Петрарка

ПЕТРАРКА (Petrarca) Франческо (1304-1374), итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры Возрождения. «Канцоньере» («Книга песен») — сонеты, канцоны, секстины, баллады, мадригалы на жизнь и смерть Лауры (1327-74) — лирический дневник, образец поэтического самовыражения, проникнутого противоречием между аскетическим средневековым мироощущением и новым видением мира. Поэмы: «Африка» (1339-42; на латинском языке) о 2-й Пунической войне, «Буколики» (1346-57). Автобиографическая проза («Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру», 1342-43; «Письмо к потомкам», 1374). Оказал значительное влияние на развитие европейской поэзии.

Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается никаким самым высоким признанием его собственно литературных за­слуг. Личность, поэт, мыслитель, ученый, фигура обществен­ная — в нем нераздельны. Человечество чтит великого итальянца прежде всего за то, что он, пожалуй, как никто другой, способ­ствовал наступлению новой эпохи открытия мира и человека, про­званной Возрождением.

Говорить о Петрарке — значит говорить о мысли и искусстве уходящего Средневековья, говорить о Гуманизме и Возрождении, говорить о петраркизме итальянском и европейском. Петрарка был первым великим гуманистом, поэтом и гражданином, кото­рый сумел прозреть цельность предвозрожденческих течений мысли и объединить их в поэтическом синтезе, ставшем програм­мой грядущих европейских поколений. Своим творчеством он сумел привить этим грядущим разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание — пусть не всегда чет­кое — некоего духовного и культурного единства, благотвор­ность которого сказывается и в современный нам век.

Петрарка — родоначальник новой европейской поэзии. Его «Канцоньере» (или «Книга песен») надолго определил пути раз­вития европейской лирики, став своего рода непререкаемым образцом. Если на первых порах, для современников и младших гуманистов, Петрарка являлся великим реставратором классиче­ской древности, провозвестником новых путей в искусстве и литературе, непогрешимым учителем, то, начиная с 1501 года, когда стараниями Пьетро Бембо и типографщика Альдо Мануцио Вати­канский кодекс 3197 «Канцоньере» был предан широкой гласности, началась эпоха петраркизма, причем не только в поэзии, но и в области эстетической и критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии. Свидетельством тому «Плеяда» во Франции, Гонгора в Испании, Камоэнс в Португалии, Шекспир и елизаветинцы в Англии. Без Петрарки их лирика была бы не только непо­нятной для нас, но и попросту невозможной.

Мало того, Петрарка проторил своим поэтическим наследникам путь к познанию задач и сущности поэзии, познанию внут­реннего мира человека, его нравственного и гражданского призвания.

личность и поэт

В невольно возникающем при чтении Петрарки автопор­трете бросается в глаза одна черта: потребность в любви. Это и желание любить, и потребность быть любимым. Предельно четкое свое выражение эта черта нашла в любви поэта к Лауре, глав­ному предмету всего «Канцоньере». Любви Петрарки к Лауре посвящено неисчислимое количество трудов ученых и неученых, и потому говорить тут об этом подробно не имеет смысла. С нужной полнотой читатель все узнает из самих стихотворений. Необходимо лишь заметить, что Лаура — фигура вполне реальная, внеш­няя биография ее в самых общих чертах известна и большого интереса не представляет. О «внутренней» же рассказывает сам поэт. Конечно, как всегда бывает в настоящей поэзии, любовь эта сублимированная, к концу жизни поэта несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с представлением о любви райской, да и самим Раем.

Конкретнее в жизни Петрарки любовь к матери, к домашним: (брату Герардо и племяннику Франческо), к многочисленным дру­зьям: Гвидо Сетте, Джакомо Колонна, Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к ближним и вообще к людям Петрарка не мыслил себе жизни. Это накладывало определенный нравственный отпечаток на все им написанное, привлекало к нему, повсеместно делало своим, любимым.

Еще одна черта, которую обнажал сам поэт, за которую порой (особенно на склоне лет) себя бичевал: это любовь к славе. Не в смысле, однако, простого тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим образом связано с творческим импульсом. Оно-то в большой степени и побудило Петрарку заняться писатель­ством. С годами и эта любовь, любовь к славе, стала умеряться. Достигнув беспримерной славы, Петрарка понял, что она вызы­вает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств. В «Письме к потомкам» он с грустью пишет о своем увенчании, а перед смертью готов даже признать триумф Времени над Славой.

Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой не только не враждовали, но даже пребывали в тесном единении, что подтверждалось устойчивой в поэзии Петрарки сим великой: Лаура и лавр. Но так было до поры до времени. В годы самоочистительных раздумий Петрарка вдруг почувствовал, что и любовь к Лауре, и желание Славы противны стремлению обрести вечное спасение. И вовсе не потому — а это чрезвычайно суще­ственно для Петрарки! — что они греховны сами по себе. Нет! просто они мешали вести тот образ жизни, который надежно подвел бы его к спасению. Осознание этого противоречия повер­гло поэта в глубокое душевное смятение, умеряемое, впрочем, писанием трактата, где он пытался со всей откровенностью обна­жить свое душевное состояние.

Конфликт этот был лишь частным случаем конфликта более общего и философски более значимого: конфликта между много­численными радостями земного бытия и внутренней религиозной концепцией.

К земным радостям Петрарка относил прежде всего окружа­ющую природу. Он, как никто из его современников, умел ви­деть и наблюдать ее, умел наслаждаться травой, горами, водой, луной и солнцем, погодой. Отсюда и столь частые и столь лю­бовно написанные в его поэзии пейзажные описания. Отсюда же тяга Петрарки «к перемене мест», к путешествиям, к возможно­сти открывать для себя все новые и новые черты окружающего мира.

К несомненным земным радостям относил Петрарка и веру в красоту человека и могущество его ума. К ним же он относил любое творческое проявление: будь то в живописи (сошлюсь на его суждения о Симоне Мартини и Джотто), в музыке, философии, поэзии и т, д.

За эти существеннейшие качества человека Петрарка благода­рил Творца. Но эти же качества могли явиться и причиной гибели человека.

Тут надо сказать два слова о личной религиозности Петрарки. Предписаниями религии он не манкировал. Соблюдал их неукос­нительно и без рассуждения, в дебри теологии не встревал. Но и отказа от радостей жизни не было. Многочисленные его друзья и родной и горячо любимый брат Герардо отрешились от всего земного и уединились в своих обителях. Петрарка их одобрял, но примеру не следовал. Молчаливо принимая созданное единым Творцом и порой вознося ему хвалу, Петрарка был не чужд и протеста. Ведь это именно он, Петрарка, восклицал: «...что это за мир вокруг?.. Почему Ты отворачиваешься от него? Разве Ты забыл о нашей нищете и страданиях?»

Петрарка не отказывался от привилегий, связанных с его духовным саном, но никогда не соглашался принять конкретную должность, взять на себя обязанности по спасению чужих душ.

Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало. Его интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна и широта его интересов. Он писал о медицине и о качествах, необходимых для полководца, о проблемах воспитания и о распространении христианства, об астрологии и о падении воинской дисциплины после заката Римской империи, о выборе жены и о том, как лучше устроить обед.

Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой философии не создал ничего оригинального. Кри­тический же его взгляд был цепок и точен. Много интересного им написано о практической морали.

Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами време­ни, не был чужд и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил до исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому множество подтвержде­ний. Одно из них — знаменитейшая канцона «Италия моя». Заветным устремлением его было видеть Италию единой и могу­щественной. Петрарка был убежден, что только Рим может быть центром папства и империи. Он оплакивал разделение Италии, хлопотал о возвращении папской столицы из Авиньона в Вечный город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи. В какой-то момент Петрарка возлагал надежды на то, что объединение Италии будет проведено усилиями Кола ди Риенцо. Самое страшное для Петрарки — внутренние распри. Сколько усилий он приложил, чтобы остановить братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое преобладание на Черном и Азовском морях! Однако красноречивые его письма к дожам этих патрицианских республик ни к чему не привели.

Петрарка был не только патриотом. Заботило его и граждан­ское состояние человеческого общежития вообще. Бедствия и нищета огорчали его, где бы они ни случались.

Но ни общественные и политические симпатии, ни принадлеж­ность к церковному сословию не мешали основному его призва­нию ученого и литератора. Петрарка отлично понимал, что для этого нужна прежде всего личная свобода, независимость (тут и он мог бы воскликнуть, что «служенье муз не терпит суеты»). И надо сказать, что Петрарка умел находить ее повсюду, где ему доводи­лось жить. Кроме, понятно, Авиньона — этого нового Вавилона» — за что он ненавидел его еще и особенно. Именно благодаря такой внутренней свободе — хотя иной раз дело и не обходилось без меценатов -- Петрарке удалось создать так много и так

Девятую, окончательную, редакцию содержит так называемый Ватиканский кодекс под номером 3195, частично автографи­ческий.

По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипи­ческим способом в 1905 году, осуществляются все новейшие кри­тические издания.

В Ватиканском кодексе между первой и второй частями вшиты чистые листы, заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще какие-то стихотворения. Разделение частей сохраня­ется: в первой — тема Лауры—Дафны (лавра), во второй —Лау­ра — вожатый поэта по небесным сферам, Лаура — ангел-хра­нитель, направляющий помыслы поэта к высшим целям.

В окончательную редакцию Петрарка включил и некоторые-стихи отнюдь не любовного содержания: политические канцоны, сонеты против авиньонской курии, послания к друзьям на раз­личные моральные и житейские темы.

Особую проблему составляет датировка стихотворений сбор­ника. Она сложна не только потому, что Петрарка часто возвра­щался к написанному даже Целые десятилетия спустя. А хотя бы уже потому, что Петрарка намеренно не соблюдал хронологию и порядке расположения стихотворного материала. Соображения Петрарки нынче не всегда ясны. Очевидно лишь его желание избе­жать тематической монотонности.

Одно лишь наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной, скрупулезнейшей работе Петрарки над «Канцоньере». Ряд стихотворений дошел до нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить о направлении усилий Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев, когда Петрарка был удовлетворен своей рабо­той, он делал рядом с текстом соответствующую помету.

Работа над текстом шла в двух главных направлениях: удале­ние непонятности и двусмысленности, достижение большей музы­кальности.

На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изо­щренности, внешней элегантности, к тому, словом, что так нравилось современникам и перестало нравиться впоследствии. С года­ми, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился уже о другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности, смы­словой и образной точности, понятности и языковой гибкости. В этом смысле очень интересно суждение Карло Джезуальдо (ко­нец XVI — начало XVII вв.), основателя знаменитой Академии музыки, прославившегося своими мадригалами. Про стих Петрарки он писал: «В нем нет ничего такого, что было бы невоз­можно в прозе». А ведь эта тяга к прозаизации стиха, в наше время особо ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В каче­стве образца такого намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:

                                   Я шаг шагну -— и оглянусь назад.

                                    И ветерок из милого предела

                                     Напутственный ловлю...

                                 ------------------------------------------------------      

                                     Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,

                                     Как долог путь, как смертного удела

                                     Размерен срок, — и вновь бреду несмело,

                                     И вот — стою в слезах, потупя взгляд.

В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текст в подбор, можно получить отрывок ритмически упо­рядоченной прозы. И это еще пользуясь переводом Вяч. Ивано ва, лексически и синтаксически несколько завышенного.

Странно, что такой проницательный критик и знаток итальян­ской литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Санктису казалось, что Петрарке свойственно обо­жествление слова не по смыслу, а по звучанию. А вот Д'Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквилибризму, заметил эту тенден­цию.

Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих ли, вернее, ритмико-синтаксический отрезок, в котором отделье слово растворяется, делается незаметным. Единице же этой

Петрарка уделял преимущественное внимание, тщательно ее обра­батывал, оркестровал.

Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себе какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел великий Г. Р. Державин, кото­рый в своих переводах из Петрарки жертвовал даже сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.

Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числу тех итальянских поэтов, чьи отдельные стихи вошли в по­словицу.

Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встреча­ющаяся в отдельных его стихотворениях некоторая «прециозность» носит характер скорее концептуальный, чем вербальный. Хотя, конечно, есть примеры и обратные. Примером может слу­жить V сонет; он построен на обыгрывании имени Ла-у-ре-та:

                                         Когда, возжаждав отличиться много,

                                        Я ваше имя робко назову —

                                        ХваЛА божественная наяву

                                        Возносится от первого же слога.

                                         Но некий голос Умеряет строго

                                         Мою РЕшимость, как по волшебству:

                                        Вассалом сТАть земному божеству —

                                         Не для тебя подобная дорога.

Можно было бы сослаться и на сонет CXLVIII, первая строфа которого целиком состоит из звучных географических названий.

Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, «второй» Петрарка, особенно бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркистов, воспринявших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих переводческих рабо­тах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность, нарочитая синтаксическая усложненность, за редкими исключениями, почти общая болезнь.

К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. С легкой руки романтиков, отметивших тягу «второго» Петрарки как несомненный, с их точки зрения, порок, этот «второй» Петрарка надолго если не заслонил, то значительно исказил «пер­вого» и «главного» Петрарку, который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.

В приложении к «Книге песен» даются два письма Петрарки, носящих автобиографический характер. Они не только интересны сами по себе. Они, как думается, помогут читателю глубже разо­браться и оценить «Канцоньере». В каком-то смысле они явля­ются бесценным к нему комментарием.

Сам «Канцоньере» печатается в несколько необычном виде. Обычно стихотворения, его составляющие, печатаются вперемеш­ку, со сплошной нумерацией. То есть так, как это было зафиксиро­вано в упоминавшемся Ватиканском кодексе. Печатая сборник целиком, такой порядок бесспорен.

В данном же издании полностью печатаются только сонеты — самая известная и распространенная часть сборника. Остальные же стихотворные пьесы (канцоны, баллады, мадригалы и сексти­ны) — выборочно. Отобраны, как нам кажется, наиболее значи­тельные и интересные из них и к тому же в переводе одного поэта. Отсюда два раздела: сонеты и другие стихотворения.

Для интересующихся творчеством Петрарки приводим самую основную библиографию работ и изданий на русском языке.

Работы о Петрарке: А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди «Canzomere». СПб., 1912; М и х. Коре-л и н. Ранний итальянский гуманизм и его историография, т. 2 (Франческо Петрарка. Его критики и биографы), изд. 2-е. СПб., 1914; р. Хлодовский. Франческо Петрарка. М., «Наука», 1974.

Основные русские издания Петрарки:

Петрарка. Избранные сонеты и канцоны в переводах рус ских писателей («Русская классная библиотека» под редакцией А. Н. Чудинова, выпуск XI). СПб., 1898; Петрарка. Авто­биография. Исповедь. Сонеты. Перевод М. Гершензона и Вяч. Иванова («Памятники мировой литературы»). М., 1915; Петрарка. Избранная лирика. Перевод А. Эфроса. М., 1953; 2-е изд. — 1955; Франческо Петрарка. Книга песен (в переводах разных поэтов). М., 1963; Франческо Петрарка. Избранная лирика. Перевод Е. Солоновича. М., 1970; Франческо Петрарка. Избранное. Автобиографи­ческая проза. Сонеты. М., 1974.