Н. А. и Е. П. Майковым - 22 июля 1843. Петербург

22 июля

Почтеннейший и любезнейший Николай Аполлонович и милостивая государыня Евгения Петровна,

наконец я дождался повода в свою очередь написать вам и напомнить о себе. Вот, скажете вы, нужен какой-нибудь предлог, чтоб писать к нам! Ну да как же не нужен! сами посудите: происшествий никаких не случилось и описывать нечего; в дружбе объясняться нет надобности, потому что недавно расстались и забыть друг друга никак не могли; что касается до любви, то объясняться Вам в ней, Евгения Петровна, нахожу теперь неудобным, даже опасным, потому что письма получает с почты, вероятно, Николай Аполлонович и, пожалуй, прочтет: что тогда будет? Я думаю, Вам и так порядком досталось от него за то, что, садясь здесь в почтовую карету, помните?... но тс... Княгиня, бывшая в числе Ваших провожатых и, может быть, видевшая это, вероятно, и теперь еще не пришла в себя от ужаса. Нет! уж лучше подожду Вашего приезда и тогда. А теперь обращаюсь к предлогу. Во-первых — покорнейше прошу отослать прилагаемое письмецо к Владимиру Андреевичу в первый раз, как будете к нему писать, потому что это нужное: дело идет о деньгах для отъезда Солика в Париж. Он просил уведомить меня об них — и здесь необходимо получить ответ его вовремя. Во-вторых — письмо Ваше, Николай Аполлонович, к Петухову еще я не отдал ему, потому что, по Вашему поручению, нужно отдать его, когда родит кто-нибудь... но вообразите мое прискорбие: до сих пор еще никто не родил (я думаю, он нарочно это делает) — и я от этого мучаюсь сам точно в родах, не зная, отдать ли, не дожидаясь этого вожделенного события, или нет; научите — как делать, ждать ли еще или отдать? Если я напрасно ждал, то не сердитесь, пожалуйста: я только буквально следовал Вашему наставлению.

Письма ваши и свое я отправил к Юлии Петровне — и получил уже от нее премилый ответ; но, к сожалению, не могу еще ей написать до 1-го августа (12-го по-вашему) ничего об ее Володе, потому что не вижу его и не знаю, действительно ли он остался на казенной даче, как Солик утверждает, и бывает только у Киреева по воскресеньям. Юлия П<етровна> пишет, что Киреев сам предложил ей взять Володю к себе. — Ваш Старик проживает в Парголове в мирной неге, ходит в сереньком сюртучке и целует беспрестанно свою тетеньку всюду — я думаю, теперь уж некуда ему и целовать ее. — Я был в Парголове два раза и не знаю, поеду ли еще, особенно глядя на наше лето: удивительное! Вот уж дней 12 дождь так и льет!

В течение недели я еще могу кое-как помириться с мыслию, что вы за границей, но едва настанет воскресенье, — я с утра начинаю сильно чувствовать, что вас нет: вы оставили страшную пустоту. Ваш отъезд разъединил как-то и нас всех: почти не видимся друг с другом. Константина Аполл<оновича> мало видно. Солик, Дудышкин и третий их товарищ — сидят вечно дома, очень довольные своим сообществом. Пепиньерок иногда видишь только сквозь решетку окон. Но зато вчера уж вдруг увидал — Бенедиктова и Настасью Степановну (не вместе) на Невском просп<екте>, а Василья Петровича во Франц<узском> театре, где я был с своими кузинами. Вот неожиданное утешение мне явилось нынешним летом, когда все уехали, — это кузины, предобрые и премилые девушки, и очень полюбили меня — ласкают как брата, так что мне иногда совестно бывает за свое черствое, эгоистическое сердце. Вчера все они перед театром семьей посетили меня. Но и те скоро уезжают.

Бенедиктов сделан директором, то есть членом Нового банка, и будет получать семь тысяч рублей. Это обрадует всех знающих его. Место покойное — сиди да дремли. Прощайте, когда будете писать сюда к своим, не забудьте и меня.

Вечно преданный И. Гончаров.

Бурьку целую сто раз. Я думаю, он забыл меня.