Хайям рассуждает – скорей  всего: "Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи (И кто-нибудь себе из них хоромы сложит"). Неизбежность конца даже блаженствующей жизни гнетет поэта. "Что дальше?" - задает он вопрос, равный по значению гамлетовскому "быть или не быть?" Собственно, это "что дальше?" означает: одинаково, что быть, что не быть. Круг судеб равный Ничто - также онтология поэта.                                                                                                  

 Уже одним этим невозможным для живого человека пессимизмом такая онтология косвенно заявляет об аморальности, несостоятельности, неприемлемости для человека такого абсолютного фатализма, косвенно выступает против того, что утверждает - бренности бытия. Если бы люди действительно верили в бренность бытия, то им оставалось бы или свято полюбить эту бренность, или осмыслить ее как нечто значительное , или покончить с собой. Если и жизнь и смерть - все едино, то зачем же мучаться иллюзиями жизни, когда так легко войти в обитель вечного покоя - умереть.

От страха смерти  я, – поверьте мне, – далек:

Страшнее жизни что мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу ее, когда наступит срок. 

Но человеку присуще искать свет даже в преисподней: надежда - составная его души. Не собирается умирать и наш поэт. Только что жизнь была объявлена им самым страшным явлением в мире. И вот уже поэт заявляет: "Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни"  Это еще не реабилитация жизни, а признание того факта, что человек обладает инстинктом жизни, самосохранения, что он так устроен психически, что ценит и мучительную, бренную жизнь, тянется к ней. Но далее отношение поэта к жизни переходит в иную плоскость. Если жизнь как целое от века проклята, то как мгновенье, как цепь мгновений она может быть прекрасной: необходима лишь активность субъекта, - от него во многом зависит то, какими именно мгновеньями заполнится его жизнь и какой будут иметь отзвук в душе. "Спеши использовать летящий в бездну час!" Человек больше имеет власти над мгновеньем, чем над целым. Абсурдность целого извиняет человека, который и не пытается изменить его, поскольку знает, что целое неизменяемо, от века дано загадочным, чуждым человеку Божеством.

Приход наш и уход загадочны, - их цели

 Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

 Где круга этого начало и конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

"Небесный свод жесток и скуп на благодать…". Бог - символ Вечности, а Вечность, особенно как устроительница жизни, абсурдна, то есть абсурдным оказывается и сам Бог. Человек оказывается погруженным в стихию иррационального и одинок. Но в силу этого делается более значительной и более свободной сама человеческая субъективность. У человека не остается ничего, кроме него самого, его души - последней надежды на спасение от зла. Человек сам будучи своеобразным мгновением оказывается родственным мгновениям бытия и собственной жизни. Даже во тьме он может быть устроителем собственного света. Протест сливается воедино со "спасением", то есть с надеждой на "спасение", страдание оказывается дорогой к удовольствию. "Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья"  - вот вывод из пессимистических посылок. Жизнь пошла и кратка, - так умей же даже в мгновеньях ее найти благую Вечность и Красоту: никто не поможет, - или ты сам уничтожишь пошлость жизни, или она, эта пошлость, уничтожит тебя еще при жизни. Наслажденье, мыслимое поэтом, не есть похоть - признак отрицаемого бренного бытия, - а экстаз, восторг, упоение минутой чувственного и нравственного "воскрешения из мертвых". Не просто "плоть бокала", а: "Беременна душою плоть бокала". Благотворное, экстатически - физически и психически - влияющее на человека вино, этот пенистый сивел радости и блаженства, в сущности, заменяет абсурдного и жестокого к человеку Бога. Поэт говорит о вине: "Оно нам жизнь животворит", "Вино питает мощь равно души и плоти, К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете", "Поток вина - родник душевного покоя… Врачует сердце он усталое, больное". Вино - "Ноев ковчег", спасение от потопа Отчаянья. Но не питие как таковое ценится поэтом. Одухотворение - вот что главное в этом культе вина. "Без песни пить нельзя!..".

Запрет вина – закон, считающийся с тем,

 Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить – признак мудрости, а не порок совсем.

 "Вином пурпуровым мы дух свой возвышаем". Более того, пристрастие к вину вдруг оказывается признаком моральности. Если здесь и есть вред, то в отношении лишь самого себя, собственного организма, который и без того есть бренная плоть и пойдет на "кирпичи". Иной же человек не пьет, но весь погряз в суете или преступлениях. Здесь мы имеем дело не с гедонизмом как таковым, а именно с философией жизни, органически связанной с представлениями человека о мире, с философией утонченного, эстетико-этического, духовно аристократического образа жизни, чувствования, отношения к миру, социальной среде и индивиду. Культ вина приобретает значения вызова нравственного субъекта силам зла. Вино в поэзии Омара Хайяма есть символ животворящей жизни. Важно не то, что именно вино взято здесь в качестве основополагающего символа, важно само противопоставление человека жестоким небесам, бунтарство, выбор наслаждения, экстаза жизни, на не ее агонии в суете сует, спасение, хотя и относительное и временное, от абсурда бытия. Прекрасное мгновение по значению здесь равно целой жизни, но это уже жизнь со знаком плюс. Это торжествующая жизнь, преодоление фатализма в духе, внутреннее раскрепощение. "Растить в душе побег унынья - преступление, Пока не прочтена вся книга наслажденья". Если на свете нет безгрешных людей, то есть иерархия грехов, в чреде которых гедонизм - грех наименьший. Перед поэтом возникает дилемма: грозный, неправедный Бог и зависимый человек - тень или духовно свободный человек, который в этом случае становится сразу судьей Бога и мира. Поэт прямо обращается Божеству с гневным обвинением: "Когда ты для меня лепил из глины плоть, Ты знал, что мне своих грехов не побороть, Не ты ль виной, что жизнь моя греховна? За что же мне гореть в аду, Господь?" (Кн. - с. 168, руб. 63). "Ты плохо их слепил? Но кто ж тому виною! А если хорошо, ломаешь их зачем? (О созданьях Бога, кн. - с. 168, руб. 64). Человек грешен в силу своей природы, которая сотворена Богом, то есть Бог и есть главный виновник грехов. Наличие смерти, таким образом, признак того, что Бог не благ. Это логично, если не верить в загробную жизнь, не верить в то, что земная жизнь лишь арена испытаний, лишь этап к вечной и лучшей. Философия Омара Хайяма в принципе атеистична, - Бог превращен здесь в символ природной слепой необходимости, природы как таковой, в ее стихийности, становлении, безразличии к человеку, созданному случайно, неизвестно для чего. Это сразу и недостаток и достоинство философии Омара Хайяма. Недостаток, потому, что человек оказывается чем-то вроде нелепого челнока в океане абсурда. Он вынужден выдумывать свои ценности. Главной ценностью и целью его, как не крути, оказывается ценность наслаждения, пользование мгновениями, которые, однако, прервутся смертью и растворением в полном ничто. С другой стороны, если Бог не благ, то его жертва - человек. Он уже не обязан быть работ Бога и непонятных ему иррациональных сил. Он должен творчески раскрепостить, обновить, воссоздать себя заново, свободно следовать своему моральному закону и если ему суждено умереть, то он умрет стоя, а не на коленях, используя свои мгновенья как надо ему, его душе и плоти. Таковы основные идеи философской лирики Омара Хайяма.

Заключение

Темы его четверостиший разнообразны и противоречивы. Один из первых его исследователей и переводчиков академик В.Жуковский писал о нем следующее: "Он вольнодумец, разрушитель веры; он безбожник и материалист; он насмешник над мистицизмом и пантеист; он правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он - гуляка, развратник, ханжа, и лицемер. Он не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он мягкая натура, преданная более созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям; он скептик-эпикуреец, он - персидский Абу-л-Аля (Маарри), Вольтер, Гейне. Можно ли, в самом деле, представить человека, если только он не нравственный урод, в котором могли бы совмещаться и уживаться такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей и направлений, высоких доблестей и низменных страстей, мучительных сомнений и колебаний?". Но я не соглашусь с этим. Нравственность Хайяма во всех случаях человечнее, ей противостоит официально-лицемерно-религиозная мораль. Противоречия между его отдельными мыслями пробовали объяснить, подвергая сомнению их авторство. Ведь его жизнь обросла легендами, а творчество породило множество подражателей от известных поэтов до кабатских завсегдатаев. Но главное не в этом. Его четверостишия рождены настроениями момента. А не меняют настроений как раз "моральные уроды" - ревнители моральных обносков, фанатики. Тот, кто тоже шел своим путем всегда несомненно уловит при внешней разношерстности мыслей глубокую их целостность и последовательность. Многие его высказывания имеют подтекст. Читайте рубайат медленно. Не торопитесь, почти каждое четверостишие рождает желание задуматься...

Список литературы:

Морочник С. Философские взгляды Омара Хайяма. – Сталинабад,1952.

Морочник С. Омар Хайям-поэт, мыслитель, ученый. – Сталинабад,1957.

Омар Хайям  Рубаи. – Ташкент, 1981.