Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем - А.С.Пушкин

Я не принадлежу к числу тех незлопамятных литераторов, которые,
публично друг друга обругав, обнимаются потом всенародно, как Пролаз с
Высоносом, говоря в похвальбу себе и в утешение: Ведь, кажется, у нас по
полной оплеухе.
Нет: рассердясь единожды, сержусь я долго и утихаю не прежде, как
истощив весь запас оскорбительных примечаний, обиняков, заграничных
анекдотов и тому подобного. Для поддержания же себя в сем суровом
расположении духа перечитываю я тщательно мною переписанные в особую тетрадь
статьи, подавшие мне повод к таковому ожесточению. Таким образом,
пересматривая на днях антикритику, подавшую мне случай заступиться за
почтенного друга моего А.А. Орлова, напал я на следующее место:
- "Я решился на сие (на оправдание г. Булгарина) не для того чтоб
оправдать и защищать Булгарина, который в этом не имеет надобности, ибо у
него в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах
рецензентов" (см. Э 27 "Сына отечества", издаваемого гг. Гречем и
Булгариным).
Изумился я, каким образом мог я пропустить без внимания сии
красноречивые, но необдуманные строки! Я стал по пальцам пересчитывать
всевозможных рецензентов, у коих менее ума в голове, нежели у г. Булгарина в
мизинце, и теперь догадываюсь, кому Николай Иванович думал погрозить
мизинчиком Фаддея Венедиктовича.
В самом деле, к кому может отнестись это затейливое выражение? Кто наши
записные рецензенты?
Вы, г. издатель "Телескопа"? Вероятно, мстительный мизинчик указует и
на вас: предоставляю вам самим вступиться за свою голову {1}. Но кто же
другие?
Г-н Полевой? Но, несмотря на прежние раздоры, на письма Бригадирши, на
насмешки славного Грипусье, на недавнее прозвище Верхогляда и проч. и проч.,
всей Европе известно, что "Телеграф" состоит в добром согласии с "Северной
пчелой" и "Сыном отечества": мизинчик касается не его.
Г-н Воейков? Но сей замечательный литератор рецензиями мало занимается,
а известен более изданием Хамелеонистики, остроумного сбора статей, в коих
выводятся, так сказать, на чистую воду некоторые, так сказать, литературные
плутни. Ловкие издатели "Северной пчелы" уж верно не станут, как говорится,
класть ему пальца в рот, хотя бы сей палец был и знаменитый, вышеупомянутый
мизинчик.
Г-н Сомов? Но, кажется, "Литературная газета", совершив свой
единственный подвиг - совершенное уничтожение (литературной) славы г.
Булгарина, - почиет на своих лаврах, и г. Греч, вероятно, не станет
тревожить сего счастливого усыпления, щекотя газету проказливым мизинчиком.
Кого же оцарапал сей мизинец? Кто сии рецензенты, у коих - и так далее?
Просвещенный читатель уже догадался, что дело идет обо мне, о Феофилакте
Косичкине.
Всему свету известно, что никто постояннее моего не следовал за
исполинским ходом нашего века. Сколько глубоких и блистательных творений по
части политики точных наук и чистой литературы вышло у нас из печати в
течение последнего десятилетия (шагнувшего так далеко вперед) и обратило на
себя справедливое внимание завидующей нам Европы! Ни одного из таковых
явлений не пропустил я из виду; обо всяком, как известно, написал я по одной
статье, отличающейся ученостию, глубокомыслием и остроумием. Если долг
беспристрастия требовал, чтоб я указывал иногда на недостатки разбираемого
мною сочинения, то может ли кто-нибудь из гг. русских авторов жаловаться на
заносчивость или невежество Феофилакта Косичкина? Может быть, по примеру г.
Полевого, я слишком лестно отзываюсь о самом себе; я мог бы говорить в
третьем лице и попросить моего друга подписать имя свое под сими
справедливыми похвалами; но я гнушаюсь таковыми уловками, и гг. русские
журналисты, вероятно, не укорят меня в шарлатанстве.
И что ж! Г-н Греч в журнале, с жадностию читаемом во всей просвещенной
Европе, дает понимать, будто бы в мизинце его товарища более ума и таланта,
чем в голове моей! Отзыв слишком для меня оскорбительный! полагаю себя
вправе объявить во услышание всей Европы, что я ничьих мизинцев не убоюсь;
ибо, не входя в рассмотрение голов, уверяю, что пальцы мои (каждый особо и
все пять в совокупности) готовы воздать сторицею кому бы то ни было. Dixi!
Взявшись за перо, я не имел, однако ж, целию объявить о сем
почтеннейшей публике; подобно нашим писателям-аристократам (разумею слово
сие в его ироническом смысле), я никогда не отвечал на журнальные критики:
дружба, оскорбленная дружба призывает опять меня на помощь угнетенного
дарования
Признаюсь: после статьи, в которой так торжественно оправдал и защитил
я А.А. Орлова (статьи, принятой московскою и петербургскою публикою с
отличной благосклонностию), не ожидал я, чтоб "Северная пчела" возобновила
свои нападения на благородного друга моего и на первопрестольную столицу.
Правда, сии нападения уже гораздо слабее прежних, но я не умолкну, доколе не
принужу к совершенному безмолвию ожесточенных гонителей моего друга и
непочтительного "Сына отечества", издевающегося над нашей древнею Москвою.
"Северная пчела" (Э 201), объявляя о выходе нового "Выжигина", говорит:
"Заглавие сего романа заставило нас подумать, что это одно из многочисленных
подражаний произведениям нашего блаженного г. А. Орлова, знаменитого
автора... Притом же всякое произведение московской литературы, носящее на
себе печать изделия книгопродавцев пятнадцатого класса... приводит нас в
невольный трепет". - "Блаженный г. Орлов"... Что значит блаженный Орлов? О!
конечно: если блаженство состоит в спокойствии духа, не возмущаемого ни
завистью, ни корыстолюбием; в чистой совести, не запятнанной ни плутнями, ни
лживыми доносами; в честном и благородном труде, в смиренном развитии
дарования, данного от бога, - то добрый и небогатый Орлов блажен и не станет
завидовать ни богатству плута, ни чинам негодяя, ни известности шарлатана!!!
Если же слово блаженный употреблено в смысле, коего здесь изъяснять не
стану, то удивляюсь охоте некоторых людей, старающихся представить смешными
вещи, вовсе не смешные, и которые даже не могут извинять неприличия мысли
остроумием или веселостию оборота.
Насмешки над книгопродавцами пятнадцатого класса обличают аристократию
чиновных издателей, некогда осмеянную так называемыми аристократическими
нашими писателями. Повторим истину, столь же неоспоримую как и нравственные
размышления г. Булгарина: "Чины не дают ни честности плуту, ни ума глупцу,
ни дарования задорному мараке. Фильдинг и Лабрюер не были ни статскими
советниками, ни даже коллежскими асессорами. Разночинцы, вышедшие в
дворянство, могут быть почтенными писателями, если только они люди с
дарованием, образованностию и добросовестностию, а не фигляры и не наглецы".
Надеюсь, что сей умеренный мой отзыв будет последним и что почтенные
издатели "Северной пчелы", "Сына отечества" и "Северного архива" не вызовут
меня снова на поприще, на котором являюсь редко, но не без успеха, как
изволите видеть. Я человек миролюбивый, но всегда готов заступиться за моего
друга; я не похожу на того китайского журналиста, который, потакая своему
товарищу и в глаза выхваляя его бредни, говорит на ухо всякому: "Этот пачкун
и мерзавец ссорит меня со всеми порядочными людьми, марает меня своим
товариществом; но что делать? он человек деловой и расторопный!"
Между тем полагаю себя вправе объявить о существовании романа, коего
заглавие прилагаю здесь. Он поступит в печать или останется в рукописи,
смотря по обстоятельствам.