Антон Чехов - Ну, публика!
— Шабаш, не буду больше пить!.. Ни... ни за
что! Пора уж за ум взяться. Надо работать, трудиться... Любишь
жалованье получать, так работай честно, усердно, по совести,
пренебрегая покоем и сном. Баловство брось... Привык, брат,
задаром жалованье получать, а это вот и нехорошо... и
нехорошо...
Прочитав себе несколько подобных нравоучений, обер-кондуктор
Подтягин начинает чувствовать непреодолимое стремление к труду.
Уже второй час ночи, но, несмотря на это, он будит кондукторов и
вместе с ними идет по вагонам контролировать билеты.
— Вашш... билеты! — выкрикивает он, весело пощелкивая щипчиками.
Сонные фигуры, окутанные вагонным полумраком, вздрагивают,
встряхивают головами и подают свои билеты.
— Вашш... билеты! — обращается Подтягин к пассажиру II класса,
тощему, жилистому человеку, окутанному в шубу и одеяло и
окруженному подушками. — Вашш... билеты!
Жилистый человек не отвечает. Он погружен в сон. Обер-кондуктор
трогает его за плечо и нетерпеливо повторяет:
— Вашш... билеты!
Пассажир вздрагивает, открывает глаза и с ужасом глядит на
Подтягина.
— Что? Кто? а?
— Вам говорят по-челаэчески: вашш... билеты! Па-а-трудитесь!
— Боже мой! — стонет жилистый человек, делая плачущее лицо. —
Господи, боже мой! Я страдаю ревматизмом... три ночи не спал,
нарочно морфию принял, чтоб уснуть, а вы... с билетом! Ведь это
безжалостно, бесчеловечно! Если бы вы знали, как трудно мне
уснуть, то не стали бы беспокоить меня такой чепухой...
Безжалостно, нелепо! И на что вам мой билет понадобился? Глупо
даже!
Подтягин думает, обидеться ему или нет, — и решает обидеться.
— Вы здесь не кричите! Здесь не кабак! — говорит он.
— Да в кабаке люди человечней... — кашляет пассажир. — Изволь я
теперь уснуть во второй раз! И удивительное дело: всю заграницу
объездил, и никто у меня там билета не спрашивал, а тут, словно
чёрт их под локоть толкает, то и дело, то и дело!..
— Ну, и поезжайте за границу, ежели вам там нравится!
— Глупо, сударь! Да! Мало того, что морят пассажиров угаром,
духотой и сквозняком, так хотят еще, чёрт ее подери,
формалистикой добить. Билет ему понадобился! Скажите, какое
усердие! Добро бы это для контроля делалось, а то ведь половина
поезда без билетов едет!
— Послушайте, господин! — вспыхивает Подтягин. — Вы извольте
подтвердить ваши доводы! И ежели вы не перестанете кричать и
беспокоить публику, то я принужден буду высадить вас на станции
и составить акт об этом факте!
— Это возмутительно! — негодует публика. — Пристает к больному
человеку! Послушайте, да имейте же сожаление!
— Да ведь они сами ругаются! — трусит Подтягин. — Хорошо, я не
возьму билета... Как угодно... Только ведь, сами знаете, служба
моя этого требует... Ежели б не служба, то, конечно... Можете
даже начальника станции спросить... Кого угодно спросите...
Подтягин пожимает плечами в отходит от больного. Сначала он
чувствует себя обиженным и несколько третированным, потом же,
пройдя вагона два-три, он начинает ощущать в своей
обер-кондукторской груди некоторое беспокойство, похожее на
угрызения совести.
«Действительно, не нужно было будить больного, — думает он. —
Впрочем, я не виноват... Они там думают, что это я с жиру, от
нечего делать, а того не знают, что этого служба требует...
Ежели они не верят, так я могу к ним начальника станции
привести».
Станция. Поезд стоит пять минут. Перед третьим звонком в
описанный вагон II класса входит Подтягин. За ним шествует
начальник станции, в красной фуражке.
— Вот этот господин, — начинает Подтягин, — говорят, что я не
имею полного права спрашивать с них билет, и... и обижаются.
Прошу вас, господин начальник станции, объяснить им — по службе
я требую билет или зря? Господин, — обращается Подтягин к
жилистому человеку. — Господин! Можете вот начальника станции
спросить, ежели мне не верите.
Больной вздрагивает, словно ужаленный, открывает глаза и, сделав
плачущее лицо, откидывается на спинку дивана.
— Боже мой! Принял другой порошок и только что задремал, как он
опять... опять! Умоляю вас, имейте вы сожаление!
— Вы можете поговорить вот с господином начальником станции...
Имею я полное право билет спрашивать или нет?
— Это невыносимо! Нате вам ваш билет! Нате! Я куплю еще пять
билетов, только дайте мне умереть спокойно! Неужели вы сами
никогда не были больны? Бесчувственный народ!
— Это просто издевательство! — негодует какой-то господин в
военной форме. — Иначе я не могу понять этого приставанья!
— Оставьте... — морщится начальник станции, дергая Подтягина за
рукав.
Подтягин пожимает плечами и медленно уходит за начальником
станции.
«Изволь тут угодить! — недоумевает он. — Я для него же позвал
начальника станции, чтоб он понимал, успокоился, а он...
ругается».
Другая станция. Поезд стоит десять минут. Перед вторым звонком,
когда Подтягин стоит около буфета и пьет сельтерскую воду, к
нему подходят два господина, один в форме инженера, другой в
военном пальто.
— Послушайте, г. обер-кондуктор! — обращается инженер к
Подтягину. — Ваше поведение по отношению к больному пассажиру
возмутило всех очевидцев. Я инженер Пузицкий, это вот...
господин полковник. Если вы не извинитесь перед пассажиром, то
мы подадим жалобу начальнику движения, нашему общему знакомому.
— Господа, да ведь я... да ведь вы... — оторопел Подтягин.
— Объяснений нам не надо. Но предупреждаем, если не извинитесь,
то мы берем пассажира под свою защиту.
— Хорошо, я... я, пожалуй, извинюсь... Извольте...
Через полчаса Подтягин, придумав извинительную фразу, которая бы
удовлетворила пассажира и не умалила его достоинства, входит в
вагон.
— Господин! — обращается он к больному. — Послушайте, господин!
Больной вздрагивает и вскакивает.
— Что?
— Я тово... как его?.. Вы не обижайтесь...
— Ох... воды... — задыхается больной, хватаясь за сердце. —
Третий порошок морфия принял, задремал и... опять! Боже, когда
же, наконец, кончится эта пытка!
— Я тово... Вы извините...
— Слушайте... Высадите меня на следующей станции... Более
терпеть я не в состоянии. Я... я умираю...
— Это подло, гадко! — возмущается публика. — Убирайтесь вон
отсюда! Вы поплатитесь за подобное издевательство! Вон!
Подтягин машет рукой, вздыхает и выходит из вагона. Идет он в
служебный вагон, садится изнеможенный за стол и жалуется:
«Ну, публика! Извольте вот ей угодить! Извольте вот служить,
трудиться! Поневоле плюнешь на всё и запьешь... Ничего не
делаешь — сердятся, начнешь делать — тоже сердятся... Выпить!»
Подтягин выпивает сразу полбутылки и больше уже не думает о
труде, долге и честности.