Для двора, но в еще большей степени  для себя самого     формирует себя придворный, которого изображает Кастильоне. Он является, в сущности, идеальным общественным человеком в том его виде, которого как высшего своего достижения требует образованность этого времени, и скорее это двор предназначен для него, нежели он для двора. Если поразмыслить, такой человек не испытывает нужды ни в каком дворе, поскольку сам обладает даром и манерами совершенного правителя и поскольку его спокойная неаффицированная виртуозность в отношении всех - как внешних, так и духовных - предметов предполагает слишком независимое существо. Внутреннее побуждение, приводящее придворного в движение, направлено, хотя автор об этом и умалчивает, не на служение правителю, но на собственное совершенство. Один пример поможет это прояснить. Так, на войне придворный не допускает68 для себя возможности выполнения даже весьма полезных и связанных с опасностью и самопожертвованием поручений, если они лишены стиля и некрасивы по форме, как, например, захват стада: что подвигает его на участие в войне, это не долг как таковой, но «I'honore»433'. Нравственная позиция, занимаемая в отношении государя, которой требует от придворного IV книга, очень свободна и независима. Теория возвышенной любви (в III книге) содержит очень много тонких психологических наблюдений, которые, однако, в лучшем случае могут быть отнесены к общечеловеческой области, и исполненное величия, почти лирическое прославление идеальной любви (в IV книге) не имеет уже ничего общего со специальными задачами всего сочинения. Однако то, какими утонченными оказываются здесь чувства, как и то, какому глубокому анализу они подвергаются, дает нам почувствовать в «Придворном», как и в «Азоланских беседах» Бембо, всю незаурядную высоту достигнутой образованности. Разумеется, воспринимать этих авторов догматически, понимать их буквально ни в коем случае не следует. Но и то, что подобного рода речи действительно произносились в изысканном обществе, не следует ставить под сомнение, в том же, что в этом одеянии перед нами предстает не просто фраза, а подлинная страсть, мы убедимся ниже.

Из внешних навыков от придворного требуется прежде всего совершенство в отношении так называемых рыцарских искусств, а помимо этого - еще многое другое, в чем может возникнуть необходимость лишь при вышколенном, гармонически развитом, основанном на личностном соперничестве дворе, какого за пределами Италии в те времена не существовало. Многое же явно покоится на общем, почти абстрактном понятии совершенства. Придворный должен иметь приличные навыки во всех благородных играх, а также уметь прыгать, состязаться в беге, плавать, бороться. Особенно важно, чтобы он был хорошим танцором и (что ясно само собой) прекрасным наездником. Кроме этого, он должен владеть несколькими языками, по крайней мере итальянским и латинским, и разбираться в изящной литературе, а также обладать вкусом в области изобразительных искусств; в области же музыки от него требуется определенная степень исполнительской виртуозности, которую он должен по возможности держать в тайне. Однако ничто, за исключением одного только оружия, не вызывает по-настоящему серьезного отношения с его стороны: из взаимной нейтрализации многих способностей как раз и возникает абсолютный индивидуум, в котором ни одно свойство не одерживает решительной победы.

Как бы то ни было, с уверенностью можно утверждать, что в XVI в. итальянцы, и в качестве писателей-теоретиков, и учителей-практиков, начали воспитание всей Европы по части благородных телесных упражнений и изысканных манер общения. В отношении верховой езды, фехтования и танцев они задавали тон как посредством изданий с иллюстрациями, так и непосредственного обучения. Тем, кто положил начало обучению гимнастике в отрыве как от военных упражнений, так и от игры в собственном смысле, был, быть может, Витторино да Фельтре (с. 135 ел.), после которого гимнастика так и сохранилась в виде требования высшей воспитанности. Решающим моментом было здесь то, что гимнастике обучали по всем правилам искусства. Однако, разумеется, насчет того, какие именно упражнения тогда существовали и соответствовали ли они тем, что в ходу теперь, мы ничего не в состоянии сказать. Но что помимо силы и ловкости очень большое значение придавалось, как цели занятий, еще и изяществу телодвижений, мы можем утверждать положительно не только на основании известного по прочим сферам способа мышления итальянской нации, но и по некоторым сообщениям. Довольно будет вспомнить великого Федеригода Монтефельтро (с. 36), то, как он по вечерам предводительствовал играми доверенной его попечению молодежи.

Народные игры и состязания у итальянцев в основных чертах не отличались от тех, что имели распространение в других европейских странах. В приморских городах сюда, разумеется, добавлялись еще состязания в гребле, и венецианские регаты славились уже с древности. Классической итальянской игрой была и все еще остается, как известно, игра в мяч, и ею здесь также занимались с большими рвением и блеском, нежели где-нибудь еще в Европе Однако, разумеется, привести определенные свидетельства в пользу этого предположения невозможно.

В данном месте у нас речь должна зайти и о музыке. Еще около 1500 г. сочинение музыки находилось в основном в руках нидерландской школы, которая вызывала восхищение незаурядным искусством и причудливостью своих творений. Однако одновременно с нею существовала также и итальянская музыка, которая по своему звуковосприятию стоит несколько ближе к современным представлениям. Полстолетия спустя явился Палестрина434', мощь которого до сих пор продолжает оказывать сильнейшее воздействие на людей О нем мы также знаем, что он был великим новатором в своей сфере, однако вопрос относительно того, им ли именно или же кем-то еще был сделан решающий шаг в область современного музыкального языка, не решен окончательно настолько, чтобы дилетант мог прийти к какому-либо мнению по данному вопросу. Совершенно оставив в стороне вопрос о композиторском искусстве, мы попытаемся выяснить положение, которое занимала музыка в обществе того времени.

Весьма характерную черту как Возрождения, так и Италии можно усматривать во все большей специализации оркестра, в поиске новых инструментов, т. е. их звучаний и (в тесной связи с этим) в виртуозности, т. е. выявлении индивидуальности в отношении определенных областей музыки и определенных инструментов.

Из музыкальных инструментов, которые в состоянии были воспроизвести весь звуковой диапазон, еще с давних пор широкое распространение получил не только орган, встречавший повсюду очень теплый прием, но и соответствующий струнный инструмент  gravicemballo или clavicemballo4. Как известно, до нас дошли отдельные их экземпляры, восходящие еще к началу XIV столетия, потому что их украшали своими картинами великие художники. Для слабых ручек женщин из семей правителей инструменты эти делались особенно легкими в обращении. В прочих же отношениях на первый план выдвинулась скрипка, снискавшая себе большую популярность. При дворе Льва X, дом которого еще в бытность его кардиналом был полон певцов и музыкантов, и который пользовался высокой репутацией также в качестве знатока и участника ансамблей, славились еврей Джован Мария и Джакопо Сансекондо. Первому Лев пожаловал графский титул и городок72; полагают, что второй был в виде Аполлона изображен на «Парнасе» Рафаэля. В течение XVI в. составилась уже табель о рангах в каждом музыкальном разряде, и Ломаццо4 (около 1580 г.) называет потри приобретших известность виртуоза в области пения, игры на органе, лютне, лире, виоле да гамба, арфе, цитре, рожке и трубе; он выражает пожелание, чтобы их портреты были нарисованы на самих инструментах. Невозможно себе представить, чтобы столь многостороннее оценочное суждение было высказано в это время где-нибудь вне Италии, хотя повсюду были входу почти одни и те же инструменты.

Собственно, большое разнообразие инструментов обязано своим возникновением в первую очередь тому обстоятельству, что в обычае было составление их коллекций - просто ради забавы. В чрезвычайно музыкальной Венеции74 существовало немало таких коллекций, и если сходилось вместе некоторое число виртуозов, прямо тут же устраивался концерт. (В одной из таких коллекций можно было видеть немало инструментов, изготовленных по античным описаниям и изображениям, однако сообщения о том, умел ли кто-либо на них играть и как они звучали, отсутствуют.) Не следует забывать и о том, что некоторые из музыкальных инструментов имели великолепный, нарядный внешний вид и их возможно было чрезвычайно живописно расположить. В силу этого они могли составлять некий дополнительный раздел в коллекциях драгоценностей и художественных произведений.

Сами исполнители, к которым помимо собственно виртуозов относились отдельные любители либо целые составленные из них оркестры, объединялись вместе, составляя корпорации наподобие «академий». Очень многие художники, работавшие в области изобразительных искусств, были сведущи также и в музыке, нередко достигая в ней высокого мастерства. Людей, занимавших в обществе высокое положение, отговаривали от игры на духовых инструментах по тем же основаниям, которые некогда отвратили от них Алкивиада и Афину Палладу. Изысканное общество любило сольное пение либо пение в сопровождении скрипки, но также и квартет струнных инструментов, а за его многосторонность  клавир. Однако многоголосое пение популярностью не пользовалось, «поскольку куда приятнее слушать, наслаждаться и оценивать один голос».Говоря иными словами, поскольку песня, несмотря на всю принятую в обществе скромность (с. 257), остается демонстрацией возможностей отдельного человека, лучше, если мы будем слушать (и наблюдать) каждого по отдельности. При этом предполагается, что сладчайшие звуки окажут свое действие на слушательниц, а потому людей преклонного возраста недвусмысленно предлагается удерживать от выступлений даже в том случае, если они великолепно играют и поют. Ведь очень важно, чтобы каждый производил гармоническое впечатление как посредством издаваемого им голоса, так и своим внешним видом. В этих кругах совершенно не идет речь о композиции как о самостоятельном искусстве. В то же время случается так, что слова отражали ужасную судьбу самого певца78.

Очевидно, этот дилетантизм, характерный как для высших, так и для средних слоев, был в Италии явлением куда более распространенным и в то же время ближе стоящим к искусству в собственном смысле, чем в какой-нибудь другой стране. Всякий раз как речь заходит о каком-либо обществе, тут же дается и описание пения или игры на струнных инструментах, причем описание весьма выразительное. На сотнях портретов изображены люди то совместно музицирующие, то с лютней или чем-то в этом роде в руках, и даже по находящимся в церквах картинам, изображающим ангельские концерты, можно видеть, насколько хорошо знакомое художникам явление представляют собой музицирующие в повседневной жизни. Так, мы знаем о лютнисте Антонио Рота в Падуе (1549 г.), что он составил себе состояние, давая уроки игры, а также напечатал школу игры налютне79.

Можно себе представить, насколько богатым духовно, многосторонним и удивительным был этот музыкальный порыв в то время, когда в опере еще не концентрировался музыкальный гений, превращаясь в род некоторой монополии. Другое дело, что открытым остается вопрос о том, смогли ли бы мы в полной мере насладиться звуками того мира, если бы наше ухо их теперь вдруг услышало.