2. Три сферы логического

В каждом логическом понятии, по Гегелю, могут быть выделены три момента, неразрывное единство которых, тотальность, и составляет понятие. Вот как описывает философ эту триадичность:

Первым из этих моментов является тождественная с собой всеобщность, как бы нейтральная  вначале вода, которая все заключает в себе, но в которой еще ничего не различено. Вторым моментом является обособление этого всеобщего, благодаря чему последнее получает определенное содержание. Так как это определенное содержание полагается деятельностью всеобщего, то последнее через посредство этого содержания возвращается к самому себе и смыкается с самим собой[25].

Уже было сказано, что далее каждый из трех моментов становится самостоятельным понятием; этот рекурсивный (или, можно сказать иначе, иерархический)  процесс и порождает все многообразие мира. Таким образом, все существующие вещи — только выявление этих трех моментов в разных «пропорциях», комбинациях. Попробуем последовательно рассмотреть члены гегелевской триады, определить их значение и отношение друг к другу.

Первый член, первая «сфера» (Гегель иногда называет члены триады «сферами») — непосредственное единство исходного понятия. Это соответствует как бы первому брошенному на вещь взгляду, когда она предстает неким целым, неразложимым на части, одним, а вся ее внутренняя структура, все мелкие детали не фиксируются глазом. Первая сфера, конечно, включает в себя все разнообразие и всю внутреннюю сложность понятия, но включает невыявленно. Поскольку любая множественность обязательно подразумевает противоречие (хотя бы изначальное — между единым и многим), то Гегель говорит, что данный член триады содержит противоречие в себе, подразумеваемое, но не положенное противоречие. В пределах логики (которая сама, напомним, занимает первую позицию в глобальной триаде «Логика — Природа — Дух») рассматриваемая сфера может быть названа сферой бытия. Таким образом, первый член триады, построенной на каком-либо понятии — это бытие взятого понятия.

Как найти узел троичного дерева гегелевских категорий, который бы наиболее ярко иллюстрировал смысл первого члена? Очевидно, следует все время спускаться по первой из трех ветвей. Таким образом мы доберемся до понятия, обозначенного в Приложении номером 1.1.1.1.1 — до чистого бытия. Чистое бытие — первоисточник гегелевской спекуляции, и в этом качестве оно уже было охарактеризовано выше. Поскольку первый член — абстрагирование от внутренней структуры объекта, то чистое бытие, как многократно взятый первый член, бытие бытия бытия, будет абстракцией в кубе, такой абстракцией, в которой удалена вся конкретика и осталось только голое свойство быть. Оно предельно наполнено (так как в процессе абстрагирования в него были включены все возможные определения, все реальности универсума) и в то же время предельно пусто (так как, чтобы включить все определения, оно не должно быть ничем из них — должно быть ничем, пустотой). Само по себе чистое бытие абсолютно просто, голо и бессодержательно, но из него может быть вычленено все богатейшее содержание вселенной. В чистом бытии свойства первого члена триады выявляются наиболее полно, гиперболизированно, так как раскладываемым понятием выступает весь мир. Однако и по отношению к любому объекту его первый момент окажется максимально пустым и — в то же время — скрыто содержащим в себе все свойства объекта. Эта пустота, правда, уже не будет абсолютной апофатической пустотой первоначала: чем ниже мы будем спускаться по троичному дереву от абстрактного к конкретному, тем конкретнее будут становиться даже самые абстрактные моменты понятий. Но, с другой стороны, именно определенность, наполненность смыслом первой сферы объекта является тем ограничением, которое позволяет вычленить из нее не любое (как это было с чистым бытием), а только заданное содержание.

Поскольку первая логическая сфера — сфера бытия, то отношение с собой выступает тут в виде непосредственности[26], а принцип движения понятий — в виде перехода в другое[27]. Понятия, принадлежащие к первой части гегелевской логики, не имеют никакой внутренней различенности, структуры, никакого внутреннего «устройства», они целиком непосредственны; поэтому в процессе развертывания спекулятивного метода им невозможно измениться, оставаясь самими собой. Они теряют свое бытие, исчезают — и становятся другими. В сфере бытия логическое движение сводится к изменению самого факта бытия объекта.

Известно, что Гегель считает развитие мировой философской мысли полностью соответствующим последовательности его «Логики». Так, категория бытия, согласно его схеме, вводится элеатами, становление — Гераклитом, для-себя-бытие — атомистикой Демокрита, субстанциональность разрабатывается Спинозой и т. д.[28] Введением в  «Энциклопедию» служит первая часть «Логики», где Гегель рассматривает и критикует три предшествующих философских метода Нового времени — 1)метафизику, 2)эмпиризм и кантианство, 3)учение «непосредственного знания» Якоби. Здесь, очевидно, целые методы сопоставляются с членами триады, так же как раньше отдельные учения — с конкретными философскими категориями. Первой сфере будет соответствовать метафизика. Вот что пишет Гегель о присущем ей «отношении мысли к объективности»:

Первым отношением мысли к объективности является наивный образ мышления, который, не сознавая еще противоположности мышления в себе самому себе, содержит веру, что посредством размышления познается истина и что она обнаруживает перед сознанием то, что объекты суть поистине... Все начальные ступени философии, все науки и даже повседневная деятельность и движение сознания живут в этой вере.[29]

Метафизика пользовалась «наивным», непосредственным взглядом на отношение мышления и объективного мира, не видела между ними противоположности. Она считала, что мир познаваем, и в этом, по мнению Гегеля, ее преимущество перед кантовским дуализмом. Однако метафизика пребывала «в пределах конечных определений мышления». Ее методом было приписывание изучаемому объекту конечных предикатов (определений)  и фиксация одного из таких определений в качестве истинного, полностью выражающего суть предмета. Ни используемые в качестве предикатов понятия, ни сам метод не подвергались исследованию на внутреннюю непротиворечивость. В этом смысле метафизика является «чисто рассудочным учением» и, безусловно, оказывается в пределах второй — конечной — сферы триады, как и все догегелевские философские концепции Нового времени; однако среди них она по праву может быть поставлена в соответствие первому члену триады, так как содержит представление о непосредственности отношения сознания к реальности.

Единство и непосредственность, которыми характеризуется первая сфера, мгновенно распадаются во множественность и опосредование. Невозможно долго воспринимать предмет как целостность, взгляд сразу же замечает отдельные детали и сосредотачивается на них. Множественность, выявленность противоречий — основное свойство второго члена гегелевской триадичности. В триаде логики вторым моментом выступает сущность. Нужно однако заметить, что, поскольку сама логика — первый член глобальной триады, то, рассматривая категорию сущности, мы увидим вторую сферу не в ее беспримесной чистоте, а в соединении с первой сферой. Сущность — второй момент первого момента (логики). Здесь предмет берется как соотношение с самим собой, то есть как множественность, но все же выступающая в рамках единства. Сущность — это непосредственное бытие, в процессе самоуглубления, поиска самого себя вышедшее за свои пределы и снятое, так что непосредственность теперь отбрасывается, чтобы увидеть за ней истинность, не сводимую к простому бытию — собственно увидеть то, что и понимается под сущностью. «Если... говорят: все вещи имеют сущность, то этим высказывают, что они поистине не то, чем представляются»[30]. Видимость внутри самой вещи того, «что она суть поистине», что просвечивает сквозь грубые контуры бытия, или, другими словами, свечение видимостью вещи в себе самой — вот принцип второй сферы логического. Гегель называет этот принцип рефлексией. «Мы, таким образом, имеем здесь нечто удвоенное: во-первых, некое непосредственное, некое сущее и, во-вторых, то же самое как опосредованное, или положенное. Но то же самое происходит, когда мы рефлектируем о предмете, или (как обыкновенно говорят) размышляем о нем, поскольку именно здесь предмет не признается нами в его непосредственности»[31]. Непосредственность сменяется рефлексией, и все противоречия, вся внутренняя сложность, которые оставались раньше нераскрытыми, в себе, теперь становятся положенными, выявленными, становятся для себя. Вместо свойства быть здесь царит свойство относиться. Все непременно с чем-то соотнесено, включено в структуру, и только благодаря этому существует. «В сфере бытия соотнесенность есть лишь в себе; в сущности она, напротив, положена»[32]. Движение в пределах сущности уже не переход, как в бытии, не «блуждание из одного качества в другое», а видимость в противоположном[33]; при этом понятия не исчезают, переходя в противоположные, а «остаются в их отношении». Сами с собой предметы соотносятся не как непосредственно единые, а только как тождественные себе — это уже упомянутый принцип построения сферы сущности, характеризующейся множественностью в пределах единого.

Вторая часть гегелевской «Логики», как замечает и сам Гегель, более других трудна для понимания, она содержит более запутанные и сложные понятия. Вообще определение сложности, если его понимать в значении составленности из частей (сложенности), применимо только ко второму члену триады; первый и третий, наоборот, характеризуются простотой — цельностью, единичностью. Ветвящаяся множественность второй сферы способна породить изощренные и необычайно разнообразные логические конструкции, и не зря в глобальной триаде вторым моментом выступает природа, бесконечное многообразие материального мира. Множественность, различенность и опосредствованность — основные свойства второго члена триады, в качестве частных случаев которого выступают природа и сущность. Зачастую даже сам второй член распадается на два, и триада принимает вид четверки (см. Приложение). «В сфере духа преобладает трихотомия, — пишет Гегель. — Вообще истинное деление... прежде всего должно быть трехчленным; но так как особенность обнаруживает себя как удвоенная, то деление может быть и четырехчленным»[34].

Категорию, наиболее полно отражающую свойства первого момента триады, мы нашли в самом первом разделе «Логики». Очевидно, во второй части наиболее интересные главы будут тяготеть к середине, так как именно там второе начало проведено наиболее последовательно. В указанной позиции Гегель помещает явление. Действительно, чем еще может быть распадение во множественность уже не бытия, но самой сущности, ее внешняя часть, ее периферия, как не явлением? Именно в явлении сущность достигает максимального самовыражения вовне, в мире единичностей. Явление — наиболее полно (в пределах логики) раскрытое второе начало и, следовательно, важнейшая из трех сторон сущности, поскольку последняя сама — вторая сторона логики; явление — это сущность сущности. «Видимость есть то определение, благодаря которому сущность есть не бытие, а сущность; развитая же видимость есть явление»[35]. Гегелевскую «Логику» можно уподобить роману, который повествует о судьбах стремящегося обрести самого себя понятия; тогда категория чистого бытия окажется завязкой, категория абсолютной идеи — финалом, а взаимодействие сущности и явления — кульминацией, где лихо закрученный сюжет достигает предельного драматизма. Не зря из всех диалектических пар понятий именно эта пара — сущность и явление — всегда выступает на первый план при борьбе диалектики с формально-логическими («конечными», как сказал бы Гегель) учениями: гегельянства с кантианством (вопрос о познаваемости вещей в себе), паламизма с варламизмом (проблема соотношения усии и энергии), марксизма с позитивизмом.

Второй член триады — это единственный ее член, характеризующийся свойством конечности: «Вторые же определения, которые суть некая сфера в ее различенности, представляют собой... дефиниции конечного»[36]. Если первый и третий моменты тотальности представляют ее в виде единства (соответственно простого и опосредованного), то второй момент — это тотальность как разграниченная, как сумма определений, и, следовательно, причастные второму началу категории будут нести на себе печать ограниченности, конечности. Выше уже говорилось, что все предшествующие гегельянству философские методы Нового времени относятся ко второй сфере — они рассматривают вещи в их конечности, изолированности. Гегель называет формально-логический способ мышления рассудком и противопоставляет его диалектике — точке зрения разума. Но среди рассудочных методов кантианство — это вторая сфера по преимуществу, дважды проведенное второе начало[37]. Метафизика, стремясь подвергнуть исследованию свои методы, вдруг обнаруживает, что рассудок (формальная логика) при исследовании объективного мира с неизбежностью впадает в противоречия, в антиномии. Метафизикам приходится произвольно удерживать одни из противоречащих друг другу определений вещи и отбрасывать другие, догматизировать свои постулаты. Это говорит о необходимости перехода к разуму, к диалектической логике. Однако сначала рассудок пытается спасти свой метод, проведя только один, последний догмат — об абсолютной непознаваемости мира вещей в себе — и тем самым разом избавиться от всех противоречий. Метафизика становится кантианством.

Философия Канта, таким образом, произошла путем самоуглубления метафизики, доведшего ее до отказа от того положительного, что присутствовало в ней изначально и составляло ее суть — от убеждения в познаваемости мира. Метафизика, первый, непосредственный метод рассудка, свободно развиваясь и углубляясь в себя, перешла в свое другое. Поэтому кантианство — наиболее полное выявление рассудочности, рассудок для себя, второй момент второго момента. Оно занимает среднее положение во второй подтриаде («метафизика — кантианство — учение непосредственного знания») глобальной триады логических методов («обыденное знание — формальная логика — диалектика»). Но одновременно это и ступень на пути от безотчетного познания мира к адекватному, от повседневности к разумности, хоть и пролегает этот путь через отрицание самой возможность познать мир. Так ведь происходит и в любой триаде: она есть возвращение к себе через свое иное.

Вообще при знакомстве со второй сферой может сложиться пренебрежительное отношение к ней, впечатление о ее неполноценности. Второе начало — это отрицание, распад, расчленение, дурная бесконечность. Конечно, оно необходимо в качестве пути к полному раскрытию понятия, но это не сообщает ему самому никаких положительных свойств. Мы, кажется, просто должны мириться с его наличием. Однако Гегель говорит, что вторая сфера — это... благость бога[38], который, «как бы по своей бесконечной доброте, отпускает свою видимость в непосредственность и дарит... радость существования»[39]. Без распада во множественность не было бы никакого взаимодействия, «мы умерли бы с голоду и физически и морально». В системе Гегеля нет ничего отрицательного — наоборот, все сугубо ценно, привлекательно, и может быть отвергнуто лишь ради чего-то более ценного (в которое оно и развивается, предоставленное самому себе). «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно»[40].

Третий момент — опосредованное единство — представляет собой высшую точку понятия, взятого в качестве триады, наиболее адекватное его выражение, его истину. Разграниченность, позволившая на предыдущей ступени начать процесс мышления, здесь преодолевается, и за отдельными конечными определениями мы начинаем видеть объект как целое. Но это не то неразличенное целое, которое составляло суть первого члена триады; сейчас ступень множественности уже пройдена, и внутри объекта-единства в снятом виде присутствует его структура. Идея (а в пределах логики третье начало может быть обозначено как понятие или как идея) — это систематизированная тотальность[41]. Сохраняя множественность, достигнутую во второй сфере, объект снова становится единым; все внутренние противоречия, обнаруженные «рассудком», преодолеваются по законам «разума», диалектической логики. Третья сфера — это сфера диалектики.

Если трудность в понимании логических конструкций «рассудка» определена их сложными взаимосвязями друг с другом и внутри себя, то для перехода к третьей сфере надо научиться каким-то образом так охватывать единым понятием противоречащие друг другу определения, чтобы они оказались низведены в нем на степень момента. Нужно прочувствовать тот процесс, в результате которого дискретное множество переходит в континуум, и бесконечно малые, но все же прямоугольные абстрактные площадки вдруг сливаются в площадь реальной криволинейной фигуры. Не составляет большого труда уяснить, что такое бытие и как надо понимать ничто, получающееся из бытия простым логическим отрицанием; но становление, которое есть и бытие и небытие одновременно, есть их переход друг в друга, непрерывное движение, где не за что зацепиться глазу, — сложно, непривычно, неуловимо.

Коль подсчитать... каждую секунду на земле более 10 человек умирает и еще больше рождается. «Движение» и «момент»: улови его. В каждый момент данный... Улови этот момент.[42]

Понятия третьей сферы наиболее конкретны, наиболее богаты смыслом, поскольку они включают все бесконечное многообразие определений второй сферы. Однако в собственной принадлежности третьего члена — только этот переход, этот скачок от бесконечно увеличивающейся конечности к простой, замкнутой в себе, абсолютной бесконечности. Поэтому описания понятий, причастных последнему моменту триады, скупы и в значительной мере сводятся к констатации объединяющего характера этих понятий. Гегель заканчивает «Логику» категорией абсолютной идеи, в которой третье начало выражено с максимальной силой (если ограничиваться первым томом «Энциклопедии»); вот как она описана:

Когда говорят об абсолютной идее, то можно подумать, что здесь наконец мы услышим настоящее объяснение, что здесь будет непременно дано все. Истинным содержанием идеи является, однако, не что иное, как вся система, развитие которой мы проследили. Можно также сказать, что абсолютная идея есть всеобщее... как абсолютная форма, в которую возвратились все определения, вся полнота положенного ею содержания. Абсолютную идею можно сравнить в этом отношении со стариком, высказывающим то же самое религиозное содержание, что и ребенок, но для первого оно является смыслом всей его жизни.[43]

Как писал Энгельс, абсолютная идея Гегеля «абсолютна лишь постольку, поскольку он абсолютно ничего не способен сказать о ней»[44], то есть всеохватность оборачивается в ней практически полной бессодержательностью. Это и неудивительно: она — зеркальный двойник чистого бытия, бескачественного начала гегелевской спекуляции. Абсолютная идея представляет собой совокупность всех знаний, которые были или когда бы то ни было будут получены человечеством; как таковая она недостижима и есть лишь предел последовательности сменяющих друг друга картин мира. Однако для Гегеля, объективного идеалиста, идея существует сама по себе до природы и человека и является их причиной.

Движение в первой сфере логики, сфере бытия, выступало в форме перехода в другое (оно сопровождалось потерей бытия объекта), во второй — в форме видимости в другом, рефлексии. Движение в сфере понятия — это, наконец, полноценное развитие, где новый объект диалектически одновременно и тождественен исходному, и отличен от него (поскольку все, что имеется в новом понятии, уже присутствовало «в себе» в старом). «Движение понятия мы должны рассматривать как игру: полагаемое этим движением другое на деле не есть другое»[45].

Как уже говорилось выше, из трех философских методов, относящихся к сфере формальной логики, метафизика сопоставляется у Гегеля с первым членом триады, а кантианство — со вторым. Третьим моментом в данном случае выступает учение «непосредственного знания» Ф.Г. Якоби, провозгласившее, что мышление постигает только особенное, конечное, а истина с его помощью недостижима. Истина — предмет интеллектуального созерцания, веры, она то, что дано непосредственно; любое же опосредование превращает истину в ложь. По сути, Якоби пытается пробиться сквозь рамки рассудка, пытается увидеть реальность за разграничивающими ее познавательными абстракциями. Но при этом он остается в рамках конечного (формально-логического) метода: «Только обыденный, абстрактный рассудок берет определения непосредственности и опосредования как самостоятельные, абсолютные определения и мнит, что в них он обладает устойчивостью различения; таким образом, он создает себе непреодолимые трудности, когда хочет их соединить»[46]. В этом учении рассудочное философствование фактически возвращается к своему началу, к картезианской метафизике. Путь его развития окончен, триада «метафизика — кантианство — непосредственное знание» завершена. Требуется следующий шаг — переход от рассудка к разуму, от формальной логике к диалектике, от систем XVII-XVIII вв. к философии Гегеля.

Завершая обзор трех моментов логического, приведем несколько примеров триад из гегелевской «Логики».

Подводя итог, можно сказать, что Гегель в любом понятии выделяет три момента: непосредственное единство, распадение во множественность и опосредованное единство; каждый из них сам, в свою очередь, есть новое понятие. Вот как описывает триадический процесс Гегель, придерживаясь стиля, который был в моде в первые века уходящего тысячелетия: «Абсолютное, как бы по своей доброте, отпускает от себя единичности, чтобы они наслаждались своим бытием, и это же наслаждение само затем гонит их обратно в абсолютное единство»[47]. В рамках теории познания движение от первого члена триады к третьему может быть рассмотрено как движение от абстрактного к конкретному, так как вначале о понятии ничего не известно, кроме факта его существования (бытия), затем понятие рассекается на отдельные абстракции, которые, однако, более содержательны, чем исходная пустота, и позволяют уже что-то сказать о сущности изучаемого объекта, и, наконец, все эти абстракции сливаются в одну окончательную идею, дающую адекватное знание о понятии. Можно было бы предположить, что переходы между моментами триады — это анализ и последующий синтез, но, по Гегелю, «это поступательное движение столь же аналитично, сколь и синтетично: аналитично, так как имманентной диалектикой полагается лишь то, что содержится в непосредственном понятии; синтетично, так как в этом понятии это различие еще не было положено»[48]. Действительно, если понимать анализ и синтез как манипуляции с частями объекта, которые сначала рассматриваются сами по себе, а потом с точки зрения взаимодействия в системе, то гегелевская спекуляция не может быть сведена к чередованию анализа и синтеза. Вместо системы Гегель говорит о тотальности, его первый и третий логические моменты характеризуются некой сплошностью, полным единством, в котором нельзя выделить никаких составных частей. (Можно сказать, что в них бесконечно много бесконечно малых частей.) Анализ и синтез — принадлежность рассудка, а не диалектики, которая «содержит их в самом себе как снятые»[49].

Триадичность — чрезвычайно общее свойство логики и следовательно, по Гегелю, всего мироздания. Она рекурсивна: каждый момент триады вновь может быть рассмотрен в виде триады, и любое понятие несет на себе в той или иной пропорции свойства всех трех сфер логики (а их соотношение целиком и полностью определяет рассматриваемое понятие). На вопрос «что такое триадичность?» можно ответить, что это соотношение логики, природы и духа; или бытия, сущности и идеи; и так далее для каждой ступени. Членение триады верхнего уровня повторяется в подчиненных триадах; воспользовавшись примерами из помещенной выше таблицы, определим жизнь как бытие идеи, причинность — как природу действительности, становление — как идею чистого бытия. Можно рассказать о триадичности в терминах единства - множественности - целостности (как это предпочитает делать Гегель и как это было сделано нами), а можно — в терминах бытия - небытия - инобытия, ведь распадение во множественность — это небытие единства. На определенных этапах изложения логики (в самом ее начале) триада предстает и в виде «тезис — антитезис — синтез»[50], хотя более правильно было бы отнести и тезис, и антитезис уже ко второй, расчлененной, сфере.

Мы рассмотрели свойства членов гегелевской триады в их неподвижности, статике. Однако не менее важно проследить внутритриадические переходы, с помощью которых Гегель строит связное повествование в «Логике». Этому будет посвящена следующая глава.

3. Триада в развитии

Ранее уже говорилось, что для уяснения смысла каждого понятия, входящего в ту или иную триаду, Гегель разбивает само это понятие на три момента, и так далее (теоретически до бесконечности). Но у этой бесконечной рекурсии есть одно свойство, которое позволяет развернуть ее в последовательное линейное изложение «Науки логики»: движение от первого до третьего момента — это не только углубление в недра понятия, но одновременно и выход за его пределы, его самопреодоление. Когда мы в процессе исследования достигаем адекватного представления о понятии, добираемся до того, что оно суть поистине, оказывается, что перед нами уже другое понятие, которое расположено на следующей ступени спекулятивного рассуждения. В теории познания это правило обеспечивает качественные скачки при развитии наших представлений об объекте, в гегелевской онтологии оно же позволяет Идее не просто бесконечно рассыпáться на триады, оставаясь неизменной, но именно развиваться в сторону от пустоты и простоты к содержательности, наполненности смыслом. Схематически движение в триаде можно представить следующим образом: