При очень обостренном понимании истории культуры, можно было бы, вероятно, шаг за шагом проследить увеличение в XV в. числа широко образованных людей. Ставили ли они перед собой как осознанную и ясно сформулированную цель гармоническое завершение духовного и внешнего существования, сказать трудно; однако многие из них обладали таковым, насколько это вообще возможно при несовершенстве всего земного. Если отказаться от возможности вывести общее заключение в соотношении счастья, одаренности и характера в такой индивидуальности, как Лоренцо Великолепный, то можно обратиться к такой индивидуальности, как Ариосто, главным образом к тому, как он выразил себя в своих сатирах. В какой гармонии здесь находятся гордость человека и поэта, ирония по отношению к собственным наслаждениям, тонкая насмешка и глубокая благожелательность!

В тех случаях, когда импульс к высочайшему развитию личности сочетался с действительно мощной и при этом многосторонней натурой, подчинившей себе все элементы тогдашней образованности, возникал «всесторонний человек», I*uomo universale, который встречается только в Италии. На протяжении всего средневековья в различных странах были люди, обладавшие энциклопедическими знаниями, так как области отдельных наук были близки друг к другу; вплоть до XII в. встречаются и многосторонние художники, ибо проблемы архитектуры были относительно просты и однородны, а в скульптуре и живописи над формой преобладало то, что должно было быть изображено. Напротив, в Италии эпохи Возрождения мы видим отдельных художников, которые создают одновременно во всех областях новое и по-своему совершенное и при этом еще производят величайшее впечатление как личности. Иные многосторонни вне искусства, которым они занимаются, также в чрезвычайно обширной сфере духовности.

Данте, которого уже при жизни одни называли поэтом, другие философом, третьи теологом, источает во всех своих сочинениях полноту покоряющей личной силы, подчиняющей читателя даже независимо от предмета. Какую силу воли предполагает уже непоколебимо равномерная разработка «Божественной комедии». Если же обратиться к содержанию, то вряд ли есть во всем внешнем и духовном мире важный предмет, который бы не был им изучен и сказанное им по поводу которого - часто лишь несколько слов - не было бы важным свидетельством его времени. Для изобразительного искусства он может считаться источником - и это поистине так по причинам куда более существенным, чем несколько строк, посвященных художникам того времени; вскоре он стал еще и источником вдохновения13.

XV век — прежде всего и преимущественно век многосторонних людей. Нет биографии, в которой не шла бы речь о существенных, выходящих за рамки дилетантизма, дополнительных занятиях описываемого лица. Флорентийский купец и государственный деятель — часто одновременно ученый в области обоих древних языков. Самые знаменитые гуманисты знакомят его и его сыновей с «Политикой» и «Этикой» Аристотеля14; дочери также получают высокое образование, и вообще зачатки высшего частного воспитания следует искать именно в этой сфере. От гуманиста, в свою очередь, требуется величайшая многосторонность, его знания в области филологии должны служить отнюдь не только, как теперь, объективному ознакомлению с миром классической древности, но и повседневному применению в реальной жизни. Так, например, наряду с изучением Плиния151 человек этого времени создает музей экспонатов естественной истории; начиная с географии древних, он приходит к современной ему космографии; следуя образцу их исторических работ, он пишет книги по истории своего времени; в качестве переводчика комедий Плавта он становится и режиссером сценических представлений; он по возможности близко воспроизводит все существенные формы античной литературы вплоть до диалогов Лукиана и наряду с этим выступает как личный секретарь и дипломат, не всегда на благо себе.

Над этими многосторонними людьми возвышаются некоторые люди поистине всесторонние. Прежде чем мы обратимся к рассмотрению отдельных интересов жизни и образования, мы здесь, на пороге XV века, остановимся на одном из этих могущественных людей, на Леоне Баттисте Альберти1. В его биографии16 - она не более чем фрагмент - очень мало сказано о нем как художнике, а о его большом значении в истории архитектуры вообще не упоминается, и далее мы увидим, что он представлял собой и вне этой особой славы.

Во всем, что приносит похвалу, Леон Баттиста с детства был первым. О его всесторонних физических упражнениях и гимнастическом искусстве рассказывают невероятное - как он, сомкнув ноги, перепрыгивал через плечи людей, как в соборе он швырял монету вверх так, что можно было слышать звук ее удара о самые высокие своды, как трепетали и дрожали самые дикие лошади, когда он был в седле, - ибо он хотел являться людям совершенным в трех способностях: в движениях, в верховой езде и в искусстве речи. Музыку он изучал без учителя, и тем не менее его композиции вызывали восхищение профессиональных музыкантов. В трудных обстоятельствах он многие годы изучал оба права (церковное и светское. —Ред.), пока тяжело не заболел от переутомления; он в 24 года, почувствовав, что его память ослабла, но способность понимания сохранилась, обратился к физике и математике и одновременно стал изучать все виды умения, существующие в мире, расспрашивая о тайнах ремесла и знакомясь с опытом художников, ученых и ремесленников всех родов, вплоть до сапожников. Параллельно он занимался живописью и моделированием, в частности создавая весьма схожие изображения также по памяти. Особенное восхищение вызывала таинственная панорама, в которой демонстрировались то звезды и восход луны над скалистыми горами, то местности, изобилующие горами и бухтами с приближающимся флотом в сиянии солнца или в тени облаков. Но он радостно признавал и созданное другими и вообще рассматривал всякое создание людей, которое следовало закону красоты, едва ли не как нечто божественное. К этому присоединялась писательская деятельность, в первую очередь в области искусства, которая дала вехи и основные свидетельства для возрождения формы, в частности архитектуры; затем ему принадлежат латинские прозаические сочинения, новеллы и т.п. (некоторые из них сочли античными), а также шутливые застольные речи, элегии и эклоги; итальянское сочинение «О домоводстве» в четырех книгах19 и даже надгробная речь на смерть своей собаки. Его серьезные и шутливые высказывания были достаточно значительны, чтобы их собрали; примеры их, часто длиной в множество столбцов, сообщаются в названном жизнеописании Альберти. Все, что он имел и знал, он, подобно истинно богатым натурам, сообщал, ничего не скрывая, и дарил свои величайшие открытия. И наконец, сообщается и о глубочайшем источнике его существа - едва ли не нервозном,  в высшей степени симпатическом сопереживании всему в мире. При виде прекрасных деревьев и полей он плакал, красивых, достойных старцев он почитал как «блаженство природы» и не уставал взирать на них; и животные совершенного строения вызывали его благосклонность как особо одаренные природой; не раз, будучи больным, он выздоравливал при виде прекрасной местности. Неудивительно, что, видя, сколь таинственно и глубоко он связан с внешним миром, люди приписывали ему и дар предвидения. Ему приписывали предсказание кровавого кризиса дома д*Эсте, судьбы Флоренции и пап на много лет вперед; в его власти было также проникновение в любой момент в душу человека, физиогномика. Само собой разумеется, что этот человек обладал в высшей степени интенсивной силой воли; подобно величайшим представителям Возрождения, он также говорил: «Люди способны своими силами достигнуть всего, как только они этого захотят».

Леонардо да Винчи относится к Альберти, как завершающий к начинающему, как мастер к дилетанту. Если бы только и в данном случае сочинение Вазари1 было дополнено описанием его личности, как это сделано применительно к Леону Баттисте. Грандиозные контуры личности Леонардо мы обречены навек лишь отдаленно предполагать.