Тургенев

Детство и учеба

Детство

ван Сергеевич Тургенев по отцу принадлежал к старинному дворянскому роду – имена его предков встречались в описании исторических событий со времен Ивана Грозного. Дед писателя, Николай Алексеевич, служил в гвардии при Екатерине II и после четырнадцатилетней службы ушел в чине прапорщика.

Военным был и отец писателя – Сергей Николаевич, родившийся в 1793 году. Семнадцати летним юношей начал он службу в кавалергардском полку и ко времени встречи со своей будущей женой был в чине поручика.

Недалеко от его родового имения – села Тургенево Орловской губернии Мценского уезда – находилась усадьба Спасское, принадлежавшая богатой помещице Варваре Петровне Лутовиновой. Трудно сложилась ее судьба. В тяжелых испытаниях прошло детство, безотрадно протекли молодые годы. Она рано лишилась отца, а отчим, невзлюбивший ее, обращался с нею так деспотически, что в конце концов она вынуждена была бежать из родительского дома, где чувствовала себя бесправной и отверженной. Немногим легче жилось Варваре Петровне и у дяди ее, Ивана Ивановича Лутовинова, приютившего шестнадцатилетнюю беглянку в Спасском. Внезапная смерть дяди неожиданно превратила забитую приживалку в одну из самых богатых невест в округе, владелицу огромных поместий и почти пять тысяч крепостных крестьян.

Варваре Петровне было уже тридцать лет, когда она познакомилась с молодым офицером Сергеем Николаевичем Тургеневым. Она была на шесть лет старше своего жениха и в отличие от него красотой не блистала. Молодой офицер произвел неотразимое впечатление на Лутовинову. Отец Сергея Николаевича настойчиво советовал ему довиваться руки Варвары Петровны: «Женись, ради Бога, на Лутовиновой, а то мы скоро пойдем с сумой». Обвенчавшись в феврале 1816 года в Орле они поселились в собственном городском доме на Борисоглебской улице.

«1818 года 28 октября, в понедельник, родился сын Иван, ростом 12 вершков, в Орле, в своем доме, в 12 часов утра» – такую запись сделала в своей памятной книжке Варвара Петровна Тургенева. Двумя годами раньше его был первенец Тургеневых –  Николай. Третий сын, Сергей, родившийся в 1821 году, был болезненным ребенком и умер, не достигнув шестнадцати лет. Вскоре после рождения второго сына Сергей Николаевич вышел в отставку в чине полковника и переселился с семьей из Орла в Спасское-Лутовиново. Летом того же года Тургеневы со всеми домочадцами совершили длительное заграничное путешествие, а вернувшись из него, зажили, как вспоминал Иван Сергеевич, «дворянской, медленной, просторной и мелкой жизнью… с обычной обстановкой гувернеров и учителей, швейцарцев и немцев, доморощенных дядек и крепостных нянек».

Воспитанием детей занималась преимущественно Варвара Петровна. Своенравная, капризная, истеричная, к детям своим она относилась неровно. Порывы заботливости, внимания и нежности сменялись приступами ожесточения и мелкого тиранства. По ее приказу детей наказывали за малейшие проступки, а иногда и без всякой причины. На всю жизнь сохранились в сознании писателя горечь за несправедливо нанесенные обиды и унижения.

Когда Тургенев подрос, его ужаснули картины насилия и произвола, с которым он сталкивался на каждом шагу. Мальчик видел жестокость своей матери по отношению к дворовым людям. Она не выносила, когда кто-нибудь осмеливался ей противоречить. И гнев ее был страшен. Редкий день проходил без того, чтобы со стороны конюшни не раздавались крики наказываемых плетьми людей. И, слыша это, мальчик давал себе клятву никогда ни при каких обстоятельствах не поднимать руки на человека, хоть в чем-нибудь зависимого от него. «Ненависть к крепостному праву уже тогда жила во мне,– писал позднее Тургенев,– она, между прочим, была причиной тому, что я, выросший среди побоев и истязаний, не осквернил руки своей ни одним ударом – но до «Записок охотника» было далеко. Я был просто мальчик – чуть не дитя». Отец не вникал в хозяйственные дела, был вечно занят выездами на охоту, игрою в карты, кутежами, ухаживанием за девицами из соседних имений. Будущность детей не слишком волновала Сергея Николаевича. Более всего он был занят собою, заботою о своих удовольствиях, о своем покое.

Поступление в университет

Но вот пришла пора расстаться со Спасским на долгое время. Тургеневы решили переселиться в Москву, чтобы подготовить детей к поступлению в учебные заведения. По приезде в Москву купили дом на Самотеке. Вскоре Николай Сергеевич заболел и врачи посоветовали отправиться за границу, чтобы там сделали ему операцию. Он уехал с женой в Париж, поместив детей в частный пансион Винтеркеллера.

Прошло около двух лет, и в августе 1829 года родители поместили Николая и Ивана в другой московский пансион – пансион Краузе, получивший впоследствии название Лазаревского института восточных языков.

После выхода из пансиона Краузе Тургенев усердно занимался с домашними учителями. Один из них, И. П. Клюшников, был поэтом и печатал свои стихотворения в журналах. Позднее он вошел в кружок Станкевича. Клюшников преподавал Тургеневу русскую историю, а русским занимался с ним Д. Н. Дубенский, автор печатного исследования о «Слове о полку Игореве».

Тургеневу не исполнилось еще и пятнадцати лет, когда он подал прошение в Московский университет о принятии его, по выдержании надлежащего испытания, в число своекоштных студентов по словесному отделению. Это было 4 августа 1833 года. Тургенев на вступительных экзаменах не получил ни одной неудовлетворительной отметки и определением Совета был принят в студенты Московского университета.

Особое внимание юноши к философской науке первоначально возбудил, вероятно, лекции одного из выдающихся профессоров того времени – М. Г. Павлова. По расписанию он читал физику и сельское хозяйство, а по сути дела был распространителем  и пропагандистом философского учения Шеллинга и его последователей. Профессор Погодин читал всеобщую историю монотонно, бесцветно и скучно. Преподаватель риторики Победоносцев, по выражению Тургенева, держал студентов на ломоносовских похвальных речах.

На переходных экзаменах Тургенев получил общую сумму баллов тридцать шесть и в числе шести студентов из тридцати был переведен на второй курс. Но продолжить учение в Московском университете ему уже не пришлось: родители Тургенева решили переехать в Петербург. Старший их сын поступил там в гвардейскую артиллерию, и отец хотел, чтобы братья жили вместе.

Одно из сильнейших впечатлений ранней юности (1833) — влюбленность в княжну Е. Л. Шахновскую, переживавшую в эту пору роман с отцом Тургенева, — отразилось в повести «Первая любовь» (1860).

Петербург

Летом 1834 года по приезде в северную столицу Тургенев подал прошение о переводе на филологическое отделение философского факультета Петербургского университета. Едва успели обосноваться в Петербурге, как семью постигло несчастье: Сергей Николаевич тяжело заболел и 30 октября умер от удара, в отсутствие жены, она была в это время в Италии. Он был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище. Смерть отца заставила Тургенева задуматься о жизни и смерти, о судьбе человека, о его месте в бесконечном круговороте природы.

Первые литературные опыты Тургенева создавались под сильнейшим воздействием господствовавшего тогда в литературе романтизма, и прежде всего поэзии Байрона. Это особенно чувствуется в поэме «Стено». Ее герой – пылкий, страстный, полный восторженных стремлений человек, который не желает мириться с окружающим его миром зла, но инее может найти приме5нения своим силам и в конце концов трагически погибает. Позднее Тургенев не мог без иронической улыбки вспоминать о первых пробах своего пера. «Стено»  он назвал «нелепым произведением, в котором с детской неумелостью выражалось рабское подражание байроновскому «Манфреду». Однако нельзя не отметить, что в поэме «Стено» нашли свое отражение размышления юного поэта о смысле жизни и о назначении в ней человека, то есть вопросы, разрешить которые пытались поэты того времени: Гете, Шиллер, Байрон.

Словесником, которого Тургенев слушал уже на последнем курсе Петербургского университета, был А. В. Никитенко, известный литератор и журналист. Классическую филологию читал Ф. Б. Грефе, типичный немецкий профессор старой закваски, объяснявшийся со студентами на латинском языке. Историю древнего мира и средних веков читал в 1834/35 учебном году Н. В. Гоголь. Студенты были убеждены, что их профессор, господин Гоголь-Яновский (как указывалось в расписании лекций) не имеет ничего общего с писателем Гоголем. Только позднее эта ошибка открылась Тургеневу.

В период учебы в университете у Тургенева проявился глубокий интерес к музыке и театру. Он часто бывал на концертах, в оперном и драматургическом театрах. В 1836 году ему посчастливилось присутствовать на двух знаменитых премьерах. Огромную роль в приобщении Тургенева к театральному искусству сыграл великий Мочалов.

«Недвижным он лежал… И странен

Был томный мир его чела…»

 Не в связи ли с гибелью Пушкина зародился у Тургенева в феврале 1837 года замысел так и оставшийся нам неизвестным произведения, озаглавленного «Наш век»? Тургенев сам говорит, что «Наш век» был написан им «в половине февраля, в припадке злобной досады на деспотизм и монополию некоторых людей в нашей словесности».

Может быть, слух о наказании, понесенным Лермонтовым за его «непозволительные стихи»,– а Тургенев не мог об этом не знать – заставил автора «Нашего века» уничтожить свое сатирически-обличительное произведение вскоре же после того, как оно было написано.

Почти три года Тургенев провел в университете и вышел из него летом 1837 года со степенью кандидата.

Тургеневу не исполнилось еще и восемнадцати лет, когда в «Журнале министерства народного просвещения» появилось его первое печатное произведение – небольшая критическая статья, написанная «в виде пробы пера» о книге А. Н. Муравьева «Путешествие к святым местам».

После этой статьи он очень долго не возвращался к критическому жанру, писал главным образом стихотворения, поэмы, работал над переводом «Отелло», «Короля Лира» и «Манфреда»; переводами этими он сам остался очень недоволен и потом уничтожил их.

Берлинский университет

Варвара Петровна не сразу согласилась отпустить сына в чужие края, куда он давно уже мечтал отправиться для завершения образования. Но разговоры о поездке неизменно возобновлялись, и постепенно его мать стала сдаваться. Доводы сына о необходимости продолжить образование в Берлинском университете нельзя было не признать разумным. Мысль о том, что может отнять у сына «карьеру», заставила ее, примириться с необходимостью долговременной разлуки.

На самом деле поездка в Германию была вызвана не только тягой к знаниям, но и глубокой неудовлетворенностью юноши всем укладом жизни самодержавно-крепостнической России. Впоследствии Тургенев так объяснил свое «бегство» за границу: «Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел… Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг это имел определенный образ,  носил известное имя: враг этот был крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца, чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибаловская клятва; и я не один дал ее себе тогда».

В мае 1838 Тургенев отправляется в Германию (желание пополнить образование соединилось с неприятием российского уклада, основанного на крепостном праве). Катастрофа парохода «Николай I», на котором плыл Тургенев, будет описана им в очерке «Пожар на море» (1883; на французском языке). В конце сентября 1838 года Тургенев поселился в Берлине и стал посещать университетские лекции. В свободное от них время он бывал в театрах, на концертах, ходил к немногим знакомым соотечественникам.

Вспоминая об этой поре своей жизни, Тургенев писал: «Я занимался философией, древними языками, историей и с особенным рвением изучал Гегеля под руководством профессора Вердена. В доказательство того, как недостаточно было образование, получаемое в то время в наших высших заведениях, приведу следующий факт: я слушал в Берлине латинские древности у Цумпта, историю греческой литературы у Бека – а на дому принужден был зубрить латинскую грамматику и греческую, которые знал плохо. И я был не из худших кандидатов».

Тургенев усердно постигал премудрости немецкой философии, а в свободное время посещал театры и концерты. Музыка и театр стали для него истинной потребностью. Он слушал оперы Моцарта и Глюка, симфонии Бетховена, смотрел драмы Шекспира и Шиллера.

Время, проведенное в Берлинском университете, сыграло в формировании мировоззрения Тургенева очень важную роль. Особое значение имели для него знакомство и дружба с одним из замечательных людей того времени – Н. В. Станкевичем, который, по словам писателя, положил новому развитию его души. Станкевич заставил поверить своего молодого друга, что человеческая мысль сможет исцелить мир и показать людям пути выхода из противоречий жизни. Он говорил с Тургеневым о великой преобразующей силе просвещения и искусства, о том, что рано или поздно «свет победит тьму». Узнав о безвременной кончине Станкевича, Тургенев писал: «Как я жадно внимал ему, я, предназначенный быть последним его товарищем, которого он посвящал в служение Истине своим примером, Поэзией своей жизни, своих речей!.. он обогатил меня тишиной, уделом полноты – меня, еще недостойного… Станкевич! Тебе я обязан моим возрождением: ты протянул мне руку – и указал мне цель…»

Весною 1839года пришло от Варвары Петровны письмо, при чтении которого у Ивана Сергеевича похолодело сердце – дом Спасский сгорел и обрушился. Уцелел только флигель, в котором жил дядюшка. В письме Варвара Петровна просила сына приехать как можно скорее.

Встреча с Лермонтовым

Весною 1839 года Тургенев вернулся в Россию. Лето и осень провел в Спасском. В Спасском он прожил около трех месяцев и поздней осенью, простившись с полуразрушенным родным гнездом, оправился в Петербург, намереваясь оттуда снова уехать за границу. В Петербурге Тургеневу посчастливилось дважды увидеть своего любимого поэта Лермонтова: один раз в великосветском салоне, другой – на маскараде в Дворянском собрании.

В ночь под новый, 1840 год Тургенев снова встретил поэта на балу в Дворянском собрании. Он видел, что здесь Лермонтову «не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось,– говорит Тургенев,– что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц гордых

Давно бестрепетные руки…                     

В Рим Тургенев приехал в разгар весны. Скоро здесь появился и Станкевич. Друзья нашли радушный прием в семействе отставного гусарского полковника Ховрина, путешествовавшего по Италии с женой и дочерьми.

Наклонность к рисованию, проявившееся у Тургенева и прежде, пробудилась в Риме с новой силой. Ховрины рассказывали Станкевичу, что Иван Сергеевич однажды весь вечер проговорил у них о живописи и о своей страсти к ней. Станкевич, находивший Тургенева талантливым рисовальщиком, нередко предлагал ему различные сюжеты и забавлялся его карикатурами. Особенно смеялся он над карикатурой, изображавшей свадьбу Маркова и старшей дочери Ховрина – Александры, прозванной друзьями Шушу. На рисунке этом Тургенев изобразил себя держащим венец над Марковым. Марков и Тургенев оба были неравнодушны к Шушу и с воодушевлением говорили об ее красоте. Художник рисовал ее, Тургенев писал ей стихи:

Луна высоко плывет над землей

Меж бледных туч,

Но движет с вышины волной морскою

Волшебный луч.

Моей души тебя признало море

Своей луной.

И движется – и в радости и в горе –

Тобой одной.

Тоской любви, тоской немых стремлений

Душа полна:

Мне тяжело…  Но ты чужда смятений,

Как та луна.

Прошло много времени, и в конце пяти десятых годов, создавая «Дворянское гнездо», Тургенев вернулся мысленно к той поре, когда он увлекался Александрой Ховриной. Юношеское его стихотворение ожило в этом романе.

Начало литературной деятельности

Магистерские экзамены

Вскоре по прибытии в Берлин Тургенев получил от Ефремова известие о том, что на севере Италии, в городе Нови, по пути к озеру Комо, в ночь на 25 июня умер Станкевич. Потрясенный этим известием, Тургенев писал Грановскому 4 июля 1840 года письмо, которое начиналось словами: «Нас постигло великое несчастье, Грановский… Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой…»

Через несколько дней после приезда в Берлин Бакунин познакомился с Тургеневым. Они как бы протянули друг другу руки над могилой дорогого обоим человека с надеждой хоть отчасти возместить этим новым знакомством страшную для них утрату.

Бакунин главенствовал в этой дружбе не только потому, что был более волевым и целеустремленным, но и потому, что почти на пять лет старше Тургенева. «Я приехал в Берлин,– пишет Тургенев осень 1840 года,– предался науке – первые звезды зажглись на моем небе – и, наконец, я узнал тебя, Бакунин. Нас соединил Станкевич – и смерть не разлучит. Скольким я тебе обязан, я едва ли могу сказать… Мои чувства ходят еще волнами и не довольно еще утихли, чтоб вылиться в слова…»

И вот наконец когда весною 1841 года, закончив слушание намеченного цикла университетских лекций, Тургенев стал готовиться к отъезду на родину, Бакунин написал своим братьям и сестрам, что друг его оставляет Берлин, возвращается в Россию и скоро будет в Премухине.

В Петербург Тургенев приехал на пароходе и, не задерживаясь здесь, отправился в Москву, где ждала его Варвара Петровна. Поездку к Бакуниным пришлось отложить, так как Иван Сергеевич уехал вместе с матерью в Спасское на все лето. С радостью встретили Ивана Сергеевич обитатели Спасского. Приезд его был для них всегда праздником. «Наш ангел, наш заступник едет»,– говорили дворовые.

Варваре Петровне стало известно, что Иван Сергеевич увлекся простой девушкой, работавшей в Спасском белошвейкой по вольному найму. Была она из московских мещанок, и звали ее Авдотьей Ермолаевной. Как только о любви Ивана Сергеевича дошли до его матери, она разгневалась и распорядилась немедленно же удалить «провинившуюся» из Спасского. Авдотье Ермолаевне пришлось уехать в Москву; там она сняла комнату на Пречистенке и стала работать швеей на дому. Уезжая, она была уже беременна, и весною 1842 года у нее родилась дочь Пелагея, которая вскоре после рождения была взята у матери и отправлена в Спасское. Авдотья Ермолаевна впоследствии вышла замуж за мещанина Калугина. Тургенев пожизненно выплачивал ей ежегодно пенсию. В 1875 году она умерла, о чем Иван Сергеевич получил уведомление через тульского губернатора.

У Тургенева был роман с Татьяной Бакуниной, но он длился не долго. Уже весною 1842 года наметился разрыв их отношений. Об этом свидетельствует пространное и несколько противоречивое письмо Тургенева к ней, написанной в 20-х числах марта. Иван Сергеевич пишет в нем, что они стали чужды друг другу, и вместе с тем продолжает уверять Бакунину, что питает к ней глубокое чувство.

Стихотворения Тургенева хотя и редко, но все же время от времени появлялись на страницах журналов «Отечественные записки» и «Современник».

В конце марта 1842 года отправился в Петербург, где подал прошение ректору университета Плетневу о допущении к испытаниям. Разрешение было дано. В Петербурге Тургенев остановился у своего брата Николая, в Графском переулке. Тот отвел ему прекрасную комнату с камином и тремя вольтеровскими креслами. Все располагало здесь к занятиям. В квартире было очень тихо, даже с улицы не доносилось ни малейшего шума. Экзамены начались 8 апреля. Тургенев отлично ответил на вопросы: 1. «Что есть философия, ее содержание». 2. «Истина субъективная». 3. «Изложение о сущности философии Платановой». Следующий экзамен (по латинской словесности) Тургенев держал 1 мая. В отметке, полученной Иваном Сергеевичем на этом экзамене, значилось: «Перевод и изъяснение сделаны хорошо». Еще с большим успехом прошли испытания по греческой словесности. Экзаменационная комиссия единогласно признала, что перевод и изъяснение отрывков из «Истории Пелопонесской войны» Фукидида сделаны «очень хорошо». Это был последний устный экзамен. 5 мая начинались письменные испытания. Первый вопрос предложенный профессором Фишером, был, пожалуй, наиболее трудным и сложным: «Показать внутренние причины беспрестанно возникшего пантеизма и привести его многообразные формы, данные в истории философии, к немногим видам». На следующем письменном экзамене профессор Фрейтаг поставил перед Тургеневым вопросы о степени влияния греческой философии и литературы стоят неизмеримо выше римской. Наконец последним в письменных испытаниях был вопрос, предложенный профессором Грефе: «Что достоверного может почерпнуть история из произведений поэтов?» Однако все эти усилия Ивана Сергеевича оказались напрасными: Власти не разрешили восстановить кафедру философии в Московском университете. Писать магистерскую диссертацию и защищать ее после этого не было уже никакого практического смысла. Ученая карьера Тургенева на этом волей-неволей закончилась.

Дружба с Белинским

1843 год был ознаменован в жизни Тургенева вступлением на литературное поприще – выходом в свет его поэмы «Параша». Личное знакомство с Белинским, почти совпавшее с выходом в свет поэмы «Параша», явилось одним из важнейших событий жизни Тургенева. Оно произошло в начале 1843 года на квартире у Белинского, живущего тогда в доме Лопатина у Аничкова моста. Тургенева по его просьбе привел к Белинскому их общий знакомый, друг Варвары Александровны Бакуниной.

«Я увидел человека небольшого роста,– пишет Тургенев,– сутуловатого, с неправильным, но замечательным и оригинальным лицом, с нависшими на лоб белокурыми волосами и с тем суровым и беспокойным выражением, которое так часто встречается у застенчивых и одиноких людей; он заговорил и закашлял в одно и то же время, попросил нас сесть и сам торопливо сел на диване, бегая глазами по полу и перебирая табакерку в маленьких и красивых ручках. Одет он был в старый, но опрятный байковый сюртук, и в комнате его замечались следы любви к чистоте и порядку. Беседа началась. Сначала Белинский говорил довольно много и скоро, но без одушевления, без улыбки… но понемногу оживлялся, поднял глаза, и все лицо его преобразилось. Прежнее суровое, почти болезненное выражение заменилось другим: открыты, оживленным и светлым; привлекательная улыбка заиграла на его губах и засветилась золотыми искорками в его голубых глазах, красоту которых я только тогда и заметил…

Белинский встал с дивана и начал расхаживать по комнате, понюхивая табачок, останавливаясь, громко смеясь каждому мало-мальски острому слову, своему и чужому. Должно сказать, что собственно блеску в его речах не было: он охотно повторял одни и те же шутки, не совсем даже замысловатые; но когда он был в ударе… не было возможности представить человека более красноречивого, в лучшем, в русском смысле этого слова: тут не было ни так называемых цветов, ни подготовленных эффектов, ни искусственного закипания, ни даже того опьянения собственным словом, которое иногда принимается и самим говорящим, и слушателями за «настоящее дело»; это было неудержимое излияние нетерпеливого и порывистого, но светлого и здравого ума, согретого всем жаром чистого и страстного сердца и руководимого тем тонким и верным чутьем правды и красоты, которого почти ничем не заменишь».

Уже во время первых встреч Белинского и Тургенева были заложены основы их прочной дружбы. Когда в апреле 1843 года Тургенев уезжал ненадолго из Петербурга в Спасское, Белинский писал ему: «Прощайте, любезнейший Иван Сергеевич! Очень жалею, что не удалось в последний раз побеседовать с Вами. Ваша беседа всегда отводила мне душу, лишаясь ее на некоторое время, я тем живее чувствую ее цену».

В Спасское Иван Сергеевич отправлялся, чтобы получить благословение матери перед поступлением на службу в канцелярию министра внутренних дел Перовского. А кроме того, он хотел порадовать мать своим первым большим произведением – он вез с собою только что вышедшую в свет поэму «Параша».

Директором канцелярии, куда предполагал поступить Тургенев, был не кто иной, как известный писатель и составитель «Толкового словаря русского живого языка» Владимир Даль. Он-то и уговорил Тургенева пойти на службу в канцелярию министерства чиновником особых поручений.

В самый день отъезда из Петербурга в Спасское Тургенев отнес один экземпляр поэмы «Параша» на квартиру Белинскому. Не называя себя, он попросил слугу, открывшего ему дверь, передать книжку Виссариону Григорьевичу и тотчас же удалился.

В деревне он пробыл около двух месяцев, а за это время в майском номере «Отечественных записок» появилась большая статья Белинского о поэме. Критик так горячо похвалил автора «Параши», что Иван Сергеевич, прочитав рецензию почувствовал скорее смущение, нежели радость. Варвара Петровна призналась сыну, что сначала прочитала поэму без внимания. Но при последующем чтении она стала ей все больше и больше нравиться. «Я вижу в тебе талант,– писала она сыну.– Без шуток,– прекрасно. В «Отечественных записках» разбор справедлив … Я горжусь, что моему сыну приходили такие мысли, новые… Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, все реальное любим. Итак, твоя «Параша», твой рассказ, твоя поэма… пахнет земляникой».

Белинский признается, что он приступил к чтению «Параши» с глубоким предупреждением, думая найти в ней или сентиментальную повесть о любви, или нравоописательные сатирические верши. «Каково же было наше удивление, когда вместо этого прочли мы поэму, не только написанную прекрасными поэтическими стихами, но и проникнутую глубокой идеей, полнотой внутреннего содержания, отличающуюся юмором и иронией».

Летом по возвращении в Петербург Ивана Сергеевич был зачислен на службу в канцелярию министерства внутренних дел в чине коллежского секретаря. Но служба совсем не интересовала Тургенева – он всячески манкировал ею, к неудовольствию Владимира Даля. Весьма неаккуратно посещая департамент, Тургенев проводил здесь время главным образом за чтением романов Жорж Санд, писал стихи, рассказывал анекдоты. Общение с Владимиром Ивановичем Далем за тот промежуток времени, когда Тургенев с грехом пополам служил под его начальством (1843-1845 гг.), не могло пройти бесследно для его писательской работы. Судя по некоторым косвенным признакам, беседы с Далем и изучение его произведений подсказывали Тургеневу, какие огромные богатства может почерпнуть наблюдаемый писатель в гуще народной жизни. И очень может быть, что обращению Тургенева к прозе и выбору жанра в известной мере способствовало знакомство с Далем.

Дружба с Белинским длилась около пяти лет, и только смерть великого критика оборвала ее. Благодаря близости с ним Тургенев вошел в круг петербургских литераторов и стал одним из активных сотрудников «Отечественных записок», а затем в 1847 году и обновленного «Современника». До знакомства с Белинским литературная деятельность Тургенева носила более или менее случайный и несколько дилетантский характер. Белинский заставил его взглянуть на писательское дело по-иному.

В сороковые годы, которые прошли для Тургенева под знаком дружбы с Белинским, он становится литератором и даже журналистом, тогда как прежде был только поэтом. С 1843 года на страницах «Отечественных записок» появляются его критические статьи и рецензии, в которых он выступает как литературный союзник Белинского.

Работа в журнале приучила Тургенева относиться к писательству как к труду, как к профессии, и впоследствии он сам уже старался привить молодым писателям именно такую точку зрения: «Я надеюсь умереть литератором и ничем другим быть не желаю…» – писал Иван Сергеевич в 1855 году. Льва Толстого он настойчиво убеждал в необходимости стать профессионалом писателем, занять место «у станка». На  возражение Толстого он отвечал: «Вы были бы правы, если б, предлагая вам быть только литератором, я ограничил значение литератора одним лирическим щебетаньем, но в наше время не до птиц, распевающих на ветке. Я хотел только сказать, что всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом… До сих пор в том, что Вы делали, еще виден дилетант, необычайно даровитый, но дилетант; мне бы хотелось видеть Вас за станком, с засученными рукавами и с рабочим фартуком».

Близость с Белинским имела для Тургенева очень важное, решающее значение. Она-то и положила начало глубокому внутреннему перелому, совершившемуся в сороковые годы в Тургеневе, когда существеннейшим изменениям подвергались не только его общественно-политические и эстетические взгляды, но и его нравственный облик. Лето 1844 года Тургенев и Белинский провели на даче под Петербургом, неподалеку друг от друга: первый жил в Лесном институте, второй – верстах в пяти от Лесного, в Парголове, откуда каждый день приходил навещать больного Белинского. Впоследствии Тургенев говорил, что на него особое влияние оказало не столько чтение статей Белинского, сколько беседы с ним. В той или иной мере оно давало себя чувствовать на всех этапах последующей творческой деятельности Тургенева.

Белинский внимательно следил за развитием его таланта. Почти все произведения Ивана Сергеевича, появившиеся в печати при жизни критика – поэмы «Параша», «Разговор», «Помещик», «Андрей, драматические сцены «Неосторожность», «Безденежье», первые прозаические опыты «Андрей Колосов» «Три портрета», «Бретер», первые рассказы из «Записок охотника»,– были так или иначе отмечены и рассмотрены Белинским в его статьях, рецензиях и обзорах. В поэзии Тургенева Белинский ценил глубокую жизненную правду, оригинальность мысли, свободные переходы от лиризма к иронии, умение живописать природу. «Он любит природу не так как дилетант, как артист, и потому никогда не старается изображать ее только в поэтических ее видах, но берет ее, как она ему представляется. Его картины всегда верны, вы всегда узнаете в них нашу родную русскую природу».

Двое из молодых поэтов – Тургенев и Некрасов – обладали, по убеждению Белинского, незаурядными критическими способностями. Поэтому он всячески стремился привлечь их к журнальной работе. Разделяя основные взгляды Белинского на задачи современной литературы, Тургенев и Некрасов выступали в журнале «Отечественные записки» как его союзники в борьбе за новую, реалистическую школу. Тургенев, восторгавшийся произведениями Бенедиктова, Кукольника и других столпов «романтизма», становится теперь их непримиримым противником. Он выступает с рядом статей, в которых высмеивает своих прежних кумиров и в противовес их риторической поэтике выдвигает принципы реалистической манеры письма, народности в литературе, требует простоты и ясности, близости к запросам эпохи.

В период, предшествовавший началу работы над «Записками охотника», Тургенев выступил со статьей о рассказах Владимира Даля. Она особенно интересна в том отношении, что здесь Тургенев впервые вплотную подходит к вопросам о народности в литературе, о реализме. Из статьи видно, что он различал народность писателя в высшем значении этого слова и в «ограниченном, исключительном смысле» (как был «народен» Даль). В произведениях этого писателя Тургенев видел не столько личный, своеобразный талант, сколько простое сочувствии к народу, родственное к нему расположение и обыкновенную наблюдательность. Приступив в конце 1846 года к работе над «Записками охотника», Тургенев, может быть, ставил перед собою точно такую же скромную задачу писать с «натуры». Но сила таланта, непрестанное совершенствование мастерства решительно широко раздвинули эти границы.

Полина Виардо, начало «Современника»

Год 1843 остался навсегда памятным Тургеневу не только потому, что был первой заметной вехой на его литературном пути; он оставил неизгладимый след и в его личной жизни. Осенью в  Петербург  приехала  итальянская  опера,  в которой  выступала  замечательно  даровитая  двадцатидвухлетняя   певица   Полина Виардо-Гарсиа.

Родившись в артистической семье (отец ее, испанец Мануэль Гарсия, родом из Севильи, и брат Мануэль были певцами, певицей была и старшая сестра – Мария Фелица Малибран, умершая в 1836 году в двадцативосьмилетнем возрасте, в расцвете славы),  Полина Гарсиа почти ребенком начала свою карьеру. Уже в конце тридцатых годов она с огромным успехом выступала в Брюсселе, в Лондоне, а восемнадцатилетней девушкой дебютировала на парижской оперной сцене в роли Дездемоны в опере Верди «Отелло», а  затем в роли Ченерентолы (Сандрильоны) в опере Россини. Несмотря на свою молодость, она уже успела завоевать европейскую известность и признание крупных светил музыкального мира. Ее талантом восхищались Гуно и Лист, Мейербер и Вагнер, Глинка и Антон Рубинштейн.

Первое же выступление Виардо в Петербурге в роли Розины «Севильском цирюльнике» сопровождалось несмолкаемыми овациями. Очевидец этого триумфа оставивший подробное его описание, рассказывает, что самое появление главной героини еще не обещало того эффекта, какой через минуту произвело на всех ее пение: «Комната в доме Бартоло. Входит Розина: небольшого роста, с довольно крупными чертами лица и большими, глубокими, горячими глазами. Пестрый испанский костюм, высокий андалузский торчит на голове немного вкось. «Некрасива!» – произнес мой сосед сзади «В самом деле»,– подумал я. Вдруг совершилось что-то необыкновенное. Раздались такие восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхал… По зале мгновенно пробежала электрическая искра… В первую минуту – мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение… Но молча прослушать до конца – нет, это было свыше сил! Порывистое «браво! браво!» прерывали певицу на каждом шагу, заглушая ее… Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны; никто не владел собою… Да это была волшебница! И уста ее были прелестны! Кто это сказал: «Некрасива»? Нелепость!.. Не успела Виардо-Гарсия кончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разразилась такая буря, каких я не видывал и не слыхивал… Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватывающая всех».

Русские зрители сразу оценили бурную страстность и необыкновенное артистическое мастерство Виардо, диапазон её голоса и ту лёгкость, с которой она свободно переходила с высокой ноты сопрано на глубокие, ласкавшие сердце ноты контральто.

Услышав впервые Полину Гарсиа в роли Розины, Тургенев был покорен её талантом и с этого дня не пропускал ни одного спектакля приехавшей оперы. Через некоторое время его друзьям и знакомые передавали друг другу, что Тургенев без памяти от игры Виардо. «Он теперь весь погружен в итальянскую оперу и, как все энтузиасты, очень мил и очень забавен», - писал Белинский Татьяне Бакуниной.

Говорили, что, узнав о новом  увлечении сына, Варвара Петровна побывала на концерте, где выступала Виардо, и по возвращении домой, будто сама с собой говоря, ни  к кому не обращаясь, сказала: «А надо признаться, хорошо проклятая цыганка поёт!»

Вскоре Тургеневу представился случай отправиться на охоту в обществе мужа Полина Гарсиа, Луи  Виардо, а затем его познакомили и с самой певицей. Впоследствии Виардо шутливо рассказывала, что он был представлен ей как молодой помещик, превосходный охотник, хороший собеседник и посредственный стихотворец. 1 ноября - день, в который состоялось это знакомство, навсегда остался для него незабываемым.

«Привет, Вам, самая дорогая, любимейшая, – писал Тургенев Полине Виардо из Петербурга в одну из годовщин знакомства,– привет после семилетней дружбы в это священный для меня день! Дал бы бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня и чтобы через семь лет наша дружба осталась прежней. Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет назад имел счастье говорить с Вами. Дом этот находится на Невском против Александрийского театра; Ваша квартира была на самом углу – помните ли Вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к Вам…»

«Я ничего не видел на свете лучше Вас …– писал Тургенев Виардо спустя много лет.– Встретить Вас на своём пути было величайшим счастьем  моей жизни, моя преданность и благодарность не имеют границ и умрут только вместе со мною». С юношеских лет до последних дней жизни Тургенев оставался верен этому чувству, многое принеся ему в жертву…

По окончании гастролей в Петербурге и в Москве итальянская опера стала готовиться к отъезду из России. 30 апреля 1845 года Варвара Петровна писала из Москвы: «Иван уехал отсюда дней на пять с итальянцами, располагает ехать за границу с ними же или для них».

Со службой в департаменте министерства внутренних дел всё было покончено к этому времени. 10 мая из министерства был переслан петербургскому генерал-губернатору заграничный паспорт «для отставного коллежского секретаря Ивана Тургенева, отправляющегося в Германию и Голландию для излечения болезни».

Снова Кронштадт, потом пароход дальнего плавания, снова ветер и волны в безграничном просторе сурового Балтийского моря… В разгаре лета мы уже застаём Тургенева на юге Франции в обществе Боткина и Сатина, а затем он, расставшись с ними, отправляется один «шляться по Пиренеям». Не потому ли влекли его тогда к себе эти края, что рядом, за грядою гор, лежала родина Полины Гарсиа?

Потом он был в Париже и, по-видимому, получил приглашение погостить в  имении супругов Виардо, расположенном в шестидесяти километрах к юго-востоку от Парижа. Местечко, носившее название Куртавнель, с его старинным замком, окружённым рвами, каналом, парком, рощицами, оставило незабываемое впечатление в душе Тургенева.

Полина Виардо была не только замечательной певицей, но и обаятельной женщиной, широко образованным человеком и интересным собеседником. Любовь к ней Тургенев пронес через всю жизнь. До конца своих дней он остался верен этому чувству, многое принеся ему в жертву. Дом семьи Виардо становится для писателя вторым домом. Он подолгу живет в имении Куртавнель, недалеко от Парижа, сопровождает Виардо в ее многочисленных гастрольных поездках, а с начала 1860-х годов, окончательно сблизившись с семьей актрисы (ее мужу Луи Виардо, переводчику и критику, писатель помогает переводить русских классиков), постоянно живет за границей, лишь изредка приезжая в Россию.

По  возвращении  из  Франции  он  снова  в  Петербурге,  в  среде   Белинского  и  его  друзей.  Литературная  репутация  Тургенева  укрепляется  день  ото  дня. круг знакомств становится все шире и шире благодаря близости с Белинским. Теперь кроме Герцена, Боткина, Анненкова, Панаева, Даля, Соллогуба, Аксаковых, у него завязываются отношения с молодыми литераторами, которые вскоре выйдут вместе с ним или почти одновременно с ним в первый ряд крупнейших писателей России. У Белинского знакомятся с ним Некрасов, Достоевский, Гончаров…

В скором времени Белинский уходит из «Отечественных записок».

Выпуском ряда альманахов и сборников («Физиология Петербурга», «Петербургский сборник» и др.) Некрасов уже успел проявить свои издательские способности. «Только три книги на Руси шли так страшно,– заметил Белинский «Мертвые души», «Тарантас» и «Петербургский сборник». Успех последнего альманаха, к участию в котором Некрасов привлек Тургенева, Белинский, Герцена, Достоевского, А. Майкова, укрепил его решимость издавать собственный журнал.

В истории некрасовского «Современника» Тургенев, по-видимому, сыграл не малую роль, которая до сих пор еще недостаточно выяснена. Анненков в своих воспоминаниях говорит даже, что Тургенев «был душой всего плана, устроителем его… Многие из его товарище, видевшие возникновение «Современника» в 1847 году, должны еще помнить, как хлопотал Тургенев об основании этого органа, сколько потратил он труда, помощи советом и делом на его распространение и укрепление».

Увлечение Тургенева охотой, проявившееся с особенной силой летом и осенью 1846 года, оказалось в высшей степени благотворным для его литературной судьбы. В Спасском он прожил до глубокой осени и почти все это время не выпускал ружья из рук, а до пера на касался вовсе. Охота – это волшебное слово могло заставить его забыть обо всем. «Русские люди,– говорит он,– с незапамятных времен любили охоту. Это подтверждают наши песни, наши сказания, все предания наши. Да и где же охотиться , как не у нас: кажется, есть где и есть по чем. Витязи времен Владимира стреляли белых лебедей и белых уток на заповедных лугах. Мономах в завещании своем оставил описание своих битв с турами и медведями… Вообще, охота свойственна русскому человеку: дайте мужику ружье хоть веревками связанное, да горсточку пороху, и пойдет он бродить он в одних лаптищах, по болотам да по лесам, с утра до вечера. И не думайте, чтобы он стрелял из него одних уток: с этим же ружьем пойдет он караулить медведя на «овсах», вобьет в дуло не пулю, а самодельный, кой-как сколоченный жеребий – и убьет медведя; а не убьет, так даст медведю себя поцарапать, отлежится, полуживой дотащится до дому и, коли выздоровеет, опять пойдет на того же медведя с тем же ружьем. Правда, случится иногда, что медведь его опять поломает; но ведь русским же человеком сложена пословица, что зверя бояться  – в лес не ходить».

Была тут и еще одна чрезвычайно важная для писателя сторона: занятие с охотой сближало его с людьми из народа, широко открыло перед ним картины деревенской жизни, помогло понять и полюбить душу русского крестьянина.

Тургенев исходил с ружьем всю Орловскую и смежные с нею губернии. Частым спутником его в этих скитаниях по лесам и болотам был крепостной    егерь помещика Чернского уезда Афанасий Алифанов, с которым никто в округе не мог сравниться «в искусстве ловить весной, в полую воду, рыбу, доставать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать перепелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев с «лешевой дудкой», с «кукушкиным перелетом».

В середине октября, как только «кончились осенние вальдшнепы», Иван Сергеевич выехал в столицу, где его ждала радостная новость: вопрос о приобретении «Современника» разрешился благоприятно. На подготовку первого номера оставалось еще немного времени. Белинский настойчиво утверждал друзей работать не покладая рук, чтобы каждый номер журнала был «полон жизни и честного направления».

Прежде чем надолго уехать за границу, Тургенев хотел приготовить, по крайней мере для первых двух номеров «Современника», несколько рассказов, критическую статью, фельетоны и ряд стихотворений. «Работаю изо всех сил,– писал он в декабре 1846 года Полине Виардо, которая в этот сезон выступала на сцене берлинской оперы.– Я взял на себя некоторые обязанности, хочу их выполнить и выполню». Тургенев рассчитывал, закончив работу, покинуть Петербург в начале следующего года.

«Бурмистр» и «Письмо к Гоголю»

Очень скоро после отъезда Тургенева за границу стал готовиться к поездке в Силезию, в курортное местечко Зальцбрунн, и Белинский. Жизнь его угасла. Развязка была уже близка и неотвратима. Оставалась слабая надежда, полечившись на водах, «закрепить готовый развязаться и расползтись узел жизни».

Но в Берлине сидеть не хотелось: скучным показался Белинскому этот город. Было решено поехать в Дрезден, осмотреть галерею, побывать в опере, А уже оттуда отправиться в Зальцбрунн – на полуторамесячное лечение на водах. В Дрездене в это время выступала Полина Виардо. К страстному увлечению ею Тургенева Белинский относился скептически. Он почти не скрывал этого от Ивана Сергеевича. На правах друга он иногда намекал на это в письмах к Тургеневу. Перед самым своим отъездом за границу он, например, писал ему: «Все наши об Вас напоминают, все любят Вас, я больше всех. Не знаю почему, но когда думаю о Вас, юный друг мой, мне все лезут в голову эти стихи:

Страстей неопытная сила

кипела в сердце молодом… и пр.

Вот Вам и загвоздка; нельзя же без того: на то и дружба».

В первый же день приезда в Дрезден Тургенев «утащил» Белинского в оперу, где давали «Гугенотов» Мейербера; роль Валентина исполняла Полина Виардо.

Зальцбруннское бездействие скоро стало непереносимо для Тургенева. Он решил продолжать работу над «Записками охотника». Через несколько дней он прочитал друзьям новый рассказ. Это был «Бурмистр» – наиболее социально острый, наиболее сильный по своей антикрепостнической направленности рассказ из «Записок охотника». «Бурмистр» по-настоящему волновал Белинского. Из семи первых рассказов в «Записках охотника» он особо выделил «Хоря» и «Бурмистра», который был написан под его непосредственным воздействием. Эти рассказы Тургенева были яркими воплощением формулы Белинского – «разве мужик не человек?».

«Записки охотника» писались на протяжении нескольких лет, но ни под одним из рассказов, последовательно появлявшихся в печати, писатель не ставил дат. Исключение было сделано лишь для «Бурмистра», под которым выставлена помета: «Зальцбрунн, в Силезии, июнь, 1847». Примечание это перекликается с датой другого произведения, написанного здесь же,– «Зальцбрунн, 15-го июля н. с. 1847 г.». «Его знаменитое «Письмо к Гоголю »,– писал Ленин в 1914 году,– подводившее итог литературной деятельности Белинского, было одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору».

В октябре Полина Виардо снова уехала на гастроли в Германию, а Иван Сергеевич перебрался в Париж, неподалеку от Пале-Рояля. «Итак, вы в глубине германии!– писал он ей из Парижа.– Не вчера ли еще мы были в Куртавнеле. Время всегда быстро проходит, бывает ли оно пусто или полно. Но сближается оно медленно, как звуки колокольчика русской тройки…» Он пристально следит за развитием дарования молодой артистки, знакомится с отзывами прессы о ее выступлениях, делится с нею своими мыслями о том, как должна была, по его мнению, совершенствоваться техника ее игры. В письмах к ней он анализирует образы Ифигении, Нормы, Сафо, чтобы Виардо могла лучше проникнуть в смысл исполняемых ею ролей.

Когда Виардо переезжала из страны в страну, из города в город, а Тургенев жил в одиночестве в ее поместье или в Париже, он повсюду мысленно следовал за нею и пытался воссоздать по воспоминаниям исполнение ею той или иной роли во всех деталях и оттенках, так ярко запечатлевшихся в его сознании. Три года безвыездно, если не считать кратковременной поездки в соседнюю Бельгию, прожил Тургенев во Франции, и это трехлетие – 1847-1850 – было для него на редкость плодотворным. Никогда еще замыслы не рождались у него в таком изобилии. Пакеты, которые он часто отправлял из Парижа в Петербург, в редакцию «Современника», явственно свидетельствовали об интенсивной работе писателя. За все это время пребывания во Франции Тургеневым были написаны не только «Записки охотника», но и почти все драматические произведения. Интерес к этому жанру, в котором Тургенев пробовал свои силы еще в начале сороковых годов, пробудился в нем теперь с новой силой. Драматические опыты Тургенева конца сороковых годов показывают, показывают какой сложный путь проделал он от своей юношеской драмы «Стено», писавшейся почти одновременно с «Ревизором», до «Нахлебника» и «Завтрака у предводителя».

Смерть Матери

В конце ноября 1847 года революционеры-эмигранты, проживавшие в Париже, собрались, как обычно, на банкет, чтобы отметить дату польской революции 1831 года. На собрании выступил с горячей речью Михаил Бакунин. «Тут,– говорит Герцен,– в первый раз увидели русского, открыто протягивавшего братскую руку полякам и всенародно отрекавшегося от петербургского правительства. Влияние его речи было огромно». Бакунин перебрался в Брюссель. Туда же в начале 1848 года приехал и Тургенев. Возможно, что эта поездка была предпринята им для свидания с давним другом, который продолжал по старой памяти делиться с ним своими замыслами и планами, связанными с революционной работой.

Ранним утром 26 февраля Тургенев, находившийся в гостинице, услышал вдруг, как наружная дверь ее распахнулась и кто-то зычно прокричал: «Франция стала республикой!».

Тургеневу довелось быть свидетелем ряда важнейших событий, разыгравшихся в Париже после февральской революции. Он видел демонстрацию протеста рабочих против так называемых «Медвежьих шапок», то есть раскассированных гренадеров и вольтижеров национальной гвардии. 15 мая он наблюдал, как толпы народа направлялись мимо церкви Св. Мадлены на штурм палаты депутатов после отказа временного правительства поддержать поляков, восставших в Кракове и Познани против русского гнета. 26 мая не стало Белинского.

Весною следующего года в Париже распространилась холера. Смерть косила людей направо и налево. Не хватало мест в больницах, не хватало похоронных дорог. У Тургенева кончался срок найма квартиры, и он не стал возобновлять контракта, намереваясь покинуть Париж. Был конец мая, когда Тургенев пришел переночевать к Герцену. После обеда он стал жаловаться на тоску, которую наводят бессолнечный жар и духота. Вечером он отправился по совету Герцена купаться. Возвратившись, почувствовал себя нехорошо, выпил содовой воды с вином и сахаром и пошел спать. Ночью он разбудил Герцена.

– Я – потерянный человек,– сказал он своему другу,– у меня холера.

Отправив на следующее утро жену и детей в деревеньку Виль д’Аврэ под Парижем, Герцен десять дней выхаживал занемогшего Ивана Сергеевича, оставшись с ним в квартире вдвоем.

Весной 1850 года варвара Петровна прислала сыну деньги на дорогу в Россию, но при условии, что возвращение будет безотлагательным. Брат также звал его, намереваясь совместно с ним добиться от матери обеспечения их существования и независимости.

В конце июня пароход, отправившийся из Штеттина в Петербург, увозил его на родину. Друзья и близкие Тургенева нашли,

что он внешне сильно изменился. Волосы его наполовину посидели, хотя ему не исполнилось еще и тридцати трех лет. Спеша в Москву, где поджидала его варвара Петровна, он не задержался в Петербурге. Свидание с матерью поначалу подало ему надежду на благоприятный исход переговоров, но эфемерность этой надежды скоро стала непререкаемо ясна.

Своеволие и властолюбие варвары Петровны, проявлявшиеся в крайне резкой форме, вывели Ивана Сергеевича из равновесия. Более всего он был обижен на старшего брата и откровенно высказал матери, что жестоко играть комедию с семейным человеком, обреченным на лишения вместе с женой и детьми. Это решительное объяснение повлекло за собой ссору и переезд его из дома в гостиницу. А затем Иван Сергеевич уехал в небольшое имение Тургенево, по соседству со Спасским, принадлежащие прежде его отцу. А матушка– следом в Спасское. В одном из самых первых же писем, отправленных из деревни в Париж, Иван Сергеевич рассказал в самых общих чертах Полине Виардо историю своей любви к Авдотье Ермолаевне. Он чувствовал потребность в этой исповеди, потому что воочию убедился, как унизительно и жалко положение его восьмилетней дочери Пелагеи, которую варвара Петровна сдала на руки одной из крепостных прачек. Вся деревня злорадно называла Полю барышней, а кучера заставляли таскать ее ведра с водой. «Все это,– признавался впоследствии Тургенев Фету,– заставило меня призадуматься насчет будущей судьбы девочки, а так как я ничего важного не предпринимаю без советов мадам Виардо, то я изложил этой женщине все дело, ничего не скрывая. Справедливо указывая на то, что в России никакое образование не в силах вывести девушку из фальшивого положения, мадам Виардо предложила мне поместить девочку к ней в дом, где она будет воспитываться вместе с ее детьми». В конце октября Поля, сопровождаемая французской Родер, уезжающей в Париж, находилась уже в пути за границу, а Тургенев в письме к Виардо, посланном вдогонку, писал, что он твердо решил с этого времени делать для дочери все, что будет от него зависеть. И случилось так, что через пять с лишним лет произошла в Париже встреча отца с дочерью, успевшей за это время позабыть родной язык. Не успел Иван Сергеевич проводить дочь, как получил известие, что варвара Петровна смертельно больна. В тот же день он выехал в Москву, но матушку в живых уже не застал. Он приехал поздно вечером в день похорон, когда родственники уже вернулись с кладбища Донского монастыря.

Дневник варвары Петровны, обнаруженный после смерти, потряс Ивана Сергеевича. Он читал его, не отрываясь, и не мог потом всю ночь сомкнуть глаз, раздумывая о ее судьбе, о ее характере и поступках. «Какая женщина!.. Да простит ей бог все! Но какая жизнь!»

При разделе имущества Иван Сергеевич проявил большую уступчивость в пользу брата. Он высказал только одно желание – непременно оставить за собою Спасское. Во владениях своих он «немедленно отпустил дворовых на волю, пожелавших крестьян перевел на оброк, всячески содействовал общему освобождению, при выкупе везде уступал пятую часть – и в главном имении не взял ничего за усадебную часть земли, что составляло крупную сумму».

Три романа Тургенева

Ссылка

В феврале 1852 года, находясь в Петербурге, Тургенев услышал о смерти великого писателя. Событие это потрясло его до глубины души – Словно молния разбила внезапно на его глазах могучий дуб… «Скажу вам без преувеличения ,– писал он Ивану Аксакову,– с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя».

Его неприятно удивило, что все как-то вскользь и холодно говорили о смерти Гоголя. Он демонстративно надел траур и, нанося визиты знакомым, резко осуждал равнодушие светской черни.

16 апреля 1852 года Тургенев был взят под стражу и отправлен на съезжую Многочисленные друзья и знакомые Тургенева так усердно навещали его здесь в первые дни ареста, что власти сочли необходимым вовсе запретить свидания с ним. Перед отъездом на жительство в Спасское Иван Сергеевич устроил в тесном кругу петербургских приятелей на квартире своего дальнего родственника Александра Михайловича Тургенева чтение повести «Муму», написанной им на съезжей. От Петербурга до Москвы Тургенев ехал по железной дороге, открытой незадолго до его ссылки. Петербургский полицмейстер подпиской обязал писателя следовать в Орловскую губернию, нигде не задерживаясь, однако Тургенев несколько затянул пребывание в Москве, где успел повидаться со многими знакомыми и совершить вместе с молодым историком Забелиным, замечательным знатоком древней Москвы, экскурсию по Кремлю.

В деревне о перечитал все сочинения Гоголя и принялся за книги по русской истории, русскому эпосу, изучал летописи, песни, сказки и предания, стремясь вникнуть в особенности национального характера, быта и обычаев родного народа, который представлялся ему самым загадочным и самым изумительным из всех живущих на свете народов. Отдельным изданием «Записок охотника» он хотел подвести итог раннему периоду своего творчества. Для выхода книги в свет все уже было подготовлено – она успела благополучно миновать цензуру еще до ареста и ссылки Тургенева. Повременив несколько с печатаньем ее, Тургенев и Кетчер, которому он передал право на издание «Записок», решили, наконец, летом 1852 года выпустить их в сет. Тревога официальных кругов по поводу вредного влияния «Записок охотника» на умы читателей нашла отражение в секретном расследовании обстоятельств, при которых появилось отдельное издание. В докладной записке министра просвещения царю говорилось, что значительная часть помещенных в книге рассказов имеет «решительное направление к унижению помещиков, которые представляются вообще или в смешном и карикатурном, или, еще чаще, в предосудительном для их чести виде». Скуку уединенной жизни в деревне разнообразили иногда приезды гостей. Много времени отдавал Тургенев шахматам. Играл охотно с соседями, но если не удавалось почему-то заполучить партнера, то садился один за шахматную доску разбирать по книгам партии мастеров, находя в этом настоящее наслаждение и чувствуя, что от упражнений этих и сам «достиг некоторой силы».

Часто приезжал к Ивану Сергеевичу близкий сосед по имению, молодой помещик лет двадцати пяти, Василий Каратаев, большой энтузиаст, страстный любитель музыки и литературы, отличавшийся своеобразным юмором и прямотой. Другим соседям он не нравился за вольнодумство и насмешливый язык, но Тургенев с удовольствием проводил время в его обществе, играл с ним в шахматы и на бильярде, подолгу беседовал, прогуливаясь по парку. Приезжали к нему славянофилы Иван Аксаков, Петр Киреевский, знаток и ревностный собиратель русских песен. Вскоре Полина Виардо, уступая , может быть, просьбам Ивана Сергеевича, предприняла поездку на гастроли в Петербург и в Москву (17 февраля Боткин писал Тургеневу из Москвы: «Здесь слухи, что мадам Виардо будто бы поедет к тебе в деревню. Мне это что-то не верится, но для тебя бы очень этого желал.»), и Тургенев, пренебрегая запретом на въезд в столицы, тайно отправился в двадцатых числах марта 1853 года в Москву. 1 апреля Тургенев уже снова был в Спасском… Виардо, проследовавшая из России в Лондон, сама рассказывала там Герцену об этом тайном путешествии его друга в столицу. За короткое сравнительно время в Спасском были написаны им повести «Постоялый двор», «Два приятеля» и первая часть остававшимся незаконченным романа «Два поколения». Роман этот был задуман еще до ссылки, но приступил к нему Тургенев лишь в конце 1852 года.

Война с Турцией уже разгоралась, когда Тургенев в Спасском получил 23 ноября  извещение от шефа жандармов Орлова об окончании ссылки и позволение выезжать в столицы. В тот же день он отправился нарочно к своему дяде по отцу с просьбой принять на себя дела по имению и стал собираться в путь, предвкушая радость свидания с друзьями. 13 декабря литераторы, составлявшие круг «Современника», отпраздновали приезд автора «Записок охотника» шумным обедом с веселыми тостами, речами и экспромтами. Часто высказывал Тургенев своим приятелям, сожаление, что ему так и не удалось свить своего гнезда. Порою желание обрести это гнездо казалось ему осуществимым. После возращения из ссылки была в жизни Тургенева встреча, сулившая ему, казалось бы, новою жизнь. Летом 1854 года он увлекся Ольгой Александровной Тургеневой, дочерью своего дальнего родственника, на квартире которого происходило в 1852 года чтение «Муму». Ей было восемнадцать лет, она отличалась редкой добротой и привлекательностью, ясностью ума и музыкальностью. Одно время Тургенев думал сделать ей предложение и делился своими намерениями с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, но потом «все эти планы упали в воду…». По-видимому, давняя и глубокая привязанность Ивана Сергеевича к Полине Виардо возобладала все же над его чувством к Ольге Александровне. Сообщая в 1872 году Анненкову о смерти Ольги Александровны, Тургенев писал: «Одним прекрасным, чистым существом на свете меньше. Многое мне вспомнилось, вспомнилось горько. Набегают, набегают тени на жизнь, и падают они на одно настоящее и будущее, но и на прошедшее».

В 1855 году Некрасов, предполагая уехать за границу для лечения, хотел передать именно Ивану Сергеевичу свои дела по журналу. «Тургенев займет мою роль в «Современнике»,– сообщал он Льву Толстому. С Некрасовым связывали Ивана Сергеевича тогда не одни литературные интересы. Отношения их приобрели характер душевной близости. Николай Алексеевич просил своего друга быть с ним откровенным, ничего не скрывать от него: «Я дошел в отношениях к тебе до той высоты любви и веры, что говаривал тебе самую задушевную мою правду о себе. Заплати мне тем же». Встречаясь с ним, Некрасов прочитывал ему каждое свое новое стихотворение, а если они бывали в разлуке, поэт посылал Тургеневу на суд свои произведения. «Я знаю, как у тебя тонок глаз на эти вещи…», «кроме тебя, я никому не верю».

Знакомство и сближение с Л. Н. Толстым

Весну и лето Иван Сергеевич 1855 года провел в Спасском. Как всегда с наступлением первых теплых дней его неудержимо потянуло из столицы в деревню. Необыкновенная чуткость Тургенева к общественным веяниям, его способность угадывать потребности века  подсказали ему, что настало время показать в художественных образах пройденный этап исторического развития, тесно связанным с настоящим и будущим. Вот почему в самый разгар Крымской кампании Тургенев приступает к работе над романом «Рудин». Сначала он намеревался назвать этот роман «Генеральная натура». Тщательно обдумав композицию романа, он в первый раз в своей практике набросал предварительно подробный план. И хотя в дальнейшем писателю пришлось вследствие настояний друзей несколько раз браться за доработку романа, первоначальная композиция его осталась почти без изменений. Рудин должен был явиться, по мысли автора, завершающей типической фигурой передового дворянского интеллигента сороковых годов со всеми сильными и слабыми свойствами его натуры. В год написания «Рудина» уходит из жизни Грановский, Герцен в изгнании, нет Станкевича и Белинского. «Когда я изображал Покорского,– говорит Тургенев,– образ Станкевича носился передо мною». А рядом вставал другой образ, образ главного героя романа, в котором писателю хотелось воплотить многие черты внешнего и внутреннего облика друга своей юности – Михаила Бакунина. «Я в Рудине представил довольно верно его портрет»,– говорил позднее Тургенев.

Направляясь осенью из Спасского в столицу, он завернул по дороге в покровское. В тот день там получили из Крыма письмо от Льва Николаевича, сообщавшего, что он, может быть, приедет в отпуск из армии. Тургенев обрадовался этому известию.

В один из ноябрьских дней, когда Тургенев весь ушел в работу над «Рудиным», на квартиру к нему явился вдруг, прямо с вокзала, только что приехавший из армии Лев Толстой. Они радостно обнялись и «сейчас же изо всех сил расцеловались». В первый же день Лев Николаевич попросил познакомить его с Некрасовым. Тургенев вводит Толстого в круг петербургских литераторов, знакомит с Гончаровым, Писемским, Анненковым.

В первых двух журналах «Современника» за 1856 год был напечатан «Рудин», вызвавший много толков и споров в литературных кругах и среди читателей. «Рудин» положил начало ряду замечательных социальных романов, в которых Тургенев явился летописцем большой полосы русской жизни.

21 июля друзья проводили писателя до Кронштадта. Он ехал пароходом до Штеттина, затем по железной дороге до Берлина, оттуда в Париж и в Куртавнель. Как обрадовалась дочь при встрече с ним после долгой разлуки! Не предупредив ее о своем приезде в Париж, он явился прямо в пансион госпожи Аранг. Когда Иван Сергеевич вошел, Полина сидела за роялем. Она быстро обернулась, услышав шаги, и сразу узнала отца. За пять лет Полина очень изменилась и выросла. Перебравшись на зиму вместе с дочерь в Париж, Тургенев подыскал ей в воспитательницы пожилую англичанку. Он намеривался здесь много работать, надеясь закончить к началу следующего года не только «Дворянское гнездо», но и также статью «Гамлет и Дон-Кихот».

Летом 1857 года Тургенев едет на воды в маленький немецкий городок на левом берегу Рейна, неподалеку от Бонна – в Зинциг; он надеялся, что там, в уединении сумеет совместить работу с лечением. Спустя неделю после приезда на письменном столе его появились первые страницы новой повести «Ася». Но закончить «Асю» Зинциге ему все-таки не удалось. Он завершил повесть только в Риме, куда неожиданно для друзей отправился вместе с Боткиным, отложив на много месяцев возращение в Россию. В декабре Тургенев отправил в редакцию «Современника» повесть «Ася» и вскоре получил письма от Панаева и Некрасова. Оба горячо благодарили его за повесть и сообщали, что она всем чрезвычайно понравилась. «От нее веет душевной молодостью , вся она чистое золото поэзии. Без натяжки пришлась вся эта прекрасная обстановка к поэтическому сюжету, и вышло что-то небывалое у нас по красоте и чистоте. Даже Чернышевский в искреннем восторге от этой повести»,– писал Некрасов Ивану Сергеевичу.

Разрыв с «Современником»

В июне 1858 года Тургенев вернулся на родину. За границей работа над «Дворянским гнездом» шла медленно и трудно, хотя сюжет и композиция романа были тщательно продуманы. В Спасском дело сразу двинулось вперед. Роман стал «Вырабатываться», и у Тургенева явилась уверенность, что он закончит его к началу зимы. «Я пишу с удивительным спокойствием,– отмечает он в одном из писем,– только бы оно не отразилось на моем произведении. Ибо холодность – это уже посредственность». Ни в одном из романов Тургенева не прозвучали с такой ясностью автобиографические ноты, как звучат они в «Дворянском гнезде». Тургенев сам этого не скрывал.

Тургенев впервые в русской литературе поставил в «Дворянском гнезде» очень важный и острый вопрос о церковных путях брака. Но сделано это было автором так тонко и незаметно, что не сразу угадывалось. Писарев, а затем Добролюбов с присущей им проницательностью разгадали настоящий подтекст «Дворянского гнезда». Однако, не имея возможности подробно разбирать роман под таким углом зрения, они ограничились лишь глухим указанием на данное обстоятельство.

В Москве издатель «Русского вестника» М. Н. Катков просил Тургенева отдать «Дворянское гнездо» в его журнал. Но Тургенев отказался от предложения Каткова, не желая нарушать слово, данное Некрасову. Приехав в Петербург, он все же занимался окончательной отделкой романа. Наконец чтение «Дворянского гнезда» в дружеском кругу литераторов было назначено на 28 декабря. Но читал роман не Тургенев, потому что сильно простудился и потерял голос и он попросил прочитать Анненкова, на что тот охотно согласился. Слушать чтение романа явились Некрасов, Дружинин, Писемский, Панаев, Боткин, Никитенко, Гончаров и несколько приятелей Тургенева не из писательской среды: И. Маслов, Н. Тютчев, М. Языков. Чтение романа заняло два вечера и прошло с необыкновенным подъемом – все единодушно признали роман новой огромной удачей автора. Но Гончарову показалось что в «Дворянском гнезде» и в планах его собственного будущего романа, о котором было столько разговоров с Тургеневым, есть ряд схожих ситуаций и фигур, несколько совпадающих мотивов, что именно по канве его изустных рассказов Иван Сергеевич набросал кратко и сжато лучшие места в своем романе. Гончаров начал свои объяснения, заявив изумленному Тургеневу, что прочитанная повесть представляется ему слепком с романом «Обрыв». В дальнейшем разговоре Гончаров упорно настаивал на сходстве некоторых деталей. Тогда Тургенев со свойственной ему мягкостью и уступчивостью согласился даже устранить из своего романа сцену второго объяснения Марфы Тимофеевны с Лизой, показавшейся Гончарову похожей на алогичный эпизод объяснения Веры с бабушкой в «Обрыве».

После романа «Дворянское гнездо», Тургенев летом 1859 года в Виши приступил к работе над романом «Накануне». А закончил его поздней осенью 1859 года в Спасском. Главный герой романа разночинец Инсаров противопоставлен мягкому и кроткому Берсеневу и бесконечному, избалованному Шубину. Работая над романом «Накануне», Тургенев в то же время обдумывал идею и план большой статьи «Гамлет и Дон-Кихот», посвященной сравнительному анализу двух типов в мировой литературе. Закончив статью, Иван Сергеевич в январе 1860 года с большим успехом прочитал ее на вечере в Пассаже в пользу литературного фонда.

Тургенев чувствовал, что с каждым днем теряет прежнее свое влияние в редакции «Современника». Теперь он уже не скрывал, что прямолинейность и последовательность критических оценок Добролюбова и Чернышевского чужды ему. После напечатания в январском номере «Современника» за 1860 год статьи «Гамлет и Дон-Кихот» Тургенев окончательно и бесповоротно порвал все связи с этим журналом. Одним из поводов к разрыву послужила статья «Когда же придет настоящий день?», с которой Некрасов ознакомил Тургенева еще до появления ее в журнале. Выводы Добролюбова, трактующие «Накануне» как предвестие близкой революции в России, и необычайно энергическая концовка статьи, звучавшая скрытым призывом к революции, смутили и встревожили Тургенева. Он ультимативно потребовал от Некрасова, чтобы статья не появлялась на страницах «Современника». «Или я, или Добролюбов»,– заявил Тургенев. Однако ультиматум его был отклонен Некрасовым.

«Отцы и дети»

Весной 1860 года, в самый разгар споров о романе «Накануне», Тургенев отправился по настоянию врачей на воды за границу из-за обострившейся болезни горла. В русских журналах не переставали появляться статьи и рецензии, посвященные его роману. «Это нечто вроде эпидемии. Пора бы оставить эту штуку в покое»,– писал Иван Сергеевич Фету.

Встретившись с Герценом поселившись в Венторе – маленьком городке на острове Уайт, как у Тургенева возникла мысль об «Отцах и детях». Прошло месяца два, фабула романа сложилась до мельчайших подробностей, все материалы были готовы, «но еще не вспыхнула та искра, от которой… понемножку все должно загореться…».

Кто же послужил писателю прототипом Базарова? Некоторые современники Тургенева считали, что это был Добролюбов. Сам Тургенев указывал в статье «По поводу «Отцов и детей», что в основание главной фигуры, Базарова, он взял вовсе не Добролюбова, а поразившую его личность провинциального врача, скончавшегося в 1860 году.

В Россию Тургенев выехал только в апреле 1861 года. Когда Тургенев вернулся в Спасское, работа над романом в деревенской тиши пошла очень успешно. Едва успел поставить точку в рукописи «Отцов и детей», как слухи о его новом произведении, а вместе с ними различные догадки о содержании романа проникли в печать. Роман появился лишь через пол года после окончания – в февральской книжке «Русского вестника» за 1862 год. Время действия в «Отцах и детях» – 1859 год. Роман, создавшийся в атмосфере все возрастающего общественного подъема, отразил картину острой идейной борьбы, делившей общество на два лагеря. В этом произведении талант Тургенева достиг полной зрелости и силы. «Отцы и дети» по праву считаются вершиной его творчества, по праву стоят в первом ряду лучших русских социальных романов.

В середине июля 1862 года в Спасском до него дошло известие об аресте Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича и Писарева. Поводом ареста Чернышевского и Серно-Соловьевича послужило письмо Герцена, в котором говорилось о возможности перенесения издания «Современника» за границу. Стало известно, что Тургенев доверительное лицо Герцена и Огарева, лицо, которому при поездках в Россию давались ими различные поручения. Все это давало повод в скором времени привлечь Тургенева «по делу 32-х», обвиненных в связях с лондонскими пропагандистами. Задолго до окончания «процесса 32-х» особым постановление сената, вынесенным 28 января, Тургеневу был разрешен выезд за границу, а летом, когда он уже находился в Бадене, его вообще освободили от всякой ответственности по этому делу. Разрыв с «Современником», расхождение с Герценом, Огаревым и Бакуниным, привлечение к  «процессу 32-х», резкие нападки печати на роман «Отцы и дети» – все это болезненно отозвалось в душе писателя.

Для дочери и ее пожилой гувернантки Тургенев снял в Париже небольшую квартиру, где он и сам останавливался, когда приезжал повидаться с ней. Скоро в судьбе ее произошла перемена. В феврале 1865 года состоялась свадьба Полины Тургеневой с Гастоном Брюэром, молодым владельцем небольшой стеклянной фабрики в ста двадцати километрах от Парижа. Но жизнь жестко обманула отца и дочь. Тяжелейшие испытания выпали на их долю. Прошло несколько лет, и, когда у Тургенева появились уже внуки, благополучие семьи Брюэр оказалось разрушенным до основания. В сентябре 1872 года у Тургенева родилась внучка (Жанна). За год до смерти Ивана Сергеевича дочь его покинула мужа и на время переселились к отцу вместе со своими детьми. Возникла необходимость развода. Боясь преследований со стороны мужа, Полина Брюэр уехала из Франции и поселилась с детьми в Швейцарии. Обстоятельства сложились для нее так неблагоприятно, что в дни предсмертной болезни отца она не смогла даже приехать проститься с ним.

В 1865 году Тургенев приступил к работе над новым романом – «Дым», названным первоначально «Две жизни». В отличие от всех прежних романов Тургенева «Дым» – произведение в значительной мере сатирическое. Закончив работу над романом, Тургенев в начале 1867 года повез рукопись в Москву, редактору «Русского вестника» Каткову. Но прежде чем сдать ее в печать, он по обыкновению прочитал роман в Петербурге в узком дружеском кругу. Как только роман был напечатан в третьей книге «Русского вестника», Тургенев послал его Герцену, который жил теперь уже не в Лондоне, а в Женеве.

Уже давно-давно не видали друг друга Тургенев и Герцен. Весной 1860 года Иван Сергеевич прислал ему свою фотографию, при первом же взгляде на которую Герцен заметил, что Тургенев состарился, стал совсем седой, но сохранил прежнее благородство черт. В середине января 1870 года приехал в Париж по делам из Бадена Тургенев и сразу же явился к Герцену, но не застал его дома. Увиделись они на следующий день. Но когда Тургенев явился на следующий день. Но когда Тургенев явился на следующий день – 15 января,– ему сказали, что Герцен занемог воспалением легких. Он прошел к нему и увидел его в постели в сильнейшем жару. В этот Тургенев видел Герцена в последний раз, потому что в дальнейшем врач не допускал к тяжелобольному никого, кроме родных. Через неделю Герцен скончался.

Последние годы жизни

Живя в Англии, Тургенев исподволь начал работу над большой повестью «Вешние воды» и писал ее медленно, с большими паузами. В феврале 1871 года, как и предыдущем году, он отправился на родину. Каждая такая поездка придавала новою силу его творческой мысли. 22 марта (2 апреля) Иван Сергеевич выехал в Лондон, где с удвоенной энергии продолжил работу над «Вешними водами». В двадцать восьмой главе этой повести есть одно смелое сравнение, навеянное мыслями о тогдашних событиях во Франции: «Первая любовь – та же революция: однообразно правильный строй сложившийся жизни разбит и разрушен в одно мгновение. Молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя,– смерть или новая жизнь – всему она шлет свой восторженный привет!» «Вешние воды» были окончательно доработаны и переписывались Тургеневым набело уже в Париже.

Из французских писателей старшего поколения близко знакома с Тургеневым была Жорж Санд. Впервые он встретился с нею в пору молодости: их познакомил Бакунин в сороковых годах, когда имя Тургенева во Франции никому еще не было известно.

В семидесятые годы и в начале восьмидесятых Тургенев особенно деятельно способствовал сближению русской и западноевропейской литератур и прежде всего французской. Благодаря его содействию появлялись переводы на французский, английский, немецкий языки сочинений Пушкина, Гоголя, Крылова, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина, Писемского. К некоторым изданиям он давал предисловия, популяризируя за рубежом лучшие произведения русской литературы.

Зимы Тургенев проводил в Париже, живя на улице Дуэ, а летом он обычно переезжал в Буживаль, под Парижем, где находилась усадьба Виардо.

Вскоре после появления романа «Новь» в журнале Тургенев приехал в Петербург и через несколько дней посетил тяжело больного Некрасова. Он просил передать Тургеневу, что не хочет умереть, не повидавшись с ним. «Ведь его всегда так любил и люблю до сих пор»,– говорил Некрасов.

Конец семидесятых годов в жизни Тургенева был отмечен особенно широким признанием его литературных заслуг со стороны передовых общественных кругов как в России, так и на Западе. В июле 1878 года представители всех европейских литератур, съехавшиеся во время Всемирной выставки в Париж на международный литературный конгресс, единогласно избрали Тургенева своим вице-президентом.

Начиная с 1877 года Тургенев стал создавать «Стихотворения в прозе», которым суждено было остаться в русской литературе непревзойденными образцами этого трудного и своеобразного жанра. Тургенев долгое время не помышлял вовсе о печатании их и не придавал им большого значения, рассматривая их лишь как предварительные наброски для будущих произведений. Дав им общее заглавие «Senilia» («Старческое»).

Однажды, не задолго до смерти, он познакомил с ними навестившего его в Буживале М. М. Стасюлевича, и тот уговорил Ивана Сергеевича отдать их ему для напечатания в журнале «Вестник Европы». Тургенев согласился, и пятьдесят одно стихотворение из этого цикла было опубликовано в декабрьской книжке за 1882 год. Лучшие тургеневские стихотворения в прозе стали хрестоматийными, а многие выражения из них крылатыми.

В 1881 году Тургенев в последний раз приехал на родину.

Через несколько месяцев он тяжело заболел в Париже, из-за чего задуманный им тогда переезд в Россию стал несбыточной мечтой. «Ни о каком путешествии думать нельзя,– писал он друзьям,– и потому, будьте так добры, не зовите меня в Спасское. Это только больше меня мучит».

Как ни мучительны были во время долгой болезни физические страдания Тургенева, неизбывная жажда творчества не оставляла его. Даже утратив способность записывать свои произведения, он не сложил оружия.

За две недели до смерти Тургенев обратился у Полине Виардо с просьбой: «Я хотел бы записать рассказ, который у меня в голове, но это слишком бы меня утомило, я не смог бы. Но если я стану диктовать по-русски, я захочу передать ему литературную форму. Я хотел бы диктовать его вам на различных известных нам обоим языках». Так они и сделали. Тургенев диктовал рассказ «Конец» по-французски, по-немецки и по-итальянски. После нескольких коротких сеансов Виардо прочитала ему свободную редакцию на французском языке, и он остался доволен и удовлетворен рассказом.

Узнав о тяжелой болезни Тургенева, Лев Толстой был чрезвычайно взволнован и огорчен. Он почувствовал, что всего пережитого старый друг снова стал теперь близок  и дорог ему.

Незадолго Тургенев с трудом написал карандашом письмо:

«Милый и дорогой Лев Николаевич… Пишу я вам собственно, чтобы сказать вам, как я был рад быть Вашим современником,– и чтобы выразить Вам мою последнюю, искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!.. Ах, как я был бы счастлив, если б мог подумать, что просьба моя так на Вас подействует!.. Друг мой, великий писатель Русской земли – внемлите моей просьбе!..»

22 августа (3 сентября), в два часа дня, Тургенев скончался в Буживале. Умирая вдали от родины, он просил похоронить его в Петербурге, на Волковом кладбище, рядом с Белинским…