Антон Чехов - Длинный язык
Наталья Михайловна, молодая дамочка,
приехавшая утром из Ялты, обедала и, неугомонно треща языком,
рассказывала мужу о том, какие прелести в Крыму. Муж,
обрадованный, глядел с умилением на ее восторженное лицо, слушал
и изредка задавал вопросы...
— Но, говорят, жизнь там необычайно дорога? — спросил он между
прочим.
— Как тебе сказать? По-моему, дороговизну преувеличили, папочка.
Не так страшен чёрт, как его рисуют. Я, например, с Юлией
Петровной имела очень удобный и приличный номер за двадцать
рублей в сутки. Всё, дружочек мой, зависит от уменья жить.
Конечно, если ты захочешь поехать куда-нибудь в горы...
например, на Ай-Петри... возьмешь лошадь, проводника, — ну,
тогда, конечно, дорого. Ужас как дорого! Но, Васичка, какие там
го-оры! Представь ты себе высокие-высокие горы, на тысячу раз
выше, чем церковь... Наверху туман, туман, туман... Внизу
громаднейшие камни, камни, камни... И пинии... Ах, вспомнить не
могу!
— Кстати... без тебя тут я в каком-то журнале читал про тамошних
проводников-татар... Такие мерзости! Что, это в самом деле
какие-нибудь особенные люди?
Наталья Михайловна сделала презрительную гримаску и мотнула
головой.
— Обыкновенные татары, ничего особенного... — сказала она. —
Впрочем, я видела их издалека, мельком... Указывали мне на них,
но я не обратила внимания. Всегда, папочка, я чувствовала
предубеждение ко всем этим черкесам, грекам... маврам!..
— Говорят, донжуаны страшные.
— Может быть! Бывают мерзавки, которые...
Наталья Михайловна вдруг вскочила, точно вспомнила что-то
страшное, полминуты глядела на мужа испуганными глазами и
сказала, растягивая каждое слово:
— Васичка, я тебе скажу, какие есть без-нрав-ствен-ны-е! Ах,
какие безнравственные! Не то чтобы, знаешь, простые или среднего
круга, а аристократки, эти надутые бонтонши! Просто ужас, глазам
своим я не верила! Умру и не забуду! Ну, можно ли забыться до
такой степени, чтобы... ах, Васичка, я даже и говорить не хочу!
Взять хотя бы мою спутницу Юлию Петровну... Такой хороший муж,
двое детей... принадлежит к порядочному кругу, корчит всегда из
себя святую и — вдруг, можешь себе представить... Только,
папочка, это, конечно, entre nous1... Даешь честное слово, что
никому не скажешь?
— Ну, вот еще выдумала! Разумеется, не скажу.
— Честное слово? Смотри же! Я тебе верю...
Дамочка положила вилку, придала своему лицу таинственное
выражение и зашептала:
— Представь ты себе такую вещь... Поехала эта Юлия Петровна в
горы... Была отличная погода! Впереди едет она со своим
проводником, немножко позади — я. Отъехали мы версты три-четыре,
вдруг, понимаешь ты, Васичка, Юлия вскрикивает и хватает себя за
грудь. Ее татарин хватает ее за талию, иначе бы она с седла
свалилась... Я со своим проводником подъезжаю к ней... Что
такое? В чем дело? «Ох, кричит, умираю! Дурно! Не могу дальше
ехать!» Представь мой испуг! Так поедемте, говорю, назад! —
«Нет, говорит, Natalie, не могу я ехать назад! Если я сделаю еще
хоть один шаг, то умру от боли! У меня спазмы!» И просит,
умоляет, ради бога, меня и моего Сулеймана, чтобы мы вернулись
назад в город и привезли ей бестужевских капель, которые ей
помогают.
— Постой... Я тебя не совсем понимаю... — пробормотал муж,
почесывая лоб. — Раньше ты говорила, что видела этих татар
только издалека, а теперь про какого-то Сулеймана рассказываешь.
— Ну, ты опять придираешься к слову! — поморщилась дамочка,
нимало не смущаясь. — Терпеть не могу подозрительности! Терпеть
не могу! Глупо и глупо!
— Я не придираюсь, но... зачем говорить неправду? Каталась с
татарами, ну, так тому и быть, бог с тобой, но... зачем вилять?
— Гм!.. вот странный! — возмутилась дамочка. — Ревнует к
Сулейману! Воображаю, как это ты поехал бы в горы без
проводника! Воображаю! Если не знаешь тамошней жизни, не
понимаешь, то лучше молчи. Молчи и молчи! Без проводника там
шагу нельзя сделать.
— Еще бы!
— Пожалуйста, без этих глупых улыбок! Я тебе не Юлия
какая-нибудь... Я ее и не оправдываю, но я... пссс! Я хоть и не
корчу из себя святой, но еще не настолько забылась. У меня
Сулейман не выходил из границ... Не-ет! Маметкул, бывало, у Юлии
всё время сидит, а у меня как только бьет одиннадцать часов,
сейчас: «Сулейман, марш! Уходите!» И мой глупый татарка уходит.
Он у меня, папочка, в ежовых был... Как только разворчится
насчет денег или чего-нибудь, я сейчас: «Ка-ак? Что-о? Что-о-о?»
Так у него вся душа в пятки... Ха-ха-ха... Глаза, понимаешь,
Васичка, черные-пречерные, как у-уголь, морденка татарская,
глупая такая, смешная... Я его вот как держала! Вот!
— Воображаю... — промычал супруг, катая шарики из хлеба.
— Глупо, Васичка! Я ведь знаю, какие у тебя мысли! Я знаю, что
ты думаешь... Но, я тебя уверяю, он у меня даже во время
прогулок не выходил из границ. Например, едем ли в горы, или к
водопаду Учан-Су, я ему всегда говорю: «Сулейман, ехать сзади!
Ну!» И всегда он ехал сзади, бедняжка... Даже во время... в
самых патетических местах я ему говорила: «А все-таки ты не
должен забывать, что ты только татарин, а я жена статского
советника!» Ха-ха...
Дамочка захохотала, потом быстро оглянулась и, сделав испуганное
лицо, зашептала:
— Но Юлия! Ах, эта Юлия! Я понимаю, Васичка, отчего не пошалить,
отчего не отдохнуть от пустоты светской жизни? Всё это можно...
шали, сделай милость, никто тебя не осудит, но глядеть на это
серьезно, делать сцены... нет, как хочешь, я этого не понимаю!
Вообрази, она ревновала! Ну, не глупо ли? Однажды приходит к ней
Маметкул, ее пассия... Дома ее не было... Ну, я зазвала его к
себе... начались разговоры, то да сё... Они, знаешь,
препотешные! Незаметно этак провели вечер... Вдруг влетает
Юлия... Набрасывается на меня, на Маметкула... делает нам
сцену... фи! Я этого не понимаю, Васичка...
Васичка крякнул, нахмурился и заходил по комнате.
— Весело вам там жилось, нечего сказать! — проворчал он,
брезгливо улыбаясь.
— Ну, как это глу-упо! — обиделась Наталья Михайловна. — Я знаю,
о чем ты думаешь! Всегда у тебя такие гадкие мысли! Не стану же
я тебе ничего рассказывать. Не стану!
Дамочка надула губки и умолкла.