращенные к Невскому,
артиллерию поставили на дворе, во втором этаже разместили пехоту, а на
углах, подходящих для обстрела, расставили пулеметы. Снарядов у них
было мало, патронов не было вовсе, а есть было нечего; с большим
трудом достали немного хлеба для солдат. У казачьей сотни,
расквартированной в казармах Конного полка, лошади были непоены и
некормлены. По Адмиралтейству постреливали, но оттуда не отвечали. Тут
и происходил ночной разговор с Ивановым по прямому проводу. Ночью от
Хабалова ответили, что он не знает, где переговорить с Ивановым, и не
может выйти на улицу без риска быть арестованным.
Иванов вызвал его к прямому проводу к 8 часам утра, и они
обменялись следующим: Иванов передал десять вопросных пунктов
(записаны на трех желтых листочках).
"1) Какие части в порядке и какие безобразят? 2) Какие вокзалы
охраняются? 3) В каких частях города поддерживается порядок? 4) Какие
власти правят этими частями города? 5) Все ли министерства правильно
функционируют? 6) Какие полицейские власти находятся в данное время в
вашем распоряжении? 7) Какие технические и хозяйственные учреждения
военного ведомства ныне в вашем распоряжении? 8) Какое количество
продовольствия в вашем распоряжении? 9) Много ли оружия, артиллерии и
боевых припасов попало в руки бунтующих? 10) Какие военные власти и
штабы в вашем распоряжении?-Я сейчас иду к генералу Алексееву и приду
через полчаса".
Хабалов ответил телеграммой по пунктам:
"1) Моем распоряжении здание главного Адмиралтейства, четыре
гвардейских роты, пять эскадронов и сотен, и две батареи, прочие
войска перешли на сторону революционеров, или остаются по соглашению с
ними нейтральными. Отдельные солдаты и шайки бродят по городу, стреляя
прохожих, обезоруживая офицеров, 2) Все вокзалы во власти
революционеров, строго ими охраняются. 3) Весь город во власти
революционеров, телефон не действует, связи с частями города нет.
4) Ответить не могу. 5) Министры арестованы революционерами. 6) Не
находятся вовсе. 7) Не имею. 8) Продовольствия в моем распоряжении
нет, в городе к 25 февраля было 5.6оо.ооо пудов запаса муки. 9) Все
артиллерийские заведения во власти революционеров. 10) Моем
распоряжении лично начальник штаба округа; с прочими окружными
управлениями связи не имею".
Эту телеграмму Хабалов подтвердил в последовавшем разговоре с
Ивановым.
В то же утро, генералы Тяжельников и Михайличенко, сидя в
Адмиралтействе, с удивлением слушали, как Беляев в соседней комнате
диктовал телеграмму, которая начиналась словами очень умеренными:
"Положение по прежнему продолжает оставаться тревожным". Далее
сообщалось, однако, что "мятежники" овладели во всех частях города
учреждениями, войска переходят на их сторону, или становятся
нейтральными, на улицах идет пальба, движение прекращено, офицеров
разоружают и скорейшее прибытие войск крайне желательно (послана в 11
час. 32 мин. в Ставку Наштаверху, копия- Орша, вслед Дворцовому
Коменданту, Љ 201).
Около полудня, 28 февраля, в Адмиралтейство явился адъютант
морского министра, который потребовал очистки здания, так как, в
противном случае, восставшие угрожали открыть по нему артиллерийский
огонь из Петропавловской крепости. На совещании было решено, что
дальнейшее сопротивление бесполезно. Артиллерия отправилась обратно в
Стрельну, оставив замки от орудий; пулеметы и ружья спрятали в здании,
и вся пехота была распущена без оружия. Хабалов был арестован
солдатами, осматривавшими здание Адмиралтейства, в тот же день, около
4 часов. Беляев прошел в Генеральный Штаб, откуда в 2 часа 20 минут
послал следующую секретную телеграмму Наштаверху (Љ 9157):
"Около 12 часов дня 28 февраля остатки оставшихся еще верными
частей в числе 4 рот, 1 сотни, 2 батарей и пулеметной роты, по
требованию Морского Министра, были выведены из Адмиралтейства, чтобы
не подвергнуть разгрому здание. Перевод этих войск в другое место не
признал соответственным, ввиду не полной их надежности. Части
разведены по казармам, при чем во избежание отнятия оружия замки
орудий сданы Морскому Министерству".
После 3-х часов Беляев прошел в дом военного министра на Мойку, где
и ночевал.
Иванов выехал из Могилева около 1 часу дня. Ему в догонку была
послана копия телеграммы Наштаверха на имя начальника военно-походной
канцелярии (Љ 1820): "Всеподданнейше доношу: военный министр сообщает,
что около 12 часов 28 сего февраля остатки оставшихся еще верными
частей в числе 4 рот, 1 сотни, 2 батарей и пулеметной роты по
требованию морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не
подвергнуть разгрому здание. Перевод всех этих войск в другое место не
признал соответственным, в виду неполной их надежности. Части
разведены по казармам, при чем, во избежание отнятия оружия, по пути
следования, ружья и пулеметы, а также замки орудий сданы морскому
министерству".
После отъезда Иванова в Ставке была получена следующая телеграмма
и. о. начальника морского генерального штаба адмирала Капниста на имя
адмирала Русина (Љ 2704):
"Положение к вечеру таково: мятежные войска овладели Выборгской
стороной, всей частью города от Литейного до Смольного и оттуда по
Суворовскому и Спасской. Сейчас сообщают о стрельбе на Петроградской
стороне. Сеньорен-Конвент Государственной Думы, по просьбе делегатов
от мятежников, избрал комитет для водворения порядка в столице и для
сношения с учреждениями и лицами. Сомнительно, однако, чтобы бушующую
толпу можно было бы успокоить. Войска переходят легко на сторону
мятежников. На улицах офицеров обезоруживают. Автомобили толпа
отбирает. У нас отобрано три автомобиля, в том числе Вашего
Превосходительства, который вооруженные солдаты заставили выехать со
двора моей квартиры, держат с Хижняком, которого заставили править
машиной. Командование принял Беляев, но судя, по тому, что происходит,
едва ли он справится. В городе отсутствие охраны и хулиганы начали
грабить. Семафоры порваны, поезда не ходят. Морской Министр болен
инфлюэнцией, большая температура-38, лежит, теперь ему лучше.
Чувствуется полная анархия. Есть признаки, что у мятежников плана нет,
но заметна некоторая организация, например, кварталы от Литейного по
Сергиевской и Таврической обставлены их часовыми. Я живу в Штабе,
считаю, что выезжать в Ставку до нового Вашего распоряжения не могу".
Иванов прибыл из Могилева в Витебск с маленьким опозданием, часов в
6-7 вечера, и проехал дальше. В этот день и на следующий обменивались
телеграммами о формировании и отправке воинских частей генерал Иванов
(28 февраля, спешно, секретно Љ 1 Главкозапу и Љ 2 Главкосеву),
Данилов (28 февраля Љ 1165-Б и 1160-Б), Рузский (28 февраля Љ 1168-Б),
Гулевич (1 марта, Љ 535), Тихменев (генералу Иванову, 1 марта, Љ 278),
подполковник Кринский (генералу Тихменеву, Љ 3), генерал князь
Трубецкий (генералу Иванову, 1 марта, Љ 154). 28 же февраля была
разослана "по всей сети на имя всех начальствующих" известная
телеграмма члена Государственной Думы Бубликова, Љ 6932.
Императорский поезд следовал без происшествий, встречаемый
урядниками и губернаторами. Непосредственные известия из Петербурга
перестали поступать; питались только вздорными слухами о том, что
грабят Зимний Дворец, убит градоначальник Балк и его помощник -
Вендорф.
В 3 часа дня царь послал императрице из Вязьмы следующую телеграмму
(по-английски): "Выехали сегодня утром в 5. Мыслями всегда вместе.
Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо и спокойно. Много
войск послано с фронта. Любящий нежно Ники".
В Лихославле Воейков получил шифрованную телеграмму от Беляева.
Здесь были сведения, что в Петербурге Временное Правительство с
Родзянко во главе. Читали и телеграмму Бубликова с распоряжением по
всем дорогам. В 10 часов вечера Дубенский писал Федорову: "Дорогой
Сергей Петрович, дальше Тосны поезда не пойдут. По моему глубокому
убеждению, надо Его Величеству из Бологого повернуть на Псков (320
верст) и там, опираясь на фронт Г. А. Рузского, начать действовать
против Петрограда. Там во Пскове скорей можно сделать распоряжение о
составе отряда для отправки Петроград. Псков-старый губернский город,
население его не взволновано. Оттуда скорей и лучше можно помочь
Царской Семье. В Тосне Его Величество может подвергнуться опасности.
Пишу Вам все это, считая невозможным скрыть, мне кажется, эту мысль;
которая в эту страшную минуту может помочь делу спасения Государя, Его
семьи. Если мою мысль не одобрите, разорвите записку".
В Бологом в свитском поезде стало известно, что в Любани стоят
войска, которые могут не пропустить дальше. Однако, поезд продолжал
следовать по линии Николаевской железной дороги, по направлению к
Петербургу. В Малой Вишере офицер 1-го железнодорожного полка, без
оружия, предупредил свиту, что в Любани находятся две роты с орудиями
и пулеметами. Было решено ждать прибытия императорского поезда. Так
как из ряда сведений определилось, что Временное Правительство
направляет литерные поезда не на Царское Село, а на Петербург, где,
как полагали, царю будут поставлены условия о дальнейшем управлении,-
общий голос был за то, чтобы ехать в Псков: там-генерал Рузский,
человек умный и спокойный; если в Петербурге восстание, - он послал
войска, если переворот - он вошел в сношение с новым правительством.
Немногие говорили, что надо вернуться в Ставку.
В третьем часу ночи дождались поезда. Генерал Саблин пошел туда.
Все, кроме Нарышкина, спали; Воейкова пришлось разбудить"
Воейков отправился к царю, разбудил его и сообщил, что на Тосну
ехать рискованно, так как она занята революционными войсками.
Царь встал с кровати, надел халат и сказал: "Ну, тогда поедемте до
ближайшего юза".
Воейков вышел веселый, со словами; мы едем в Псков, "теперь вы
довольны?"-Поезда повернули назад.
Дубенский записывает в дневнике: "Все признают, что этот ночной
поворот в Вишере есть историческая ночь в дни нашей революции.
Государь по прежнему спокоен и мало говорит о событиях. Для меня
совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена
наверное. Царь и не думает спорить и протестовать. Все его
приближенные за это: граф Фредерикс, Нилов, граф Граббе, Федоров,
Долгорукий, Лейхтенбергский, все говорят, что надо только сторговаться
с ними, с членами Временного Правительства".
Генерал Иванов, проснувшись 1 марта часов в 6-7 утра, узнал, что
его поезд находится на станции Дно, т. е., вместо 5оо верст, прошел
только 200. Комендант станции доложил, что в поездах, вышедших
накануне из Петербурга, едет масса солдат в военной и штатской форме,
что они насильно отбирают у офицеров оружие, и что выехавший начальник
жандармского управления ничего сделать не может и просит содействия.
Полковник Лебедев, заведующий передвижением войск, телеграфировал
Иванову: "Доношу, что получены мною сведения о поезде Љ 3, в котором
едут пьяные солдаты, одетые в штатское и вооруженные шашками, ружьями,
обезоруживающие офицеров и жандармов. Прошу ваших распоряжений".
Иванов приказал командиру батальона осматривать встречные поезда,
особенно, в виду того, что, по полученному известию, императорский
поезд вышел из Бологого и к вечеру ожидался в Дне.
Иванов лично видел несколько прибывших из Петербурга поездов. Они
были набиты солдатами, некоторые были пьяны. Из разговоров женщин и
старого чиновника, который рассказывал о провокаторах, Иванов
убедился, что "безобразия большие". Ему удалось арестовать человек 30
- 40, в том числе переодетых городовых, бежавших из Петербурга (все
они, кроме 2-х, были отпущены в Царском Селе, а двое-на обратном пути
в Могилев) и отобрать у солдат 75-100 штук шашек и прочего офицерского
оружия. Генерал Иванов, как установлено им самим и показаниями солдат
Георгиевского батальона, применял раза три-четыре особого рода
"отеческое воздействие" с целью добиться покорности: ставил на колени
пьяных или дерзивших ему нижних чинов. При этом им руководили;
очевидно, гуманные побуждения, т.-е. он избегал предания этих лиц
военно-полевому суду.
Поезд Иванова прибыл на Вырицу около 6 часов вечера.
В это время императорский поезд, без всяких задержек, двигался к
станции Дно. По словам Воейкова, когда все проснулись, "о событиях
старались не говорить, потому что это не особенно приятно было. Общее
настроение было-испуг и надежда, что приедем в Псков, и все
выяснится". Во время завтрака и обеда говорили обо всем, только не о
делах, потому что тут была прислуга (а по французски царь говорил
очень редко) и потому, что царь избегал вступать в политические
разговоры со свитой (вся атмосфера была-"манекен"); по словам
Дубенского, царь, человек мужественный и "поклонник какого-то "рока",
"спал, кушал и занимал даже разговорами ближайших лиц свиты".
Около 6 часов вечера поезд пришел в Дно.
С утра 1 марта против дома военного министра в Петербурге стали
собираться толпы народа. Беляева искали еще накануне в его частной
квартире на Николаевской, а 1 марта стали громить эту квартиру.
Опасаясь разгрома служебного кабинета на Мойке, Беляев с помощью
своего секретаря Шильдера, его помощника Огурцова, швейцара и денщика,
стал жечь в печах и камине еще накануне приготовленные для сожжения
документы.
В числе сожженных документов были: некоторые дела совета министров,
дела особого совещания по объединению мероприятий, по снабжению армии
и флота и по организации тыла (так называемое, совещание пяти
министров), много материалов, касающихся снабжения армии и имеющих
секретный характер; секретные шифры, маленький секретный журнал для
записи секретных бумаг, возвращаемых министром после доклада, ленты и
подлинные телеграммы о положении в Петербурге, отправленные военным
министром начальнику штаба верховного главнокомандующего по прямому
проводу.
В числе бумаг, повидимому, уничтоженных, и не возвращенных из дома
военного министра в Главный Штаб и в Главное Управление Генерального
Штаба, были некоторые и секретные и несекретные документы, документы,
часть которых имела важное значение и не имела копий; восстановить их
возможно только по памяти или совсем невозможно.
В своих объяснениях, генерал Беляев сослался на то, что он
руководился опасением, чтобы тайные бумаги не попали в руки громившей
толпы, среди которой могли быть злонамеренные лица. Остался только
один подлинный документ, касающийся данных союзной конференции,
который Беляев положил в ящик стола.
В два часа дня Беляев, узнав, что громят его частную квартиру на
Николаевской, по совету морского министра, сидевшего у себя в штабе,
перешел в генеральный штаб, где его искали ночью, чтобы арестовать.
Беляев позвонил в Государственную Думу; подошедший к телефону Н. В.
Некрасов посоветовал ему ехать в Петропавловскую крепость, Беляев
поехал в Думу; предлагал дать подписку о невыезде и просил чтобы ему
"дали возможность превратиться в частного обывателя поскорее". Ему
предложили отправиться в министерский павильон откуда вечером
перевезли в крепость.
Генерал Мрозовский послал в этот день царю в Царское Село из Москвы
следующую телеграмму: "Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше
доношу; большинство войск с артиллерией передалось революционерам, во
власти которых поэтому находится весь город; градоначальник с
помощником выбыли из градоначальства; получил от Родзянки предложение
признать временную власть Комитета Государственной Думы, положение
крайне серьезное, при нынешних условиях не могу влиять на ход событий,
опасаюсь утверждения власти крайних левых, образовавших исполнительный
комитет, промедление каждого часа увеличивает опасность; получаю от
более благомыслящей части населения заявления, что призвание нового
министерства восстановить порядок и власть. Срочно испрашиваю
повеления Вашего Величества. Генерал Мрозовский.
Генерал Иванов, узнав в Вырице, что министры арестованы, что в
Царском 27-го был бунт, и что на станции Александровской высаживается
Тарутинский полк, пришедший с фронта, решил идти в Царское, вызвал
туда начальствующих и выехал сам, приказав к концу поезда прицепить
второй паровоз. Прибыли вечером 1 марта.
В Царском в этот день после полудня появились броневики и
автомобили с пулеметами, которые обыкновенно доезжали только до
вокзала и уезжали обратно. Полковник Дротен доложил, что гвардейская
рота ушла в Петербург. Генерал Осипов отдал приказ о впуске и выпуске
из Царского Села, так как гарнизон спаивал прибывающие части. После
этих докладов прибыли выборные представители от города и войска.
Генерал Пожарский вновь заявил, что его солдаты стрелять не будут, а
георгиевцы объяснили, в ответ на предложение присоединиться, что их
батальон "нейтрален" и имеет целью охрану личности Николая II.
Иванов получил от Алексеева следующую шифрованную телеграмму.
"Частные сведения говорят, что в Петрограде наступило полное
спокойствие: войска, примкнувшие к временному правительству, в полном
составе приводятся в порядок. Временное правительство под
председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило
командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию
порядка. Воззвание к населению, выпущенное временным правительством,
говорит о незыблимости монархического начала России; о необходимости
новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с
нетерпением приезда его величества, чтобы представить Ему все
изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения
верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут
умиротворению, дабы избежать ненужной междоусобицы, столь желательной
нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы, пустить в ход работы.
Воззвание нового министра путей, опубликованное железнодорожникам,
мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы
наладить расстроенный транспорт его. Доложите его величеству это
убеждение, что дело можно привести мирно-хорошему концу, который
укрепит миссию".
Получив эту телеграмму (единственную из девяти посланных), Иванов
прочел ее не сразу, так как его вызвала к себе (около 2-х часов ночи)
императрица, которая с полудня 28 февраля охранялась уже
революционными войсками. К тому времени Иванов уже знал (с Вырицы),
что царский поезд вышел из Дна на Псков.
Императрица сообщила, что, не получая ответа на свою телеграмму,
она хотела послать аэроплан, но погода не позволила. На просьбу ее
переслать письмо, Иванов доложил, что у него нет человека. Императрица
много говорила о деятельности своей и своих дочерей на пользу больных
и раненых и недоумевала по поводу неудовольствий. В дальнейшем
разговоре она упоминала ответственное министерство, а Иванов указывал,
что думское большинство удовлетворялось Треповым, и вопрос был только
о министре внутренних дел. В эту минуту, по рассказу Иванова, кто-то
кашлянул в соседней комнате, императрица вышла, и за дверью начался
неслышный и непонятный Иванову английский разговор.
Когда Иванов уезжал, в Царском было тихо. Пришла телеграмма:
"Псков, час пять минут ночи. Надеюсь, благополучно доехали. Прошу до
моего приезда никаких решений не принимать. Николай". Иванов ответил,
что 2 марта, получил телеграмму и ждет дальнейших указаний (Љ 7) и
телеграфировал о том же Алексееву (Љ 6).
В эту ночь в Царское Село приехал командированный Начальником
Генерального Штаба (генералом Занкевичем) полковник Доманевский -для
исполнения должности Начальника Штаба Иванова. Он сделал доклад
Иванову о том, что "в распоряжении законных военных властей не
осталось ни одной части" и "с этой минуты (т. е. с 12 часов дня, 28
февраля) прекратилась борьба с восставшей частью населения". Офицеры и
нижние чины явились в Государственную Думу, полиция частью снята,
частью попряталась, часть министров арестована, министерства могут
продолжать работу, только "как бы признав" Временное Правительство.
При таких условиях вооруженная борьба трудна, и выход представляется
не в ней, а в соглашении с Временным Правительством, путем "узаконения
наиболее умеренной его части". Среди восставших обнаруживались "два
совершенно определенных течения" "одни примкнули к Думским выборным"
и, оставаясь верными монархическому принципу, желали лишь некоторых
реформ и скорейшей ликвидации беспорядков; "другие поддерживали совет
рабочих", "искали крайних результатов и конца войны". До 1 марта
Временное Правительство было хозяином положения в столице, но с каждым
днем положение его становилось труднее и власть могла перейти к
крайним левым. Поэтому, в настоящее время "вооруженная борьба только
осложнит положение".
Прибежавший начальник станции сообщил, что на вокзал двигаются
тяжелый дивизион и батальон первого гвардейского запасного стрелкового
полка (в эту ночь А. И. Гучков, в качестве председателя военной
комиссии, ездил на Варшавский и Балтийский вокзалы, чтобы навести
порядок на случай прибытия карательной экспедиции, причем его
автомобиль был обстрелян, и спутник его, князь Вяземский, был убит).
Иванов, зная, что Хабалов арестован, и в городе "хозяйничают" Родзянко
и Гучков, считая, что охрана дворца не входит в его задачу. и понимая,
что "если пойдет толпа, тысячи "уложишь," решил уходить. Таким
образом, после каких то затруднений с переводной стрелкой и сломанным
крюком в хвостовых вагонах, оказавшихся передовыми, весь поезд с
георгиевским батальоном был уведен в ночь с 1 на 2 марта обратно, на
Вырицу.
Через 15 минут после ухода их на вокзале в Царском уже появились
народные войска с пулеметами; говорили "если они перейдут на нашу
сторону, побратаемся".
Когда императорский поезд пришел в Дно, Алексеев сам передал
Родзянке телеграмму о согласии царя принять его. Последовал ответ, что
Родзянко едет на станцию Дно. Воейкову по телеграфу сообщили, что
поезд готов, но из Думы сообщили по телефону, что Родзянко еще не
выезжал (в тот день Гучков настаивал в Исполнительном Комитете, чтобы
миссию-склонить царя к отречению-взял на себя Родзянко, но эта миссия
была возложена на него и на В. В. Шульгина). Царь решил не ждать в
Дне, и Воейков послал Родзянке телеграмму, что его будут ждать в
Пскове.
Дубенский записывал:
"Уже 1 марта едет к Государю Родзянко в Псков для переговоров.
Кажется, он выехал экстренным поездом из Петрограда в 3 часа дня;
сегодня Царское окружено, но вчера императрица телеграфировала по
английски, что в Царском все спокойно. Старый Псков опять занесет на
страницы своей истории великие дни, когда пребывал здесь последний
самодержец России, Николай II, и лишился своей власти, как
самодержец".
С прибытием царского поезда в Псков, в девятом часу вечера,
начались, по словам Дубенского, "все более грустные и великие
события".
По прибытии, в вагон государя вошли генерал Рузский и начальник его
штаба генерал Данилов. По мнению Рузского, надо было идти на все
уступки, сдаваться на милость победителя и давать полную конституцию,
иначе, анархия будет расти, и Россия погибнет.
Воейков получил телеграмму от Бубликова о том, что Родзянко не
приедет. Царь решил послать телеграмму к Родзянке, смысл ее был такой:
"Ради спасения родины и счастья народа, предлагаю вам составить новое
министерство во главе с вами, но министр иностранных дел, военный и
морской будут назначаться мной". Царь сказал Воейкову: "Пошлите ее по
юзу и покажите Рузскому".
Рузский, по словам Воейкова, вырвал телеграмму у него из рук и
сказал, что здесь он сам посылает телеграммы. На доклад Воейкова об
этом, царь сказал: "Ну, пускай он сам пошлет".-Весь вечер шел вызов
Петербурга, и Рузский, иногда возвращаясь к Царю, говорил по прямому
проводу (юз был в городе) всю ночь, до 6 часов утра. Таким образом,
все дальнейшие переговоры происходили через Рузского, которому было
поручено говорить об условиях конституции.
Между тем, придворные беспокоились о своих домашних. Дубенский
отрядил в Петербург своего человека, которого переодели в штатское
("хулиганом"), Фредерикс, Дрентельн и Воейков дали ему письма, и он
вернулся с ответами.
В четверг, 2 марта, утром ответы Родзянко Рузскому оказались, по
словам Дубенского, "неутешительными". На вопрос Воейкова о результате
телеграммы к Родзянко, Рузский ответил: "Того, что ему послано, теперь
недостаточно, придется итти дальше". "Родзянко, пишет Дубенский,
сказал, что он не может быть уверенным ни за один час; ехать для
переговоров не может, о чем он телеграфирует, намекая на изменившиеся
обстоятельства. Обстоятельство это только что предполо- жено, а, может
быть, и осуществлено-избрать регентом Михаила Александровича, т. е.
совершенно упразднить императора Николая II. Рузский находит, что
войска посылать в Петроград нельзя, так как только ухудшат положение,
ибо перейдут к мятежникам. Трудно представить весь ужас слухов... и
Петрограде анархия, господство черни, жидов, оскорбление офицеров,
аресты министров и других видных деятелей правительства. Разграблены
ружейные магазины"...
В это время генерал Иванов, сидевший в Вырице, собрался
переговорить с командирами запасных батальонов и повидать Тарутинский
полк (все остальные были задержаны в пути), чтобы узнать части, с
которыми придется иметь дело. Сведения об этих частях также были
неблагоприятны.
Собираясь проехать несколько станций на автомобиле, Иванов получил
записку от Гучкова, который около 1 часа дня выехал с Шульгиным в
Псков и телеграфировал Рузскому, что "едет по важному делу", и
Иванову, которого хотел отговорить в пути, зная только, что какие-то
эшелоны идут на Петербург. Гучков писал:
"Еду в Псков, примите все меры повидать меня либо в Пскове, либо на
обратном пути из Пскова н Петроград. Распоряжение дано о пропуске Вас
этом направлении".
Иванов телеграфировал Гучкову в Псков: "Рад буду повидать вас, но
на станции Вырица. Если то для вас возможно, телеграфируйте о времени
проезда".
Гучков ответил: "На обратном пути из Пскова постараюсь быть Вырице,
желательнее встретить вас Гатчине Варшавской".
Тогда Иванов решил проехать по соединительной ветке через станцию
Владимирскую (между Гатчиной и Царским) на Варшавскую дорогу, надеясь
посмотреть на станции Александровской Тарутинский полк и повидаться с
Гучковым, после его возвращения из Пскова. На станции Сусанине поезд
Иванова, со всем батальоном, поставили в тупик. Первая телеграмма от
Бубликова гласила: "Мне стало известно, что вы арестовываете и
терроризуете служащих железных дорог, находящихся в моем ведении. По
поручению Временного Комитета Государственной Думы предупреждаю вас,
что вы навлекаете на себя этим тяжелую ответственность. Советую вам не
двигаться из Вырицы, ибо, по имеющимся у меня сведениям, народными
войсками ваш полк будет обстрелян артиллерийским огнем". Вторая: "Ваше
настойчивое желание ехать дальше ставит непреодолимое препятствие для
выполнения желания Его Величества немедленно следовать Царское Село.
Убедительнейше прошу остаться в Сусанине или вернуться Вырицу".
Иванов вернулся на Вырицу и послал Алексееву шифрованную телеграмму
Љ 9 (копия Тихменеву);
"До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных
мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения
моего поезда. Прошу принятия экстренных мер для восстановления порядка
среди железнодорожной администрации, которая несомненно получает
директивы временного правительства".
Для посылки телеграммы, Иванов дал один из своих паровозов
подполковнику генерального штаба Тилли; он должен был передать ее по
прямому проводу из Царского Села в Ставку. Тилли доложил по телефону,
что он задержан в Царском Селе. Вместе с тем, Иванов получил от
Тихменева следующую телеграмму: "Докладываю для сведения депешу
Наштасева командирам 5, Наштаверху, Начвосеву:
"В виду невозможности продвигать эшелоны далее Луги,
нежелательности скопления их на линии, особенно Пскове, и разрешения
государя императора вступить Главкосеву сношения Председателем
Государственной Думы, последовало высочайшее соизволение вернуть
войска, направляющиеся станцию Александровскую, обратно Двинский
район, где расположить их распоряжением командарма 5. Љ 1216-B, 1 час,
2 марта, Данилов".
Тем временем, придворные в Пскове суетились, "толкаясь из вагона в
вагон". События развивались для них "все страшнее и неожиданнее".
Рузский после завтрака второй раз пришел к царю и доложил ему семь
телеграмм: от великого князя Николая Николаевича, который
коленопреклоненно молил царя отречься от престола и передать его
наследнику при регентстве великого князя Михаила Александровича, от
Алексеева, Сахарова, Брусилова, Эверта, Непенина-и заявление Рузского-
о том же; в телеграмме Алексеева (из Могилева) была изложена форма
отречения, которую он считал для царя желательной.
После разговора с Рузским, царь решил послать ответ телеграммой с
согласием отречься от престола; по словам Дубенского, это решение было
принято, "дабы не делать отказа от престола под давлением Гучкова и
Шульгина", приезда которых ждали, и которых царь собирался принять.
Следующий эпизод, записанный в дневнике Дубенского, Воейков
опровергает категорически:
"Когда Воейков узнал это от Фредерикса, пославшего эту телеграмму,
он попросил у государя разрешения вернуть телеграмму. Государь
согласился. Воейков быстро вошел в вагон свиты и заявил Нарышкину,
чтобы он побежал скорее на телеграф и приостановил телеграмму.
Нарышкин пошел на телеграф, но телеграмма ушла; и начальник телеграфа
сказал, что он попытается ее остановить. Когда Нарышкин вернулся и
сообщил это, то все стоящие здесь почти в один голос сказали: "Все
кончено". Затем выражали сожаление, что государь поспешил, все были
расстроены, поскольку могут быть расстроены эти пустые, эгоистичные в
большинстве люди".
Царь долго гулял между поездами, спокойный на вид. Через полчаса
после отречения, Дубенский стоял у окна и плакал. Мимо вагона прошел
царь с Лейхтенбергским, весело посмотрел на Дубенского, кивнул и отдал
честь. "Тут, говорит Дубенский, возможна выдержка, или холодное
равнодушие ко всему". После отречения "у него одеревенело лицо, он
всем кланялся, он протянул мне руку, и я эту руку поцеловал. Я все-
таки удивился,-Господи, откуда у него берутся такие силы, он ведь мог
к нам не выходить". Однако, "когда он говорил с Фредериксом об Алексее
Николаевиче, один на один, я знаю, он все-таки заплакал. Когда с С. П.
Федоровым говорил, ведь он наивно думал, что может отказаться от
престола и остаться простым обывателем в России: "Неужели вы думаете,
что я буду интриговать. Я буду жить около Алексея и его воспитывать".
После отречения царь сказал только: "Мне стыдно будет увидеть
иностранных агентов в Ставке, и им неловко будет видеть меня".
"Слабый, безвольный, но хороший и чистым человек, замечает Дубенский,
он погиб из-за императрицы, ее безумного увлечения Григорием,-Россия
не могла простить этого".
Придворные долго разговаривали, и Воейков, по настоянию
Дубенского, пошел убеждать царя, что он не имеет права отказываться от
престола таким "кустарным образом", только по желанию временного
правительства и командующих фронтами. Он, замечает Дубенский, отрекся
от престола, "как сдал эскадрон".
В 9 часов вечера в Псков приехали Гучков и Шульгин, уполномоченные
Временным Комитетом Государственной Думы, в котором еще колебались
между добровольным сохранением монархии с Другим лицом, на новых
началах, и свержением царя и избранием новых политических форм.
Предполагалось рекомендовать царю назначить только председателя Совета
Министров и отречься в пользу сына, с регентством Михаила
Александровича.
В эту ночь, по возвращении с объезда вокзалов, Гучков участвовал в
совещаниях Временного Комитета Государственной Думы и Исполнительного
Комитета Совета Солдатских и Рабочих Депутатов.
По приезде в Псков, Гучков хотел видеть Рузского, чтобы
ознакомиться с настроениями; но встречавший на вокзале полковник сразу
пригласил их в вагон царя, где Гучков и Шульгин встретили Фре-дерикса
и Нарышкина; потом пришел и Рузский.
Вошедший через несколько минут царь сел за маленький столик и
сделал жест, приглашающий сесть рядом. Остальные сели вдоль стен. Царь
не обнаружил никаких признаков своего давнего неблаговоления к
Гучкову, но также и никакой теплоты. Он говорил спокойным, корректным
и деловым тоном. Нарышкин вынул записную книжку и стал записывать.
Гучков сказал, что он приехал от имени Временного Комитета
Государственной Думы, чтобы дать нужные советы, как вывести страну из
тяжелого положения; Петербург уже всецело в руках движения, попытки
фронта не приведут ни к чему, и всякая воинская часть перейдет на
сторону движения, как только подышет Петербургским воздухом.
Рузский поддержал, сказав, что совершенно согласен с А. И. и
никаких запасных частей послать в Петроград не мог бы.
"Поэтому, продолжал Гучков, всякая борьба для вас бесполезна. Совет
наш заключается в том, что вы должны отречься от престола".
Рассказав, как представители царскосельских воинских частей пришли
в Думу и всецело присоединились к новой власти, Гучков продолжал: "Я
знаю, ваше величество, что я вам предлагаю решение громадной важности,
и я не жду, чтобы вы приняли его тотчас. Если вы хотите несколько
обдумать этот шаг, я готов уйти из вагона и подождать, пока вы примете
решение, но, во всяком случае, все это должно совершиться сегодня
вечером.
Царь, выслушав все очень спокойно, ответил: "Я этот вопрос уже
обдумал и решил отречься".
Гучков сказал, что царю, конечно, придется расстаться с сыном,
потому что "никто не решится доверить судьбу и воспитание будущего
государя тем, кто довел страну до настоящего положения".
На это царь сказал, что он не может расстаться с сыном и передает
престол своему брату Михаилу Александровичу.
Гучков, предупредив, что он остается в Пскове час или полтора,
просил сейчас же составить акт об отречении, так как завтра он должен
быть в Петербурге с актом в руках. Текст был накануне набросан
Шульгиным, некоторые поправки внесены Гучковым. Этот текст, не
навязывая его дословно, в качестве матерьяла, передали царю: царь взял
его и вышел.
Гучков, которому все предшествовавшие события не были известны,
поразился тем, что отречение далось так легко. Сцена произвела на него
тяжелое впечатление своей обыденностью, и ему пришло в голову, что он
имеет дело с человеком ненормальным, с пониженной сознательностью и
чувствительностью. Царь, по впечатлению Гучкова, был совершенно лишен
трагического понимания события: при самом железном самообладании можно
было не выдержать, но голос у царя как будто дрогнул только когда он
говорил о разлуке с сыном.
В вагоне ждали час или полтора. Рузский, как и начальник его штаба
генерал Данилов, были, повидимому, сторонниками отречения; с
Нарышкиным разговоров не было, больной Фредерикс едва ли отдавал себе
отчет в происходящем и был взволнован известием, что его дом сожжен,
беспокоясь о больной жене; к собеседникам присоединился Воейков,
который также беспокоился о семье и о своей жене (дочери Фредерикса).
Царь вернулся и передал Гучкову переписанный на машинке акт с
подписью "Николай". Гучков прочел его присутствующим вслух. Шульгин
внес две- три незначительных поправки. В одном месте царь сказал: "Не
лучше ли так выразить?" и вставил какое-то слово. Все поправки были
тотчас внесены и оговорены.
Гучков сказал, что, ввиду могущих произойти в дороге случайностей,
следует составить второй акт-не копию, а дубликат-и оставить его в
штабе главнокомандующего. Царь нашел это правильным и сказал, что так
и будет сделано.
Царь сказал, что он назначает верховным главнокомандующим великого
князя Николая Николаевича; Гучков ничего не возражал, а может быть и
подтвердил. Была составлена телеграмма Николаю Николаевичу.
Гучков сказал, что Думский Комитет ставит во главе правительства
князя Львова. Царь сказал, что он знает его и согласен, сел и написал
указ Сенату о назначении князя Львова председателем Совета Министров.
Царь согласился со словами Гучкова о том, что остальных министров
председатель приглашает по своему усмотрению.
Таким образом царь назначил верховного главнокомандующего и
председателя Совета Министров уже после того, как скрепил акт; но на
следующее утро, когда Гучков и Шульгин вернулись в Петербург, на
улицах уже были плакаты с перечислением членов правительства.
Царь спросил о судьбе императрицы и детей, от которых два дня не
имел известий. Гучков ответил, что все благополучно, больным детям
оказывается помощь. Царь заговорил о своих планах, ехать ли ему в
Царское или в Ставку; Гучков не знал, что посоветовать. Они
простились.
Гучков и Шульгин пришли в вагон Рузского, где ждали, когда будет
готов акт отречения. Присутствовал главный начальник снабжения Савич,
Данилова не было, он зашифровывал акт.
В тот же вечер, Гучков и Шульгин выехали в Петербург, а бывший
император-в Могилев; со станции Сиротино он послал следующую
телеграмму:
"Его императорскому величеству Михаилу. Петроград. События
последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний
шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить.
Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и
оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо
молю Бога помочь тебе и твоей родине. Ника".
В пятницу, 3 марта, утром, генерал Иванов получил телеграммы от
Родзянко и Гучкова. Родзянко телеграфировал: "Љ 185. Генерал-адъютант
Алексеев телеграммой от сего числа Љ 1892 уведомляет назначении
главнокомандующим войсками петроградского округа генерал-лейтенанта
Корнилова. Просит передать вашему высокопревосходительству приказание
о возвращении вашем в Могилев".
Гучков телеграфировал: "Тороплюсь Петроград, очень сожалею, не могу
заехать. Свидание окончилось благополучно".
Проверив переданное Родзянкой распоряжение Алексеева по телеграфу;
Иванов решил вернуться в Ставку. Долго не могли достать второго
паровоза и ожидали, что по дороге "устроят бенефис". Наконец, выехали
и благополучно доехали до станции Дно, где Иванов, в полночь с 3 на 4
марта, узнал от коменданта станции, что Шульгин объявил 3-го манифест,
что царь отрекся в пользу наследника, и регентом будет великий князь
Михаил Александрович.
4 марта Иванов подтвердил телеграммой коменданту станции Дно свое
приказание отправить вслед за ним в Могилев задержанную в Дне искровую
станцию. 5-го в 9 часов утра, по приезде в Псков, Иванов получил
известия от 3 марта о действиях Исполнительного Комитета
Государственной Думы. Между Новосокольниками и Витебском Иванов
встретился с Корниловым. В Орше, из приложения к Витебской газете,
Иванов узнал об отказе Михаила Александровича. Часа в 3-4 дня 5 марта
Иванов приехал в Ставку, где получил печатный приказ об отречении царя
и Михаила Александровича и узнал, что "царь назначил князя Львова".
Иванов, который во все время путешествия ни разу не сообщал батальону
никаких сведении о положении, что возбуждало неудовольствие среди
солдат, "наставлял солдат служить верно и честно новому Правительству,
благодарил их за службу и, прощаясь, обнял и поцеловал в каждой роте
одного солдата за всю роту".
Бывший император 4 марта виделся в Могилеве со своею матерью. В
этот день, после разговора с Алексеевым, он удалил от себя Воейкова, а
на следующим день просил уехать и Фредерикса.
6 марта в 14 ч. 31 мин. пополудни в Царское Село была передана
следующая телеграмма командира одного из конных корпусов со служебной
отметкой: "для разрешения дальнейшей передачи предъявить начальнику
конторы".
8 марта, бывший император выехал из Ставки и был заключен в
Царскосельском Александровском дворце.
"Царское Село Его Императорскому Величеству Государю Императору
Николаю Александровичу".
"С чувством удовлетворения узнали мы, что вашему величеству
благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать
России ответственное министерство, чем сняли с себя тяжелый
непосильный для самого сильного человека труд. С великой радостью
узнали мы о возвращении к нам по приказу вашего императорского
величества нашего старого Верховного Главнокомандующего Великого Князя
Николая Николаевича, но с тяжелым чувством ужаса и отчаяния выслушали
чины конного корпуса Манифест Вашего Величества об отречении от
Всероссийского престола и с негодованием и презрением отнеслись все
чины корпуса к тем изменникам из войск, забывшим свой долг перед
Царем, забывшим присягу, данную Богу, и присоединившимся к
бунтовщикам. По приказанию и завету Вашего Императорского Величества
конный корпус, бывший всегда сначала войны в первой линии и
сражавшийся впродолжении двух с половиною лет с полным
самоотвержением, будет вновь также стоять за родину и будет впредь
также биться с внешним врагом до последней капли своей крови и до
полной победы над ним. Но, Ваше Величество, простите нас, если мы
прибегаем с горячей мольбой к нашему Богом данному нам Царю, не
покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного
наследника престола русского. Только с Вами во главе возможно то
единение русского народа, о котором Ваше Величество изволите писать в
манифесте. Только со своим Богом данным Царем Россия может быть
велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья".