Северо-Кавказские конфликты

Наиболее конфликтогенной «зоной» Российской Федерации, где споры как между отдельными этническими группами, так и между этнической группой и госу­дарством в целом, носят наиболее жесткий, радикальный характер, является Север­ный Кавказ, что обусловлено целым рядом факторов.

1.    Геополитика. Кавказ как «порубежный» евроазиатский регион, где непосред­ственно соприкасаются северо-западная христианская и юго-восточная исламская цивилизации, всегда вызывал стратегический интерес у крупнейших мировых дер­жав сначала Британской, Османской и Российской империй, а в XX веке — с од­ной стороны, государств-участниц НАТО и прежде всего США, а с другой, — СССР и его правопреемницы Российской Федерации.

Особое внимание к Кавказу предопределено как его географическим местопо­ложением, так и значительными экономическими ресурсами, в частности, нефти. Если к концу XIX века, особенно после победы в последней русско-турецкой вой­не, геополитический приоритет России в этом регионе признавался всеми заинтере­сованными сторонами, и подобная ситуация сохранялась в течение всего периода существования СССР, то распад Союзного государства коренным образом изменил кавказскую ситуацию.

Как и в начале прошлого века, правда, с несколько обновившимся составом участников, происходит новый стратегический передел этой территории, причем оставшийся за Россией Северный Кавказ в этих геополитических «играх» играет далеко не последнюю роль, хотя притязания на него впрямую никем «со стороны» не декларируются. Однако вовсе не случайно то, что как в ходе войны, так и после наступления перемирия чеченская сторона постоянно апеллирует как к мировому сообществу в целом, так и к отдельным, наиболее вероятным для себя «союзни­кам» — к Турции и другим исламским государствам.

2.     История завоевания Северного Кавказа. Если для большинства русских, в том числе, кстати, и многих представителей власти, «покорение Кавказа» в прошлом веке это не более чем даже не исторический, а скорее социо-культурный артефакт, изрядно романтизированный классической литературой (вспомним, хотя бы «Хаджи-Мурата» Толстого или «Бэлу» Лермонтова), то для многих представителей северо-кавказских народов — это реальная политика «замирения» горцев, проводимая рус­ским генералом Ермоловым и его последователями в течение всей кавказской войны 1817-1864 гг. Политика, которая привела к массовой, во многом вынужденной эми­грации адыгов, черкесов, других этнических групп Северного Кавказа, к изменению этнодемографической структуры региона в пользу казаков и русских в целом.

События, связанные с переживаниями «национального унижения», сохраняются в коллективной исторической памяти едва ли не лучше, чем светлые страницы про­шлого, и на стадии этнической мобилизации естественным образом актуализируются, подкрепляя обиды и претензии, непримиримость в конфликте со своим историческим «завоевателем» и «обидчиком».

3.     Сталинские депортаций. Тот же эффект, только еще более сильный, потому что приближенный по времени, оказывает и память о насильственных «высылках» с исконных земель в казахстанские степи, в ходе которых погибли тысячи безвинных людей. Совершенно ясно, что закон о реабилитации репрессированных народов мог лишь частично смягчить трагедию, постигшую чеченцев, ингушей, балкарцев, тем более что часть их территории уже оказалась занятой не пострадавшими от репрессий соседями (в частности, осетинами и кабардинцами), которые не собира­лись ее возвращать прежним «хозяевам».

Непосредственные корни этнотерриториальных конфликтов между отдель­ными этническими группами Северного Кавказа были заложены не только самим фактом депортаций, но и в правовом отношении необеспеченной реабилитацией пострадавших.

4.    Казаки. Дополнительным дестабилизирующим фактором в этом регионе является присутствие казаков, прежде всего терских, которые обладают особой субэтнической идентичностью («мы — не русские или украинцы, а казаки») и в ряде случаев выступают третьей стороной конфликта, выдвигающей собственные притязания в защиту «казачьих интересов».

Ситуацию усугубляет еще и тот факт, что в отличие от большинства русских (в частности, русского населения Грозного и других городов зоны этнических кон­фликтов), мигрировавших на Северный Кавказ главным образом в 30-50 годы XX века (так называемая трудовая миграция), казаки начали расселяться на землях, соседствующих с территориями горцев, уже с конца XVII века и считают себя точ­но таким же коренным населением Северного Кавказа, как и они.

Сегодня казачье движение, имеющее собственную организацию и военизиро­ванные формирования, не говоря уже о высокой степени этнической мобилизации (добавим, в отличие от других русских, живущих в этноконтактной среде) — это та серьезная сила, с которой приходится считаться не только конфликтующим этни­ческим группам, но и федеральным властям. Наряду с перечисленными факторами определенное значение и для Северного Кавказа имеют экономические, экологиче­ские, демографические и культурно-языковые мотивы конфликтов, о которых уже говорилось в связи с общей обусловленностью конфликтогенности постсоветского пространства.

Однако, и это следует специально подчеркнуть, они заметно уступают по «нака­лу» этнополитической и социально-исторической мотивации: так, в условиях об­щей для СССР русификации населения «нерусских» регионов враждующие стороны конфликта чаще всего являются русскоязычными, однако культурное возрождение как бы искусственно откладывается «на потом», после достижения политических целей. Точно также слабо учитывается экономическая «выгода» достижения ком­промисса в конфликте, если ради нее приходится поступиться этнонациональными идеями и идеалами (это относится в полной мере и к карабахскому, и к абхазскому конфликтам), последний факт, кстати, не в полной мере учитывается федеральными органами власти, готовых идти на экономические уступки, но не на последователь­ное политическое решение конфликтной ситуации.

Конфликты на Северном Кавказе имеют различную степень насыщенности:

·       напряженность в отношениях между соседствующими общностями, выдвиже­ние требований элитами, не сопровождающихся однако массовой этнической моби­лизацией (например, кабардино-балкарский конфликт);

·        попытка силового решения конфликтной ситуации при массовой вовлечен­ности в конфликт членов обеих конфликтующих сторон (например, осетино-ингуш­ский конфликт);

·        полномасштабные военные действия с непосредственным вовлечением в конфликт в качестве стороны государства (чеченский конфликт).Рассмотрим их поочередно.

Кабардино-Балкарский конфликт. Кабарда вошла в Россию в 1774 году по Кючук-Кайнарджийскому договору с Турцией. В 1921 году в составе РСФСР бы­ла образована Кабардинская АО, с 1922 года объединенная Кабардино-Балкар­ская автономная область, в 1936 году преобразованная в автономную республику. С 1944 по 1957 гг. существовала Кабардинская АССР, а в 1957 году была восста­новлена Кабардино-Балкарская АССР. С 1992 года — Кабардино-Балкарская рес­публика в составе Российской Федерации. По данным переписи 1989 года чис­ленность кабардинцев в республике 364 тыс. чел., балкарцев — 71 тыс. чел.

Субъекты конфликта: этнические группы (два титульных народа) субъекта Рос­сийской Федерации.

Тип конфликта: статусный с перспективой перерастания в этно-территориальный.

Стадия конфликта: статусные притязания по изменению этнической иерархии.

Уровень этнического риска: средний.

8 марта 1944 года балкарцы были изгнаны из своих жилищ и насильно вывезе­ны в различные районы степного Казахстана, память об этой трагедии жива до сих пор, хотя непосредственных очевидцев события остается все меньше и меньше. Пос­ле отмены Хрущевым репрессивных актов по отношению к балкарцам, у всех взрос­лых представителей этого народа была взята подписка о том, что по возвращении на Кавказ они не будут претендовать на свои прежние дома и имущества.

После выселения балкарцев передел «освободившийся» территории был осуще­ствлен не столько в пользу ближайших соседей-кабардинцев, сколько по инициативе Л. П. Берия — в пользу Грузинской ССР. Сами балкарцы именно в этом видят истинную подоплеку депортации, официально вызванной «пособничеством с гитле­ровскими оккупантами». Вплоть до начала перестройки стихийные требования со стороны пострадавших балкарцев пересмотреть сложившиеся после их высылки границы рассматривались исключительно как антисоветские выступления и подав­лялись еще на стадии формулировки. Потенциально конфликтную ситуацию смяг­чало еще и то, что в партийно-советской структуре власти этой автономии они были в определенной мере представлены, хотя и составляли менее 10% населения республики.

За тридцать лет после возвращения балкарцев на свою историческую родину в их расселении, в уровне образования и в хозяйственном укладе произошли сущест­венные изменения: часть горцев, чьим традиционным занятием было овцеводство и ткачество, спустилась в долины, получила образование, пополнила слой местной элиты. Кроме того места их традиционного проживания, в частности Баксанское ущелье (Призльбрусье), в последние десятилетия стали центром альпинизма и туриз­ма, что открыло новые возможности для профессиональной реализации балкарцев.

Таким образом, создались определенные условия для этнической мобилизации. В 1990 году состоялся съезд балкарского народа, избравший собственные органы этнонационального представительства, которые, что было достаточно предсказу­емо, вступили в конфликт с Конгрессом кабардинского народа, созданным в 1991 году, — общественно-политической организацией национального движения кабардинцев. Политическое противостояние между официальными органами вла­сти республики, с одной стороны, и национальными движениями, — с другой, не имеет широкой поддержки со стороны рядовых граждан автономии, как кабардин­цев, так и балкарцев. Тем не менее, уже в 1996 году балкарское национальное движе­ние выдвинуло требование по отделению «балкарских территорий» от существую­щей автономии и образованию отдельного субъекта РФ Балкарской республики.

Латентная конфликтогенность в этом регионе обусловлена различным этниче­ским происхождением обеих основных этнических групп «бинацнональной» респуб­лики (кабардинцы вместе с адыгейцами и черкесами принадлежат к этнической общности «адыгэ», балкарцы же — алано-тюркского происхождения и родственны осетинам), и, кроме того, социально-психологическим комплексом «меньшинства» у части балкарского населения.

Осетино-Ингушский конфликт. Осетия вошла в состав России, так же как и Кабарда, в 1774 году после русско-турецкой войны. В 1924 году была образована Северо-Осетинская АО (в 1922 году — Юго-Осетинская АО в составе Грузии), в 1936 году преобразованная в автономную республику. С 1992 года — Республика Северная Осетия-Алания в составе Российской Федерации.

Пригородный район, составляющий около половины территории равнинной Ингушетии, перешел под юрисдикцию Северо-Осетинской АССР после депортации ингушей и упразднения Чечено-Ингушской АССР в 1944 году. После реабилитации ингушей и восстановления автономии оставлен в составе Северной Осетии. Числен­ность осетин, проживающих в Республике Северная Осетия-Алания — 335 тыс. чел., ингушей 32,8 тыс. чел. (по данным переписи 1989 года).

Ингушетия вошла в состав России в 1810году. В 1924 году в составе РСФСР образована Ингушская АО с центром в г. Владикавказе, в 1934 году объединена с Чеченской АО в Чечено-Ингушскую АО, в 1936 году преобразованную в автономную республику. В декабре 1992 года Чечено-Ингушетия разделилась на две респуб­лики — Чеченскую и Ингушскую. Численность ингушей, проживающих в Ингуш­ской республике 163,8 тыс. чел.

Субъекты конфликта: титульный народ республики, входящей в состав РФ (осе­тины) и национальное меньшинство (ингуши); Республика Северная Осетия-Ала­ния и Ингушская республика.

Тип конфликта: этнотерриториальный.

Стадия конфликта: силовые действия, ситуация «законсервирована» при не­удовлетворенности обеих сторон конфликта.

Уровень этнического риска: высокий.

После депортации в 1944 году чеченцев и ингушей в Казахстан и другие реги­оны Средней Азии, часть территории упраздненной республики (в том числе Приго­родный район, традиционно заселяемый ингушами) была передана Северо-Осетинской АССР.

Сохранение Пригородного района в составе этой автономии после реабилита­ции и возвращения ингушей на Кавказ в 1957 году стал источником этнонациональной напряженности, которая до середины восьмидесятых годов носила латент­ный, скрытый характер.

Переходу конфликта в открытую фазу противоборства сторон способствовали, во-первых, принятый в апреле 1991 года закон «О реабилитации репрессирован­ных народов», во-вторых, образование в июне 1992 года Ингушской республики, не подкрепленное решением относительно границ нового субъекта РФ. Таким обра­зом, совершенно очевидно, что инициировали конфликтную ситуацию непродуман­ные действия федеральных органов власти.

Между тем Пригородный район использовался северо-осетинскими властями для размещения беженцев из Южной Осетии, возникшая в этом районе зтно-контакная ситуация (осетины, изгнанные из Грузии, с одной стороны, и ингуши, вос­принимавшие данную территорию как свою «исконную землю», — с другой) не могла не привести, в конечном счете, к массовым действиям, направленным против ингушского населения. Ингуши вторично изгоняются из Оригородного района, на этот раз в не обустроенную Ингушетию без четких административных границ.

В целях стабилизации положения указом президента в октябре 1992 года на территории обеих конфликтующих республик вводится чрезвычайное положение, причем первый глава временной администрации Г. Хижа вместо того, чтобы най­ти компромиссное решение, почти недвусмысленно поддерживает позицию осе­тинской стороны в стремлении спровоцировать Дудаева на открытый конфликт с Москвой и, таким образом, покончить с «чеченской проблемой».

Однако Чечня не поддалась на провокацию и попыткой смягчить возникшую ситуацию (фактической депортации по этническому признаку) стал указ президента о возвращении четырех населенных пунктов ингушам и заселением их ингушскими беженцами.

О неопределенности российской позиции в этом конфликте (позже она прояви­лась и в ходе чеченской войны) говорит и постоянная смена глав временной админи­страции района чрезвычайного положения, один из которых был в августе 1993 года убит неизвестными террористами. Консервация конфликта к настоящему моменту еще не говорит о его разрешении, поэтому, несмотря на возвращение части депор­тированных ингушей в Пригородный район, отношения как между осетинами и ингушами, проживающими в Северной Осетии, так и между обеими республиками остаются весьма напряженными[2].

Итоги конфликта таковы: 600 убитых (в том числе 171 осетин, 419 ингушей и 60 человек других национальностей), 315 чел. пропали без вести. Разрушено около 4000 жилых домов. По данным Федеральной миграционной службы, на территории Осе­тии более 7000 беженцев, в Ингушетии — около 50000.

Чеченский конфликт. Уже при Петре I политика России в отношении Чечни приобретает колониальный характер. В последние годы правления Екатерины II российские войска заняли левый берег Терека, соорудив здесь участок Кавказской военной линии с военными крепостями от Моздока до Владикавказа. В ходе кавказ­ской войны (1817-1864 гг.) на территории Чечни и Дагестана складывается теокра­тическое государство — имамат Шамиля (1840). К России Чечня была присоединена в 1859 году.

В 1922 году была образована Чеченская АО, в 1934 году объединенная с Ингуш­ской АО, а в 1936 году преобразованная в Чечено-Ингушскую АССР. В 1944 году автономия упразднена в связи с депортацией вайнахов и восстановлена после их реабилитации в 1957 году. В ноябре 1990 года сессия Верховного Совета республики приняла Декларацию о суверенитете и тем самым заявила о своих притязаниях на государственную независимость.

Численность чеченцев в автономии (1989): 734,5 тыс. чел., в Дагестане - 58 тыс. чел., общая численность на территории РФ — 899 тыс. чел[3].

Субъекты конфликта: Чеченская республика Ичкерия и Российская Федерация.

Тип конфликта: сецесионный.

Стадия конфликта: война, приостановленная Хасавюртовскими соглашениями (сентябрь 1996 года).

Уровень этнического риска: очень высокий.

Существует немало интерпретаций чеченского конфликта, среди которых до­минирующими представляются две:

1)        чеченский кризис есть результат многовековой борьбы чеченского народа против российского колониализма и неоколониализма;

2)    этот конфликт есть лишь звено в цепи событий, направленных на развал Российской Федерации вслед за СССР.

В первом подходе в качестве высшей ценности выступает свобода, понимаемая в контексте национальной независимости, во втором — государство и его террито­риальная целостность. Нельзя не заметить, что обе точки зрения вовсе не исключают друг друга: они просто отражают позиции конфликтующих сторон, и как раз их полная противоположность затрудняет поиски приемлемого компромисса.

Целесообразно выделить три этапа в развитии этого конфликта.

Первый этап. Начало чеченского конфликта следует отнести к концу 1990 года, когда демократическими силами России и национальными движениями в других республиках был выдвинут лозунг борьбы с «империей» и «имперским мышлением», поддержанный российским руководством. Именно тогда по инициативе ближайших соратников Президента России (Г. Бурбулиса, М. Полторанина и А. Руцкого) гене­рал-майор авиации Джохар Дудаев был приглашен возглавить Объединенный кон­гресс чеченского народа — основную силу, которой предназначалось сменить преж­нюю партийно-советскую элиту во главе с Доку Завгаевым. В своих стратегических планах (борьба за отделение от России), до поры-до времени не афишируемых, Дудаев опирался как на радикальное крыло Конфедерации горских народов Кавказа, так и на отдельных закавказских лидеров, (в частности, З. Гамсахурдиа, в этот же период «отложившегося» от Москвы) и весьма быстро обрел статус харизматиче­ского вождя значительной части населения горной Чечни.

Просчет российских демократов, своими руками заложивших «мину» будуще­го конфликта, заключался не только в незнании и непонимании вайнахской психо­логии в целом и менталитета генерала Дудаева, в частности, но и в иллюзиях относи­тельно демократического характера деятельности своего «выдвиженца». Ко всему прочему совершенно не принималась в расчет память о насильственной высылке 500 тысяч чеченцев в казахстанские степи, которая, образно говоря, «пеплом Клааса» стучит в сердце каждого вайнаха — и чеченца, и ингуша.

(Жажда отмщения стала вообще самостоятельным фактором в этом кризисе, особенно с начала ведения военных действий, когда историческая «боль» отступила перед желанием отомстить за товарища, разрушенный дом, искалеченную жизнь, именно это чувство, причем с обеих сторон, постоянно воспроизводило конфликт во все более широких масштабах).

Ситуация двоевластия сохранялась в Чечне вплоть до августа 1991 года, ког­да поддержка Д. Завгаевым ГКЧП сыграла на руку его противникам и привела к власти Объединенный Конгресс Чеченского Народа в лице Дудаева, который, став легитимным главой республики (в выборах приняло участие 72% избирателей, при­чем 90% из них проголосовали за генерала), немедленно делает заявление о предо­ставлении Чечне полной независимости от России. На этом завершается первый этап конфликта.

Второй этап. Непосредственно предшествующий началу военных действий, охватывает период с начала 1992г. до осени 1994г. В течение всего 1992 года под личным руководством Дудаева происходит формирование вооруженных сил Ич­керии, причем оружие частично передается чеченцам на основании заключенных с Москвой соглашений, частично захватывается боевиками. 10 солдат, убитых в феврале 1992 года в столкновениях вокруг складов с боеприпасами, стали первыми жертвами набирающего силу конфликта.

Парламент республики принимает решение об отзыве народных депутатов из состава Верховного Совета РФ, а в марте 1992 года руководство Чечни отказывает­ся парафировать Федеративный договор наравне с другими субъектами Федерации.

На протяжении всего этого периода ведутся переговоры с российской стороной, причем Чечня неизменно настаивает на формальном признании своей независимости, а Москва столь же неизменно отказывает ей в этом, стремясь вернуть «непокорную» территорию в свое лоно. Складывается, по сути, парадоксальная ситуация, которая впоследствии, после окончания военных действий, вновь, уже в более невыигрышных для России условиях, повторится: Чечня «делает вид», что стала суверенным государ­ством, Федерация «делает вид», что все в порядке и сохранение статуса-кво все еще достижимо.

Между тем с 1992 года в Чечне нарастает антироссийская истерия, культиви­руются традиции кавказской войны, кабинеты украшаются портретами Шамиля и его сподвижников, впервые выдвигается лозунг, явно в пику Москве: «Чечня — субъект Аллаха!» Однако чеченское общество при внешней, несколько показной, консолидации остается пока еще расколотым: оппозиционные силы, опирающие­ся на неприкрытую поддержку Центра (в частности, Автурханов, Гантемиров, Хаджиев) в некоторых районах устанавливают параллельную власть, предпринима­ют попытки «выдавить» дудаевцев из Грозного.

Однако все три «похода» на Грозный терпят неудачу, более того, обнаружива­ется активное участие в этих действиях федеральных силовых структур, что усилива­ет позицию Дудаева как защитника народа от козней Москвы и ее приспешников. Атмосфера накаляется до предела и в этой ситуации Президент России 30 ноября 1994         года издает Указ № 2137 «О мерах по обеспечению конституционной законно­сти и правопорядка на территории ЧР».

Третий этап. С этого момента начинается отсчет самого драматичного периода в ходе этого конфликта, ибо «восстановление конституционного порядка» оборачи­вается широкомасштабными военными действиями со значительными потерями с обеих сторон, которые, по мнению ряда экспертов, составили около 100000 чел. Материальный ущерб не поддается точному исчислению, однако, судя по косвен­ным данным, превысил 5500 млн. долларов[4].

Совершенно очевидно, что с декабря 1994 года возврат к исходной точке в разви­тии конфликта становится невозможным, причем для обеих сторон: идеология сепара­тизма, так же как и идеология целостности государства как бы материализуются в убитых, пропавших без вести, измученных и искалеченных людях, в разрушенных городах и селах. Кровавый облик войны превращает стороны конфликта из оппонен­тов в противников — это самый главный итог третьего периода чеченского кризиса.

Восприятие войны, с одной стороны, чеченцами, а с другой, — россиянами с первых дней начала военных действий диаметрально противоположно: если чечен­ское сопротивление обретает всенародную поддержку, перед лицом «внешнего вра­га» забыты распри 1992-1993 гг., и Дудаев становится в глазах граждан своей рес­публики прямым наследником идей имама Шамиля, то Ельцин, напротив, стреми­тельно теряет популярность в народе, а в массовом сознании (не без влияния СМИ) усиливаются пацифистские настроения. Причин тому, конечно, немало, но, пожа­луй, главное различие противников состоит в «духе воинства», о котором говорил еще Суворов: свобода и независимость — это те высшие ценности, во имя которых можно пожертвовать всем, даже жизнью, однако умирать за восстановление кон­ституционного порядка в регионе, занимающем менее 1% территории России значи­тельно труднее.

После ликвидации с помощью авиационной ракеты генерала Дудаева, его обязанности переходят к значительно менее популярному Яндарбиеву. К середине 1995         года российские войска устанавливают контроль над важнейшими населенны­ми пунктами Чечни (Грозным, Бамутом, Ведено и Шатоем), война как будто дви­жется к благоприятному для России исходу.

Однако террористические акции в Буденновске, а спустя полгода в Кизляре, убедительно демонстрируют, что переход чеченцев к автономным «партизанским действиям» вынудит Россию постоянно держать в одном из своих регионов по сути «оккупационные» войска, которые должны будут постоянно сдерживать натиск боевиков, причем при полной поддержке населения.

В этих условиях, на фоне предстоящих президентских выборов 1996 года, Москва начинает склоняться к приостановке военных действий, которая официаль­но зафиксирована в сентябре 1996 года в Хасавюрте с российской стороны — А. Ле­бедем, с чеченской— А. Масхадовым. 12 мая 1997 года Б. Ельцин и А. Масхадов подписывают Договор о принципах взаимоотношений Российской Федерации и Чеченской Республикой Ичкерия, в котором стороны заявляют о не применении силы при решении любых спорных вопросов[5].

Насколько был неизбежен сам конфликт? Безусловно, повышенный уровень этнического риска в Чечне всегда существовал, однако события могли пойти по значительно более «мягкому» сценарию при более продуманных, ответственных и непротиворечивых действиях российской стороны. К факторам, опосредованно усугубивших конфликтную ситуацию, на наш взгляд, относятся:

·       «приглашение» генерала Дудаева в Чечню на основании ложного преставле­ния о его якобы демократических ориентациях;

·       фактическая передача сепаратистам российских вооружений, находившихся на территории Чеченской республики, на первой стадии конфликта;

·       пассивность в переговорном процессе 1992-1993 гг., которая была частично обусловлена извечной русской традицией положиться на «авось» в надежде, что «все само образуется»;

·       уже в самом ходе военных действий использование ошибочной тактики соче­тания силового давления с переговорным процессом, которое дезориентировала российскую армию и никак не способствовала укреплению «воинского духа».

Однако основным фактором, который почти не принимался во внимание рос­сийской стороной (и, добавим, подобная позиция во многом сохраняется), стала недо­оценка роли этнического фактора в обеспечении стабильности в Чечне и в целом на Северном Кавказе.

Непонимание специфики национального самосознания не только чеченцев, но и других горских народов российского Кавказа, приводит к преувеличению экономических возможностей разрешения конфликта, кроме того предложения че­ченской стороне исходят из представления об «внеэтничном» и «надэтничном» че­ловеке, который даже в Западной Европе и в США еще не до конца сформировался, и уж совершенно не типичен для народов, находящихся на стадии этнической моби­лизации и воспринимающих себя как жертву иноэтничной экспансии. В этих усло­виях «работают» абсолютно все функции этничности, которая становится «само­ценностью». В этом, пожалуй, и состоит главный урок чеченского конфликта, пока еще не востребованный российскими политиками.

Украинский «разлом»

Формирование единой украинской идентичности стало возможным лишь пос­ле 1991 года с объявлением независимости Украинской ССР. Сложности поиска национальной идеи, способной объединить все население крупнейшего после Рос­сии славянского государства, впрямую обусловлены историческими перипетиями развития этого восточно-европейского региона.

Именно здесь, на территории Современной Украины ищут прародину восточ­ных славян, здесь же, стараниями потомков Рюрика, было основано и первоначаль­ное Древнерусское государство, своего рода форпост европейской, христианской, цивилизации на границе с неизведанными просторами евроазиатского континента. Отсюда началось продвижение еще единого русского народа на север, но, прежде всего, на восток, вплоть до берегов Тихого океана, которых в середине XVII века достигли экспедиции Пояркова и Хабарова.

Однако собственно Украина никогда не имела своей государственности за исключением краткого периода в годы гражданской войны после 1917 года.

Веками это пространство было полем геополитического взаимодействия России, Речи Посполитой и Османской империи. Воссоединение украинских земель в составе единого государства закончилось только по результатам второй мировой войны включе­нием в состав СССР Закарпатья, ранее разделенного между Венгрией и Чехословакией.

Судьба отдельных регионов современной Украины столь же различна, сколь не похожи исторические судьбы этих территорий: многовековая разделенность от­дельных «частей» современного украинского государства сформировала совершен­но разные культурные модели, политические, экономические и религиозные ориен­тации, с одной стороны, Левобережья и Новороссии, с другой. Правобережной и Западной Украины — Волыни, Подолии и Галиции.

Свои современные границы Украина приобрела лишь в 1954 году после щедро­го подарка Н. С. Хрущева, однако, даже если вынести за скобки крымскую проб­лему, восток, запад и юг Украины живут вместе лишь последние пятьдесят лет, а более трехсот они развивались в рамках различных государств.

Восток. Москва, оправившись после столетий ордынского давления, закрепила свое влияние на части этих земель в 1654 году договором с гетманом Богданом Хмельницким, который принял покровительство России лишь от имени Левобереж­ной Украины. Дальнейшие «приращения» России в этом регионе продолжились вследствие разделов Польши, когда империя получила Правобережную Украину, где влияние Польши и католицизма сохранялось вплоть до начала XX века, однако после гражданской войны этот регион вновь попадает в состав польского государства и уже окончательно воссоединяется в востоком лишь в результате «пе­рекройки» границ, связанных со второй мировой войной.

Юг. «Дикое поле» — практически не заселенная территория, в течение веков лишь формально входившая в состав Крымского ханства, в конце XVIII века пос­ле победы России над Турцией получает название «Новороссия» (совр. Одесская, Николаевская, и Херсонская области) и активно заселяется русскими крестьянами из центральных губерний, украинцы-«мигранты», приходившие сюда на заработки, под влиянием численно преобладающих «москалей», особенно после стремительно­го роста городов с середины XIX века, с течением времени русифицируются.

Именно поэтому, как верно отмечает А. Миллер[6], оба этих региона Украины и России «проросли друг в друга» экономически и политически, к чему еще можно присовокупить и сложившуюся за годы совместного существования систему схожих стереотипов и ценностей, общего жизненного уклада и даже идентичности.

Попытка «украинизации» этих земель после образования УССР оказалась обреченной на неудачу, ибо новая волна русских переселенцев в сороковые годы окончательно закрепила не только статус русского языка как основного средства общения, но и в целом «российскую» ориентацию этих регионов.

Запад. Украины развивался совершенно по-иному. Этно-контактная среда вза­имодействия русских и украинцев сформировалась только в 1939 году и образ «рус­ских» у большинства западных украинцев порождает достаточно однозначные ас­социации, связанные с коллективизацией, репрессиями не только против украин­ской интеллигенции, но и самого «духа» украинской идентичности. Романтизация бандеровского движения как национально-освободительного движения еще более усугубляет негативный фон восприятия России, а опосредованно — и русских. Не случайно, что именно Запад Украины стал социальной базой «Руха», созданного в 1989 году и после обретения независимости постепенно превратившегося из демо­кратического «антисоветского» движения в этнонационалистическую «антирос­сийскую» партию.

Прежние государственные границы между Востоком и Югом Украины, с од­ной стороны, и Западом, — с другой, различимы до сих пор: именно они превраща­ют Украину из единого государства в политическое «сообщество регионов».

Если Запад Украины выступает за более решительные шаги в области экономи­ческих реформ и «прозападную» ориентацию Украинского государства, то Восток и Юг ориентированы на Россию не только в силу культурно-исторических мотивов, но и своей экономики — здесь расположен нерентабельный Донецкий угольный бассейн и предприятия ВПК, бывшие прежде звеньями в производственных цепях союзной оборонки[7].

Немаловажным фактором, дестабилизирующим украинскую государственно­сть, является и кроме самого состава населения страны и его культурно-языковая политика.

Русских на Украине (11 млн. чел., около 20% всего населения) вообще трудно назвать национальным меньшинством, особенно если принять во внимание тот факт, что около половины граждан Украины и подавляющее большинство жителей Восто­ка и Юга называют русский в качестве более привычного и удобного средства обще­ния (81,5%, ср. на западной Украине 23,0%).

Между тем после распада СССР все делопроизводство было постепенно переве­дено на украинский язык, более того, по свидетельству А. Миллера, большинство законодательных актов публикуется сегодня исключительно по-украински, что впрямую нарушает права русского и русскоязычного населения республики. В сред­ней школе русская литература попала в раздел иностранной, а высшая школа в перспективе должна стать полностью украиноязычной. Для жителей востока сохра­нен лишь один российский телеканал ОРТ, на западе уже два года нет и этого.

Совершенно очевидно, что подобная политика не прибавляет «любви» к укра­инскому языку и культуре, но служит конфликтогенным фактором на ценностно-символической стадии его развития.

Украина — не федерация, и, следовательно, государство национальное. Однако какой «национализм» имеется в виду — этнический или политический?

Если обратиться к Конституции, то украинская нация вбирает в себя всех граж­дан республики независимо от этнического происхождения. Однако многие полити­ки считают этнических украинцев «государствообразующим» элементом, русских же — «мигрантами» (по аналогии с Прибалтикой). Кроме того, крайние национали­сты вообще сожалеют о слишком быстром и легком процессе обретения Украиной своей независимости, что не позволило в полной мере сформировать в массовом сознании образ «исторического врага» — русского человека.

По данным социологического опроса 1996 г., проведенного в десяти крупней­ших городах Восточной Украины, 64% опрощенных скорее не согласны или совер­шенно не согласны с тем, что провозглашение независимости Украины было пра­вильным политическим решением. Не случайно лозунги «сближения с Россией» и «повышения статуса русского языка и культуры» стали наиболее популярным ин­струментом в борьбе за электорат Востока и Юга Украины, инструментом, кото­рым, между прочим, удачно воспользовался впоследствии нарушивший взятые на себя обязательства президент Кучма.

В этих условиях становится ясно, что попытки формировать этническую нацию, могут привести только к одному исходу — дестабилизации политической жизни, а в перспективе — и к развалу исторически «выстраданного» государства. С учетом глубокой региональной специфики фиксация в Конституции Украины принципа уни­таризма противоречит здравому смыслу самосохранения.

Современная Украина как сообщество регионов, а не государство в подлинном смысле слова, продолжает оставаться весьма уязвимой системой с ограниченным запасом прочности. Именно поэтому стремление утвердить свою идентичность за счет отталкивания и даже отвержения России и всего русского, хотя и представляет­ся наиболее простым способом формирования украинского национального самосо­знания, на деле может привести к «разлому» всего политического пространства Украины.

Русские в новом зарубежье

Примером последствий изменения как этнического пространства бывшего СССР, так и этнической стратификации во вновь образованных на его территории государствах может стать положение 25,3 млн. этнических русских (более 17% все­го русского на селения СССР), оказавшиеся после распада Союзного государства за пределами РФ.

Масштабы и последствия, в том числе, и политические, сложившейся ситуации еще не в полной мере осознаются не только институтами власти постсоветских государств, но и самими современниками дезинтеграции СССР. По данным массо­вых опросов еще восьмидесятых годов большинство русских в бывших союзных республиках считали своей Родиной не Россию и не республику своего проживания, а Советский Союз в целом. Потеряв его, они по сути своей превратились в апатри­дов, потому что всегда были по своей самоидентификации больше советскими, а не русскими людьми[8].

На эту и без того тяжелую социально-психологическую травму накладываются еще два немаловажных обстоятельства, усугубляющих сложность положения фор­мирующейся русской диаспоры.

1.    По данным переписи 1989 года около половины русских нового зарубежья родились в этих местах, именно там их «малая родина» — привычный уклад жиз­ни и среда обитания. С Россией их связывает только язык и происхождение, поэто­му возвращение на так называемую историческую родину для них — не одни лишь экономические и материальные издержки переезда, но и коренная ломка устоявших­ся привычек и ценностей.

2.    Крайне мала доля тех, кто свободно владеет новыми государственными язы­ками, ибо до распада СССР основным языком общения был русский, а не язык титульного населения той или иной республики.

Отношение к русским в бывших союзных республиках стало меняться еще до его распада: так, по данным ВЦИОМ (сентябрь 1991 года) о его ухудшении, в част­ности, заявили 79% русских в Молдавии, 75% — в Киргизии, 54% — в Азербайджа­не, 59% — в Западной Украине, 34% — в Казахстане[9].

Неприязнь к русским обусловлена причинами как этнокультурными («размы­вание» этнической идентичности «нерусских» народов СССР под воздействием аккультурации /русификации/), так и этнополитическими, а неприятие советского периода истории /советофобия/ переносится на «имперский» народ—русских /русо­фобия/. Негативные установки представителей титульных народов вновь образо­ванных государств подпитываются, а, отчасти, и формируются официальной поли­тикой местных элит — во всех бывших союзных республиках взят курс на строитель­ство национального государства, что далеко не всегда соответствует реальному соотношению этнических групп в населении страны.

Однако при всей внешней схожести положение русских в новом зарубежье обнаруживает существенные региональные отличия: вряд ли можно утверждать, что новая русская диаспора составляет единую общность по перспективам своей дальнейшей судьбы. Основных различий, на наш взгляд, — три:

1)          мера совпадения правового статуса национального меньшинства с реаль­ной численностью русской общности в населении государства (так, например, по­ложение русского в Нарве, где титульного населения менее 10%, заметно отлича­ется от положения русского в Ереване, где титульное население превышает 98%);

2)          мера соответствия национального законодательства в части закона о граж­данстве и государственном языке международным правовым актам о правах чело­века (правовая дискриминация «не граждан», в большинстве своем этнических русских, — в Латвии и Эстонии);

3)          мера личной безопасности в месте проживания (иммиграция русских из зон военных конфликтов заметно выше, чем из тех же балтийских государств, при всех реальных нарушениях прав человека и гражданина).

Каково же положение русских в отдельных постсоветских государствах?

Балтия. Положение русских в Литве (9,4%) заметным образом отличается от положения в Латвии и Эстонии. Поданным исследования Центра национальных исследований (август 1993 г.) 56% русских считают своей родиной Литву, менее 4% собирается ее покинуть и только 13% в целом негативно оценивает состояние межнациональных отношений в этом государстве, что вероятнее всего связано с принятием «нулевого» варианта закона о гражданстве, по которому гражданином Литвы может стать любой постоянный житель республики.

В Эстонии и Латвии введение дискриминационных норм получения гражданст­ва объясняется официальными органами опасностью растворения коренных наро­дов в инонациональной среде в связи с массовой миграцией русских в этот регион после окончания второй мировой войны.

Действительно, в 1939 году соотношение эстонцев и русских в населении рес­публики составляло 91,8% и 4,7%; в 1959 году — соответственно 74,6% и 20,1%; в 1989 году — соответственно 61,5% и 30,3%. Аналогично складывалась этно-демог­рафическая структура населения и в Латвии: в 1935 году соотношение латышей и русских составляло —75,5% и 12,0%; по результатам последней переписи 1989 года — соответственно 52,0% и 34,0%.

Тип расселения русских в этих государствах — различен: в Эстонии русские проживают анклавно в северо-восточном регионе, где составляют более двух тре­тей населения, в Латвии рассеянно, преимущественно в крупных городах (Рига, Даугавпилс, Вентспилс, Лиепая).

Международными экспертами предложено обоим государствам привести на­циональные законодательства в соответствие со ст. 15 Всеобщей декларацией прав человека и ст. 10 части 2 Конвенции 1961 года о сокращении безгражданства.

Наряду с проблемой гражданства, отсутствие которого ограничивает возмож­ности, в частности, предпринимательской деятельности, наибольшую сложность для русских региона представляет экзамен на знание государственного языка — обязательное условие сохранения работы по специальности прежде всего для лиц с высшим и средним специальным образованием. Тем не менее, поток переселенцев из этого региона остается невысок, так как качество жизни в Балтии заметно выше российского.

Белоруссия и Украина. Стабилизирующим фактором в отношениях титульных народов этих стран, с одной стороны, и русских— с другой, является общность происхождения и этнокультурная близость русских, украинцев и белорусов.

Специфическим для этого региона фактором является различие в исторической судьбе между восточными и западными областями обеих стран, что более отчетливо прослеживается на Украине: в отличие от Левобережья Западная Украина входила в состав Польши (Галиция — в состав Австро-Венгрии) и традиционно развива­лась в ареале центрально-европейской культурной и конфессиональной традиции, что предопределило значительно большую акцентуацию этнической идентичности жителей этого региона в отличие от русифицированных украинцев Левобережной Украины, не говоря уже о жителях Новороссии, Донбасса и Крыма. Именно поэ­тому этнонеприязнь в отношении к русским фиксируется исключительно в западных областях этого государства.

Наиболее благоприятный фон межнациональных отношений в Белоруссии: высокая интегрированность народа этого государства, этнокультурный характер белорусского возрождения, языковая русифицированность белорусов, соответствие национального законодательства международным правовым актам в части обеспе­чения прав меньшинств — все это способствует стабильности положения русских в республике (13,2%).

Украинское законодательство также соответствует международным нормам: принятый в 1993 году Закон о национальных меньшинствах гарантирует русским (22,1%) право на культурную автономию (ст. 6); обеспечивает создание Совета представителей национальных меньшинств при региональных органах управления (ст. 5); свободный выбор национальной принадлежности (ст. 11). Тем не менее, пере­оценка истории взаимоотношений Украины и России, инициированная радикаль­ными национальными движениями, официальная политика украинизации в сфере образования, нерешенность «крымской проблемы» в целом и судьбы Севастополя, в частности, — создают неблагоприятный фон протекания этнонациональных про­цессов.

Молдавия. Положение русских (13,0%) в этом регионе определяется, во-первых, конфликтной ситуацией в Приднестровье, во-вторых, стремлением части радикальных элит к воссозданию единого Румынского государства, в-третьих, Законом о государственном языке.

Данные исследования Института этнологии и антропологии, проведенные в конце 70-х годов, показывают, что для подавляющего большинства жителей респуб­лики национальная принадлежность не имеет значения ни при деловых контактах (83% молдаван и 82% русских), ни при вступлении в брак (соответственно 70% и 76%). Поэтому можно предположить, что политическая стабилизация в стране, наметившаяся с середины 90-х годов, взвешенная этнокультурная политика вернут Молдавию к тому благоприятному этнопсихологическому климату, который суще­ствовал там многие годы до начала приднестровского конфликта.

Кавказ. Этот регион является наиболее конфликтогенным в постсоветским пространстве, что предопределено его географическим положением на стыке запад­ной христианской и восточной исламской цивилизаций, государственными грани­цами, унаследованными от СССР и не совпадающими с реальным расселением кав­казских народов, специфическим менталитетом населяющих его этнических групп.

Карабахский, абхазский и юго-осетинский конфликты косвенно обусловлива­ют положение русских в этом регионе, хотя они и не являются непосредственными сторонами конфликта.

Национальные законодательства закавказских государств, в целом, соответст­вуют международно-правовым нормам: так, в частности, в Азербайджане еще осе­нью 1992 года принят закон о защите прав и свобод, государственной поддержке, развитии языка и культуры национальных меньшинств, проживающих в Азербай­джане. Аналогичные правовые акты существуют и в Грузии, и в Армении. Однако неуверенность русских Азербайджана (5,6%), Грузии (6,3%) и Армении (1,6%) в своей личной безопасности подкрепляют их ориентацию на перспективный выезд из стран своего постоянного проживания.

Средняя Азия и Казахстан. Основной рост численности русского населения этого региона произошел в годы советской власти, С русскими переселенцами было связано, прежде всего, развитие как промышленности в целом, особенно наукоемких произ­водств, так и процесс урбанизации в 20-30-е годы; усилился приток русских и в годы войны в связи с эвакуацией крупных промышленных предприятий из европейской части СССР, многие из переселенцев не вернулись в Россию, а осели в этих местах[10].

Сегодня положение русских в Средней Азии определяет, во-первых, явная и скрытая исламизация социальной жизни в среднеазиатских государствах и в связи с этим увеличивающийся этнокультурный «разлом» между образом жизни предста­вителей титульных народов и русскими, во-вторых, региональные конфликты, угро­жающие личной безопасности русского меньшинства (Таджикистан); в-третьих, введение законов о государственном языке, ограничивающих возможности профес­сионального роста.

Как отмечают О. Брусина и А. Осипов, в частности, в Узбекистане в настоящее время не прослеживается сколько-нибудь определенной государственной политики в отношении людей некоренных национальностей. Именно отсутствие четких правовых норм в отношении национальных меньшинств и приводит, в частности, к скрытому «выдавливанию» русских из Средней Азии (Узбекистан 8,3%; Туркме­ния — 9,5%; Таджикистан — 7.6%; Киргизия — 21,5%), переселенческий поток ко­торых в Россию постоянно возрастает[11]. Вместе с тем русские являются наиболее квалифицированной частью рабочих и специалистов в этих странах.

Эта экономическая роль сегодня приобретает политический характер: целый ряд отраслей хозяйства (энергетика, технология, тяжелая промышленность, есте­ственные науки) функционируют, в первую очередь, за счет русских.

Особая ситуация — в Казахстане, где русские (37,8%) вместе с русскоязычными украинцами и белорусами (соответственно 6% и 3,5%) численно превышают титуль­ное население (39,7%). Между тем, на выборах в представительные органы власти этой республики в марте 1994 года кандидаты-казахи составили 77% списочного состава лиц, претендующих на депутатские должности. На наш взгляд, не случайно столица государства перенесена в Акмолинск, где преобладает русское население (совр. Астана).

Социологи фиксируют высокий уровень неудовлетворенности русских положе­нием дел в стране: по данным Л. Я. Гуревича, полностью или скорее не удовлетворе­ны им 85,0% репрезентативной выборки русских Казахстана[12]. Представляется, что потенциальная коифликтогенность этого региона достаточно высока, ведь Казахстан по сути дела является бинациональным государством и не считаться с этим крайне опасно, особенно учитывая высокий численный потенциал русских в про­мышленности и науке республики.

Для формирующейся на территории новых государств русской диаспоры воз­можны три пути приспособления к новым условиям жизни: а) инкорпорация, т. е. включение в местное общество при сохранении национальной самобытности; б) асси­миляция на основе аккультурации; в) репатриация. Первый вариант может быть реализован в Белоруссии и Украине с учетом родственности культур и языков во­сточно-славянских народов. Вероятность ассимиляции на Кавказе, Средней Азии и в Балтии маловероятна из-за различий этнокультурного, конфессионального и в целом цивилизациониого характера. Остается, таким образом, некое зыбкое сосу­ществование с местными народами или репатриация.

По данным ВЦИОМ до 2000 года прогнозируется возвращение в Россию от 4 до 6 млн. человек, причем наибольший поток переселенцев ожидается из Средней Азии и Казахстана, откуда собирается выехать более трети русского населения, наименьший — из Украины и Белоруссии (каждый десятый).

Возвращение всех русских вряд ли возможно, особенно в условиях дестабилиза­ции и самого Российского государства, отсутствия рабочих мест, соответствующих притязаниям русских нового зарубежья — в большинстве своем горожан, имеющих высшее образование и высокий уровень квалификации.

Маловероятна федерализация постсоветских государств, хотя создание моно­национальных государств в условиях смешанного проживания этносов на террито­рии бывшего СССР чревато латентной конфликтогенностью этнического простран­ства. России еще предстоит выработать целостную политику в отношении русских нового зарубежья — сегодня она реально отсутствует, и судьба русской диаспоры чаще всего становится предметом политического торга, слабо затрагивающего судьбы конкретных людей. Между тем наличие многомиллионной русской диаспо­ры в странах СНГ могло бы в перспективе стать ядром интеграции постсоветских государств в реальное, а не формальное, сообщество цивилизованных государств и доброжелательных друг к другу народов.