В тесной связи со славянофильской концепцией народности находятся и воззрения славянофилов на общину. Перед лицом распространения в России «общественных язв», уже давно разъедающих тело Запада, сла­вянофилы усмотрели в общине орудие сохранения социального мира в стране. Они считали общину основой народной жизни, формой, рас­крывающей лучшие стороны человека, осуществляющей высший нрав­ственный закон.

В предреформенные годы в славянофильской критике, наряду с обыч­ными для нее рассуждениями в 40-х годах об общине как о порождении «народного духа» и «нравственном хоре голосов», всё более оттеняется мысль об особой роли общины, о значении ее как меры, которая позволит крестьянству избежать пауперизации и предотвратит появление пролета­риата в стране.

Известно, что поборниками общины выступали и представители демо­кратического лагеря 50—60-х годов. Но совершенно очевидно, что между воззрениями славянофилов на общину и деятелей, группировавшихся во­круг «Колокола» и «Современника», имеется лишь внешнее сходство. У славянофильских критиков были все основания отметить свое коренное несогласие с точкой зрения представителей демократического лагеря на общину. «Современник», отстаивал принцип общинного землевладения в инте­ресах крестьянства, славянофильская критика — в интересах помещичьего класса.   Чернышевский   в   общине видел    залог   построении    социализма (крестьянского  социализма»),  славянофилы — средство   консервирования «самобытных», патриархальных отношений.

Славянофилы в своих литературных вкусах и построениях были консервативными романтиками и убежденными противни­ками критического реализма. Новые противники реализма про­шли искусы немецкой философии, и спорить с ними было нелег­ко. Они сражались, можно сказать, тем же оружием, что и при­верженцы реализма.

Среди славянофилов следует различать два поколения. К старшему, основавшему самое учение, относятся И. В. Киреесвскнй, его брат П. В. Киреевский, А. С. Хомяков. К молодому поколению, бравшему доктрину не в целости,— К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин.

Идеи славянофилов не могли создать художественно ценной литературы. Выделяются лишь отдельные стихотворения Хомя­кова, К. Аксакова, И. Аксакова. . Козырем в конкуренции с про­грессивной реалистической литературой у них был С. Т. Аксаков (отец Константина и Ивана Аксаковых). Но С. Т. Аксаков не был собственно славянофилом,  а  как писатель-реалист  даже противостоял им. Он был другом Гоголя, ценил его как автора «Ревизора» и «Мертвых душ» и порицал «Выбранные места из переписки с друзьями». Именем Гоголя славянофилы явно спе­кулировали, используя его дружеские отношения с домом Акса­ковых. Позднее славянофилы малоуспешно старались привлечь к себе Островского  как  бытописателя   москворецкой  старины.  Они пытались приспособить к себе «черноземную правду» Пи­семского, тем более что сам писатель уклонялся от передовых идей и как бы шел навстречу таким желаниям. Пытались они в своем «народном» духе истолковать и «Записки охотника» Тур­генева. Но все эти писатели не пошли вместе со славянофилами. Питаясь не столько собственным положительным литератур­ным опытом, сколько страхом перед реалистическими разобла­чениями российской действительности, способствующими перево­ротам, славянофилы разработали особую систему исторических и эстетических взглядов, которую с методологической стороны можно квалифицировать как консервативный романтизм.

Сущность славянрфильской доктрины заключалась в идее национального единения всех русских людей в лоне христиан­ской церкви без различия сословий и классов, в проповеди сми­рения и покорности властям. Все это имело реакционно-романтический, утопический характер. Проповедь идеи «русского на­рода-богоносца», призванного спасти мир от гибели, объединить вокруг себя всех славян, совпадала с официальной панславист­ской доктриной Москвы как «третьего Рима».

Но у славянофилов были и настроения недовольства сущест­вующими порядками. Царская власть, в свою очередь, не могла терпеть покушений на свои устои даже в туманных рассуждени­ях славянофилов о необходимости совещательных земских со­боров, особенно в заявлениях о необходимости личного освобож­дения крестьян, в обличениях неправого суда, злоупотреблений чиновничества, чуждых истинно христианской морали. Славяно­филы были представителями либерального дворянства, дально­видно начавшего искать выход из тупика, чтобы избежать в Рос­сии революционных взрывов по западному образцу.

Оппозиционность славянофилов была ограниченной. Писатели-реалисты и подлинные демократы, выносившие на себе главную тяжесть борьбы с самодержавием, критиковали их за лож­ную народность, утонченную защиту основ существующего строя.

Славянофилы старались возвысить свой престиж за счет то­го, что после 1848 года западники, пережив разочарование в буржуазном утопическом социализме, стали разрабатывать идеи «русского общинного социализма». Красноречивым приме­ром для них был эмигрант Герцен. Славянофилы давно тверди­ли, что в крестьянской общине сохранился дух подлинной на­родности, единения классовых интересов. При поверхностном взгляде получалось, что западники пришли на поклон к славя­нофилам. Известно, что и позднее находились теоретики, кото­рые Чернышевского и народников, разрабатывавших идеи все того же крестьянского «общинного социализма», относили к сла­вянофилам. Но сходство это только кажущееся.

Для славянофилов община — средство сохранения патриар­хальности, оплот против революционного брожения, в конечном счете в противоречии с требованиями личного освобождения кре­стьян, средство удержания крестьянских масс в повиновении по­мещикам, воспитания в них смирения. А для революционных де­мократов и народников община — форма перехода к социализму, прообраз будущего социалистического труда и общежития. Пусть эта доктрина была утопической, но все же сущность общины и ее назначение трактовались революционными демократами в прямо противоположном по сравнению со славянофилами смысле.

Славянофилы любили выдавать себя за подлинных предста­вителей   русской    самобытности,    народности.   Они   собирали фольклор, как отголосок идеализировавшегося ими прошлого в жизни народа. Они претендовали на создание особого внеклас­сового русского искусства взамен русского   реализма,  который уже существовал. Все это были реакционные утопическо-романтические абстракции. Славянофилы радовались любым проявле­ниям противоречий в жизни Запада и пытались выдать Россию за оплот нравственных начал, якобы имеющую совсем иную историю, не чреватую революционными потрясениями[16].

  Из романа И. С. Тургенева «Дым»:

Потугин: «Удивляюсь я своим соотечественникам. Все унывают, все повесивши нос ходят, и в то же время все исполнены надеждой и чуть что, так на стену и лезут. Вот хотя бы славянофилы: прекраснейшие люди, а та же смесь отчаяния и задора, тоже живут буквой «буки». Все мол, будет, будет. В наличности ничего нет, и Русь в целые десять веков ничего своего не выработала, нив управлении, нив искусстве, ни даже в ремесле…но постойте, потерпите. Все будте. А почему будет, позвольте полюбопытствовать? А потому, что мы мол, образованные люди, - дрянь; но народ…о, это великий народ!.. Стоило бы призадуматься да попризанять у старших братьев, что они придумали – лучше нас и прежде нас!».

Литвинов: «Позвольте мне сделать вам одно замечание. Вот вы говорите, что нам следует занимать, перенимать у наших старших братьев; но как же возможно перенимать, не соображаясь с условиями климата, почвы, с местными, с народными особенностями?».

Потугин: «Кто же вас заставляет перенимать зря? Ведь вы чужое берете не потому, что оно чужое, а потому что оно вам пригодно: стало быть, вы соображаете…»[17].

***

«Западники - первоначальное прозвище оппонентов славянофилов в спорах о судьбах России. Отрицательный привкус слова выветрился. Остался знак – символ группы людей с определенным мировоззрением, отличающимся довольно резко от общепринятого.

Отношение национального к общечеловеческому обыкновенно представляют себе как противоположность случайного – существенному, тесного и ограниченного – просторному и свободному, как ограду, пеленки, оболочку куколки, которые надо  прорывать, чтобы выйти на свет Божий; общечеловеческим гением считается такой человек, который силою своего духа успевает вырваться из пут национальности и вывести сея и своих современников (в какой бы то ни было категории деятельности) в сферу общечеловеческого. Цивилизационный процесс развития народов заключается именно в постепенном отрешении от случайности и ограниченности национального, для вступления в область существенности и всеобщности  - общечеловеческого. Так и заслуга Петра Великого состояла именно в том, что  он вывел чад человечества, по крайней мере, указал путь к ней. Такое учение развилось в России в тридцатых  и в сороковых годах, до литературного погрома 1848 года. Главными его представителями и поборниками были Белинский и Грановский; последователями – так называемые западники, к числу которых принадлежали, впрочем, почти все мыслившие и даже просто образованные люди того времени; органами – «Отечественные записки» и «Современник»; источниками – германская философия и французский социализм; единственными противниками – малочисленные славянофилы, стоявшие особняком и возбуждавшие всеобщий смех и глумление. Такое направление было очень понятным. Под национальным разумелось не национальное вообще, а специально-русское национальное, которое было так бедно, ничтожно, особливо если смотреть на него с чужой точки зрения; а как же не стать на эту чужую точку зрения  людям, черпавшим поневоле все образование из чужого источника.

Под общечеловеческим же подразумевали то, что так широко развивалось на Западе, в противоположность русскому, т.е. германо-романское, или европейское.

Учение славянофилов было не чуждо оттенка гуманитарности, что, впрочем, иначе не могло быть. Потому что оно также имело двоякий источник: германскую философия и изучение начал русской и вообще славянской жизни – в религиозном, политическом, историческом и бытовом отношениях. Если оно напирало на необходимость самобытного национального развития, то отчасти потому, что, сознавая высокое достоинство славянских начал, а также видя успевшую уже высказаться, в течение долговременного развития, односторонность и непримиримое противоречие начал европейских, считало, будто бы славянам суждено решить общечеловеческую задачу, чего не могли сделать их предшественники»[18].

 Российское западничество 19 в. никогда не было однородным идейным течением. Среди общественных и культурных деятелей, считавших, что единственный приемлемый и возможный для России вариант развития – это путь западноевропейской цивилизации, были люди самых разных убеждений: либералы, радикалы, консерваторы. На протяжении жизни взгляды многих из них существенно менялись. Так, ведущие славянофилы И.В.Киреевский и К.С.Аксаков в молодые годы разделяли западнические идеалы (Аксаков был участником «западнического» кружка Станкевича, куда входили будущий радикал Бакунин, либералы К.Д.Кавелин и Т.Н.Грановский, консерватор М.Н.Катков и др.). Многие идеи позднего Герцена явно не вписываются в традиционный комплекс западнических представлений. Сложной была и духовная эволюция Чаадаева, безусловно, одного из наиболее ярких русских мыслителей-западников.

П.Я.Чаадаев (1794–1856), несомненно, считал себя христианским мыслителем. Столь характерная для русской мысли обращенность к теме истории обретает в его творчестве новые черты. Чаадаев утверждал в своих сочинениях культурно-историческую роль христианства. Он писал, что историческая сторона христианства заключает в себе всю «философию христианства». В «историческом христианстве» находит, по Чаадаеву, выражение сама суть религии, которая является не только «нравственной системой», но действующей универсально божественной силой. Можно сказать, что для Чаадаева культурно-исторический процесс имел сакральный характер. Остро чувствуя и переживая священный смысл истории, Чаадаев основывал свою историософию на концепции провиденциализма. Для него несомненно существование божественной воли, ведущей человечество к его «конечным целям». В своих работах он постоянно подчеркивал мистический характер действия «божественной воли», писал о «Тайне Промысла», о «таинственном единстве» христианства в истории и т.д. Тем не менее рационалистический элемент присутствует в его мировоззрении и играет достаточно существенную роль, соседствуя с мистицизмом. Апология исторической Церкви и Промысла Божия оказывается средством, открывающим путь к признанию исключительной, едва ли не абсолютной ценности культурно-исторического опыта человечества. «Конечно, не все в европейских странах, – писал Чаадаев, – проникнуто разумом, добродетелью, религией, далеко нет, – но все в них таинственно повинуется той силе, которая властно царит там уже столько веков».  Западный путь, при всем его несовершенстве, есть исполнение сакрального смысла истории.

Западник-радикал Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848) в молодости пережил страстное увлечение немецкой философией: эстетикой романтизма, идеями Шеллинга, Фихте, а несколько позднее – Гегеля. Однако верным гегельянцем критик был сравнительно недолго. Уже в начале 1840-х годов он резко критикует рационалистический детерминизм гегелевской концепции прогресса, утверждая, что «судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира». Персонализм Белинского был неразрывно связан с его увлечением социалистическими идеалами. Идеал общественного строя, основанного «на правде и доблести», должен быть воплощен в реальность, прежде всего во имя суверенных прав личности, ее свободы от любых форм социального и политического гнета. Дальнейшая эволюция взглядов Белинского сопровождалась усилением критического отношения к столь увлекавшему его в молодые годы философскому идеализму. Религиозные же убеждения молодости уступали настроениям явно атеистического толка. Эти настроения позднего Белинского вполне симптоматичны: в российском западничестве все в большей степени начинает доминировать идеология политического радикализма.

Михаил Александрович Бакунин (1814–1875) был одним из наиболее ярких представителей российских западников-радикалов. Его философское образование (под влиянием Н.В.Станкевича) начиналось с усвоения идей Канта, Фихте и Гегеля. Определенное воздействие на молодого Бакунина оказали сочинения европейских мистиков (в частности, Сен-Мартена). Но наиболее значительную роль в его духовной эволюции сыграло гегельянство. В опубликованной в 1842 в Германии статье Реакция в Германии Бакунин писал о гегелевской диалектике абсолютного духа как о процессе революционного разрушения и творчества. Впрочем, уже в этот период его отношение к философии становится все более критическим. «Долой, – заявлял Бакунин, – логическое и теоретическое фантазирование о конечном и бесконечном; такие вещи можно схватить только живым делом». Таким «живым делом» для него стала революционная деятельность. Исключительный по своему напряжению пафос революционного утопизма пронизывает все последующее творчество Бакунина. «Радость разрушения есть в то же время творческая радость», – утверждал он. И это одно из многих его утверждений подобного рода. «Светлое будущее», ради которого Бакунин-революционер был готов жертвовать своей и чужой жизнью, предстает в его описании в виде некой грандиозной утопии, не лишенной религиозных черт: «Мы накануне великого всемирного исторического переворота... он будет носить не политический, а принципиальный, религиозный характер...». В 1873 в работе Государственность и анархия русский революционер пишет о гегельянстве как о «веренице сомнамбулических представлений и опытов». В своей радикальной критике всяческой метафизики поздний Бакунин не ограничивался неприятием философского идеализма. В метафизичности он упрекал Л.Фейербаха, философов-позитивистов и даже таких материалистов, как Бюхнер и Маркс.

Александр Иванович Герцен (1812–1870), как и большинство российских западников-радикалов, прошел в своем духовном развитии через период глубокого увлечения гегельянством. В молодости он испытал также влияние Шеллинга, романтиков, французских просветителей (в особенности Вольтера) и социалистов (Сен-Симона). Влияние Гегеля, однако, наиболее отчетливо прослеживается в его работах философского характера.  Так, в цикле статей «Дилетантизм в науке» (1842–1843) Герцен обосновывал и интерпретировал гегелевскую диалектику как инструмент познания и революционного преобразования мира («алгебра революции»). Будущее развитие человечества, по убеждению автора, должно привести к революционному «снятию» антагонистических противоречий в обществе. На смену оторванным от реальной жизни научным и философским теориям придет научно-философское знание, неразрывно связанное с действительностью. Более того, итогом развития окажется слияние духа и материи. Центральной творческой силой «всемирного реалистического биения пульса жизни», «вечного движения» выступает, по Герцену, человек как «всеобщий разум» этого универсального процесса.

Эти идеи получили развитие в основном философском сочинении Герцена – Письмах об изучении природы (1845–1846). Высоко оценивая диалектический метод Гегеля, он в то же время критиковал философский идеализм и утверждал, что «логическое развитие идет теми же фазами, как развитие природы и истории; оно... повторяет движение земной планеты». В этой работе Герцен вполне в духе гегельянства обосновывал последовательный историоцентризм («ни человечества, ни природы нельзя понять помимо исторического бытия»), а в понимании смысла истории придерживался принципов исторического детерминизма. Однако в дальнейшем его оптимистическая вера в неизбежность и разумность природного и социального прогресса оказалась существенным образом поколебленной.

Преимущественно в русле западничества формировалась и традиция российского либерализма[19].

Умственное течение 30—40-х годов XIX века, получившее на­звание западничества, усилилось резонансом в эпоху «смены идеа­лов и интересов», наступившую с воцарением Александра II.  Западничество оказалось единственной достаточно распростра­ненной в обществе альтернативой николаевского правления. В западнической интерпретации стали понятнее причины кризисно­го состояния России, усиленного последствиями Крымской войны: «Называясь европейским государством, надо идти сообразно с европейским духом или потерять значение.

Консервативные силы, поддержанные противниками полити­ческой вестернизации России, развернули борьбу против опираю­щейся на западничество традиции реформаторства. Одной из сто­рон борьбы, развернувшейся вокруг реформы 60-х годов, стала борьба за «наследство» людей 40-х годов, начавшаяся еще в эпоху Николая I. Для либералов с западниками были «связаны лучшие стремления... времени», а западничество было «главным руслом тех идей, в развитии которых состояло прогрессивное движение общества, ... которому принадлежали самые действительные приоб­ретения русской общественной мысли, за которым было будущее»; «их историческая судьба пусть послужит примером для тех, кого смущают трудности настоящего» . Славянофил А.С. Хомяков протестовал против того, что западники, вознося до небес, напри­мер, Грановского, «как русского общественного человека», стремятся дать своей партии «общественное значение, так сказать, исключительное»[20].

Попытки консер­ваторов придать западникам и западничеству однозначно негатив­ную окраску не выдержали испытания временем.

О западничестве начали появляться первые исследовательские статьи. Ал. Григорьев отнес западничество к явлению, ограничен­ному эпохой 30—50-х годов. Он первым отделил Чаадаева от западников 40-х годов: «Основою Чаадаева был католицизм, осно­вою западничества стала философия». Для западников, по Гри­горьеву, было характерно отрицание возможности самостоятельности и своеобразия народной жизни. Это отрицание — реакция оппо­зиции того времени на фальшивые формы (романы Загоскина, «клеветы на народность» драм Кукольника и Полевого), в которые облекалась официальная народность. Эта оппозиция исчезла, бу­дучи вытеснена «реальными национальными формами». С этой статьи начинает звучать тема «растворения» западничества в дви­жении за реформы 60-х годов, когда славянофилы «Черкасские и Самарины протянули руки западникам и пошли с ними к великой народной Цели».

Западничество-термин, западничество-объект борьбы идей в публицистике пореформенной России становилось порой жертвой приблизительности, односторонности. А.И. Герцен в книге «О развитии революционных идей в России» (1852) включил споры «о московском панславизме и русском европеизме» в революци­онную традицию, и в том, что «европейцы... не хотели менять ошейник немецкого рабства на православно-славянский», а «хотели освободиться от всевозможных ошейников[21]», увидел предпо­сылки для распространения социалистических идей. С удивлением обнаруживший себя среди носителей подобной революционной традиции П.Я. Чаадаев, заявил в письме к А.Ф. Орлову, что все сказанное о нем — наглая клевета.

 «Новым заветом» противников западничества стала толстая книга Н. Данилевского «Россия и Европа». Ее первый тираж в 1200 экземпляров (1871 год) долго не раскупался. Дополнительный, 1888 год (еще 1000 экз.) разошелся с неимоверной для книг такого рода быстротой: в полгода! Автор исходил из теории культурно-ис­торических типов (объявленной крупным научным открытием славянского ума и заимствованным, по замечанию B.C. Соловьева, из «Учебника мировой истории» Г. Рюккерта 1857 года)    . Соглас­но этой теории, славянский культурно-исторический тип не связан ни с каким европейским, «и им не сойтись вовек». «Для всякого Славянина... после Бога и его Св. Церкви — идея славянства должна быть высшею идеек», выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага...»   . Свобода, наука, просвещение — ценности иной, германо-романской цивилизации, а как гласит название IX главы книги Данилевского — «Европейничанье — болезнь русской жизни». «Европейничанье»   разделена ровно на три различные по вредности разряда: «1) искажение народного быта и замена формы его формами чужими, иностранными, ... которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть в самый внутренний строй понятий высших слоев общества и не проникать все глубже; 2) заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву — с мыслию, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо; 3) (самое пагубное и вредное) взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной европейской  точки зрения, рассмотрение их в европейские очки... причем самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою, и наоборот» .

Главной ошибкой западничества, по мнению Данилевского, было принятие европейского культурно-исторического типа с его ценностями за общечеловеческий с ценностями общечеловечески­ми и соотнесение этих ценностей с несоответствующими им спе­цифическими национально-русскими. Упрощенная интерпретация подобных идей отразилась, например, в статье В.Е. Крылова «Что умерло: западничество или славянофильство?» Западники, по Кры­лову, «и доныне готовы повторять слова Молчалина, что в наши лета «не должно сметь свое суждение иметь». Всякое самостоятель­ное суждение они считают преступным отступничеством от их «символа веры» и без всякой пощады предают его анафеме». Итог статьи таков: западничество как теория науки, космополитизма и парламентаризма (в противоположность «истинным русским цен­ностям» — религии, народности и самодержавию) и «как вероуче­ние не может у нас существовать: у него нет никаких жизненных сил, ему давным-давно пропета отходная» .

***

Различные теории и течения, постоянно охватывающие Россию, так и не привели страну к определенному решению, по какому пути идти. Россия движется по инерции. Споры западников и славянофилов стали частью истории, но актуальность их просвечивает сквозь века. Можно отыскать множество источников противоречий между этими двумя философскими направлениями: возможность политического обустройства, и ход исторического развития, и положение религии в государстве, образование, ценность народного наследия и т.д. Главная причина кроется в обширности территории страны, которая производила на свет личностей с совершенно противоположными взглядами на жизнь и на собственное положение в ней.

Россия велика. Увлечь одной идеологией ее народ очень сложно. Один из самых сложных вопросов русской философской мысли является вычленение русской народности. Россию населяют сотни народностей, и все они самобытны: кто-то ближе к Востоку, а кто-то к Западу.

Умалять достоинства России не стоит, заслуги ее велики и в литературе, и в науке, и в искусстве. Иное дело, как сказал один из героев Тургенева, «русскому народу не хватает воли», можно добавить «и трудолюбия».

Разногласия в поисках лучшего пути для России возникали не случайно. Всегда надо было  найти  крайнего и отвечать на вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». Эти вопросы вечны.  

Список использованной литературы:

1.      «Истории русской критики» Издательство  АН СССР 1958 года. Т.1  

2.      В. И. Кулешов «История русской критики». «Просвещение». М.-1978 год.

3.      Д. И. Олейников. «Славянофилы и западники». «Механик». М.- 1966.

4.      Данилевский. «Западничество в России».  «Книга». М.-1991.

5.      http://www.mirvn.ru/articles/1002189/1002189A.php  Курс философии. «Русская философия» Электронная версия

6.      И. С. Тургенев. «Дым».  Собрание сочинений. Т. 4. «Художественная литература». М.-1954.