А.Н. Островский и Малый Театр

Александр Николаевич Островский  родился в 1823 году в Москве: в Замоскворечье, - в старинном купеческом и чиновничьем районе. Отец будущего драматурга, образованный и умелый судебный чиновник, а затем - известный в московских коммерческих кругах стряпчий (адвокат), нажил изрядный достаток; поднимаясь по служебной лестнице, получил права потомственного дворянина, стал помещиком; понятно, что ему хотелось и сына пустить по юридической части.

      Александр Островский получил неплохое домашнее образование – с детства пристрастился к литературе, владел немецким и французским языками, хорошо знал латынь, охотно занимался музыкой. Он успешно окончил гимназию и в 1840 году поступил на юридический факультет Московского университета. Но карьера юриста Островскому не нравилась, неодолимо влекло его к себе искусство. Он  старался не пропускать ни одного спектакля: много читал и спорил о литературе, страстно полюбил музыку. В то же время сам пробовал писать стихи и рассказы.

Охладев к занятиям в университете, Островский оставил учение. Несколько лет по настоянию отца служил мелким чиновником в суде. Здесь будущий  драматург насмотрелся человеческих комедий и трагедий. Окончательно разочаровавшись в судебной деятельности, Островский мечтает стать писателем.

Начав печататься в 1847 году, Островский написал на протяжении свой литературной деятельности 47 оригинальных пьес, 7 пьес в сотрудничестве  с другими драматургами и перевел 22 пьесы с иностранных языков. В его пьесах 728 персонажей, не считая персонажей  «без речей».

Превосходным автором-поста­новщиком был Александр Никола­евич Островский, принимавший уча­стие в репетициях своих многочис­ленных пьес в московском Малом театре. «Я, — писал он, — близко со­шелся с артистами и всеми силами старался быть полезным своими знаниями и способностями. Школа естественной и выразительной игры на сцене образовалась одновремен­но с появлением моих первых ко­медий и не без моего участия». Островский не просто читал, но и комментировал свои пьесы исполни­телям, определял характеры героев, помогал отыскать живую интонацию, затем проходил с каждым его роль отдельно, после чего проводил общие репетиции.

Все тогда радовало, все занимало Александра Островского: и веселые вечеринки; и разговоры с друзьями; и книги из обширной папенькиной библиотеки, где прежде всего читались, конечно, Пушкин, Гоголь, статьи Белинского да в журналах и альманахах разные комедии, драмы, трагедии; и, конечно, театр с Мочаловым и Щепкиным во главе.

Все восхищало тогда Островского в театре: не только пьесы, игра актеров, но даже и нетерпеливый, нервный шум зрителей перед началом спектакля, сверкание масляных ламп и свечей. дивно расписанный занавес, самый воздух театральной залы — теплый, душистый, пропитанный запахом пудры, грима и крепких духов, какими опрыскивались фойе и коридоры.

Именно тут, в театре, на галерке, познакомился он с одним примечательным молодым человеком—Дмитрием Тарасенковым, из новомодных купеческих сынков, до страсти любивших театральные представления.

Это был не малого росту, широкогрудый, плотный юноша лет на пять, на шесть старше Островского, со светлыми волосами, стриженными в кружок, с острым взглядом маленьких серых глаз и зычным, истинно дьяконским голосом. Его мощный крик “браво”, каким встречал он и провожал со сцены знаменитого Мочалова, легко заглушал аплодисменты партера, лож и балконов. В своей черной купеческой поддевке и голубой русской рубашке с косым воротом, в хромовых, гармошкой, сапогах он разительно походил на добра молодца старинных крестьянских сказок.

Из театра они вышли вместе. Оказалось, что оба живут невдалеке друг от друга: Островский— на Житной, Тарасенков — в Монетчиках. Еще оказалось, что оба они сочиняют пьесы для театра из жизни купеческого сословия. Только Островский еще лишь примеривается да набрасывает комедии прозой, а Тарасенков пишет пятиактные стихотворные драмы. И, наконец, оказалось, в-третьих, что оба папаши— Тарасенкова и Островского — решительно против подобных увлечений, считая их пустым баловством, отвлекающим сыновей от серьезных занятий.

Впрочем, папаша Островский ни повестей, ни комедий сына не трогал, в то время как второй гильдии купец Андрей Тарасенков не только что сжигал в печке все писания Дмитрия, но неизменно награждал за них сына свирепыми ударами палки.

С той первой встречи в театре стал все чаще и чаще захаживать Дмитрий Тарасенков на Житную улицу, а с переездом Островских в другое их владение — и в Воробино, что на берегу Яузы, у Серебряных бань.

Там, в тиши садовой беседки, заросшей хмелем и повиликой, они, бывало, подолгу читали вместе не только современные русские и заграничные пьесы, но и трагедии и драматические сатиры старинных российских авторов...

“Великая мечта моя — стать актером, — сказал однажды Дмитрий Тарасенков Островскому,— и это время пришло — отдать наконец свое сердце без остатка театру, трагедии. Я смею это. Я должен. И вы, Александр Николаевич, либо скоро услышите обо мне нечто прекрасное, либо оплачете мою раннюю гибель. Жить так, как жил до сих пор, не хочу-с. Прочь все суетное, все низменное! Прощайте! Нынче в ночь покидаю родные пенаты, ухожу из дикого этого царства в неведомый мир, к святому искусству, в любимый театр, на сцену. Прощайте же, друг, поцелуемся на дорожку!”

Потом, через год, через два, вспоминая это прощание в саду, Островский ловил себя на странном чувстве какой-то неловкости. Потому что, в сущности, было в тех, казалось бы, милых прощальных словах Тарасенкова нечто не то чтоб фальшивое, нет, но как бы придуманное, не совсем естественное, что ли, подобное той выспренней, звонкой и странной декламации, какою наполнены драматические изделия записных наших гениев вроде Нестора Кукольника или Николая Полевого.

В московскую театральную жизнь вошел художник, целиком насы­щенный глубоким чувством, герои которого пользовались народным говором, современной ему русской речью; драматург, отлично по­знавший характеры тех, с кем ему приходилось ежедневно и еже­часно общаться...

Значительно позже, почти на склоне своей творческой жизни, он на­пишет: «Каждое время имеет свои идеалы, и обязанность каждого Че­стного писателя (во имя вечной правды) разрушать идеалы прошедше­го, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми. Так на мо­ей памяти отжили идеалы Байрона и наши Печорины, теперь отживают идеалы 40-х годов...»

Это чувство — философия времени — сопутствовало Островскому все его нелегкие годы. Именно тогда, в то время, когда Островский все больше становился судьбой и внутренней сущностью Малого те­атра, в самом Малом театре вокруг имени драматурга — а точней, во­круг его "Драматургии"—"клокотали страсти и борения; и не так сразу" и не скоро он был признан теми, кто сам писал первые страницы сла­вы театра, рожденного как очаг всей новой русской культуры, как первый русский университет всего через полтора года после рожде­ния Александра Островского. Даже великий Щепкин не сразу признал того, кто всем существом своих героев был не только сродни таланту Щепкина, но просто был той же клеточной тканью, что и сами герои. Уже на склоне лет и не на сцене Малого театра Щепкин сыграл Люби­ма Торцова. Все тот же Горбунов, будучи очевидцем знаменательной встречи, так рассказывал о ней: «В конце своей славной жизни, года за три или за четыре до своей смерти, ветеран-художник протянул руку примирения Любиму Торцову и сыграл его в Нижнем Новгороде. С потоками слез обнял он Островского на литературном утре в чет­вертой гимназии, где мы все участвовали. Сцена была чувствительная

Признали Островского постепенно и другие корифеи Малого теат­ра, проникаясь всепокоряющей правдой его драматургии. Но борьба вокруг драматурга продолжала кипеть. Его пытались втянуть в свои идейные русла разные течения. В ту пору К. Леонтьев — один из ре­акционных публицистов, критик и ближайший сотрудник катковского «Русского вестника» — писал об Островском: «Демократ, ненавистник монашества и православия, изящного барства».

Впрочем, о том, что вокруг его имени идет борьба, Островский и сам чувствовал отлично. В чем только его не обвиняли! Началось с об­винения в плагиате. Сие «сочинение» было опубликовано в газетах и вызвало ответное письмо Островского на страницах «Современника». В письме же к В. Ф. Коршу, одному из соредакторов «Московских ве­домостей», Островский писал: «Наглость литературных башибузуков дошла до того, что мы общими силами, несмотря на разность в убеж­дениях, должны стараться об искоренении этого зла в русской лите­ратуре».

   На склоне лет Островский все чаще задумывался о не­обходимости коренного обновления русской драматической сцены. Ему хотелось видеть театр свободным от казенщины и гастролерства; в приюте истинно высокого искусства не должно было быть места провинциальному дилетантству, безвкусице, заплеванным подмосткам, грубости и торга­шеству. С этой целью в начале 80-х годов он ревностно работал над проектами реформ русского драматического театра, писал многочисленные «записки царю и его при­ближенным, наконец, сам занял должность в управлении московских императорских театров.

  Театр смолоду был для Островского родным домом, все в его личной судьбе слито, сплетено тысячами нитей с театром — его людьми, его интересами. Драматург нимало не прикрашивает актерский быт, но он любит актеров — всех этих «несчастливцевых», «трагиков» и «шмаг» — такими, какие они есть — с их риторикой, бес­корыстием, простодушной хвастливостью, желанием по­нравиться, беспорядочным образом жизни и детской искренностью.

Да только в одной ли биографии дело? Жизнь есть театр, и люди часто выступают лицедеями в жизненной драме,— эта метафора, знакомая искусству со времен шек­спировского «Гамлета», составляет второй символический план мотивов сцены, театра в драматургии Остров­ского.

В последние десятилетия жизни Островский создает своего рода художественный памятник отечественному театру. В 1972 г. он написал стихотворную комедию «Комик 17 столетия» о рождении первого русского театра. Но гораздо более известны пьесы Островского  о современном ему театре - «Таланты и поклонники» (1981) и «Без вины виноватые» (1983). Здесь он показал как заманчива и трудна жизнь актеров.

Проработав для русской сцены без малого сорок лет Островский создал целый репертуар - около пятидесяти пьес. Произведения Островского и до сих пор остаются на сцене. И через полтораста лет не трудно увидеть рядом героев его пьес.

Умер Островский в 1886 году в своем любимом заволжском имении Щелыково, что в дремучих костромских лесах: на холмистых берегах маленьких извилистых речек. Жизнь писателя по большей части и протекала в этих сердцевинных местах России: где смолоду он мог наблюдать исконные, еще мало затронутые современной ему городской цивилизацией обычаи и нравы, слышать коренную русскую речь.

Список литературы

1.     А.И. Ревякин, Драматургия А.Н. Островского, 1973 г.

2.     Р. Штильмарк, За Москвой-рекой, 1983 г.

3.     А.Н. Островский, Избранные пьесы, 1982 г.

4.     А. Сафронов, Целый Русский театр, «Огонек» № 15, 1973 г.