А.А. Фет - Письма - Л. И. Толстому - 26 марта 1876 г.

Московско-Курской ж. д.
Полустанция Еропкино.

"Дух бодр - плоть же немощна".
Все это время, дорогой граф, проводил я под гнетом собственного
бессилия. И теперь еще с небывалым напряжением держу перо. Теперь как будто
побольше сил, хотя я даже на урок к Оле не всхожу по лестнице, а она ходит
ко мне.
Сегодня серенький вешний день, и мои поехали сеять под борону с 5
молодыми матками. Матки пошли покойно. По саду ручьи. Брат Петр Афанасьевич
чуть не ежедневно поет Вам с графиней хвалебные гимны в минуты, когда
отрывается от убийственно-напорного изучения английского языка. Мы с Олей
прошли историю до конвента и консульства. Но все это не утоляет духовной
жажды. Утоляет ее сознание, что на Руси сидит в Ясной Поляне человек,
способный написать "Каренину". "Ouandoque bonus dormitat Homerus" {Иногда
дремлет и добрый Гомер (лат.).}, говорит Гораций. Есть и в "Карениной"
скучноватые главы. Мне скажут: "Они необходимы для связи целого". Я скажу:
"Это не мое дело". Но зато все целое и подробности, это - червонное золото.
В некоторых операх есть трио без музыки: все три голоса (в "Роберте") поют
свое, а вместе выходит, что душа улетает на седьмое небо.
Такое трио поют у постели больной - Каренина, муж и Вронский. Какое
содержание и какая форма! Я уверен, что Вы сами достигаете этой высоты
только в минуты светлого вдохновения, а то сейчас является так называемая
"трезвая правда Решетникова" {1}, с тупым раздуванием озлобленных ноздрей.
Та грубая, зверская ненависть, которая с самых, по-видимому, вершин
воспитания и науки нет-нет в каждом столетии заявит себя не только
петролейщицами, но и разбиванием своих (Вандомская) и чужих (Милосская)
памятников высокого. Не смей-де быть высоким, - я подл, будь и ты таким, а
то убью.
Жена говорит, что теперь в моду взойдет объясняться в любви посредством
инициалов {2}.
Гомер дает каждому, что тот может взять. Но что тот-то может взять?
Наверное, то, чего не стоит и подымать.
А небойсь чуют они все, что этот роман есть строгий; неподкупный суд
всему нашему строю жизни. От мужика и до говядины принца. Чуют, что над ними
есть глаз, иначе вооруженный, чем их слепорожденные гляделки.
То, что им кажется несомненно честным, хорошим, желательным, изящным,
завидным, оказывается тупым, грубым, бессмысленным и смешным. Последнего они
в своем английском проборе ужасно не любят. А дело-то выходит бедовое. Вот
Тургенев все пишет рассказы вроде "Часы", да вперед засылает соглядатаев
осведомиться: хорошо ли публика почивала, да в духе ли? - И увы! все
спрашивают друг друга: зачем это он все говорит. А тут и англичане говорят:
"Это глубокая пахота, тут все корешки повыворотило". Заметьте: у Тургенева
нет теперь рассказа без _ссыльного отца_. Это единственная соль, которой
заправляется непосыпанная резка из старой, третьегодичной соломы. Но с Вами
никогда не кончишь. На святой собираюсь с Марьей Петровной в Питер спросить
Боткина: "Что делать?" А на обратном пути хотим заехать к Вам с 7-часовым
поездом в Тулу, прислав за день телеграмму. Напишите, возможно ли это? Все,
все мы Вам и графине усердно кланяемся и желаем здоровья.

Преданный Вам А. Шеншин.