2. Ставропольские ремесла.

2.1 Лесной промысел.

В жизни человека лес играл и играет огромную роль. Лес давал пищу, работу, изделия лесного промысла всегда использовались человеком.

Леса в Ставропольском уезде были в основном в северной и южной части: в Бряндинской, Мулловской, Старо-Бинарадской и Федоровской волостях. Здесь жили крестьяне, для которых работа в лесу являлась промыслом, в добавление к хлебопашеству. 230 крестьянских дворов этих волостей являлись дроворубами и доставляли лес потребителю.

Крестьяне деревни Кунеевки (на месте этой деревни сейчас Комсомольский район) традиционно  в зимнее время нанимались рубить и возить лес в имение графа Орлова-Давыдова. Для этого крестьяне переселялись на 2-3 недели в лес, где устраивали себе землянки. Нетрудно догадаться, что работать приходилось по пояс в снегу. В Старой Бинарадке этим промыслом занималась почти половина населения.

Крестьяне Федоровки, Зеленовки ежегодно зимой нанимались лесопромышленниками Аржановым и его конкурентом Сбитневым рубить и возить лес к Волге, за 12 верст от села, получая 28 копеек за каждый доставленный воз. Здесь лес готовили к продаже в другие места, собирали плоты и готовили к погрузке на баржу. Часть привезенного леса оставалась для переработки на местных предприятиях. Обработать лес можно было на лесопильных заводах Милитинского в Кунеевке, Леушина в Ставрополе, Капустина в Курумоче.

Рубкой леса за зиму один крестьянин мог заработать 10 рублей, а перевозкой на лошадях – 5 рублей. Чтобы нагляднее представить себе эту сумму, заметим, что средняя цена за лошадь на ставропольском рынке составляла тогда 20 рублей.

Зачастую дроворубный промысел комбинировался с другими, непосредственно с ним связанными, – мочальным и лубочным. Например в с. Бряндино крестьяне договаривались о рубке и возке леса купцам Маркову и Алееву, а вместо денег выговаривали право пользоваться мочалом и лубками. Или наоборот: дерево брали себе, а мочало и лубок отдавали хозяевам леса.

Лыко и мочало являлись тем сырьем, которое требо­валось многим. Из лыка плели рогожи, из которых де­лали кули для сыпучих продуктов, циновки. В Ставро­польском уезде работало 48 мастеров-рогожников. Центр рогожников располагался в небольшом татар­ском с. Боровки Нижне-Сахчинской волости, где дела­ли рожные кули. Купцы нанимали ткать кули по две копейки за штуку, а за кули, так сказать, в «экспорт­ном исполнении», платили по 5 коп. Но больше пяти-шести кулей за день мало кто из мастеров мог изготовить. Из мочала делали швабры, кисти, веревки, кана­ты, упряжь для лошадей. Использовалось оно и для на­бивки тюфяков, мягкой мебели. Наконец, никто не об­ходился без обыкновенной банной мочалки.

Но главное, для чего использовалось лыко, — это лапти — самая массовая, самая дешевая и самая попу­лярная старинная русская обувь. Лапти были хороши всем — легкие, удобные, дешевые, теплые зимой и про­хладные летом. Один недостаток — они быстро снаши­вались: до 20 пар изнашивал крестьянин за сезон. В на­роде не зря говорили: «В дорогу идти, пятеро лаптей сплести». Впрочем, сплести новые не составляло труда: это умели делать почти в каждой крестьянской избе, 37 лапотников Ставропольского уезда были поистине мас­терами своего дела. Они могли сплести лапти на любой размер, специально для дальней дороги, для любого времени года. Могли сделать и расписные из покрашен­ного лыка. Делали для «шлепанья» по домашнему хо­зяйству с завышенными бортиками, их называли «бахилки».

Значительная часть крестьян занималась смолоку­рением и выжигом угля. Получаемые смола и деготь пользовались большим спросом у крестьян. Дегтем сма­зывались колеса телег, различные замки, сапоги, чтобы не промокали. Тогда не было лучшего средства, чем де­готь, чтобы пропитать сваи, нижние венцы деревянных срубов, соприкасающихся с влажной почвой или водой. Без дегтя невозможна была работа кожевенных заво­дов, где он использовался для приготовления так назы­ваемой черной (русской) юфти — кожи особой выделки с приятным смолистым запахом.

А разве мог зашуметь самовар без доброй горсточки древесного угля! Не могли обходиться без него и кузне­цы. Так что смолокуры и углежоги делали крайне нуж­ный и необходимый в хозяйстве товар. Традиционно этим подрабатывали крестьяне с. Курумоч, Русское и Чувашское Собакаево, Большой Кандал. Но все-таки центром смолокуров и углежогов была Старая Бинарад-ка, здесь этим промыслом занималось 50 крестьянских дворов.

Для работы смолокурам за селом выделялось две-три десятины земли. В земле рылась яма, или, как тогда го­ворили, «кубанка», до двух метров глубиной, стены ко­торой выкладывались кирпичом, а нижняя часть обма­зывалась глиной и поливалась смолой, чтобы стены сде­лать плотными и непроницаемыми для смолы.

Для смолокурения лес покупался исключительно сосновый — дровами или корнями, но лучшим смоля­ным материалом считались сосновые корни, обыкновен­но покупаемые крестьянами по 3 руб. за куб. сажень (сажень составляет 2,13 м). Добыть из земли кубичес­кую сажень сосновых пеньков и переколоть их требова­ло гигантских затрат труда. 12 крестьян за целый день работы могли заготовить одну сажень или один чело­век — за 12 дней. А из орудий труда были лопата, то­пор и деревянные клинья.

При закупке сосновых дров подготовительный пе­риод, конечно, сокращался вдвое, но зато из такого же количества выкуривалось вдвое меньше смолы, а уголь получался гораздо мягче корневого, значит, и дешевле.

В кубанку клали от пяти до десяти возов расколо­тых корней, в зависимости от размеров ямы, из кото­рой через три дня выкуривалось 15—18 пудов смолы и до 15 кулей угля (по два пуда в каждом). С каждой ку­банки чистой прибыли получалось 10 руб. 50 коп., а если вычесть стоимость собственного труда, доставку товара на базар, то заработок на этом промысле состав­лял 33 коп. в день.

В последней трети прошлого века выгонка смолы у ставропольских крестьян сильно сократилась из-за то­го, что колеса стали смазывать нефтью, но сбыт угля не ограничивался местными рынками. Углежоги Ставро­польского уезда успешно продавали его в Спасском За­тоне (Казанская губерния), в Криушах (Симбирская губерния), Самаре, где корневые угли продавались по 70 коп. за куль, а дровяные — по 50 коп.

Лес давал жизнь и промыслу, которым занимались смолянщики. Некоторые старики еще помнят «смолян­ки»   — этакие дощечки для точки кос. В сенокосную пору и во время жатвы была слышна песнь косы. Ко­сой-горбушей, а позднее косой-стойкой жали ячмень, пшеницу, овес, косили гречу, горох. Поскольку лезвие косы или, как говорили, жало, быстро затуплялось, его постоянно подтачивали деревянной лопаточкой, обма­занной варом и обсыпанной песком или наждачной пы­лью. Отсюда и название — «смолянка».

Мастеров-смолянщиков в Ставропольском уезде бы­ло 36 человек, в основном среди чувашского и татарско­го населения сел Собакаево, Кильметьево и Кубан-озеро. Смолянки продавались в Ставрополе на базаре по 0,5 коп. или три-четыре копейки за десяток. При хоро­шем урожае хлебов или трав спрос на смолянки был большой, поэтому такие мастера за весну зарабатывали по 10-12 руб.

Но к концу XIX века этот промысел из-за конкурен­ции точильных брусков стал сокращаться, осталось в памяти только слово «смолянка».

В осеннее время часть крестьян занималась в лесу выделкой пчелиных колод. Для этого брали разрешение лесничего на поиск полусгнивших палых деревьев. За каждое дерево платили по 20 коп. и старались вывезти в определенный срок. Если не успеешь, то найденное и оплаченное тобой дерево становилось собственностью казны. Из вывезенного палого дерева с помощью тесла, топора и долота получались ульи. Обычно мастер мог за день изготовить не более двух колод, а покупателями таких колод-ульев были местные крестьяне. Каждая колода стоила 50 коп.

Ульи требовались многим, ибо пчеловодство в уезде было хорошо развито. В 1883 г. в с. Мусорка приходи­лось 609 ульев на 530 крестьянских дворов, в Ст. Бинарадке — 603 улья на 505 дворов, в Зеленовке — 197 ульев на 109 дворов, в Васильевке — 156 ульев на 149 дворов, в Федоровке — 134 улья на 98 дворов, в Ягод­ном — 702 улья на 579 дворов. Конечно, это не означа­ет, что каждый крестьянский двор имел пчел и был по­купателем ульев. В Мусорке только 56 крестьян держа­ли пчел, в Ягодном — 23 и т. д. В любом случае поку­патели были всегда.

Уважаемыми на селе были бондари, они нужны бы­ли всем. Уже с лета люди готовились к предстоящей зи­ме и надо было подумать, в чем квасить, мочить, солить продукты на зиму. В этом случае без изделий бондарей не обойтись. 49 человек в Ставропольском уезде зани­мались исключительно бондарным промыслом, кроме того, еще в 208 крестьянских семьях частично выпол­нялись бондарные работы. Бондари были во многих се­лах, но больше всего их было в Мулловке, Бригадировке, Нижнем Якушкино, Красной Реке.

Свой товар многие из них предлагали на базаре. Прав­да, были и такие мастера, продукция которых почти не доходила до базара. Они только успевали выполнять за­казы односельчан, да и из ближайших деревень приходи­ли заказывать, прослышав про мастерство бондаря.

Пожалуй, самым распространенным изделием у бондарей были кадки для квашения и соления. В кон­це сентября — начале октября в каждой крестьянской семье назначался день, который назывался капустни­ца. В этот день заготовляли капусту. В то время часть капусты квасили, а часть солили. Капусту квасили це­лыми кочанами, шинковали, рубили. Мелко нарублен­ную капусту сдабривали морковью, тмином, обычно в кадушку клали несколько целых, крестообразно надрезанных кочанов. Практически по такой же техно­логии квасят и сейчас. А тогда слои капусты пересыпа­ли солью и ржаной мукой, еще добавляли ржаного кваса. Так и пошло название «квашеная», т. е. заправ­ленная квасом. Стоит ли говорить, что подобная капу­ста намного отличалась от той, что готовят сейчас в пластмассовых ящиках, полиэтиленовых мешках или стеклянных банках.

Хозяин заранее, до засолки заказывал бондарю или покупал на базаре кадушки. Можно было заказать или купить бочку, кадушку любого размера: от одноведерной до 20-ведерной с учетом её особенностей предназ­начения. Хозяину достаточно было сказать, для чего необходима посуда. Бондари, впрочем, как и другие мастера, дорожили своей репутацией и работали на со­весть.

Обязательно приводили в порядок старые кадуш­ки; в народе говорили: «Июль серпы зубрит, кадки за­мачивает». Рассохшиеся бочки замачивали водой или опускали в речку на несколько дней. Потом пропари­вали.

Основное условие, предъявляемое к кадушке для со­лений, было то, чтобы она была дубовая. Дубильные ве­щества, содержащиеся в этом дереве, придавали соле­нию своеобразный аромат. Капуста, огурцы в таких кадках оставались до самого жаркого времени крепки­ми, хрустящими. Если кадушка была старая и дубиль­ных веществ в ней от времени поубавилось, то ее запа­ривали дубовым веником. Для этого в неё наливали ки­пяток, клали раскаленный камень и дубовый веник, за­тем плотно закрывали. Воду сливали, и кадка вроде бы восстанавливала качества свежего дуба.

Но бывали гурманы, как правило, из состоятельных хозяев, которые отдавали предпочтение осиновой бочке перед дубовой. Это было связано с тем, что капуста, за­квашенная в осиновой бочке, приобретала особый вкус. В осиновой бочке белизна и упругость капусты сохраня­лись идеально. Но осиновые бочки были недолговечны, практически на один сезон, поэтому экономные хозяева покупали и заказывали дубовые. Но настоящие знатоки даже в дубовую кадушку вместе с капустой клали оси­новое полено. В этом случае капуста никогда не переки­сала. Между прочим, ученые-химики нашли в коре оси­ны консервирующие кислоты и подтвердили, как пра­вы были наши предки.

У бондаря можно было заказать и другие кадки, по­меньше размером, другого назначения. Заказывали бе­ленькую, с чуть розоватым оттенком липовую каду­шечку для хранения меда — идеальней посуды не бы­ло, в ней мед сохранял свой аромат и свежесть. Липо­вые кадушечки использовались также для хранения и перевозки сливочного масла. Хороший бондарь подска­зывал заказчику секрет хранения в такой таре и топ­леного масла. Для этого надо было только предвари­тельно в кадку налить горячую соленую воду и дать ос­тыть.

Если кадушки были в основном осенним товаром, то весной бондарям, к примеру, охотнее заказывали легкие липовые подойники с крышкой, чтобы летом с пастбища хозяйка могла принести надоенного молока. Причем подойник закрывали крышкой только по доро­ге на дойку, чтобы не попала мошкара или пыль. А когда шли обратно, крышку снимали: существовало поверье, что молоко под глухой крышкой не может на­ходиться, поэтому подойник закрывали чистой тряпи­цей.

Бондарь мог сделать и небольшие бочонки из темно­го дерева. Это были можжевеловые кадушечки, и лю­бая хозяйка знала, что лучшей посуды для сметаны не придумать, в ней сметана но кисла. Но больше всего, пожалуй, можжевеловые бочата использовались для за­солки грибов. Соленые грибы из такой кадушки имели своеобразный аромат, неповторимый вкус, потому что сама древесина источала запах, напоминающий запах перца.

Весной бондари предлагали и различную деревен­скую посуду типа фляжек, логунцов, жбанчиков и т. п. Летом в сенокосную пору, когда все выезжали в поле или на жнитво, невозможно было обойтись без жбанчика холодного кваса, пива или просто холодной воды.

В любое время года у бондарей была работа, хотя и у них были свои профессиональные каникулы. За неде­лю до рождества, когда начинались двухнедельные святки, бондари отдыхали. По народному поверью, в это время нельзя было производить работы с гнутием дерева, а то не будет приплода скота.

В это время можно было подвести и финансовые итоги. Хотя ремесло бондаря высоко ценилось и уважа­лось в народе, больших денег оно не приносило. Может, и впрямь справедлива поговорка: «От трудов правед­ных не наживешь палат каменных»? Ну посудите са­ми: на ставропольском базаре 20-ведерная бочка стои­ла 2 руб., 5-ведерная кадушка — 60 коп., пара ведер — 30 коп. Хороший мастер мог за день сделать пару ве­дер, за 3—4 дня — кадушку, т. е. в день можно было заработать 20 коп., за осень - 12 руб. Немного, но это был стабильный заработок.

Поздней осенью, когда у бондарей в работе насту­пало временное затишье, они выполняли другую сто­лярную работу, к примеру, большим спросом пользо­вались сундуки. Каких только размеров, фасонов их не делали! Как только в доме подрастала девушка, обязательно приобретали сундук, в котором хранилось приданое. В зависимости от достатка невесты и сунду­ки продавались большие и малые. Были и окрашен­ные, и инкрустированные, с наборной крышкой. Мож­но было заказать обитые жестью: золотой и серебря­ной, с отделкой в луженую полоску. Встречались сун­дуки со звоном, открываешь — колокольчик звенит. Все сундуки были с замком, будь он накладной или внутренний, а то и вовсе с каким-нибудь особым сек­ретом. Сундуки перестали заказывать, когда в крестьянской избе появились комоды и шифоньеры.

Бондари делали массу всевозможной домашней ут­вари, без которой в крестьянском хозяйстве нельзя было обойтись: различные жбаны, кружки, солонки. А как быть без коромысла — легкого и прочного? В каждом доме нужна была лохань, в которой стирали. А обыкновенная банная шайка? В каждой крестьян­ской бане было три-четыре шайки разного размера. Хо­роший бондарь делал банные шайки исключительно из - липы. Не только потому, что липовую, в отличие от ду­бовой, было легче передвигать, но и потому, что в ней отсутствовали дубильные вещества и вода хорошо мы­лилась.

Не было ни одной крестьянской семьи, в которой не было бы квашни. Также как и хлеб, квашня в народ­ном представлении символизировала достаток, урожай, богатство, счастье. В каждом доме хлеб пекла самая опытная хозяйка, у одних он получался лучше, у дру­гих хуже.

Замешивали, или, как говорили в старину, затворя­ли тесто для хлеба в бондарной квашне, в наших местах говорили «деже». Тесто, затворенное в дубовой квашне, более подвижное, легкое, поднималось, чуть ли не на глазах. Было очевидно, что дубовая древесина содержит какие-то вещества, которые ускоряют брожение теста. Мастер, дороживший своей репутацией, старался де­лать квашню обязательно из древесины зимнего дуба, засохшая листва которого не опадает всю зиму. Понят­но, что такая «тайна» ремесла передавалась только по наследству. Репутация дубовой квашни была столь ве­лика, что каждая хозяйка стремилась иметь именно ее в своем хозяйстве.

Квашня не только кормила, но и лечила. Народные врачеватели давно подметили, что остатки теста в квашне со временем покрываются белым налетом, име­ющим целебные свойства. На стенках квашни стали специально оставлять немного теста, которое собирали после того, как на нем вырастали плесневые грибки... Пластырь из этого теста накладывался на плохо зажи­вающие раны. Известно, что из плесневого грибка был создан лечебный препарат пенициллин. Конечно, мож­но было затворить тесто и в квашне, купленной у гон­чара, но хлеб был уже не тот.

2.2 Гончарное дело

Крестьянский быт, любая семья, богатая или бед­ная, не могли обойтись без продукции гончарных дел мастеров. Это был, пожалуй, самый выгодный для ста­вропольского крестьянина промысел. Поскольку его развитие зависело от сырья — природной глины, а она была не везде, то географическое развитие гончарного дела диктовалось именно этим обстоятельством. На привозной глине гончары почти не работали.

Традиционными центрами гончарного дела в Ставропольском уезде были два села: на севере — Новая Майна и в центре — Старая Майна. В первом селе гон­чарством занималось 58 семей, во втором — 15. Причем это были старинные центры гончаров, сложившиеся еще в начале XIX века. Понемногу гончары работали и в других селах, но их промысел не имел промышленно­го значения.

Орудие производства у гончаров было несложное: ножной гончарный круг, несколько самодельных различной величины ножей да проволока для снятия со станка горшков. В сараях, а в большинстве случаев и в жилых избах ставили гончарный круг, сюда же приносили в кадушках глину, приготовленную из тво­рила.

Ловкими, быстрыми движениями рук из бесформен­ного куска глины на глазах рождалась посуда. Снятый с круга горшок оставляли или в этом же помещении, или уносили в сушильню, где ставили на нижнюю полку. Здесь посуда стояла до тех пор, пока при надавливании на нее пальцем не оставалось следа. В таких случаях гончары говорили, что горшок «провял».

Затем посуду поднимали с нижних полок на верх­ние, где она находилась до тех пор, пока от удара па­лочкой не начинала издавать чистый звук. После этого посуду переносили и ставили на обычную домашнюю печку, и здесь она оставалась до самого обжига. Вся без исключения посуда была красного цвета, для чего к глине примешивался сурик и купорос.

Гончар делал различной формы и величины горш­ки, специальные ёмкости для молока (здесь они назы­вались балакири), сковороды, жаровни, кастрюли, кув­шину, рукомойники с двумя горлышками, различные миски, блюда.

Изготовление того или иного вида посуды шло по временам года и зависело от спроса покупателей. В мае Гончары больше делали кувшины, с ними кресть­яне выезжали на полевые работы. В сентябре больше всего в ассортименте были блюда, сковороды и горшки. Сразу же после нового года делали балакири, так как с этого времени обыкновенно начинали телиться коровы.

Сделанная посуда определенное время сушилась в сарае, дожидаясь второго ответственного этапа — закал­ки. Для закаливания изделий мастер строил на склоне оврага, на околице, или, как здесь говорили, «на выпу­ске» несколько одинаковых по величине горнов, устра­иваемых в вырытой яме, обложенной кирпичами, обык­новенно на двух домохозяев по одному горну.

В горн ставилось до 500 различных посудин: 200 «вареных горшков», 50 жаровень, 50 балакирей, 20 рукомойников, 20 кувшинов, 20 мисок, 20 кастрюль, 100 блюд, 100 круглых сковородок. В зависимости от культуры мастера посуду можно было уложить пра­вильными рядами, и тогда ее в горн войдет больше, а если поставить вразброс — посуды уложится меньше, но зато качество обжига будет лучше. Мастер, который дорожил своим именем, всегда делал так, чтобы повы­сить качество своих изделий.

Когда посуда была уложена, разводили огонь. Об­жиг начинался со слабого огня, топили обязательно сырыми дровами, такой огонь назывался куревом. По­сле чего огонь усиливали и доводили изделия до крас­ного каления, когда температура достигала 700— 900ºС, чего нельзя было добиться ни на костре, ни в домашней печи.

Такой огонь поддерживался в течение шести часов. Затем верх горна засыпали песком, а топку замазывали глиной и оставляли на двое суток. Потом вверху горна делали небольшое отверстие и постепенно, в течение четырех-пяти суток горн остывал, после чего можно было

вынимать посуду.

Остывшую посуду бережно укладывали в телеги с соломой и отправляли на ярмарки и базары в ближай­шие села. Продавали в Мелекессе и Старой Майне, но поскольку здесь гончаров было много, ценились их из­делия невысоко. Гораздо выгоднее было продавать в Ставрополе. Гончары продавали свой товар большей частью в розницу, очень редко — оптовым скупщи­кам. Оптовый торговец обычно покупал 100 посудин

за 25 руб.

В розничной торговле гончарная посуда на ставро­польском рынке в зависимости от качества шла по раз­ной цене. Мелкие горшки продавались по 1—2 коп., за штуку, «варейные» — по 3—5 коп., жаровни — по 5— 7 коп., балакири — по 2—3 коп., рукомойники — по 3 коп., кувшины — по 5—8 коп.

2.3 Луковый промысел

В жизни ставропольчан, впрочем, как и жителей других городов, нередко случается всеобщее массовое увлечение каким-либо промыслом. Это зависит от местных традиций, а также от тех или иных катаклизмов в жизни людей. В XVIII веке жители Ставрополя увлекались выращиванием арбузов, которые, по свидетельству авторитетнейших путешественников, «здесь нарочито урождаются». В XX веке многие взялись за разведение кроликов, несколько лет назад модно было разводить нутрий, имея при этом немалую выгоду. С изменением экономической ситуации менялись и условия того или иного промысла.

В 60 — 70-х годах XIX века подавляющее большин­ство жителей Ставрополя увлеклось выращиванием лу­ка, за что и город получил название «лукового город­ка». Недаром тогда говорили, что «кто не нюхал лу­ку — тот не истинный ставропольчанин». Разумеется, не одни вкусовые качества привлекали ставропольского жителя к занятию луковым промыслом, хотя лук как продукт питания был уважаем в любой семье. Про са­мого последнего бедняка говорили, что «голь-голью, а лук во щи ест». Да и богатые знали пословицу о том, «кто ест лук, того Бог избавит от вечных мук». Лук как отрасль сельского хозяйства, как товар, породил всеоб­щее увлечение им. Лучшие луковщики при хорошем урожае за год выручали от 600 до 1000 руб. чистого до­хода, затрачивая при этом на посев 100—150 руб., не более.

Сейчас трудно сказать, кто первый поставил выра­щивание лука на промышленную основу. Так, для себя, немного для рынка ставропольские жители растили лук издавна. Все началось с «бессоновского» лука.

До революции самым крупным экспортером лука в России были крестьяне Курской губернии, здесь был центр знаменитого «стригуновского» лука из с. Стри­гуны, а на втором месте были пензенские крестьяне. Прекрасный «мячковский» лук выращивали в с. Мячково Московской губернии. И если с курскими и мос­ковскими торговцами ставропольчане встречались неча­сто, то с пензенцами шла довольно оживленная торгов­ля. В 12 километрах от Пензы, вдоль реки Суры распо­лагалось большое село Бессоновка. Были здесь прекрас­ные места, пойменные, заливные луга. Недаром здесь все занимались выращиванием лука.

Ставропольчане смекнули, что места-то ведь похожи на наши: пойма, луга, тот же климат. И взялись разво­дить лук. Семена обычно покупали в с. Бессоновка, по­тому что «бессоновский» лук способен был переносить самые дальние перевозки и длительное хранение, что делало его выгодным торговым продуктом. По сохран­ности, или, как говорили агрономы, по лежкости с «бессоновским» луком могли соперничать только «рос­товский репчатый» да «мстерский» из Владимирской губернии.

Каковы же были затраты ставропольских жителей, занимающихся луковым промыслом? Первоначально семена лука-севка покупали в Пензе по цене от 90 коп, до 2 руб. за пуд. При доставке семян в Ставрополь их уже продавали по три-четыре рубля за пуд. На десяти­ну земли требовалось в зависимости от сорта от 15 до 20 пудов семян. Особой заботы требовала земля под посев. Луку нужна была хорошая пойменная, малоистощен­ная земля, в Ставрополе такую землю называли «чищебой».

Если не было своей земли, то её приходилось арен­довать. Обычно аренда десятины земли составляла от 10 до 16 руб. За вспашку одной десятины платили обычно около шести рублей. Чтобы два-три раза пропо­лоть за лето посеянный лук, необходимо было нанять 40—60 человек. Обычно это были женщины и девушки, которым платили по 20 коп. в сутки. Такое же количе­ство женщин требовалось и для уборки выращенного лука.

Лук старались убирать в первой половине сентября, до заморозков. В народном календаре 8 сентября счита­лось не только рождеством Богородицы, но днем нача­ла уборки лука. Этот день еще называли «луков» день. Опоздание с уборкой приводило к снижению лежкости лука, поскольку после полного усыхания листьев при наличии влажной почвы вновь начиналось отрастание корней. Для уборки старались выбирать сухую вет­реную погоду, чтобы просушить лук на открытом воз­духе. Сушка на солнце способствовала не только высы­ханию, но и обеззараживанию луковиц. Затем лук две-три недели досушивали в сараях.

Под высокой крышей сарая подвешивался и связан­ный в пучки стреличник. После того как стреличник просыхал, приступали к вымолачиванию чернушки. Здесь тоже были свои правила. Многолетний опыт по­казывал, что чернушка хорошо вымолачивалась в яс­ные, солнечные дни и больше чем наполовину остава­лась в шапках (семенных головках) в пасмурные дни. После уборки лук вязали в плетеницу, состоящую при­мерно из 50 луковиц. Теперь только оставалось продать лук на осенних или зимних ярмарках.

Много луку отвозилось в Самару, в степные места, где можно было продать товар подороже. Особо круп­ный, отборный лук возили и в большие города на про­водившиеся там ярмарки: Казань, Нижний Новгород и другие, хотя и там мешала конкуренция. В арзамас­ских селах Кичанзино и Красное растили «арзамас­ский» лук, но и здесь наш лук находил своего благодар­ного покупателя.

Доход же от лука был такой: с одной десятины зем­ли при хорошем урожае обычно собирали от 70 до ста возов лука; в каждом возу до двухсот плетениц, а каж­дые 20 плетениц, или 1000 луковиц, продавались от од­ного до полутора рублей. Бывало и дороже. Если хозя­ин серьезно занимался луковым промыслом, это было заметно по его быту. В своем доме он устраивал очень глубокий подпол, в котором хранили крупный лук, так называемый лук-матка, дающий при посадке семена лука (чернушку). Лук-матка требовал для своего хране­ния пониженной температуры, примерно как карто­фель.

На полатях под потолком хранился лук-севок, полу­чаемый в год посева чернушки. Севок надо было хра­нить в течение всей зимы при температуре 15-18^°С. Высаженный в грунт севок давал крупный репчатый лук, из которого в свою очередь отбирался на семена, и лук-матку. Но поскольку лук требовал затемненного хранения, то в домах луковых промысловиков окна ча­стенько были прикрыты ставнями, отчего в помещении было обычно сумрачно.

К 90-м годам XIX века луковый промысел стал заметно приходить в упадок. Однозначного объяснения этому обстоятельству нет. С одной стороны, усилилась конкуренция в результате увеличения производства лу­ка в других местах, а с другой, - отношение самих жи­телей к этому промыслу. Земля под посевами лука ис­тощилась и уже не давала многократных прибылей. Ведь 5—10% за прибыль не считали. Эйфория получе­ния сверхприбылей улетучилась. Необходимо было кро­потливо, буднично наращивать навыки ведения луководства. Но ведь в душе-то ставропольчане были хлебо­пашцами и промыслы были для них в основном лишь способом дополнительного заработка.