Посвященная Горькому повесть “Поединок“ (1905) – “главный

девятый вал“ Куприна – одна из самых правдивых и волнующих книг русской литературы начала ХХ века.

                      Повесть Куприна, как и произведения В.Вересаева (“На войне”,

“Рассказы  о войне“), Л. Андреева (“Красный смех”), С. Сергеева – Ценского (“Бабаев”), была откликом на поражение царской власти в войне с Японией

и отражала недовольство народных масс самодержавием – прямым виновником  бесславия России, гибели тысяч русских солдат. Повесть создавалась в острое для России время: следовали одно за другим поражения русской армии в Манчжурии, был разгромлен русский флот при Цусиме. Это последнее горестное и позорное для России событие определило необычайно “громкое” звучание повести Куприна. Из зарисовок быта захолустного армейского гарнизона вставала картина разложения, как всей армии, так и государственной системы России. Хотя писатель начал повесть до русско-японской войны и о этой войне в произведении не говорилось ни слова, и действие повести "Поединок“ происходит в девяностые годы, читатели все же воспринимали ее как непосредственный отклик на происходящие события, как  художественное объяснение причин поражения русской армии на полях и сопках Манчжурии.

                    От творческой истории этой повести неотделимо имя А.М. Горь-

кого. Поощряя Куприна на создание повести “Поединок“ Горький говорил:

“Такая повесть теперь необходима. Именно теперь, когда исключенных за беспорядки студентов отдают в солдаты, а во время демонстрации  на Казанской площади студентов и интеллигенцию избивали не только полиция, но под командованием  офицеров и армейские части …“ (7.стр.58). Известно

также, что Куприн  много раз бросал “Поединок“, недовольный своей работой. Но, как вспоминал он, “Горький, прочитав написанные главы , при-

шел в восторг и даже прослезился. Если бы он не вдохнул в меня уверенность в работе, я романа, пожалуй, своего так бы и не закончил.”

               Влияние Горького, по словам Куприна определило “все буйное и смелое“ в повести.

               Напечатана была повесть в 1905 году в шестом сборнике “Знание“,

который вышел в свет в дни разгрома русского флота при Цусиме. Правдивое изображение Куприным отсталой, небоеспособной армии, разложившихся офицеров, забитых солдат приобретало важный смысл. “Удивительно ли, -

писала 22 мая 1905 года газета “Слово“, что полк, жизнь которого описывает автор, окончательно провалился на смотру…Удивительно ли, добавим, что мы проваливаемся на большом кровавом смотру на Дальнем Востоке, хотя и знаем, что смотрит  на наши войска не только вся Россия, но и весь свет” (5, стр. 482 )

              То, насколько значима была повесть для периода максимального революционного подъема   1905 года, говорит и развернувшаяся вокруг нее полемика. На страницах “Русского инвалида“, “Военного голоса“, “Разведчика“ неистовствовала реакционная военщина; повесть Куприна оценивалась как фактор “подпольной пропаганды , в которой простой народ натравливается на войско, солдаты – на офицеров, а эти последние на правительство.”

               Черносотенцы, атакуя Куприна за его якобы “злостно  тенденциозный… памфлет на военных, негодовали против сборников “Знания” ,  которые  “вычеркивают у нас из списка жизнеспособных одно сословие за другим“.

              “Поединок“ вызвал новую волну нападок на Горького. “Герой

г. Куприна… мыслит по-горьковски со всеми его специфическими выверта-

ми  и радикализмом“, - подчеркивали  “Московские ведомости”, пользуясь случаем приписать Горькому ницшеанские  взгляды. По мнению  “Русского вестника”, близость к  “великому“ Максиму испортила  “Поединок“  “тенденциозными проповедническими страницами“, а в основе  “злобно-слепой критики армии лежит тот же  рецепт Максима Горького: “Человек! Это звучит гордо“.

               Предостерегая читателя от “развращающих“ картин  “Поединка“, охранительная печать утверждала, что Куприн не только “заносит секиру над всеми военными  и именно как  над сословием, но  “ вообще пропагандирует  какую-то социальную нивелировку с упразднением всяких классовых и сословных различий“. С другой стороны, либералы пытались всячески ослабить остроту выступления Куприна, уподобив его повесть роману “Из жизни  маленького гарнизона“ немецкого беллетриста Бильзе, стоявшего за частичные реформы в армии при сохранении ее основ.

           Демократическая общественность и критика, приветствуя “Поединок”,

стремилась  прежде всего раскрыть его революционный смысл. “Военное сословие – лишь  часть огромного бюрократического сословия, заполонившего русскую землю…” При чтении повести “… вы начинаете интенсивнее ощущать гнет окружающей жизни и искать из нее выхода”, - писал “Вестник и библиотека самообразования”.

          Отмечая реализм повести, обнажившей  “всю жалкую подкладку военного дела”, газета  “Наша жизнь“ указывала, что иная армия немыслима “в бюрократическом государстве, где связана воля и мысль народа“. “Вся суть, - подчеркивал демократический журнал “Образование“, - не в картинах быта…,а в том соре, который накопился с годами в жизни общества, остановил его развитие и должен быть выброшен прочь“. Социал-демократический литературный журнал “Правда“ приветствовал освободительный дух повести, в которой “трепещет и бьется пульс целой эпохи, рвущейся из мрака безличия и покорности – к свету…”, “Даже либеральная “Русская мысль“ должна была признать радикализм разоблачений  Поединка: “… его бич и его удары… направлены …не в Леха, не в Агамалова и Осадчего, а бьют и казнят проклятый строй, систему, общий дух и рабский склад всей жизни“. (6, стр. 483 )

           Итак, в центре внимания Куприна “Язвы, поражающие офицерскую    среду, нуждаются не в паллиативном, а в радикальном лечении, которое ста-

нет возможным лишь при полном оздоровлении всей русской жизни“. Жизнь армии мирного времени и то, как показана эта жизнь, вызывает бурю негодования, восторга и раздражения у современников писателя.

          Попробуем разобраться, как же раскрывается. “Поединок“  был в творчестве Куприна итоговым, синтезирующим произведением. В нем нашли более глубокую разработку темы, затронутые им в предыдущих произведениях. ”Ночлег“, “Поход“, “Ночная смена“, “В казарме“ –  все это воспринимается как наброски к повести. В рассказах о жизни армии, написанных на протяжении десятилетия (1894 – 1904), Куприн говорит об отдельных событиях армейской жизни. В биографии Куприна много общего с биографией Горького. Ему также пришлось перепробовать много профессий, не случайно в его произведениях встречаются представители различных классов русского общества, в том числе и армейских профессий – офицеров, солдат. В описании их чувствуется хорошее знание жизни, основанное на личном, жизненном опыте. Особенно хорошо Куприн знал военную среду, так как в ней он провел отроческие и юношеские годы.

Окончив в 1890 году Александровское училище, Куприн в чине подпоручика прибыл в Проскуров для прохождения службы в 46 Днепровском пехотном полку. В полку Куприн прослужил четыре года, из них два года в Проскурово и два в Волочинске. И в Проскурово, и в Волочинске круг интересов офицеров ограничивался службой, карточной игрой, кутежами.

Книг и газет они не читали, события, происходившие в России, их совершен-

но не интересовали. Среди офицеров процветали невежество, дикость, бескультурье. “В полку между молодыми офицерами была распространена довольно наивная, смехотворная игра: обучать денщиков разным диковинным, необыкновенным вещам… подпоручик Епифанов, любил задавать своему денщику мудреные, пожалуй, вряд ли ему самому понятные вопросы. “Какого ты мнения, - спрашивал он, - о реставрации монархического начала в современной Франции?” И денщик, не сморгнув, отвечал: “Точно так, ваше благородие, это выходит очень хорошо“. Однообразие и скука повседневной полковой жизни приводили к тому, что не было сил и желания что-либо изменить, мечтам и планам не суждено было сбыться – “Какая строгая программа жизни намечалась! В первые два года – основательное знакомство с классической литературой, систематическое изучение французского и немецкого языков, занятия музыкой. В последний год – подготовка к академии…”.

Для самообразования были приобретены: “Психология“ Вундта, “Физиология“ Льюиса… И вот книги лежат уже девять месяцев на этажерке и Гайнан забывает сметать с них пыль, газеты с неразорванными бандеролями валяются под письменным столом, журнал больше не высылают за невзнос очередной полугодовой платы, а сам подпоручик Ромашов пьет много водки… Развлечением было издевательство над солдатами. В унылую жизнь разнообразие вносили лишь летние лагерные сборы. Но кончалось лето, и все начиналось сначала … Шли дни, месяцы, годы … Куприн чувствовал себя чужим в этой среде, хотя, как и другие офицеры, участвовал в кутежах, играл в карты и был героем любовных историй”.

             Вспоминая эти годы, Куприн писал:  “Судьба швырнула меня в самую глушь юго-западного края, как нестерпимо тяжелы первые дни и недели! Чужие люди, чужие нравы и обычаи, суровый, бедный, скучный быт Черноземного захолустья … Днем еще кое-как терпелось: застилалась жуткая тоска  службой, необходимыми визитами, обедом и ужином в офицерском собрании. Но мучительны были ночи. Всегда снилось одно и то же: Москва, церковь Покрова на Пресне, Кудринская, Садовая, Никитская Малая и Большая. И всегда во сне было чувство, что этого больше никогда не увижу: конец, разлука, почти смерть. Просыпаюсь от своих рыданий. Подушка –хоть выжми. Но крепился. Никому об этой слабости не рассказывал “.(7, стр.15)

          На всю жизнь в памяти писателя остались мрачные годы, проведенные в полку, унижение человеческого достоинства, грубость и произвол начальства. Жизнь в Проскурово дала будущему писателю богатейший материал для творчества. Наблюдения над унылой жизнью маленького местечка, дикие армейские нравы, отразились и в тех произведениях, которые уже были названы, а, также, в таких как “ К славе “, “ Дознание “, “C улицы”, “ Свадьба “, “ Марианна “, “ Прапорщик  армейский “.

           Реализм картин повести “Поединок“ ценил Л.Н. Толстой. “Мне интересно описание военной жизни, он (Куприн) хорошо ее знает “, - сказал Лев Николаевич, прослушав повесть (6, стр.485 )

          О том, насколько реалистичен был Куприн, свидетельствует тот факт, что вскоре после выхода повести офицеры 46-го Днепровского полка направили протест своему бывшему сослуживцу. Опровергая упреки в портретности, Куприн писал: “ …Я не имел в виду исключительно свой полк. Я не взял оттуда ни одного живого образа“. Однако исследователями найден ряд прототипов “Поединка“ из армейского окружения Куприна 90-х годов. Известно также, что в образе корпусного командира выведен  “либеральный“ генерал М.И. Драгомилов, в то время командовавший Киевским военным округом. Сцена между Ромашовым и полковником Шульговичем в “Поединке“ весьма близка к эпизоду из жизни Куприна – офицера, не стерпевшего грубости полкового командира. В. Воровский в своей статье о Куприне (1910) справедливо отмечает: “Военная среда оставила в нем немало сильных впечатлений, давших ему материал для целого ряда работ, предоставила ему богатое поле для изучения “порочности и уродства“ современного общества“ ( 4, стр. 235 )                                                                                                                                     

2

     В повести  прослеживается несколько тематических линий, которые, переплетаясь, создают целостную картину офицерской среды, казарменной жизни солдат, личных отношений Ромашова и Назанского, Ромашова и Шурочки Николаевой, взаимоотношений Ромашова с солдатами. Зрелость Куприна как художника-реалиста и  психолога  особенно сильно проявилась в том, что даже эпизодические персонажи повести необыкновенно ярки. Особенно богата портретная галерея офицеров. “Полк, офицерство и солдаты“ написаны крупным планом  в органическом взаимодействии с главным героем повести, Ромашовым. В “Поединке“ мы видим перемежающиеся реалистические картины, создающие большое яркое полотно, в котором   “второстепенные“  персонажи  становятся столь же важны, как и главные образы.

              Если говорить о наиболее общей философско-моральной теме “Поединка“, она заключается в столкновении гуманизма с бесчеловечностью и со всеми антисоциальными инстинктами. Уже несколько другая тема – столкновение живой личности с провинциальным мещанством, которое изображено как опасная трясина, губящая человека. Своеобразие повести в том, что мещанство выступает здесь в армейско-офицерской своей разновидности. Среди социально-бытовых картин, воссоздающих духовное убожество мещанского мира, особенное значение имеет картина бала, это как бы смотр гарнизонной, провинциальной жизни. На балу представлен весь “букет” провинциального армейского мещанства, который стремится точно подражать “высшему“ Петербургскому свету. Одна за другой проходят сцены в той или иной связи с поступками,  наблюдениями и размышлениями главного героя. Вот Ромашов беседует с унылым штабс-капитаном Лещенкой, способным “ …одним своим видом навести тоску “. “Лещенко ничего не пил, не играл в карты и даже не курил. Но ему доставляло странное, непонятное другим удовольствие торчать в карточной или в бильярдной комнате за спинами игроков, или в столовой, когда там особенно кутили. По целым часам он просиживал там, молчаливый и унылый, не произнося ни слова “. Вот Ромашов[5,стр.80] наблюдает, как “режутся” в бильярд поручики Бек-Агамалов и Олизар, представляющие “знать” полка. Затем, назначенный дирижировать балом, Ромашов принимает съезжающихся дам. И тут начинается ”парад” жеманного кокетства и деланной светскости. Жирно набеленные и нарумяненные, пестро и безвкусно разодетые провинциальные дамы капризно растягивают слова, томно обмахиваются веерами, важно кивают головами”. Но неприятнее всего было для Ромашова то, что он, как и все в полку, знал закулисные истории каждого бала, каждого платья, чуть ли не каждой кокетливой фразы; он знал, что за ними скрывались: жалкая бедность, усилия, ухищрения, сплетни, взаимная ненависть, бессильная провинциальная игра в светскость и наконец скучные, пошлые связи …”.( 5, стр.85 ) Под стать дамам и некоторые офицеры, разыгрывающие роль утомленных светских львов.  Таков поручик Бобетинский, которого Ромашов упрашивает принять на себя обязанности дирижера бала – “А-а! Это вы? Эчень приэтно … Он всегда говорил таким ломанным,  вычурным тоном,  подражая,  как он сам думал, гвардейской золотой молодежи. Он был о себе высокого мнения, считая себя знатоком лошадей и женщин,  прекрасным танцором и притом изящным, великосветским, но, несмотря на свои двадцать четыре года, уже пожившим и разочарованным человеком. Поэтому он всегда держал плечи картинно поднятыми кверху, скверно французил, делал усталые, небрежные жесты”.

         Поставленные в условия “скученности, безделья, самомнений, офицеры бессмысленно проводят дни за картами (передергивая, если удастся, как Арчаковский), за пьянкой (рассказывая “скверные, похабные и неостроумные” анекдоты). Тоска армейской жизни по-разному ломает и коверкает людей. В “Поединке“ проходит сплошная вереница персонажей, каждый из которых как бы демонстрирует то “разрушение личности“, о котором так страстно писал Горький.

          Группу молодых офицеров представляют: Ромашов, Бобетинский, Веткин, Бек-Агамалов, Олизар, подпрапорщик Лбов. Все они, за исключением Ромашова, мало задумываются над своим бытием, плывут по течению. И вместе с тем они существенно отличаются друг от друга во вкусах, привычках и манерах. На несоответствии собственного и читательского восприятия строится пародийный портрет Бобетинского, в котором Куприн высмеивает не только провинциального тщеславного хлыща, но и “великосветское“ общество, чей стиль пытается перенять герой. К “аристократической“ прослойке армейского офицерства причисляют себя и франтоватые адьютанты полка Олизар, которого в полку “почему-то называют графом “и Бек-Агамалов. Олизар – “ длинный, тонкий, прилизанный, напомаженный – молодой старик,  с голым, но морщинистым, хлыщеватым лицом ,”- видимо, до того, как попасть в полк, пообтерся в столичном обществе. Но если в сцене бала он вызывает лишь неприязнь своим пошловатыми бильярдными прибаутками, то в дни “великого запоя“ он омерзителен, и понимаешь, что его лоск не более чем маска, скрывающая “гнилое“ нутро. ” Олизар и Арчаковский стали плясать канкан. Они скакали друг перед другом то на одной, то на другой ноге, прищелкивая пальцами вытянутых рук, пятились назад, раскорячив согнутые колени и заложив большие пальцы под мышки, и с грубо-циничными жестами вихляли бедрами, безобразно наклоняя туловище то вперед, то назад “.[5,стр.192] Бек Агамалов – лихой рубака, он прекрасно обращается с оружием. ( “ Он сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью правой руки, и клинок шашки превратился над его головой в один сплошной сверкающий круг” ), но в его лихости отсутствует элемент благородства, человечности. Злобные глаза с горбатым носом, оскаленные зубы, он сравним с хищной, злой и гордой птицей, что подчеркивает его дикие и грубые инстинкты как первоэлемент характера.

           Создавая многочисленные и разнообразные образы офицеров, Куприн стремился подчеркнуть, что, несмотря на все пороки воспитания в кадетских корпусах, в полк приходили люди еще здоровые морально и физически.     Молодой офицер Лбов, “сильный, ловкий мальчик и отличный гимнаст“, “тонкий знаток устава“, полон юношеского задора, непосредственности. Он еще с удовольствием живет интересами полка, но обстановка здесь такова, что и Лбов, видимо, вскоре превратится в одного из гарнизонных чурбанов.

          Как воплощение всего грубого и бесчеловечного среди всех офицеров полка выделяется фигура капитана Осадчего. Апологет войны, ненависти, грубых страстей, Осадчий наиболее резко противопоставлен Ромашову. Это один из сторонников жестокой палочной дисциплины, беспринципной в своей основе “этики“ офицерской чести. “Дуэль,- рассуждает он, - непременно должна быть с тяжелым исходом, иначе это абсурд ! “ “Война выродилась на свете. Дети родятся идиотами, женщины сделались кривобокими, у мужчин нервы. И все это оттого, что миновало время настоящей, свирепой, беспардонной войны … В средние века дрались – это я понимаю. Ночной штурм. Весь город в огне”. На три дня отдаю город солдатам на разграбление!” Ворвались. Кровь и огонь. У бочек с вином выбиваются донья. Кровь и вино на улицах. О, как были веселы эти пиры на развалинах! Женщин – обнаженных, прекрасных, плачущих – тащили за волосы“. Произнося эту тираду, Осадчий приходит в экстаз. Он уже кричит о пирах под виселицами, на которых качаются черные тела повешенных. Он выпрямляется во весь свой громадный рост. Он исполнен восторга. Бек- Агамалову передается настроение Осадчего , Бек Агамалов тоже во власти бешенной жажды разрушения, он выкрикивает бессвязные слова ненависти: “К черту жалость !“ – и, выхватывая из ножен шашку, срубает дубовый куст. Порою офицеров охватывает повальное, пьяное безумие“. Может быть, это случалось в те страшные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном состоянии, какую-то таинственную искру ужаса, тоски безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных быков, жизнь, точно выбрасывалась из своего русла. Начинаются дни великого запоя. После шумного, угарного пьянства в офицерском собрании едут в публичный дом. В каком-то пьяном, сумасшедшем бреду происходят события, c трудом постигаемые сознанием.                                                                                                           

             Вот Бек Агамалов, уже совсем обезумевший, мечется по комнате. В его руках, разрезая воздух, свистит шашка. “Все вон отсюда!” – кричит он. А простоволосая женщина, в остром возбуждении от угрожающей ей опасности, бросает ему в лицо : “Дурак ! Хам ! Холуй !“

            Недаром “Поединок“   вызвал огромный общественный  резонанс и далеко вышел по своему значению за пределы литературного явления. И суть “не в картинах быта“, а в том “соре, который накопился с годами“  жизни армии.

                                                                    3

b  byxt 

           Огромное общественное значение имело правдивое изображение взаимоотношений офицерства и солдатской массы. С большой художественной силой в повести было отражено бездарное рутинерство подавляющей части русского офицерства, его оторванность от солдатской массы, органическое непонимание запросов и чувств этой массы. “С силами солдат не считались, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осаживали младших офицеров, младшие офицеры сквернословили неестественно неумело и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие от ругани, жестоко дрались“.

          Полковник Шульгович, капитан Слива, капитан Осадчий – люди разные по характеру. Но все они проводники тупой дисциплины, основанной на обветшавших уставах и методах обучения. Полковник Шульгович не злой человек, но по отношению к “нижним чинам“ он предстает как некая грозная сила, заставляющая этих человеко-единиц, марширующих, стреляющих, служить опорой “трону“. “Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молоденческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам “ [ 5, стр.14 ] Первая встреча с полковником оставляет  несколько противоречивые впечатления. Это  “огромный, тучный, осанистый“ старик. Снижение образа идет за счет сравнения его лица с “тяжелым ромбом“, за счет брошенного вскользь замечания, что служебную карьеру он сделал благодаря своему мощному голосу. “Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески-бледных, выцветших глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом“. Не случайно его отношение к растерявшемуся и плохо знающему русский язык татарину Шарафутдинову (“… поставить этого сукина сына под ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем.” ) вызывает обиду и протест Ромашова – свидетеля этой сцены,- и заставляет его вступиться за солдата. Но этот же грозный полковник помогает запутавшимся в долгах офицерам. Известно, что Л.Н. Толстой оценил этот образ как “прекрасный, положительный тип.“  [6, стр.486 ] После слов Шульговича:“Ну да… все вы вот так. Глядите на меня, как на зверя. Кричит, мол, старый хрен без толку, без смысла, черт бы его драл. А я, - густой голос заколыхался теплыми, взволнованными нотами,- а я, ей-богу, мой милый, люблю вас всех, как своих детей“. И мы понимаем, что этот добрый человек не лицемерит, но он службист до  мозга костей и страдает духовной ограниченностью, которую выработала в нем армия.

          Значительное место в повести отведено жизни солдат. Несомненно, писатель был увлечен возможностью обобщить все увиденное и пережитое им на военной службе. На первый план из солдатской массы выступают двое – Гайнан и Хлебников. Хлебников – это центральный образ в повести. Человек из народа, у которого условия жизни отняли гордость и достоинство. Встреча с ним совершает перелом в душе Ромашова. Он начинает понимать, что его собственные мучения и страдания этого несчастного замученного солдата сближают их. “Часто, глядя на него Ромашов удивлялся, как могли взять на военную службу этого жалкого, заморенного человека, почти карлика, с грязным безусым лицом в кулачок. И когда подпоручик встречался с его бессмысленными глазами, в которых как будто раз навсегда, с самого рождения, застыл тупой, покорный ужас, то в сердце его шевелилось что-то странное похожее на скуку и на угрызение совести.” [ 5, стр.158 ]

          Выбор такой жалкой фигуры в качестве представителя солдатской массы логически вытекает из общей концепции произведения. Проблема взаимоотношений людей из народа и интеллигенции решалась Куприным в плане гуманизма, а не в плане революционных задач. Правдоискатель Ромашов идет путем страданий и горьких разочарований. Солдат Хлебников тоже проходит свой крестный путь. В армию он приходит как на каторгу. Но здесь он подвергается новым мукам. И Ромашов становится свидетелем этих мук. Вот унтер-офицер заставляет Хлебникова делать “гемнастические“ упражнения, а он, жалкий и нелепый, висит на наклонной лестнице, точно     “удавленник“. Вот Ромашов, вспыхнув от стыда и гнева, останавливает унтер-офицера Шаповаленко, готового убить Хлебникова. Вот молодой офицер присутствует на уроке “словесности“, когда напуганный и замордованный палочной дисциплиной Хлебников не в состоянии ответить на вопрос, кто является командиром корпуса. Эта сцена очень близка сцене   “обучения“  татарина Камафутдинова из рассказа “Ночная смена“. Хлебников – русский вариант Камафутдинова. Оба они так забиты, что представляют собой жалкое подобие человека. Наблюдая издевательство над Хлебниковым Ромашов испытывает “какое-то неловкое большое чувство“. Он мучается муками забитого солдата. После своего провала на смотру Ромашов видит фельдфебеля Рынду, “маленького, краснощекого, апоплексического крепыша, который, неистово и скверно ругаясь, бил кулаком по лицу Хлебникова. У Хлебникова было темное, глупое, растерянное лицо, а в бессмысленных глазах светился ужас. Голова его жалко моталась из одной стороны в другую, и слышно было, как при каждом ударе громко клацкали друг о друга его челюсти”.

          Ромашов видит, как мучают Хлебникова и словно ощущает, что попал на дно человеческого отчаяния, где всегда находился солдат. “Он болезненно почувствовал, что его собственная судьба и судьба этого несчастного,  забитого, замученного солдата как-то странно, родственно-близко и противно сплелись за нынешний день. Точно они были двое калек, страдающих одной и той же болезнью и возбуждающих в людях одну и ту же брезгливость. И  хотя это сознание одинаковости положений и внушало Ромашову колючий стыд и отвращение, но в нем было также что-то необычайное, глубокое, истинно человеческое. ”Гуманистическая направленность повести выражается, прежде всего, в призыве увидеть в серых Хлебниковых“ с их однообразно-покорными  и обессмысленными лицами “живых людей“. Не механические величины, называемые ротой, батальоном, полком“. Необходимо почувствовать себя на одной доске с несчастным человеком из народа, испытать к нему чувство гражданской любви. “ Брат мой ! “ – говорит Ромашов затравленному, избитому, грязному и жалкому Хлебникову, припавшему к ногам офицера. Эту сцену “Ромашов  -  Хлебников“  Л.Н. Толстой назвал  “фальшивой“. Но она нужна была Куприну: “виноватую жалость“, стыд, скорбь, ужас – вот что должны испытывать офицеры, доведшие солдата до такого состояния. Эти чувства испытывает Ромашов, но, по мнению писателя, эти чувства должны разделять с героем вся Россия.

                                                                  4

              Разоблачая пороки военной среды и ужасы царской казармы, Куприн отмечал и некоторые положительные явления в армии. В образах корпусного генерала и капитана Стельковского художник стремился показать, что сквозь мертвящую рутину пробиваются какие-то новые взгляды. Как это установил в своем исследовании П.Н. Берков, прототипом корпусного генерала послужил генерал Драгомилов, командовавший Киевским военным округом. Генерал Драгомилов отнюдь не был народолюбцем, но он был противником прусских методов военного обучения и сторонником суворовского воспитания солдат. Он был за развитие в солдатах инициативы, умения разбираться в обстановке. Однако описание этих положительных явлений занимает в повести ничтожное место. Армейская действительность была слишком бедна отрадными фактами. И если корпусной генерал изображен Куприным колоритно, то капитан Стельковский получился довольно абстрактной фигурой. Мы не знаем, как он внешне выглядит, как говорит. Его не видно среди солдат. В моральном отношении он не лучше других. У него репутация тайного развратника. Значит, и этот способный офицер не избежал морального распада, который разъедал всю армию. Подполковника Рафальского в полку считают чудаком и окрестили именем Брема, потому что он самозабвенно изучает жизнь зверей и содержит у себя в доме целый зверинец. В его лице мы видим человека, сумевшего внутренне как-то уйти от полковой жизни. Со своей научной страстью и бескорыстием этот чудак кажется привлекательным. Но и он способен ударить солдата. Он лишь внешне оторвался от военной касты, но не преодолел в себе бурбонского духа, презрения к солдатской массе.

             С наибольшей полнотой воплотились черты Купринского героя – правдоискателя, гуманиста, одинокого мечтателя – в подпоручике Ромашове. В противоположность другим офицерам, Ромашов относится к солдатам по-человечески, он проявляет трогательную заботу о забитом солдате Хлебникове, хотя в его отношении к Хлебникову сказывается не столько подлинный демократизм, сколько “опращенство“ в толстовском духе.

            Вместо ложной “чести мундира“ у Ромашова высоко развито настоящее чувство человеческого достоинства. Брезгливо относясь к грязным любовным связям, процветающим в полку, Ромашов мечтает о подлинной любви, и сам любит горячо и бескорыстно. В размышлениях Ромашова много утопического и наивного, но нельзя не симпатизировать ему, когда он борется с общественной несправедливостью, когда он протестует против пошлости и сам показывает примеры человечности в отношениях к людям. Его охватывает негодование,  когда он видит, как унтер-офицеры жестоко бьют своих подчиненных “за ничтожную ошибку в словесности“, за “потерянную ногу” при маршировке. Ромашов протестует всей душой против этого кошмара, именуемого “военной службой“. Он приходит к мысли, что “вся военная служба, с ее призрачной доблестью, создана жестоким, позорным, всечеловеческим недоразумением“. “Каким образом может существовать сословие, - спрашивал сам себя Ромашов, - которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в военное время – идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами? “

        Примерно такого же взгляда придерживается Назанский, сравнивающий военную касту с монашеской, ибо “и те и другие живут паразитами“. “Там ряса и кадило, здесь – мундир и гремящее оружие; там – смирение, слащавая речь, лицемерные вздохи, здесь – наигранное мужество, гордая честь, которая все время вращает глазами: “ а вдруг меня кто-нибудь обидит?”-  выпяченные груди, вывороченные локти, поднятые плечи“.

         По Ромашову и Назанскому, зло не в общественной структуре, а в армии вообще. Отсюда пацефистское отрицание военной службы, которая развращает и портит людей, которая даже самых нежных из них, прекрасных отцов и внимательных мужей, делает “низменными, трусливыми, злыми, глупыми зверюшками“, как утверждает Назанский. “Вряд ли нужно доказывать, - пишет исследователь творчества Куприна А.Волков, - наивность и ошибочность подобного рода пацифистской точки зрения, абстрактного отрицающей всякую военную службу, всякие войны“.    [2,стр.153 ]

        Не уяснив истинных причин изображаемого им зла, писатель вместе с героем не смог найти пути его преодоления. Один из путей, обдумываемых Ромашовым, таков: “Вот я служу… А вдруг мое Я скажет: не хочу! Нет – не мое Я, а больше… весь миллион Я, составляющих армию, нет- еще больше – все Я, населяющие земной шар, вдруг скажут:  “Не хочу!“ И сейчас же война станет немыслимой…” Конечно, и Куприн , и Ромашов не могут не ощущать несбыточности своих предложений.

            На протяжении всей повести Ромашов  предстает как неудачник, как слабый человек, но как бы ни были смешны и наивны его фантазии, это не фантазии сытого и спокойного Манилова. Ромашов страдает за себя и за всех “униженных и оскорбленных“, он проделывает определенную духовную эволюцию, которая проходит под знаком растущего критицизма, внутреннего сближения с простыми людьми в серых шинелях. “Этот страдающий правдоискатель, - пишет А. Волков, - именно потому, что он правдоискатель, - оказался белой вороной  в мертвом мещанском царстве, и оно раздавило его “.[ 2, стр.160 ]

          Еще один очень интересный и своеобразный тип интеллигентного и одаренного офицера – Назанский. Это философ, умеющий размышлять, но не умеющий жить. Пассивностью, безволием Назанский напоминает Ромашова,- он вовсе опустился, капитулировал перед жизнью. Но его страстные речи представляют большой интерес, т.к. в них сконцентрированы размышления самого Куприна в связи с изображаемой им темой “армия – война – человек“ Вот рассуждение Назанского, которое как будто бы созвучно пылким дифирамбам Осадчего старой войне : “Было время кипучего детства и в истории, время буйных и веселых молодых поколений. Тогда люди ходили вольными шайками, и война была общей хмельной радостью, кровавой и доблестной утехой. В начальники выбирался самый храбрый, самый сильный и хитрый, и его власть, до тех пор, пока его не убивали подчиненные, принималась всеми истинно как божеская. Но вот человечество выросло и с каждым годом становится все более мудрым, и вместо детских шумных игр его мысли с каждым днем становятся серьезнее и глубже. Бесстрашные авантюристы сделались шулерами. Солдат не идет на военную службу, как на веселое и хищное ремесло. Нет, его влекут на аркане за шею, а он упирается, проклинает и плачет. И начальники из грозных, обаятельных, беспощадных и обожаемых атаманов обратились в чиновников, трусливо живущих на свое нищенское жалованье“.

            Осадчий и Назанский – типы прямо противоположные. И вместе с тем в чем-то их мысли сближаются. Неужели Назанский духовно столь близкий автору, воспевает войну? И как это можно было бы согласовать с общим характером “Поединка“ – произведения антивоенного, разоблачающего пороки военной машины ?

            Дело в том, что Куприн был ярым противником войны. Но, человек сильный, азартный, он любил опасные спортивные упражнения, любил подвиги. Мощь, гибкость, красота человеческого тела неизменно вызывали в нем восхищение. Куприну были глубоко ненавистны чувства и мироощущение офицеров провинциального гарнизона. Он знал, что они, за исключением немногих, становятся на службе “низменными, трусливыми, злыми, глупыми зверюшками“.  И против этих жалких, трусливых и слабых людей, не могущих вести за собой солдат, были направлены слова, воспевающие бесстрашных и гордых военачальников прошлого.

          Панегирик силе, с которой выступает Осадчий, основан на антигуманистической философии. Сила и смелость нужны Осадчему лишь для кровавой военной оргии.

          Иной смысл обретают мысли о войне прошлого, о сильных и смелых людях, высказанные Назанским. Устами Назанского Куприн осуждает скудость духа, мещанскую ординарность, славит подлинное мужество. Речи Назанского сильны своим критическим пафосом. В них как бы подведен итог всему тому, что сказано в повести о царской армии. Назанским вынесен ей окончательный приговор, с горячим сочувствием встреченный Ромашовым.  “Поглядите-ка вы на наших офицеров… Ему приказывают: стреляй, и он стреляет,- в кого? За что ? Может быть понапрасну? Ему все равно, он не рассуждает”. Для людей с чутким сердцем “служба – это сплошное отвращение, обуза, ненавидимое ярмо…”  “… Я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас, патентованных красавцев, неотразимых соблазнителей, великолепных щеголей, станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться солдаты”. Люди не простят офицерской касте того, что она слепа и глуха ко всему, не простят “презрения к свободе человеческого духа”. Назанский не только обличает. У него есть и положительная программа. Выступая против христианско-толстовской морали смирения и кроткой любви к ближнему, Назанский впадает в ницшеанский аморазмизм, приходит к культу эгоизма, автономного “Я“.      “…Какой интерес заставляет меня разбивать свою голову ради счастья людей тридцать второго столетия? … Любовь к человечеству выгорела и вычадилась из человеческих сердец. На смену ей идет новая, божественная вера, которая пребудет бессмертной до конца мира. Эта любовь к себе, к своему телу, к своему всесильному уму, к бесконечному богатству своих чувств. “Вы царь мира, его гордость и украшение. Вы бог всего живущего… Делайте что хотите. Берите все, что вам нравится. Не страшитесь никого во всей вселенной, потому что над вами никого нет и никто не равен вам. Настанет время, и великая вера в свое Я осенит, как огненные языки святого духа, головы всех людей, и тогда уже не будет ни рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни зависти. Тогда люди станут богами…” В рассуждениях Назанского – мечта об идеальном обществе, в котором не будет “господ“ и  “рабов“ и человек станет прекрасен. И вместе с тем ницшеанское презрение ко всему социальному, к морали, призыв: делай что хочешь. В уста этого героя Куприн вложил страстные тирады о человеческой мысли, которая дарит “величайшее наслаждение“, о красоте жизни, о “жарком, милом солнце” – тирады, возникшие, очевидно, не без влияния вдохновенных горьковских гимнов в честь свободного и гордого Человека. Но прославление разума и жизни окрашивается у Назанского в сугубо индивидуалистические тона, оптимистическая проповедь, как это ни парадоксально, незаметно переходит в ущербную, пессимистическую.

            Куприн полагал, что человечество может достигнуть счастья и свободы лишь тогда, когда люди проникнутся сознанием необходимости духовного самовозвышения, когда человечество начнет массами выдвигать людей, достигших высокого развития. Воспевая мужественных одиночек, Куприн приходит к мысли и о коллективном действии. Он говорит о появлении смелых и гордых людей, о том, что сокрушить “двухголовое чудовище“, которое опасно для человека, можно лишь сражаясь плечом к плечу.” Давно уже, - пишет Куприн, - где-то вдали от наших грязных вонючих стоянок совершается огромная, новая, светозарная  жизнь… Как в последнем действии мелодрамы, рушатся старые башни и подземелья и из-за них уже видится ослепительное сияние”. ”Вот на улице стоит чудовище, веселое, двухголовое чудовище. Кто ни пройдет мимо него, оно его сейчас в морду… Один я его осилить не могу. Но рядом со мной стоит такой же смелый и такой же гордый человек, как я, и я говорю ему: “Пойдем и сделаем вдвоем так, чтобы оно ни тебя, ни меня не ударило. И мы идем… И тогда-то не телячья жалость к ближнему, а божественная любовь к самому себе соединит мои усилия с усилиями других, равных мне по духу людей! “При всей наивности и противоречивости этих рассуждений, как отмечает А.Волков, в них выдвигается идея, противоположная провозглашенной Назанским формуле: “Делайте что хотите“. Литературоведы периода социализма считали, что логика общественной жизни толкала купринского героя к понимаю необходимости коллективных действий (подразумевая под этим революционные действия), но он, этот герой, как бы остановился на перепутье, будучи не способен проявить решимость и последовательность. Назанского упрекали и в том, что он в своей жизни, своей деятельности не пошел далее других героев писателя – духовно бессильных, остающихся в стороне от борьбы. Что он не только не присоединился к “смелым и гордым людям“, о которых так красноречиво говорит, но болезненно сосредоточился на самом себе, замкнулся, и это неизбежно привело его к духовному бездорожью. “Положительные“ идеи писателя, изложенные устами Назанского, критиковал в свое время Луначарский. В заслугу художнику ставили то, что он показал в герое черту, как считалось, в высшей степени характерную для интеллигенции, разрыв между словом и делом. Ошибка Куприна, как писал А Волков, заключалась в том, что “он пытался наделить образ Назанского героическим ореолом”. Уединению и даже угарной жизни Назанского Куприн придавал характер гордого отчуждения от грязи мещанской жизни.

           Как показало время, Куприн был отчасти прав, не приведя своего героя в стан революции. На многие из тех вопросов, что мучили думающих офицеров купринского “Поединка“ , ХХ век со своими “развитым социализмом“ так и не ответил. И теперь уже ХХI век ищет пути избавления от “язв“  армейского мира.

                                                             III

            Написанная под влиянием революционных кругов повесть “Поединок”  заставляла всех честных людей серьезно задумываться над мучительными вопросами русской жизни, протестовала против “нищеты и трусости человеческого духа, спеленатого обязательствами, условностями и преданием”. Когда “Поединок“ вышел в свет, Горький в интервью, данном корреспонденту “Биржевых ведомостей“  отмечал: “Великолепная повесть. Я  полагаю, что на всех честных, думающих офицеров она должна произвести неизгладимое впечатление. Целью А.Куприна было – приблизить их к людям, показать, что они далеки от них! … В самом деле, изолированность наших офицеров – трагическая для них изолированность. Куприн оказал офицерству большую услугу. Он помог им до известной степени познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм“.

          Один из самых популярных писателей дореволюционной России, деливший славу с М.Горьким и Леонидом Андреевым, Куприн в восприятии читателя остался, прежде всего, талантливым реалистом-бытовиком, критиковавшим темные стороны русской действительности. И только лишь в разлуке с Россией (вместе с остатками разгромленной на северо-западе Добровольческой армии, Куприн оказывается в Гельсингфорсе (Хельсинки), а затем переезжает в Париж он смог найти слова признания и любви. Подобно другим писателям русского зарубежья, он посвящает своей юности самую крупную и значительную вещь “Юнкера“. Время сгладило мрачные воспоминания, и в этой повести попадаешь в совершенно иной мир – в Александровское училище на Знаменке. Здесь уже обилие света, нарядный быт юнкеров – Александровцев и печаль, “горьковатая и нежная грусть; продиктованная думами о России. [ 8, стр.51 ] Мрачное, трагическое для него как будто осталось в прошлом.

          Но повесть “Поединок“ не ушла в прошлое, по-прежнему она будоражит умы человечества и заставляет думать: Так каково же истинное назначение армии? Каким должен быть настоящий русский офицер и настоящий русский солдат? Как избавить мое “Я“ и  “Я“ всех людей от соприкосновения с жесточайшим злом жизни – войной.