Антон Чехов - На кладбище
«Где теперь его кляузы,
ябедничество, крючки, взятки?»
Гамлет.
— Господа, ветер поднялся, и уже начинает темнеть. Не убраться
ли нам подобру-поздорову?
Ветер прогулялся по желтой листве старых берез, и с листьев
посыпался на нас град крупных капель. Один из наших
поскользнулся на глинистой почве и, чтобы не упасть, ухватился
за большой серый крест.
— «Титулярный советник и кавалер Егор Грязноруков...» — прочел
он. — Я знал этого господина... Любил жену, носил Станислава,
ничего не читал... Желудок его варил исправно... Чем не жизнь?
Не нужно бы, кажется, и умирать, но — увы! — случай стерег
его... Бедняга пал жертвою своей наблюдательности. Однажды,
подслушивая, получил такой удар двери в голову, что схватил
сотрясение мозга (у него был мозг) и умер. А вот под этим
памятником лежит человек, с пеленок ненавидевший стихи,
эпиграммы... Словно в насмешку, весь его памятник испещрен
стихами... Кто-то идет!
С нами поравнялся человек в поношенном пальто и с бритой,
синевато-багровой физиономией. Под мышкой у него был полуштоф,
из кармана торчал сверток с колбасой.
— Где здесь могила актера Мушкина? — спросил он нас хриплым
голосом.
Мы повели его к могиле актера Мушкина, умершего года два назад.
— Чиновник будете? — спросили мы у него.
— Нет-с, актер... Нынче актера трудно отличить от консисторского
чиновника. Вы это верно заметили... Характерно, хотя для
чиновника и не совсем лестно-с.
Насилу мы нашли могилу актера Мушкина. Она осунулась, поросла
плевелом и утеряла образ могилы...
Маленький дешевый крестик, похилившийся и поросший зеленым,
почерневшим от холода мохом, смотрел старчески уныло и словно
хворал.
— «забвенному другу Мушкину»... — прочли мы.
Время стерло частицу не и исправило человеческую ложь.
— Актеры и газетчики собрали ему на памятник и... пропили,
голубчики... — вздохнул актер, кладя земной поклон и касаясь
коленами и шапкой мокрой земли.
— То есть как же пропили?
— Очень просто. Собрали деньги, напечатали об этом в газетах и
пропили... Это я не для осуждения говорю, а так... На здоровье,
ангелы! Вам на здоровье, а ему память вечная.
— От пропивки плохое здоровье, а память вечная — одна грусть.
Дай бог временную память, а насчет вечной — что уж!
— Это вы верно-с. Известный ведь был Мушкин, венков за гробом
штук десять несли, а уж забыли! Кому люб он был, те его забыли,
а кому зло сделал, те помнят. Я, например, его во веки веков не
забуду, потому, кроме зла, ничего от него не видел. Не люблю
покойника.
— Какое же он вам зло сделал?
— Зло великое, — вздохнул актер, и по лицу его разлилось
выражение горькой обиды. — Злодей он был для меня и разбойник,
царство ему небесное. На него глядючи и его слушаючи, я в актеры
поступил. Выманил он меня своим искусством из дома
родительского, прельстил суетой артистической, много обещал, а
дал слезы и горе... Горька доля актерская! Потерял я и
молодость, и трезвость, и образ божий... За душой ни гроша,
каблуки кривые, на штанах бахрома и шахматы, лик словно собаками
изгрызен... В голове свободомыслие и неразумие... Отнял он у
меня и веру, злодей мой! Добро бы талант был, а то так, ни за
грош пропал... Холодно, господа почтенные... Не желаете ли? На
всех хватит... Бррр... Выпьем за упокой! Хоть и не люблю его,
хоть и мертвый он, а один он у меня на свете, один, как перст. В
последний раз с ним вижусь... Доктора сказали, что скоро от
пьянства помру, так вот пришел проститься. Врагов прощать надо.
Мы оставили актера беседовать с мертвым Мушкиным и пошли далее.
Заморосил мелкий холодный дождь.
При повороте на главную аллею, усыпанную щебнем, мы встретили
похоронную процессию. Четыре носильщика в белых коленкоровых
поясах и в грязных сапогах, облепленных листвой, несли
коричневый гроб. Становилось темно, и они спешили, спотыкаясь и
покачивая носилками...
— Гуляем мы здесь только два часа, а при нас уже третьего
несут... По домам, господа?