Александр Блок - Критика и публицистика - Блок А. А.: Биобиблиографическая справка

БЛОК, Александр Александрович [16(28).XI.1880, Петербург -- 7.VIII.1921, Петроград] -- поэт, драматург. Отец -- философ, профессор Варшавского университета. Мать -- А. А. Бекетова, по второму браку -- Кублицкая-Пиоттух. Родители Б. разошлись сразу после рождения будущего поэта, и он воспитывался в семье матери, принадлежавшей к кругу петербургских профессорских семей. Его дед известный русский ботаник А. Н. Бекетов некоторое время был ректором Петербургского университета, бабка и все ее дочери занимались литературной деятельностью, переводили, сочиняли, а одна из них (Е. А. Краснова) даже была удостоена за свой сборник стихов похвального академического отзыва.
Как поэт Б. формировался под влиянием традиций русской классической литературы, свято почитавшихся в семье Бекетовых. Вместе с тем атмосфера семьи содержала и значительный элемент религиозной экзальтации, что заметно сказалось в понимании Б. ценностных категорий искусства. В начале поэтического пути наиболее близким ему оказался мистический романтизм В. А. Жуковского. "Первым вдохновителем моим был Жуковский. С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-либо именем",-- писал позже поэт в "Автобиографии". Тонкому и глубокому восприятию поэзии Жуковского способствовало то обстоятельство, что все летние месяцы Б. проводил в подмосковном имении деда -- Шахматове Певец природы, как назвал Жуковского В. Г. Белинский, учил юного поэта чистоте и возвышенности чувств, постижению красоты окружающего мира, соприкосновению с тайной бога, вере в возможность проникновения за предел земного. Далекий от теоретических философских доктрин, Б. поэзией романтизма был подготовлен к принятию основополагающих принципов искусства символизма. Уроки Жуковского не прошли для Б. бесследно: взращенные ими "острые мистические и романтические переживания" обратили Б. в 1901 г. к творчеству Вл. Соловьева. Русский поэт и философ-мистик В. С. Соловьев был признан "духовным отцом" младшего поколения русских символистов (А. Блок, А. Белый, С. Соловьев, Вяч. Иванов, Эллис и др.). Идейный стержень его учения -- мечта о царстве теократии, которое возникает из современного мира, погрязшего во зле и пороке, но спасенного в дальнейшем Мировой Душой, Вечной Женой, которая предстает своеобразным синтезом гармонии и красоты, добра, духовным началом всего живого, новой богоматерью. Эта соловьевская тема стала центральной в ранних стихотворениях Б., составивших первую книгу его стихов "Стихи о Прекрасной Даме" (1904). Хотя в основе стихотворений лежит живое подлинное чувство любви к невесте, позже -- жене поэта -- Л. Д. Менделеевой (дочери знаменитого химика Д. И. Менделеева), лирическая тема, преломленная в аспекте соловьевского идеала, приобретает звучание темы любви священной. "Предчувствую Тебя. Года проходят мимо. / Все в облике одном предчувствую Тебя. / Весь горизонт в огне и ясен нестерпимо, / И молча жду,-- тоскуя и любя". "Стихи о Прекрасной Даме" -- несомненно произведение символистское: платоновская по происхождению, давно и прочно усвоенная романтиками идея двоемирия, противопоставление скорбного здесь и прекрасного там, святость возвышенных неземных идеалов героя, стремление его в край обетованный, решительный разрыв с окружающей жизнью, культ индивидуализма, красоты и созерцательности -- важнейшие идейные черты нового искусства России на рубеже веков, нашедшие заметное воплощение в раннем творчестве Б. Поэтому Б. сразу же, как только вышли "Стихи о Прекрасной Даме", занял едва ли не центральное место в рядах символистов. Явственны в книге Б. и признаки символистской эстетики. Этому способствовало то, что он сам ощущал себя поэтом фетовской школы (как и Вл. Соловьев), находился под обаянием поэтической стилистики Фета, которого символисты называли в числе своих литературных учителей. Уже в ранних произведениях проявились важнейшие качества стиха Б.: музыкально-песенный строй, тяготение к звуковой и цветовой выразительности, метафоричность языка, сложная структура образа все то, что теоретики символизма называли импрессионистическим элементом, считая его важным компонентом эстетики символизма. Все это определило успех первой книги Б. в среде его новых единомышленников. Но в стихах юного поэта уже можно было различить такие качества, как напряженность лирического чувства, страстность и исповедальность, в них зерно будущих главных завоеваний Б.-поэта: безоглядного максимализма и всегдашней искренности. Поэтический дебют Б. пришелся на годы кануна первой русской революции 1905--1907 гг. революционная ситуация, складывавшаяся в стране, резкое обострение классовых противоречий, все чаще принимавшее формы открытых столкновений трудящейся массы с "хозяевами жизни", наложили неизгладимый отпечаток на искусство той поры и литературу, пробуждая в ней темы борьбы, протеста, социальной активности. Изменение тонуса литературы затронуло не только ее демократическое крыло во главе с "буревестником" М. Горьким, но все школы и направления, символизм в т. ч. Отозвался на революцию и Б. В этот период проявилось важное свойство Б.-художника -- социальная чуткость. Он, сравнивший сердце художника со стрелкой сейсмографа, всегда поворачивающейся в сторону возмущения, прежде всего сам был поэтом такого типа. В преддверии революции мистические упования символистов обнаружили свою иллюзорность. Мотивы сомнения, неверия проникли уже в "золотолазурные" "Стихи о Прекрасной Даме" Б., а последние части книги буквально полнятся ими. Выразительно авторское название раздела, завершающего первый том лирики поэта -- "Распутья", содержащий стихи, написанные в 1903--1904 гг., в них уже меньше восторгов, ощутимее привкус горечи узнавания жизни. Непосредственно к современности обращены такие стихотворения, как "Из газет", "По берегу плелся больной человек...", "Фабрика" и др. Они не свободны от налета мистики, но свидетельствуют о пробуждении в Б. гражданских настроений.
Если "Стихи о Прекрасной Даме" пришлись по вкусу символистам -- единомышленникам Б., то вторая книга стихов "Нечаянная радость" сделала его имя популярным в широких читательских кругах, в нее вошли стихи 1904--1906 гг. и среди них такие шедевры, как "Незнакомка", "Девушка пела в церковном хоре...", "Осенняя воля". Книга свидетельствовала о возросшем мастерстве Б., звуковая магия его стиха завораживала слушателя. По силе воздействия на читателя Б. в то время -- уже один из самых значительных русских поэтов. Существенно изменилась тематика его лирики. "Ты в поля отошла без возврата..." -- в этих строках из первого цикла "Весеннее" -- прощание с Прекрасной Дамой. Теперь герой Б. -- не инок-отшельник, свершающий обряд служения, а обитатель шумных городских улиц, жадно вглядывающийся в жизнь. Урбанистические стихи Б. отразили впечатления событий революции, очевидцем которых был поэт (отчасти и участником тоже: в одной из демонстраций Б., в целом в далекий в эти годы от симпатий к какой-либо политической партии, нес красное знамя). "Вися над городом всемирным...", "Митинг", "Все ли спокойно в народе", "Шли на приступ. Прямо в грудь..." и др. стихотворения этого ряда -- воплощение настроений поэта в годы революции. А стихотворение "Осенняя воля" стало первым воплощением темы родины, России в творчестве Б., которой он в дальнейшем отдаст весь свой талант. В нем, как и в др. стихах Б. тех лет, появляются некрасовские ноты и интонации -- еще одно проявление роста демократизма поэта. Не умея пока осмыслить превратности хода истории, Б. интуитивно открывает в этой теме самое для себя дорогое и сокровенное, что во всем последующем творчестве будет углубляться и усиливаться, став залогом надежды в самые трудные периоды жизни: любовь к родине -- любовь-спасение, понимание того, что свою судьбу невозможно представить в отрыве от нее: "...Над печалью нив твоих заплачу, / Твой простор навеки полюблю... / Приюти ты в далях необъятных! / Как и жить, и плакать без тебя!"
1906--1907 гг.-- переломные для Б., это годы переоценки ценностей. Перед лицом современности, полной драматических и даже трагических столкновений, мистицизм уже не мог удовлетворить Б. Развенчанию прежних иллюзий, порожденных общением с Вл. Соловьевым, посвящена лирическая драма Б. "Балаганчик".
Обращение Б. к драматургии не было случайным. Театр -- его давняя и через всю жизнь пронесенная привязанность. В юности он мечтал о карьере артиста, много играл в любительских спектаклях. Любовь эта сказалась даже в его лирике: исследователи отмечают драматургический характер многих его стихотворений -- диалогизация поэтического текста, акцент на интонационную выразительность, слова-жесты и т. д. Когда Б. почувствовал желание и необходимость сказать новое слово, жанр театрального действа стал для этого естественной формой. Всего им в 1906 г. написаны три лирические драмы -- "Незнакомка", "Король на площади" и "Балаганчик". Первая в более широком плане развивает тему одноименного знаменитого стихотворения, по-видимому, непосредственно связанную с аналогичной темой у Ф. М. Достоевского (образ Настасьи Филипповны в "Идиоте") и перекликающуюся с тогда же написанной "Клеопатрой" -- о красоте, униженной в мире пошлости и торгашества, но понимаемой поэтом как сила возвышающая и воскрешающая. "Королем на площади" Б. остался недоволен. Остросовременная, революционная по сути тема отрицания мертвых канонов прошлого и ожидания радостных перемен выражена в ней старыми во многом средствами: отвлеченные, аллегорические образы, нарочитая невнятица затрудняют ее чтение и прояснение смысла.
В "Балаганчике" наиболее заметно отразились изменения в блоковском мироощущении этих лет и прежде всего разочарование в возможностях мистического постижения жизни. Уже в самом названии, иронически уменьшительном, уничижительном,-- отказ от былых верований, крутой поворот в сторону реальной действительности. Не случайно появление "Балаганчика" вызвало неудовольствие и резкую критику со стороны соратников Б. по "новому искусству". Поэт же, освобождаясь от пут декаданса, стремительно двигался по пути освоения богатств мира: "...Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!..", "...И с миром утвердилась связь!"
Поражение первой русской революции решающим образом сказалось не только в судьбе всей поэтической школы символизма, но и. в личной судьбе каждого из его приверженцев. Характерным было "поправение" их под напором реакции. Б. оказался едва ли не единственным в ряду символистов, в ком эти дни не приглушили жажды обновления жизни и идеалов, рожденных революцией. Отличительная черта блоковского творчества пореволюционных лет -- укрепление в нем гражданского негодования и протеста. Буквально в день третьеиюньского столыпинского переворота (1907) написаны им первые из его гневных "Ямбов": "Эй, встань и загорись и жги! / Эй, подними свой верный молот, / Чтоб молнией живой расколот / Был мрак, где не видать ни зги!" Примечательно, что этот страстный призыв сохранить горение, укрепить веру в то, что "За их случайною победой / Роится сумрак гробовой", исходил от вчерашнего убежденного символиста. В наступивший исторический период отход от революции основной массы деятелей искусства, с одной стороны, и укрепление гражданских позиций Б. -- с другой, неминуемо должны были привести и привели к ослаблению его связей с бывшими единомышленниками. Выразительна дневниковая запись Б. этих лет: "Никаких символизмов больше: я не мальчик, сам отвечаю за все". Он мечтает об активной публицистической деятельности, об общественно-художественном журнале в духе добролюбовского "Современника", сознавая, впрочем, невозможность осуществления своего намерения в условиях реакции (запись в записной книжке 12 сент. 1908 г. и письмо к В. И. Сторожеву: "Знаю, что теперь за всякую политику сцапают. И все-таки очень мечтаю о большом журнале с широкой общественной программой, внутренними обозрениями и т. д. Уверен, что теперь можно осуществить такой журнал, для очень широких слоев населения и с большим успехом, если бы... не правительство").
Важный момент изменившейся блоковской концепции художественного творчества -- новое понимание им роли искусства в жизни общества и назначения художника. Если в ранних циклах стихов герой Б. представал иноком, рыцарем Прекрасной Дамы, индивидуалистом, гордящимся тем, что "приносят серафимы священный сон избранникам миров", к которым принадлежит и он сам, то теперь поэт заговорил о долге художника перед эпохой, перед народом. Не имея возможности организовать издание своего журнала, Б. активно включился в литературную борьбу; вторая половина 900 гг. отмечена появлением большого числа его литературоведческих, критических и публицистических работ, среди них такие важные для него в плане определения своего художнического кредо, как "Девушка розовой калитки и муравьиный царь" (1906), "О реалистах" (1907), "О лирике" (1907), "Народ и интеллигенция" (1908), "Вопросы", "Вопросы и вопросы" (1908), "Стихия и культура" (1908), "О современном состоянии русского символизма" (1910). "Утвердив с миром связь", Б. все настойчивее ставит вопрос об общественном служении художника. Раздумьями об этом полны перечисленные статьи и выступления поэта. В работе "Три вопроса" Б. приводит слова критика-народника Н. К. Михайловского о том, что каждый художник должен быть в душе публицистом, и развивает эту мысль: "И особенно свойственно это русскому художнику... Перед русским художником вновь стоит неотступно вопрос пользы. Поставлен он не нами, а русской общественностью... К вечной заботе художника о форме и содержании присоединяется новая забота о долге, о должном и не должном в искусстве. Вопрос этот -- пробный камень для художника современности..."
В таком свете понятна резко отрицательная оценка, какую Б. дает новым молодым поэтам, считая их стихи даже и вредными, т. к. нельзя, считает поэт, "приучать публику любоваться на писателей, у которых нет ореола общественного, которые еще не имеют права считать себя потомками священной русской литературы" ("Вечера искусств"). Неожиданно для многих, но в полном соответствии с логикой его духовной эволюции в острейшей литературной борьбе своего времени он вступает в полемику с бывшими союзниками, Д. Мережковским и З. Гиппиус, в защиту А. П. Чехова и М. Горького, считая последнего после смерти Чехова единственно подлинным русским писателем.
Изменение общественных взглядов Б. решающим образом отразилось в его творчестве. Если на раннем этапе он был вполне определенно продолжателем традиций школы Жуковского -- Фета -- Соловьева с ее подчеркнутым лиризмом, песенностью, высокими порывами героя к красоте и неземным идеалам и, одновременно, преднамеренной асоциальностью, то в пореволюционную пору в центре его лирики -- герой, ищущий крепких связей с другими людьми, сознающий зависимость своей судьбы от общей судьбы страны и народа. Цикл "Вольные мысли" (1907), особенно стихотворения "О смерти" и "В северном море", обнажает тенденцию демократизации творчества поэта, проявляющуюся в настроениях лирического героя, в мирочувствовании, наконец, в лирическом строе языка автора. В сборнике "Земля в снегу", вышедшем в 1908 г., этот цикл помещен рядом с подборкой стихов имеющей название такое же, как и созданная в это время новая лирическая драма Б.-- "Песня судьбы". В маленькой статье "Вместо предисловия", предпосланной сборнику, которая скорее является лирическим стихотворением в прозе, чем обычным авторским комментарием, Б., размышляя о поисках пути в потемках его героя-интеллигента, различает спасительный для него, доносящийся из-за вьюжной замяти "победно-грустный, призывный напев" коробейника: "Ой, полна, полна коробушка, / Есть и ситцы и парча" и т. д. (Б. цитирует три строфы). Так обозначается еще один важнейший ориентир в поэтическом пути Б. -- Н. А. Некрасов. Имя поэта-демократа отныне будет очень много значить для Б., что он и отметит в известных ответах на литературную анкету К. Чуковского. Песня коробейника становится для его героя песней судьбы. В одноименной лирической драме этот мотив вполне определенно конкретизирован: мужик-коробейник выводит Германа, героя драмы, заплутавшего в бездорожье, на дорогу.
Призывы поэта служить обществу не находили отклика у его вчерашних единомышленников. Вокруг Б. образовалась пустота. Порывая с прошлым, Б. в то же время не мог в силу противоречий своего мировоззрения сразу перейти в лагерь демократических писателей. Поэт выстоял в то время, когда не один талант был принесен в жертву "мародерам в ночи после битвы" (В. В. Боровский), но бесследно это не прошло и для него. Чувства неверия, опустошения, неведения дальнейшего пути, осложненные личными мотивами, заполняют строки его стихов. Начиналось осознание российской действительности как "страшного мира", мира, уродующего, губящего человека. В этом плане духовно близкими оказались Б. трагичнейшие, как он сам их называл, русские поэты -- Е. Баратынский, Ап. Григорьев, Ф. Тютчев.
С Григорьевым Б. встретился еще раньше, в пору создания своего "кометного" цикла "Снежная маска", центральный образ которого во многом созвучен с любимым романтическим образом кометы у Григорьева. Влияние этого образа на поэзию Б. действительно огромно; отзвук григорьевской темы не просто ощутим в ней, под знаком развития "кометного" начала создавался весь второй том лирики Б. В ряду других факторов, определивших изменение характера романтизма Б., его эволюцию от мистицизма соловьевского толка к утверждению активного отношения к жизни и активных романтических начал в искусстве, немаловажным нужно признать и влияние Григорьева. Образ кометы полюбился Григорьеву и Б. не только потому, что он отражал, пользуясь выражением последнего, порыв и максимальные требования к жизни, предъявляемые поэтом-романтиком, отражал идею борьбы личности за свои права.
В этом образе -- и трагизм подобной борьбы, неотвратимость гибели героя. Уже в стихах молодого Б., как раньше у Григорьева, появляется трагическая нота как отзвук трагичности самой эпохи. В этом ключ к пониманию влияния одного поэта на другого. Дело в сопоставимости эпох: "рожденные в года глухие", люди блоковского поколения ощущали на себе тяжесть атмосферы победоносцевской, а позже столыпинской России; и того, и другого поэта от противного воспитывала реакция. Тема кометы -- вариация общерусской темы искусства XIX в., темы столкновения личности героя -- носителя светлых идеалов с "темным царством" российской действительности. Этот образ явился идеальным выражением трагического характера столкновения, в котором началам добра, света, гуманизма не дано было торжествовать. На новом витке истории, в схожем микроклимате времени эту тему подхватил Б. Гуманистическое искусство эпохи реакции не может не быть трагедийным, и Б. понимал это.
Рожденная в романтизме, традиционная для классической русской литературы тема столкновения с миром зла и насилия, определяющая основной протестующий пафос искусства прошедшей эпохи, нашла в Б. гениального продолжателя ее традиций. В ней он соприкоснулся с поэтическим опытом Е. Баратынского и Ф. Тютчева. Само понятие крушения гуманизма, программное для поэта в эпоху между двух революций, связывается им с наступлением бездуховной буржуазной цивилизации XIX в. Баратынский, по представлениям Б., стоял в самом начале этого процесса в России. Тютчев усилил трагизм конфликта привнесением философских мотивов призрачности свободы одинокой личности перед лицом вечности и бездны космоса, бренности бытия и неотвратимости гибели всего сущего. Как истинный художник-новатор Б. идет дальше. Если Баратынский обнажает трагедию личности как психологического феномена, а Тютчев освещает философско-исторический аспект темы, то Б. психологическую драму личности и философию бытия концентрирует в социально-историческом контексте; Б. ощутил прежде всего социальное неблагополучие, затронувшее каждого, не только его героя. Он варьирует эту мысль в своих критических и публицистических работах. А в его поэзии тех лет встает образ лирического героя, человека кризисной эпохи, изуверившегося в прежних ценностях, считающего их погибшими, утраченными навсегда, но еще не нашедшего новых. Болью и горечью за исковерканные судьбы, проклятием жестокому страшному миру, поисками спасительных точек опоры в разваливающемся здании бытия, мрачной безысходностью и вновь обретаемой надеждой, верой в будущее наполняются стихи Б. этих лет; вошедшие в третий том его лирики цикл "Страшный мир" и цикл в цикле "Пляски смерти", "Возмездие" и "Арфы и скрипки" -- лучшее, что написано Б. в период расцвета и зрелости его таланта. Само определение жизни как страшного мира лаконично и точно по-блоковски: в нем и огромность силы, уродующей людские судьбы, и ужас светлых душ перед всеохватывающим мраком, в котором не видно пути, и сознание невозможности принять его принципы.
Понимание трагичности своего времени и нежелание создавать лирику-сказку-обман, дающую забвение гибнущему человеку и отвращающую его от жизни, привело Б. к осуждению своей лирики и даже решению бросить писать стихи. Он жаждал обновления эстетических принципов творчества, безусловной верности долгу поэта и гражданина, верности будущему, а не прошлому. В марте 1912 г. он писал об этих своих мучительных поисках в письме к грузинскому литератору А. И. Арсенишвили: "...для Вас стихи тех поэтов, о которых Вы пишете, (и мои), как "елисейские поля" -- "благоуханные цветущие поляны... прошлого <...>. Я это чувство очень хорошо знаю, временами подчиняюсь ему и не люблю его, или, выражаясь по-Вашему, "еще печальней люблю". В этом же смысле могу сказать: "не люблю я стихов" <...> за то, что все прошедшие стихи (и мои в том числе) способны стать вдруг "полями блаженных", царством забвения. Чем меньше сил для жизни, тем слаще забвение.
<...> Мы пришли не тосковать и не отдыхать. То чудесное сплетение противоречивых чувств, мыслей и воль, которое носит имя человеческой души, именно оттого носит это радостное <...> имя, что оно все обращено более к будущему, чем к прошедшему... Человек есть будущее. <...> берегитесь елисейских полей; пока есть в нас кровь и юность,-- будем верны будущему...; боюсь я всяких тонких, сладких, своих, любимых, медленно действующих ядов. Боюсь и, употребляя усилие, возвращаюсь постоянно к более простой, демократической пище".
Конечно, стихов Б. писать не перестал и лириком, тончайшим, остался навсегда. Даже в мрачные годы "ночи после битвы" у него бывали эмоциональные подъемы в творчестве. Один из них связан с поездкой летом 1909 г. в Италию, страну, издавна им любимую и почитаемую как колыбель культуры: результатом этой поездки стал цикл "Итальянские стихи". Позже, весной 1914 г., создавался другой лирический шедевр -- цикл "Кармен", посвященный Л. А. Дельмас. Но настойчивое возвращение "к более простой демократической пище" было знаменательным. Десятилетие с 1906 по 1915 г. в творчестве Б. характеризуется борением двух главных линий его лирики: одна -- "соловьиная", опирающаяся на традицию Жуковского -- Фета, господствовавшая в начальный период его литературной деятельности и затухающая по мере высвобождения поэта; другая -- встречная, крепнущая линия гражданских, социальных, исторически значимых тем, созвучных эпохе. Они пересеклись окончательно в поэме "Соловьиный сад" (1915), и выбор поэта решителен и бесповоротен: "Заглушить рокотание моря / Соловьиная песнь не вольна!"
Поэтому, как и всякий большой художник, Б. при всей общности мировоззренческих принципов и похожести общественно-политических условий (реакция) не мог лишь повторить трагические образы и интонации своих предшественников. С одной стороны, тема гибели человека в страшном мире разработана у него более широко и глубоко, более значительно; а с другой -- именно на пределе, в апофеозе звучания этой темы возникает существенный для понимания всего творчества Б., немыслимый у Баратынского и Тютчева мотив преодоления как отражение воздействия на человека тех сил, которые реально способствовали обновлению жизни, -- движение народных масс. Это прежде всего проявилось в теме родины, России, в теме обретения новой судьбы блоковского героя, стремящегося преодолеть исторически сложившийся разрыв между народом и той частью интеллигенции, к которой он изначально принадлежал.
Тема родины стала для Б. выражением веры его героя, надежды и спасения в единстве с ее судьбой. Не случайно поэт любил повторять, что все его творчество -- о России.
Первые стихи, где возникает тема России, начиная с "Осенней воли", такие, как "Осенняя любовь", "Россия", воссоздают двуликий образ страны -- нищей, богомольной, сирой и одновременно разбойной, вольной, дикой, с раскосостью азиатчины в глазах. Выразителен в этом отношении цикл "На поле Куликовом" (1908) -- этапное произведение поэта. В третьем томе собрания своих стихотворений (1912) Б. сопроводил цикл весьма многозначительным примечанием: "Куликовская битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди". Смысл этих строк глубже распространенных среди символистов неославянофильских упований на уготованную России исключительную роль в переиначении судеб мира. Существеннее для Б. опрокидывание исторической темы в современность ("Опять над полем Куликовым...") и примечательное первое лицо множественного числа повествователя ("...Пусть ночь. Домчимся, озарим кострами / Степную даль... / И вечный бой! Покой нам только снится..."). Одной из важнейших для Б. в эти годы была проблема единения интеллигенции и народа, и то, что его герой находит свое место в битве за спасение отечества среди русских ратников, говорит об авторской вере в возможность такого единства.
По существу -- о том же главное произведение Б. 10 гг., поэма "Возмездие". Первоначально задуманная как скорбный реквием в память умершего отца, она постепенно наполнялась отражением судьбы России в роковые для нее годы эпохи "безвременья" конца XIX в.; социальный пафос поэтического исследования смены поколений русской интеллигенции постепенно становился основным в произведении, все отчетливее проясняя неизбежность финала, как понимает его Б.,-- возмездия-вырождения роду героя-романтика, не способного воздействовать на историю. Поэма не была завершена, но намерения автора (высказанные им в предисловии) убеждают, что его отношение к исключительной личности, каким сознавал себя герой ранней лирики, решительно изменилось. Само понятие исключительности просто снимается Б. в прологе "Возмездия": "Герой уж не разит свободно.-- / Его рука -- в руке народной...". "В эпилоге должен быть изображен младенец, которого держит и баюкает на коленях простая мать, затерянная где-то в широких польских клеверных полях..." Простая мать, в глубинах России пестующая сына, которому предназначено вершить историю человечества: "...в последнем первенце... новое и упорное начинает, наконец, ощутимо действовать на окружающую среду; таким образом, род... начинает... творить возмездие; последний первенец... готов ухватиться своей человечьей ручонкой за колесо, которым движется история человечества".
Рост гражданских настроений поэта, "и страсть и ненависть к отчизне", готовность к "неслыханным переменам, невиданным мятежам" ("Возмездие") определили позицию Б. в событиях Октября, запечатленных им в поэме "Двенадцать".
Образ Революции, суровым и восторженным гимном которой стала поэма "Двенадцать", синонимизируется автором с могучим порывом ветра, всепобеждающей стихией, мировым пожаром, в котором как в очистительном огне, гибнет ненавистный ему страшный мир и встает мир преображенный. Лучше всего выражает отношение поэта к происходящему резко изменившееся звучание темы России. Он, посвятивший ей самые проникновенные строки, воспевший ее "серые избы" и "ветровые песни", клявшийся ей в любви, вдруг начертал крамольные строки: "Товарищ, винтовку держи, не трусь! / Пальнем-ка пулей в святую Русь -- /В кондовую, / В избяную, / В толстозадую! / Эх, эх, без Креста!" Бескомпромиссность атмосферы Революции подчеркивается "цветовым" решением поэмы: никаких полутонов, неясностей -- "черный вечер, белый снег", и только красному флагу, бьющему в очи, дано нарушить черно-белую гамму красок. От этого особую прямолинейность и символичность приобретают образы поэмы. Двенадцать красногвардейцев, вооруженный патруль, идущий по городу,-- как двенадцать апостолов Революции, ее карающая десница. Их путь, их шаг, "мерный, державный",-- победная поступь Революции. А найденный поэтом гротескный образ-символ старого мира -- бездомного пса еще больше усиливает впечатление: "Стоит буржуй, как пес голодный, / Стоит безмолвный, как вопрос. / И старый мир, как пес безродный, / Стоит за ним, поджавши хвост". Утверждению Революции в поэме подчинено все: и композиция -- постепенное поглощение мелкого, личного темой общественного долга, доходящее до пафосного звучания; и интонация -- ироническая, насмешливая, когда автор рисует сценки петербургского старого мира, возвышенная, патетическая, когда звучит тема Революции; и ритм, и строфика, и "цвет", и символика.
В послереволюционные годы Б., призвавший деятелей искусства в статье "Интеллигенция и революция" к сотрудничеству с новой властью, сам активно включился в работу по культурному строительству молодой Советской республики. Он работает в правительственной комиссии по изданию классической литературы, в Репертуарной секции Петроградского театрального отдела Наркомпроса, в учрежденном М. Горьким издательстве "Всемирная литература", избирается председателем управления Большого драматического театра, председателем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов, участвует во мн. др. советах, комиссиях и редакциях, одновременно с этим ведет большую публицистическую работу и подготовку к изданию собственных сочинений.
Весной 1921 г. появились признаки тяжелой болезни сердца, от которой 7 августа Б. умер.

А. П. Авраменко