Еще раз об "Антихристе" Ф.Ницше

Сверхчеловек и проблема веры

Мнимая однозначность предпоследней книги Фридриха Ницше «Антихрист» закодирована уже в ее названии, переводимом также как «Антихристианин», подобная неоднозначность будет прослеживаться и в отношении Ницше к личности самого Христа, - между учением которого и исторически-идеологическим наслоением христианства он проводил разделительную черту - неоднозначность Антихриста - Люцифера, намертво вписанного в круг вопросов веры.

Каков Христос в глазах Ницше? Это некто, стоящий по ту сторону «всякой религии, всех понятий культа, всякой истории, естествознания, мирового опыта, познания, политики, психологии, вне всяких книг, вне искусства»[1]. Христос у Ницше - «идиот» в понимании Достоевского - игнорирует все то, что понимается под «жизнью». Все составные элементы жизни понимаются им как символы, как материал для его притч о жизни совсем другой, считающейся за реальную, которую символически можно назвать «внутренней» и вне которой и нет ничего, включая смерть. Нет греха, нет вины, нет наказания. «Грех, все, чем определяется расстояние между Богом и человеком, уничтожен»[2]. «Бог», «Сын Человеческий», «Царство Небесное» становятся символами состояний, приравниваемых к блаженству, ставшему единственной реальностью. «Царство Божие» не есть что-либо, что можно ожидать, оно не имеет «вчера» и не имеет «послезавтра», оно не приходит через тысячу лет - это есть опыт сердца; оно повсюду, оно нигде...»[3] Христос оставляет в наследство человечеству практику, в том числе практику поведения в различных неблагоприятных жизненных ситуациях, практику несопротивления. Ницше ставит в вину Церкви то, что ею из Евангелия «фокуснически изымается все понятие «блаженства», единственная его реальность, в пользу состояния после смерти![4]

Ницше, непрестанно напоминающий о том, что слабому должно помочь умереть, не может не упрекать Христа в бегстве от «реальности» в непостижимое.

Итак, обвиняется христианство, но христианство как фарисейство, как построение жрецов-мифотворцев, выстроивших угодный им миф. В досконально рассматриваемой психологии жреца раскрывается изобретенная последним ложь «нравственного миропорядка». Всякому самоценному естественному учреждению, такому как государство, брак и так далее, обесценивания природу, жрецом дается сообщающая ценность. Неповиновение жрецу и «закону» с необходимостью влечет за собой обретение «греха» со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе с наказанием.

Ницше ставит в упрек европейским расам то, что ассимилировав христианскую религию, они впитали вместе с ней противоречия и болезненность, не пересоздав ни нового божества, ни себя за последние две тысячи лет.

Ницше проводит сравнительный анализ христианских источников с книгой законов Ману. Цели этих трудов диаметрально противоположны, как, разумеется, противоположны и методы к их достижению, и само происхождение книг. Написание кодекса законов Ману по существу явилось подведением итогов продолжительного разнообразного жизненного опыта народа с последующей его систематизацией. В целях избежания дальнейшего эксперимента, разложения ценностей, традиция здесь взаимодействует с откровением. Базовый тезис следующий: "Бог это дал, предки это пережили"[5] . "Порядок каст, высший господствующий закон, есть только санкция естественного порядка, естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой произвол, никакая «современная идея»[6].

Основанием пирамиды культуры с необходимостью будет являться прослойка населения, носящая название «посредственности» с ее ориентацией на специальную деятельность в разнообразных областях, вершиной - духовно одаренные как самые сильные, серединой - воины и судьи, стражи права. Такое деление произведено самой Природой, а не Ману, а значит, оно обречено на жизненность. Восстания низшего против высшего, сопрягающие в себе экономические деформации общества с вырождением первохристианских ценностей в прохристианские права большинства, последние тысячелетия насыщавшие кровью землю, во многих цивилизованных странах привели к образованию современных демократий с их прагматически вывернутыми наизнанку христианскими ценностями.

Искаженная вера вступила на замену христианской практике - такой жизни, какою жил Христос. Ницше пишет о том, что «истинное, первоначальное христианство возможно во все времена. Не верить, но делать, а, прежде всего, многого не делать, иное бытие...»[7] Таким образом, в конце XIX века символический статус христианства отстаивается немецким философом в сочинении «Антихристианин».

Важнейший момент мистерии - смерть на кресте - становится диагнозом непонимания учения последователями, одновременно явившись причиной для целой цепи последующих измышлений и ложных выводов относительно «почему именно так?» В основе нашедшихся ответов лежало одно из самых антихристианских качеств человека - месть: царство божие превратилось в ожидаемое кровавое судилище над врагами «церкви».

Рассмотрим воззрения на проблему христианства философов, не избежавших прямого влияния Ницше на формирование своего мировоззрения. Карл Ясперс в ницшеанской критике морали христианства видел «недоразумение», причина которого – в непроведенном разделении между истинными моральными стимулами данной религии и моралью ему современного мира. Если для Ницше человек является одновременно червем и венцом творения, в который вплетена потенциальная энергия возвышения над самим собой и бренностью своего бытия, то по Ясперсу человек может возвыситься только в соответствии с единым - Богом, Абсолютом, что исключает ницшеанскую свободу к творчеству вне трансценденции. Ясперс отбрасывает и все презрительные христианские характеристики человека – «неопределившегося животного».

Макс Шелер[8], подобно Ясперсу, переработал и совместил идейные базисы Ницше и Христа /христианства/. Снимая вину в «фальсификации ценностных таблиц» с христианства, Шелер перекладывает ее на явление ресентимента, представляющего собой интенсивное переживание с последующим воспроизведением ответной реакции на действия другого человека, в результате которого погружаемая в центр личности эмоция удаляется из зоны выражения и действия личности. Такая ответная реакция, негативная по своему характеру, является долговременной психической установкой, основанной на чувстве собственного бессилия и служит источником изменения ценностей и основанного на них мировоззрения. Неспособность к овладению желанным благом, сопряженная с ненавистью к себе как носителю бессилия, трансформируется в некую любовь к вызывающим изначально отвращение объектам, представляющим низшую ценность: априорные ранговые отношения между ценностными модальностями смещаются.

Утверждение Ницше о христианстве как «цветке ресентимента» опровергается, ибо подлинная христианская идея любви не имеет ничего общего с последним. Мир же дается человеку через любовь, сила которой в каждом индивидуальном случае соответствует его способности к контакту с Универсумом - Богом - Единым. Обвинение в заражении ресентиментом может иметь отношение лишь к некоторым сторонам модифицированных моделей христианства и главным образом касается гуманизма, отвернувшегося от Бога и любви во Христе.

Гуманизм как порождение буржуазии, согласно Шелеру, впитал в себя ее главную отличительную особенность – социогенетическую вторичность, компенсирующую недостаток своих витальных сил и врожденный страх перед жизнью особой реактивностью натуры, позволяющей целерационально использовать чужие жизненные энергии, паразитируя на них. Негативный «буржуазный дух», паразитируя над позитивной предприимчивостью, осуществляет переворот в системе ценностей, активизируя приобретательство и жажду наживы, упраздняя любовь.[9]

Простое человеколюбие (констатируется широкая распространенность и мнимого человеколюбия, основанного на ресентименте) является лишь шагом на пути к акосмистской любви к Богу и человеку.

Немаловажную роль в рисуемой картине мира играет вводимое понятие этоса - системы ценностей субъекта (индивидуума, семьи, расы, нации...), сложившейся по определенным правилам ценностных предпочтений: господствующий этос общества творит соответствующую систему мировоззрения, социальную мораль, на которых и сказывается в первую очередь возможное отравление ресентиментом.

Шелер не признает за ненавистью изначальной укорененности в человеческой природе, подобной укорененности любви, что означало бы разрыв с христианской традицией.[10] Ненависть является следствием нарушения данной Богом иерархии ценностей. Подобное отклонение имеет своей причиной прельщение чем-либо и варьируется от относительного до абсолютного (в случае сотворения себе кумира), оно может быть обусловлено разнообразными факторами, включая наследственные и социальные.

Надежды на будущее связываются с отмиранием старого буржуазного этоса и рождением нового, причем отнюдь не при помощи пролетариата, но как результат расово-этнических смешений, в связи с чем народо-населенческие проблемы становятся предметом пристального шелеровского внимания. Социальный идеал Шелера предстает в образе свободного от ресентимента воплощения христианской любви.

Затрагиваемые «Антихристианином» темы тесно взаимосвязаны между собой и могут быть рассматриваемы на фоне их классической систематизации, проделанной Мартином Хайдеггером,[11] согласно которой принципиальными моментами являются:

•          нигилизм;

•          переоценка ценностей;

•          воля к власти;

•          идея вечного возврата;

•          идея сверхчеловека.

Рождение нигилизма понимается как начало новой эры в истории человечества. Нигилизм, отталкивающийся от события смерти Бога, далее наполняет себя созидающим смыслом. Появляется определение всего сущего как воли к власти - ее самоуполномочения на превосхождение себя самой, что тесно связано с доктриной вечного возвращения. Целью единственно сущего является «сверхчеловек» - «... тот высший однозначный образ человечества, который в качестве безусловной воли к власти в каждом человеке на разной ступени восходит к власти, наделяя тем самым человека принадлежностью к сущему в целом, то есть воле к власти, и удостоверяя его как истинно сущего, близкого к действительности и к «жизни»[12].

Проводимая Ницше разделительная черта между личностью Иисуса Христа и феноменом христианства позволяет сделать вывод о неприятиии философом идеологического наслоения исторического тела христианства ввиду оказанного им негативного влияния на разнообразные аспекты жизни человека в обширной зоне влияния этой религии, тогда как к самому Христу у Ницше прослеживается неоднозначное отношение (от жесткой критики до фактического преклонения перед мудростью простоты), свидетельствущее о предельной прозрачности в расстановке акцентов по данной проблеме.

Ницше заинтересован в функционировании нового учреждения, которое, уже вне религиозной санкции на жизнь, осуществляло бы проникновение многочисленных аспектов жизнедеятельности человека, посильно регламентируя ее, а не паразитируя, и не саморазлагаясь в качестве религиозно-государственного института.

Попытки синтеза наследия Ницше с реставрацией первоначальных христианских ценностей, совершаемые Шелером, Ясперсом, свидетельствуют о поиске промежуточных путей в будущее, приспособлении к сложившемуся мировосприятию современного человека. Однако, христианские ценности не поддаются скрещиванию с методологическими изысканиями в религиозной сфере от философии, давая в итоге очередные неприменимые на практике утопические умопостроения