Осада Севастополя в воспоминаниях очевидцев

«Настоящее мужество и отвага людей проявляется лишь в стенах осаждённого города!»

Джахал III

Это высказывание дошло до нас из средневековья, но и сейчас оно не утратило актуальности, ведь осада города – не является пережитком средневековой военной тактики. Хотя уже давно никто не возводит вокруг городов огромных стен, и, кажется, нет ничего сложного в том чтобы просто войти на улицы с оружием, но настоящим барьером для завоевателей становится героизм оборонцев и жителей этого города!

Одним из истинных проявлений героизма в период Великой Отечественной войны стала оборона Севастополя, продолжавшаяся с 30 октября 1941 до 4 июля 1942. За этот героический факт своей истории Севастополь был удостоен звания города-героя и был награждён орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда»

УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

о   вручении   городу-герою  Севастополю

ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»

За выдающиеся заслуги перед Родиной, мужество и героизм, проявленные трудящи­мися города Севастополя в борьбе с немец­ко-фашистскими захватчиками, и в ознамено­вание 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. вручить городу-герою Севастополю орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

А.   Микоян.

           Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

М.   Георгадзе.

Москва, Кремль. 8 мая 1965 года.

Первой, и самой важной ланкой обороны всегда считались военные. Вот воспоминания маршала СССР Н.И. Крылова о первой атаке немецко-фашисткими захватчиками Севастополя.

КРЫЛОВ Николай Иванович (1903-72), Маршал Советского Союза (1962), дважды Герой Советского Союза (1945). В Великую Отечественную войну начальник штаба и командующий рядом армий. С 1947 командующий войсками ряда ВО. С 1963 главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения — заместитель министра обороны СССР.

Кажется, совсем невелик Крым! Треугольник Сим­ферополь — Алушта — Севастополь, вмещающий всю южную часть полуострова, можно объехать на машине за несколько часов. Но обманчивы короткие крымские расстояния, если надо пересекать этот треугольник через горные хребты и их отроги. А тем более — если приходится прокладывать себе путь с боем.

Противник проявил больше мобильности, чем мы от него ожидали, когда в ночь на 2 ноября намечали в Шумхае маршрут движения главных сил армии на Севастополь по долине Качи, через Бия-Сала, Шуры (теперь Верхоречье, Кудрине). Как стало потом извест­но, Манштейн, бросив свой 54-й корпус прямо на Се­вастополь, поставил частям 30-го корпуса задачу не выпустить из гор Приморскую армию. Быстро реаги­руя на маневр наших войск, немцы сумели занять Шуры раньше, чем туда подошли приморцы.

Попытка чапаевцев и 95-й дивизии сбить враже­ский заслон днем 3 ноября кончилась тем, что южнее захваченного противником селения прорвался лишь один стрелковый полк — 31-й Пугачевский.

Спешно подтянув из Бахчисарая подкрепления, немцы заткнули пробитую пугачевцами брешь, и ос­тальным нашим частям пройти здесь уже не удалось. Занял противник и селение Мангуш (Партизанское). Приморцы оказались в полуокружении, под угрозой вражеских атак с трех направлений.

Таково было положение к вечеру 3-го, когда из Ба­лаклавы, куда мы только что прибыли, командарм связался по радио с «Василием» и «Трофимом» (кодо­вые псевдонимы генералов В. Ф. Воробьева и Т. К. Коломийца). Положение это требовало от войск самых решительных действий, притом без всякого промед­ления.

Учитывая личные качества командиров, командарм приказал возглавить дальнейший марш комдиву Ча­паевской генерал-майору Коломийцу, указав кратчай­ший маршрут на Керменчик, Ай-Тодор, Шули. Допу­скалось, конечно, что обстановка может заставить от­клониться от этого маршрута. К утру поступили доне­сения о ночном бое у селения Улу-Сала (Зеленое). Там приморцы нанесли с ходу удар вставшим на их пути частям 72-й немецкой пехотной дивизии. Были захва­чены 18 орудий и другие трофеи. А главное — обеспе­чена возможность продолжать движение к Севастопо­лю. Замысел врага — блокировать и уничтожить наши войска в горах — срывался.

Но наши тревоги на этом не кончились. И пройти оставшуюся часть пути кратчайшим или хотя бы от­носительно коротким маршрутом основной колонне (95-я дивизия, два стрелковых и артиллерийские пол­ки Чапаевской и некоторые подразделения 172-й) опять не удалось.

После того как эта колонна миновала Биюк-Узенбаш (Счастливое), откуда уже совсем близко до выхо­да в равнинную часть долины Бельбека, противник еще раз преградил ей путь в районе Гавро (Отрадное), успев завладеть господствующими над горным прохо­дом высотами. Однако наши войска пробились и здесь, хорошо использовав гаубицы и минометы и нанеся вра­гу значительный урон.

5 ноября, у селений Гавро и Коккозы (Соколиное),  колонна с боем вышла на шоссейную дорогу, ведущую через Аи-Петри на Южный берег Крыма.

Еще недавно казалось, что дорога эта войскам не понадобится, они ее только пересекут. До севастополь­ских рубежей оставалось по прямой меньше двадцати километров... Но район Ай-Тодора (Гористое) находил­ся уже в руках противника, и успешный прорыв через него представлялся сомнительным. Тем более, что у артиллеристов подходили к концу боеприпасы.

А перехватить айпетринскую дорогу враг уже не мог. В сложившейся обстановке этот кружный путь сделался единственно надежным.

«Отходите быстрее на Алупку», — радировал коман­дарм генералу Коломийцу. Навстречу колонне из Ял­ты высылались горючее для машин, продовольствие, фураж. Пограничники, которые еще несли дозорную службу на Аи-Петри, и партизаны, уже начавшие со­средоточиваться в горах, помогли организовать при­крытие марша.

Сроки выхода к Севастополю основных сил армии, все время отодвигавшиеся возникавшими перед войска­ми новыми и новыми препятствиями (многократные вынужденные обходы увеличили весь их путь в конеч­ном счете почти до 250 километров), 6 ноября наконец стали довольно ясными.

- Максимум послезавтра все должны быть тут!— с облегчением говорил Иван Ефимович Петров, вгля­дываясь в последние мои отметки на карте.

Затянувшийся отрыв полевого управления от на­ших дивизий все мы переживали тяжело.

Как ни ждали войска под Севастополем, частям, спустившимся в ночь на 7-е с Аи-Петри, был разрешен короткий отдых в Ливадии. Этого требовало состоя­ние людей, измотанных неделей труднейшего горного марша.

Чтобы дать хотя бы некоторое представление о том, чего стоило протащить через горы артиллерию и дру­гую технику, я обращаюсь здесь — поскольку сам в этом марше не участвовал — к воспоминаниям, пере­данным мне начартом 95-й дивизии полковником Д. И. Пискуновым.

«Злоключения начались, — рассказывает Дмитрий Иванович, — на переходе между реками Альма и Бод-рак. Узкая горная дорога, пролегающая среди густых зарослей дубняка, имела крутые подъемы и спуски, была размыта дождями. Чтобы пропустить по ней ар­тиллерию, автомашины, повозки, приходилось засы­пать промоины, вырубать дубняк. Машины и орудия преодолевали подъемы только с помощью толкавших их людей. У тракторов много раз слетали гусеницы. Еще труднее давался спуск техники под уклон — на лямках, на канатах...»

Это было еще самое начало пути, войска только-только втянулись в горы. По мере углубления в них трудности возрастали. Однако накапливался и опыт передвижения по горам, которого наши части прежде совсем не имели. Вот как описывает далее Д. И. Писку­нов спуск с высоты 655,0 уже после соприкосновения с противником в долине Качи:

«Пехотинцы шли под гору зигзагами на широком фронте, собираясь на нижней террасе в отделения и взводы и немедленно укрываясь в зарослях. А полко­вые и противотанковые орудия спускали таким спосо­бом: между спицами колес просовывался кол так, что­бы серединой он упирался в лобовую часть станины, к проушине станины привязывался конец каната, обмо­танного вокруг толстого дерева, и орудие спокойно скользило вниз на заторможенных колесах. Потом, спуская пушки и гаубицы дивизионной артиллерии, по­пробовали для экономии времени отказаться от тормо­жения колес и придерживать пушки канатом только до середины склона, а дальше они катились свободно, тормозясь лишь сошниками. Одно или два орудия оп­рокинулись, но все были спущены без повреждений».

Единственное, что пришлось оставить в горах, — это несколько легковых автомашин, которые, конечно, не следовало с собой брать. Всю остальную технику люди самоотверженно провели, пронесли через горные кручи, хотя в ряде случаев путь, обозначенный на карте как дорога, на поверку оказывался едва прото­ренной тропой.

А ведь за эти дороги и тропы, за то, чтобы иметь возможность ими воспользоваться, нужно было еще вести бои!

Тщетные попытки запереть армию в горах обош­лись врагу недешево. Я не привожу фигурировавшие в тогдашних сводках данные о потерях, которые приморцы наносили противнику, сбивая его заслоны: те цифры могли быть и недостаточно точными. Упомяну лишь, что в бою за выход к Коккозам наши передовые подразделения уничтожили, в частности, штаб 301-го пехотного полка 72-й немецкой дивизии, причем сре­ди убитых был обнаружен и его командир. Само при­сутствие наших войск в горном районе к югу от Бахчисарая отвлекало и сковывало значительную часть ар­мии Манштейна — почти половину ее боевого состава. Тем самым ослаблялся ее первый натиск на Севасто­поль.

Севастопольский гарнизон и Приморская армия, шедшая защищать город, соединились позже, чем мы рассчитывали. Но действия приморцев в горах, завер­шившиеся выходом наших дивизий на Южный берег Крыма, не позволили немцам собрать в кулак и одно­временно сосредоточить против Севастополя их ударные силы. Ни та неприятельская группировка, которая должна была овладеть городом с ходу, ни та, кото­рой ставилась задача не подпустить к нему наши ди­визии, успеха не достигли. Таким образом, приморцы, пробиваясь к Севастополю, уже существенно влияли на начавшуюся борьбу за город.

Отдых войск в Ливадии пришлось ограничить не­сколькими часами. Около полудня 7 ноября они были подняты по тревоге, чтобы продолжать марш.

К этому времени два полка нашей 421-й дивизии, которые трое суток вместе с пограничниками сдержи­вали противника у Алушты и понесли там тяжелые потери, заняли оборону уже под самой Ялтой, а нем­цы были в Гурзуфе.

Тревожным стало и положение в Байдарской доли­не, куда гитлеровцы начали проникать небольшими группами с севера, угрожая Ялтинскому шоссе. Его прикрывала здесь немногочисленная конница — толь­ко что прибывшие остатки 40-й и 42-й кавдивизий. Словом, надо было форсировать движение войск, пока шоссе в наших руках, пока на него не вырвались фа­шистские танки.

Через горы перевалили с севера тучи, шел дождь, и вражеская авиация появлялась над дорогой лишь изредка, когда ненадолго светлело. Во второй половине дня 8 ноября все части 95-й и 25-й Чапаевской диви­зий миновали Байдарские ворота. Полки 172-й диви­зии, обогнавшие основную колонну еще в горах, про­шли этот рубеж раньше. Утром 9-го, пропустив последние обозы, достигли Байдар подразделения, прикрывавшие марш.

В этот день на позициях под Севастополем стало несколько спокойнее. Противник, как видно поняв, что овладеть городом не так-то просто, накапливал силы. Атаки, продолжавшиеся на отдельных участках, успешно отбивались. И если двое суток назад части, выходившие из гор, сразу же выводились на передо­вую, то теперь мы смогли дать дивизии генерала Во­робьева отдых — конечно, недолгий — в казармах зе­нитного училища, отправить людей в баню.

С нетерпением ожидая подхода войск, в штабе ар­мии беспокоились, конечно, не только о том, когда они придут, но и о том, в каком придут составе.

Тревожиться было о чем. Особенно после того, как вслед за разведбатом чапаевцев до Севастополя до­брался — еще 4 ноября — первый стрелковый полк -514-й из дивизии Ласкина. Его командир подполков­ник И. Ф. Устинов, явившись к нам на КП, смущенно доложил, что с ним прибыло 60 красноармейцев, 13 младших командиров, а всего, считая штаб и сан­часть, 103 человека... Смущался он не потому, что чувствовал себя в чем-то виноватым, просто ему было неловко называть все это полком. Тем не менее решено было считать, что 514-й стрелковый продолжает суще­ствовать, и через день он, немного пополненный, за­нял оборону у селения Камары.

К счастью, состояние других прибывших частей и соединений оказалось более отрадным. В дивизии Во­робьева насчитывалось до четырех тысяч бойцов и командиров, почти столько же — в Чапаевской. Все части нуждались в основательном доукомплектовании, но даже в наиболее поредевших сохранились в значи­тельной мере командные кадры, работоспособные шта­бы. Артиллерийские полки, участвовавшие в горном марше, сберегли, как ни трудно это было, свою боевую технику.

Итак, СОР имел теперь четыре сектора. Комендан­том каждого являлся командир одной из дивизий Приморской армии. Штадивы становились одновре­менно штабами секторов.

Первый — правофланговый — сектор, оборонявший балаклавское направление, как уже говорилось, воз­главил П. Г. Новиков. Мы продолжали числить Петра Георгиевича полковником, не зная, что еще 12 октяб­ря ему присвоено звание генерал-майора. Этот сектор имел самый узкий из всех фронт — всего 6 километ­ров, но и войск — пока один стрелковый полк, притом еще только формирующийся. Восстановление дивизии Новикова было делом будущего. Правда, это направле­ние прикрывали еще конники Кудюрова, развернутые в качестве подвижного заслона на подступах к пере­довому рубежу, в районе селения Варнутка. Пока в наших руках оставались Байдары, да и шоссе за ни­ми, первый сектор находился как бы в тылу и в боях не участвовал. Но сейчас положение тут должно было резко измениться.

Комендантом второго сектора, 10-километровый фронт которого пересекал долину реки Черная и Ял­тинское шоссе, стал полковник И. А. Ласкин. Здесь, опираясь на укрепления Чоргуньского опорного пунк­та, заняли оборону его 172-я дивизия в составе двух полков, пополненная флотскими формированиями, и 31-й полк Мухомедьярова, временно отделенный от Чапаевской дивизии.

Дальше влево шло боевое мекензийское направле­ние — третий сектор с генерал-майором Т. К. Коломийцем во главе. Здесь на 12-километровом фронте оборо­нялись два полка чапаевцев, бригада Е. И. Жидилова и 3-й морской полк подполковника С. Р. Гусарова.

Левый фланг обороны относился к четвертому сек­тору. Его фронт проходил широкой 18-километровой дугой от приметной высоты 209,9, южнее занятого уже противником Дуванкоя, до берега моря. Приморский участок этой дуги с Аранчийским опорным пунктом в устье Качи был самым далеким от города (около 20 километров) и пока довольно спокойным. Комен­дантом четвертого сектора стал генерал-майор В. Ф. Воробьев, силы сектора состояли из 95-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты.

Одновременно с расстановкой войск по секторам происходило доукомплектование наших дивизий. В них влились все отдельные батальоны, сформированные в Учебном отряде флота, береговой обороне и тыловых службах главной базы, подразделения севастополь­ских ополченцев, истребительные отряды. Перевели в строй также значительную часть личного состава ар­мейских тылов, сократили до предела полк связи, взя­ли на учет каждый комендантский взвод.

Пополненным дивизиям было далеко до штатного состава, многие полки оставались двухбатальонными. Но все же каждый сектор имел и небольшой резерв. Скромный резерв командарма составляли остатки 1330-го стрелкового (осиповского) полка, батальон школы связи и бронепоезд «Железняков».

Чем мы были относительно богаты, так это артил­лерией. Во всяком случае по сравнению с Одессой. Как-никак армия располагала восемью артполками, сохранившими в среднем до 70 процентов штатной материальной части. Всего — около двухсот пушек и гаубиц. К этому прибавлялись мощные береговые батареи, орудия дотов, двести с лишним минометов. На­конец, можно было рассчитывать и на артиллерию кораблей.

Начарт армии полковник Н. К. Рыжи и его начштаба майор Н. А. Васильев тщательно продумали, как распределить наличные огневые средства по фронту обороны. Предусматривался и широкий маневр огнем. Задача ставилась такая: иметь возможность в случае надобности сосредоточить на любом  участке фронта огонь по крайней мере половины всех находящихся на плацдарме батарей. Это могла обеспечить лишь цент­рализованная система управления всеми видами ар­тиллерии в масштабе оборонительного района. Она существовала у нас в Одессе, и этот опыт сразу же был применен в Севастополе.

Артиллерия была не только главной, но почти един­ственной ударной силой, способной в любой момент поддержать нашу пехоту. Танки существовали скорее символически: на 10 ноября армия имела девять вы­везенных из Одессы старых Т-26, восстановленных по­сле тяжелых повреждений, и еще один танк, прибыв­ший с 172-й дивизией, — все, что осталось от придан­ного ей танкового полка, геройски сражавшегося у Перекопа.

Что касается авиации, то держать под Севастопо­лем сколько-нибудь значительные воздушные силы бы­ло негде. Ближайшие хорошо оборудованные аэродро­мы, где могли базироваться любые самолеты, были потеряны. Оставались две посадочные площадки — на мысе Херсонес и Куликовом поле, предназначавшиеся раньше в основном для самолетов связи. На них с тру­дом разместились 40 истребителей и 10 штурмовиков из состава ВВС флота. Еще 30 легких лодочных само­летов МБР-2 (морские ближние разведчики) базирова­лись в Северной бухте. Бомбардировщики могли помо­гать севастопольцам лишь вылетами с Большой земли.

Вечером 9 ноября коменданты секторов докладыва­ли о вступлении в командование подчиненными им частями и о первых организационных мероприятиях по выполнению приказа: батареи, орудия дотов, двести с лишним минометов. На­конец, можно было рассчитывать и на артиллерию кораблей.

Начарт армии полковник Н. К. Рыжи и его начштаба майор Н. А. Васильев тщательно продумали, как распределить наличные огневые средства по фронту обороны. Предусматривался и широкий маневр огнем. Задача ставилась такая: иметь возможность в случае надобности сосредоточить на любом участке фронта огонь по крайней мере половины всех находящихся на плацдарме батарей. Это могла обеспечить лишь цент­рализованная система управления  всеми видами ар­тиллерии в масштабе оборонительного района. Она существовала у нас в Одессе, и этот опыт сразу же был применен в Севастополе.

Артиллерия была не только главной, но почти един­ственной ударной силой, способной в любой момент поддержать нашу пехоту. Танки существовали скорее символически: на 10 ноября армия имела девять вы­везенных из Одессы старых Т-26, восстановленных по­сле тяжелых повреждений, и еще один танк, прибыв­ший с 172-й дивизией, — все, что осталось от придан­ного ей танкового полка, геройски сражавшегося у Перекопа.

Что касается авиации, то держать под Севастопо­лем сколько-нибудь значительные воздушные силы бы­ло негде. Ближайшие хорошо оборудованные аэродро­мы, где могли базироваться любые самолеты, были потеряны. Оставались две посадочные площадки — на мысе Херсонес и Куликовом поле, предназначавшиеся раньше в основном для самолетов связи. На них с тру­дом разместились 40 истребителей и 10 штурмовиков из состава ВВС флота. Еще 30 легких лодочных само­летов МБР-2 (морские ближние разведчики) базирова­лись в Северной бухте. Бомбардировщики могли помо­гать севастопольцам лишь вылетами с Большой земли.

Вечером 9 ноября коменданты секторов докладыва­ли о вступлении в командование подчиненными им частями и о первых организационных мероприятиях по выполнению приказа.

Н. И. КРЫЛОВ,

дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза, бывший начальник штаба Приморской армии

Как известно гитлеровцы за время осады города много раз пытались захватить его и вот рассказ Октябрьского Ф.С. об одной из  атак 17.12.1941г.

ОКТЯБРЬСКИЙ (Иванов) Филипп Сергеевич (1899-1969), адмирал (1944), Герой Советского Союза (1958). Командующий Черноморским флотом (1939-1943 и 1944-48), один из руководителей обороны Одессы и Севастополя. В 1943-44 командовал Амурской военной флотилией. В 1948-53 1-й заместитель главнокомандующего ВМС.

Второе большое наступление фашистов на Севасто­поль, начатое 17 декабря 1941 года, для нас оказалось внезапным. Мой заместитель в Севастополе контр-ад­мирал Г. В. Жуков и член Военного совета контр-адми­рал Н. М. Кулаков 19 декабря дали телеграмму И. В. Сталину, в которой доложили, что Севастополь нахо­дится под угрозой падения, нужна немедленная по­мощь. Противник занял станцию Мекензиевы Горы и находился на подступах к Северной бухте.

Решение Ставки по данному докладу тотчас посту­пило в Новороссийск. В этом решении мне предлага­лось немедленно отбыть в Севастополь и возглавить оборону. Для усиления сухопутных сил СОР Военному совету Закавказского фронта приказывалось: 79-ю бригаду морской пехоты направить в Севастополь, пе­редать нам 345-ю стрелковую дивизию, подать для СОР 10 маршевых рот, оружие и боезапас.

Было отдано приказание немедленно готовить к по­ходу корабли, оказавшиеся в то время в Новороссий­ске, которые могли принять участие в. этой ответст­венной операции по прорыву в Севастополь.

20 декабря в 15 часов 45 минут поступил доклад начальника походного штаба, что погрузка 79-й брига­ды закончена, отряд кораблей в составе пяти вымпе­лов: крейсеров «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидера «Харьков» и эсминцев «Бодрый» и «Незамож­ник», к походу готов. В 16.00 отряд под флагом коман­дующего вышел из Новороссийска, взяв курс на Сева­стополь.

По плану мы должны были ворваться на Северный рейд Севастополя до рассвета 21 декабря 1941 года. В противном случае немецкое командование предпри­няло бы все меры, чтобы не допустить корабли до га­вани, утопить их на подходе к базе. Противник имел для этого все возможности. Гитлеровцы полностью господствовали в воздухе, располагали мощной артиллерией, установленной в районах Мамашай, Бельбек, Мекензиевы горы, откуда почти в упор могли бить по нашему основному фарватеру, которым должны были следовать корабли.

И тут свалилось несчастье на нашу голову, а мо­жет, наоборот, счастье? Подойдя утром 21 декабря к минным полям главной базы, мы оказались в густом тумане. Он не давал нам возможности найти подходную точку, чтобы войти в фарватер. Возникла явная опас­ность оказаться на своем минном поле. Что делать?

Расчеты показывали, что туман нас задержит и скрытно нам не пробиться к Севастополю. Или проры­ваться днем, или уходить к турецким берегам пробол­таться там сутки, а 22 декабря утром снова проры­ваться в главную базу! Но мало ли что может произой­ти за эти сутки в судьбе Севастополя! А вдруг враг сумеет выйти к Северной бухте? Тогда он захватит всю Северную сторону. Если так, то мы, безусловно, не сможем войти на Северный рейд. Корабли попадут под огонь прямой наводки мощной артиллерии про­тивника.

Какое же принять решение? Обстановка сложная. Надо идти на риск. Риск, основанный на точном рас­чете, что враг не поверит, что отряд кораблей, да еще с войсками и грузами, вдруг появится днем, открыто в Севастополе.

Прорвавшись в базу, мы будем прикрыты зенитным огнем ПВО СОР, огнем нашей мощной артиллерии бе­реговой обороны, истребительной авиацией, хотя и не­большой, но героической. Наконец, дымзавесы, своя корабельная артиллерия. И главное, мы сможем сра­зу же, с ходу бросить в контратаку морских пехотин­цев 79-й бригады, поддержав ее огнем корабельной артиллерии.

Итак, решение принято. Как только туман немного рассеялся, я отдал приказание лидеру «Харьков» стать головным и следовать в Севастополь. Все кораб­ли легли в кильватер. Они благополучно прошли опас­ный минный район и, выйдя на береговой фарватер в районе Балаклавы — мыс Фиолент, легли курсом на Херсонесский маяк, не обнаруженные противником.

Но вот туман начал исчезать. День. Обогнув Херсонесский маяк, ложимся на Инкерманский створ. И... видим первые всплески от артснарядов. Мы обнаружены.  Наступил    решающий,    опасный час,  когда должна решиться судьба всей операции, судьба нашего отряда.

Развернулась борьба за жизнь всего отряда кораб­лей. Командование охраны водного района (Г. В. Фа­деев), береговой обороны (П. А. Моргунов), ПВО (Н. К. Тарасов), ВВС (Н. А. Остряков) все сделало, чтобы обе­спечить наш прорыв. Артиллерийскому удару по ко­раблям и действиям авиации противника были проти­вопоставлены отсекающие дымзавесы, мощные контр­батарейные артудары нашей тяжелой артиллерии бе­реговой обороны, поднята в воздух вся авиация, имев­шаяся в Севастополе. Скорость движения кораблей увеличивалась, накал обстановки нарастал.

Гитлеровцы не ожидали такого дерзкого шага с нашей стороны. Их стрельба была беспорядочной, не­организованной. Они не успели подготовить и поднять всю свою авиацию для уничтожения идущих кораблей. Готовых к немедленному вылету самолетов было, ви­димо, мало. Действовали отдельные группы. Количест­во вражеских машин в воздухе начало увеличиваться, когда мы уже были под прикрытием базовой зенитной артиллерии и истребительной авиации.

Мы в Севастополе! Но на этом последнем решаю­щем курсе, на Инкерманском створе, пришлось пере­жить тяжелые минуты.

Стоя на ходовом мостике крейсера «Красный Кав­каз», откуда я командовал прорывом, мы наблюдали всю картину боя, всю обстановку. События менялись, как кадры на киноленте. Неоднократно повторялись моменты, когда идущие в кильватере корабли оказыва­лись в центре разрывов авиабомб, артснарядов. Фонта­ны воды образовывали огромные «свечи», десятками стоявшие в воздухе.

Не раз у меня сжималось сердце при виде кораблей, идущих в этом каскаде взрывов. Особенно доставалось концевому эсминцу «Незаможник». Вот перед глаза­ми взметнулись огромные столбы воды, совсем рядом У борта эсминца. Его не видно, наверное, корабль по­гиб, а с ним и все, что на его борту... Но проходит какой-то момент, и «Незаможник» вновь перед глаза­ми, и вновь на гребне взрывной волны. Идет, идет! Жив! Так повторялось несколько раз.

Так прорывался отряд. Нас атаковывали, а мы отбивались, пока  не  проскочили  Константиновский  ра­велин. Шум, грохот, свист стояли страшнейшие.

Особенно запомнился эпизод, который произошел на траверзе Карантинной бухты. Он навсегда остался в моей памяти. Крейсер «Красный Кавказ» оказался на волоске от гибели. Все как-то промелькнуло в не­сколько секунд, отозвалось ударом, фонтанами воды...

Что же произошло? Откуда-то из-за дыма и обла­ков в образовавшийся просвет-окно вынырнула груп­па немецких бомбардировщиков. Летчики не увидели сверху в дыму корабли, но заметили мачты (так часто бывает при дымзавесах) и на предельно малой высоте, вмиг оказавшись над судами, сбросили бомбовый груз. Я увидел, как на высоте не более 20—30 метров от воды появились четыре черных продолговатых пред­мета. Что это? Откуда они появились? Это не сразу до­шло до моего сознания. И только когда крейсер вздрог­нул, как бы подпрыгнул, а по его корпусу кто-то слов­но ударил, и по правому и по левому борту взметну­лись водяные столбы-свечи, только тогда я понял, что это была серия тяжелых авиабомб, сброшенных с са­молета.

Две врезались в воду на траверзе правого борта крейсера в 15—20 метрах, другие две перелетели через корабль и упали в воду на таком же примерно рас­стоянии от левого борта корабля, но ближе к корме. Крейсер проскочил в вилке серии тяжелых авиабомб.

Войдя в гавань и ошвартовавшись к Сухарной бал­ке, мы высадили 79-ю бригаду морской пехоты. Она контратаковала противника при поддержке корабель­ной артиллерии.

Положение стало резко меняться в лучшую сторо­ну. На главном направлении, где противник имел большой успех, ему нанесли такой контрудар, что во многих местах он был отброшен на исходные позиции. Угроза, нависшая над Севастополем, была снята.

Можно без преувеличения сказать, что усилиями нашего отряда кораблей, 79-й бригады морской пехо­ты и 345-й стрелковой дивизии, которая прибыла из Туапсе в Севастополь 22—23 декабря, положение бы­ло спасено. А когда в конце декабря состоялась вы­садка десанта, который занял города Феодосию и Керчь, второе наступление немцев на Севастополь совсем захлебнулось. Второй раз немцы потерпели по­ражение под Севастополем.

В заключение хочется сказать о том воодушевле­нии, с которым встретили приход кораблей защитни­ки Севастополя. При подходе к Сухарной балке, когда над нами еще стоял сплошной грохот, вой и наши ист­ребители атаковали фашистских стервятников, я увидел катер, направляющийся к крейсеру «Красный Кавказ», а на катере контр-адмирала Жукова, генерал-майора Петрова и генерал-майора Моргунова. Ка­кие у них были сияющие, воодушевленные лица! Как они были рады, возбуждены всем происшедшим. Ка­кое чувствовалось удовлетворение, облегчение, что так удачно закончились все события, связанные с про­рывом...

Так мы заканчивали боевой 1941 год, так готови­лись к новому, 1942 году.

Ф.   С.  ОКТЯБРЬСКИЙ, адмирал,   бывший    командующий   Черно­морским  флотом,   командующий  Севасто­польским    оборонительным   районом,  Ге­рой Советского Союза

В сердцах людей, сражающихся за свою Родину, всегда найдётся место для подвига! Каждый из оборонцев Севастополя будь то генерал или рядовой был готов отдать свою жизнь не ради славы, а ради победы! Вот повествование о бессмертном подвиге советских солдат, отдавших свою  жизнь во имя долга перед Родиной

ПОДВИГ   ПЯТИ ЧЕРНОМОРЦЕВ

Об этом беспримерном подвиге пяти черноморцев защитники Севастополя передавали из уст в уста. Но никто не знал имен бойцов, которые в тяжелые для города дни своей грудью преградили фашистским тан­кам путь к Севастополю. На днях нам пришлось встре­титься с одним моряком, который и рассказал всю ис­торию этого подвига.

Дело было в дни яростного наступления немцев на Севастополь. Фашисты ценою больших потерь заняли господствующую высоту севернее Д. Отсюда враг простреливал прилегающие к нашим позициям дороги, окопы.

Гитлеровцы спускались по скатам высоты и через трупы своих солдат рвались к городу.

Моряки под руководством старшего политрука Мельникова³ огнем пулеметов и винтовок сдерживали натиск врага.

Надо было не только остановить противника, но и во что бы то ни стало, любой ценой, выбить его с вы­соты, открывающей путь к Севастополю.

Зимним вечером комиссар собрал политсостав, проинформировал о сложившейся обстановке и поста­вил задачу — выбить врага, а к рассвету закрепиться на высоте.

В два часа ночи двумя ротами моряки перешли в наступление. Враг оказывал упорное сопротивление. Он обрушил на наступающих смельчаков ливень огня. Над головами непрерывно свистели пули, снаряды, мины. Казалось, непреодолимая стена огня стояла на пути моряков. Но ничто не могло остановить их насту­пательного порыва.

Вперед! Только вперед! И краснофлотцы, ломая со­противление, теснили врага. Раненые не уходили с по­ля боя. Стиснув зубы, они с еще большей ненавистью громили фашистов. Многие погибли в этом бою смертью храбрых. Приказ был выполнен. Высота взя­та. Моряки к утру окопались, заняли новую позицию.

Взбешенный  неудачей,  противник  подтянул  силы, вновь повел наступление, желая любой ценой овла­деть высотой. В наш тыл забрались автоматчики. Они беспорядочно строчили из автоматов со всех сторон, создавая видимость окружения. Немцы пустились на хитрость: впереди солдат погнали овец и, прикрыва­ясь ими, повели наступление. Комиссар быстро разга­дал уловку врага.

— Бить по  овцам! — приказал  комиссар.

Затрещали наши пулеметы. Краснофлотцы Щерба­ков и Лавров меткими очередями уничтожили неудач­но пустившегося на хитрость врага.

На следующий день немцы опять предприняли на­ступление, пустив вперед семь танков. Прикрываясь броней, фашисты думали сломить сопротивление моря­ков, овладеть высотой. Комиссар решил во что бы то ни стало преградить путь танкам, а затем уничтожать пехоту. Пять моряков вызвались выполнить опасную, но почетную задачу.

Вся наша страна, армия, флот должны знать гор­дые имена бессмертных героев, приумноживших тра­диции русских моряков. Вот они: политрук Фильченков Николай Дмитриевич, краснофлотцы Цибулько Василий Григорьевич, Паршин Юрий Константино­вич, Красносельский Иван Михайлович и Одинцов Да­ниил Сидорович.

Комиссар пожал им руки и пожелал успеха.

Смельчаки обвязались гранатами, набрали, сколь­ко смогли, бутылок с горючей жидкостью, патронов и простились с боевыми друзьями.

Пятеро героев незаметно пробрались вперед и ук­рылись за невысокой насыпью. Из-за поворота показа­лись вражеские танки. Один, второй, третий... Семь чудовищ ползли по советской земле, прикрывая тря­сущихся от страха фашистских солдат. Подпустив танки поближе, моряки приготовились к схватке. По­литрук дал сигнал. Застрочил пулемет. Краснофлотец Цибулько в упор стрелял по танкам. Пули, выпущен­ные им, летели в смотровые щели. Один танк остано­вился. Меткой пулей Цибулько сразил водителя. Оста­новились и другие танки, вступив в перестрелку с пя­теркой храбрых. Неравный бой длился около двух ча­сов. Моряки самоотверженно и беспощадно вели бой.

Бронированный кулак фашистов не мог прорваться через рубеж, обороняемый пятеркой. Гранатами и бутылками с жидкостью моряки подбивали вражеские танки, зажигали их. Немецкой броне они противопо­ставили богатырскую смелость и мужество. На поле боя бездействовали, охваченные пламенем, еще два фашистских танка. Остальные четыре бежали, не вы­держав сопротивления горстки краснофлотцев.

Прошло несколько часов. Вновь показались танки. Теперь их было пятнадцать. На каждого краснофлотца ползло по три бронированных чудовища. Предстоял невиданный поединок моряков с танками. Черноморцы отчетливо понимали грозящую опасность... Никто не дрогнул, не колебался. Все знали, что недолго осталось жить, что придется умереть. И моряки смело смотрели смерти в лицо. По зову Родины они пошли на подвиг во имя ее счастья и свободы.

Танки двигались к нашим окопам. Они все ближе и ближе. Моряки еще раз переглянулись, обняли друг друга, расцеловались. Вот уже совсем близко враже­ские машины. Опять застрочил пулемет. Вновь меткой очередью уничтожен водитель головного танка. Чудо­вище остановилось. Краснофлотец Цибулько припод­нялся, швырнул связку гранат под другой танк. Силь­ный взрыв оглушил моряков". Танк остановился. Пу­леметчик схватился за руку. Ранен. Рука окровавле­на. Ничего! Не время сейчас заниматься собой. Превоз­могая боль, моряк продолжал в упор вести огонь по машинам. Кончалась последняя лента, нет больше патронов. Выскочив из-за бугорка, раненый краснофло­тец со связкой гранат бросился к танку. Связка уго­дила под гусеницу. Танк взорван. Вражеской пулей тяжело ранен Василий Цибулько, силы оставили его, без сознания он упал на землю.

Погиб геройской смертью Иван Красносельский. Он успел бутылками с жидкостью поджечь два вражеских танка. Пуля врага сразила героя. Навсегда перестало биться его горячее моряцкое сердце. Осталось теперь трое черноморцев. Патроны все израсходованы. Пуще­ны в ход все бутылки с жидкостью. Остались только гранаты.

Но советские моряки не убегают с поля брани, не отступают и не сдаются в плен. Геройскую смерть они предпочитают бегству с поля боя.

Молча переглянулись три отважных моряка. Мол­ча политрук Фильченков поднял гранаты, подвязал их к поясу. Ни слова не сказал он своим боевым друзьям. Но они поняли. Так же, как и он, Паршин и Одинцов быстро обвязались связками гранат; Эта мысль в один и тот же миг родилась у бойцов, хотя они и не сгова­ривались между собой. Другого выхода не было. Пер­вым бросился под танк политрук Фильченков. Один­цов и Паршин увидели, как их боевой товарищ взор­вал танк. Перед глазами мелькнуло раздавленное гу­сеницами тело моряка.

Подвиг Фильченкова призывал их к тому же. Они не дрогнули, нет, они не изменили своего твердого ре­шения. Молча пожали друг другу руки. Юрий Паршин и Даниил Одинцов помчались навстречу ползущим танкам, бросились под них. Оглушающей силы взрыв раздался над степью. Танки взорваны, и под ними по­гибли еще два бессмертных черноморских героя.

В этом бою моряки уничтожили до десятка танков, остальные повернули обратно. Ошалевшая от страха вражеская пехота разбежалась в разные стороны. На­ше подразделение морской пехоты ринулось на фаши­стов, пулей, штыком громило охваченных паникой гитлеровцев. Наступление врага было сорвано. Моря­ки отбросили немцев далеко назад, истребив их в большом количестве.

Когда окончился бой, недалеко от взорванных вра­жеских танков моряки нашли тяжело раненного крас­нофлотца Цибулько. Боец истекал кровью. Напрягая последние силы, он рассказал подоспевшему комисса­ру и секретарю партбюро Шипаеву, как геройски по­гибли четыре его боевых товарища. Моряки подняли краснофлотца Цибулько. На их руках умер герой — пятый участник бессмертного подвига.

Пятерка героических богатырей-черноморцев при­несла свою жизнь на алтарь отечества. Моряки знали, во имя чего шли на смерть. Они выполнили свой воин­ский долг, они преградили путь врагу к любимому го­роду.

Запомним, товарищи, гордые имена бессмертных героев: Николая Фильченкова, Василия Цибулько, Юрия Паршина, Ивана Красносельского, Даниила Одинцова. Они пали смертью храбрых, и об их леген­дарном подвиге никогда не забудут народы нашей Ро­дины. Имена пяти героев-черноморцев будут вечно жить в сердцах миллионов.

Пусть подвиг пяти черноморских богатырей, их славные имена, их светлые образы будут вечно стоять перед глазами наших воинов. Их подвиг зовет нас на смертный бой с врагом, на окончательный разгром не­мецких захватчиков.

М. КОГУТ.

«Маяк коммуны», 1942, 19 мая.

Однако не только военные подвиги имели место среди событий Великой Отечественной войны. Люди, обеспечивающие фронт тоже внесли огромный вклад в то, что город смог продержаться 250 дней под осадой фашистов. 

подвиг оружейников

В конце января 1942 года на 30-ю батарею приеха­ли рабочие и мастера-артиллеристы. Их прибыло две бригады: одна от артиллерийской мастерской флота во главе со старшим мастером Семеном Ивановичем Прокудой, а вторая—от ленинградского завода «Боль­шевик» во главе со старшим мастером Иваном Осипо­вичем Сечко. Оба мастера были пожилые, молчаливые, имеющие огромный опыт в монтажных артиллерий­ских работах.

Среди рабочих я узнаю знакомых и ставших для меня незабываемыми фронтовыми товарищами слесарей-артиллеристов Штанько, Высоцкого, Карпова, Цветкова, Шевченко, такелажника Чекина и многих других.

Призыв городского комитета обороны не отставать от пятисотников Спецкомбината № I был воспринят каждым трудовым человеком Севастополя как особо близкое, родное дело.

Вот почему между бригадами рабочих, между ма­стерами Прокудой и Сечко сразу возникло социали­стическое соревнование.

Генерал Моргунов, прибывший на батарею, осве­домляется о нашем плане смены стволов орудий и остается вполне удовлетворенным.

—  Теперь дело за практическим выполнением  ра­бот,  а  это вы  должны  сделать  в  тесном  взаимодей­ствии   с  личным   составом   батареи,   —   говорит   мне генерал.

—  Так   точно!   Организация, — докладываю, — бу­дет такой: в первой башне руководят работами мастер Прокуда и командир башни Теличко. Работают рабо­чие-артиллеристы и личный состав башни. Во второй башне руководят работами мастер Сечко и командир башни   Федоров.   Работают   рабочие  завода   «Больше­вик» и личный состав башни. Я и командир батареи возглавляем весь этот своеобразный завод.

Генерал Моргунов одобрительно кивает головой:

—  Разумно,  разумно,  ничего  не скажешь.  Видно, что вы все четко продумали.

Сыграна боевая тревога. Личный состав спешит на свои боевые посты, но уже не для стрельбы, а для раз­борки механизмов. Мастера и рабочие тоже спешат по своим башням.

Комиссар батареи Соловьев и политруки башен не пожалели времени и энергии, чтобы довести задачу до сознания каждого краснофлотца.

Так в конце января началась эта трудовая битва за восстановление батареи.

Башни наполнились стоголосым металлическим звоном. Среди этой ударяющей в уши «стальной сим­фонии» слышатся короткие и четкие указания масте­ров Прокуды и Сечко. То с одним, то с другим встре­чаемся в боевом отделении башен, кратко обсуждаем технические вопросы и принимаем решения.

Перед нами два грозных орудия, которые недавно извергали тонны металла, сокрушая ненавистного врага. Теперь они мертвы. Предстоит заменить их. Для этого надо прежде всего снять ответственную деталь— орудийные замки весом более полутоны каждый. Над операцией по разборке механизма замка начали тру­диться комендоры и замочные; в первой башне — под руководством рабочего Высоцкого, во второй — рабо­чего Цветкова. Работа идет четко, организованно, без лишних движений, хотя и не очень быстро. Да и как здесь можно спешить, когда работать приходится над глубокой шестиметровой шахтой, идущей к основанию башни.

А вот еще бригада рабочих: она поставлена на вы­емку шпонок в переднем броневом листе. Никогда еще не случалось этим бригадам и даже видавшим виды рабочим старейшего ленинградского завода «Больше­вик» иметь дело с такими работами. Недаром для вы­полнения их каждый мастер выделил настойчивых, сильных душой и телом людей, таких, как Штанько в первой башне и коммунист Разгоняев во второй. Нуж­но втиснуться в узкое пространство между орудием и холодной, заиндевевшей вертикальной броней, приспо­собиться и вытянуть забитые на вечные времена мет­ровые шпонки. От выполнения этой работы зависела судьба нового метода смены орудий. Я протискиваюсь в узкую щель и внимательно наблюдаю за Штанько и краснофлотцами, устанавливающими приспособление для сверловки отверстия в шпонке.

Слабый свет лампы-летучки озаряет их сосредото­ченные лица.

._ Ну как дела, товарищ Штанько?

За него отвечает старший краснофлотец, закручи­вающий стальной тросик на орудии:

—  В Уставе Военно-Морского Флота записано, что бой является самым высшим испытанием моральных и физических качеств бойцов... Политрук нам говорил, что ремонт наших    башен нужно    рассматривать как бой... Так что   оконфузиться    здесь    будет более чем обидно!

—  Верно    говоришь,    Иван, — крикнул    в    ответ Штанько.

Я возвращаюсь в боевое отделение. Слышатся близ­кие периодические взрывы снарядов. Иногда осколки выбивают барабанную дробь, ударяясь о мощную бро­ню башни. Противник ведет методический артиллерий­ский обстрел 30-й батареи и подъездных путей. Но вот обстрел, который, казалось, никогда не кончится, пре­кратился как по команде. Наступила тишина.

Я решаю пойти посмотреть, как работают саперы. Выхожу из потерны.

День постепенно уступал место ночи. В лицо уда­рил холодный северо-восточный ветер. Снегом и льдом покрыт весь бруствер батареи, где работают до тридца­ти саперов и краснофлотцев. Они кладут деревянные шпалы и к ним крепят железными костылями рель­сы, — идет сборка железнодорожного пути.

Подхожу к командиру и спрашиваю, когда будет готова железнодорожная ветка.

—  Через два дня можно будет пускать пробные по­езда, — весело заявляет он.

—  Неужели вы все сделаете?

—  Таков приказ, можете не беспокоиться.

Я иду вдоль стальных нитей крепостной ветки, ве­дущей к станции Мекензиевы Горы. Всюду, насколь­ко можно различить в вечернем сумраке, виднеются фигуры путеукладчиков и тележки, на которых ле­жат рельсы и шпалы.

«Молодцы саперы,— подумал я.— Завтра надо действовать,  чтобы  подготовить новые орудия  для  пере­возки на батарею».

Иду в батарейное подземелье и информирую масте­ров Прокуду и Сечко о заявлении командира саперно­го подразделения.

—  Это значит, — говорю я мастерам, — что башни через три дня должны быть готовы к приемке новых орудий.

—  В очень трудное положение мы себя ставим, — заявляет Сечко. — Шпонки не выходят, забиты на со­весть. — Но мы принимаем все меры.

—  Ну хорошо, вы здесь принимайте все меры к вы­полнению и перевыполнению намеченного плана, а я должен завтра поехать в Севастополь на подготовку и погрузку новых орудий...

Вернувшись на батарею, сразу направляюсь по башням. Встречаю мастера Прокуду. У него воспален­ные глаза, лицо почернело.

—  Ну как дела, Семен Иванович?

—  Хорошо! Одну шпонку вытащили, вторая сама пойдет. Идемте, посмотрите.

Мы еле протискиваемся в узкую щель за амбразур­ный броневой щит. Действительно, первая шпонка дли­ной около метра, имеющая двойной ласточкин хвост, вся заржавевшая, лежала у ног победителя Штанько. Вторая на три-пять сантиметров вышла из гнезда. Но перекос броневого листа тормозил дело. Краснофлот­цы, работающие вместе со Штанько, приспосабливают паровозный домкрат, чтобы приподнять броню.

—  Вот это да! Молодцы! — похвалил  я рабочих и краснофлотцев.

Мы вылезаем из этого темного и холодного отсека башни.

—  Хотя люди работают день и ночь, а все же надо еще быстрей, — говорю Семену Ивановичу.

—  Мы и так стараемся,— отвечает Прокуда. Прихожу во вторую    башню. Эхом    разносятся по

всей башне металлический стук да    голоса рабочих, краснофлотцев, мастера Сечко и командира башни.

Мы стоим в перегрузочном отделении. Это огром­ное металлическое помещение, где вращается желоб для автоматической перегрузки снарядов. Этот слож­ный механизм разобрали и теперь устраняют дефек­ты. Здесь трудятся рабочие завода «Большевик» и краснофлотцы, которые будут обслуживать эту авто­матическую линию во время стрельбы. В процессе раз­борки обнаружилась поломка зубьев шестерни. Надо заменить, а запасной нет. Мне показывают шестерню, на которой два зуба надломлены.

—  Что же будем делать? — спрашиваю Сечко.

—  Придется восстанавливать.

—  Путем наплавки автогеном?

—  Совершенно верно, с последующей ручной обра­боткой по шаблону. Через день-два все будет в поряд­ке. Главная заминка у нас в другом. Третий день му­чаемся со шпонками, и ни одна не сдвинулась даже на миллиметр.

Мы поднимаемся через узкие люки в боевое отде­ление башни. Осматриваем место стыков боевой брони и приспособления, с помощью которых делается попыт­ка вытащить шпонки. Все сделано по образцу первой башни, а шпонки не выходят.

—  В чем дело, товарищ Разгоняев? — спрашиваю лучшего рабочего.

—  Сам удивляюсь, работали все как черти, а вот пойми, все равно, как приварены.  Тут уже приходили Прокуда,  Чекин, давали советы,  но,  как видите,  все стоит на месте.

—  А может, нам вырезать отверстия в платформе и через отверстия начать их выбивать снизу? — сове­тую Сечко.

—  Мысль интересная, но сделать это будет очень трудно. Однако у нас другого выбора нет. Времени оста­лось до подвоза новых орудий всего двое суток, а у нас даже башня еще закрыта.

Не откладывая дела в долгий ящик, Сечко и Разго­няев делают отметку мелом, где надо резать металл.

В три часа пополудни на батарею прибыл полков­ник Донец. А немного позже два генерала — Моргу­нов и Петров. «Все тревожатся и беспокоятся за судь­бу тридцатой батареи», — подумал я.

После короткого моего доклада полковник Донец решил обойти башни, чтобы поближе ознакомиться с состоянием работ. Командир батареи Александр и я сопровождаем по всем помещениям. Входим в боевое отделение второй башни.

—  Ого, да у нас тут все уже разобрано! — воскли­цает Донец.

—  Нет,  еще  не  совсем готово, — отвечает  Сечко.

—  А что же еще осталось?

—  Выбиваем  проклятые шпонки.

—  За два часа вышла на два миллиметра, — гово­рит Разгоняев. - Видно, ласточкин хвост шпонки за­щемило в пазу брони.

Донец смотрит на меня. Его лицо задумчиво. Вид­но, что неожиданная задержка обеспокоила его.

Выходим в первую башню. Мастер Прокуда и командир, башни лейтенант Теличко встречают нас с радостными лицами. Появление Донца и Александра всех настораживает. Теличко отдает рапорт, что в баш­не производятся работы по ремонту механизмов.

В передней части боевого отделения башни зияла большая квадратная дыра, прикрытая брезентом.

—  Так-так... Вы  уже  завалили  бронь?  Какие  же теперь   дальнейшие   планы? — спрашивает   Донец.

—  Можем  теперь  вытаскивать  орудия, — отвечает Прокуда.

—  Чем?

— Лебедкой, которой когда-то чистили стволы.

—  А потом? — не успокаивается Донец.

-  А потом просим подавать новые орудия. План мой таков:  с вечера вы подаете на батарею платфор­му, мы ее разгружаем и за ночь перекатываем орудия к амбразурам башни. Днем потихоньку талями будем втягивать их в башню. Одним словом, пойдет беспрерывка.

Неожиданно раздавшийся взрыв оглушает нас. Бре­зент, закрывавший проем в башне, с легкостью флага ворвался в башню. Минута тишины.

-  Стреляют, гады, — нарушил тишину голос Александра.

За броневыми сводами башни послышалась частая пулеметная стрельба. Александр подходит к телефо­ну и запрашивает боевую рубку об обстановке.

—  Попросите Матушенко   дать   несколько   залпов по орудиям и пулеметным   точкам... Ничего,    замол­чат, — успокаивающе сказал Александр.

Откуда-то с Северной стороны слышатся выст­релы. Застучали тяжелые пулеметы. Так могут сту­чать только крупнокалиберные пулеметы. Затем все смолкло.

—  Ну вот и все, товарищ полковник, — проговорил Александр, когда стрельба с той и с другой стороны стихла.

Кругом кипит слаженная работа, каждый делает свое дело.

—  Учтите,  Семен Иванович, — говорит    Донец, — новые орудия начнем подавать для вашей башни зав­тра ночью.

Вечером начали в первой башне приспособляться вытаскивать первое орудие. Фактически это была по­ловина орудия. В период второго наступления гитле­ровцев оно было разорвано на куски и теперь напоми­нало огромную, изломанную пополам сигару.

К полуночи все тяжелые подготовительные работы были закончены без помех. По команде мастера Прокуды дружно начали работать на лебедке. Стальной трос натянулся как струна. Мы стоим возле башни и внимательно наблюдаем за орудием. Все замерли.

—  Что-то не идет, — говорю Прокуде.

—  Пойдет, важно сдвинуть с места.

Но орудие с места не двигалось. К нам подходит такелажник Чекин, пожилой, худощавый, в телогрей­ке и шапке-ушанке.

—  Лебедка  не  берет,  надо  что-то  придумать дру­гое, — говорит он.

—  А что? — спрашиваю я.

—  Трактором, что ли, зацепить? — предлагает Про­куда.

После минутного раздумья я даю указание помочь людям, работающим на лебедке, и при помощи домкра­тов оторвать орудие от обоймы. Прокуда хранит молча­ние. Но зато Чекин тут же схватил бутылочный дом­крат и начал ставить его под орудие. Хотя эта внезап­ная дополнительная операция заняла час-полтора, зато при очередном опробовании лебедкой орудие мед­ленно поползло из башни.

Внимательно осмотрев направление движения ору­дия, даю команду мастеру Прокуде:

—  Продолжайте!

Заскрипели и снова натянулись тросы. Все застыли в ожидании. Орудие снова медленно, рывками пополз­ло по рельсам, смазанным тавотом.

—  Хорошо пошло, — слышу за спиной чье-то заме­чание

—  Стоп   выбирать! — кричит Прокуда,   присматриваясь к кромке башни. Я спешу к нему. Очень удачно остановилось орудие. Еще один-два сантиметра, и ка­зенная часть орудия могла зацепить за броневой лист крыши и стянуть его со своего места.

- Надо поднять броневой лист крыши на три-пять сантиметров, — командует Прокуда.

Бригада Штанько с помощью домкратов взялась поднимать тридцатитонный броневой лист.

—  Ну,   еще  немного, еще, — шептали   сухие  губы Чекина.

—  Хватит поднимать, — говорит Прокуда. — Давай теперь команду на лебедку.

Чекин  обернулся,  махнул  рукой:

—  Давай помаленьку!

Снова от усилий людей холодный тяжелый металл пришел в движение. На этот раз орудие оконча­тельно вышло из башни и поползло все дальше и дальше...

—  Ура-а! — нестройно и  вполголоса   раздалось на бруствере.

Своеобразным салютом прозвучали крепкие рабо­чие и краснофлотские аплодисменты, когда орудие покатилось в огромную воронку, как будто специаль­но вырытую для этих целей. Подошедшие незадолго до этого Александр и Соловьев пожали нам руки и при­казали командиру башни тщательно замаскировать мертвое тело орудия. Посмотреть и перенять опыт пришел и старший мастер второй башни И. О. Сечко. Он одобрительно отозвался о первой удаче и тут же в заключение говорит:

—  Обогнал ты меня, Семен Иванович, в нашем со­ревновании победа на твоей стороне. Но на этом не конец.

—  Все победили, — почти не задумываясь, отвечает Прокуда.

Итак, первый этап мы закончили благополучно, без помех, меньше чем за семь часов. Если учесть встретив­шиеся затруднения, то это не так плохо. Во всяком слу­чае мы уже опережаем наши наметки не менее чем на трое суток.

-— Что будем делать дальше? — спрашивает меня Прокуда.

Я смотрю на часы. Половина четвертого. До рассве­та еще остается минимум три часа. Ко мне подходят

144

Александр, Соловьев, инженер Андриенко. Они инте­ресуются тем же вопросом, что и Прокуда.

—  А не сделать ли перерыв  на отдых? — предла­гает командир башни Теличко.

—  Сегодня   будет  очень  тяжелый вечер.   По   всем данным,  из Севастополя  поступят орудия.  Нам  надо не только подготовиться к их приемке, но и вытащить вот эту «дуру» — второе расстрелянное орудие.

—  А нельзя ли сегодня вытащить «дуру» из баш­ни и таким образом вечером заняться только подготов­кой  к разгрузке  нового орудия? — предлагает  Александр.

—  Разумно. Но я боюсь, люди устали, до рассвета мы не справимся с этой задачей, — отвечаю я.

Александр задумался. Комиссар Соловьев смотрит на меня в упор.

—  Вы понимаете обстановку? — говорит он. - Да.

—  Тогда после перерыва мы будем продолжать ра­ботать до первой мины или снаряда. Мы объявим всем: кто устал, пусть идет в кубрик отдыхать...

После небольшого перерыва я даю указание гото­вить «постель» и все приспособления для вытягивания второго орудия. Люди пришли в движение. Кто прино­сил шпалы, кто перетягивал рельсы, кто тянул тяже­лый маслянистый стальной трос.

Впечатление такое, будто мы работаем не под но­сом у гитлеровцев, а далеко от фронта.

На стороне противника тихо. Все реже и реже взле­тали осветительные ракеты. Значит, противник ничего не знает и не замечает наших работ. Перед утром ве­тер усилился. Мороз стал крепчать и чувствительно хватает за руки. Поднимается пыль, летит песок. Вскоре у многих были потрескавшиеся губы, воспален­ные красные глаза.

Зато какой успех! Под орудием уложены шпалы, проложены и закреплены два рельса, орудие припод­нято домкратами. Осталось завести под него трос, и можно вытягивать орудие из башни.

У всех одна мысль, одно желание: под покровом февральской ночи и холодного света луны вытащить второе орудие. Но время, неумолимое время уже ис­текло.

Со стороны Бельбекской долины доносится хлопок, второй. Снаряды свистят над головой и рвутся побли­зости на дороге.

—  Ишь ты! Проснулись гитлеровцы, — сказал один из рабочих, смазывающий рельсы тавотом.

Послышались новые разрывы снарядов, тарахтение пулеметов. Гитлеровцы явно начали проявлять актив­ность. Башня скрывала нас от противника, но не даль­ше, чем на два метра. Покажись человек дальше - настигнет мина. Наши начали отвечать. Экстренно со­ветуюсь с Александром. Как быть? Продолжать рабо­ты или дать отдых? Решаем сделать трехчасовой пе­рерыв.

—  Работы прекратить, всем в башню! — скомандо­вал Александр.

Уютная, чистая и теплая кают-компания распола­гала к отдыху. Сажусь на мягкий кожаный диван, за­куриваю папиросу. Хочу продумать план работы на сегодня, на вечер, когда прибудут новые орудия, но, против своей воли, погружаюсь в глубокий непреодо­лимый сон. Просыпаюсь от резкого толчка.

—  Вас вызывает к  телефону  полковник  Донец,— говорит краснофлотец. — Третий раз будим, приказано разбудить!

Преодолевая сон, иду к телефону.

—  Слушаю.

—  У  телефона Донец. Можно    сегодня    подавать трубы? — условным шифром  спрашивает полковник.

-  Можно, но одна старая труба еще на месте, -отвечаю я.

—  Вечером  вытянете?

—  Надеюсь, до наступления темноты.

-  Итак,  ожидай,  отправляю две поодиночке,  же­лаю   успеха.

—  Ясно, до  свидания.

Сон ушел, мозг лихорадочно заработал... Смотрю на часы. Ого! Прошло три с половиной часа. Прошу де­журного разбудить людей и через полчаса приступить к работам.

Сегодня уже пятые сутки, как начали работать. Фронт работ все раздвигается...

Я захожу во вторую башню к мастеру Сечко.

—  Ну как у вас, Иван Осипович, дела? Идут?

—  Идут, Андрей Андреевич, — с  улыбкой отвеча­ет Сечко. Он берет меня за рукав: — Пошли!

—  Куда?

.— Посмотрите, как мы приспособились вынимать шпонки. Если поручите еще такую работу, я обгоню любую бригаду, — говорит Сечко.

Мы залезаем в отделение, где производилась работа по выемке шпонок. Шпонки не выходили, и из-за этого все тормозилось. Много было передумано. И вы­ход был найден. По предложению коммуниста рабоче­го Разгоняев шпонки решили выдавливать домкра­том. Просто и быстро... Правда, на приспособление времени уходило много. Но зато шпонки выдавли­вались, как поршень под действием газа или жид­кости.

—  Отменно придумали, молодцы!

—  Сейчас мы завалим броню и можем вытаскивать вечером старые орудия. Вы согласны?

—  Броню заваливайте теперь, а вот насчет вытяги­вания посмотрим. Возможно, ваши люди потребуются при разгрузке новых орудий для первой башни.

-  Опять  для  первой  башни, — говорит Сечко.  — А вы подавайте орудия для нашей башни, и мы опере­дим первую, посмотрите!

По лицу Сечко видно, с каким нетерпением ожида­ет он моего ответа. Я тем временем думаю: «Вот она ленинградская хватка, выкованная годами пятиле­ток». Действительно, в работе бригады чувствовалась атмосфера приподнятости, стремление стать передовы­ми в развернувшемся соревновании.

-  Нет, Иван Осипович, не могу тебе подавать ору­дия в первую очередь. У тебя еще много работы, тебе еще целых две ночи придется возиться,  чтобы выта­щить старые орудия.

В башне наступила тишина... Все прислушивались к нашему разговору.

—  Когда мы наблюдали за вытягиванием орудий в первой башне, — говорит Сечко, — у нас появилась идея. Мы хотим вытягивать орудия не лебедкой, не та­лями, а трактором. Какое ваше мнение? Можно ли до­стать трактор?

Я сразу понял мысль старого ленинградского масте­ра. Нечего и говорить, это был смелый замысел, осно­ванный на технических возможностях.

-  Ладно,   Иван   Осипович,   действуйте!     - согла­шаюсь на новый эксперимент,    ускоряющий   процесс нашей работы. — Только перед тем, как вытаскивать орудия, продумайте все как следует, предусмотрите страховку на случай сползания орудия с рельсов. Что касается тракторов — они к вечеру будут.

В три часа пополудни я и Андриенко выходим на бруствер осмотреть железнодорожную колею. Ветер гонит по бетонному брустверу тучи снега; проложен­ную железнодорожную колею, особенно в затишье, то­же замело снегом. Шесть краснофлотцев вышли на расчистку пути. От противника они скрыты возвышен­ностью, их не видно. Мы обходим пути. Все в по­рядке.

У батареи десятка полтора краснофлотцев во главе с командиром второй башни Федоровым и мастером Сечко укладывают постель из шпал, скрепляют их железными скобами. Работа идет хорошо.

Возле первой башни хлопочет отдохнувший после ночной работы такелажник Чекин. Под его руководст­вом заводится трос в оставшееся орудие и производит­ся окончательная подготовка к вытягиванию орудия из башни.

Ранние сумерки уже окутали бруствер батареи. В небе появились первые ракеты, раздаются короткие очереди тяжелых пулеметов.

—  Все готово для  вытягивания   орудия! — весело докладывает мне Чекин.

—  Разрешите    начинать? — спрашивает    Прокуда. Я осматриваю крепление и приложенные защитные

брусья.

—  Молодцы!   —  подбадриваю  товарищей. —  Даю вам зеленую улицу, пока нам не мешают гитлеровцы.

Снова заскрипела ручная лебедка, натягивая сталь­ную нить троса.

—  Пошла,  пошла!.. — раздалось    сразу несколько голосов.

Медленно, сантиметр за сантиметром выплывает из башни дуло орудия. Прокофий Чекин, всю свою жизнь отдавший такелажному делу, не раз смотревший в ли­цо опасности, подстерегающей такелажников, каждым мускулом, каждой жилкой чувствовал это движение тяжелого орудийного ствола. Работали напряженно, с подъемом. Наконец Чекин поднимает руку, — в темно­те это больше по привычке, — и зычным голосом дает команду застопорить лебедку. —  Вышло!..     Смотрите,    полностью   вышло! — по­слышались голоса.

По указанию Чекина краснофлотцы отцепили тро­сы и с помощью ломиков, домкрата и просто деревян­ных рычагов начали сваливать вынутое из башни орудие в воронку, где лежал замаскированный первый ствол.

Тарахтя гусеницами, на бруствер батареи приполз­ли два трактора. Трактористы наломали веток и так искусно замаскировали свои машины, что со стороны казалось, что это медленно передвигающиеся кусты. Ветер утих. Снег перестал идти. Используя время пере­рыва до прихода платформы, иду ко второй башне, ра­зыскиваю Сечко. Он занимается последними приготов­лениями к выемке орудий.

—  Ну  как,  Иван  Осипович,    все    готово? — спра­шиваю.

—  Да,  готово.  Прошу дать  указание трактористу прибыть в мое распоряжение.

Появился  тракторист — молодой  краснофлотец.

—  Какие   будут  распоряжения? — спрашивает он.

—  Будем вытягивать из башни вот эти «трубки».

—  Это мы разом, — не смущаясь, отвечает тракто­рист, как будто бы он их всю жизнь таскал.

—  Давай сюда свой трактор, — командует Сечко. Вдруг по батарее с быстротой    молнии разнеслась

весть о прибытии к батарейному городку двух плат­форм с орудиями.

Я спешу к первой башне и разыскиваю Прокуду и Чекина.             

На бруствер высыпали матросы. Появляются Александр, Соловьев.

—  Зачем  такое  количество  народа? — спрашиваю Александра.

—  А вдруг потребуется? Я дал команду, кроме де­журных по боевым постам, всем выйти наверх.

—  Повели за собой, вроде как на штурм?

—  Да, штурм, о котором мы больше месяца мечта­ли, — говорит Александр.

Вечер был тихий, морозный. Выпавший за сутки обильный снег покрыл вокруг все горы и долины: он искрился, отражая холодный свет луны, хрустел под ногами. Моментами до нас еле слышно доносятся со стороны моря характерные звуки перекатывания гальки. На горизонте, в стороне Мекензиевых гор и на той стороне Бельбекской долины, сверкали кочующие вспышки выстрелов и разрывы снарядов. Время от времени то тут, то там взметались ракеты, освещая местность.

—  Платформа  и  паровоз едут! — неожиданно  до­кладывает краснофлотец.

Мы всматриваемся в горизонт и видим, как по стальным путям медленно движется черная квадрат­ная тень. Странно, нет ни дыма, ни огонька...

—  Здорово железнодорожники замаскировали свой состав, — говорит Александр.

Через несколько минут уже отчетливо видны две платформы, на которых лежит орудие, похожее на толстую трубу. Платформы толкает небольшой паро­воз, замаскированный ветками дубняка.

Четверо краснофлотцев и двое рабочих выстроились вдоль железнодорожной колеи. Одни вооружены сталь­ными башмаками, вторые — подкладками в виде ко­ротких шпал.

—  Смотрите, будьте внимательны к команде, — пре­дупреждаю людей.

Платформы медленно выползли на нас. Вот уже остались считанные метры. Я поднимаю руку и даю команду Андриенко, стоявшему на подножке парово­за, застопорить ход, а рабочим и краснофлотцам под­ложить башмаки.

Вдруг паровоз забуксовал и платформы потянули его за собой, ускоряя движение... Подложенные первые башмаки не удержали, платформы вместе с паровозом двигались над пропастью. Прозевай сейчас еще двое краснофлотцев и двое рабочих, и все это улетит в тар­тарары.

Минуты кажутся вечностью. В голове единствен­ная мысль: остановить там, где нужно.

—  Стопори! — кричу во все легкие.

Еще два краснофлотца и двое рабочих бросились вперед, навстречу движущейся платформе. Они пога­сили ее инерцию и помогли паровозу окончательно ос­тановить движение.

Зашевелились десятки людей, поднося к платфор­мам нужные приспособления: домкраты, перекладины, тросы, шпалы. Группа краснофлотцев оседлала ору­дие, откручивая вязальную проволоку.

Андриенко не отрывает взора от Бельбекской доли­ны. Он часто подходит то к Александру, то ко мне и просит ускорить разгрузку, так как еще две платфор­мы стояли на перегоне крепостной ветки. Но мы и так делали все возможное, чтобы снять орудие как можно скорее.

Выстрелов по брустверу не последовало, значит, противник не подозревает о наших работах.

Наконец домкраты установлены, под дульную и ка­зенную части орудия подведены балки. Я осматриваю положение домкратов, балок и даю команду:

—  Начать подъем!

Заскрипели лебедки четырех домкратов. Медленно, миллиметр за миллиметром плывет вверх гигантская пятидесятитонная труба. Но вот она на весу.

- Теперь    можно    убрать    платформы, — говорю Андриенко.

Он, погладив короткие усы, быстро вскакивает на подножку паровоза, тут же паровоз легко трогается с места и платформы уплывают в темную даль.

Новое орудие бережно опускается на подвешенные поперечные рельсы и вручную перекатывается к баш­не. Более пятидесяти человек под руководством таке­лажника Чекина работали напряженно, и орудие к приходу еще двух платформ было установлено на ме­сто. Затем повторилась такая же операция со вторым орудием.

Тем временем, когда уходили последние платфор­мы, другая бригада рабочих и краснофлотцев, под ру­ководством мастера Ивана Осиповича Сечко, трудилась чад вытягиванием старых расстрелянных орудий из второй башни. Совсем близко от нас, в каких-нибудь ста метрах, слышны команды, напряженная работа тракторов. Применяя новую технологию, бригада вы­тащила старые орудия менее чем за три часа. Это был своеобразный рекорд, достигнутый за все время рабо­ты на тридцатой батарее.

Александр, Соловьев и я пожимаем руки мастеру Сечко, Цветкову и командиру башни. Победа одержа­на. По улыбкам было видно, что в сердцах людей гор­дость. Они окружают нас, прислушиваются к сло­вам одобрения, которые высказывает комиссар Со­ловьев.

—  Замаскируйте их    лучше,  и можно идти отдыхать, — говорит Александр, указывая на два орудия, вынутых из башни.

Приближается рассвет. Со стороны моря надвигает­ся густая пелена тумана. Нужно спешить, ибо мы мо­жем работать еще максимум час, а затем наступит день и начнется обстрел. Заглядываем в первую баш­ню. Орудия лежат на своих местах, но домкраты и тросы разобраны.

— Товарищ Чекин, уберите с бруствера все, чтобы не изменять прежней картины, — отдаю последнее сегодня указание.

- Есть убрать!— по-военному отвечает Чекин.

Наконец все замаскировано и убрано. Мы спуска­емся к массивной железной двери потерны. Александр отдает распоряжение дежурному по батарее накормить людей. Подкрепившись, все отправились отдыхать.

Меня любезно приглашает Андриенко к себе в каю­ту и предлагает, располагаться на свободной койке. Я пытаюсь записать наши действия и процесс выпол­нения работ, но усталость одерживает вверх...

Только напряженная нервная система могла раз­будить меня вовремя, через три часа. Выхожу из каю­ты и направляюсь в первую башню.                           ^

...Против отверстия в башне лежали два новых ору­дия. Бригада Чекина трудилась, чтобы затащить ору­дия в башню. Эта сложная трудоемкая работа уже близка была к завершению, как вдруг у дульного сре­за обрывается трос. Дальше тянуть орудие было нель­зя. Нужно было снова привязать трос.

Чекин вылезает из башни и осторожно, ползком, по-пластунски, пробирается к дульному срезу орудия. Пока гитлеровцы его не замечали, мины и снаряды рвались преимущественно на дороге. Но стоило Чекину подняться во весь рост, чтобы окончательно затя­нуть трос, как серия мин легла на бруствере, недалеко от башни. Чекин, прячась за ствол, успел отползти к башне.

Через несколько    минут,    отдышавшись, он снова громко на всю башню начал командовать: — Раз, два, взяли!.. Раз... два... Взя.ли!.. Орудие послушно   начало ползти   внутрь   башни. Когда я заметил Чекину, что можно было послать при­вязывать трос  кого-нибудь помоложе,  Чекин, посмот­рев на меня, удивительно спокойно ответил:

—  Я старый, а молодежь еще понадобится для на­стоящих боев.

Мне хорошо запомнились эти слова старого рабо­чего...

Тем временем работы в башне оживились. Люди радовались, сознавая, какую победу они одерживают в такое короткое время. Ведь основное, самое трудное, уже позади. Теперь остаются работы внутри башни, которые можно вести круглые сутки.

—  Какие же ваши дальнейшие планы, Семен Ива­нович? — спрашиваю я Прокуду.

Несколько мгновений Прокуда молчит. И вдруг резко встает и говорит:

—  За трое суток    думаю    окончательно    собрать, отрегулировать и передать в руки командира башню.

Он погладил свои короткие усы, что являлось при­знаком полной решимости выполнить задуманное. Мне хотелось обнять и крепко поцеловать этого заме­чательного мастера.

—  А может, не успеем?  Подумайте!

—  Все продумано, работать будем день и ночь, но сделаем.

Я начинаю сожалеть, что мой фотоаппарат увезен на Большую землю и невозможно сфотографировать эти трудовые будни Отечественной войны...

Пропустив мимо себя краснофлотцев, несших в ру­ках тяжелые детали, выхожу из металлического лаби­ринта первой башни в теплый и светлый коридор по­терны. Пройдя несколько шагов, встречаю жизнерадо­стного инженера Андриенко, человека неутомимой энергии и молодого задора.

—  Наконец-то я вас нашел! — воскликнул Андри­енко. — Звонил полковник Донец и спрашивал, можно ли сегодня вечером подавать следующие два орудия. Мы ответили:   «Обязательно».  Но условились:   в слу­чае чего, будем звонить.

Да, эта ночь будет решающей во всей нашей ра­боте.

Вхожу во вторую башню. Та же картина, что и в первой. Гулко разносятся удары. Тесные глухие за­коулки башни завалены разными деталями ба­шенных механизмов. И везде люди, одетые в за­масленные телогрейки, краснофлотские шинели и бушлаты.

—  Сегодня к девяти часам ждем орудия, — говорю мастеру Сечко. — У вас все готово для их приема?

—  Все готово, — твердо отвечает он.

После перерыва раздались звонки колокола гром­кого боя, объявившие боевую тревогу.

Все спешат на бруствер ко второй башне, куда дол­жны с минуты на минуту подойти платформы с новы­ми орудиями.

Наконец из темноты послышался шорох, переме­шанный с редким перестукиванием колес. Вот они, долгожданные! На первой платформе стоит инженер Андриенко. Паровоз с платформами остановился точ­но в заданном месте. Подложив деревянные подклад­ки и башмаки под колеса платформы, все свободные краснофлотцы и рабочие приступили к разгрузке. Па­ровоз тронулся в обратный путь, чтобы скрыться за горкой от гитлеровцев.

Отдавая необходимые указания по разгрузке, я поднимаю голову и вижу, как в двухстах метрах от нас паровоз стоит, накренившись на правый борт. Еще этого не хватало!

Андриенко подбегает к Александру, докладывает, что паровоз сошел с рельсов, и просит в помощь людей. Александр с волнением спрашивает причину случившегося.

- Разошлись рельсы,  и тележка  тендера сползла на бетон.

—  А   вы   днем   проверяли   железнодорожную   ко­лею? — спрашивает Соловьев.

—  Проверяли.

Путь, видимо, был поврежден снарядом при вечер­нем обстреле. Внезапно воздух дрогнул, просвистели снаряды и хлопнули разрывами в балке совхоза. От­дельные снаряды и мины разрывались правее башни на склоне горы. Наши батареи с Северной стороны на­чали отвечать. Беспокойство Александра и Соловьева передалось всем окружающим. Это и понятно: если ос­тавить паровоз на виду у гитлеровцев до утра, будет раскрыт главный замысел командования обороной Се­вастополя — скрытно от врага произвести замену ору­дий. Александр дает команду всем краснофлотцам идти к паровозу. Черные бушлаты и телогрейки бегом ринулись по железнодорожному полотну. Пока Андри­енко бегал, машинист со своим помощником подвели под раму паровоза домкрат, которым можно лишь при­поднять паровоз, перенести же и поставить его на рельсы можно было только вручную.

—   Внимание! Слушай мою команду! — кричит Ан­дриенко. — Всем подойти и на руках поставить паро­воз на рельсы.

Все облепили паровоз.

—  Раз... два — взяли! — послышалась снова коман­да Андриенко.

Тендер паровоза сначала качнулся, потом повис в воздухе... Но вот колеса стукнули о рельсы. Послы­шался вздох облегчения.

Чувства усталости как не бывало.

—  Андрей Андреевич! — обращается  ко мне Сеч­ко. — На   первой   башне вы   применяли  ручную   под­катку орудий к башне, а я хочу с помощью трактора. Какое ваше мнение?

—  Согласен,  но только  будет    трудно    задержать против амбразуры. Ведь будет катиться масса в пять­десят тонн. Вы об этом подумали?

- Цветков вместе с Чекиным предлагают устано­вить надежный барьер в виде баррикады вот из этих кусков рельсов и шпал, что гарантирует полностью от скатывания орудий с постели.

—  Это хорошо. Делайте! Только вторым трактором страхуйте работу первого.

Не прошло и часу, как все было готово к перекаты­ванию орудия. Снова заработали тракторы, натягивая заведенные тросы. На всякий случай за железнодорож­ным полотном стоял второй трактор, который с помощью тросов придерживал орудие. Таким способом орудие за несколько минут было установлено на ме­сто.

К нам подходит Прокуда, смотрит с любопытством на приспособление, разглаживает усы и тихо произ­носит:

—  Молодец, Иван Осипович, переплюнул меня.

—  На то и соревнование, — отвечает Сечко.

Да, соревнование рождает у всех желание трудить­ся все лучше и лучше. Прокуда затратил на операцию перекатывания двух орудий всю ночь, а Сечко — все­го три часа.

—  Здорово! Молодцы! — сказал еще раз Прокуда, повернулся и зашагал в свою башню.

Завтракаем. Иван Осипович Сечко устало вытер платком лицо, встал.

- Еще     чайку? — спросил     обслуживающий   нас краснофлотец.

—  Спасибо,   сынок,   я   сыт.

—  Идемте    отдыхать и  снова  за  работу, — беспо­коится командир башни.

И так сутки за сутками шли в непрерывном труде, почти без отдыха, в холод и ветер, под вражеским об­стрелом.

Наконец все орудия удалось втащить в башню. Это была наша главная победа.

Прибывший на батарею генерал Моргунов встре­чает меня в башне.

—  Ну как дела?

Я доложил как мог коротко о самом главном.

—  Вот   что, Андрей    Андреевич,    надо     ускорить окончание работ. Три дня хватит?

—  Сегодня десятый день, как мы вкладываем всю нашу энергию  в  восстановление    тридцатой батареи. День и ночь в башнях кипит работа. Она ведется по совмещенному графику...

—  Вы прямо отвечайте:  хватит три дня? — снова задает   вопрос   Моргунов.

—  Думаю,   хватит...

Моргунов, как мне показалось, долго смотрел на меня пристально, испытывающе. Наконец, положив мне руку на плечо, добрым, очень добрым голосом, тихо спросил:

—  А  не  подведете?

...Сегодня двенадцатые сутки, как мы находимся под этим бронированным куполом башни. Все рабочие и личный состав батареи теперь заняты регулировкой механизмов, устранением мелких дефектов. Близок конец всего комплекса работ.

В узком коридоре потерны меня окликнул помощ­ник дежурного по батарее.

—  Вас просит к телефону полковник Донец. Поднимаемся в комнату дежурного.

—  Как у тебя дела? — спрашивает Донец.

—  Дела идут к концу, сегодня думаем закончить.

—  Как только закончите, немедленно вы и Прокуда приезжайте ко мне для получения нового срочного задания...

А. А. АЛЕКСЕЕВ, инженер-полковник

Прав ли Джахал Ш в своём высказывании? Я думаю что да. Ведь ничто так не сдруживает людей как общее горе, а какое горе может быть больше войны! Когда человек оказывается в безвыходном положении  у него просыпается чувство бескорыстного героизма, готовность отдать свою жизнь во благо других. Готовность к подвигу – это прежде всего психологическое состояние. Человек должен пойти против себя, против инстинкта самосохранения ведь каждый из пяти матросов, упомянутых выше понимал, что вернуться живым у него нет шансов, и всё же никто из них не отступил, ведь они знали, что за ними не только их родной город  Севастополь, но и вся их Родина!     

                                                                           Список литературы:

Сборник воспоминаний «Огненные дни Севастополя»;

Г.М. Баталов «Ратное поле»;

Д.Ф. Арницкий «Город-герой Севастополь»

БЭКМ.