Участь моя решена. Я женюсь... - А.С.Пушкин

(С французского)

Участь моя решена. Я женюсь...
Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали
глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством - боже мой - она...
почти моя.
Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни
моей. Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед
поединком, - все это в сравнении с ним ничего не значит.
Дело в том, что я боялся не одного отказа. Один из моих приятелей
говаривал: "Не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверно,
что не будет отказа".
Жениться! Легко сказать - большая часть людей видят в женитьбе шали,
взятые в долг, новую карету и розовый шлафорк.
Другие - приданое и степенную жизнь...
Третьи женятся так, потому что все женятся - потому что им 30 лет.
Спросите их, что такое брак, в ответ они скажут вам пошлую эпиграмму.
Я женюсь, то есть я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой
независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели,
уединением, непостоянством.
Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о
счастии, я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне
взять его?
Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя,
которого почти никогда не вижу. Заеду к нему - он очень рад; нет - так он
извиняет мне: "Повеса мой молод, ему не до меня". Я ни с кем не в переписке,
долги свои выплачиваю каждый месяц. Утром встаю когда хочу, принимаю кого
хочу, вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками,
смотрю в окна низеньких домиков: здесь сидит семейство за самоваром, там
слуга метет комнаты, далее девочка учится за фортепьяно, подле нее
ремесленник музыкант. Она поворачивает ко мне рассеянное лицо, учитель ее
бранит, я шагом еду мимо... Приеду домой - разбираю книги, бумаги, привожу в
порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно, если еду в гости, со
всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый
роман, или журналы; если ж Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в
газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, то требую бутылки шампанского
во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь, что обед
стоит мне семнадцать рублей и что могу позволять себе эту шалость. Еду в
театр, отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между
нами начинается сношение, - я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в
шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и все и где никто
меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя и
где меня слушают. Возвращаюсь поздно; засыпаю, читая хорошую книгу. На
другой день опять еду верхом переулками, мимо дома, где девочка играла на
фортепьяно. Она твердит на фортепьяно вчерашний урок. Она взглянула на меня,
как на знакомого, и засмеялась. - Вот моя холостая жизнь...
Если мне откажут, думал я, поеду в чужие край, - и уже воображал себя
на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на
часы. Пироскаф тронулся: морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго
смотрю на убегающий берег - Му native land, adieu1). Подле меня молодую
женщину начинает тошнить; это придает ее бледному лицу выражение томной
нежности... Она просит у меня воды. Слава богу, до Кронштадта есть для меня
занятие...
В эту минуту подали мне записку: ответ на мое письмо. Отец невесты моей
ласково звал меня к себе... Нет сомнения, предложение мое принято. Наденька,
мой ангел - она моя!.. Все печальные сомнения исчезли перед этой райской
мыслию. Бросаюсь в карету, скачу; вот их дом; вхожу в переднюю; уже по
торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое
сердце; говорят о моей любви на своем холопском языке!..
Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми
объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и
решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Наденьку; она
вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая чудотворца и
Казанской богоматери. Нас благословили. Наденька подала мне холодную,
безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне - и
я жених.
Итак, уж это не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра
- площадная.
Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны,
продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.

Все радуются моему счастию, все поздравляют, все полюбили меня. Всякий
предлагает мне свои услуги: кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого
бухарца с шалями. Иной беспокоится о многочисленности будущего моего
семейства и предлагает мне двенадцать дюжин перчаток с портретом m-lle
Зонтаг.
Молодые люди начинают со мной чиниться: уважают во мне уже неприятеля.
Дамы в глаза хвалят мне мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте: "Бедная!
Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный..."
Признаюсь, это начинает мне надоедать. Мне нравится обычай какого-то
древнего народа: жених тайно похищал свою невесту. На другой день
представлял уже он ее городским сплетницам как свою супругу. У нас
приуготовляют к семейственному счастию печатными объявлениями, подарками,
известными всему городу, форменными письмами, визитами, словом сказать,
соблазном всякого рода...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .