Антон Чехов - Розовый чулок
Пасмурный, дождливый день. Небо надолго
заволокло тучами, и дождю конца не предвидится. На дворе
слякоть, лужи, мокрые галки, а в комнатах сумерки и такой холод,
что хоть печи топи.
Иван Петрович Сомов шагает по своему кабинету из угла в угол и
ворчит на погоду. Дождевые слезы на окнах и комнатные сумерки
нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время
нечем... Газет еще не привозили, на охоту идти нет возможности,
обедать еще не скоро...
В кабинете Сомов не один. За его письменным столом сидит m-me
Сомова, маленькая, хорошенькая дамочка в легкой блузе и в
розовых чулочках. Она усердно строчит письмо. Проходя мимо нее,
шагающий Иван Петрович всякий раз засматривает через ее плечо на
писанье. Он видит крупные хромающие буквы, узкие и тощие, с
невозможными хвостами и закорючками. Клякс, помарок и следов от
пальцев многое множество. Переносов m-me Сомова не любит, и
каждая строка ее, дойдя до края листка, со страшными корчами,
водопадом падает вниз...
— Лидочка, кому это ты так много пишешь? — спрашивает Сомов,
видя, как его жена начинает строчить по шестому листку.
— К сестре Варе...
— Гм... длинно! Дай-ка скуки ради почитать!
— Возьми, читай, только тут ничего нет интересного...
Сомов берет исписанные листки и, продолжая шагать, принимается
за чтение. Лидочка облокачивается о спинку кресла и следит за
выражением его лица. После первой же странички лицо его
вытягивается и выражает что-то похожее на оторопь... На третьей
страничке Сомов морщится и медленно чешет затылок.
На четвертой он останавливается, пугливо взглядывает на жену и
задумывается. Немного подумав, он со вздохом опять принимается
за чтение... Лицо его выражает недоумение и даже испуг...
— Нет, это невозможно! — бормочет он, кончив чтение и швыряя
листки на стол. — Решительно невозможно!
— Что такое? — пугается Лидочка.
— Что такое! Исписала шесть страничек, потратила на писанье
битых два часа и... и хоть бы тебе что! Хоть бы одна мыслишка!
Читаешь-читаешь, и какое-то затмение находит, словно на чайных
ящиках китайскую тарабарщину разбираешь! Уф!
— Да, это правда, Ваня... — говорит Лидочка, краснея. — Я
небрежно писала...
— Кой чёрт небрежно? В небрежном письме смысл и лад есть, есть
содержание, а у тебя... извини, даже названия подобрать не могу!
Сплошная белиберда! Слова и фразы, а содержания ни малейшего.
Всё твое письмо похоже точь-в-точь на разговор двух мальчишек:
«А у нас блины ноне!» — «А к нам солдат пришел!» Мочалу жуешь!
Тянешь, повторяешься... Мысленки прыгают, как черти в решете: не
разберешь, где что начинается, где что кончается... Ну, можно ли
так?
— Если б я со вниманием писала, — оправдывается Лидочка, — тогда
бы не было ошибок...
— Ах, об ошибках я уж и не говорю! Кричит бедная грамматика! Что
ни строчка, то личное для нее оскорбление! Ни запятых, ни точек,
а ять... бррр! Земля пишется не через ять, а через е! А почерк?
Это не почерк, а отчаяние! Не шутя говорю, Лида... Меня и
изумило и поразило это твое письмо... Ты не сердись, голубчик,
но я, ей-богу, не думал, что в грамматике ты такая сапожница...
А между тем ты по своему положению принадлежишь к образованному,
интеллигентному кругу, ты жена университетского человека, дочь
генерала! Послушай, ты училась где-нибудь?
— А как же? Я в пансионе фон Мебке кончила...
Сомов пожимает плечами и, вздохнув, продолжает шагать. Лидочка,
сознавая свое невежество и стыдясь, тоже вздыхает и потупляет
глазки... Минут десять проходит в молчании...
— Послушай, Лидочка, ведь это, в сущности, ужасно! — говорит
Сомов, вдруг останавливаясь перед женой и с ужасом глядя на ее
лицо. — Ведь ты мать... понимаешь? мать! Как же ты будешь детей
учить, если сама ничего не знаешь? Мозг у тебя хороший, но что
толку в нем, если он не усвоил себе даже элементарных знаний?
Ну, плевать на знания... знания дети и в школе получат, но ведь
ты и по части морали хромаешь! Ты ведь иногда такое ляпнешь, что
уши вянут!
Сомов опять пожимает плечами, запахивается в полы халата и
продолжает шагать... Ему и досадно, и обидно, и в то же время
жаль Лидочку, которая не протестует, а только глазами моргает...
Обоим тяжело и горько... Оба и не замечают за горем, как бежит
время и приближается час обеда...
Садясь обедать, Сомов, любящий поесть вкусно и покойно, выпивает
большую рюмку водки и начинает разговор на другую тему. Лидочка
слушает его, поддакивает, но вдруг во время супа глаза ее
наливаются слезами, и она начинает хныкать.
— Это мать виновата! — говорит она, вытирая слезы салфеткой. —
Все советовали ей отдать меня в гимназию, а из гимназии я
наверное бы пошла на курсы!
— На курсы... в гимназию... — бормочет Сомов. — Это уж
крайности, матушка! Что хорошего быть синим чулком? Синий
чулок... чёрт знает что! Не женщина и не мужчина, а так, середка
на половине, ни то ни сё... Ненавижу синих чулков! Никогда бы не
женился на ученой...
— Тебя не разберешь... — говорит Лидочка. — Сердишься, что я
неученая, и в то же время ненавидишь ученых; обижаешься, что у
меня мыслей нет в письме, а сам против того, чтоб я училась...
— Ты к фразе придираешься, милочка, — зевает Сомов, наливая себе
от скуки вторую рюмку...
Под влиянием выпитой водки и сытного обеда Сомов становится
веселей, добрей и мягче... Он глядит, как его хорошенькая жена с
озабоченным лицом приготовляет салат, и на него набегает порыв
женолюбия, снисходительности, всепрощения...
«Напрасно я ее, бедняжку, обескуражил сегодня... — думает он. —
Зачем я наговорил ей столько жалких слов? Она, правда,
глупенькая у меня, нецивилизованная, узенькая, но... ведь медаль
имеет две стороны и audiatur et altera pars...1 Быть может,
тысячу раз правы те, которые говорят, что женское недомыслие
зиждется на призвании женском... Призвана она, положим, мужа
любить, детей родить и салат резать, так на кой чёрт ей знания?
Конечно!»
Вспоминается ему при этом, как умные женщины вообще тяжелы, как
они требовательны, строги и неуступчивы, и как, напротив, легко
жить с глупенькой Лидочкой, которая ни во что не суется, многого
не понимает и не лезет с критикой. С Лидочкой и покойно и не
рискуешь нарваться на контроль...
«Бог с ними, с этими умными и учеными женщинами! С простенькими
лучше и спокойнее живется», — думает он, принимая от Лидочки
тарелку с цыпленком...
Вспоминает он, что у цивилизованного мужчины является иногда
желание поболтать и поделиться мыслями с умной и ученой
женщиной...
«Что ж? — думает Сомов. — Захочется поболтать об умном, пойду к
Наталье Андреевне... или к Марье Францовне... Очень просто!»