Сведения о Ролане Барте крайне противоречивы и разрознены. Его творчество перекликается с трудами почти всех крупных исследователей XX века. Тем не менее, мы с уверенностью можем говорить, что Ролан Барт (1915-1980) – французский семиотик, критик, эссеист. Окончил Париж, университет по специальности «классическая филология». В 30-40-х гг. долгое время был оторван от столичной литературной жизни: годами лечился в туберкулезных санаториях, преподавал в Румынии и Египте. С 1955 работал в Парижской Высшей школе практических знаний, а с 1976 занимал должность профессора Коллеж де Франс. Известность приобрел после выхода первой книги «Нулевая степень письма» (1953); в 1954 вышла вторая книга Барта «Мишле сам о себе». В 50-е гг. Ролан Барт активно сотрудничал как театральный критик в журнале «Театр попюлер». С середины 50-х гг. он один из лидеров французского структурализма, теоретик семиотики; он применял структурно-семиотический метод для анализа массовой бытовой культуры («Мифологии», 1957), моды («Система моды», 1967), художественной литературы («О Расине», 1963). Новый период его творчества связан с разработкой постструктуралистских моделей культуры, где сподвижниками Барта стали критики журнала «Тель кель»: Ф. Соллерс, Кристева. Появляются его новые книги «Сад, Фурье, Лойола» (1971), «Империя знаков» (1970), «Удовольствие от текста» (1973), «Фрагменты любовного дискурса» (1975). В 1975 вышла книга-автометаописание «Ролан Барт о Ролане Барте»; последняя книга Барта «Камера люцида» (1980) посвящена теории фотографии. Ролан Барт принадлежит множество теоретических статей и критических эссе, частично объединенных в нескольких прижизненных сборниках. В этой работе мы попытаемся  выявить на основе изученного основные идеи  ученого в рамках семиотического подхода к культуре и мифологии.

Семиотическое понимание мифа у Ролана Барта

Ролан Барт рассматривает миф как семиологическую систему. Иными словами, подход Барта отличается как от диалектики мифа Лосева, так и от "творческой герменевтики" М.Элиаде. Лосев с помощью диалектического метода онтологически раскрывает смысловую сущность мифа. Элиаде герменевтически погружается в сам миф, раскрывая его историчность, его реальность для сознания человека. Ролан Барт рассматривает миф исключительно семиотически, то есть как некую знаковую систему, в которой специфическим образом раскрывается связь между знаком, означаемым и означающим. Именно в контексте такого понимания Барт определяет миф как "слово", "высказывание", а выражаясь более точно - как "коммуникативную систему".

Для целей этой работы очень важно подчеркнуть тот факт, что, несмотря на принципиально отличный подход Р.Барта от подходов Лосева и Элиаде, он дает то же самое понимание основополагающих характеристик мифа, хотя и выраженное в иной терминологии и иной парадигме.

Остановимся на самом определении мифа у Ролана Барта. В своей работе "Миф сегодня" Р.Барт предлагает рассматривать мифологию как часть семиологии. Семиологию он понимает как науку о значимостях, то есть в ее предметную область попадают любые факты, которые являются "что-либо значащими". Причем значимости здесь рассматриваются как чистые формы, отвлеченные от их содержания. Семиология анализирует исследуемый предмет в отношениях между знаком, означаемым и означающим. Именно в этих отношениях и стремится Р.Барт рассмотреть миф.

Барт обнаруживает в мифе ту же самую трехчленную структуру: означаемое, означающее и знак. Однако специфика мифа заключается в том, что эта семиологическая структура создается на базе уже существующей семиологической структуры, то есть на уже существующей до него последовательности знаков.

Под знаками Р.Барт понимает не только слова, но и вообще любые предметы, которые могут что-либо значить: фотографию, живопись, рекламу, ритуалы, какие-либо вещи и т.д.

В связи с этим Барт определяет миф как вторичную семиологическую систему. "Знак (то есть результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всего лишь означающим во второй системе... материальные носители мифического сообщения... как только они становятся составной частью мифа, сводятся к функции означивания, все они представляют собой лишь исходный материал для построения мифа..."[1].

Любое содержание мифического сообщения, объединяющее в знаке означиваемое и означивающее, само становится означивающим по отношению к новому мифологическому смыслу (то есть к новому означиваемому). Сам миф, используя знаковое единство первичной семиологической системы, превращает его в означивающее более глобального знака, выражающего означиваемое уже мифа.

Об этом Р.Барт пишет так: "Идет ли речь о последовательности букв или о рисунке, для мифа они представляют собой знаковое единство, глобальный знак, конечный результат, или третий элемент первичной семиологической системы. Этот третий элемент становится первым, то есть частью той системы, которую миф надстраивает над первичной системой. Происходит как бы смещение формальной системы первичных значений на одну отметку шкалы"[2]. Это смещение Ролан Барт изображает с помощью следующей схемы:

Первые два столбца данной таблицы показывают структуру языка, два последних раскрывают структуру мифа.

Этой схемой Р.Барт показывает, что в мифе имеются две семиологические системы, одна из которых частично встроена в другую. С одной стороны - это сам язык, который в качестве объекта поступает в распоряжение мифа. Миф же строится на основе этого языка-объекта. С другой стороны, это сам миф, который в данном случае выступает как "метаязык", он является как бы вторым языком, на котором говорят посредством перового.

Для иллюстрации данного семиотического истолкования мифа Ролан Барт приводит два наглядных примера.

Первый пример: высказывание из Басни Эзопа "quia ego nominor leo" (потому что я зовусь львом), приведенное в учебнике грамматике.

В этой фразе два смысла. Первый смысл - непосредственный, показывает, что речь идет о льве. Второй смысл обращен именно к ученику пятого класса, а не к слушателю басни Эзопа. Он сообщает следующее: я есмь пример, который должен проиллюстрировать правило согласования предикатива с подлежащим.

Истинное значение фразы не в том, чтобы передать что-либо о льве, а в том, чтобы привлечь внимание к определенному типу грамматического согласования. Но второй смысл определяется семиологической системой, настроенной над первой.

Второй пример: изображение на обложке журнала молодого африканца во французской военной форме, который, беря под козырек, глядит на развивающийся французский флаг[3].

Однако это лишь непосредственный смысл изображения, над которым выстраивается вторичная семиологическая система.

Мифологический смысл этого изображения заключается в том, что Франция - это великая Империя, и все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами.

В обоих примерах можно выделить означаемое, которое в качестве элемента первичной семиологической системы, то есть языка, Барт называет смыслом, и его же в качестве элемента вторичной системы, то есть мифа, называет формой. Означиваемое он во всех случаях называет концептом.

Третий элемент первичной семиологической системы Р.Барт называет знаком, а вторичной, чтобы избежать терминологической путаницы называет по-другому, т.е. значением.

Предложенное Р.Бартом понимание мифа выражает ту же идею, что и у Лосева, и у Элиаде, а именно - воплощение в частном более общего смысла. Элиаде говорит о воплощении в действительности мифологического архетипа, в соответствии с которым эта действительность осмысляется. Лосев говорит о воплощении в вещи более общего смысла, изменяющего сами свойства вещи. Барт же рассматривает единство означающей что-либо вещи и означаемого ей как некий знак, который сам становиться означающим для нового мифологического смысла.

Иными словами, модель Барта можно использовать не только для семиотического анализа мифа вообще, но и для семиотического анализа концепций мифа Лосева и Элиаде в частности.

Используя данную семиотическую модель мифа, Р.Барт переходит к его анализу и обнаруживает те же характерные черты, которые в рамках других подходов были выделены А.Лосевым и М.Элиаде.

Основополагающей существенной чертой мифа Лосев считал конкретно-чувственное выражение мифологического содержания: "Для мифического сознания все явлено и чувственно ощутимо"[4]. Подобно этому и Р.Барт подчеркивает, что означающее мифа имеет чувственную реальность, в отличие от означающего языка, которое имеет сугубо психическую природу: "означающее мифа содержательно: именование животного львом, приветствие африканского солдата - все это достаточно вероятные события, которые легко себе представить"[5].

Однако обозначающее мифа двулико. Оно не только представляется как смысл, заполненный чувственной реальностью, но и как форма, которая в то же время пуста.

Иными словами, когда смысл становится формой по отношению к мифу, он утрачивает свою конкретность, опустошается и обедняется. Ролан Барт пишет: "Становясь формой, смысл лишается своей случайной конкретности, он опустошается, обедняется, история выветривается из него и остается одна лишь буква. Происходит парадоксальная перестановка операций чтения, аномальная регрессия смысла к форме, языкового знака к означающему мифа"[6].

Так, выражение "quia ego nominor leo" с точки зрения языка повествует о конкретных событиях, о конкретном льве, претендующем на власть среди животных. Однако с точки зрения учебника грамматики, обращенного к пятикласснику, все что касается конкретного льва из этого предложения исчезает. Остается само это предложение как языковая форма, передающая уже другой смысл.

Аналогичным образом и конкретный африканский солдат со своей судьбой, своим миром чувств исчезает, когда его помещают на обложку журнала. Остается лишь некий образ солдата, который означает величие Французской империи.

Буквальный смысл содержания, на котором раскрывается миф, содержит целую систему значимостей относящихся к истории, географии, морали, зоологии, литературе. Как только он становится формой, все это богатство исчезает и образовавшаяся бедность компенсируется приобретением нового мифологического значения, которое снова заполняет опустошенную форму.

Смысл, превращаясь в форму, соотносится концептом мифа. Это соотношение Ролан Барт называет деформацией смысла: "язык целиком поступает в услужение концепту, концепт именно деформирует смысл, но не упраздняет его, это противоречие можно выразить так: концепт отчуждает смысл"[7].

То, что Р.Барт называет деформацией, А.Лосев называет мифологической отрешенностью. Под мифологической отрешенностью Лосев понимал отрешение от частного смысла вещи. У Ролана Барта можно обнаружить аналогичное наблюдение: обеднение смысла при понимании его как формы.

Лосев показывает, что это отрешение от частного смысла связано с воплощением в конкретно-чувственной вещи более общего смысла. Аналогично и у Р.Барта: опустошенная форма должна заполниться новым мифологическим значением: "смысл теряет свою собственную значимость, но продолжает жить, питая собой форму мифа"[8].

Иными словами, то, к чему Лосев приходит в результате диалектического анализа мифа, Ролан Барт обнаруживает благодаря семиотическому анализу.

Еще одно свойство, которое выделили и А.Лосев, и Р.Барт - это реальное взаимодействие субъекта познания мифа с самим мифом. Лосев показывает, что принципиальным отличием мифа от науки является наличие субъекта. Наука никоим образом не может указать на субъект познания науки или создателя научной теории. Миф есть противоположность этому: "Всякий миф если не указывает на автора, то он сам есть всегда некий субъект"[9].

Ролан Барт также показывает, что миф не может быть безотносителен к субъекту. Он всегда имеет свою адресность, всегда направлен на конкретного человека: "В этом смысле можно утверждать, что фундаментальным свойством мифологического концепта является его предназначенность: пример на грамматическое правило предназначен для определенной группы учащихся, концепт "французская империя" должен затронуть тот, а не иной круг читателей; концепт точно соответствует какой-то одной функции, он определяется как тяготение к чему-то"[10].

Присутствие субъекта в мифе А.Лосев и Р.Барт раскрывают по-разному. Однако и в том и в другом случае без присутствия субъекта миф сам по себе невозможен.

Идея мифологической отрешенности Лосева и деформации Р.Барта заставляют признать, что к мифу неприменимы рациональные требования непротиворечивости. Лосев аргументирует это тем, что рационалистические требования раскрываются как раз на том смысловом уровне, от которого и отрешается мифологическое сознание. Следовательно, к мифологии необходимо предъявлять свои мифологические, а не рационалистические требования.

Ролан Барт обосновывает эту мысль иначе, через идею алиби. Алиби предполагает такие два места, находясь в одном из них, человек доказывает, что он не находится в другом ("я не там, где вы думаете, а в другом месте"). Однако если следователь наконец-то устанавливает, где именно находился обвиняемый, то мифолог не может этого сделать по отношению к смыслу мифа.

Ролан Барт пишет "Миф же представляет собой значимость и не может рассматриваться с точки зрения истины; ничто не мешает ему сохранять вечное алиби; наличие двух сторон у означающего всегда позволяет ему находиться в другом месте, смысл всегда здесь, чтобы манифестировать форму; форма всегда здесь, чтобы заслонить смысл. Получается так, что между смыслом и формой никогда не возникает противоречия, конфликта; они никогда не сталкиваются друг с другом, потому что никогда не оказываются в одной и той же точке"[11].

Для иллюстрации Р.Барт приводит пример, когда человек смотрит через стекло на пейзаж. Когда он сосредотачивается на пейзаже, он не замечает стекло, когда - на стекле, не замечает пейзаж. Если на это смотреть с позиции чередования внимания, то стекло будет с одной стороны реальным, с другой стороны - нет, также как и пейзаж.

Подобно этому чередование в мифе смысла и формы порождает сразу и присутствие, и отсутствие смысла. Это противоречие можно заметить только в том случае, если прекратить чередование внимания и сосредоточится на каждом из них как объекте, отличающегося от другого. Такую остановку Р.Барт называет статической процедурой расшифровки мифа, которая, собственно, с самим мифом дела не имеет, так как подлинное содержание мифа всегда динамично, всегда раскрывается именно в этом чередовании внимания.

Проделанный анализ позволяет Барту говорить о логике мифа. Основным принципом мифологической логики является, по мнению Барта, мотивированность мифа.

Слово не нуждается в какой-либо мотивации или обоснованности того, что оно связано с определенным смыслом. Миф же всегда мотивированно указывает на смысл. Р.Барт пишет: "Значение же мифа никогда не является совершенно произвольным, оно всегда частично мотивировано и в какой-то своей части неизбежно строится по аналогии"[12].

Так, например, чтобы африканский солдат выражал мифологический концепт "Французская империя", необходимо наличие идентичности между его приветствием и приветствием французского солдата.

Барт утверждает, что мотивированность является необходимым условием двойственности мифа, благодаря чему обыгрывается аналогия между смыслом и формой. Таким образом, динамизм мифа, выражающийся в чередовании его смыслов, определяется мотивированностью, которую и необходимо анализировать для понимания структуры мифа.

На основании сказанного можно сделать вывод, что семиотический подход, представленный Р.Бартом, не только не противоречит другим подходам изучения мифа, но существенно дополняет их. Он позволяет подтвердить выводы, сделанные другими людьми в другое время и предоставляет удобный инструмент для анализа мифа в антропологическом и культурологическом плане. Результаты исследований Р.Барта имеют общезначимый смысл, могут интерпретироваться в разных философских парадигмах и не связаны только с тем или иным конкретным направлением в философии.

Заключение

Ранние работы Барта создавались под влиянием Сартра и Маркса: разрабатывая марксистское понятие отчуждения, Р.Барт применил его к анализу продуктов культурной (в частности, художественной) деятельности. В развитие сартровской идеи «ангажированности», социальной ответственности пишущего молодой Барт также формулирует свое понятие «письма», такой категории, характеризующей ценностную окраску дискурса, способ, которым текст заявляете своем социальном (властном, профессиональном и т.д.) статусе. Понятое т.о. письмо является, вообще говоря, орудием закрепощения, отчуждения слова, слово фатально означает не только то, что хотел бы сказать сам говорящий, но и то, что требует говорить общество. Встав на позиции структурализма и познакомившись с теоретической лингвистикой Соссюра и Якобсона, Барт дает этой проблеме точную семиотическую формулировку: общество наделяет знаки социального дискурса вторичными, коннотативными значениями, «вписывает» в них свои обязательные, часто не сознаваемые говорящим смыслы. Независимо от материальной формы дискурса языковой, визуальной или какой-либо иной, коннотативные смыслы, которыми он наполняется, всегда возникают в естественном языке, и потому, по мысли Барта, семиотика (семиология) оказывается лишь частью лингвистики, ее приложением к вторичным смыслам, через язык распространяющимся на всю культуру.

Стоящая перед современной литературой задача борьбы с языковым отчуждением может решаться, согласно Барту, двумя способами. Во-первых, формой борьбы оказывается разоблачительная деятельность семиолога-структуралиста, тонким анализом выявляющего в якобы «естественных» фактах культуры (образах, обычаях, риторических приемах и т.д.) условное и социально тенденциозное содержание. Скрытые социальные коды («социолекты»), сплетающиеся в социальном разноязычии, классифицируются у Р.Барта по их отношению к власти на энкратические (опирающиеся на властные авторитеты) и актарические (лишенные такой опоры и утверждающие себя террористическими методами). Для их обнаружения в конкретной литературе или ином тексте требуется точный аналитический инструментарий, в частности структурная теория повествовательного текста, т.к. именно нарративная структура позволяет особенно эффективно протаскивать в текст контрабандой идеологические смыслы. Работы Р.Барта[13] дали толчок развитию нарратологических исследований во Франции 60-70-х гг.

Двойной установкой на научную точность и идеологическую разоблачительность анализа учёный противопоставлял свой метод господствующему литературоведческому позитивизму, который некритически принимает и «вчитывает» в литературный текст бытующие в обществе идеологические предрассудки. Нашумевшая печатная полемика Р.Барта с одним из представителей такого литературоведения, Р. Пикаром, отразилась в памфлете Барт «Критика и истина» (1966). Во-вторых, борьба с отчуждением культуры должна вестись и в формах литературного творчества. Р.Барт - критик систематически поддерживал те течения современной литературы и искусства, в которых усматривал тенденцию к идеологической демистификации: в «белом», «бесцветном» письме Камю («Посторонний»), в «эпическом театре» Брехта, в «новом романе» А. Роб-Грийе и Ф. Соллерса. Авангардные течения сулят реализацию «утопии языка», который творческим усилием избавляется от социального отчуждения: сквозь сомнительную, социально ангажированную сеть означаемых (смыслов) проступает «реалистическая» буквальность конкретных вещей, не означающих ничего, кроме самих себя: так происходит в конкретно-описательных японских стихах хокку, в «вещистском» буквализме Роб-Грийе, на некоторых фотографиях, где идейному замыслу автора не удается затушевать какую-либо «выступающую» внесистемную деталь.

В 70-е гг. пафос создания-нового типа творчества, способного освободить слово от отчуждения, привел Р.Барта к постулированию «смерти Автора» и обоснованию понятия «Текста», который принципиально отличается от традиционного «произведения» (хотя и может содержаться в нем как некоторый аспект) своим открытым, деятельностным характером. В Тексте сама собой, помимо завершающей авторской воли, реализуется множественность смыслов и кодов, их свободная игра порождает у читателя не осмотрительное «удовольствие» читателя классической литературы, а экстатическое «наслаждение», полное освобождение подавленных эротических влечений. К понятию Текста, в стихийно-игровой природе которого проявляется влияние философии Ницше, близко и новое осмысление термина «письмо», упоминавшееся выше и сложившееся у Р.Барта с конца 60-х гг. отчасти под влиянием «грамматологии» Деррида: это «новое» письмо служит уже не отчуждению культуры, а, наоборот, построению языковой утопии, оно характеризуется принципиальной незавершенностью смысла. Соответственно и знак (языковой или иной), который для Барта-структуралиста служил объектом разоблачительного анализа, в постструктуралистской деятельности должен быть вообще разрушен, «опустошен», из него необходимо изгнать всякое (даже идеологически «правильное», например, политически левое) стабильное означаемое, заменив его бесконечной вольной игрой означаемых. Образцы таких пустых знаков, избавляющих человека от тирании означающего, Р.Барт находил, помимо искусства авангарда, также в традиционных культурах Дальнего Востока: китайской и особенно японской («Империя знаков»).

Пересмотр идеальных представлений о литературном тексте повлек за собой у Р.Барта и новый метод критического анализа текстов реальных. Если в 50-е - начале 60-х гг. критик стремился вычленять в тексте либо устойчивые и упорядоченные по уровням структуры - социокультурные либо психоаналитические (в частности, в духе психоанализа субстанций Башляра), то начиная с книги «S/Z», посвященной подробному анализу текста одной новеллы Бальзака, он отказывается от строго объективного подхода, принимает произвольное членение текста на фрагменты – «лексии» и при их анализе исходит из нагруженности каждой из них одновременно многими, лишь отчасти упорядоченными смыслами и кодами.

Поздние книги Барта-критика имеют целью раскрыть продуктивный, неупорядоченный характер литературного «письма» (в новом смысле этого термина), будь то плюралистичность современного «Текста» или же металингвистическая деятельность таких создателей новых идеологических кодов, как маркиз де Сад (код жестокости), Шарль Фурье (код удовольствия и его социально справедливого распределения) или Игнатий Лойола (код рационализированного мистицизма). С произвольной фрагментацией изучаемого текста сочетается и фрагментарность собственного письма позднего Р.Барта, возможно, связанная с мыслями Бланшо о дисконтинуальности «множественного слова». Вопрос об организации фрагментов в единое целое заставлял Р.Барта проявлять особенный интерес к таким традиционным алеаторным формам композиции, как дневник и словарь; словарная алфавитная структура фрагментов принята, например, в книгах Р.Барта «Удовольствие от текста» и «Фрагменты любовного дискурса». К сожалению, литературное и научное наследия Р.Барта оказалось востребованным только сейчас, поэтому и переводов этого исследователя крайне мало.

Литература

1.     Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. С. 130.

2.     Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Издательская группа "Прогресс", "Универс", 1994.

3.    

4.   Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика, М., 1983.