| Каталог статей |
|
Бутук А.И. Формационная диалектика социально-экономического регулирования в рамках историко-материалистического подходаПроблемы историографии всегда были и всегда останутся актуальными и весьма дискуссионными направлениями научного познания, в том числе в аспекте осмысления процесса самодвижения упорядочивающей деятельности, к которой мы относим:
Среди множества трактовок периодизации истории [1-6], в частности, регулирующей деятельности, на наш взгляд, самой гносеологически продуктивной является историко-материалистическая концепция [7-8]. Правда, и в последней ещё есть достаточно много «белых пятен». В настоящей статье мы пытаемся выяснить некоторые вопросы с целью уточнения формационного (историко-материалистического) понимания процесса саморазвития общественно-хозяйственного упорядочения бытия людей в контексте всемирной истории. Присваивающему хозяйству, представляющему собой исходную эру доаграрного общества, адекватна стадная (почти животная) форма организации бытия пралюдей, в коем преобладало собирательство с примитивными зачатками охоты и рыболовства, а также выработки простейших орудий названных занятий, в которых первоначально отсутствовало даже естественное (поло-возрастное) разделение труда, но для проведения которых уже требовалась такая сложная форма сигнализации, как язык, зарождавшийся в эту наиболее продолжительную эпоху неписаной истории. Имманентным даже позднему палеолиту, не говоря уже о мезолите, является не просто присваивающее, а присваивающе-производящее хозяйство, где заметно усложнились как сами собирательство, охота и рыболовство, так и выработка требуемых для них орудий, на что уходило всё больше времени. В рамках указанной эры совершилась охотничье-техническая революция и произошёл переход от стадной к матриархально-родовой организации жизни с экзогамией и поло-возрастным разделением труда. Исключительно общинный характер производства необходимого продукта и эпизодического создания прибавочного продукта явился почвой для утверждения родовой собственности и коллективизма как единственно возможного (на первом этапе постстадной эпохи) способа соединения рабочей силы со средствами производства, которому соответствовала мораль функционально-уравнительного распределения, представленная полигамно-племенными обычаями и тотемистическими верованиями, регулировавшими воспроизводство матриархально-родового строя и присущей ему формы производительного труда посредством многобрачного сожительства (при экзогамной борьбе с кровосмешением) и кровнородственной солидарности, а также поклонения предкам и природе. Неравномерный и медленный прогресс производительных сил в пределах матриархально-родового уклада постепенно привёл к формированию эры производяще-присваивающего хозяйства, где уже важными отраслями труда подспудно становились зародышевые земледелие, скотоводство и ремёсла при сохранении достаточно весомого значения для жизнеобеспечения традиционных охоты, рыболовства и собирательства, что сильно зависело от конкретных природных условий определённых регионов Земли. Становление указанного хозяйства, называемое часто неолитической революцией, фактически совпадало с начальной фазой зарождения аграрного общества, в силу чего устойчивость выработки прибавочного продукта повысилась вместе с размерами последнего, образовав предпосылки для зачатков обмена и первичного отделения скотоводства от земледелия и ремесла от сельского хозяйства, а также для мучительного и длительного разложения собственно матриархально-родового строя. Скачок от исключительно общинного к моногамно-семейному типу выработки необходимого продукта и спорадического создания прибавочного продукта стал толчком к формированию патриархально-общинного способа производства, в котором в границах общины родовые узы подспудно вытеснялись соседскими по мере того, как всё более самостоятельными экономическими ячейками оказывались патриархальные семьи, где главенствовал мужчина в качестве решающего субъекта производительной и военной деятельности, а, значит, собственника экономических ресурсов и результатов их применения, детерминируя появление имущественной дифференциации, становление социальной стратификации и болезненное оттеснение на второй план матриархально-родовых взаимосвязей. Но патриархально-общинный строй основывался на семейно-общинном способе соединения факторов производства, ибо соседской общине принадлежала земля, а патриархальным семьям – все остальные средства производства и рабочая сила, что вызвало необходимость государственно-племенного упорядочения зарождавшихся классовых отношений и конфликтов, какие уже не могли быть разрешены только кровнородственными традициями и религиозными нормами политеизма. Всё более весомым регулятором патриархально-общинного бытия становились и товарно-денежные контакты, особенно по мере начального отделения торговли от производства и возникновения купечества с ростками кредита. В ходе и посредством аграрно-технической революции происходило возникновение и совершенствование аграрного общества, в рамках коего получили своё классическое воплощение три строя: древневосточная оросительная патриархально-государственная система, субтропическое рабовладение и всеобщий феодализм. Каждый из этих укладов материально-технически базировался на вполне определённых и присущих только им характерах (типах) производства, сочетаясь с доаграрными системами хозяйственного бытия отсталых племён. Впрочем, фундаментом как субтропического рабовладения, так и древневосточного патриархально-государственного оросительного строя, был одинаковый тип производства – сверхсемейный (принудительно групповой) характер устойчивой выработки не только необходимого, но и прибавочного продукта. В отличие от семейного типа производства необходимого продукта и спорадического создания прибавочного продукта, ранее вызвавшего переход от матриархально-родового строя к патриархально-общинному укладу, сверхсемейный характер регулярной выработки прибавочного продукта обусловил (разумеется, первоначально) становление рабовладельческого уклада отнюдь не везде, ибо последний не мог иметь всеобщего распространения в силу чисто природных обстоятельств: с одной стороны, ирригационное хозяйство жарких речных долин Древнего Востока никак нельзя было доверить рукам рабов, вследствие чего там на указанном типе производства объективно могла сформироваться лишь оросительная патриархально-государственная система, основанная на труде общинников и регулируемая деспотической монархией; а, с другой стороны, в умеренном климатическом поясе Земли рабство могло быть лишь домашним, поскольку производительный труд тут требовал для постоянного создания прибавочного продукта более сложных орудий, какие легко ломались бы, попав в распоряжение незаинтересованных в результатах своего труда рабов. Да и само рабовладение в той субтропической зоне, где оно нашло классическое воплощение, на деле находилось в среде явно преобладавших патриархально-общинных отношений. При этом не только собственно частнорабовладельческие (в субтропиках) и государственно-деспотические (на Древнем Востоке) взаимосвязи, но также межплеменные, соседски общинные и патриархально-родственные (внутрисемейные) узы объективно служили регулированию хозяйственной жизни той эпохи. И как идеологическая форма протеста против рабства и деспотизма, а также как апелляция к душе человека явились на закате оросительной патриархально-государственной (древневосточной) системы и античного рабовладения практически все крупнейшие монотеистические религии, которые стали позже мировыми, но которые не могли упорядочивать патриархально-рабовладельческих отношений. На почве внедрения высших достижений аграрно-технической революции уже в пределах Римской империи (а на Древнем Востоке, скорее всего, ещё раньше) сформировался семейный тип устойчивого производства не только необходимого, но и прибавочного продукта. Поэтому ещё в Римской империи объектом эксплуатации стала отдельная крестьянская семья посредством колоната. Обусловленные этим сдвиги во внутриобщинном соотношении сил стали питательной средой для медленного и подспудного возникновения и утверждения феодальных отношений, суть коих состоит в поземельно-личной зависимости крестьянских семей, главы которых являлись собственниками тяглового скота и сельскохозяйственного инвентаря, от землевладельцев, захвативших земельные и водные ресурсы как главные условия аграрного труда и присваивавших на данной базе его прибавочный продукт в виде известных форм земельной ренты. Стереотипы земельной аристократии регулировали феодальную форму производительного труда, основанную на поземельно-личном способе соединения факторов производства, не только вследствие того, что она правила в этом укладе, но и потому, что присущие ей обычаи и привычки упорядочивали и её собственное поведение в соответствии с домостроем, сословностью и монархизмом, помноженными на местничество. Несравненно большая заинтересованность крестьян (нежели рабов) в совершенствовании семейных средств производства расширяло спрос на продукцию ремесленников, что вызвало развитие ремесла и повторное отделение последнего от сельского хозяйства. На Западе ремесло жёстко регулировалось цеховой организацией, будучи подчинённым сословно-феодальным устоям. Духовенство в качестве второго неподатного сословия феодального социума (наряду с дворянством) на каждом из этапов развития средневекового государства религиозно-обрядово и теологически отстаивало, хотя и не всегда прямо, духовные ценности феодального мировосприятия людей, в том числе крестьян, ремесленников и купцов как представителей податных сословий. В силу преобладания натурального характера производства товарно-денежные законы (особенно сначала) слабо регулировали феодальные отношения, хотя их упорядочивающая роль постепенно возрастала. В условиях хронического дефицита рабочей силы и неразвитости товарно-денежных отношений, характерных глубоко внутриконтинентальному положению Северной Евразии, сложился в конце XVI – начале XVII ст., т.е. гораздо позже, чем в умеренно морской зоне Западной Европы, общинно-крепостнический строй государственного феодализма, продержавшийся до середины XIX в., а его пережитки – даже до начала XX ст. Эру индустриального социума условно надо подразделять на две эпохи: аграрно-индустриальную и индустриально-аграрную. Причём, каждой из названных эпох присущ вполне определённый тип (характер) производства и соответствующий ему базис. Важно выяснить сдвиги, свершившиеся в экономических системах данных эпох и в механизмах регулирования каждой из них. Медленное совершенствование экономических ресурсов в рамках феодализма обусловило постепенное становление нового характера производства, состоявшего в том, что уже не только моногамная семья, но и отдельные носители рабочей силы индивидуально могли устойчиво производить необходимый и прибавочный продукт. Это прежде всего означало, что, с одной стороны, индивид в лице отдельного взрослого человека получал экономическую свободу от семьи (хотя эта свобода весьма относительна), а с другой – уже и индивидуальная рабочая сила людей могла становиться теперь объектом внесемейной эксплуатации в смысле извлечения из её обособленного хозяйственного использования выгоды путём присвоения создаваемого ею прибавочного продукта, т.е. сформировался индивидуальный тип производства необходимого и прибавочного продукта, ставший материальной почвой подспудного разложения поземельно-личной зависимости и образования рынка труда, где объектом найма оказалась рабочая сила отдельного человека, причём, применительно ко всё большей части экономически активного населения. Становление индивидуального характера производства необходимого и прибавочного продукта в разных регионах Земли совершилось не в одно и то же время, фиксируя территориальную и этническую неравномерность общественно-хозяйственного прогресса от аграрного к аграрно-индустриальному социуму, где пионерами были страны Западной Европы в силу естественных причин – благоприятных природно-климатических условий умеренной морской полосы, детерминировавших опережающее углубление общественного разделения труда и развитие товарных и денежных взаимосвязей, а значит, - расширение первоначального накопления капитала, в том числе за счёт усиления внутрисословного неравенства, которое породило как обуржуазивание, так и пролетаризацию, шедших рука об руку с образованием национальных рынков капитализирующихся государств, в каких всё более утверждались частная свобода, предприимчивость и гражданские права по мере противоречивого разворачивания Ренессанса, Реформации, коммерциализации, атеизма, абсолютизма, протекционизма и хищнического колониализма (после Великих географических открытий). Россия даже после успешных реформ и завоеваний Петра I и Екатерины II оставалась на обочине данных процессов вследствие своих внутриконтинентальных территорий, громадных расстояний и холодного климата, естественно сдерживавших совершенствование её производительных сил. Качественный скачок от индивидуального к общественному типу производства и от аграрно-индустриального к индустриально-аграрному обществу совершился практически одновременно. Причём, он произошёл в разных странах не в одно и то же время в силу неравномерности их развития. Относительным критерием, который указывает на становление в конкретной стране, с одной стороны, общественного характера производства, а с другой – индустриально-аграрного общества выступает совершение промышленной революции. Как известно, впервые на Западе в XIX ст. реализовала данный эпохальный переворот буржуазия Англии, а затем других государств Европы и Северной Америки; позже такой кардинальный поворот произошёл и на остальных материках и континентах. Если рассматривать общественный характер капиталистического производства, то можно выделить следующие его существенные признаки, одновременно представляющие собой компоненты того режима, какой противоречиво регулирует бытие подспудно формирующейся смешанной системы:
К. Маркс показал, что производительным в буржуазном обществе является лишь тот труд, какой непосредственно обменивается не на доход, а на капитал, т.е. даёт возможность присваивать из вновь созданной стоимости, с одной стороны, наёмными работниками необходимой стоимости (эквивалента стоимости их рабочей силы – переменного капитала) в превращённой форме зарплаты, а с другой – капиталистами прибавочной стоимости в превращённой форме прибыли. Ведь буржуазным способом соединения факторов производства выступает капитал. При ближайшем рассмотрении и при нетенденциозном подходе очевидно, что в ходе взаимодействия главных контрагентов буржуазного уклада происходит не только эксплуатация наёмного труда капиталом (посредством присвоения прибавочной стоимости, на чём в основном и сосредоточивал своё внимание К. Маркс), но также эксплуатация капитала наёмным трудом, если под термином "эксплуатация" подразумевать его буквальный смысл – использование, извлечение выгоды, имея ввиду получение наёмным персоналом соответствующих рабочих мест и доходов в форме зарплаты только за счёт капитала работодателя. Хотя ясно, что имущественные статусы ("весовые категории") этих двух ведущих субъектов капиталистической экономики явно неравны с перевесом, разумеется, в пользу капиталистов, особенно при отсутствии профсоюзов и социальной защиты со стороны государства. Особенности периода становления мануфактурной промышленности в России заключаются в том, что тут, во-первых, первичным учредителем и исходным предпринимателем выступало государство, во-вторых, сначала мануфактура никак не воздействовала на подрыв феодальных устоев, а, в-третьих, сама потребность в создании мануфактур диктовалась в первую очередь необходимостью поддержания обороноспособности страны. Одновременно и позже на протяжении XVIII в. во всё больших масштабах мануфактуры и затем фабрики организовывались купцами тоже главным образом на крепостном труде. Но индустриальный прогресс содействовал постепенно росту спроса на наёмный труд. Однако до отмены крепостного права ускоренное экономическое развитие наблюдалось преимущественно в Южной России, где крепостничество не имело корней. Важнейшим динамизирующим элементом для развития русской промышленности в пореформенный период и для индустриальной революции явилось строительство гигантской железнодорожной сети. Традиционно весомая роль государства в хозяйственной жизни России сохранилась, как и общинно-феодальные пережитки с приверженостью к особому пути, объективно предопределившие величие её трагически революционных пролетарских преобразований и социалистически казённые перспективы XX ст. Объективной почвой широкомасштабного (если не всеобщего) восприятия идей социализации выступало углубление общественного характера производства в XIX – XX вв. Несомненные и великие достижения казённого социализма советского типа в деле ускоренной экстенсивной культурной революции и социалистической индустриализации, коренным образом изменившие те страны, где они были проведены, сочетались с жёсткими ограничениями, налагаемыми на личность человека вплоть до государственного террора. Пока существовал казённый социализм, он оказывал решающее воздействие на все стороны глобальных процессов:
Всех этих грандиозных свершений советский народ достиг, находясь не только в агрессивном окружении империалистических государств Запада, но и в самых тяжёлых климатических условиях, о чём многие часто почему-то напрочь забывают. СССР занимал территорию Северной Евразии, которая является самой холодной частью планеты: более половины её площади располагается на вечной мерзлоте, т.е. в зоне так называемого Крайнего Севера; да и южнее – в её степной полосе – суровый резко континентальный климат сочетает длительные не только зимние морозы с краткосрочным летним зноем. Поэтому мы согласны с А.П. Паршевым [9] в том, что тут в процессе производства значительная часть ресурсов и труда расходуется на преодоление неблагоприятных условий, кроме необходимых производственных издержек. Отсюда повышенные удельные затраты любого хозяйственного процесса в Северной Евразии – затраты, которые понижают конкурентоспособность всех производителей этого региона Земли и которые требуют их действенной защиты от зарубежных конкурентов, достигавшейся в СССР прежде всего посредством двух государственных монополий - внешнеторговой и валютной. Производительная форма труда при казённом социализме, как и адекватный ему способ соединения факторов производства, была формально хозрасчётной и характеризовалась следующими принципиальными чертами:
С одной стороны, формально хозрасчётная ипостась производительного труда, имманентная казённому социализму, позволила мобилизовать практически все ресурсы соцстран на ускоренную культурную революцию и всестороннюю индустриализацию с выходом на передовые рубежи науки и техники. Однако, с другой стороны, когда был исчерпан потенциал экстенсивного роста, т.е. когда на повестку дня встала задача интенсификации экономического развития с ориентацией на сокращение удельных издержек и на повышение качества, тогда формально хозрасчётный труд оказался бессильным, поскольку присущие ему администрирование, централизация, ведомственный монополизм и бюрократизация стали отторгать ценовую информированность, инициативу, риск, предприимчивость и творчество, без опоры на которые нельзя прочно перейти на интенсивный тип роста; ведь чтобы обеспечить ценовую информированность и активизировать инициативу, риск, предприимчивость и творчество, нужны были такие хозяйственные свободы и материальные стимулы (особенно, в части апробирования и внедрения инноваций), какие являлись неприемлемыми для казённого социализма, ибо они неизбежно предполагали реальную децентрализацию и многоукладность. При этом, как заметил Ф.А. Хайек [10], спор ведётся не о том, нужно планирование или нет; это спор о том, должно ли планирование осуществляться централизовано, единой властью для всего общества в целом, или его надо разделить между многими индивидами, которые всегда лучше, чем какой-либо центр, знают обстоятельства места и времени, тем более, что последние достаточно быстро и фактически непрерывно меняются, влияя на соотношение спроса и предложения по поводу продуктов и ресурсов, а следовательно, на их недирективные цены, содержащие громадную, сжатую и рассеянную хозяйственную информацию, в массиве какой каждый легко может выбрать нужное именно ему. Централизованное планирование и директивное ценообразование насквозь пронизывали в соцстранах хозяйственные процессы, вследствие чего в них планомерность (трактуемая в качестве сознательно поддерживаемой пропорциональности) постепенно и неизбежно превращалась (по мере усложнения социально-экономического развития и структуры потребностей) на деле в декретируемую сверху диспропорциональность как раз в силу объективного игнорирования планами и ценами знаний об определённых условиях места и времени, т.е. о всех конкретных обстоятельствах деятельности отдельных предприятий и их подразделений. Хотя в СССР и других европейских странах соцлагеря неоднократно проводились разносторонние реформы, направленные на углубление хозрасчёта, однако они не могли дать эффекта в смысле реального и комплексного перевода экономики на интенсивные рельсы, так как сколько-нибудь заметно не затрагивали сферы ценообразования, а значит, – области адекватного информирования агентов хозяйствования. Поэтому экономика реального социализма оставалась казённой и, отсюда, объективно дефицитной и неинновационной. Расказёнивание экономики лучше всего удалось осуществить в Китае, начиная с 1979 г., следствием чего явилось китайское экономическое чудо конца XX – начала XXI в. Что касается СССР, то союзные верхи, введя гласность и демократизацию, практически обрекли себя на поражение в борьбе за сохранение Союза, поскольку в рамках половинчатых рыночных метаморфоз, не децентрализовавших ценообразования, и на фоне стремительно возраставших товарного и бюджетного дефицитов не могли (без связанных кредитов западных "друзей") противодействовать национал-сепаратизму республиканской номенклатуры, сросшейся с местными националистами и теневиками, которые ввергли Северную Евразию в пагубный процесс всесторонней дезинтеграции и разрушительной деградации общественно-хозяйственного регулирования, вызвавших деиндустриализацию и упадок постсоветских стран.
Литература
|