Поворот РКП(б)  в сторону нэпа вызвал во всем мире определенные надежды на либерализацию  советского  режима,  которые усиленно  подогревались  эмигрировавшими  из России кадетами, меньшевиками,  эсерами.  Например, по мнению редакции меньшевистского “Социалистического Вестника”,  издававшегося в Берлине, “кто сказал А, должен сказать Б. Новую, рациональную на подъем  производительных сил рассчитанную экономическую политику нельзя вести государственным аппаратом и методами, приспособленными  к  экономической утопии и приведшими к экономической катастрофе”.  На очередь дня в Советской России, по их мнению, выдвинулся вопрос “о демократической ликвидации большевистского периода русской революции”.

Политическая борьба в годы нэпа

Введение нэпа ничуть не ограничило политический  террор РКП(б) по отношению к реальной и потенциальной оппозиции,  препятствуя тем  самым  политическому  оформлению стихийного  стремления трудящихся города и деревни к демократическим правам и свободам.  Сказав А,  то есть допустив  известную  экономическую свободу,  РКП(б) не намеривалось говорить Б,  то есть ограничивать свои  притязания  на  монополию власти, информации и т.д. “Мы самоубийством кончать не желаем и поэтому этого не сделаем”, - твердо заявлял по этому поводу В.И. Ленин.

С введением нэпа,  но уже по другим причинам, резко усилилось  подавление инакомыслия и в рядах самой Коммунистической партии.  Речь идет  о  сильных  антинэповских  настроениях  в РКП(б),  которые угрожали отходом от нее уверовавших в идеалы “потребительского  коммунизма”  определенной  части  рабочего класса и мещанства.  Так, в мае 1921 г. органами ВЧК была перехвачена листовка с сообщением об образовании группы “активных революционных рабочих Москвы”, которая задалась целью добиваться освобождения трудящихся города и деревни “как от ига буржуазного,  так и от государственного капитализма”.  Даже в коммунистической верхушке  профессионального  движения  зрело глухое  недовольство  мероприятиями нэпа,  которое прорвалось наружу во время 4-го съезда профсоюзов. 18 мая 1921 г. Коммунистическая  фракция  съезда  отклонила резолюцию ЦК РКП(б) о роли и задачах профсоюзов на том основании, что она сводит на нет  функции профсоюзов в деле защиты экономических интересов пролетариата перед лицом нарождающегося капитализма.  Председатель  ВЦСПС  М.П. Томский чуть не поплатился за эту фронду с ЦК своим партбилетом (Ленин требовал от ЦК исключения  его  из партии),  но, к счастью для себя, отделался временным направлением на работу в Туркестан.

Не меньшие опасения руководству РКП(б) должно было внушать и слишком сильное тяготение части членов партии к нэпу в форме  частнопредпринимательской  деятельности,  также  чреватое отступлением от “чистоты” ее классовых принципов. В этой связи крайне любопытно постановление Оргбюро ЦК РКП(б) 9 сентября 1921г.  о недопустимости участия коммунистов в организации и  деятельности  артелей на правах владельцев или арендаторов средств производства, и совершенно категорически отказывалось в  праве  участия  “в каких бы то ни было частнохозяйственных организациях,  носящих явно выраженный профессионально-торговый характер”. Допускались высокие оклады, тантьемы (премии с определенного процента оборота капитала),  гонорары и  другие формы  материального вознаграждения,  но только получаемые на государственной службе.

Резолюция Х  съезда  РКП(б) “О единстве партии”,  принятая применительно к донэповскому ещё периоду крайнего  обострения фракционной  борьбы  (дискуссии о партийном строительстве и о роли и задачах профсоюзов в 1920 г.),  теперь, в условиях нэпа,  стала  по  воле ЦК и самого В.И. Ленина выполнять функцию сдерживания слишком горячих антинэповских и пронэповских настроений членов единственной правящей партии. Резолюция запрещала не только “неделовую и фракционную критику” в адрес партийных органов, но и даже возможность коллективного выражения мнений на основе определенной политической платформы. В то же время ЦК РКП(б) получал полномочия исключать из партии и даже выводить (до очередного съезда партии) из состава Центрального  Комитета  его членов “за нарушение дисциплины и допущение фракционности” двумя третями голосов ЦК и ЦКК. И без того военизированная структура Коммунистической партии,  сложившаяся в годы “военного коммунизма”, под воздействием этой резолюции приобрела  четкие  формы  отношений  господства и подчинения, разделившие партию на узкий начальствующий состав и  бесправную массу рядовых исполнителей. В этих условиях другая важная резолюция Х съезда РКП(б) - “По  вопросам  партийного  строительства”  -  была  обречена на невыполнение как раз по тем ее пунктам, которые ставили на очередь дня задачи перехода к так называемой “рабочей демократии”. Под ней подразумевалась “такая организационная форма при проведении партийной  коммунистической  политики,  которая обеспечивает всем членам партии, вплоть до наиболее отсталых,  активное участие в ней, в решении всех вопросов, выдвигаемых перед ней, в решении этих вопросов, а равно и активное участие в партийном строительстве”.  Но  обсуждение без критики - действие,  лишенное какого бы то полезного эффекта, разлагавшее РКП(б) с морально-политической точки зрения.

Мало кто из тогдашних инакомыслящих (в смысле антибюрократических настроений) коммунистов осознавал  глубокую  органическую  зависимость между антидемократическим устройством Советского государства и ограничением внутрипартийной  демократии.  Не изменил своего отношения к данному вопросу и В.И. Ленин. В своих последних статьях и письмах он лишь высказывался за сохранение “устойчивости” руководящей партийной группы при помощи увеличения количества голосов ЦК РКП(б) до 50-100  человек,  чтобы, по его словам, “конфликты небольших частей ЦК” не получили “слишком непомерное значение для всех судеб  партии”.  Столь же “аппаратные” по своему характеру меры предлагаются В.И. Лениным в отношении борьбы с бюрократизмом.  Задуманная им реорганизация Рабоче-Крестьянской Инспекции в орган совместного партийно-государственного контроля,  даже при самом удачном подборе работников,  не идет ни в какое сравнение с преимуществами демократического  контроля  самого  общества (через  парламент,  свободу печати и т.д.) над исполнительной властью.

В осенние же месяцы 1923 г.  по всей стране происходят  ни доселе,  ни  после невиданные в Советском Союзе массовые выступления рабочих в защиту своих  экономических  интересов.  В октябре  месяце  в стачках приняли участие 165 тыс.  рабочих.  Обращает на себя внимание и тот факт, что организаторами стачек в ряде случаев были члены РКП(б),  объединившиеся в нелегальные группы “Рабочее дело” и “Рабочая правда” в количестве до 200 и более постоянных членов, не считая сочувствующих. Не случайно одним из пунктов сентябрьского (1923 г.) Пленума  ЦК РКП(б)  стал  вопрос о деятельности нелегальных группировок в партии,  с  докладом  по  которому  выступил  “шеф”   ВЧК-ГПУ Ф.Э. Дзержинский. В своем горячем, но крайне сбивчивом выступлении,  он указывал, что “основной причиной, вызывающей у рабочего класса оппозиционные настроения по отношению к Советскому государству,  является оторванность  партии  от  низовых ячеек  и низовых ячеек - от масс.  У нас,  - продолжал он,  - есть хорошая связь - это связь бюрократическая;  стол  знает, что  где-то  знают,  но чтобы мы сами знали,  чтобы секретарь (ячейки) знал - этого нет.  Слишком уж многие коммунисты  увлеклись своей хозяйственной работой,  увлеклись мелочами, аксессуарами  политической  работы:  празднествами   знаменами, значками...”.

Взгляд Дзержинского на внутрипартийное положение, конечно, скользил  по  поверхности аппаратно-бюрократического естества партийного организма,  высвечивая в  нем  достойные  анекдота случаи  бюрократического “комчванства”.  Назвать проблему такой, какова она на самом деле, означало бы поставить под удар руководящую партийную группу в лице Г.Е. Зиновьева,  Л.Б. Каменева и И.В. Сталина, захватившую в отсутствие В.И. Ленина контроль  за деятельностью партийно-государственного аппарата,  а потому и ставшую ответственной за неэффективность его работы.  Решиться  на  критику  “тройки” мог только стоящий не ниже по рангу и авторитету член высшего политического руководства,  в меньшей мере с аппаратными манипуляциями по подбору и расстановке кадров,  наделением должностных полномочий и привилегий и т.п. Не удивительно, что на роль неформального лидера антибюрократической оппозиции внутри партии история вознесла члена Политбюро ЦК РКП(б) и председателя Реввоенсовета Советской республики Л.Д. Троцкого, у которого к тому времени, кроме перечисленных  объективных  качеств,  были  и личные “обиды” на “тройку” ввиду ее стремления “подмочить” его репутацию.

Однако, консолидировавшаяся вокруг Л.Д. Троцкого оппозиция не сумела  противопоставить  правительственной  программе  выхода из экономического кризиса сколь-нибудь обстоятельно  проработанной альтернативы. Выступление Осинского, Преображенского, Пятакова и В. Смирнова с “экономической” резолюцией оппозиции  в конце декабря 1923 г. не встретило сколь-нибудь заметной поддержки,  ибо они настаивали на роли директивного планирования “сверху”,  при наличии свободно устанавливаемых государственными трестами оптовых цен для “достижения  наибольшей  прибыли”.  Требование либерализации монополии внешней торговли для открытия советского рынка  дешевым  заграничным  промышленным товарам  (так называемая “торговая интервенция”) сочеталась с требованием ужесточения кредитной монополии и отсрочки завершения финансовой реформы. Данные противоречия были не случайными,  ибо в экономической платформе оппозиции нашли  определенное  компромиссное решение идеи сторонников свободной торговли (Н. Осинский,  В.М. Смирнов) и директивного  планирования (Г.Л. Пятаков и Е.А. Преображенский).  Как первая, так и вторая идеи,  чтобы завоевать право на существование, нуждались хотя бы  в  минимальной внутрипартийной демократии.  Но,  с другой стороны, обе эти идеи были неприемлемыми для приверженцев бюрократических методов управления, поскольку жесткое директивное планирование требовало от партийно-хозяйственного аппарата высокой ответственности,  а свободная торговля,  напротив, превращала его функции в излишние.

Дискуссия о  партстроительстве и об очередных задачах экономической политики партии завершилась в январе  1924  г.  на 13-й  Всероссийской партконференции.  Оппозиция потерпела и в том,  и в другом вопросе сокрушительное поражение.  Партийный аппарат охотно включил в лексикон своих политических кампаний слова:  “рабочая демократия”, “внутрипартийная демократия”, “экономическая смычка города и деревни”,  “неуклонное возрастание роли планового начала в управлении экономикой”,  - благо, что за этими словами не стояло напряжение организационной деятельности,  подхлестываемого свободной критикой со стороны “низов”. Антибюрократически настроенная часть “верхов” в лице оппозиции Л.Д. Троцкого и  его  немногочисленных  сторонников, оставшись изолированными от низов,  неизбежно должна была выродиться в политическую клику, подтверждавшую свою лояльность к “аппарату” тогда, когда политическая и экономическая ситуация в стране стабилизировалась,  и,  напротив,  при  малейшем ухудшении  этой  ситуации,  стремившуюся еще и еще раз пытать счастье в борьбе за  власть.  Подтверждением  этому  являются “покаянные” речи Троцкого и других оппозиционеров на XIII съезде РКП(б) в мае 1924 г.  “Если партия, - говорил Троцкий, - выносит решение,  которое тот или другой из нас считает решением несправедливым,  то он говорит: справедливо или не справедливо,  но это моя партия, и я несу последствия за ее решения до конца”.

На протяжении 1924 г. правящая верхушка РКП(б) срывала политический капитал с критики взглядов Л.Д. Троцкого и его сторонников по проблемам партийного строительства, экономической политики и даже истории Коммунистической партии и Октябрьской революции. В начале 1924 г.  Л.Д. Троцкий опубликовал знаменитые “Уроки Октября”, где он на примерах потерпевшей поражение германской революции  прозрачно  намекал на “оппортунистические” поступки Зиновьева,  Каменева, Рыкова и Сталина во время вооруженного восстания в октябре 1917 г. и возносил собственную роль в этих достопамятных событиях. В ответ на этот выпад партийный аппарат  организовал мощную пропагандистскую кампанию в партийной и советской печати.  В вышедших в свет многочисленных статьях  и  брошюрах  указывалось на “небольшевистское” политическое прошлое Л.Д. Троцкого,  подчеркивались  его ошибки в период заключения Брестского мирного договора с Германией, в период дискуссии “о профсоюзах”, и, конечно в период дискуссии  1923 г.  по вопросам партийного строительства и экономической политики.  Из набора всех этих ошибок и прегрешений складывалась  довольно  любопытная  схема  политической эволюции автора “Уроков Октября”,  который, согласно ей, оказался большевиком  поневоле,  принявшим Октябрьскую революцию за подтверждение своей теории “перманентной  революции”.  Как бывший меньшевик Л.Д. Троцкий, естественно, принижал роль партийного аппарата и необходимость строгой партийной  дисциплины, а как “перманентник” - недооценивал революционных возможностей крестьянства,  способности его средних слоев в союзе с пролетариатом бороться  за  построение  социалистического общества.

Сами организаторы кампании дискредитации Л.Д. Троцкого, конечно, ни на йоту не верили в правдивость указанной схемы. По словам одного из ее организаторов М.М. Лашевича,  “мы сами выдумали этот “троцкизм” во время борьбы против  Троцкого”.  То же самое  признавал  и  Г.Е. Зиновьев:  “...  была  борьба  за власть, все искусство которой состояло в том,  чтобы  связать старые разногласия с новыми вопросами. Для этого и был выдвинут “троцкизм”.

Посредством идейной борьбы с “троцкизмом” правящая верхушка Коммунистической партии не только добивалась  фактического отстранения  Троцкого от участия в выработке основных направлений внутренней и внешней политики,  но и попутно решила для себя два важных вопроса. Во-первых, была подготовлена идеологическая почва для теоретического обоснования более серьезных экономических  уступок  крестьянству  (поскольку политические воззрения Троцкого трактовались ею  как  “антикрестьянские”).  Во-вторых,  правящая верхушка РКП(б), действуя вопреки Уставу партии, оформила свою политическую гегемонию над партией созданием в августе 1924 г. так называемой “семерки” - нелегальной фракции Центрального Комитета, члены которой (Г.Е. Зиновьев,   Л.Б. Каменев,   И.В. Сталин,   Н.И. Бухарин,  М.П. Томский, А.И. Рыков и В.В. Куйбышев) были связаны определенной дисциплиной.

Экономика: подъем и проблемы

Вернемся теперь к экономической политике большевиков в годы нэпа. Первой и главной мерой нэпа стала замена продразверстки продовольственным налогом, установленным первоначально на уровне примерно 20% от чистого продукта крестьянского труда (т.е. требовавшим сдачи почти вдвое меньшего количества хлеба, чем продразверстка), а затем снижением до 10% урожая и меньше и принявшем денежную форму. Оставшиеся после сдачи продналога продукты крестьянин мог продавать по своему усмотрению - либо государству, либо на свободном рынке.

Радикальные преобразования произошли и в промышленности. Главки были упразднены, а вместо них созданы тресты - объединения однородных или взаимосвязанных между собой предприятий, получившие полную хозяйственную и финансовую независимость, вплоть до права выпуска долгосрочных облигационных займов. Уже к концу 1922 г. около 90% промышленных предприятий были объединены в 421 трест, причем 40% из них было централизованного, а 60% ‑ местного подчинения. Тресты сами решали, что производить и где реализовывать продукцию. Предприятия, входившие в трест снимались с государственного снабжения и переходили к закупкам ресурсов на рынке. Закон предусматривал, что “государственная казна за долги трестов не отвечает”.

ВСНХ, потерявший право вмешательства в текущую деятельность предприятий и трестов, превратился в координационный центр. Его аппарат был резко сокращен. Тогда и появляется хозяйственный расчет, означающий что предприятия (после обязательных фиксированных взносов в государственный бюджет) само распоряжается доходами от продажи продукции, само отвечает за результаты своей хозяйственной деятельности, самостоятельно использует прибыли и покрывает убытки. В условиях нэпа, писал Ленин, “государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный расчет т.е. по сути в значительной степени на коммерческие и капиталистические начала.

Не менее 20% прибыли тресты должны  были направлять на формирование резервного капитала до достижения им величины, равной половине уставного капитала (вскоре этот норматив снизили до 10% прибыли до тех пор пока он не достигал 1/3 первоначального капитала). А резервный капитал использовался для финансирования расширения производства и возмещения убытков хозяйственной деятельности. От размеров прибыли зависели премии, получаемые членами правления и рабочими треста.

В декрете ВЦИК и Совнаркома от 1923 г. было записано следующее: тресты - государственные промышленные предприятия, которым государство предоставляет самостоятельность в производстве своих операций, согласно утвержденному для каждого из них уставу, и которые действуют на началах коммерческого расчета с целью извлечения прибыли.

Стали возникать синдикаты - добровольные объединения трестов на началах кооперации, занимавшиеся сбытом, снабжением, кредитованием, внешнеторговыми операциями. К концу 1922 г. 80% трестированной промышленности было синдицировано, а к началу 1928 г. всего насчитывалось 23 синдиката, которые действовали почти во всех отраслях промышленности, сосредоточив в своих руках основную часть оптовой торговли. Правление синдикатов избиралось на собрании представителей трестов, причем каждый трест мог передать по своему усмотрению большую или меньшую часть своего снабжения и сбыта в ведение синдиката.

Реализация готовой продукции, закупка сырья, материалов, оборудования производилась на полноценном рынке, по каналам оптовой торговли. Возникла широкая сеть товарных бирж, ярмарок, торговых предприятий.

В промышленности и других отраслях была восстановлена денежная оплата труда, введены тарифы зарплаты, исключающие уравниловку, и сняты ограничения для увеличения заработков при росте выработки. Были ликвидированы трудовые армии, отменены обязательная трудовая повинность и основные ограничения на перемену работы. Организация труда строилась на принципах материального стимулирования, пришедших на смену внеэкономическому принуждению “военного коммунизма”. Абсолютная численность безработных, зарегистрированных биржами труда, в период нэпа возросла (с 1.2 млн. человек в начале 1924 г. до 1.7 млн. человек в начале 1929 г.), но расширение рынка труда было еще более значительным (численность рабочих и служащих во всех отраслях н/х увеличилась с 5.8 млн. человек в 1924 г. до 12.4 млн. в 1929 г.), так что фактически уровень безработицы снизился.

В промышленности и торговле возник частный сектор: некоторые государственные предприятия были денационализированы, другие - сданы в аренду; было разрешено создание собственных промышленных предприятий частным лицам с числом занятых не более 20 человек (позднее этот “потолок” был поднят). Среди арендованных частниками фабрик были и такие, которые насчитывали 200-300 человек, а в целом на долю частного сектора в период нэпа приходилось около 1/5 промышленной продукции, 40-80% розничной торговли и небольшая часть оптовой торговли.

Ряд предприятий был сдан в аренду иностранным фирмам в форме концессий. В 1926-27 гг. насчитывалось 117 действующих соглашений такого рода. Они охватывали предприятия, на которых работали 18 тыс. человек и выпускалось чуть более 1% промышленной продукции. В некоторых отраслях, однако, удельный вес концессионных предприятий и смешанных акционерных обществ, в которых иностранцы владели частью пая, был значителен: в добыче свинца и серебра - 60%; марганцевой руды - 85%;          золота - 30%; в производстве одежды и предметов туалета - 22%.

Помимо капитала в СССР направлялся поток рабочих-эмигрантов со всего мира. В 1922 г. американским профсоюзом швейников и Советским правительством была создана Русско-американская индустриальная корпорация (РАИК), которой были переданы шесть текстильных и швейных фабрик в Петрограде, четыре - в Москве.

Бурно развивалась кооперация всех форм и видов. Роль производственных кооперативов в сельском хозяйстве была незначительна (в 1927 г. они давали только 2% всей сельскохозяйственной продукции и 7% товарной продукции), зато простейшими первичными формами - сбытовой, снабженческой и кредитной кооперации - было охвачено к концу 20-х годов больше половины всех крестьянских хозяйств. К концу 1928 г. непроизводственной кооперацией различных видов, прежде всего крестьянской, было охвачено 28 млн. человек (в 13 раз больше, чем в 1913 г.). В обобществленной розничной торговле 60-80% приходилось на кооперативную и только 20-40% на собственно государственную, в промышленности в 1928 г. 13% всей продукции давали кооперативы. Существовало кооперативное законодательство, кооперативный кредит, кооперативное страхование.

Взамен обесценившихся и фактически уже отвергнутых оборотом совзнаков в 1922 г. был начат выпуск новой денежной единицы - червонцев, имевших золотое содержание и курс в золоте (1 червонец = 10 дореволюционным золотым рублям = 7.74 г. чистого золота). В 1924 г. быстро вытеснявшиеся червонцами совзнаки вообще прекратили печатать и изъяли из обращения; в том же году был сбалансирован бюджет и запрещено использование денежной эмиссии для покрытия расходов государства; были выпущены новые казначейские билеты - рубли (10 рублей = 1 червонцу). На валютном рынке как внутри страны, так и за рубежом червонцы свободно обменивались на золото и основные иностранные валюты по довоенному курсу царского рубля (1 американский доллар = 1.94 рубля).

Возродилась кредитная система. В 1921 г. был воссоздан Госбанк, начавший кредитование промышленности и торговли на коммерческой основе. В 1922-1925 гг. был создан целый ряд специализированных банков: акционерные, в которых пайщиками были Госбанк, синдикаты, кооперативы, частные лица и даже одно время иностранцы, ‑ для кредитования отдельных отраслей хозяйства и районов страны; кооперативные - для кредитования потребительской кооперации; организованные на паях общества сельскохозяйственного кредита, замыкавшиеся на республиканские и центральный сельскохозяйственные банки; общества взаимного кредита - для кредитования частной промышленности и торговли; сберегательные кассы - для мобилизации денежных накоплений населения. На 1 октября 1923 г. в стране действовало 17 самостоятельных банков, а доля Госбанка в общих кредитных вложениях всей банковской системы составляла 2/3. К 1 октября 1926 г. число банков возросло до 61, а доля Госбанка в кредитовании народного хозяйства снизилась до 48%.

Экономический механизм в период нэпа базировался на рыночных принципах. Товарно-денежные отношения, которые ранее пытались изгнать из производства и обмена, в 20-е годы проникли во все поры хозяйственного организма, стали главными связующим звеном между его отдельными частями.

Всего за 5 лет, с 1921 по 1926 г., индекс промышленного производства увеличился более чем в 3 раза; сельскохозяйственное производство возросло в 2 раза и превысило на 18% уровень 1913 г. Но и после завершения восстановительного периода рост экономики продолжался быстрыми темпами: в 1927-м, 1928 гг. прирост промышленного производства составил 13 и 19% соответственно. В целом же за период 1921-1928 гг. среднегодовой темп прироста национального дохода составил 18%.

Самым важным итогом нэпа стало то, что впечатляющие хозяйственные успехи были достигнуты на основе принципиально новых, неизвестных дотоле истории общественных отношений. В промышленности ключевые позиции занимали государственные тресты, в кредитно-финансовой сфере - государственные и кооперативные  банки, в сельском хозяйстве - мелкие крестьянские хозяйства, охваченные простейшими видами кооперации.

Совершенно новыми оказались в условиях нэпа и экономические функции государства; коренным образом изменились цели, принципы и методы правительственной экономической политики. Если ранее центр прямо устанавливал в приказном порядке натуральные, технологические пропорции воспроизводства, то теперь он перешел к регулированию цен, пытаясь косвенными, экономическими методами обеспечить сбалансированный рост.

Государство оказывало нажим на производителей, заставляло их изыскивать внутренние резервы увеличения прибыли, мобилизовывать усилия на повышение эффективности производства, которое только и могло теперь обеспечить рост прибыли.

Широкая кампания по снижению цен была начата правительством еще в конце 1923 г., но действительно всеобъемлющее регулирование ценовых пропорций началось в 1924 г., когда обращение полностью перешло на устойчивую червонную валюту, а функции Комиссии внутренней торговли были переданы Наркомату внутренней торговли с широкими правами в сфере нормирования цен. Принятые тогда меры оказались успешными: оптовые цены на промышленные товары снизились с октября 1923 г. по 1 мая 1924 г. на 26% и продолжали снижаться далее.

Весь последующий период до конца нэпа вопрос о ценах продолжал оставаться стержнем государственной экономической политики: повышение их трестами и синдикатами грозило повторением кризиса сбыта, тогда как их понижение сверх меры при существовании наряду с государственным частного сектора неизбежно вело к обогащению частника за счет государственной промышленности, к перекачке ресурсов государственных предприятий в частную промышленность и торговлю. Частный рынок, где цены не нормировались, а устанавливались в результате свободной игры спроса и предложения, служил чутким барометром, стрелка которого, как только государство допускало просчеты в политике ценообразования, сразу же указывала на непогоду.

Но регулирование цен проводилось бюрократическим аппаратом, который не контролировался в достаточной степени низами, непосредственными производителями. Отсутствие демократизма в процессе принятия решений, касающихся ценообразования, стало, “ахиллесовой пятой” рыночной социалистической экономики и сыграло роковую роль в судьбе нэпа.

          Однако, выход из кризиса не был таким уж гладким. В 1923 г., когда подъем только-только начал набирать силу, более быстрое восстановление на селе в сочетании с медленно преодолеваемой дезорганизацией рынка привело к падению цен на сельскохозяйственную продукцию при одновременном резком повышении цен на промышленные товары. То был “кризис ножниц цен”, как его стали называть по знаменитой диаграмме, которую Троцкий, первый заговоривший об этом явлении, показал делегатам XII съезда РКП(б). К осени кризис приобрел такие масштабы, что угрожал парализовать товарообмен между городом и деревней, а следовательно, подорвать едва начавшееся восстановление и вызвать неизбежную депрессию. Причины его были, конечно, более сложными, чем те, на которые указывали критики из оппозиции, сводившие все к отставанию промышленности и отсутствию плана. Анализ его причин явился, таким образом, исходным пунктом диспута между противостоящими тенденциями в экономической теории - диспута, получившего развитие в последующие годы. Между тем уже в 1924 г. напомнил о себе второй отрицательный фактор. Новая серьезная засуха обрушилась на зерносеющие районы юга и юго-восточной части европейской России, которые еще не полностью оправились от трагических последствий недорода 1921 г. Тем самым обнаружилась непрочность подъема сельского хозяйства. Последствия на этот раз были не столь катастрофическими: население пострадавших областей насчитывало 8 млн. человек. И все же они ощущались еще и три года спустя.