Об Альфреде Мюссе - А.С.Пушкин

Между тем как сладкозвучный, но однообразный Ламартин готовил новые
благочестивые "Размышления" под заслуженным названием Harmonies religieuses,
между тем как важный Victor Hugo издавал свои блестящие, хотя и натянутые
"Восточные стихотворения" (Les Orientales), между тем как бедный скептик
Делорм воскресал в виде исправляющегося неофита, и строгость нравов и
приличий была объявлена в приказе по всей французской литературе, вдруг
явился молодой поэт с книжечкой сказок и песен и произвел ужасный соблазн.
Musset взял, кажется, на себя обязанность воспевать одни смертные грехи,
убийства и прелюбодеяние. Сладострастные картины, коими наполнены его
стихотворения, превосходят, может быть, своею живостию самые обнаженные
описания покойного Парни. О нравственности он и не думает, над нравоучением
издевается и, к несчастию, чрезвычайно мило, с важным александрийским стихом
чинится как нельзя менее, ломает его и коверкает так, что ужас и жалость.
Воспевает луну такими стихами, какие осмелился бы написать разве только поэт
блаженного XVI века, когда не существовали еще ни Буало, ни гг. Лагарп,
Гофман и Кольне. Как же приняли молодого проказника? За него страшно.
Кажется, видишь негодование журналов и все ферулы, поднятые на него. Ничуть
не бывало. Откровенная шалость любезного повесы так изумила, так
понравилась, что критика не только его не побранила, но еще сама взялась его
оправдывать, объявила, что "Испанские сказки" ничего не доказывают, что
можно описывать разбойников и убийц, даже не имея целию объяснить, сколь
непохвально это ремесло - а быть между тем добрым и честным человеком; что
живые картины наслаждений простительны 20-летнему поэту, что, вероятно,
семейство его, читая его стихи, не станет разделять ужас газет и видеть в
нем изверга, что, одним словом, поэзия - вымысел и ничего с прозаической
истиной жизни общего не имеет. Слава богу! давно бы так, м. г. Не странно ли
в XIX веке воскрешать чопорность и лицемерие, осмеянные некогда Молиером, и
обходиться с публикой, как взрослые люди обходятся с детьми; не дозволять ей
читать книги, которыми сами наслаждаетесь, и впопад и невпопад ко всякой
всячине приклеивать нравоучение. Публике это смешно, и она своим опекунам
уж, верно, спасибо не скажет.
Итальянские и испанские сказки отличаются, как уже мы сказали, живостию
необыкновенной. Из них "Porcia", кажется, имеет более всего достоинства:
сцена ночного свидания; картина ревнивца, поседевшего вдруг; разговор двух
любовников на море - все это прелесть. Драматический очерк "Les marrons du
feu" обещает Франции романтического трагика. А в повести "Mardoche" Musset
первый из французских поэтов умел схватить тон Байрона в его шуточных
произведениях, что вовсе не шутка. Если будем понимать слова Горация, как
понял их английский поэт {1}, то мы согласимся с его мнением: трудно
прилично выражать обыкновенные предметы.

1 В эпиграфе к "Дон Жуану":
Difficile est proprie communia dicere.
Communia значит не обыкновенные предметы, но общие всем (дело идет о
предметах трагических, всем известных, общих, в противуположность предметам
вымышленным. См. ad Pisones). Предмет Д. Жуана принадлежал исключительно
Байрону. (Прим. Пушкина.)