Александр Блок - Театр - Четвертая картина
Огромная уборная Фаины освещена ярко и убрана роскошно и нелепо:
загромождена мебелью, саженными венками и пестрыми букетами. В разных местах
сидят ожидающие Фаину писатели, художники, музыканты и поэты. Зеркала
удваивают их, подчеркивая их сходство друг с другом.
Писатель
Господа! В ожидании прекрасной хозяйки, предлагаю вам устроить устное
словопрение о качествах ее - явных и скрытых!
Все (хихикают, один мерзее другого)
Охотно! Извольте! Вот и прекрасно!
Писатель (становится среди уборной в позу)
Внимание! Я начинаю! - Наподобие древнего певца, прославлявшего,
согласно обычаю, красоту и славу мира сего... Но, господа: древнему певцу
прежде всего надлежало воздать хвалу своему повелителю, пред лицом которого
он имел честь прославлять красоту. В наш просвещенный век, господа, уже не
существует повелителей... (Многозначительно улыбается; общее одобрение;
белобрысый юноша аплодирует, кричит и брыжжет слюнями.) Тем не менее, я вижу
среди нас нашего маститого Ивана Ивановича... Предлагаю вам, господа,
почтить высокоуважаемого Ивана Ивановича безмолвным вставанием, ибо
аплодисменты здесь неуместны.
Все встают и кланяются. Белобрысый юноша перегибается вдвое.
Знаменитый писатель
Я тронут. Право, это некстати, господа! Здесь, - в храме красоты и
прогресса, мы все равны. Вы застигли меня врасплох, я извиняюсь за неудачный
экспромпт. Там, за стенами этой уборной - шумное пиршество культуры. Если
там, где гудит радостная толпа, приветствуя завоевания человеческого духа, -
нет более рангов, как справедливо заметил мой младший коллега, - то тем
более здесь, в уборной самой красоты, мы все равны... Итак, господа... да
здравствует красота!
Все (ревут)
Да здравствует красота! Да здравствует Иван Иванович!
Пьяненький журналист затягивает "со святыми упокой", но его усовещивают. -
Белобрысый юноша быстро пишет в книжке.
Юноша
Завтра - в "Луч Истины"! Послезавтра - все перепечатают!
Писатель
Воздав должное гению нашего маститого Ивана Ивановича, я начинаю
восхвалять красоту... За неимением лиры, беру сей стул! За отсутствием
котурнов, встаю на табурет...
Репортер
Он всегда отличался остроумием...
Другой писатель
Вот и заврался, голубчик! Котурнов-то тогда и не носили!
Писатель
Ну, вот, не все ли равно... Помешал... свинья... испортил настроение...
(Ворча, слезает с табурета.)
Все
Продолжайте! Продолжайте! Только что стало весело.
Знаменитый писатель
Я повторяю, господа: все мы равны. Оставим личные счеты. Здесь не к
чему делать исторические справки, это могло бы составить предмет особого
доклада. Кто желает нарушать наше веселье, пусть удалится отсюда...
Человек в очках
Господа, мы говорили здесь о Фаине. А знает ли хоть кто-нибудь из нас
серьезно, кто такая Фаина?
Писатель
Только уж, ради бога, не серьезно... Вы всех уморите... Он имеет
обыкновение говорить не менее двух часов подряд...
Другой писатель
Не любо - не слушай...
Знаменитый писатель
Позвольте-с. Здесь говорят все, без различия направлений. Пусть и
символисты выскажутся по интересующему нас вопросу.
Человек в очках
Когда я смотрю на Фаину, мне часто приходит в голову: почему это сюда
допускаются только писатели, художники, артисты, - а не допускаются простые
смертные...
Писатель
Вон куда он метит! Это, значит, обличительная речь!
Другой писатель
Оставьте его. Ведь он, в конце концов, сам себя высечет...
Человек в очках
Может быть, мои слова будут не всем приятны. Право, господа, все мы
ужасно односторонни и не видим лица самой жизни. Мы слишком много пишем,
говорим, спорим...
Писатель
Так вы бы и не спорили...
Другой писатель
И не писали...
Третий писатель
Я говорил, что он сам себя высечет!
Человек в очках
Мне хотелось бы все-таки договорить. - Вам не понять Фаину...
Писатель
Где уж нам...
Человек в очках
Она принесла нам часть народной души. За это мы должны поклониться ей в
ноги, а не смеяться. Мы, писатели, живем интеллигентской жизнью, а Россия,
неизменная в самом существе своем, смеется нам в лицо. Эти миллионы окутаны
ночью; еще молчат их дремлющие силы, но они уже презирают и ненавидят нас.
Они придут и, знаю, принесут неведомые нам строительные начала. Останется ли
тогда какой-нибудь след от нас? Не знаю. В моей душе разверзается пропасть,
когда я слушаю песни Фаины. Эти песни, точно костры, - дотла выжигают
пустынную, дряблую, интеллигентскую душу. Слушая ее голос, я чувствую, как
слаб и ничтожен мой голос. Может быть, уже пришли люди с новой душой, и
прячутся где-нибудь среди нас, неприметно. Они ждут только знака. Они
смотрят прямо в лицо Фаине, когда она поет Песню Судьбы. Вы не слушайте слов
этой песни, вы слушайте только голос: он поет о нашей усталости и о новых
людях, которые сменят нас. Это - вольная русская песня, господа. Сама даль,
зовущая, незнакомая нам. Это - синие туманы, красные зори, бескрайные
степи. И что - слова ее песни? Может быть, она поет другие слова, ведь это
мы только слышим...
Писатель
Ишь, какой символ загнул.
Другой писатель
И вовсе это не символ, а плохая аллегория. Наш почтенный коллега не
принадлежит к видным представителям символизма...
Знаменитый писатель
Недурно. Интересно. Хотя немного отвлеченно и туманно. Впрочем, я
обратил бы этот упрек ко всей новой школе. Побольше бы красок, сочности,
жизни...
Человек в очках
Ведь я и говорил о недостатке жизни...
Писатель
Довольно, довольно!
Человек в очках (скромно садится в угол)
Я кончил. Извиняюсь, что долго утруждал внимание.
Другой писатель
Противный ломака. А он таки сделает карьеру.
Художник
Господа, я занимаю место выбывшего из строя оратора. К чему мне лира и
котурны, символы и настроения? Я - только художник. Итак, я буду иметь
удовольствие рассказать вам, как и при каких обстоятельствах мне
привелось...
Лакей (в дверях)
Госпожа Фаина не очень здорова и просит не тревожить ее сегодня.
Общий галдеж
Ну, вот еще! - Не в первый раз! - Я не уйду! - Не прогонит же она!
Знаменитый писатель
Скучно, господа, о, как скучно. Все вы ссоритесь по пустякам... Я
ухожу. (Надевает калоши и шляпу, уходит. Все некоторое время молчат.)
Писатель
А он знает, когда уйти.
Другой писатель
Не прогадает. Не уйти ли и нам? Говорят, великие писатели знают все,
что будет, надолго вперед.
Писатель
Да ну, сиди. То - великие, а мы - невеликие. Прогонит, - так и ладно, а
не прогонит, - так он же и останется в дураках.
Однако все волнуются. Один молчаливый поклонник, который все время вертел в
руках коробку пудры с туалета Фаины, роняет ее. Пудра поднимается облаком.
Все хохочут, стараясь скрыть испуг.
Поэт
Она и так не в духе. Что же нам делать? Разве подобрать, господа?
Писатель
Подбирайте сами.
Поэт разыскивает щетку и начинает мести.
Другой писатель
Он выметает сор из храма...
Художник зарисовывает прилежно метущего поэта в альбом. Музыканты мурлыкают
что-то, обнявшись. Все стараются принять непринужденные позы. Открывается
дверь, и порывисто входит Фаина. Между бровями у нее - гневная складка. Она
останавливается среди комнаты, швырнув в угол бич. Все вскакивают.
Фаина
Что это за люди? Я велела не принимать.
Писатель (подобострастно)
Писатели, художники, поэты осмеливаются тревожить вас...
Фаина (гневно)
Писатели? Художники? Поэты? - Вон!
Писатель
Но, лучезарная...
Фаина (топает ногой)
Вон.
Вся компания, согнув спины, неловко выползает в дверь.
Фаина
Старуха! Туши огни.
Она садится в кресло перед большим зеркалом. Сбоку, из маленькой двери,
выходит старая старуха и тушит огни, оставляя только один - над зеркалом.
Старуха
Хаить будут тебя, дитятко, хаить будут...
Фаина
А, ну их! Пусть хают. Очень надо. - Ох, устала я, старуха... Так
устала... Не глядеть бы глазам моим... Расчесывай волосы. Рассказывай
сказки.
Старуха (расчесывая темные волосы Фаины, рассказывает
привычно дребезжащую сказку)
"Как с далекого синего моря выплывала белая лебедка с девичьим ликом.
Выплывала она из терема по вечерней заре, в кудри черные жемчуга впутаны,
крылья белые, как пожар, горят"...
Фаина
Дальше. Про лебедь я знаю.
Старуха
"Как из дальней пристани выбегали корабли, тридцать три острогрудых
корабля. Как на первом корабле - добрый молодец, и стоит он под ветрилом
шахматным"...
Фаина
Под шахматным ветрилом? Вот это я люблю.
Старуха
"На черных кудрях - шапочка заморская, а на статных плечах - кафтан
расписной. Щеки румяные, а губы - что малина"...
Фаина
Ну, кончай скорее.
Старуха
"Как завидел добрый молодец лебедь белую, загорелся весь. Говорит он
белой лебеди: а и станешь ли, лебедь белая, молодой женой добру молодцу? Как
сказалось, так и сделалось"...
Фаина (разочарованно)
Так и сделалось?
Старуха
"...Так и сделалось. Обернулась лебедь белая - чудной девицей -
раскрасавицей, ни дать ни взять - Фаина прекрасная. А и взял он ее за белы
руки"...
Фаина
Ах...
Старуха
"...И увез он ее за море, и поставил ей терем среди бела вишенья, и
постлал ей перину пуховую"...
Фаина
Молчи, старуха. Не знаешь новых сказок, так молчи.
Фаина опускается в кресле и бледнеет. Лицо у нее теперь простое, почти -
детское: лицо прекрасной женщины, которая устала и не хочет нравиться.
Тихо, никем не замеченный, входит Герман с кровавой полосой на щеке. Он
останавливается в самом темном углу, смотрит на Фаину сзади и слабо
отражается в зеркале. Но зеркало заслонено старухой, и Фаина не видит
Германа.
Фаина
Рассказала бы сама, да словами сказать не умею. А хорошая сказка: как
весна была, ветер плакал, а молодица на берегу ждала... И плывет к ней на
льдине такой светлый... так и горит весь, так и сияет... будто сам Иисус
Христос... Только вот - слов не подобрать... (Задумывается.) Верно, скучают
без меня парни... А мне их не надо. Никого мне не надо. Стояла над рекой, да
ждала... Люблю я свою реку, старуха...
Старуха
Река хорошая, полноводная...
Фаина (смотрит в зеркало)
Давай погадаем, как, бывало, гадала на Святках, - не увижу ли в зеркале
жениха? Только у меня тогда такого зеркала не было... Нет, не вижу...
Отойди, старуха: тебя только и вижу за собой. Какая ты старая, сморщенная...
Старуха (отходит)
Старая, дитятко, старая...
Фаина (всматривается)
Не обмани, зеркало: кого увижу, тот и будет жених. (Вскрикивает.)
Господи!
Старуха
Что ты, дитятко?
Фаина
Вот страшно, родная, вот страшно...
Старуха
Что ты, что ты, господь с тобой...
Фаина
Смотри, старуха: видишь, какой стоит? На щеке - черная полоса. С нами
крестная сила! Не хочу такого!.. Не хочу!.. (Герман делает шаг вперед.)
Смотри, идет, идет... Ах, вот что! (Ее глаза загораются гневом; она
оборачивается.) Кто тебя впустил?
Герман
Сам пришел.
Фаина
Как же ты посмел?
Герман
Хочу смотреть на тебя.
Фаина
Хочешь - ударю еще?
Герман
Бей.
Фаина (встает)
Вот какой ты? Кто же ты такой?
Герман
Человек.
Фаина
Человек? В первый раз слышу. - У тебя лицо в крови.
Герман
У меня - сердце в крови.
Фаина
Так ты - человек? Хорошо, посмотрим. (Она берет его за руку и с минуту
пристально смотрит ему в глаза; он выдерживает взгляд этих огромных,
безумных и втайне печальных глаз.) Влюбился? А если мне с тобой скучно
станет?
Герман
Скучно станет - прогонишь. - Я много понял. Тут все только и
начинается. С тех пор, как ты ударила меня бичом.
Фаина (с улыбкой)
Что начинается-то? Как влюбился... а за что? Я своего лица не люблю:
видишь, какая я усталая, бледная. В меня только издали влюбляются. - А
подойдут, и сейчас прочь отойдут. Да разве в меня можно влюбиться? Я -
случайная.
Герман
Ты - вечная. Как звезда.
Фаина (смеется)
Как звезда. Звезда падучая... Ну, прости, что я тебя ударила... иди...
Герман
Куда я пойду?
Фаина задумалась. Герман отходит к двери.
Фаина
Куда ты?
Герман
Ты велела уйти.
Фаина (встает)
А может быть, я все неправду сказала! Ты думаешь, правда, я не люблю
своего лица? Думаешь, мало мне руки целовали? Миллион раз. Только я - не
хочу. Мне надо просто, ласково. Как молитва. Никто не достоин!
Герман (тихо)
Прощай.
Фаина
Постой. Ты боишься меня? Подойди... вот сюда... сюда... У тебя в глазах
что-то... простое: как ни у кого... (Она поворачивает Германа за плечи и
смотрит ему в глаза смеющимися, суженными глазами. Он закрывает глаза. Тогда
она обвивает его шею руками и с жадным любопытством целует в губы.) Ну,
поцеловала, и что же? Больше ничего! А ты думал, что-нибудь? Эх, ты!