1. Открытие центрального торможения.

В Париже Сеченов работал в лаборатории знаменитейшего физиолога Европы–Клода Бернара. Он проводил свои эксперименты совершенно самостоятельно. Бернар был человеком иного склада, чем Людвиг, у которого Сеченов несколько лет назад работал в Вене. "Он не был таким учителем, как немцы, и разрабатывал зарождавшиеся в голове темы всегда собственными руками, не выходя, так сказать, из своего кабинета. Вот почему приезжему к нему на короткое время, как я, выучиться чему-нибудь в лаборатории было невозможно".

Сеченов занялся экспериментальной проверкой гипотезы, вытекавшей из поставленной в "Тезах"[1] проблемы влияния центров головного мозга на двигательную активность.

Рефлекс в то время мыслился как прямой переход возбуждения с центростремительного нервного пути на центробежный. Отношение между раздражением и ответной мышечной реакцией представлялось подчиненным закону прямой зависимости силы реакции от силы раздражения. Ясно, однако, что для поведения, управляемого сознанием и волей, характерны совершенно иные зависимости. Типичным для него является именно асимметрия, несоответствие между стимулом и двигательным ответом. В таком несоответствии, как указывалось еще в сеченовских "Тезах", и состоит "самый общий характер деятельности головного мозга". Но физиологу о головном мозге почти ничего не было известно. В начале XIX в, австрийский анатом Ф. Галль приложил немало усилий для выяснения структурных особенностей мозгового механизма. Он установил, что органом психики является серое вещество – кора головного мозга, а не мозговые желудочки, как думали со времен римского врача Галена. Но в трактовке самой психики Галль придерживался философского учения, согласно которому душа представляет некоторый ансамбль отдельных способностей или сил, побуждающих человека мыслить, чувствовать, хотеть и т. д. Для каждой из этих способностей Галль искал соответствующее анатомическое основание, полагая, будто по выпуклостям черепа (его "шишкам") можно определять характер развития способностей человека. На этом принципе была воздвигнута френология, приобретшая огромную популярность.

Тщательные эксперименты французского апатомо-физиолога Ж. Флуранса показали, что разработанная френологией "карта мозга" является ложной. Флуранс, удаляя и перерезая различные части мозга, фиксировал происходящие в результате этого изменения в поведении. Модель его опытов воспроизводилась на занятиях по физиологии в университете в бытность Сеченова студентом медицинского факультета. Флуранс проводил эксперименты над мозгом еще в 20-х годах, и с тех пор на протяжении нескольких десятков лет физиологическое знание о высших центрах ничем не обогатилось.

Сеченов вспоминал, что у немецких физиологов опыты над мозгом были не в чести. Людвиг говорил про них: "... это все равно, что изучать механизм часов, стреляя в них из ружья".

Неразработанность физиологических представлений о мозге сказывалась и на рефлекторной схеме. Ведь эта схема сложилась в результате опытов, доказывающих, что связь между сенсорным и моторным нервами возможна только посредством нервного центра. Но что можно было сказать о функциях центра – кроме того, что он служит "вершиной" рефлекторной дуги?

Тем не менее в 1845 г. Э. Г. Вебер, открыв, что раздражением блуждающего нерва можно замедлить деятельность сердца, высказал мысль, что из головного мозга должны исходить возбуждения особого рода, а именно возбуждения, которые тормозят работу мышцы. Тем самым наметились сдвиги в представлениях о роли нервного центра, который трактовался теперь не только как место связи сенсорных путей с моторными, по и как зона, откуда исходят активные воздействия на мышечную работу.

Итак, в сознании Сеченова, приступившего в Париже к опытам над головным мозгом, синтезировались три плана физиологических исследований:

а) изучение мозга путем перерезок его различных частей с последующим физико-химическим раздражением,

б) изучение кожно-мышечных рефлексов,

в) изучение внутриорганических тормозных влияний на мышечную деятельность.

Эти направления подготовили связанный с именем Сеченова физиологический синтез. Они явились естественнонаучной предпосылкой созданной им схемы работы головного мозга.

Если для Вебера открытие тормозящего влияния блуждающего нерва на мышцу было только физиологическим феноменом, то для Сеченова это открытие пролило свет на совершенно другую область, относящуюся к высшим психическим свойствам человеческой личности. Одним из самых высших свойств издавна принято считать "силу воли наиболее резким признаком которой является умение человека "парализовать внешние проявления своей психической деятельности", сдерживать себя, ставить барьер нежелательным импульсам. Эта реальная способность, необъяснимая в пределах механистического взгляда, использовалась обычно как один из аргументов в пользу принципиального различия между непроизвольными и произвольными движениями.

В те годы в вопросе о воле "психологическая проблема сознательного действия человека непосредственно сталкивалась с актуальнейшими практическими вопросами морали, криминалистики, воспитания и, таким образом, включалась в контекст споров на важнейшие общественно-политические темы". Сеченову не были безразличны эти споры. Он отправился в Париж полный стремлений укрепить естественнонаучный взгляд на человека. Для него гипотеза о материальном нервном субстрате, обусловливающем активность личности, – в частности, способность задерживать движения, – была единственно приемлемым подходом к проблеме воли. Он искал этот субстрат, так как был непоколебимо убежден в его существовании, и поиски увенчались успехом.

"Предположение о тормозящем влиянии одной части нервной системы на другую,– отмечал Ч. Шеррингтон, – высказал еще Гиппократ, но как рабочий физиологический тезис оно стало принятой доктриной только после Сеченова в 1863 г."

Мы уже писали, что исследование головного мозга и исследование рефлексов представляли в физиологии два самостоятельных направления, в каждом из которых применялись свои методические приемы. Головной мозг изучался путем перерезок, проколов, химического, термического, электрического раздражения. Это и были те физико-химические "выстрелы" в тончайший мозговой механизм, о которых говорил Людвиг.

Техника раздражения тканей электрическим током являлась в ту пору крайне несовершенной, и если применительно к нервным и мышечным волокнам она дала важные результаты, породив новый раздел физиологии, то для проникновения в мозг требовались более тонкие средства, изобретенные впоследствии.

Независимо от изучения головного мозга велось исследование рефлексов. Для измерения силы (легкости возникновения) рефлексов у лягушки физиолог Л. Тюрк разработал простой и удобный способ. Лягушечья лапка опускалась в слабый раствор кислоты, и с помощью метронома определялось время, протекавшее от раздражения до двигательного ответа. Этот метод Сеченов соединил с методом непосредственного воздействия на мозг, различные отделы которого перерезались с целью определить, откуда именно исходят предполагаемые тормозные влияния.

В качестве раздражителя поперечных разрезов различных частей головного и спинного мозга использовался электрический ток. Надежного эффекта получить не удалось, тогда И.М. Сеченов прибегнул к химическому агенту – поваренной соли, приложение кристалликов которой к некоторым участкам (зрительным буграм и продолговатому мозгу) задерживало рефлекторную реакцию.

Свои опыты Сеченов продемонстрировал в Берлине и Вене в том же 1862 г, Брюкке и Людвигу, благодаря чему факт был признан в Германии. Опубликованные опыты вызвали интерес у физиологов всех стран. Указанный центр в таламической области стали называть "Сеченовским центром".

Статья, в которой описывалось открытие центрального торможения, появилась в первых трех номерах "Медицинского вестника" за 1863 г. Она была прислана из Парижа и датирована 17 декабря 1862 г. Статья начиналась следующими строками: "Существование центров, задерживающих отраженные движения, в мозгу лягушки было доказано до сих пор лишь вполовину". Стало быть, автор исходил из того, что гипотеза о существовании задерживающих центров уже знакома физиологам. В ее пользу говорил давно замеченный факт усиления рефлексов после обезглавливания лягушки, давший повод предположить, что в удаленной части нервной системы находятся механизмы, ослабляющие или задерживающие рефлекторные движения. Такое доказательство, однако, являлось не прямым, а косвенным. Кроме того, как дальше будет показано, усиление движений после обезглавливания могло быть объяснено и другим путем, без обращения к гипотезе о специальных центрах.

Преимущество своих опытов Сеченов видел в том, что они

а) дают прямое доказательство существования в мозгу лягушки центров, задерживающих отраженные движения (по-немецки он их назвал Hemmungszentre);

б) определяют местоположение этих центров;

в) проливают свет на физиологические пути возбуждения тормозных центров к деятельности.

"Самая же сущность этих механизмов и образ их действия остались тем не менее совершенной загадкой", – подчеркивал Сеченов, завершая свою статью. Одно для него являлось несомненным: эти механизмы должны включаться благодаря тем же центростремительным путям, которые служат начальным звеном всех рефлекторных актов. В эксперименте раздражались сами центры, а не ведущие к ним с периферии пути. Поэтому результаты экспериментов сами по себе не опровергали утверждения, что противодействие внешнему, выраженное в задержке реакции, исходит из глубин организма, является спонтанным. Сеченову же важно было доказать, что центральное торможение, подобно любому другому рефлекторному эффекту, вызывается влиянием извне. Он принимает существование в нервах "нитей особого рода, которых возбуждение, распространяясь на мозг, вызывало бы в нем особенное состояние, выражающееся угнетением рефлекторной деятельности".

Он отступает от своих "Тез", где утверждалось, что "нервов, задерживающих движение, нет". Угнетение рефлексов, исходящее от мозга, непременно должно иметь своей конечной причиной прямой контакт с внешней средой, воздействие которой и в отношении этой формы активности трактовалось Сеченовым как определяющее.

В дальнейшем он откажется от гипотезы об особых "тормозных нитях", но идее первичности внешней стимуляции (а стало быть, и предположению о центростремительных каналах ввода в действие тормозных механизмов) останется верен до конца.

В августе 1863 г. Сеченов публикует "Прибавления к изучению о нервных центрах". Он излагает новые опыты (проведенные уже в Петербурге) с целью решения ряда вопросов, порожденных открытием центрального торможения. Оставалось неясным, в частности, имеются ли для различных частей тела свои специфические задерживающие механизмы, или действие тормозных центров неспецифично и распространяется на все мышечные, системы и функции.

Если первоначально Сеченову удавалось подавлять рефлексы на кислоту только на задних конечностях лягушки, то теперь такой же эффект наблюдался при раздражении передних конечностей. Он подчеркивает в качестве общего положения: "... у лягушки зрительные бугры, четверные возвышения и верхняя часть продолговатого мозга вмещают в себе нервные центры, вообще задерживающие отраженное движение".

Сеченов ставит также вопрос, чем обусловлено ослабление рефлексов – угнетением чувствительности сенсорного или раздражимости двигательного нерва? В какой части рефлекторной дуги развивается торможение? Еще в Париже он попытался ответить на этот вопрос мучительным и небезопасным экспериментом на самом себе. Заметив, что стремление к подавлению движения выражается в стискивании зубов, сильном напряжении мышц груди и живота с задержкой дыхания, он воспроизводил на себе указанное сложное мышечное движение, как только его рука, опущенная в раствор серной кислоты, начинала ощущать жжение. Ощущение угасало.

Сеченов утверждал, что этот опыт говорит в пользу того, что "деятельностью механизмов, задерживающих отраженные движения, притупляется отчасти сознательная чувствительность".

Вскоре, однако, он отметит, что "найденное прежде изменение чувствительности при актах задержания рефлексов слишком незначительно, чтобы объяснить резкие последствия искусственного возбуждения мозга". Поскольку угнетение чувствительности не было достаточно падежным фактом, Сеченов переходит к проверке того, как влияют центры таламической области на вторую часть рефлекторной дуги – двигательную. Он пытается выяснить, меняется ли возбудимость (раздражительность) двигательного нерва при воздействии солью на поперечный разрез зрительных бугров. Оказалось, что "при акте задержания рефлекса раздражительность двигательного нерва не изменяется". Оставалось сделать вывод, что "причина задержания рефлекса заключается главным образом в изменении деятельности центральной части отражательного спинномозгового аппарата". В целостном рефлексе явления торможения следует отнести за счет центрального звена.

Исходя из того, что "всякую физиологическую находку ... очень полезно связывать с пространственными представлениями", Сеченов по аналогии с механизмом действия вагуса на сердце строит гипотетическую схему действия тормозных механизмов головного мозга на рефлексы спинного: от этих механизмов (нервных клеток в таламической области) должны идти два отростка – чувствующий и задерживающий, который заканчивается в центрах спинного мозга. Почему же в таком случае при раздражении спинномозговых центров как таковых не наблюдается торможение? Сеченов объясняет это тем, что "нервное волокно, входя в мозговые центры, теряет некоторые из своих свойств". Он указывает также, что "задерживательный аппарат, подобно движущему (двигательный нерв и его мышца), находится в постоянном незначительном тоническом возбуждении". Поэтому удаление головного мозга и облегчает совершение рефлекса, т. е. усиливает этот рефлекс.

В физиологической литературе имелась только одна попытка объяснить усиление рефлексов после обезглавливания. Она принадлежала Шиффу. Он исходил из того, что серое вещество спинного мозга проводит импульсы возбуждения во всех направлениях: часть возбуждения идет к головному мозгу и вызывает там ощущения, другая переходит на двигательные нервы. У обезглавленной лягушки все возбуждение переходит на двигательные нервы. Чувственный толчок распространяется на меньшее количество нервных масс и поэтому рефлексы усиливаются.

Сеченовское объяснение расходилось с шиффовским. Оно трактовало угнетение рефлексов как продукт особого нервного явления, отличного от процесса возбуждения. Вводимое в физиологическое мышление понятие о торможении (термин "торможение" тогда еще у Сеченова отсутствовал) имело общебиологический смысл. Оно вносило принцип активности в нервную деятельность, а тем самым и новый подход к ее детерминации.

Процесс возбуждения легко объяснялся (как это видно на примере Шиффа, шедшего в русле классической традиции) как результат превращения энергии внешнего раздражителя в живую силу движения в нервных клетках. Механизм торможения в эту схему не укладывался. Ведь он предполагал активное противодействие организма внешним раздражителям. Из какого ряда идей пришло в физиологию это представление о сопротивляемости внешнему, об активности нервной системы?

Вернемся к истокам сеченовской мысли. Он начинал, как мы помним, с выведения психологии из физиологии. Для картины психической деятельности он искал физиологическую канву. Но какую канву могла предложить физиология той эпохи? В передовой физиологии витализму противостояло направление, считавшее "началом всех начал" молекулы. М. Шифф, Я. Молешотт и другие внедряли идеи этого направления в учение о нервной деятельности. Вспомним, как в полемике с Боткиным Сеченов отстаивал молекулярный принцип как "единственно возможный при нынешнем состоянии наук" (ем. "Тезы").

Сеченовское открытие было подготовлено логикой развития физиологического знания, прежде всего открытием тормозящих влияний некоторых нервов на внутренние органы. Была также высказана гипотеза (Э. Вебер) о том, что источником этих влияний служит головной мозг. Но мысль Вебера не нашла последователей. Потребовались дополнительные обстоятельства для ее развития и превращения догадки в факт, ставший краеугольным камнем новой физиологической теории.

Сеченов шел от психологии к физиологии, от известных психологических данных к неизвестным физиологическим. В этой связи необходимо еще раз подчеркнуть важную роль психологических интересов в его научном развитии, а в качестве материала к общей теории открытия отметить позитивный эффект, который дало пересечение различных на первый взгляд направлений мысли.

В интерпретации своего открытия Сеченов уже не мог ориентироваться на молекулярный принцип. За исходное он берет не молекулы, а клетки. Нервные клетки в головном мозгу рассматриваются как субстрат тормозных влияний. Это не означало отказа от убеждения в физико-химической основе нервных явлений, скудость сведений о которой побуждала искать другие законы. Ими, по Сеченову, являются законы "чистого рефлекса", доступные исследованию и при отсутствии знания о молекулярных процессах в мышцах и нервах. "Не зная, что делается в нервах, мышцах и мозговых центрах при их возбуждении, я, однако, не могу не видеть законов чистого рефлекса и не могу не считать их истинными".

Термин "сеченовские центры", сохранил в мировой науке память об открытии русским ученым участков в мозгу, выполняющих особую неспецифическую функцию.

Один из создателей современного учения о ретикулярной формации, Г. Мэгун, подчеркнул, что "Сеченов был первым, кто 100 лет назад представил нам концепцию о неспецифических системах мозга".

Исторический смысл концепций центрального торможения состоял не только в этом. Сеченовское открытие вело к глубоким преобразованиям как в рефлекторной теории, так и в общих представлениях о деятельности нервной системы. Оно, как мы увидим, оказало революционизирующее влияние и на психологию.

Физиологическое учение о торможении получило развитие у Сеченова и его сотрудников несколько позднее. На первых порах, в атмосфере ожесточенных споров о природе человека и его сознания, эта тема воспринималась прежде всего в связи с проблемой воли.

2. Принцип "машинности мозга".

Основная задача "Рефлексов головного мозга", как ее формулировал сам Сеченов, состояла в том, чтобы объяснить с помощью "анатомической схемы", действительной для непроизвольных движений, "деятельность человека... с идеально сильной волей... деятельность, представляющую высший тип произвольности". Если идеи рефлекторной теории смогут объяснить поведение самого высокого типа, "то они тем паче имеют значение для типов менее совершенных".

Сеченов начинает свой поиск с утверждения: "Мысль о машинности мозга при каких бы то ни было условиях для всякого натуралиста клад".

Этот клад, как известно, открыл Декарт, и у Сеченова находим декартово сравнение нервной системы с часовым механизмом: "... головной мозг, орган души, при известных условиях (но понятиям школы) может производить движения роковым образом, то есть как любая машина, точно так, как например в стенных часах стрелки двигаются роковым образом от того, что гири вертят часовые колеса".

Вопрос о том, зиждется ли нервная система на принципах, лежащих в основе машин, служил в то время предметом острых споров. В начале 60-х годов – это было незадолго до "Рефлексов…" – в русской прессе вспыхнула дискуссия по поводу книги "Физиология обыденной жизни" Г. Г. Льюиса. Целесообразность и вариативность поведения, утверждалось в этой книге, говорит против машинообразности работы мозга.

"Я не могу представить себе машину, – писал автор, – которая бы вдруг изобретала новые способы действия, когда старые оказываются негодными. Я не могу представить себе машину, которая бы приходила в расстройство, когда ее обычные действия оказываются не достигающими своей цели, и потом среди этого расстройства, этого беспорядка вдруг начинающую совершать действия, ведущие к известной цели, и продолжающую совершать только эти действия". Сеченов же представил такого рода машину.

Отличие поведения живых существ (тем более – произвольного поведения) от работы жестко детерминированной системы очевидно.

Опыты Пфлюгера, повторенные множеством физиологов (в том числе Сеченовым по просьбе Дюбуа-Реймона), показали, что даже обезглавленные низшие позвоночные ведут себя иначе, чем часовой механизм. И тем не менее на поведение человека, да еще обладающего наивысшей, какая только возможна, силой воли Сеченов распространял именно принцип "машинности мозга". В этом состоял детерминистический пафос трактата. Человеческий мозг рассматривался как подчиненное непреложным законам устройство, все узлы которого могут быть испытаны и воссозданы опытом, взаимодействием же узлов объясняется любой рабочий эффект.

А. А. Ухтомский говорил о "картезианской настроенности мысли" Сеченова, о его стремлении "понять организм совершенно теми же приемами, как инженер и физик изучает и понимает любой предмет своих специальных изысканий". Именно в этом широком смысле Сеченов был преемником Декарта. Слабость классической схемы рефлекса, воплотившей идею машинности, побудила Сеченова не к отказу от нее, а к ее преобразованию. Встала задача "определить условия, при которых головной мозг является машиной... В строгом разборе условий машинности головного мозга лежит задаток понимания его".

"Строгий разбор" и привел к построению такой машины мозга, которая, ведя свое происхождение (в плане моделирования) от механических систем, оказывается обладающей "придатками" особого рода: чуждыми миру механики способностями не только переводить внешний толчок в мышечное движение, но и изменять характер этого движения в соответствии с изменением условий, потребностями организма и его прошлым опытом.

Защищая идею "машинности мозга", Сеченов исходил из того, что неотвратимость связи между воздействием извне, мозговым механизмом и ответной реакцией позволяет определить по внешним проявлениям этот ненаблюдаемый внутренний механизм. И.М. Сеченов прекрасно понимал трудность решения подобной задачи "ввиду такой машины, как мозг. Ведь, это самая причудливая машина в мире"; но это, с его точки зрения, трудность, так сказать, техническая, а никак не принципиальная.

При оценке сеченовского вклада упор обычно ставится на том, что была расширена сфера приложения рефлекторного принципа; не ограничиваясь более спинным мозгом, она охватывала – после Сеченова – и головной мозг. Такой вывод, однако, недостаточен, чтобы уяснить истинный смысл дела Сеченова.

Мнение, что не только спинной, но и головной мозг входит в "ось отражения", утвердилось в нейрофизиологии еще до знаменитого сеченовского трактата; революционный смысл последнего состоял не в расширении зоны пролегания рефлекторных путей, а в новом понимании их природы.

3. Функции "мозговой машины".

Сеченов берет за исходный пункт "явления, представляемые спинным мозгом, как более разработанные". Он отправляется от понятия об отраженных движениях в общепринятом смысле слова (так называемых чистых рефлексах), для которых типично то, что "с постепенным усилением раздражения постепенно возрастает и напряженность движения, распространяясь в то же время на большее и большее число мышц... То же самое можно подметить и на черепных нервах при условиях, когда головной мозг, как говорится, не деятелен". Стало быть, путь отраженного движения может проходить и через спинной, и через головной мозг. Но не всякий рефлекс, дуга которого замыкается в головном мозгу, есть рефлекс головного мозга. Последний возникает лишь тогда, когда – благодаря включению расположенных в высших отделах нервной системы механизмов – нарушается правило, согласно которому с постепенным усилением раздражения возрастает и напряженность движения. Нарушение не является спонтанным и произвольным, но оно и не может быть объяснено исходя из морфологически фиксированной связи нервных элементов.

Оно обусловлено физиологическими свойствами мозга как регулятора приспособительного поведения. Эти свойства Сеченов называет "придатками", "аппаратами", "механизмами". Он выделяет три таких механизма:

- чисто отражательный,

- усиливающий рефлексы,

- задерживающий их.

В конкретном анализе, однако, намечаются еще два "механизма":

- различающий внешние воздействия (сенсорный),

- запечатлевающий их (мнемический).

Все они несут биологическую службу.

Функции "мозговой машины" могут быть определены только с учетом жизненного смысла работы ее "придатков", т. е. роли, которую играют последние в столкновениях организма со средой.

Переход в биологический план явно выступает уже в характеристике "придатка", усиливающего движения. К невольным движениям с усиленным концом Сеченов относит "рефлексы от испуга и чувственного наслаждения". Все эти рефлексы целенаправленны, и их цель – "сохранение целости неделимого". "Сохранение же этой целости вполне обеспечено, если неделимое избегает вредных внешних влияний и имеет приятные, т. е. полезные. Страх помогает ему в первом, наслаждение заставляет искать второго".

Широкий биологический подход определил новую трактовку физиологического механизма рефлекса. И.М. Сеченов вводит понятие "физиологического состояния центра", причем это "физиологическое состояние", влияющее на исход всего акта, ставится в непосредственную связь с потребностями. Механизм рефлекса не может быть понят из него самого без обращения к тем биологическим задачам, которые он реализует. "Положим, например, – пишет Сеченов, – что центральная часть того аппарата, который начинается в носу обонятельными нервами, воспринимающими запах кушания, находится в данный момент в такой состоянии, что рефлексы с этих нервов могут происходить преимущественно на мышцы, производящие смех, тогда, конечно, при возбуждении обонятельных нервов человек будет весело смеяться. Если же, напротив, состояние центра таково, что рефлексы могут происходить только в мышцах, оттягивающих угол рта книзу, тогда запах кушанья вызовет у человека кислую мину. Допустите только, что первое состояние центра соответствует случаю, когда человек голоден, а второе бывает у сытого, и дело объяснено. Итак, разум вполне мирится с тем, что невольные движения, вытекающие из чувственного наслаждения, суть не что иное, как обыкновенные рефлексы, которых большая или меньшая сложность, т. е. более или менее обширное развитие, зависит от физиологического состояния нервного центра".

Таким образом, внешний раздражитель воспринимается определенным образом "заряженными" нервными центрами. В зависимости от "зарядки" радикально меняется вся ответная реакция. Само же состояние центра – "усиливающий реакции механизм", – отражая характер отношений организма со средой (в приведенном примере нужду в пище), представляет нервный субстрат потребности.

Активность организма выражена в способности мозговой "машины" не только усиливать рефлексы, но и угнетать их. Факт торможения И.М. Сеченов связывает с тем, что внешнее влияние застает нервную систему готовой избирательно отвечать на каждый новый стимул. Только при абсолютной внезапности впечатления наблюдается отраженная реакция без вмешательства торможения. "А при ожиданности раздражения в явление вмешивается деятельность нового механизма, стремящегося подавить, задержать отраженное движение". Опыт, упражнение развивают эту способность. Тормозные механизмы отказывают тогда, когда возбуждение чувствующего нерва сильнее того, какое когда-либо приходилось выдерживать, т. е. испытывать в прежнем опыте.

Тем самым в учение о рефлексах вводилось еще одно существенное дополнение. Они ставились в зависимость не только от наличных раздражителей, но и от прежних воздействий, запечатленных нервной системой.

Эти положения не только наполняли понятие "нервного центра" новым физиологическим содержанием. Они открывали путь к решению основной сеченовской задачи: подвести физиологические основы под психические явления.

Ведь каждый из указанных физиологических феноменов имел непосредственное отношение к фактам психической деятельности:

- сохранение следов в центральной нервной системе выступало как основа

памяти,

- торможение – как акт, обусловливающий избирательную направленность

поведения,

- работа "усиливающего механизма" – как субстрат мотивации, побуждения.

Все эти функции можно было бы, пользуясь современной терминологией, назвать психофизиологическими, так как каждая из них, выражая определенное физиологическое свойство центральной нервной системы, представляла эквивалент какой-либо из сторон психической деятельности.

Нужно, однако, заметить, что для реализации последовательно монистического подхода к жизнедеятельности недостаточно было раскрыть психофизиологическую природу перечисленных выше трех функций.

Определяющим признаком психического является познавательное отношение. Это познавательное (информативное) отношение не было представлено в досеченовской модели рефлекса, которая именно поэтому оказалась бессильной объяснить приспособительный характер поведения. Сеченов же, трактуя всякий рефлекс как акт, состоящий из чувствования и движения, преодолевает обособление психического (включая познавательное отношение) от телесного у самых истоков жизнедеятельности.

Термин "чувствование" неоднозначен. Он может соединяться как с представлением об эмоциональном, чувственном компоненте психики, так и с ее познавательным аспектом, выступающим в виде ощущений и других форм чувственного (сенсорного) познания. Различение в понятии о чувствовании этих двух не совпадающих, хотя и тесно связанных сторон имеет принципиальный смысл. Ведь в одном случае чувствование–это аффективная оценка, отражающая потребности субъекта (организма), в другом – оно сигнализирует о свойствах объекта как такового.

У Сеченова доминировало второе значение термина, аффективную же сторону он обычно обозначает в "Рефлексах головного мозга" как ощущение. Он говорит об ощущениях голода, испуга, чувственного наслаждения в связи с описанием деятельности нервного аппарата, усиливающего рефлексы. Установление неразрывной связи между возбуждением центра и этими ощущениями рассматривалось как первый случай, где психическое явление введено в цепь процессов, происходящих машинообразно. Здесь впервые психологические факты накладывались на физиологическую канву. "Можно даже для простоты принять, что ощущение испуга и возбуждение аппарата, усиливающего конец головного рефлекса, тождественны между собой. По крайней мере, не подлежит ни малейшему сомнению, что они стоят в самой тесной причинной связи друг с другом".

Ощущения, о которых идет речь, имеют, как нетрудно понять, не познавательное, а побудительное значение. Они могут придавать действию стремительность, но не могут обеспечить познание объективных свойств среды и адекватную ориентировку в ней.

Между тем в физиологических опытах обнаружилось, что "усиливающая роль" мозга может иметь совершенно иной смысл, состоящий в обострении чувствительности к внешним раздражителям. Во втором издании "Рефлексов головного мозга" приводились эксперименты И. Г. Березина по изучению температурной чувствительности у лягушки. Нормальное животное быстро выдергивает конечности из ледяной воды. Если же удалить у него полушария, то животное при погружении лапок остается совершенно спокойным. "Депо другого рода, если увеличить теперь поверхность охлаждения кожи, погрузить, например, в ледяную воду всю заднюю половину туловища, – лягушка двинет ногами. Не явно ли, что в деле произведения движений путем охлаждения кожи полушария действуют одинаковым образом с увеличением охлаждаемой поверхности? Всякий знает, что последнее условие вообще усиливает эффект охлаждения (чувство холода становится невыносимее); стало быть, и полушария действуют усиливающим образом относительно эффекта охлаждения – движения".

Полушария, таким образом, не только оценивают внешние стимулы с точки зрения их полезности или вредности для организма, но резко обостряют чувствительность к этим воздействиям. Головной мозг перенимает у периферических сенсорных приборов способность ощущать, т. е. улавливать внешние толчки в форме чувствования.

Но ведь чувствование, по Сеченову, не побочный эффект раздражения рецептора, а детерминанта, необходимо входящая в состав реакции, – то, посредством чего запускаются в ход эффекторные механизмы. Поэтому развитие сенсорной функции полушарий становится важным причинным фактором в структуре поведения, неизмеримо расширяя адаптационные возможности, "приспособительный потенциал" живых существ, приобретающих способность реагировать на относительно слабые раздражители.

Ведь, как свидетельствовал эксперимент, при отсутствии полушарий для возникновения аналогичных реакций нужно, чтобы сила ощущаемого раздражителя и его опасность для организма значительно возросли. Полушария воспринимают стимулы, еще не ведущие к серьезным нарушениям жизненного процесса, но могущие к ним вести. Благодаря этому свойству мозга значительно возрастает способность организма противостоять вредным влияниям, заранее избегать их. Здесь зарождалось понятие о "предуведомительной" роли чувствительности, получившее развитие в последующих работах Сеченова.

В число свойств "центрального элемента" отражательного аппарата, т. е. мозга, включалась, таким образом, еще одна функция – сенсорная.