Сашка - Лермонтов
|
34
И он поспешно входит в тот покой, Где часто с Тирзой пламенные ночи Он проводил... Всё полно тишиной И сумраком волшебным; прямо в очи Недвижно смотрит месяц золотой И на стекле в узоры ледяные Кидает искры, блестки огневые, И голубым сиянием стена Игриво и светло озарена. И он (не месяц, но мой Сашка) слышит, В углу на ложе кто-то слабо дышит. 35 Он руку протянул — его рука Попала в стену; протянул другую — Ощупал тихо кончик башмачка. Схватил потом и ножку, но какую?!. Так миньятюрна, так нежна, мягка Казалась эта ножка, что невольно Подумал он, не сделал ли ей больно. Меж тем рука всё далее ползет, Вот круглая коленочка... и вот, Вот — для чего смеетесь вы заране? — Вот очутилась на двойном кургане... 36 Блаженная минута!.. Закипел Мой Александр, склонившись к деве спящей. Он поцелуй на грудь напечатлел И стан ее обвил рукой дрожащей. В самозабвенье пылком он не смел Дохнуть... Он думал: «Тирза дорогая! И жизнию и чувствами играя, Как ты, я чужд общественных связей, Как ты, один с свободою моей, Не знаю в людях ни врага, ни друга, — Живу, чтоб жить как ты, моя подруга! 37 Судьба вчера свела случайно нас, Случайно завтра разведет навечно, — Не всё ль равно, что год, что день, что час, Лишь только б я провел его беспечно?..» И не сводил он ярких черных глаз С своей жидовки и не знал, казалось, Что резвое созданье притворялось. Меж тем почла за нужное она Проснуться и была удивлена, Как надлежало... (Страх и удивленье Для женщин в важных случаях — спасенье.) 38 И, прежде потерев глаза рукой, Она спросила: «Кто вы?» — «Я, твой Саша!» — «Неужто?.. Видишь, баловник какой! Ступай, давно там ждет тебя Параша!.. Нет, надо разбудить меня... Постой, Я отомщу». И за руку схватила Его проворно и... и укусила, Хоть это был скорее поцелуй. Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй, А есть уста, которые украдкой Кусать умеют сладко, очень сладко!.. 39 Когда бы Тирзу видел Соломон, То, верно б, свой престол украсил ею, — У ног ее и царство, и закон, И славу позабыл бы... Но не смею Вас уверять, затем что не рожден Владыкой и не знаю, в низкой доле, Как люди ценят вещи на престоле, Но знаю только то, что Сашка мой За целый мир не отдал бы порой Ее улыбку, щечки, брови, глазки, Достойные любой восточной сказки. 40 «Откуда ты?» — «Не спрашивай, мой друг! Я был на бале!» — «Бал! а что такое?» — «Невежда! это — говор, шум и стук, Толпа глупцов, веселье городское, — Наружный блеск, обманчивый недуг. Кружатся девы, чванятся нарядом, Притворствуют и голосом и взглядом. Кто ловит душу, кто пять тысяч душ... Все так невинны, но я им не муж. И как ни уважаю добродетель, А здесь мне лучше, в том луна свидетель». 41 Каким-то новым чувством смущена, Его слова еврейка поглощала. Сначала показалась ей смешна Жизнь городских красавиц, но... сначала. Потом пришло ей в мысль, что и она Могла б кружиться ловко пред толпою, Терзать мужчин надменной красотою, В высокие смотреться зеркала, И уязвлять, но не желая зла, Соперниц гордой жалостью, и в свете Блистать, и ездить четверней в карете. 42 Она прижалась к юноше. Листок Так жмется к ветке, бурю ожидая. Стучало сердце в ней, как молоток, Уста полураскрытые, пылая, Шептали что-то. С головы до ног Она горела. Груди молодые Как персики являлись наливные Из-под сорочки... Сашкина рука По ним бродила медленно, слегка... Но... есть во мне к стыдливости вниманье — И целый час я пропущу в молчанье. 43 Всё было тихо в доме. Облака Нескромный месяц дымкою одели, И только раздавались изредка Сверчка ночного жалобные трели, И мышь в тени родного уголка Скреблась в обои старые прилежно. Моя чета, раскинувшись небрежно, Покоилась, не думая о том, Что небеса грозили близким днем, Что ночь... Вы на веку своем едва ли Таких ночей десяток насчитали... 44 Но Тирза вдруг молчанье прервала И молвила: «Послушай, прочь все шутки! Какая мысль мне странная пришла: Что, если б ты, откинув предрассудки (Она его тут крепко обняла), Что, если б ты, мой милый, мой бесценный, Хотел меня утешить совершенно, То завтра или даже в день иной Меня в театр повез бы ты с собой. Известно мне, всё для тебя возможно, А отказать в безделице безбожно». 45 «Пожалуй!» — отвечал ей Саша. Он Из слов ее расслушал половину — Его клонил к подушке сладкий сон, Как птица клонит слабую тростину. Блажен, кто может спать! Я был рожден С бессонницей. В теченье долгой ночи, Бывало, беспокойно бродят очи И жжет подушка влажное чело. Душа грустит о том, что уж прошло, Блуждая в мире вымысла без пищи, Как лазарони или русский нищий... 46 И жадный червь ее грызет, грызет, — Я думаю, тот самый, что когда-то Терзал Саула; но порой и тот Имел отраду: арфы звук крылатый, Как ангела таинственный полет, В нем воскрешал и слезы и надежды, И опускались пламенные вежды, С гармонией сливалася мечта, И злобный дух бежал, как от креста. Но этих звуков нет уж в поднебесной — Они исчезли с арфою чудесной... 47 И всё исчезнет. Верить я готов, Что наш безлучный мир — лишь прах могильный Другого, горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая и сильно Заброшенная в вечный круг миров. Светилы ей — двоюродные братья, Хоть носят шлейфы огненного платья И по сродству имеют в добрый час Влиянье благотворное на нас... А дай сойтись — так заварится каша, — В кулачки, и... прощай планета наша. 48 И пусть они блестят до той поры, Как ангелов вечерние лампады. Придет конец воздушной их игры, Печальная разгадка сей шарады... Любил я с колокольни иль с горы, Когда земля молчит и небо чисто, Теряться взором в их цепи огнистой, — И мнится, что меж ними и землей Есть путь, давно измеренный душой, И мнится, будто на главу поэта Стремятся вместе все лучи их света. 49 Итак, герой наш спит. Приятный сон, Покойна ночь, а вы, читатель милый, Пожалуйте, — иначе принужден Я буду удержать вас силой... Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так он Пойдет назад. Герой наш спит покуда, Хочу я рассказать, кто он, откуда, Кто мать его была и кто отец, Как он на свет родился, наконец Как он попал в позорную обитель, Кто был его лакей и кто учитель. 50 Его отец — симбирский дворянин, Иван Ильич N., муж дородный. Богатого отца любимый сын. Был сам богат; имел он ум природный И, что ума полезней, важный чин; С четырнадцати лет служил и с миром Уволен был в отставку бригадиром, А бригадир блаженных тех времен Был человек и, следственно, умен. Иван Ильич наш слыл, по крайней мере, Любезником в своей симбирской сфере. 51 Он был врагом писателей и книг, В делах судебных почерпнул познанья. Спал очень долго, ел за четверых; Ни на кого не обращал вниманья И не носил приличия вериг. Однако же пред знатью горделивой Умел он гнуться скромно и учтиво. Но в этот век учтивости закон Для исполненья требовал поклон, А кланяться закону иль вельможе Считалося тогда одно и то же. 52 Он старших уважал, зато и сам Почтительность вознаграждал улыбкой И, ревностный хотя угодник дам, Женился, по словам его, ошибкой. В чем он ошибся, не могу я вам Открыть, а знаю только (не соврать бы), Что был он грустен на другой день свадьбы И что печаль его была одна Из тех, какими жизнь мужей полна. По мне, они большие эгоисты — Всё жен винят, как будто сами чисты. 53 Благодари меня, о женский пол! Я — Демосфен твой: за твою свободу Я рад шуметь; я непомерно зол На всю, на всю рогатую породу! Кто власть им дал?.. Восстаньте — час пришел! Я поднимаю знамя возмущенья. Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье! Конец всему есть! Беззаботно, явно Идите вслед за Марьей Николавной! Понять меня, я знаю, вам легко, Ведь в ваших жилах — кровь, не молоко, И вы краснеть умеете уж кстати От взоров и намеков нашей братьи. 54 Иван Ильич стерег жену свою По старому обычаю. Без лести Сказать, он вел себя, как я люблю, По правилам тогдашней старой чести. Проказница ж жена (не утаю) Читать любила жалкие романы Или смотреть на светлый шар Дианы, В беседке темной сидя до утра. А месяц и романы до добра Не доведут, — от них мечты родятся... А искушенью только бы добраться! 55 Она была прелакомый кусок И многих дум и взоров стала целью. Как быть: пчела садится на цветок, А не на камень; чувствам и веселью Казенных не назначено дорог. На брачном ложе Марья Николаева Была, как надо, ласкова, исправна. Но, говорят (хоть, может быть, и лгут), Что долг супруги — только лишний труд. Мужья у жен подобных (не в обиду Будь сказано), как вывеска, для виду. 56 Иван Ильич имел в Симбирске дом На самой на горе, против собора. При мне давно никто уж не жил в нем, И он дряхлел, заброшен без надзора, Как инвалид с Георгьевским крестом. Но некогда, с кудрявыми главами, Вдоль стен колонны высились рядами. Прозрачною решеткой окружен, Как клетка, между них висел балкон, И над дверьми стеклянными в порядке Виднелися гардин прозрачных складки. 57 Внутри всё было пышно; на столах Пестрели разноцветные клеенки, И люстры отражались в зеркалах, Как звезды в луже; моськи и болонки Встречали шумно каждого в дверях, Одна другой несноснее, а дале Зеленый попугай, порхая в зале, Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!» А гость с улыбкой думал: «Как не так!» — И, ласково хозяйкой принимаем, Чрез пять минут мирился с попугаем. 58 Из окон был прекрасный вид кругом: Налево, то есть к западу, рядами Блистали кровли, трубы и потом Меж ними церковь с круглыми главами, И кое-где в тени — отрада днем — Уютный сад, обсаженный рябиной, С беседкою, цветами и малиной, Как детская игрушка, если вам Угодно, или как меж знатных дам Румяная крестьянка — дочь природы, Испуганная блеском гордой моды. 59 Под глинистой утесистой горой, Унизанной лачужками, направо, Катилася широкой пеленой Родная Волга, ровно, величаво... У пристани двойною чередой Плоты и барки, как табун, теснились, И флюгера на длинных мачтах бились, Жужжа на ветре, и скрипел канат Натянутый; и, серой мглой объят, Виднелся дальний берег, и белели Вкруг острова края песчаной мели. 60 Нестройный говор грубых голосов Между судов перебегал порою. Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов — Всё в гул один сливалось над водою. И Марья Николавна, хоть суров Казался ветр и день был на закате, Накинув шаль или капот на вате, С французской книжкой, часто, сев к окну, Следила взором сизую волну, Прибрежных струй приливы и отливы, Их мерный бег, их золотые гривы. 61 Два года жил Иван Ильич с женой, И всё не тесны были ей корсеты. Ее ль сложенье было в том виной Или его немолодые леты?.. Не мне в делах семейных быть судьей! Иван Ильич иметь желал бы сына Законного: хоть правом дворянина Он пользовался часто, но детей, Благое семя двух иль трех ночей, Раскидывал по свету где случится, Страшась с своей деревней породниться. 62 Какая сладость в мысли: я отец! И в той же мысли сколько муки тайной — Оставить в мире след и наконец Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, — Злодеем потому, что жизнь — венец Терновый, тяжкий, — так, по крайней мере, Должны мы рассуждать по нашей вере... К чему, куда ведет нас жизнь, о том Не с нашим бедным толковать умом, Но, исключая два-три дня да детство, Она бесспорно скверное наследство. 63 Бывало, этой думой удручен, Я прежде много плакал, и слезами Я жег бумагу. Детский глупый сон Прошел давно, как туча над степями, Но пылкий дух мой не был освежен, В нем родилися бури, как в пустыне, Но скоро улеглись они, и ныне Осталось сердцу вместо слез, бурь тех Один лишь отзыв — звучный, горький смех.. Там, где весной белел поток игривый, Лежат кремни — и блещут, но не живы! 64 Прилично б было мне молчать о том, Но я привык идти против приличий И, говоря всеобщим языком, Не жду похвал. Поэт породы птичей, Любовник роз, над розовым кустом Урчит и свищет меж листов душистых. Об чем? Какая цель тех звуков чистых? Прошу хоть раз спросить у соловья. Он вам ответит песнью... Так и я: Пишу, что мыслю, мыслю, что придется, И потому мой стих так плавно льется. 65 Прошло два года. Третий год Обрадовал супругов безнадежных: Желанный сын, любви взаимной плод, Предмет забот мучительных и нежных, У них родился. В доме весь народ Был восхищен, и три дня были пьяны Все на подбор, от кучера до няни. А между тем печально у ворот Всю ночь собаки выли напролет, И, что страшнее этого, ребенок Весь в волосах был, точно медвежонок. 66 Старухи говорили: это знак, Который много счастья обещает. И про меня сказали точно так, А правда ль это вышло? — небо знает! К тому ж полночный вой собак И страшный шум на чердаке высоком — Приметы злые, но, не быв пророком, Я только покачаю головой. Гамлет сказал: «Есть тайны под луной И для премудрых», — как же мне, поэту, Не верить можно тайнам и Гамлету?.. |