Александр Блок - Критика и публицистика - Георгий Чулков. Слепые. Повесть - часть 5

Приехал исправник Усачев, толстый и сонный человек, и с ним совсем
пьяный становой. Они ходили вокруг народного дома, размахивая руками. За
ними - крестьяне-понятые с видом обреченным и понурым.
- Позвать сюда господина председателя общества трезвости села
Пустынина! - сказал строго исправник, обращаясь к понятым.
Мужики не поняли, кого надо позвать.
- Тезку моего позовите, Семена Семеныча, милые вы мои! - сказал
становой ласково. И потом неожиданно прибавил непечатную брань: "Ну, марш!
Живее!.. Такие-сякие..."
Пока ходили за Михневичем, исправник сидел на крыльце и дремал. Его
лысина розовела в лучах солнца, склонявшегося медленно к березовой роще.
Когда пришел Михневич, исправник сделал кислое лицо и сказал:
- Вот, батенька, и дождались: опечатать приказано...
Исправник долго объяснял, по какой причине не разрешен устав общества
трезвости и почему надо опечатать народный дом, но понять его было трудно.
Становой сказал:
- Трындили-брындили, а что толку? Плюньте, Семен Семенович, и дело с
концом...
Потом исправник, кряхтя, взобрался на крыльцо и сказал:
- Ну, Семен Семенович, приступим...
Приложили большие бурые печати.
Внутри, из-за двери, послышался жалобный писк.
- Ах, грех какой! - вздохнул понятой. - Кота опечатали... Васинька...
Кыс... Кыс...
В это время к народному дому подъехали в шарабане княжна с
Бешметьевым.
- Вот вам и спектакль! - сказал Михневич, здороваясь с княжной. -
Опечатали нас, княжна...
- Ах, Бог мой! Где же мы будем играть?..
- Не знаю.
- Как нескладно! - пробормотал Бешметьев. - Как нескладно...
Исправник подошел к Бешметьеву с приятной улыбкой:
- Если бы вы, ваше сиятельство, написали губернатору...
- Нет, где же нам устроить спектакль? Где? - волновалась княжна.
- Можно в оранжерее старой, - сказал Михневич, соображая.
- В самом деле, в оранжерее. Пожалуйста, Семен Семенович, не отменяйте
репетиции... Сейчас все туда и пойдем... И остальным надо сказать... Граф
скажет. Пойдите, голубчик. Может быть, вы, граф, и Бориса Андреевича
приведете?
Граф поклонился покорно.
Огромная старая оранжерея, с разбитыми кое-где стеклами, вся светилась
в вечернем солнце: на полу легла большая радуга семицветным ковром. Внутри
оранжереи воздух был влажный и от стен веяло приятной прохладой. Михневнч
отгородил часть оранжереи скамейками и сказал:
- Вот здесь будет сцена. Пожалуйте, господа, начинать...
- Позвольте, - сказала княжна, - кажется, еще не все собрались... Вот
Лунина нет. Без него нельзя.
- Да вот и Борис Андреевич! - сказал белокурый студент Чепраков,
который должен был играть Кудряша {7}.
Княжна первая подошла к Лунину.
- Наконец-то мы с вами познакомились. Вы должны нам помочь, не правда
ли? Вы будете играть?
- Нет, простите, я пришел извиниться. Играть не умею. Да и страшно
это...
- Жаль как! - сказала княжна. - Ну, делать нечего, графа играть
заставим. А вы все-таки не уходите. Граф! Будете играть?
- Хорошо. Я согласен.
- Вот здесь первая кулиса. Здесь скамья. Мы начинаем, господа! -
кричал Михневич.
Лунин вышел из оранжереи. Благоухали томно липы. И легкий шелест
вечерний чаровал сердце. Кое-где червонились стволы и листья, но уже
благовонный сумрак, сгущаясь, осенял парк. Лунин сел на чугунную скамейку.
"Вот сейчас придет она. И будет сладостно и больно. Так надо, надо..."
И в самом деле Анна шла по аллее, как сомнамбула, как будто ведомая
неведомой силой.
Она подошла к Лунину совсем близко.
- Борис! Борис! Зачем ты не веришь? Я люблю тебя... Люблю...
Он поднялся, дрожа.
И когда она прижалась к нему, закинув голову и полуоткрыв рот, и когда
он увидел темные, страшные и влекущие ее глаза, все вокруг показалось ему
волшебным.
- Люблю... Верю тебе... Люблю...
Уже погасло солнце, и парк стал таинственным и шепотливым. Лунин и
Анна шли молча вдоль пруда. Переливаясь живою ртутью, сияла лунная полоса
на воде. А на том берегу, в темно-лиловых кустах, пел соловей нежно и
свирельно.
Чьи-то шаги послышались. Бесцельно и слепо отошел в сторону Лунин,
увлекая за собой Анну. И медленно прошли мимо них Бешметьев с княжной.
Граф говорил печально и страстно:
- Вы мучаете меня, княжна. Но сладки мне эти муки. Любовь моя - пытка.
Княжна засмеялась.
- Любовь всегда пытка, мой друг.