Некоторые проблемы реституции

НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ РЕСТИТУЦИИ

К. И. СКЛОВСКИЙ

К. И. Скловский, доктор юридических наук.

Вопросу, о котором пойдет речь, посвящено достаточное количество исследований, тем не менее он не утрачивает своей остроты. Более того, кажется, что за последние годы он стал еще менее ясным. Едва ли можно говорить и о том, что сложилась какая-то определенная судебная практика. Впрочем, крайне широкий разброс теоретических оценок, видимо, делает невозможной и последовательную правоприменительную практику. Думаю, целесообразно попытаться оценить некоторые тенденции и взгляды на эту проблему. Достаточным поводом для этого мне представляется выступление Д. Тузова о соотношении реституции и виндикации. Автором изложены идеи, имевшие и все еще сохраняющие достаточно широкое распространение. Но прежде чем приступить к изложению, необходимо все же отметить, что вопреки существующим сегодня подходам аннулирование сделок само по себе - явление крайне нежелательное. Еще Д. И. Мейер отмечал, что нельзя признавать сделку недействительной без крайней необходимости. Поэтому практику решительного аннулирования судами сделки, как только обнаруживаются самые малые, самые формальные основания к этому, нужно признать безусловно вредной, влекущей разрушительные последствия для нашего весьма слабого экономического организма. Возвращаясь к теме, во-первых, необходимо дать хотя бы общую квалификацию требований из реституции. Дело в том, что сама идея конкуренции реституции и виндикации, в том числе вариант с аннулированием реституции и полной ее заменой виндикацией, возможна лишь в том случае, если мы признаем их однородность. Известно, что все гражданские права и средства их защиты делятся на вещные и обязательственные (личные). Первые защищают вещные права и следуют за вещью, у кого бы она ни оказалась. Эти права прекращаются с гибелью вещи. Вторые адресованы исключительно обязанному лицу (должнику), независимо от того, имеется ли у него имущество, получение которого породило соответствующее обязательство, и даже независимо от того, сохранилось ли вообще это имущество. Эти права прекращаются с исчезновением обязанного лица (смертью лица физического, ликвидацией лица юридического), если нет правопреемства. Деление прав на вещные и обязательственные имеет кардинальное значение для гражданского права и задает направление анализа любой юридической проблемы. Понятно, что виндикация - вещно - правовое средство защиты <*>. Вопрос, стало быть, сводится к квалификации реституции. Но с первого же взгляда становится понятным, что требование о реституции никак не может квалифицироваться как вещное. Это требование адресовано только другой стороне сделки, а не следует за предметом сделки, на что прямо указано в статье 167 ГК РФ и в других нормах параграфа 2 главы 9. -------------------------------- <*> Вещно - правовой характер виндикационного иска не исчезает, конечно, оттого, что он направляется против известного лица - владельца, как это представляется Д. Тузову, который настаивает на том, что виндикационное притязание становится из абсолютного относительным (см.: Тузов Д. О. Реституция и виндикация: проблемы соотношения // Вестник ВАС РФ. 2002. N 3. С. 123). Нисколько не поддерживая это весьма спорное и не переставшее быть таковым за то долгое время, пока идет дискуссия, суждение, я хочу отметить, что виндикационный иск в любом случае не перестает быть вещным.

В то же время у требований из реституции есть специфика, которая затрудняет безусловное причисление их к обязательственным. Например, неясно, входят ли эти требования (и обязанности) в состав имущества и, соответственно, в наследственную и конкурсную массу; могут ли они быть также предметом сингулярного правопреемства; подлежат ли они зачету и т. д. Но главной особенностью этого требования является то, что по точному смыслу статьи 167, как и других норм параграфа 2 главы 9 ГК РФ, сторона недействительной сделки не только не должна доказывать свое право на переданное имущество, но и не должна иметь такого права. Имущество, переданное по недействительной сделке, возвращается только потому, что сделка оказалась недействительной, а не потому, что одна из сторон сохранила на него право. Почему возник такой механизм? Здесь, видимо, учтено то обстоятельство, что нужды оборота заставляют скорее вернуть имущество тому, кто, возможно, не имеет на него права, чем вовсе исключать неправильно отчужденную вещь из оборота. Известно, что ответственность за судьбу вещи несет собственник. Если собственник утратил возможность вернуть вещь, - неважно, по своему недосмотру или по другим причинам, - то это само по себе усиливает позицию незаконного владельца вещи, который теперь, хотя и в более узких рамках, несет бремя заботы о вещи. Соответственно, ему дается и определенная защита. Общество в целом не может и не должно заботиться об интересах собственника больше его самого. А вот о судьбе вещи общество заботится, ведь упорядоченный оборот - условие его существования. Отсюда и следует, что в известных случаях защиту будет получать лицо, предположительно или несомненно собственником не являющееся. Нужно отметить, что это - не защита субъективного права, а защита оборота. Многие недоразумения возникают именно из-за того, что заранее принимается без обсуждения, что единственным объектом защиты являются субъективные права; на самом деле есть и иные объекты. Защита незаконного владения подтверждает этот факт, как бы ни противилось ему правосознание, воспитанное на понятиях, отрицающих гражданский оборот. К числу лиц, защищаемых в силу нужд оборота, относится и сторона недействительной сделки. Она получает право на реституцию и в том случае, когда не имеет права на истребуемую вещь. Именно в этом пункте сосредоточились главные трудности в применении реституции. Дело в том, что постигшие нашу экономику в начале прошлого века разрушительные события привели к почти полному сворачиванию гражданского оборота. Другой стороной того же процесса стало, как известно, упрощение, примитивизация гражданско - правовых средств и механизмов, а также и самих подходов к защите лица. Гражданский оборот и порождаемое им фактическое (незаконное) владение более не рассматривались как объект защиты. Естественно, что это правосознание подчинило себе суды, несмотря на то что закон еще сохранял некоторые средства защиты незаконного владения. Ведущие тенденции в разрушении права, его деградации обозначались именно массовой практикой. Уже в 1926 году гражданская коллегия Верховного Суда отмечала "ничем не оправдываемое стремление судов к наиболее полной защите интересов частного собственника в ущерб интересам добросовестного приобретателя" <*>. Таким образом, тенденция судов вопреки закону давать защиту только праву, несмотря на то что закон прямо защищает и неправо - незаконное владение в частности, - это наша старая беда, которую нужно не столько углублять и развивать, как к этому призывает Д. Тузов, сколько все же преодолевать. Даже если стоять на тех позициях, что разрушение правовых механизмов защиты оборота должно набирать силу, что должны утвердиться наиболее примитивные и отсталые юридические представления, то и тогда поддержка "совершенно правильной" <**> позиции судов, отказывающих в защите незаконным владельцам, хотя бы такая защита и была предусмотрена законом, означает необходимость изменения существующего закона в сторону отрицания традиционных рыночных механизмов. И хотя автор, видимо, считает это изменение вполне желательным, было бы неплохо, чтобы те "руководящие разъяснения", которые должны быть даны для поддержки этой позиции, последовали все же после изменения закона, а не вопреки ему. -------------------------------- <*> Гражданский кодекс РСФСР с постатейно - систематизированными материалами / Под ред. С. Александровского. 3-е изд. М., 1928. С. 323. <**> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 120.

Понятно, что высшие судебные инстанции должны своими разъяснениями уточнять обнаруженные практикой неясные вопросы, но это отнюдь не означает, что результатом таких разъяснений должно быть аннулирование действующей нормы закона. Для этого должны применяться все же иные средства. В конечном счете, по мнению Д. Тузова, реституция неприемлема, поскольку по ее точному смыслу она может дать защиту фактическому, то есть незаконному, владельцу <*>. Для подтверждения тезиса о негодности реституции он ссылается не на закон (который считает иначе), а на известную судебную практику, что не может не приводить к вопросу о роли прецедента. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 120.

Вообще говоря, нельзя спорить с тем, что тенденция к усилению роли судебного прецедента имеет, безусловно, положительное значение. Достаточно сослаться на практику Европейского суда по правам человека. Но если стать на эту позицию, то нельзя не признать, что прецедентным может считаться только такое решение, в котором прямо сформулирована норма. Причем, поскольку речь идет о выработке нормы в состязательном процессе, должны быть внятно артикулированы и оценены аргументы обеих сторон. Для нашей проблемы это должно выглядеть как сознательное провозглашение того, что незаконное владение в принципе не подлежит защите. Но это означает, что ревизуются нормы параграфа 2 главы 9 и статьи 234 ГК РФ. И эта ревизия также должна быть предметом судебных рассуждений, обосновывающих прецедентную норму, выработанную судом. Думаю, однако, что открыто это положение ни один суд все же не сформулировал. Даже в тех случаях, когда незаконному владению отказывается в защите, чаще проявляются предрассудки, чем вполне осознанная тенденция. Но таким неявным путем прецедентные нормы не устанавливаются. Прецедентная норма по своей природе не может создаваться посредством толкований и расширений смысла решения. Она может быть сформулирована только явно и по содержанию скорее избыточна, чем недостаточна. Более того, в Определении Конституционного Суда Российской Федерации от 27.11.01 N 202-О прямо провозглашено и, как это предусмотрено прецедентным правом, подробно обосновано, что фактическое владение подлежит защите <*>. А по смыслу прецедентного права все другие судебные решения по тому же поводу утрачивают силу и более не могут рассматриваться как источники права <**>. -------------------------------- <*> Подробнее см.: Скловский К. Некоторые проблемы владения в судебной практике // Вестник ВАС РФ. 2002. N 4. С. 95 - 107. Там же дан анализ некоторых судебных споров о защите владения. При этом имеющаяся практика свидетельствует о том, что идет поиск решений и тенденций и до окончательного выбора далеко. <**> Отклоняясь несколько в сторону, нельзя не привести такой пример: поворот судебной практики, например, в части цессии сделал бессмысленными ссылки на прежние судебные решения, которыми цессия так или иначе ограничивалась и запрещалась.

Таким образом, последовательные сторонники судебного прецедента после ноября 2001 года обязаны кардинально изменить свои взгляды - если не на значение владения, то по крайней мере на значение судебного решения. Обсудим теперь теоретические доводы Д. Тузова. Во-первых, он полагает, что реституция как защита фактического положения является посессорным средством <*>. Думаю, что это не совсем так. Не любая защита незаконного владения является посессорной (владельческой). Владельческая защита применяется лишь против насилия (самоуправства, как говорится в германском Гражданском уложении). А когда вещь передана без насилия, а по воле владельца, по соглашению его с иным лицом, защита осуществляется в рамках личных отношений с этим лицом. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 119.

Полагаю, что отступление от общеизвестного понимания владельческой защиты понадобилось Д. Тузову только для того, чтобы потом обосновать свой тезис о том, что реституция - лишь часть виндикации <*> и соответственно в ней вовсе нет нужды. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 124.

На мой взгляд, и этот вывод неверен. Но в то же время нельзя не заметить, что место реституции в нашем праве во многом определяется общей ситуацией с владельческой защитой, точнее - с ее неразвитостью. Нормальная защита владения состоит в том, что владелец защищается против любого лица, посягнувшего на его вещь силой или тайно, то есть против его воли. При этом нарушитель владения может быть и лицом, имеющим право на вещь, то есть действующим самоуправно. Такое самоуправство также недопустимо, и от него также дается защита. Таким образом, любой владелец вещи может быть уверен, что он не утратит владения иначе, как по суду. Это гарантирует устойчивость вещных отношений в целом. В нашем праве в отличие от права других стран, от права дореволюционной России допускается лишь ограниченная владельческая защита лиц, владеющих для давности ст. 234 ГК РФ). Следовательно, широкий круг владельцев оказывается вовсе без защиты, что не может не влечь ослабления владения, полученного по недействительной сделке. Такие владельцы оказываются в крайне уязвимой позиции: заплатив (как правило) за вещь, они не получают не только права на нее, но и уверенности в том, что не потеряют вещь в результате насилия. Даже если они владеют открыто и добросовестно, частное право не защитит их от насильственного посягательства, исходящего от собственника (законного владельца), то есть от самоуправства. Поэтому этим лицам и дана возможность вернуться в прежнее положение: отдав вещь, истребовать деньги. Такая же возможность дана и другой стороне сделки уже в силу равенства всех участников оборота, а также потому, что обществу нет никакого смысла защищать незаконного приобретателя от реституции: ведь тем самым вещь безусловно исключается из оборота. Конечно, в некоторых случаях и возврат вещи отчуждателю не гарантирует ее немедленный возврат в оборот. Но посредством устранения обнаруженного последнего нарушения условий оборота создаются условия для устранения нарушения прежнего, предшествующего. Стимулом для приведения в действие этого механизма является интерес в возврате уплаченного. Конечно, этот механизм небезупречен, но он очевидно более логичен и разумен, чем та "правильная" практика, которая поддерживается Д. Тузовым. Ведь каков результат этой практики? Стороне недействительной сделки отказывается в реституции лишь потому, что она не смогла доказать свое право на вещь, подлежащую возврату. Единственное рациональное объяснение здесь может состоять только в том, что нельзя отдавать вещь тому, у кого, по всей видимости, нет права на нее. Но если исходить из этого, то как можно оставлять вещь у того, у кого несомненно нет права на нее? Ведь недействительная сделка имеет главным своим результатом именно то, что у получателя никакого права на вещь не возникает. Итак, суд, отказывая в реституции потому, что истец не доказал права на вещь, оставляет вещь ответчику, у которого права нет без всякого доказывания <*>. Иначе, как крайне нелогичным, чтобы не сказать бессмысленным, такой подход назвать невозможно <**>. -------------------------------- <*> Если строго следовать этой логике, то и уличенный мошенник не обязан вернуть похищенное, пока потерпевший не докажет свое право на имущество, поскольку основанием истребования является статья 179 ГК РФ. <**> Вообще праву известен механизм, согласно которому при прочих равных условиях фактический владелец имеет преимущество. Но этот механизм действует в рамках развитой владельческой защиты, а, по мысли Д. Тузова, отказ в реституции из-за отсутствия титула тем и хорош, что выражает отказ в защите владения. Соответственно, нет никаких оснований подозревать описанную практику и идеологию в защите фактического владения незаконного приобретателя по известному (но не нам) принципу: владение - само по себе основание.

Очевидно, что недостаточность, незавершенность защиты фактического владения, трудности, иногда непреодолимые, связанные с возвратом в оборот незаконно отчужденных вещей, делают необходимым сохранение механизма реституции <*>. -------------------------------- <*> Отсюда видна уязвимость критики статьи 167 ГК РФ с позиций классического права, так же как права германского или русского дореволюционного: если эта критика ограничивается лишь призывом к устранению данной нормы без введения полноценной защиты владения, то ничего, кроме дальнейшего ослабления и без того почти не защищенного нашим правом оборота, она в себе не несет.

Кстати, имеется в виду не только незаконная сделка (ст. 168 ГК РФ). И при отчуждении вещи недееспособным лицом, и при совершении сделки под влиянием заблуждения, и во всех других случаях, предусмотренных параграфом 2 главы 9 ГК РФ, вещь возвращается стороне сделки независимо от права на нее. Неужели кто-то будет отстаивать тезис, что если вещь отчуждена малолетним, или недееспособным, или под влиянием заблуждения или обмана и т. д., то истец обязан доказывать свое право на вещь, а если не докажет, то в реституции следует отказать? Чтобы завершить этот аспект темы, необходимо обсудить, а может ли виндикация полностью взять на себя функции реституции, или, что то же самое, можно ли рассматривать реституцию как разновидность виндикации с подчинением ее требованиям главы 20 ГК РФ, как предлагает Д. Тузов <*>. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 134.

Из этого следует, что если собственник обосновывает свой иск из совершенной им недействительной сделки правом собственности, то должны применяться нормы статей 301 - 302 ГК РФ. Посмотрим, как это получится. Во-первых, из статьи 302 ГК РФ вытекает, что между истцом (собственником) и ответчиком (владельцем) стоят третьи лица и подразумеваются куда более сложные события, чем одна недействительная сделка, как это следует из статьи 167 ГК РФ. Например, когда обсуждается вопрос, выбыла ли вещь из обладания истца против его воли, то, очевидно, не может иметься в виду передача вещи по сделке, в том числе недействительной. Сделка, в том числе недействительная, - это всегда передача вещи по воле стороны. Предполагается, конечно, насильственный (к нему приравнивается и хищение) акт, прервавший владение истца. Значит, в гипотезе нормы уже заложено что-то иное, кроме недействительной сделки; налицо цепь юридических фактов, из которых не все могут быть сделками, и цепочка владельцев, разделяющих истца и ответчика. Далее, ответчик может считаться добросовестным, если он не мог знать, что получает вещь без достаточного основания. Но если вещь получена от истца, который является собственником, - а это так по концепции Д. Тузова, - то ответчик получает вещь по достаточному основанию. Значит, и эта гипотеза отпадает. Если же предположить, что вещь передана собственником в нарушение закона, то незаконность сделки, как известно, исключает добрую совесть получателя. Наконец, может быть измышлена ситуация, когда вещь передана собственником незаконно, но с доброй совестью получателя, например когда отчуждена арестованная или иным образом запрещенная к отчуждению вещь так, что получатель не мог знать о запрете. Но в этом случае защита будет исходить от третьего лица, например залогодержателя, то есть выступать как виндикационный иск (это прямо подчеркнуто в статье 33 Закона об ипотеке (залоге недвижимости)), поскольку истец (залогодержатель, кредитор в отношении арестованного имущества) не будет обязан к встречному предоставлению. Если же дать защиту в этих случаях должнику, то будет невозможно не признать, что тем самым санкционируется злоупотребление правом <*>: сначала собственник (должник) в нарушение закона отчуждает вещь, получив компенсацию, а затем обращает собственное нарушение себе на пользу и возвращает вещь по правилам о виндикации. -------------------------------- <*> Недопустимость реституции в этом случае может быть мотивирована и наличием в этом институте публично - правовых черт, что отмечает и Д. Тузов (указ. соч., с. 134). Он, впрочем, оспаривает взгляды тех авторов (Г. Н. Амфитеатрова, О. С. Иоффе, Д. М. Генкина и др.), которые высказываются в поддержку самостоятельного характера реституции и как следствие - приобретения ею публично - правовых черт. Оспаривает потому, что такое представление о реституции не соответствует "современным условиям". На мой взгляд, напротив, именно современные условия заставляют признать, что поскольку поводом для аннулирования сделки является нарушение закона, то речь должна идти о придании нормам статей 166 - 167 ГК РФ выраженного публично - правового характера. Например, статья 1417 недавно принятого и, надеюсь, достаточно современного Гражданского кодекса Квебека гласит: договор является ничтожным, "если основанием для признания его недействительным служат требования к порядку заключения договора, установленные для защиты общественного интереса". Соответственно, право прибегать к аннулированию договора в частных интересах должно быть ограничено: ведь трудно оправдать такое положение, когда сначала закон нарушается, а потом это нарушение используется нарушителем в своих интересах. Тогда отпадет и основание к применению реституции, по крайней мере в сколько-нибудь широких масштабах. Напротив, отрицание публичных черт в статье 166 ГК РФ, интерпретация этой нормы как способа защиты частного права, права собственности будет вести и к росту числа злоупотреблений, и к неустойчивости оборота. Еще раз подчеркну, что механизм реституции, как он сложился в нашем ГК РФ, - это не столько средство защиты частного субъективного права, сколько средство защиты оборота, что не одно и то же. Защита оборота - это общий, публичный, а не частный интерес.

Но поскольку остается только эта гипотеза виндикации, которой допускается добросовестное незаконное приобретение от собственника, то можно без особых колебаний заключить, что отнюдь не для этих целей создавался институт доброй совести. Итак, создающее механизм нормы статей 301 - 302 ГК РФ условие о добросовестности получателя оказывается иррелевантным, не имеющим юридического значения. А это значит, что в норме статьи 167 ГК РФ заложен какой-то другой механизм, исключающий подчинение реституции правилам о виндикации. Но может быть, получатель окажется недобросовестным, то есть заведомо знающим, что есть препятствия к получению вещи? Однако и эта гипотеза не подтверждается. Если вещь приобретается у собственника, то никакого заблуждения относительно управомоченности отчуждателя, понятно, быть не может. Ведь продавец, будучи собственником, не станет представляться посторонним лицом, а если ему и будет угодно вести себя столь причудливо, то даже инсценированное таким образом заблуждение получателя никак не влияет на приобретенное им действительное право. Но при наличии действительного права не может быть недобросовестности (как, впрочем, и доброй совести - она не нужна, если есть право). Теперь предположим, что передается имущество с нарушением закона и получатель об этом знает. Если это известно также и собственнику, то налицо деликт, не дающий права на частноправовую защиту ни одному из нарушителей по тем причинам, о которых уже говорилось. Если же - ситуация довольно фантастичная - собственник об этом не знает, то налицо обман или аналогичные обстоятельства и наступают последствия, предусмотренные статьей 179 ГК РФ или иными нормами параграфа 2 главы 9 ГК РФ. Рассмотрев все возможные варианты, мы можем убедиться, что механизм, предусмотренный статьями 301 - 302 ГК РФ, не предназначен для возврата вещи собственником, заключившим недействительную сделку, от другой стороны этой же сделки. Нужно вновь подчеркнуть, что если бы такое и было возможным, то налицо было бы очевидное злоупотребление: отдав вещь и получив за нее эквивалент, собственник по виндикационному иску возвращал бы только вещь, отказываясь обсуждать вопрос о встречном предоставлении в пользу ответчика. Если же мы признаем, что приобретатель имеет право в том же процессе потребовать возврата уплаченного, то мы получим тот же механизм реституции, с которым борется Д. Тузов, только существенно ограничивающий права собственника, поскольку, по мысли автора, он будет еще и нести бремя доказывания своего права. Кроме того, если "сложный юридический состав", предусмотренный статьей 302 ГК РФ и создающий, как полагает Д. Тузов, возникновение права собственности у приобретателя, получившего вещь от неуправомоченного отчуждателя <*>, включает добрую совесть (эта идея фактического (юридического) состава, включающего добрую совесть, обстоятельно изложена В. Рахмиловичем <**>), то нельзя не заметить, что добрая совесть юридическим фактом (а также правом или правоотношением) не является и, следовательно, элементом состава быть не может. Добросовестность - не факт, а, если следовать О. Красавчикову, "элемент самостоятельного юридического факта" <***>. А именно такого факта, как недействительная сделка. Но недействительная сделка, порождая самые разные последствия, тем и характерна, что никогда (в нашем праве) не порождает права на полученную по сделке вещь у получателя. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Указ. соч. С. 128. <**> Рахмилович В. А. О праве собственности на вещь, отчужденную неуправомоченным лицом добросовестному приобретателю (к вопросу о приобретении права от неуправомоченного лица) // Проблемы современного гражданского права / Отв. ред. В. Н. Литовкин, В. А. Рахмилович. М., 2000. <***> Красавчиков О. А. Юридические факты в советском гражданском праве. М., 1958. С. 57. Автор буквально говорит, что вред, вина - не юридические факты, а элементы юридического факта - причинения вреда. Действительно, ни вина, ни добрая совесть не могут быть причислены к фактам, то есть явлениям реальности.

Наконец, нельзя не заметить, что если Д. Тузов разделяет воззрение, согласно которому недействительная сделка непосредственно создает собственность у добросовестного получателя (а его взгляды, видимо, таковы <*>), то исчезает смысл во всех его дальнейших построениях: отпадает не только реституция, но и виндикация - ведь ответчик, став собственником, оказывается защищенным от любого требования. -------------------------------- <*> См., напр.: Тузов Д. О. Реституция в гражданском праве: Автореф. дис. Томск, 1999. С. 14 - 15.

А в случаях добросовестного приобретения похищенного (утраченного не по воле собственника), когда, как считают сторонники этой концепции, виндикация все же сохраняется, отпадает ключевая идея Д. Тузова о замене реституции виндикацией, ибо хищение (утрата) - это не сделка и такого следствия, как реституция, не влечет. Остается только добросовестное безвозмездное приобретение, то есть подарок, полученный не от собственника так, что получатель не мог об этом знать. И научный, и практический интерес этого сюжета настолько ничтожен, что едва ли имеет смысл его анализировать. Следовательно, вся аргументация Д. Тузова сосредоточивается лишь на случаях недобросовестного получения вещи. Эта гипотеза означает, что получатель заведомо знает, что, получая вещь, он не приобретает на нее никакого права. Тем не менее он сделку совершает. Но если так, то получателю вполне выгодна эта незаконная сделка и риск реституции его не пугает. Не думаю, что подобным образом может себя вести тот рачительный хозяин, для которого написан Гражданский кодекс. Поэтому предложение Д. Тузова лишить другую сторону сделки права на реституцию лишь увеличит энтузиазм такого рода приобретателей, получивших неожиданную теоретическую защиту своего недобросовестного поведения. Насколько этот механизм отвечает интересам общества - судить читателю. До сих пор мы говорили о возврате вещи в порядке реституции. Но, как известно, норма статьи 167 ГК РФ предусматривает и возврат стоимости вещи. Д. Тузов делает из этого вывод, что реституция состоит из двух разных механизмов - виндикационного (направленного на защиту права собственности) и иного - и "между ними так же мало общего, как между виндикационным притязанием и заменяющим его в случае гибели вещи требованием о возмещении убытков" <*>. -------------------------------- <*> Тузов Д. О. Реституция и виндикация: проблемы соотношения. С. 124.

Сравнение представляется неудачным. Виндикация следует за вещью, а требование из деликта - за лицом; виндикационный иск обосновывается правом собственности на стороне истца и незаконным владением на стороне ответчика; деликтный иск обосновывается убытками на стороне кредитора и виновным противоправным поведением должника. В первом случае - традиционный вещный иск; во втором случае - традиционный обязательственный. Действительно, нет ничего общего. А вот когда речь идет о реституции, то в обоих случаях требование не идет дальше стороны сделки, в обоих случаях - и при возврате вещи, и при возврате денег - иск личный. В обоих случаях вина или иные характеристики поведения сторон иррелевантны. То есть общего очень много, и эти общие черты весьма существенны. Но между двумя формами реституции есть разница, хотя совсем не та, о которой говорит Д. Тузов. Денежное обязательство, возникающее из нормы статьи 167 ГК РФ взамен натурального, отличается тем, что другая сторона возвращает уже не чужое, а свое имущество. Более того, по гипотезе нормы эти деньги получены не от другой стороны, а от третьих лиц, в обороте. Тем самым отпадают те условия, которые вызвали к жизни особенности нашей реституции. Ведь все эти условия коренятся, как уже говорилось, в неразвитости владельческой защиты, то есть защиты владения чужим имуществом, незаконного владения. А деньги, как известно, под действие этого рода защиты не подпадают. Соответственно, преобразуется механизм действия реституции. Чтобы увидеть, какие здесь возникают осложнения, следует обратиться к практике. ТОО "Люта" заключило договор поручения с импортером на выполнение таможенных формальностей в отношении большой партии ввезенного риса. Поручение выполнено не было, таможенные платежи не внесены, а весь груз продан третьему лицу - ООО "Арес", которое, в свою очередь, поставило рис оптовым покупателям. Однако в этот момент рис был арестован по требованию следователя, расследовавшего нарушение таможенных правил. Соответственно, груз в основной части не был оплачен (полученные до ареста суммы были перечислены покупателем импортеру). Спустя несколько лет ТОО "Люта" обратилось с иском к ООО "Арес" о взыскании стоимости проданного риса. В требовании суд отказал, так как в силу статьи 131 Таможенного кодекса Российской Федерации распоряжение товаром до завершения таможенных процедур запрещено. Следовательно, сделка по продаже риса является ничтожной и не дает права на взыскание стоимости. Но в решении суда было сказано, что истец вправе в соответствии со статьей 167 ГК РФ просить о применении последствий ничтожной сделки. В данном случае это будет требование о взыскании стоимости риса, так как его в натуре у ответчика нет. Но не может не вызвать сомнения ситуация, когда то, что нарушает правопорядок, то есть взыскание цены запрещенного к продаже товара, становится возможным посредством механизма реституции. Полагаю, что в тех случаях, когда в порядке статьи 167 ГК РФ истребуются не вещи, а деньги, в том числе стоимость пользования вещами, работ или услуг, должен возникать вопрос о правах на имущество. Ведь чтобы истребовать не свои деньги - а деньги всегда принадлежат владельцу как стороне недействительной сделки, - нужно обосновать право на их получение. Единственным применимым механизмом здесь оказывается кондикция, так как всякое иное обязательственное основание отпадает, а вещное притязание для истребования денег в принципе неприменимо. Например, продана квартира за 200 тыс. рублей, хотя ее стоимость на самом деле - 500 тыс. рублей и этот факт доказан. Добившись признания сделки недействительной (возможно, по основаниям статьи 178 ГК РФ, но вполне допустимо обсуждать и незаконность сделки), истец получает назад квартиру и возвращает 200 тыс. рублей. При этом не подлежит обсуждению действительная стоимость квартиры и соответственно обогащение покупателя. Но если квартира утрачена, в том числе - отчуждена третьим лицам, то истребуется ее стоимость. А стоимость бывает только рыночной <*>. Исходя из этого возвращается размер неосновательного обогащения. В таком случае должно обсуждаться и право истца на имущество. Очевидно, неосновательное обогащение может происходить в данной ситуации за счет собственника, но, скажем, не арендатора, тогда как арендатор мог бы иметь право на возврат самой квартиры в порядке реституции. -------------------------------- <*> Если сделка признана недействительной по иным основаниям, кроме пороков воли, то презюмируется, что согласованная сторонами цена и является рыночной. В этом случае предстоит трудное доказывание обратного. Одним из доказательств может быть цена той же вещи в другой сделке.

С позиций кондикционного требования и в иске ТОО "Люта" должно быть отказано, так как ответчик не обогатился в результате сделки: все полученное было направлено на счет импортера. Кроме того, и истец не был собственником груза, а выступал как агент (что при истребовании груза в натуре в порядке реституции не имело бы значения). Применимость кондикции или, во всяком случае, норм об обязательствах, как представляется, вытекает также и из того, что в противном случае мы вынуждены будем практиковать независимое встречное истребование денег без каких-либо зачетов, что едва ли имеет разумное обоснование, хотя часто представляет интерес для одной из сторон, например в случаях отсутствия денег на счете и т. п., как форма кредитования. Вообще говоря, зачет в рамках одной сделки практически исключен, потому что предметом сделки не может являться встречная передача однородного имущества ввиду бессмысленности такого предоставления. Именно поэтому установлены дополнительные условия зачета, такие, как зрелость, допустимость основания. Эти дополнительные условия отпадают, поскольку речь идет о реституции: здесь встречные требования имеют тождественное основание и возникают одновременно. Главным вопросом является природа денежных требований о реституции - можно ли их считать обязательственными или настолько близкими к обязательствам, что становится допустимым применение норм об обязательствах. Уже статья 1103 ГК РФ, допускающая субсидиарное применение норм о кондикционных обязательствах, заставляет признать эту близость. Может, правда, показаться, что здесь существует аргумент, ставящий под сомнение такой вывод: ведь нормы о кондикции применимы субсидиарно и к виндикационным требованиям, которые являются вещными. Но более детальный анализ показывает, что кондикция может действовать только в сфере расчетов при возврате имущества из чужого незаконного владения (ст. 303 ГК РФ). А эти отношения являются, как и любые расчеты, денежными и, следовательно, обязательственными. Итак, субсидиарное применение норм об обязательствах из неосновательного обогащения <*> само по себе является аргументом в пользу обязательственного характера требования денег по реституции. Ведь субсидиарность предполагает родственность. -------------------------------- <*> Нужно подчеркнуть, что речь идет именно о субсидиарном применении; реституция не утрачивает своего значения специальной нормы, вытесняющей общую норму. Это видно, например, из того, что, хотя сторона должна была знать о недействительности сделки, переданные по ней деньги подлежат возврату, несмотря на правило пункта 4 статьи 1109 ГК РФ. Следует также отметить, что возможна и иногда высказывается более радикальная позиция, отрицающая субсидиарное применение кондикции к реституции. Эта позиция черпает свои аргументы преимущественно из истории русского права и сравнительного права. Но, как представляется, именно в сфере кондикции национальные различия весьма велики, причем довольно широко представлен механизм субсидиарного применения обязательств из неосновательного обогащения (подр. см.: Цвайгерт К., Кетц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права: Пер. с нем.: В 2-х т. Т. 2. М., 1998. С. 289 и сл.). Поэтому в данной области придется искать собственный механизм взаимодействия реституции и кондикции, а материал из истории как русского, так и европейского права хотя и весьма полезен, но все же не способен дать аргументов прямого действия.

Другой довод. Никаких иных прав, кроме обязательственных (личных) и вещных, не существует. Требование денег не может быть вещным притязанием. Следовательно, это притязание обязательственное, личное. По смыслу статьи 167 ГК РФ оно не может считаться строго встречным. В силу статьи 328 ГК РФ встречный характер обязательства имеет своим основанием договор, но в нашем случае договор не действует. Отсюда вытекает, что ни одна из сторон недействительной сделки не может приостановить предоставление, поскольку другая сторона уклоняется от выполнения своей обязанности. Но если мы ведем речь о замене натурального предоставления денежным, то возникает вопрос о праве на зачет двух денежных требований в рамках реституции. Так, между банком и институтом был заключен кредитный договор. Но за несколько дней до его заключения в отношении института (ФГУП) была введена процедура наблюдения. Впоследствии названный договор был признан ничтожным. Институт заявил иск о взыскании денежной суммы, списанной банком по платежному поручению в счет процентов по договору. Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации пришел к выводу о необходимости применения двусторонней реституции с зачетом ранее уплаченной истцом суммы. При этом споры о недействительности сделок и применении последствий их недействительности рассматриваются в общем порядке, вне рамок процесса о банкротстве <*>. -------------------------------- <*> См.: Постановление от 13.11.01 N 9180/00 // Вестник ВАС РФ. 2002. N 2. С. 40 - 41.

Как видим, суд признал допустимым зачет в рамках реституции. С этим следует согласиться по тем причинам, о которых говорилось выше. В то же время указание, что требование о реституции должно заявляться вне процедуры банкротства, кажется нелогичным. Ведь применимость зачета при расчетах означает подтверждение наличия денежных обязательств из недействительной сделки (в данном случае - кредитного договора). Но исполнение денежных обязательств должно происходить в рамках процедуры банкротства. Реституция лишь постольку выводится за пределы банкротства, поскольку она предполагает возврат имущества в натуре хотя бы одной стороной. Реституция как восстановление в прежнем имущественном положении следует и за признанием недействительными учредительных документов общества, созданного путем преобразования другого общества. Кроме имущественной стороны, на первом плане существуют изменения собственно статусные. Среди них - восстановление прежнего юридического лица. Обычным решением является такое, когда одновременно с признанием недействительными учредительных документов вновь созданного восстанавливается прежнее юридическое лицо <*>. Чаще всего для этого принимается административный акт в том же порядке, как и для регистрации. Видимо, такая практика соответствует смыслу закона, который говорит о восстановлении нарушенного права (статьи 12, 13 ГК РФ). -------------------------------- <*> Например, Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации в Постановлении от 26.11.96 N 3070/96 указал, что признание недействительными учредительных документов общества с ограниченной ответственностью и постановления о его регистрации восстанавливает статус арендного предприятия, путем преобразования которого это общество было создано.

Но нельзя не заметить, что в результате появляется два юридических лица: новое, которое еще существует, несмотря на установленные пороки при его создании; и прежнее, продолжающее свое существование, поскольку именно в этом состоит восстановление нарушенного права. Однако у этих двух юридических лиц имеется один на двоих имущественный комплекс. На почве этого имущества и возникают осложнения. Общим подходом к имущественным взаимоотношениям двух организаций является, естественно, применение механизма реституции. Это необходимо подчеркнуть, так как в большинстве случаев имущество просто забирают у одного (вновь созданного) юридического лица и возвращают прежнему. Никакой правовой почвы такие действия не имеют, несмотря на их распространенность. Конечно, это и не реституция, поскольку здесь нет двусторонности. Например, был признан недействительным договор купли - продажи муниципального предприятия и в порядке реституции возвращены в муниципальную собственность ряд объектов, входящих в имущественный комплекс предприятия, а в пользу покупателя взыскана часть оплаченной суммы. Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации с решением не согласился, поскольку суд оставил без внимания доказательства, представленные обществом, о затратах на реконструкцию объекта. Таким образом, двусторонняя реституция проведена с нарушением требований пункта 2 статьи 167 ГК РФ <*>. -------------------------------- <*> См.: Обзор практики разрешения споров, связанных с применением арбитражными судами Федерального закона "О приватизации государственного имущества и об основах приватизации муниципального имущества в Российской Федерации": Прилож. к инф. письму Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 21.02.01 N 60 (п. 5) // Вестник ВАС РФ. 2001. N 5. С. 83 - 84.

Итак, если признаны недействительными учредительные документы общества, созданного путем преобразования, то между прежним и новым устанавливаются отношения по реституции; при этом должны быть возмещены и затраты вновь созданного общества, в том числе с применением норм статей 1102 - 1103 ГК РФ. Сложность этого очевидного на первый взгляд суждения состоит в том, что общество, созданное с нарушениями, должно быть ликвидировано, если нарушения неустранимы. А ликвидация, как может показаться, препятствует установлению каких-то новых, не существовавших раньше имущественных прав. На самом деле непреодолимых препятствий здесь нет. Сам по себе процесс ликвидации сводится к выявлению кредиторов и дебиторов. Права из недействительной сделки после их определения должны стать правами требования и соответствующими обязательствами. С этой точки зрения прежняя организация будет выступать кредитором (или собственником) по отношению к вновь созданной организации, независимо от того, находится ли она в стадии ликвидации, одновременно являясь ее должником (дебитором) в части, например, затрат на истребуемое имущество. В случае ликвидации все еще остается два юридических лица, одно из которых выступает через ликвидационную комиссию. Между ними и ведутся все расчеты. Следующим возникает вопрос, каким образом права, вытекающие из недействительной сделки, входят в состав имущества лица, в том числе в состав конкурсной массы. Очевидно, что эти права являются неопределенными: во-первых, неизвестно, будет ли признана сделка недействительной, в том числе ничтожной, хотя по смыслу статей 12, 166 ГК РФ обязательного признания сделки ничтожной и не требуется. Однако понятно, что без оценки судом фактических обстоятельств в большинстве случаев считать ту или иную сделку недействительной нельзя. Во-вторых, неизвестно, будет ли присуждение по реституции денежным или натуральным. Наконец, неизвестно, в каком размере состоится денежное присуждение. Отсюда следует вывод: право из недействительной сделки должно учитываться именно как право из недействительной сделки, а не в какой-то иной форме. Видимо, оно может быть предметом оценки, и тогда будет выражено в стоимостном выражении. Но это не означает, что право тем самым становится денежным, кроме случаев, когда речь идет о позиции покупателя (вообще плательщика). Право из недействительной возмездной сделки, как правило, сопряжено с обязанностью (если сделка была исполнена) <*>. Обязанность эта, как и право, также не определена. -------------------------------- <*> Именно это обстоятельство создает препятствия для применения нормы пункта 7 статьи 114 Закона о банкротстве в форме изъятия или обращения взыскания на незаконно полученное третьим лицом имущество должника так, как это предлагается в консультации по этому вопросу (см.: Вержак М., Полудняков В. Иск "последней надежды" // Хозяйство и право. 2002. N 2. С. 114). Простое лишение третьего лица имущества без обсуждения его расходов на приобретение, затрат на содержание и т. д. явно противоречит основам права. Ссылка на германское право (там же, с. 116) в данном случае не убеждает хотя бы по следующим причинам. В германском праве вообще ограничена возможность длительного незаконного владения (хотя при этом оно достаточно защищено): движимость сразу становится собственностью (§ 932 ГГУ), а недвижимость неограниченно виндицируется, независимо от поведения приобретателя. Кроме того, германская система учета прав на недвижимость практически исключает то, что объект недвижимости банкрота окажется неизвестным управляющему. Фактически остаются, стало быть, недобросовестно приобретенные третьими лицами движимые вещи банкрота. В нашем же праве избран вариант длительного незаконного владения в рамках механизма приобретения по давности, причем добросовестный владелец, ведущий владение по давности, защищен от любых лиц, кроме собственника и законного владельца. Поэтому в силу статьи 234 ГК РФ требование о выдаче вещи любого лица, кроме собственника, - а в нашем случае собственник ликвидирован, - не подлежит удовлетворению, поскольку налицо добросовестное владение. Но и недобросовестность приобретателя не может означать возможность простого изъятия у него вещи (в том числе и для реализации). Должно быть правовое основание, дополняющее норму статьи 114 Закона о банкротстве. Очевидно, что таким основанием ввиду отсутствия собственника может быть лишь кондикция. Если же речь идет о расчетах при утрате вещи, то применимость кондикции не вызывает уже никаких сомнений, как об этом говорят и авторы консультации.

Именно неопределенность и неопределимость и препятствуют тому, чтобы рассматривать права и обязанности из недействительной сделки как оборотные. В частности, они не могут быть предметом уступки права и перевода долга. Но как только права и обязанности точно установлены, например посредством судебного решения, становятся допустимыми и осуществимыми и цессия, и перевод долга, и, как видим, зачет. Именно с этого момента право из недействительной сделки становится обычным правом и входит в имущество без каких-либо особенностей, как соответственно денежное требование к известному должнику или право собственности на имущество, находящееся у третьих лиц. Уместно напомнить, что Г. Шершеневич называл исполнительный лист "новым обязательством" <*>. Поэтому, даже если выводить право на реституцию за пределы обязательств, с момента выдачи исполнительного листа обязательство все же возникает. -------------------------------- <*> Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 48.

Понятно, что право требования денег - еще не деньги. Как всякое обязательственное право, оно зависит от платежеспособности должника. Поскольку речь идет о реституции, кредитор может воспользоваться своим правом на зачет, если и его обязанность состоит в платеже. А вот если кредитор, имеющий право на требование денег по реституции, обязан к выдаче вещи, то может ли он прибегнуть к удержанию? Если мы рассматриваем требование реституции как обязательственное, если мы признаем возможность зачета и цессии в этой сфере, то трудно понять, по каким причинам недопустимо удержание. Насколько известно, возникло лишь одно возражение, высказанное в конкретном деле: заявление должника об удержании, сделанное судебному приставу, не влечет последствий, так как это основание не предусмотрено законом для приостановления исполнительного производства. Вообще говоря, процессуальное законодательство не может выступать как основание к лишению субъекта гражданского (материального) права <*>. Поэтому в любом случае в рамках процедуры должны быть найдены способы к реализации материального права, вплоть до изменений процессуального закона. Внесение соответствующих поправок <**> во всяком случае было бы полезным. Но и в рамках действующего процессуального закона имеются определенные возможности реализовать право на удержание. -------------------------------- <*> В этом смысле весьма показательна рекомендация, высказанная в пункте 8 Обзора практики разрешения споров, связанных с прекращением обязательств зачетом встречных однородных требований: поскольку арендатор имеет денежное требование, он вправе применить зачет и без судебного решения, признающего это требование (Инф. письмо Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 29.12.01 N 65 // Вестник ВАС РФ. 2002. N 3. С. 9 - 10). <**> Думаю, что целесообразно предусмотреть не только возможность приостановления исполнительного производства на срок, необходимый для реализации права удержания, но и объединение исполнительных производств со встречным исполнением, то есть таких, в которых должник выступает одновременно взыскателем по отношению к своему взыскателю.

Обратимся к природе этого права. Во-первых, удержание своей вещи, как известно, невозможно. Управомоченный (кредитор) держит чужую вещь. Это значит, что он не может иметь каких-либо прочных оснований для эксплуатации этой вещи и потому не имеет интереса в самой вещи. Во-вторых, и это вытекает из первого, интерес управомоченного лица сводится к тому, чтобы посредством удержания понудить должника к выплате суммы долга. А если должник все же не выполняет своей обязанности, то получить долг путем реализации вещи по правилам, установленным для бездоговорного залога, то есть через торги. Понятно, что нельзя рассматривать право удержания как основание продолжать пользоваться чужой вещью и не исполнять решение суда. Если именно так понимать удержание, то и на самом деле в рамках процессуального закона соответствующих возможностей не найдется. Но такой подход не имеет почвы и в материальном законе. Учитывая изложенное, заявление лица, обязанного к выдаче чужой вещи и имеющего одновременно право требования выплаты денежной суммы к взыскателю вещи, о праве удержания следует понимать точно по смыслу закона: как требование обратить взыскание на имущество должника. Таким требованиям в рамках исполнительного производства никаких препятствий не имеется. Поскольку имущество должника не находится во владении должника, вопрос передается на рассмотрение суда, который выносит определение об обращении взыскания на вещь (ст. 48 Федерального закона "Об исполнительном производстве"). В этом определении суд должен, разумеется, учитывать требования статей 359 - 360 ГК РФ, которые, впрочем, не вносят сколько-нибудь существенных корректив в стандартную процедуру реализации имущества с торгов. Другим аргументом против такого подхода остается тот довод, что возможны ситуации, когда имущество, переданное по ничтожной сделке, оказалось чужим (именно это обстоятельство нередко приводит к аннулированию сделки), то есть принадлежит не другой стороне сделки, а третьему лицу - настоящему собственнику. Можно ли реализовать такое имущество в порядке удержания? Обсуждая соотношение виндикации и реституции, мы исходим из того, что собственник вправе вернуть себе владение посредством вещного иска, и тогда механизм реституции вообще не приводится в действие. На самом деле, зачем прибегать к реституции, предусматривающей встречный возврат имущества, если иск собственника к незаконному владельцу, когда для этого есть основания, позволяет забрать имущество без всякой компенсации? Если речь уже зашла о применении последствий недействительности сделки, то это значит, что собственник лишен юридической возможности вернуть себе владение. В таком случае продажа его вещи в порядке удержания, по существу, не влечет новых нарушений его права. Напротив, у него может возникнуть кондикционный иск к лицу, обогатившемуся за его счет, - им будет, как можно видеть, сторона недействительной сделки, обязанная к выплате денег, поскольку выручка от продажи идет в зачет ее обязанности. Конечно, налицо продажа чужой вещи, но, во-первых, удержание всегда приводит к продаже именно чужой вещи, а во-вторых, купля - продажа не обязательно требует титула собственности на стороне продавца. Поэтому, даже если предположить, что покупателем вещи, реализованной в порядке удержания, окажется собственник (хотя такое предположение скорее относится к сфере школьной схоластики), он тем не менее будет нести все обязательства покупателя, в том числе и обязанность оплаты купленного. Все это позволяет прийти к выводу, что для применения удержания в рамках статьи 167 ГК РФ имеются достаточные возможности. Следствием применения этого механизма станет резкое снижение числа споров о возврате незаконно отчужденного имущества с целью обогащения за счет улучшений и затрат, понесенных другой стороной сделки.

Название документа