Проблема трагической судьбы России в повести А. Платонова "Котлован"
ПРОБЛЕМА ТРАГИЧЕСКОЙ СУДЬБЫ РОССИИ В ПОВЕСТИ А. ПЛАТОНОВА «КОТЛОВАН»
Андрей Платонов — один из тех немногих советских писателей, которые в своем осмыслении новой эпохи сумели перейти от принятия коммунистических идей к их отрицанию. Платонов верил в революционное переустройство мира искренне, почти фанатично — и ничем в этом смысле не отличался от большинства своих современников. Ему казалось, что впервые в истории возникла наконец возможность победить в человеке эгоизм, создать общество «высшего гуманизма», общество, в котором благо других будет обязательным условием собственного счастья. Но уже в первых своих произведениях Платонов проявил себя художником, умеющим видеть мир неоднозначно, понимающим сложность души человека. Тоска по человечности в рассказах Платонова неотделима от внимания к отдельному человеку. Писатель — вольно или невольно — следовал той традиции, которая была заложена в русской литературе Гоголем и Достоевским. Очень ярко гуманизм Платонова проявился в повести «Котлован». Тема России неотделима в этой повести от поисков человечности, а размышления писателя над проблемами советской эпохи трагичны и необыкновенно глубоки.
В повести «Котлован» Платонов показал российскую действительность конца двадцатых — начала тридцатых годов как эпоху почти необратимого истощения почвы, на которой вырастает «культура жизни» — культура человечности, накопленная столетиями. И это истощение неизбежно означает утрату смысла человеческого существования.
Герои Платонова роют котлован для башни-общежития, дома для счастливых обитателей социализма, отбирая для этого строительства «лучших» — самых обездоленных, самых бедных людей. Но и взрослые и дети в повести гибнут, «унавоживая» почву для других, став «ступенькой» ко всеобщему счастью, достижение которого оказывается невозможным без жертв. Но фанатизм «строителей», слепая вера в идеалы не дает им возможности усомниться в правоте происходящего.
Из всех персонажей повести только двое умеют взглянуть на эпоху со стороны, умеют сомневаться: Прушевский и Вощев. Прушевскому, как воздух, нужна в этом мире теплота, человечность, чувство своей необходимости не всем, не классу, а конкретному человеку. Вощев не может, не хочет чувствовать себя «винтиком», быть счастливым по приказу. Он русский правдоискатель, натура двойственная, противоречивая.
В начале повести Вощев уходит бродить по свету, пытаясь найти смысл жизни. Он хочет «докопаться» до смысла всего сущего, до хода светил, до роста былинки в поле — и роста башни будущего, на строительстве которой он оказывается. И Вощев хочет знать, нужен ли для строительства всеобщего счастья именно он, живой, единственный, «отдельный», а не безличная масса. Но при этом он не протестует против конкретной бесчеловечности идеи, участвует в коллективизации. Его желание быть личностью — невольный вызов коммунистическому государству, а его жестокость — отражение бесчеловечной атмосферы эпохи. Он двойствен, как и его время, соединившее в себе и мечту о счастье, и массовые убийства.
Повесть полна безысходных метафор. Герои роют котлован для дома всеобщего счастья, а сами спят в гробах, заготовленных для себя крестьянами, знающими, что ждет их в пролетарском государстве. И разве только крестьяне? Все должны превратиться в песок, в навоз, на котором вырастет цветок «прекрасного» будущего. Между возрастами нет различия, и девочка, потерявшая мать и нашедшая приют у строителей, тоже спит в гробу: она обречена, как и взрослые.
В соседних деревнях идет страшный процесс коллективизации, уничтожения крестьянства, ненавистного пролетариям только потому, что у крестьянина есть хоть какая-то личная — не общая! — собственность. Дома пусты, гуляет ветер, а на кузне трудится за всех медведь-батрак, истинный пролетарий, полный ненависти к «хозяевам» и фанатичного, слепого трудолюбия. Одни запасаются гробами, не дожидаясь смерти, других сажают на плоты и сплавляют в море, на страдания и гибель. И особенно страшна полная покорность крестьянства, лишь изредка меняющаяся на одиночные вспышки бунта.
Страх и жестокость определяют в повести атмосферу времени. Страх перед опасностью уклониться от генеральной линии, мгновенно из своего превратиться в предателя — и беспощадная жестокость ко всем, кто может этой линии помешать. Таковы Чиклин и Сафонов — фанатики идеи. Таков активист, днем и ночью со страшным нетерпением ждущий начальственных директив — выполняющий любое, самое абсурдное указание, не задумываясь ни на секунду над его смыслом. Там, наверху, знают, что и как надо делать для всеобщего счастья, дело остальных — выполнять приказы. Такова Россия, ослепленная идеей, уничтожающая саму себя.
Насилие в повести распространяется на все: на живую природу и на человека. Но дело в том, что насилие ничего не может создать, построить. Оно способно лишь разрушать, и его итог — гробы, которые хранятся в одной из ниш котлована. У героев «Котлована» нет и никогда не будет дома — есть сарай, возле ямы котлована, место, где они умирают, ночлежка, но стен, дома, семьи нет: все развеяно, все пущено по ветру. Да и зачем он нужен, этот так и не построенный дом, если счастья в этом доме никогда не будет! Не может быть счастья для всех, счастье существует только как бережность к человеку. И котлован становится могилой для ребенка, для той самой девочки, во имя которой и приносят взрослые жертвы, уничтожая и себя, и других...