Родина и народ в творчестве Н.А. Некрасова

Средняя общеобразовательная школа №28

РЕФЕРАТ

на тему:

Родина и народ в лирике Н.А. Некрасова

                                                                                                                  Выполнил:

                                                                                                     ученик 10 класса «Г»

                                                                                      Амехин А.В.

                                                                                                                   Проверил:    

                                                                                                               преподаватель литературы

                                                                                           и русского языка 

                                                                                            Плотникова Е.В.                                                                                       

г. Наб. Челны

2003г.

Содержание:

1.   Биографическая справка, основные темы творчества, произведения Н.А. Некрасова…………………………………………………………3

2.   Тема Родины в лирике Некрасова………………………………………..12

3.   Народ-труженик в творчестве Н.А. Некрасова……………………..14

4.   Некрасов-сатирик.  Краткий анализ стиха «Колыбельная песня».

……………………………………………………………………………………16

5.   Некрасов и Белинский………………………………………………………16

6.    Использованная литература…………………………………………….19

1.Биографическая справка, основные темы творчества, произведения Н.А. Некрасова.

НЕКРАСОВ, Николай Алексеевич  — поэт, прозаик, критик, издатель. Детские годы Некрасова прош­ли на Волге в с. Грешнево Ярославской губ. Осенью 1824 г., выйдя в отставку в чине майора, здесь поселился вместе с семьею в родовом имении его отец, Алексей Сергеевич Некрасов (1788— 1862). В Грешневе он вел обычную жизнь мелко­поместного дворянина, в распоряжении которого было лишь 50 душ крепостных. Человек крутого нрава и деспотического характера, отец Некрасова не щадил своих подданных. Доставалось подвласт­ным ему мужикам, хватили с ним горя и до­мочадцы, особенно мать поэта, Елена Андреевна, в девичестве Закревская (ум. в 1841 г.), женщина доброй души и чуткого сердца, умная и образо­ванная. Горячо любя детей, ради их счастья и спокойствия, она терпеливо занималась воспита­нием и безропотно сносила царивший в доме произвол.

Крепостническое самодурство в те годы было явлением заурядным, но с детских лет глубоко уязвило оно душу Некрасова, потому что жертвой ока­зался не только он сам, не только грешневские крестьяне, но и горячо любимая, «русокудрая», голубоокая мать поэта. «Это было раненное в самом начале жизни сердце,— писал о Некрасове Ф. М. Достоевский,— и эта-то никогда не зажи­вавшая рана его и была началом и источником всей страстной, страдальческой поэзии его на всю потом жизнь». Именно из Грешнева Некрасов-поэт вынес исключительную чуткость к чужому страданию.

От своего отца Некрасов унаследовал силу характера, твердость духа, завидное упрямство в достижении цели и с ранних лет заразился охотничьей страстью, которая способствовала искреннему сближению его с народом. В Грешневе завязалась сердечная привязанность Некрасова к русскому крестья­нину, определившая впоследствии исключитель­ную народность его творчества. В автобиографии Некрасов писал: «Сельцо Грешнево стоит на низовой Ярославско-Костромской дороге... барский дом выходит на самую дорогу, и все, что по ней шло и ехало и было ведомо, начиная с почтовых троек и кончая арестантами, закованными в цепи, в сопровождении конвойных, было постоянной пищей нашего детского любопытства». Грешневская дорога явилась для Некрасова началом познания многошумной и беспокойной народной России. Об этой же дороге вспоминал поэт с благодар­ностью в «Крестьянских детях»: «У нас же дорога большая была: / Рабочего звания люди снова­ли/ По ней без числа». А. Н. Островский неспроста называл Ярослав­ско-Костромской край «самой бойкой, самой про­мышленной местностью Великороссии», а Н. В. Гоголь в «Мертвых душах» доверил «пти­цу-тройку» «ярославскому расторопному мужи­ку». С незапамятных времен дорога вошла в жизнь крестьянина российского Нечерноземья. Суровая северная природа пробуждала в нем особую изобретательность в борьбе за существование: труд на земле подкреплялся попутными ремесла­ми. Завершив полевую страду, устремлялись му­жики в города, всю зиму трудились на чужой стороне, а по весне возвращались в родные де­ревни. Еще мальчиком встретил Некрасов на грешневской дороге крестьянина, не похожего на патри­архального хлебороба, кругозор которого огра­ничивался пределами своей деревни. Отходник далеко побывал, многое повидал, на стороне он не чувствовал повседневного гнета со стороны помещика и управляющего. Это был человек не­зависимый, гордый, критически оценивающий окружающее: «И сказкой потешит, и притчу ввернет». Этот тип мужика стал повсеместным не везде и не сразу. Только после 1861 г. «па­дение крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна, научило его самого искать выхода, самого вести борьбу за полную свободу... На смену оседлому, забитому, при­росшему к своей деревне, верившему попам, бояв­шемуся «начальства» крепостному крестьянину вырастало новое поколение крестьян, побывавших в отхожих промыслах, в городах, научившихся кой-чему из горького опыта бродячей жизни и наемной работы».

В характере самого Некрасова с детских лет уко­ренился дух правдоискательства, искони прису­щий его землякам — костромичам и ярославцам. Народный поэт тоже пошел по дороге «от­ходника», только не в крестьянском, а в дво­рянском ее существе. Рано стал тяготиться Некрасов крепостническим произволом в доме отца, рано стал заявлять свое несогласие с отцовским об­разом жизни. В Ярославской гимназии, куда он поступил в 1832 г., Николай Алексеевич целиком отдался приоб­ретенной от матери любви к литературе и театру. Юноша не только много читал, но и пробовал свои силы на литературном поприще. К моменту решающего поворота в его судьбе у поэта была тетрадь собственных стихов, написанных в под­ражание модным тогда романтическим поэтам — В. Г. Бенедиктову, В. А. Жуковскому. А И. Подолинскому.

20 июля 1838 г. шестнадцатилетний Некрасов отправился в дальний путь с «заветной тетрадью». Вопреки воле отца, желавшего видеть сына в военном учебном заведении, Некрасов решил поступить в Петербургский университет. Неудовлетвори­тельная подготовка в Ярославской гимназии не позволила ему выдержать экзамены, но упорный поэт определился вольнослушателем и в течение двух лет посещал занятия на филологическом факультете. Узнав о поступке сына, А. С. Некра­сов пришел в ярость, отправил Некрасову письмо с угро­зой лишить его всякой материальной поддержки. Но крутой характер отца столкнулся с реши­тельным нравом сына. Наступил разрыв: Николай Алексеевич ос­тался в Петербурге без всякой поддержки и опоры. «Петербургскими мытарствами» называют обычно этот период в жизни Некрасова. Мытарств было много: провал на университетских экзаменах, разнос в критике первого сборника подражатель­ных, ученических стихов «Мечты и звуки» (1840), полуголодное существование, наконец, поденная черновая работа в столичных журналах и газетах ради куска хлеба. Но одновременно формиро­вался стойкий, мужественный характер: «хожде­ние по мукам» и закалило поэта и открыло перед ним жизнь петербургских низов. Важнейшей темой его Музы стала судьба простого человека: русской женщины-крестьянки, бесправного му­жика, городского нищего люда.

Литературный талант Некрасова подмечает издатель театрального журнала «Репертуар и пантеон» Ф. А. Кони. Не без его поддержки поэт пробует силы в театральной критике, но обретает по­пулярность как автор стихотворных фельетонов («Говорун», «Чиновник») и водевилей («Актер», «Петербургский ростовщик»). Увлечение драма­тургией не проходит бесследно для поэтического творчества Некрасова: драматический элемент пронизы­вает его лирику, поэмы «Русские женщины», «Современники», «Кому на Руси жить хорошо».

В 1843 г. поэт встречается с В. Г. Белинским, страстно увлеченным идеями французских со­циалистов-утопистов, клеймящим существующее в России общественное неравенство: «Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возмож­ности?.. Горе, тяжелое горе овладевает мною при виде босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного из­возчика, и идущего с развода солдата, и бегу­щего с портфелем под мышкою чиновника...»  Социалисти­ческие идеи Белинского нашли в душе Некрасова самый прямой и прочувствованный отклик: горькую долю бедняка он испытал на собственном опыте. Именно теперь поэт преодолевает романтические увлечения юности и выходит в поэзии на новую дорогу, создавая глубоко реалистические стихи. Первое из них — «В дороге» (1845) —вызвало восторженную оценку Белинского: «Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?». Критик писал, что стихи Некрасова «проникнуты мыслию; это — не стишки к деве и луне: в них много умного, дельного и совре­менного». Однако и романтический опыт не прошел для Некрасова бесследно: в «Мечтах и звуках» определились типичные для поэта трехсложные размеры и дакти­лические рифмы; соединение высоких романти­ческих формул с прозаизмами поможет зрелому Некрасову поднимать до высот поэзии бытовую повсед­невность жизни.

Общение с Белинским Н. считал решающим, поворотным моментом в своей судьбе. Впослед­ствии поэт заплатил щедрую дань любви и бла­годарности своему Учителю в стихотворении «Па­мяти Белинского» (1853), поэме «В. Г. Бе­линский» (1855), в «Сценах из лирической ко­медии «Медвежья охота» (1867): «Ты нас гу­манно мыслить научил, / Едва ль не первый вспомнил о народе, / Едва ль не первый ты заго­ворил / О равенстве, о братстве, о свободе...» (III, 19). Белинский ценил в Некрасове острый критический ум, поэтический талант, глубокое знание народной жизни и типичную для ярославцев деловитость и предприимчивость. Благодаря этим качествам Николай Алексеевич становится умелым организатором литератур­ного дела. Он собирает и публикует в середине 40 гг. два альманаха — «Физиология Петербур­га» (1845) и «Петербургский сборник» (1846). В них печатают очерки, рассказы и повести о жизни столичной бедноты, мелких и средних слоев общества друзья Белинского и Н., писа­тели «натуральной школы», сторонники гого­левского, критического направления русского реализма — В. Г. Белинский, А. И. Герцен, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Д. В. Григо­рович, В. И. Даль, И. И. Панаев и др.

Сам Некрасов в эти годы наряду с поэзией пробует свои силы в прозе. Особо выделяется незакончен­ный его роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» (1843—1848) —произведение во многом автобиографическое, связанное с «петер­бургскими мытарствами». Отдельные сюжеты и тематические мотивы этого романа Некрасов разовьет затем в поэзии: «Несчастные» (1856), «На улице» (1850), «О погоде» (1858), «Ванька» (1850), «Извозчик» (1855) и др.

С 1847 г. в руки поэта и Панаева переходит жур­нал «Современник», основанный А. С. Пушки­ным, потускневший после его смерти под редак­цией П. А. Плетнева и теперь заново возрожден­ный. В «Современнике» расцветает редакторский талант Некрасова, сплотившего вокруг журнала лучшие литературные силы 40—60 гг. И. С. Тургенев публикует здесь «Записки охотника», И. А. Гончаров — роман «Обыкновенная история», Д. В. Гри­горович — повесть «Антон-Горемыка», В. Г. Бе­линский — поздние критические статьи, А. И. Гер­цен — повести «Сорока-воровка» и «Доктор Крупов».

Некрасов спасает высокую репутацию «Современника» и в годы «мрачного семилетия» (1848—1855), когда придирки цензоров доходили до неле­пости и даже в поваренных книгах вычеркивалось словосочетание «вольный дух». Случалось, что перед выходом «Современника» цензура запре­щала добрую треть материала, и Некрасову приходилось проявлять невероятную изобретательность, чтобы спасти журнал от катастрофы. Именно в этот период Николай Алексеевич совместно с гражданской женой А. Я. Панаевой пишет два объемистых романа «Три страны света» (1848—1849) и «Мертвое озеро» (1851), призванные заполнять запрещен­ные цензурой страницы журнала. В суровых условиях оттачивается мастерство Некрасова-редактора, его умение ловко обходить цензурные препятст­вия. На квартире поэт устраиваются еженедель­ные обеды, в которых, наряду с сотрудниками журнала, принимают участие цензоры, волей-неволей смягчающие свой нрав в интимной об­становке. Использует Некрасов и свои знакомства с высокопоставленными людьми как член Англий­ского клуба и искусный игрок в карты. После смерти Белинского в 1848 г. Некрасов подключается к работе в литературно-критическом разделе журнала. Его перу принадлежит ряд блестящих критических статей, среди которых выделяется очерк «Русские второстепенные поэты» (1850), восстанавливающий пошатнувшуюся в 40 гг. ре­путацию поэзии. Заслуга Некрасова-редактора перед русской литературой заключается и в том, что, обладая редким эстетическим чутьем, он высту­пал в роли первооткрывателя новых литера­турных талантов. Благодаря Николаю Алексеевичу, на страницах «Современника» появились первые произведения Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» и «Севастопольские рассказы». В 1854 г. по приглашению Некрасова постоянным сотрудником «Сов­ременника» становится выдающийся идеолог русской революционной демократии Н. Г Черны­шевский, а затем литературный критик Н. А. До­бролюбов. Когда после 1859 г. произойдет исто­рически неизбежный разрыв революционеров-демократов с либералами и многие талантливые писатели либерального образа мыслей уйдут из «Современника», Некрасов-редактор найдет новые пи­сательские дарования в среде беллетристов-де­мократов и в литературном отделе журнала увидят свет произведения Н. В. Успенского, Ф. М. Ре­шетникова, Н. Г. Помяловского, В. А. Слепцова, П. И. Якушкина, Г. И. Успенского и др.

В 1862 г. после петербургских пожаров подни­мается волна очередных гонений на прогрессив­ную общественную мысль. Распоряжением пра­вительства «Современник» приостановлен на во­семь месяцев (июнь — декабрь 1862). В июле 1862 г. арестован Чернышевский. В этих дра­матических условиях Некрасов предпринимает энергич­ные попытки спасти журнал, а после официаль­ного разрешения в 1863 г. печатает на страни­цах «Современника» программное произведение русской революционной демократии, роман Чер­нышевского «Что делать?». В июне 1866 г., после выстрела Д. В. Каракозова в Александра II, «Со­временник» запрещается навсегда. Рискуя своей репутацией во имя спасения журнала, Некрасов ре­шается на «неверный звук»: он читает оду в честь М. Н. Муравьева-«вешателя», произносит в Анг­лийском клубе стихи, посвященные О. И. Комис­сарову, официально объявленному спасителем царя от покушения Каракозова. Но все эти по­пытки оказались безрезультатными и явились предметом мучительных воспоминаний и раская­ния.

Только спустя полтора года Некрасов арендует у А. А. Краевского «Отечественные записки» и с 1868 г. до самой смерти остается редактором этого журнала, объединяющего прогрессивные литературные силы. В редакцию «Отечественных записок» Николай Алексеевич приглашает М. Е. Салтыкова-Щедри­на и Г. 3. Елисеева. В отделе беллетристики печатаются Щедрин, А. Н. Островский, С. В. Мак­симов, Г. И. Успенский, А. И. Левитов и др. Отделом критики руководят Д. И. Писарев, позд­нее А. М. Скабичевский, Н. К. Михайловский. Отдел публицистики ведут Г. 3. Елисеев, С. Н. Кривенко. Деятельность Некрасова-редактора принадле­жит к числу самых ярких страниц в истории отечественной журналистики.

На издание нового поэтического сборника зрелых реалистических произведений Некрасова реша­ется в особых условиях. В 1855 г., после бесславно проигранной Крымской войны, в стране начался общественный подъем, в русскую жизнь уверенно входила новая историческая сила — революцион­ная демократия, о которой В. И. Ленин писал: «Шире стал круг борцов, ближе их связь с наро­дом». Начинался второй, революционно-демократический этап освободительного движе­ния в России. Сборник «Стихотворения Н. Некра­сова» выходит в свет 15 октября 1856 г., а уже 5 ноября Чернышевский сообщал поэту, нахо­дившемуся на лечении за границей: «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли «Ревизор» или «Мертвые души» имели такой успех, как Ваша книга». «А Некрасова стихотворения, собранные в один фокус,— жгутся»,— заметил Тургенев.

Готовя книгу к изданию, Некрасов действительно проделал большую творческую работу, собирая стихи «в один фокус», в единое целое, напоми­нающее мозаическое художественное полотно. Таков, например, поэтический цикл «На улице»: одна уличная драма сталкивается с другой, другая сменяется третьей, вплоть до итоговой фор­мулы: «Мерещится мне всюду драма». Худо­жественная связь сценок между собою придает стихам обобщенный смысл: речь идет уже не о частных эпизодах городской жизни, а о преступ­ном состоянии мира, в котором существование возможно лишь на унизительных условиях. Некрасов вводит в лирику сюжетно-повествовательное на­чало, используя опыт прозы «натуральной школы», но с помощью циклизации сюжетных мо­тивов добивается высокой степени поэтического обобщения. В уличных сценках Некрасова предчувству­ется Достоевский, предвосхищаются образы и сюжетные мотивы будущего романа «Преступле­ние и наказание». Точно так же в «Забытой де­ревне» (1855) отдельные эпизоды из народной жизни, поэтически «сопрягаясь» друг с другом, создают целостный образ крестьянской Руси. Прозаическая сюжетность и здесь переплавляется в синтезирующее поэтическое обобщение.

Глубоко продумана, художественно органи­зована и композиция всей поэтической книги. Сборник открывало стихотворение «Поэт и граж­данин» (1855—1856), раскрывавшее драматичес­кое соотношение гражданственности с искус­ством. Затем шли четыре раздела: в первом — стихи о жизни народа, во втором — сатира на недругов народных, в третьем — поэма об истин­ных и ложных друзьях народа, в четвертом — стихи о дружбе и любви, интимная лирика.

В строгой последовательности располагались стихи внутри каждого из разделов. Первый, напр., напоминал собою поэму о народе, о его настоящем и грядущих судьбах. Открывалась «поэма» сти­хотворением «В дороге», а завершалась жизне­утверждающим «Школьником» (1856). Эти стихи, обрамляющие первый раздел, перекликались друг с другом: их объединял образ русской просе­лочной дороги, разговоры барина с ямщиком, с крестьянским мальчуганом. Поэт сочувствует недоверию ямщика к господам, погубившим его жену, несчастную Грушу. Но сочувствие сталки­валось с глубоким невежеством мужика: он с недоверием относился и к просвещению, видя в нем господскую причуду: «Инда страх меня, слышь ты, щемит, / Что погубит она и сынишку: / Учит грамоте, моет, стрижет». Но к концу пер­вого раздела в народном сознании подмечается благотворный поворот: «Вижу я в котомке книжку. / Так, учиться ты идешь. Знаю: батька на сынишку / Издержал последний грош» (И, 34). Тянется дорога, и на наших глазах изменяет­ся, светлеет крестьянская Русь, устремившаяся к знанию, к университету. Пронизывающий стихи поэтический образ дороги усиливает ощущение перемен в духовном мире крестьянства, при­обретает метафорический смысл.  Некрасовская Русь всегда в дороге. Некрасов-поэт чуток к изменениям, совершающимся в народной среде. Поэтому и жизнь крестьянства в его стихах изображается по-новому. Так, на избранный Н. сюжет «В дороге» существовало множество про­изведений об «удалых тройках», о «колокольчи­ках под дугой», о «долгих песнях ямщика». В начале Н. именно об этом напоминает читателю, а затем решительно обрывает традиционный поэтический ход. Не песня, а говор ямщика, на­сыщенный диалектизмами, вторгается в стихи. Если народная песня воспроизводит события и характеры общенационального звучания прямо и непосредственно, то Н. интересует другое: как общенародные радости и печали преломляются в судьбе частного человека из народа, этого ям­щика: к общему поэт пробивается через инди­видуальное, неповторимое. Свой вклад в русскую поэзию Николай Алексеевич, видел в том, что он «увеличил материал, обрабатывавшийся поэзией, личностями кре­стьян». Никто из современников Некрасова не дерзал так близко сойтись с мужиком на страницах поэтического произведения. Художественная дерзость Некрасова яви­лась источником особого драматизма его поэти­ческого мироощущения. Чрезмерное приближение к народному сознанию разрушало многие иллю­зии, которыми жили его современники. Подверга­лась анализу крестьянская жизнь — источник веры и надежды разных направлений и партий русского общества.

В первом разделе сборника 1856 г. определи­лись не только пути роста народного самосозна­ния, но и разные формы изображения народной жизни в творчестве Некрасова. Стихотворение «В доро­ге»—это начальный этап: здесь лирическое «я» поэта еще отстранено от сознания ямщика, голос героя звучит самостоятельно и независимо от голоса автора. В форме такой «ролевой ли­рики» написаны у Некрасова многие стихи — «В деревне», «Вино», «Пьяница» и др. Но по мере того как в народной жизни открывается высокое нравственное содержание, «ролевая лирика» сменяется более утонченной формой поэтического «многоголосия»: исчезает лирическая разобщен­ность, и голос поэта сливается с голосом народа: «Знаю: батька на сынишку / Издержал послед­ний грош». Так мог сказать об отце школьника его деревенский сосед. Но говорит-то здесь Некрасов: народные интонации, сам речевой склад народ­ного языка родственно принял он в свою душу. В 1880 г. Достоевский в речи о Пушкине говорил о «всемирной отзывчивости» национального поэта, умевшего чувствовать чужое как свое, прони­каться духом иных национальных культур. Николай Алексеевич многое от Пушкина унаследовал: Муза его уди­вительно отзывчива на чужую радость и чужую боль. Народное миропонимание, народ­ный взгляд на вещи органически входят в лири­ческое сознание Некрасова, придавая его поэзии особый стилистический симфонизм. Это проявилось по-своему даже в его сатирических произведениях. У предшественников Некрасова сатира была по пре­имуществу карающей: поэт высоко поднимался над своим героем и с идеальных высот метал в него молнии обличительных испепеляющих слов (ср. «К временщику» Рылеева). В «Современной оде» (1845) Николай Алексеевич старается, напротив, как можно ближе подойти к обличаемому герою, проник­нуться его взглядом на жизнь, подстроиться к его самооценке: «Украшают тебя добродетели, / До которых другим далеко, / И беру небеса во свидетели — / Уважаю тебя глубоко...» (Т. I.— С. 31). Очень часто сатира Н. представляет собою монолог от лица обличаемого героя — «Нрав­ственный человек» (1847), «Отрывки из путевых записок графа Гаранского» (1853). При этом Некрасов намеренно заостряет враждебный ему образ мыслей и чувств, глубоко погружается в психо­логию сатирических персонажей: явными оказы­ваются самые потаенные уголки их мелких, под­леньких душ. Открытия эти поэт широко исполь­зует потом в «Размышлениях у парадного подъ­езда» (ироническое восхваление вельможи), в «Железной дороге» (саморазоблачительный мо­нолог генерала), в сатирической поэме «Совре­менники». Подобно талантливому актеру Некрасов пе­ревоплощается, надевает на себя разные сати­рические маски, но остается в любой роли еще и самим собой, изнутри осуществляя сатири­ческое разоблачение.

Нередко использует поэт сатирический «пе­репев», который нельзя смешивать с пародией. В «Колыбельной песне. Подражание Лермонто­ву» (1845) воспроизводится ритмико-интонационный строй  лермонтовской «Казачьей колыбель­ной», частично заимствуется и ее высокая поэ­тическая лексика, но не во имя пародирования, а для того, чтобы на фоне воскрешенной в соз­нании читателя высокой стихии материнства рез­че оттенялась низменность тех отношений, о ко­торых идет речь у Некрасова. Пародийное использование («перепев») является здесь средством усиления сатирического эффекта.

В третьем разделе поэтического сборника 1856 г. Некрасов публикует поэму «Саша» (1855) — один из первых опытов в области поэтического эпоса. Она создавалась в счастливое время подъ­ема общественного движения, в ожидании лю­дей с сильными характерами, революционными убеждениями. Их появления ожидали из общест­венных слоев, близко стоявших к народу,— мел­копоместных дворян, духовенства, городского мещанства. В поэме «Саша» Николай Алексеевич хотел показать, как рождаются эти «новые люди» и чем они отличаются от прежних «героев времени», «лиш­них людей» из среды культурного дворянства.

Духовная сила человека по Некрасову питается кров­ными связями его с родиной, «малой» и «боль­шой». Чем глубже эта связь, тем значительнее оказывается человек и наоборот. Лишенный кор­ней в родной земле, культурный дворянин Агарин уподобляется в поэме степной траве перекати-поле. Это умный, одаренный и образованный че-лозек, но в его характере нет твердости и веры: «Что ему книга последняя скажет, / То на душе

его сверху и ляжет: / Верить, не верить — ему все равно, / Лишь бы доказано было умно!» (Т, IV.— С. 25). Агарину противопоставлена дочь мелкопоместных дворян, юная Саша. Ей доступны радости и печали простого деревенско­го детства: по-народному воспринимает она природу, любуется праздничными сторонами крестьянского труда на кормилице-ниве. В по­вествование о Саше и Агарине Некрасов вплетает лю­бимую крестьянством евангельскую притчу о се­ятеле- и почве. Крестьянин-хлебороб уподоблял просвещение посеву, а его результаты — земным плодам, вырастающим из семян на трудовой ни­ве. В роли «сеятеля знаний на ниву народную» выступает в поэме Агарин, а благодатной поч­вой оказывается душа юной героини. Социалис­тические идеи, с которыми знакомит Сашу Ага­рин, падают в плодородную почву народной ду­ши и обещают в будущем «пышный плод». Героев «слова» скоро сменят герои «дела».

Оригинальным поэтом выступил Некрасов и в зак­лючительном, четвертом разделе поэтического сборника 1856 г.: по-новому он стал писать и о любви. Предшественники поэта предпочитали изображать это чувство в прекрасных мгнове­ниях. Н., поэтизируя взлеты любви, не обошел вниманием и ту «прозу», которая «в любви неиз­бежна» («Мы с тобой бестолковые люди», 1851) В его стихах рядом с любящим героем появился образ независимой героини, подчас своенравной и неуступчивой («Я не люблю иронии твоей...», 1859). А потому и отношения между любящими стали более сложными: духовная близость сме­няется размолвкой и ссорой, герои часто не по­нимают друг друга, и это непонимание омрачает их любовь («Да, наша жизнь текла мятежно», 1850). Подчас их личные драмы являются про­должением драм социальных: так, в стихотво­рении «Еду ли ночью по улице темной» (1847) во многом предвосхищаются конфликты, харак­терные для романа Достоевского «Преступление и наказание».

Накануне реформы 1861 г. вопрос о народе и о его исторических возможностях со всею остротою и противоречивостью встал перед людь­ми революционно-демократического образа мыс­ли. В 1857 г. Н. создает поэму «Тишина». Кресть­янская Русь в ней предстает в едином собира­тельном образе народа-героя, великого подвиж­ника отечественной истории. Но когда проснет­ся народ к сознательной борьбе за свои инте­ресы? На этот вопрос нет в «Тишине» опреде­ленного ответа. Нет его и в последующих стихо­творениях Н. от «Размышлений у парадного подъезда» до «Песни Еремушке» (1859), став­шей гимном нескольких поколений русской революционной молодежи. В этом стихотворении сталкиваются и спорят между собой две песни: одну поет няня, другую — «проезжий город­ской». В песне няни утверждается мораль холоп­ская, лакейская, в песне «проезжего» звучит призыв к революционной борьбе под лозунгами «братства, равенства, свободы». По какому пути пойдет в будущем Еремушка, судить трудно: стихотворение и открывается и завершается пес­ней няни о терпении и смирении. Столь же не­разрешенно звучит вопрос, обращенный к наро­ду в финале «Размышлений у парадного подъез­да». Ореолом жертвенности и аскетизма окру­жена в поэме «Несчастные» (1856) личность ссыльного революционера. Подобная трактовка «народного заступника» не вполне совпадает с этикой «разумного эгоизма» Чернышевского и Добролюбова. Не согласуются с нею и религиоз­ные мотивы в творчестве Некрасова, наиболее отчетливо прозвучавшие в поэме «Тишина», а также в сти­хах и эпических произведениях, посвященных изображению революционера. По отношению к великим людям века (к Белинскому, напр.) у Некрасова не раз прорываются чувства, близкие к религиоз­ному почитанию. Характерен мотив избранности, исключительности великих людей, которые про­носятся «звездой падучею», но без которых «за­глохла б нива жизни». При этом Николай Алексеевич отнюдь не порывает с демократической идеологией. Его герой напоминает не «сверхчеловека», а хрис­тианского подвижника (Крот в поэме «Несчаст­ные»; ссыльный декабрист в поэме «Дедушка», 1870; герой стихотворения «Пророк», 1874: «Его послал Бог Гнева и Печали / Рабам земли на­помнить о Христе» (III, 154). Христианский ореол, окружающий некрасовских героев, связан отчасти с идеями утопического социализма, усвоенными Некрасовым с юности. Будущее общество ра­венства и братства французские и русские со­циалисты-утописты рассматривали как «новое христианство», как продолжение и развитие не­которых нравственных заповедей, завещанных Христом. Белинский называл православную цер­ковь «опорою и угодницею деспотизма», однако Христа считал предтечей современного социа­лизма: «Он первый возвестил людям учение сво­боды, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения». Многие сов­ременники шли еще дальше. Сближая социа­листический идеал с христианской моралью, они объясняли это сближение тем, что в момент сво­его возникновения христианство было религией угнетенных и содержало в себе исконную мечту народов о будущем братстве. В отличие от Бе­линского, Герцен и Некрасов более терпимо относились к религиозности русского крестьянина, видели в ней одну из форм естественной тяги простого человека к социализму. Подобное «обмирще­ние» религии никак не противоречило, напротив, целиком совпадало с коренными особенностями крестьянской религиозности. Русский мужик ме­нее всего уповал в своих верованиях на загроб­ный мир, а предпочитал искать «землю обето­ванную» на этом свете. Множество легенд оста­вила нам крестьянская культура о существовании таких земель, где живет человек в «доволь­стве и справедливости». В поэзии Некрасова они нашли широкое отражение вплоть до крестьянской эпо­пеи «Кому на Руси жить хорошо», в которой семь мужиков-правдоискателей ищут по Руси «непо­ротой губернии, непотрошеной волости, избыткова села». В подвижническом облике некрасов­ских народных заступников проявляется глубо­кий их демократизм, органическая связь с на­родной культурой. В миросозерцании русского крестьянина воспитана трудной русской исто­рией повышенная чуткость к страдальцам за истину, особое доверие к ним. Немало таких мучеников-правдоискателей Н. находит в кре­стьянской среде. Его привлекает аскетический облик Влага («Влас», 1855), способного на вы­сокий нравственный подвиг, и суровый образ пахаря в поэме «Тишина», который «без нас­лаждения живет, без сожаленья умирает». Судь­ба Добролюбова, выдающейся исторической личности, в некрасовском освещении оказыва­ется родственной доле такого пахаря: «Учил ты жить для славы, для свободы, / Но более учил ты умирать. / Сознательно мирские наслажденья /Ты отвергал...» (Т. II.— С. 173). Если Черны­шевский вплоть до 1863 г. чутьем политика осоз­навал реальную возможность революционного взрыва, то Н. уже в 1857 г. чутьем народного поэта ощущал то поистине трагическое поло­жение, вследствие которого революционное дви­жение шестидесятников оказалось «слабо до ничтожества», а «революционеры 61-го года ос­тались одиночками...». Этика «разум­ного эгоизма» Чернышевского, отвергавшая жертвенность, основывалась на ощущении бли­зости революции. Этика подвижничества и поэ­тизация жертвенности у Н. порождалась созна­нием невозможности быстрого пробуждения на­рода. Идеал революционера-борца у Некрасова неиз­бежно смыкался с идеалом народного подвиж­ника.

Первое пореформенное лето 1861 г. Некрасов провел, как обычно, в Грешневе, в кругу своих прияте­лей, костромских и ярославских крестьян. Осе­нью поэт вернулся в Петербург с целым «ворохом стихов». Его друзей интересовали настроения пореформенной деревни: к чему приведет недо­вольство народа грабительской реформой, есть ли надежда на революционный взрыв? Поэт отве­чал на эти вопросы поэмой «Коробейники» (1861). В ней Некрасов-поэт выходил на новую дорогу. Предшествующее его - творчество было адресо­вано в основном читателю из образованных кру­гов общества. В «Коробейниках» он смело рас­ширил предполагаемый круг своих читателей, непосредственно обратился к народу, начиная с необычного посвящения: «Другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды, Костромской губернии)». Поэт предприни­мает и второй беспримерный шаг: за свой счет он печатает поэму в серии «Красные книжки» и распространяет ее в народе через деревенских офень — торговцев мелким товаром. «Коробей­ники» — поэма-путешествие: бродят по сельским просторам деревенские торгаши — старый Тихоныч и молодой его помощник Ванька. Перед их любознательным взором проходят одна за другой пестрые картины жизни тревожного предреформенного времени. Все, что происходит в поэме, воспринимается глазами народа, всему дается крестьянский приговор. О подлинной на­родности поэмы свидетельствует и то обстоятель­ство, что первая главка ее, в которой торжест­вует искусство некрасовского «многоголосия», вскоре стала народной песней. Главные критики и судьи в поэме — не патриархальные мужики, а «бывалые», много повидавшие в своей стран­нической жизни и обо всем имеющие собствен­ное суждение. Создаются живые типы «умствен­ных» крестьян, деревенских философов и поли­тиков, заинтересованно обсуждающих совре­менные порядки. В России, которую судят мужики, «все переворотилось»: старые устои разрушаются, новое в состоянии брожения и хао­са. Картина развала крепостнической России на­чинается с суда над «верхами», с самого батюш­ки-царя. Вера в его милости была устойчивой в крестьянской психологии, но Крымская война у многих эту веру расшатала. «Царь дурит — народу горюшко!» — заявляет в поэме Тихоныч. Затем следует суд над праздной жизнью господ, проматывающих в Париже народные деньги. Завершает картину разложения история Титушки-ткача. Крепкий, трудолюбивый крестья­нин по воле всероссийского беззакония превра­тился в «убогого странника» — «без дороги в путь пошел». Тягучая, заунывная его песня, вбирающая стон российских сел и деревень, свист холодных ветров на скудных полях и лугах, готовит в поэме трагическую развязку. В глу­хом костромском лесу коробейники гибнут от рук лесника, напоминающего «горе, лычком под­поясанное». Это убийство — стихийный бунт от­чаявшегося, потерявшего веру в жизнь человека. Почему Некрасов так завершает поэму? Вероятно, потому, что остается верен жизненной правде: известно, что и перед реформой и после нее «на­род, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, от­крытую, сознательную борьбу за свободу»Трагическая развязка в поэме осложняется внутренними переживаниями коробейников. Ти­хоныч и Ванька стыдятся своего торгашеского ремесла. Поперек их пути, основанном на прин­ципе «не обманешь — не продашь», встает чис­тая любовь невесты Ваньки, Катеринушки, предпочитающей всем щедрым подаркам коро­бейника «бирюзовый перстенек» — символ свя­той девичьей любви. В трудовых крестьянских заботах с утра до поздней ноченьки топит Катеринушка свою тоску по суженому. Вся пятая часть поэмы, воспевающая самозабвенный кре­стьянский труд на земле и самоотверженную любовь,— упрек торгашескому занятию коро­бейников, отрывающему их от трудовой жизни и народной нравственности. Не случайно в «Кре­стьянских детях» (1861), созданных одновремен­но с «Коробейниками», Некрасов воспевает суровую прозу и высокую поэзию крестьянского детства и призывает хранить вечные нравственные цен­ности, рожденные трудом на земле, то самое «вековое наследство», которое поэт считает ис­током русской национальной культуры.

После 1861 г. в стране начался спад общест­венного движения, лидеры революционной демократии были арестованы, прогрессивная мысль обезглавлена. Осенью 1862 г. в тяжелом настро­ении Некрасов навестил родные места, побывал в Грешневе и в соседнем селе Абакумцеве на могиле матери. Итогом этих событий явилась лиричес­кая поэма «Рыцарь на час» (1862) —одно из самых проникновенных произведений Некрасова о сы­новней любви к матери, перерастающей в любовь к Родине, о драме русского человека, наделен­ного жгучей совестливостью, жаждущего опоры для революционного подвига. Поэму эту Некрасов очень любил и читал всегда «со слезами в го­лосе». Сохранилось воспоминание, что вернувшийся из ссылки Чер­нышевский, читая «Рыцаря на час», «не выдер­жал и разрыдался».

Польское восстание 1863 г., жестоко подав­ленное русскими правительственными войсками, подтолкнуло придворные круги к реакции. В этот период некоторая часть революционной интел­лигенции потеряла веру в народ, в его твор­ческие возможности. На страницах демократи­ческого журнала «Русское слово» стали появ­ляться статьи, в которых народ обвинялся в гру­бости, тупости и невежестве. Позднее и Черны­шевский в «Прологе» устами Волгина произнес горькие слова о «жалкой нации» — «снизу до­верху все сплошь рабы». В 1863—1864 гг. Н. работает над поэмой «Мороз, Красный нос», исполненной светлой веры и доброй надежды. Центральное событие «Мороза» — смерть кре­стьянина, и действие в поэме не выходит за пре­делы одной крестьянской семьи, однако смысл ее общенациональный. Крестьянская семья в поэме — это клеточка всероссийского мира: мысль о Дарье, углубляясь, переходит в думу о «величавой славянке», усопший Прокл подобен крестьянскому богатырю Микуле Селяниновичу. Да и событие, случившееся в крестьянской семье, потерявшей кормильца, как в фокусе собирает не вековые даже, а тысячелетние беды русской женщины-матери, многострадальной славянки. Горе Дарьи определяется в поэме как «великое горе вдовицы и матери малых сирот». Событие, на первый взгляд далекое от эпохальных кон­фликтов, Некрасов поворачивает так, что в частном про­ступает общее, сквозь крестьянский быт просве­чивает многовековое народное бытие. Некрасов­ская эпическая мысль развивается здесь в русле довольно устойчивой, а в середине XIX в. чрез­вычайно живой литературной традиции. Поэти­зируя «мысль семейную», Некрасов на ней не останав­ливается. «Века протекали — все к счастью стре­милось, / Все в мире по нескольку раз измени­лось,— / Одну только бог изменить забывал /Суровую долю крестьянки...» (IV, 79). В поэме Н. это не простая поэтическая декларация. Всем содержанием, всем метафорическим строем поэмы Н. выводит сиюминутные события к ве­ковому течению российской истории, крестьян­ский быт — к всенародному бытию. Так, глаза плачущей Дарьи растворяются в сером, пасмур­ном небе России, плачущем ненастным дождем, или сравниваются с хлебным полем, истекающим перезревшими зернами-слезами, а порой эти слезы сосульками повисают на ресницах, как на карнизах родных деревенских изб. Образная система «Мороза» держится на этих разбуженных метафорах, выводящих бытовые факты поэмы к всенародному и всеприродному бытию. К горю крестьянской семьи по-народному отзывчива в поэме природа: как живое существо, она откли­кается на происходящие события, вторит кресть­янским плачам суровым воем метелицы, сопут­ствует мечтам Дарьи колдовскими чарами Мо­роза. Смерть крестьянина потрясает весь космос крестьянской жизни, приводит в движение скры­тые в нем духовные силы. Величие русского на­ционального характера Некрасова видит в энергии сострадательной любви. В тяжелом положении домочадцы менее всего думают о себе, менее всего носятся со своим горем. И горе отступает перед всепоглощающим чувством жалости и сострадания к ушедшему человеку вплоть до же­лания воскресить его ласковым словом: «Сплес­ни, ненаглядный, руками, / Сокольим глазком посмотри, / Тряхни шелковыми кудрями, / Са­харны уста раствори!» (IV, 86). Так же встре­чает беду и овдовевшая Дарья. Не о себе она печется, но, «полная мыслью о муже, зовет его, с ним говорит». Даже в будущем она не может помыслить себя одинокой. Мечтая о свадьбе сы­на, она предвкушает не свое счастье только, а счастье любимого Прокла, обращается к умер­шему мужу, радуется его радостью. Такая же теплая, родственная любовь распространяется у нее и на «дальних» — на усопшую схимницу, напр., случайно встреченную в монастыре: «В личико долго глядела я: / Всех ты моложе, на­рядней, милей, / Ты меж сестер словно горлинка белая / Промежду сизых, простых голубей» (IV, 101). И собственную смерть Дарья преодолевает силой любви, распространяющейся на детей, на Прокла, на всю природу, на землю-кормилицу,

на хлебное поле. «Человек брошен  в жизнь за­гадкой для самого себя, каждый день его прибли­жает к уничтожению — страшного и обидного в этом много! На одном этом можно с ума сойти,— писал Н. Льву Толстому.— Но вот Вы замечаете, что другому или другим  нужны Вы — и  жизнь вдруг получает смысл, и человек уже не чувст­вует той сиротливости, обидной своей ненужнос­ти, и так круговая порука... Человек создан быть опорой другому, потому что ему самому нужна опора. Рассматривайте себя как единицу — и Вы придете в отчаяние».  Нравственная философия Н.  вырастала  из  глубинной  народ­ности его мировоззрения и творчества. В поэме «Мороз, Красный нос» Н. поэтически трансфор­мирует   народные   причитания,   сказочно-мифо­логические образы, символику обрядовой и бы­товой  лирики,   народные   верования,   приметы, гадания, рассказы о вещих снах, встречах, пред­знаменованиях. Поэтика сказки, былины, лири­ческой песни  помогает   Н.   раскрыть  народную жизнь   изнутри,   придать   высокий   поэтический смысл   «прозаическим»   реалиям   повседневного крестьянского быта. В  «Морозе» поэт коснулся сокровенных    пластов    нравственной    культуры, неиссякаемого  источника   выносливости   и   силы народного духа, столько раз спасавшего Россию в годины национальных потрясений.

Именно эта обретенная Н. глубокая вера в народ помогала поэту подвергать народную жизнь суровому и строгому анализу, как, напр., в финале стихотворения «Железная дорога» (1864). Поэт никогда не заблуждался относи­тельно ближайших перспектив революционного крестьянского освобождения, но и никогда не впа­дал при этом в отчаяние: «Вынес достаточно русский народ, / Вынес и эту дорогу железную, / Вынесет все, что господь ни пошлет. / Вынесет все — и широкую, ясную / Грудью дорогу проло­жит себе. / Жаль только — жить в эту пору пре­красную / Уж не придется — ни мне, ни тебе» (И, 120).

Так в обстановке жестокой реакции, когда пошатнулась вера в народ у самих его заступ­ников, Н. сохранил уверенность в мужестве, ду­ховной стойкости и нравственной красоте русско­го крестьянина. После смерти отца в 1862 г. Н. не порвал свои связи с родным его сердцу ярославско-костромским краем; близ Ярославля он приобрел в мае 1862 г. усадьбу Карабиха и каждое лето наезжал сюда, проводя время в охотничьих странствиях с друзьями из народа. Вслед за «Морозом» появилась «Орина, мать солдатская» (1863) — стихотворение, прослав­ляющее материнскую и сыновнюю любовь, ко­торая торжествует на только над ужасами нико­лаевской солдатчины, но и над самой смертью. Появился «Зеленый Шум» (1862—1863) —сти­хотворение о весеннем чувстве обновления: воз­рождается к жизни спавшая зимой природа и оттаивает заледеневшее в злых помыслах чело­веческое сердце. Рожденная крестьянским тру­дом на земле вера в обновляющую мощь при­роды, частицей которой является человек, спа­сала Н. и его читателей от полного разочарова­ния в трудные годы торжества в казенной Рос­сии «барабанов, цепей, топора» («Надрывается сердце от муки», 1863).

Тогда же Н. приступил к созданию «Стихо­творений, посвященных русским детям» (1867— 1873). Обращение к миру детства освежало и ободряло, очищало душу от горьких впечатлений действительности. Главным достоинством не­красовских стихов для детей является непод­дельный демократизм: в них торжествует и крес­тьянский юмор, и сострадательная любовь к ма­лому и слабому, обращенная не только к чело­веку, но и к природе. Добрым спутником нашего детства стал насмешливый, лукаво-добродушный дедушка Мазай, неуклюжий генерал Топтыгин и лебезящий вокруг него смотритель, сердо­больный дедушка Яков, отдающий букварь кре­стьянской девчушке.

Особенно трудным для Некрасова оказался конец 60 гг.: нравственный компромисс, на который он пошел во имя спасения журнала, вызвал упреки со всех сторон: реакционная публика ули­чала поэта в корыстолюбии, а духовные едино­мышленники — в отступничестве. Тяжелые пе­реживания Н. отразились в цикле так называ­емых «покаянных» стихов: «Ликует враг...» (1866), «Умру я скоро...» (1867), «Зачем меня на части рвете...» (1867). Однако эти стихи не вписываются в однозначное определение «пока­янных»: в них звучит мужественный голос поэта, исполненный сложной внутренней борьбы, не снимающий обвинений с себя, но клеймящий позором и то общество, в котором честный че­ловек получает право на жизнь ценой унизи­тельных нравственных компромиссов.

О неизменности гражданских убеждений поэта в эти драматические годы свидетельствуют его стихи «Душно! без счастья и воли...» (1868). Тогда же, в конце 60 гг. расцветает сатиричес­кий талант Н. (завершение цикла «О погоде», 1865; создание «Песен о свободном слове», 1865—1866, поэтических сатир «Балет», 1866, и «Недавнее время», 1871). Используя изощрен­ные приемы сатирического разоблачения, поэт смело соединяет сатиру с высокой лирикой в пределах одного произведения, он широко при­меняет полиметрические композиции — сочета­ние разных размеров внутри одного стихотво­рения. Вершиной и итогом сатирического твор­чества Н. является поэма «Современники» (1865), в которой поэт обличает новые явления русской жизни, связанные с бурным развитием капиталистических отношений. В первой части «Юбиляры и триумфаторы» сатирически вос­создается пестрая и разноречивая картина юбилейных торжеств в развращенных бюрократических верхах, во второй — «Герои време­ни» — свой голос обретают грабители-плуто­краты, разномастные хищники, рожденные веком железных путей. Н. проницательно замечает не только грабительскую, антинародную сущность, но и неполноценные трусливые черты в характе­рах поднимающихся русских буржуа, не укла­дывающихся в классический тип буржуа евро­пейского.

Начало 70 гг.— эпоха очередного обществен­ного  подъема,   связанного с  деятельностью   ре­волюционных  народников.  Н.  сразу же  уловил первые симптомы этого пробуждения. В   1869 г. у  него  возник  замысел   поэмы   «Дедушка»,   ко­торая создавалась для юного читателя. События поэмы  относятся  к   1856  г.,  но  время действия в ней достаточно условно. Ясно, что речь идет и о  современности,   что ожидания декабриста-де­душки — «скоро   дадут   им   свободу» — устрем­лены   в  будущее   и   не связаны   с  крестьянской реформой.   По   цензурным   причинам   рассказ   о восстании декабристов звучит приглушенно.  Но Н.   художественно   мотивирует   эту   приглушен­ность тем,  что характер дедушки  раскрывается перед внуком  Сашей  постепенно,  по  мере того как мальчик взрослеет.  Постепенно юный герой проникается  красотой  и  благородством  народолюбивых идеалов дедушки. Идея, ради которой герой-декабрист   отдал   всю   свою   жизнь,   нас­только высока и свята, что служение ей делает неуместными   жалобы   на  свою  личную  судьбу. Именно    так    следует    понимать   слова    героя: «Днесь я со всем примирился, что потерпел  на веку!»   Символом   его   жизнестойкости   является железный крест, скованный из кандалов — «об­раз   распятого   бога»,— торжественно   снятый   с шеи дедушкой по возвращении из ссылки. Хри­стианские мотивы, окрашивающие личность де­кабриста,   призваны   подчеркнуть  народный   ха­рактер его идеалов. Центральную роль в поэме играет рассказ дедушки о переселенцах-крестья­нах в сибирском посаде Тарбагатай, о предпри­имчивости крестьянского мира, о творческом ха­рактере   народного  общинного   самоуправления. Как только власти оставили народ в покое, дали мужикам    «землю   и    волю»,— артель   вольных хлебопашцев  превратилась  в  общество свобод­ного и дружного труда, достигла материального изобилия.  Поэт окружил  рассказ о  Тарбагатае мотивами крестьянских легенд о «вольных зем­лях».  Поэт был убежден, что социалистические устремления   живут   в   душе   каждого   бедного мужика.

Следующим этапом в разработке декабрист­ской темы явилось обращение Н. к подвигу жен декабристов, отправившихся вслед за своими мужьями на каторгу в далекую Сибирь. В поэ­мах «Княгиня Трубецкая» (1871) и «Княгиня Волконская» (1872) Н. открывает в лучших женщинах дворянского круга те же качества национального характера, какие он нашел в женщинах-крестьянках   поэм   «Коробейники»   и «Мороз, Красный нос».

Произведения Н. о декабристах стали фак­тами не только литературной, но и обществен­ной жизни. Они вдохновляли революционную молодежь на борьбу за народную свободу. По­четный академик и поэт, известный революци­онер-народник Н. А. Морозов утверждал, что «повальное движение учащейся молодежи в на­род возникло не под влиянием западного социа­лизма, а что главным рычагом его была народ­ническая поэзия Некрасова, которой все зачиты­вались в переходном юношеском возрасте, даю­щем наиболее сильные впечатления».

В лирическом творчестве Н.  70 гг.  происхо­дят существенные изменения.  Возрастает число поэтических деклараций, причем позиция граж­данского поэта остро драматизируется. Внутрен­няя цельность личности в условиях надвигавше­гося на Россию буржуазного двоедушия отстаи­вается ценой более сурового аскетизма. Предпоч­тение и теперь, только более решительное, Н. от­дает поэту-бойцу. Все чаще Н. говорит о нем, как о «гонимом жреце» гражданского искусства, обе­регающем в душе «трон  истины, любви  и  кра­соты». Идею единства гражданственности и ис­кусства   приходится   упорно   отстаивать,   защи­щать, вплоть до освящения ее традициями  вы­сокой романтической культуры эпохи 20 гг. Так открывается перспектива обращения Н. к твор­честву    юного    Пушкина-романтика.    «Элегия» (1874)   насыщена, напр., патетическими интона­циями   пушкинской   «Деревни».   Свои   стихи   о сути поэтического творчества Н. осеняет автори­тетом Шиллера — «Поэту» и «Памяти Шиллера» (1874).   В   позднем  творчестве  Некрасов-лирик  оказы­вается гораздо более традиционным, литератур­ным поэтом,  чем  в 60 гг., ибо теперь он ищет эстетические и  этические опоры  не  столько  на путях    непосредственного    выхода    к    народной жизни, сколько в обращении к поэтической тра­диции  своих  великих  предшественников.  Лири­ческий  герой   Н.   70   гг.   более  сосредоточен   на своих чувствах, на смену демократической стихии «многоголосия»    часто    приходит    самоанализ, мучительная  рефлексия, а  вместе с нею и лер­монтовские интонации. Образ  мира  как кресть­янского   жизнеустройства   вытесняется   образом мира   как общего  миропорядка.   Масштабы  ос­мысления жизни становятся более глобальными .  В  ряде стихотворе­ний, таких, как «Утро» (1872—1873), «Страшный год»   (1872—1874), Н. предвещает Блока с его темой страшного мира. Обновляется поэтическая образность    некрасовской    лирики,    происходит своеобразная символизация художественных де­талей.  Так,  в стихотворении  «Друзьям»   (1876) деталь из крестьянского быта — «широкие лапти народные» — приобретает   символическую   мно­гозначность   как  олицетворение   всей  трудовой, крестьянской России. Переосмысляются и полу­чают новую жизнь старые темы и образы. Жи­вую картину, развернутую в стихотворении «Му­за»   (1848), поэт сжимает в емкий поэтический символ:   «Не  русский   взглянет  без  любви / На эту бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Му­зу» (Т. III.— С. 218). Эта устремленность к син­тезу, к итогу, к емкому и афористичному худо­жественному образу получила свое завершение в лирическом цикле «Последние песни»   (1877). Достойным   финалом   эпического   творчества Н. явилась эпопея «Кому на Руси жить хорошо» (1865-1877).   Композиция   этого   произведения строится  по  законам  классического  эпоса:  оно состоит из отдельных, относительно автономных частей и глав — «Пролог. Часть первая», «Кре­стьянка»,   «Последыш»,   «Пир — на   весь   мир». Внешне эти  части  связаны темой дороги:  семь мужиков-правдоискателей  странствуют   по  про­сторам Руси, пытаясь разрешить не дающий им покоя вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» В «Прологе»   намечена   и   первоначальная   схема путешествия — встречи    с    попом,    помещиком, купцом, чиновником, министром и царем. Однако эпопея лишена сюжетной целеустремленности. Н. не форсирует действие, не торопится привести его к всеразрешающему итогу. Как эпический худож­ник,  он  выявляет   все   многообразие   народных характеров, всю непрямоту их жизненных дорог. Введенные в эпопею сказочные мотивы позволя­ют Н. свободно и непринужденно обращаться с временем   и   пространством,   легко   переносить действие из одного конца России в другой. Объ­единяет эпопею не внешний, а внутренний сюжет: шаг за шагом проясняется в ней противоречи­вый,  но  необратимый   рост   народного  самосо­знания, еще не пришедшего к итогу, еще находя­щегося в трудных исканиях.  В этом  смысле и сюжетная рыхлость, «незаконченность» произве­дения  не  случайна,   а   глубоко   содержательна; она выражает по-своему пестроту и многообра­зие народной жизни, по-разному обдумывающей себя,   по-разному   оценивающей   свое   место   в мире, свое предназначение. С этой же целью Н. использует  все  многоцветие  устного   народного творчества: сказочные мотивы пролога сменяют­ся былинным эпосом, потом лирическими песня­ми и, наконец, песнями  Гриши Добросклонова, стремящимися стать народными и уже частично принятыми   и   понятыми   народом.   В   развитии художественной мысли эпопеи подвергается со­мнению  первоначальная   формула   спора,   осно­ванная на собственническом понимании счастья, включающего в себя «покой, богатство, честь». С появлением Якима Нагого ставится под сом­нение   критерий   богатства:   во   время   пожара Яким  спасает   картиночки,   забыв   о   целковых, скопленных в течение всей многотрудной жизни. Этот же герой доказывает, что честь дворянская не имеет ничего общего с трудовой крестьянской честью. Ермил Гирин всей жизнью своею оп­ровергает первоначальные представления стран­ников о сути человеческого счастья. Казалось бы, Гирин имеет все, что надобно для счастья: «и спокойствие, и деньги, и почет». Но в критичес­кую минуту жизни он этим «счастьем» жертвует ради правды народной. Постепенно в сознании крестьянства рождается смутный еще идеал под­вижника, борца за народные интересы. Одновре­менно с этим и в сюжетном движении эпопеи на­мечается некоторый поворот. Забыв о богатых и знатных, мужики обращаются в поисках счастли­вого к народному миру, а он являет перед ними нового героя — Савелия, богатыря святорусско­го. Это уже стихийный народный бунтарь, спо­собный в критической ситуации произнести реши­тельное слово «наддай», под которое крестьяне закапывают живьем ненавистного немца-управ­ляющего. Савелий оправдывает свой бунт кре­стьянской философией: «Недотерпеть — пропасть, перетерпеть — пропасть». Но грозная богатыр­ская сила Савелия не лишена противоречий. Не случайно сравнивается он со Святогором — са­мым сильным, но и самым неподвижным богаты­рем былинного эпоса, а Матрена Тимофеевна за­являет иронически: «Такого-то богатыря могучего, чай, мыши заедят». В отличие от Савелия Матрена не терпит и на любую несправедливость отвечает немедленным действием: она ищет и находит выходы из самых драматических ситуа­ций, с гордостью говоря о себе: «Я потуплен­ную голову, сердце гневное ношу». В движении и развитии находятся у Н. не только отдельные герои от Якима Нагого до Савелия и Матрены, но и массовый, собирательный образ народа. Мужики деревни Большие Вахлаки после ре­формы разыгрывают «камедь» подчинения вы­жившему из ума князю Утятину, соблазнившись посулами его наследников-сыновей. В «После­дыше» Н. дает емкий сатирический образ кре­постнических отношений, тем более современный и многозначный, что и после половинчатой ре­формы крестьянство на много десятков лет ос­тавалось в фактической зависимости от господ. Но есть предел крестьянскому терпению: вос­стает на барина Агап Петров. История с Агапом рождает у вахлаков чувство стыда за свое по­ложение, игра в «камедь» подходит к концу и завершается смертью «последыша». В «Пире — на весь мир» народ справляет «поминки по кре­пям». В праздничное действо вовлекаются все: звучат народные песни освобождения. Далеко не однозначны, противоречивы и пестры эти песни на духовном пире народном. Иногда они контрастны по отношению друг к другу, как, напр., рассказ «Про холопа примерного — Якова верного» и легенда «О двух великих грешниках». Здесь поэма напоминает всероссийскую кресть­янскую сходку, мирской диалог. В разноречи­вый хор народных голосов органично входят песни Гриши Добросклонова, интеллигента-револю­ционера, знающего о том, что счастье может быть достигнуто в результате всенародной борь­бы за общие интересы. Мужики прислушиваются к Грише, иногда согласно кивают головами, но последнюю песню «Русь» Гриша еще не успел пропеть вахлакам. Потому и финал поэмы открыт в будущее, неразрешен: «Быть бы нашим стран­никам под родною крышею, / Если б знать могли они, что творилось с Гришею» (Т. V.—С. 235). Но странники не услышали песни «Русь» и не поняли, в чем заключается «воплощение счастия народного»: «Встали — небужены, / Вышли —непрошены, / Жита по зернышку / Горы нано­шены! / Рать подымается — / Неисчислимая. / Сила в ней скажется / Несокрушимая!» (V, 234).

В начале 1875 г. Н. тяжело заболел. Ни зна­менитый венский хирург Билльрот, ни мучитель­ная операция не могли приостановить смертель­ной раковой болезни. .Вести о ней вызвали поток писем, телеграмм, приветствий и адресов со всей России. Общенародная поддержка укрепила силы поэта, и в мучительной болез­ни он создает «Последние песни». Приходит время ' подведения итогов. Н. понимает, что своим творчеством он прокладывал новые пути в поэтическом искусстве. Только он решал­ся на недопустимую на прошлом этапе развития русской поэзии стилистическую дерзость, на сме­лое сочетание элегических, лирических и сати­рических мотивов в пределах одного стихотворе­ния. Он совершил существенное обновление тра­диционных жанров русской поэзии: ввел граж­данские мотивы в элегию («Элегия»), полити­ческие инвективы в романс («Еще тройка», 1867), социальные проблемы в балладу («Сек­рет. Опыт современной баллады», 1855). Н. рас­ширил возможности поэтического языка, вклю­чая в лирику сюжетно-повествовательное начало («В дороге»), элементы фельетона («Чиновник», 1844), традиции физиологического очерка («Пьяница», 1845). Н. творчески освоил, при­общив к современной поэзии, русский фольклор: склонность к песенным ритмам и интонациям, использование анафор, параллелизмов, повто­ров, «тягучих» трехсложных размеров (дактиля, анапеста) с глагольными рифмами, применение фольклорной гиперболы. В «Кому на Руси жить хорошо,» Н. поэтически обыгрывает пословицы, широко использует постоянные эпитеты, но, главное — он творчески перерабатывает фоль­клорные тексты, раскрывая потенциально зало­женный в них революционный, освободительный смысл. Необычайно расширил Н. и стилистичес­кий диапазон русской поэзии, используя разго­ворную речь, народную фразеологию, диалек­тизмы, смело включая в произведение разные речевые стили — от бытового до публицистичес­кого, от народного просторечия до фольклорно-поэтической лексики, от ораторско-патетического до пародийно-сатирического стиля.

      Но главный вопрос, который мучил Н. :на протяжении всего творчества, заключался не в формальных проблемах «мастерства». Это был вопрос-сомнение, насколько его поэзия способна изменить окружающую жизнь и получить при­ветный отклик в крестьянской среде. Мотивы разочарования, порою отчаяния и хандры сме­няются в «Последних песнях» жизнеутвержда­ющими нотами. Самоотверженной помощницей умирающего Н. является Зина (Ф. Н. Викторова), жена поэта, к которой обращены лучшие его стихи. По-прежнему сохраняется у Н. житийная святость материнского образа. В стихотворении «Баюшки-баю» устами матери Родина обраща­ется к поэту с последней песней утешения: «Не бойся горького забвенья: / Уж я держу в руке моей / Венец любви, венец прощенья, / Дар кроткой родины твоей...» (III, 204).

На похоронах Н. возникла стихийная демон­страция. Несколько тысяч человек провожали его гроб до Новодевичьего кладбища. А на гражданской панихиде вспыхнул исторический спор: Достоевский в своей речи осторожно срав­нил Н. с Пушкиным. Из толпы революционной молодежи раздались громкие голоса: «Выше! Выше!» Среди оппонентов Достоевского наибо­лее энергичную позицию на этот счет занимал присутствовавший на похоронах Н. Г. В. Пле­ханов.