Антон Чехов - Произведение искусства
Держа под мышкой что-то, завернутое в 223-й
нумер «Биржевых ведомостей», Саша Смирнов, единственный сын у
матери, сделал кислое лицо и вошел в кабинет доктора Кошелькова.
— А, милый юноша! — встретил его доктор. — Ну, как мы себя
чувствуем? Что скажете хорошенького?
Саша заморгал глазами, приложил руку к сердцу и сказал
взволнованным голосом:
— Кланялась вам, Иван Николаевич, мамаша и велела благодарить
вас... Я единственный сын у матери, и вы спасли мне жизнь...
вылечили от опасной болезни, и... мы оба не знаем, как
благодарить вас.
— Полно, юноша! — перебил доктор, раскисая от удовольствия. — Я
сделал только то, что всякий другой сделал бы на моем месте.
— Я единственный сын у своей матери... Мы люди бедные и,
конечно, не можем заплатить вам за ваш труд, и... нам очень
совестно, доктор, хотя, впрочем, мамаша и я... единственный сын
у матери, убедительно просим вас принять в знак нашей
благодарности... вот эту вещь, которая... Вещь очень дорогая, из
старинной бронзы... редкое произведение искусства.
— Напрасно! — поморщился доктор. — Ну, к чему это?
— Нет, уж вы, пожалуйста, не отказывайтесь, — продолжал
бормотать Саша, развертывая сверток. — Вы обидите отказом и меня
и мамашу... Вещь очень хорошая... из старинной бронзы...
Досталась она нам от покойного папаши, и мы хранили ее, как
дорогую память... Мой папаша скупал старинную бронзу и продавал
ее любителям... Теперь мамаша и я этим же занимаемся...
Саша развернул вещь и торжественно поставил ее на стол. Это был
невысокий канделябр старой бронзы, художественной работы.
Изображал он группу: на пьедестале стояли две женские фигуры в
костюмах Евы и в позах, для описания которых у меня не хватает
ни смелости, ни подобающего темперамента. Фигуры кокетливо
улыбались и вообще имели такой вид, что, кажется, если бы не
обязанность поддерживать подсвечник, то они спрыгнули бы с
пьедестала и устроили бы в комнате такой дебош, о котором,
читатель, даже и думать неприлично.
Поглядев на подарок, доктор медленно почесал за ухом, крякнул и
нерешительно высморкался.
— Да, вещь, действительно, прекрасная, — пробормотал он, — но...
как бы выразиться, не того... нелитературна слишком... Это уж не
декольте, а чёрт знает что...
— То есть почему же?
— Сам змий-искуситель не мог бы придумать ничего сквернее. Ведь
поставить на столе такую фантасмагорию значит всю квартиру
загадить!
— Как вы странно, доктор, смотрите на искусство! — обиделся
Саша. — Ведь это художественная вещь, вы поглядите! Столько
красоты и изящества, что душу наполняет благоговейное чувство и
к горлу подступают слезы! Когда видишь такую красоту, то
забываешь всё земное... Вы поглядите, сколько движения, какая
масса воздуху, экспрессии!
— Всё это я отлично понимаю, милый мой, — перебил доктор, — но
ведь я человек семейный, у меня тут детишки бегают, дамы бывают.
— Конечно, если смотреть с точки зрения толпы, — сказал Саша, —
то, конечно, эта высокохудожественная вещь представляется в ином
свете... Но, доктор, будьте выше толпы, тем более, что своим
отказом вы глубоко огорчите и меня и мамашу. Я единственный сын
у матери... вы спасли мне жизнь... Мы отдаем вам самую дорогую
для нас вещь, и... и я жалею только, что у вас нет пары для
этого канделябра...
— Спасибо, голубчик, я очень благодарен... Кланяйтесь мамаше,
но, ей-богу, сами посудите, у меня тут детишки бегают, дамы
бывают... Ну, впрочем, пусть остается! Ведь вам не втолкуешь.
— И толковать нечего, — обрадовался Саша. — Этот канделябр вы
тут поставьте, вот около вазы. Эка жалость, что пары нет! Такая
жалость! Ну, прощайте, доктор.
По уходе Саши доктор долго глядел на канделябр, чесал у себя за
ухом и размышлял.
«Вещь превосходная, спора нет, — думал он, — и бросать ее
жалко... Оставить же у себя невозможно... Гм!.. Вот задача! Кому
бы ее подарить или пожертвовать?»
После долгого размышления он вспомнил про своего хорошего
приятеля, адвоката Ухова, которому был должен за ведение дела.
— И отлично, — решил доктор. — Ему, как приятелю, неловко взять
с меня деньги, и будет очень прилично, если я презентую ему
вещь. Отвезу-ка я ему эту чертовщину! Кстати же он холост и
легкомыслен...
Не откладывая дела в дальний ящик, доктор оделся, взял канделябр
и поехал к Ухову.
— Здорово, приятель! — сказал он, застав адвоката дома. — Я к
тебе... Пришел благодарить, братец, за твои труды... Денег не
хочешь брать, так возьми хоть эту вот вещицу... вот, братец ты
мой... Вещица — роскошь!
Увидев вещицу, адвокат пришел в неописанный восторг.
— Вот так штука! — захохотал он. — Ах, чёрт подери его совсем,
придумают же, черти, такую штуку! Чудесно! Восхитительно! Где ты
достал такую прелесть?
Излив свой восторг, адвокат пугливо поглядел на двери и сказал:
— Только ты, брат, убери свой подарок. Я не возьму...
— Почему? — испугался доктор.
— А потому... У меня бывают тут мать, клиенты... да и от
прислуги совестно.
— Ни-ни-ни... Не смеешь отказываться! — замахал руками доктор. —
Это свинство с твоей стороны! Вещь художественная... сколько
движения... экспрессии... И говорить не хочу! Обидишь!
— Хоть бы замазано было, или фиговые листочки нацепить...
Но доктор еще пуще замахал руками, выскочил из квартиры Ухова и,
довольный, что сумел сбыть с рук подарок, поехал домой...
По уходе его адвокат осмотрел канделябр, потрогал его со всех
сторон пальцами и, подобно доктору, долго ломал голову над
вопросом: что делать с подарком?
«Вещь прекрасная, — рассуждал он, — и бросить жалко, и держать у
себя неприлично. Самое лучшее — это подарить кому-нибудь... Вот
что, поднесу-ка я этот канделябр сегодня вечером комику Шашкину.
Каналья любит подобные штуки, да и кстати же у него сегодня
бенефис...»
Сказано — сделано. Вечером тщательно завернутый канделябр был
поднесен комику Шашкину. Весь вечер уборную комика брали
приступом мужчины, приходившие полюбоваться на подарок; всё
время в уборной стоял восторженный гул и смех, похожий на
лошадиное ржанье. Если какая-нибудь из актрис подходила к двери
и спрашивала: «Можно войти?», то тотчас же слышался хриплый
голос комика:
— Нет, нет, матушка! Я не одет!
После спектакля комик пожимал плечами, разводил руками и
говорил:
— Ну, куда я эту гадость дену? Ведь я на частной квартире живу!
У меня артистки бывают! Это не фотография, в стол не спрячешь!
— А вы, сударь, продайте, — посоветовал парикмахер, разоблачая
комика. — Тут в предместье живет старуха, которая покупает
старинную бронзу... Поезжайте и спросите Смирнову... Ее всякий
знает.
Комик послушался... Дня через два доктор Кошельков сидел у себя
в кабинете и, приложив палец ко лбу, думал о желчных кислотах.
Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он
улыбался, сиял и вся его фигура дышала счастьем... В руках он
держал что-то завернутое в газету.
— Доктор! — начал он, задыхаясь. — Представьте мою радость! На
ваше счастье, нам удалось приобрести пару для вашего
канделябра!.. Мамаша так счастлива... Я единственный сын у
матери... вы спасли мне жизнь...
И Саша, дрожа от чувства благодарности, поставил перед доктором
канделябр. Доктор разинул рот, хотел было что-то сказать, но не
сказал ничего: у него отнялся язык.