А.А. Фет - Письма - И. П. Борисову - Михайловка. 3 марта 1849 г.

Любезный друг Иван Петрович!
Очень рад, что могу хотя над тобой поломаться, что называется,
по-русски - и излить свою желчь не желчь, а черт знает что. Если ты человек
порядочный, в чем я не сомневаюсь, то простишь мне всю чепуху уж за то, что
я пишу так мелко, следовательно, имею желание побеседовать с тобою, а не
исполняю какого-то нелепого приличия или кто его знает, как это там у вас в
свете называется. Мне гадко! мерзко - но тут во всем этом есть что-то очень
хорошее, чего не знаю, душа моя, должен ли добиваться и желать человек -
одним словом, то, что ты, если имеешь на грош чутья-то должен меня понять, а
не понимаешь - так ни к черту не годен. Вижу сам, что пишу глупости и
требую, чтобы человек в состоянии был понимать подобную чепуху - но кто же в
этом виноват? Уж конечно, ты! Это тебя удивляет, неправда ли? Удивляйся в
добрый час. Ты говоришь, что не нашел в моем письме ни словечка путного - и
дела, а теперь найдешь еще менее. Для подобных людей, как ты, ведь ничего не
существует - ни пространства, ни времени, ни обстоятельств. Господи, когда
ты возьмешь меня из этого сумасшедшего дома! Ты требуешь от меня писем, а
сам говоришь, что едешь через несколько дней - куда-нибудь, а письма-де я
адресуй к Ивану {1} в Фатьяново. Но Иван должен распечатать письмо и, вложив
в другой конверт, отправить к тебе, если он лучше меня знает, где ты.
Слышишь ли - распечатать письмо, а следовательно - я должен сказать одно: я
кувыркался на веку много по доброй воле, а более по доброму расположению ко
мне ближних; теперь, друзья мои, делайте, что хотите, я рад все делать, но
ловить галок разинутым ртом не желаю. - Я рад - в настоящую минуту
разумеется, - очень рад, что тебе скверно; за месяц перед этим совсем иное
чувство, противоположное настоящему, питал я к тебе, а теперь повторяю тебе
эти мефистофельские слова: я рад, что тебе скверно, потому что мне самому
еще, быть может, скверней на душе твоего - и никого кругом, и толчется около
меня люд, который, пророни я одно только слово, осмеял бы это слово. Ты, по
крайней мере, человек свободный и можешь хоть ехать куда хочешь и
располагать своим временем по произволу, а меня поймал полковник в должность
полкового адъютанта {2}, и долго ли продолжится это заключение - не знаю, и
через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще
нужно улыбаться. Кажется, что меня прочит Полковник в квартирмейстеры на
место Кащенки Павла {3}, которому на днях, кажется, выходит отставка; тогда,
может, буду посвободнее, но дорого яичко к велику дню.
Прости меня, дорогой Ваня, что пишу тебе такую гиль, что же делать,
когда просто невыносимо. О, если б мне было грустно - я бы был счастлив, это
тихое святое чувство, а то меня вся эта чепуха злит и бесит. Но к чему все
это, поговорим-ко лучше о деле. Пока Живешь, надо же и стараться исполнить
обязанности, особенно, которые возложены на нас нами же самими в отношении к
другим. Это я намекаю на свои грешные стихотворения, которые когда выйдут -
я не знаю {4}.
Но знаю одно, что если б я был там, то в одну неделю все было бы в
исправности; и неужели никто не может посвятить на это несколько часов,
чтобы меня выручить? К Григорьевым я писывал самые убедительные письма, но
все напрасно. Да, кстати, я получил на днях письмо от Александра Никитича
Шеншина {5}, в котором он пишет, что помолвлен с сестрой Любинькой {6}, не
знаю, дошли ли до тебя эти слухи или я первый извещу тебя об этом из
Херсонеса Таврического.
До забаченья, Ваня, кланяйся от меня Петру Петровичу и Ванечке {7},
кланяйся всем знакомым, пока еще твоя голова кивает.

Твой Фет.

Михайловка {3}.
3 марта

Вот бы где жить твоему Михаиле.
Адрес в Новогеоргиевск.