Александр Блок - Театр - Пятая картина
Широкий пустырь озарен осенней луной. - На втором плане - какое-то
заколоченное здание. Вокруг пятна лунного света. От здания к первому плану
спускается пологая площадь, на которой разбросаны груды щебня, кирпичи и
бревна, а местами растет пышный осенний бурьян. За углом здания открывается
просторная даль.
Бесконечная равнина. Кой-где блестят вдоль речного русла тихие заводи - след
частых осенних разливов; за купами деревьев серебрятся редкие кресты
церквей. Где-то вдали - сигнальные семафоры, сменяющие зеленые и красные
огни, указывают направление железнодорожной линии. Оттуда изредка доносится
глухой рокот и свист ползущего поезда. За полями - светлые осенние леса и
тихое зарево очень далекого пожара. На горизонте - неясные очертания
фабричных труб и городских башен. Справа - часть резной решетки парка с
калиткой. За нею - сквозь бледное золото кленов серебрятся осенние пруды и в
глубине, полускрытый в камышах, покачивается сонный белый лебедь.
При поднятии занавеса некоторое время стоит тишина. Издали доносится пение
раннего петуха. Проползает поезд. И опять тишина. Потом набегает ветер,
клонит колючий бурьян, шуршит в крапиве и доносит звон колокольчика,
торопливое громыханье бубенцов и конский топ. Где-то близко останавливается
тройка. Через минуту, на фоне необъятной дали и зарева, является Фаина.
Несколько времени она стоит и смотрит в даль. Ее волосы закрыты черным
платком, а зарево - как сияние над головою. На ней - праздничное русское
платье, похожее на сарафан.
Фаина возбуждена чем-то, бледна, глаза пылают. Она рвет и мнет алые ленты у
пояса под набегающим ветром.
За Фаиной идет ее огромный, грустный Спутник, в сером пальто, в широкой
мягкой шляпе, с толстой тростью в белой руке. Движениями, костюмом, осанкой
он напоминает императора или знатного иностранца, пожелавшего посетить
инкогнито чужую, дружественную страну. Когда он садится, тяжко дыша, на
большой камень среди пустыря, борода его опускается низко, а на руке,
держащей трость, переливается в лунном свете драгоценный перстень.
Фаина (бродит, волнуясь, среди бурьяна)
Сплю на лебяжьем пуху - забываю все на свете! Скачет тройка, - еще
можно дышать, пока ветер свищет в лицо! А проснешься или приедешь
куда-нибудь, - нечего с собой делать! Ни сна, ни ветра, - ничего! Ветер,
ветер! Вы-то знаете, что такое ветер? Господи! Вы не можете сделать шагу,
чтобы не сесть!
Спутник (просто)
Я устал.
Фаина (нервно обрывает листья)
Мне что за дело! Вы исполняете мои прихоти, вы катаете меня на тройках,
а что еще можете вы для меня сделать? Разве вы - мужчина? Посмотрите, какова
я из себя? Со мной всякий на край света убежит! Вот возьму, да уйду от
вас...
Спутник (тяжело поднимает голову)
Я знаю, что вы давно думаете об этом, Фаина. Но что же мне делать? Мы
непохожи друг на друга. Может быть, за то я и люблю вас такой безнадежной
любовью. (Опять опускает голову.)
Фаина
Вы меня любите? За такую любовь - бьют! Смотрите, какая ночь! Даль
зовет! Смотрите - там пожар! Гарью пахнет! Везде, где просторно, пахнет
гарью!
Садится на краю обрыва, обняв колени, и смотрит в даль, колдуя очами.
Спутник
Фаина, роса большая. Вы потеряете голос.
Фаина (не оборачиваясь)
Оставьте меня. (Говорит, обращаясь в пространство.) Жених мой! Статный,
русый, дивные серые очи! Приди, взгляни. Долго ждала тебя, все очи
проглядела, вся зарей распылалась, вся песнями изошла, вся синими туманами
убралась, как невеста фатой.
Спутник
С кем вы говорите, Фаина?
Фаина (не обращая на него внимания)
Жених мой, приди ко мне, суженый, погляди на меня! Погляди ты в мои
ясные очи, они твоей бури ждут! Послушай ты мой голос, голос мой серебряной
речкой вьется! Разомкни ты мои белые рученьки, тяжкий крест сыми с моей
девичьей груди! (Простирает руки над обрывом.) Они так рано будят меня, как
черное воронье, вьются надо мной и не дают мне спать. А ты хоронишь меня от
всех напастей, никому не даешь прикоснуться, сказки мне говоришь, и лебяжью
постелю стелешь, и девичьи мои сны сторожишь. Тебя, светлый, жду, бури жду,
солнца красного жду! Встань, солнце, развей туманы, светлым ветром разнеси!
Спутник встает с камня и поднимает шляпу со лба. Видно его лицо: отекшее, со
следами былой красоты; на нем самая ярая буря не пробудит ничего, кроме
тупого страдальческого волнения.
Спутник
Фаина... Вы гениальны...
Фаина (простерла руки над обрывом и бормочет в вещем
сне)
В ту ночь, когда горели деды, за красным пламенем привиделся ты мне на
том берегу. И бросилась я в поле, себя не помня, всю душу тебе отдала, все
песни мои на волю пустила, как птица, летела всю ночь, всю ночь... Мало тебе
этого? Ты обманул меня. Когда пою я бесстыжую песню, разве я эту песню пою?
О тебе, о тебе пою! Мало тебе, что люди - как рабы передо мною? Рукой махну
- золотом осыплют, на смерть пошлю - и на смерть пойдут? Мало тебе, что
берегу себя, как зеницу ока, что воли не даю красоте своей, что мимо всех
смотрю? Или не слышишь? Ветер осенний, донеси голос мой! Река разливная,
донеси милому весть обо мне!
Спутник (с волнением)
Фаина, милая, успокойтесь... вы расстроены... Вам надо отдохнуть...
Фаина (заломив руки)
Боже мой! Ты слышишь - он уводит меня! Старый, тихий, властный - опять
уводит меня! Услышь меня! Услышь! Освободи!
Останавливается и ждет. Ее голос, прозвенев где-то серебряным эхом,
замирает.
Спутник (бережно)
Фаина...
Фаина (в страшном гневе)
Никогда!.. Я говорю вам: никогда! Я жизнь мою проспала! Не буду спать
всю ночь! Мне вас не надо! (Бросается на землю.) Родимая! Родимая! Бури!
Бури! Или - тишины! Дай тишины, черной твоей, тишины твоей несмутимой!..
(Встает с сверкающими алмазами слез в очах.) Вон там, за решеткой... тихо...
белый лебедь спит... - Слушай! (Гневно топает ногой.) Ты придешь. Ты найдешь
меня! Бросаю тебе мою алую ленту!
Порывисто срывает алую ленту от пояса и бросает ее вниз с обрыва. Потом
быстро идет к решетке, открывает калитку и углубляется в парк. За ней -
тяжко идет грустный Спутник.
Тишина. Далекий рокот поезда. Луна бледнеет. Заря. Петухи начинают
перекличку - все дальше, все дальше. Утренник налетает, шелестя все смелей и
вдохновенней. - И медленно возрастая и ширясь, поднимается первая
торжественная волна мирового оркестра. Как будто за дирижерским пультом уже
встал кто-то, сдерживая до времени страстное волнение мировых скрипок.
Подымаясь на откосе, легким прыжком вскакивает на то место, где колдовала и
звала Фаина, Герман. Шрам от удара бича еще заметен на его озаренном лице; в
расширенных глазах - предчувствие бури. Как Фаина, он встает над откосом и
смотрит в даль. В руках у него - алая лента.
Через мгновение взбирается на откос, пожимаясь от утреннего холода, Друг
Германа.
Герман
Утро! Утро!
Друг
Когда вы угомонитесь, наконец? Таскаете меня за собой всю ночь по
каким-то пустырям и тычете в нос красотами природы, когда мне смертельно
хочется спать...
Герман
Хотел бы я знать, кто уронил красную ленту? Какая алая лента - как
заря! И пахнет свежими духами!
Друг (посмеиваясь)
Должно быть, какая-нибудь прекрасная незнакомка оставила вам ленту. Вы
очень возмужали и похорошели, Герман; пожалуй, певица не стала бы теперь
щелкать вас бичом...
Герман
Вы и над этим смеетесь, будто не знаете, как это важно для меня. Не
лицо, а все сердце облилось кровью. Сердце проснулось и словно забилось
сильнее... Я услыхал тогда волнующую музыку - она преследует меня до сих
пор: с каждым восходом солнца - все громче, все торжественней. По ночам я
просыпаюсь внезапно, и чей-то голос говорит мне: "ты избран, ты избран". И
больше я уж не могу уснуть: я блуждаю по улицам очарованный, я бросаюсь в
поле, в эту пьяную осеннюю гарь! Так проходят дни и недели, - и душа как
шумный водопад! Если бы знать, куда направить ее силу! Я не знаю! Знаю,
сколько дела, и не умею начать, не умею различить! И опять - тот же голос
шепчет, остерегая, что утро не наступило, что туман не поднялся, что нельзя
различить в тумане добро и зло... но я хочу! Боже мой! Какая страшная
радость, какое тяжелое бремя - этот хмельной, голодный, вечно влюбленный
дух!
Налетает ветер и пригибает бурьян, - и скрытый на мгновение за склоненным
бурьяном Друг говорит смеющимся и вызывающим голосом.
Друг
Вечно влюбленный дух! Берегитесь, Герман. Вы ушли из дому. Вас ждет
жена. Эй, Герман, чиста ли ваша совесть, с которой вы так носитесь?
Герман (вздрагивает)
Я забыл, что вы здесь. - Какой у вас иногда страшный голос! Я не вижу
вас - где вы? - Ах, это ветер спрятал вас в бурьяне... Да, я ушел из дому, я
понял приказание ветра, я увидал в окно весну, я услыхал песню судьбы! Разве
преступно смотреть в окно?
Друг
Берегитесь, Герман.
Герман
Не испугаете больше, - вижу вас, знаю вас давно. Я бежал от нее! Я
бежал от ее поцелуя! Бежал, падал, и опять бежал, - и вот забыл ее! Не помню
ее лица! Не помню даже этих страшных глаз!
Друг радостно хохочет. И ветер хохочет с ним вместе.
Друг
Однако вспомнили глаза! Правда - красивые глаза?
Герман
Вы не понимаете меня! Вы думаете, что я - раб? Нет, я свободный! Я не
знаю только, куда идти, но все пути свободны!
Друг
И вы пойдете всеми зараз...
Герман (кричит)
Я верен! Я верен! Никто не смеет заикнуться об измене! Вы ничего не
понимаете! Путь свободен, ведь здесь только и начинается жизнь! Здесь только
и начинается долг! Когда путь свободен - должно неминуемо идти. Может быть,
все самое нежное, самое заветное - надо разрушить! Ведь и весна
разрушительна: весной земля гудит, зори красные, синий туман в лощинах.
Слышите, - я должен был уйти из этого тихого дома, от этого безысходного
счастья! Потому что ветер открыл окно, монах пришел, сны приснились,
незнакомое ворвалось, - не знаю, не знаю...
Друг
Вы так горячо спорите, точно не уверены в себе или хотите оправдаться.
Я ведь не обвиняю вас, я приветствую вашу беспринципность...
Герман
Вы ничего не знаете, ничего! Я не один! Я ушел не во имя свое! Меня
позвал ветер, он спел мне песню, я в страшной тревоге, как перед подвигом!..
Сердце горит и ждет чего-то, о чем-то плачет, но уже торжествует, заранее
торжествует победу. И как будто вся вот эта необъятная ширь - заодно с моим
сердцем, тоже горит, и тоскует, и рвется куда-то со мной заодно!
Друг
О чем вы беспокоитесь, не понимаю. Вы страшно заняты собой, вы не
находите себе места, вы из кожи лезете, - к чему все это?
Герман (с возрастающей страстью)
Вы спрашиваете - к чему? Считайте меня за сумасшедшего, если хотите.
Да, может быть, я - у порога безумия... или прозрения! Все, что было, все,
что будет, - обступило меня: точно эти дни живу я жизнью всех времен, живу
муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы. - Князь встал с
дружиной на холме, земля дрожала от скрипа татарских телег, орлиный клекот
грозил невзгодой. Потом поползла зловещая ночь, и Непрядва убралась туманом,
как невеста фатой. Князь и воевода стали под холмом и слушали землю: лебеди
и гуси мятежно плескались, рыдала вдовица, мать билась о стремя сына. Только
над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница. Но ветер угнал
туман, настало вот такое же осеннее утро, и так же, я помню, пахло гарью. И
двинулся с холма сияющий княжеский стяг. Когда первые пали мертвыми чернец и
татарин, рати сшиблись, и весь день дрались, резались, грызлись... А свежее
войско весь день должно было сидеть в засаде, только смотреть, и плакать, и
рваться в битву... И воевода повторял, остерегая: рано еще, не настал наш
час. - Господи! Я знаю, как всякий воин в той засадной рати, как просит
сердце работы, и как рано еще, рано!.. Но вот оно - утро! Опять -
торжественная музыка солнца, как военные трубы, как далекая битва... а я -
здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не
настал мой час! - Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто
придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"
В глубине парка мелькает черный платок Фаины. Дымятся утренние пруды. В
камышах поднимает голову разбуженный лебедь и кричит трубным голосом
навстречу восходящему солнцу.
Фаина идет. Движения ее неверны, точно ее захлестнуло смертной тоской, и нет
ей исхода, как грозовой туче; ее несет певучий, гнущий бурьян, утренний
ветер.
Лебедь кричит и бьет крылами. Наполняя воздух страстным звоном голоса,
вторит ему Фаина.
Фаина
Приди ко мне! Я устала жить! Освободи меня! Не хочу уснуть! Князь!
Друг! Жених!
Весь мировой оркестр подхватывает страстные призывы Фаины. Со всех концов
земли набегают волны утренних звонов. Разбивая все оковы, прорывая все
плотины, торжествует победу страсти все море мировых скрипок. В то же
мгновение на горизонте, брызнув над лиловой полосою дальних туч,
выкатывается узкий край красного солнечного диска, и вспыхивает все золото
лесов, все серебро речных излучин, все окна дальних деревень и все кресты на
храмах. Затопляя сиянием землю и небо, растет над обрывом солнечный лик, и
на нем - восторженная фигура Германа с пылающим лицом. Фаина близится,
шатаясь, как во хмелю, и в исступлении поднимает руки.
Фаина
Здравствуй!
Герман
Ты хлестнула меня бичом. Ты отравила меня поцелуем. Ты снилась мне все
ночи. Ты бросила мне алую ленту с обрыва.
Фаина
Нет, ты - не тот. Он был черен, зол и жалок. Ты светел, у тебя - русые
волосы, лицо твое горит господним огнем!
Герман
Смотри, у меня на лице - красный шрам от твоего бича.
Фаина (хватая его за руку, смотрит ему в лицо)
Это - солнце горит на твоем лице! Ты - тот, кого я ждала. Лебедь
кричит, труба взывает! Час пробил! Приди!
Герман (в страхе и восторге)
На лице твоем - вся судьба! Ты - день беззакатный! Час пробил!
Фаина торжественно распускает алый пояс и кланяется Герману в ноги. Лебедь
умолк. Только море мировых скрипок торжествует страсть. И, задыхаясь и
трепеща, как земля перед солнцем, лебяжьим трубным голосом кричит Фаина.
Фаина
Старый, старый, прощай! Старый, я свободна! Старый, я невеста! -
Тройку! Тройку!
Она увлекает Германа туда, где вздрагивают разбуженные ее голосом бубенцы
тройки. - Через мгновение раздается окрик ямщика, свист и конский топ; голос
колокольчика, побеждая бубенцы, вступает в мировой оркестр, берет в нем
первенство, а потом теряется, пропадает, замирая где-то вдали на сияющей
равнине.
Печальный, одинокий Спутник садится на большой камень среди пустыря. Его
борода совсем опустилась на грудь, его белые руки уронили трость.
Драгоценный перстень сияет на беспомощном пальце, как бриллиантовая слеза.
И, словно заодно с ним, непостоянный и неверный голос ветра переходит в стон
и рыдание, а в воздухе начинают кружиться прощальные тучи золотых листьев.