Наследственное преемство в праве на оспаривание сделки

НАСЛЕДСТВЕННОЕ ПРЕЕМСТВО В ПРАВЕ НА ОСПАРИВАНИЕ СДЕЛКИ

А. А. ЯГЕЛЬНИЦКИЙ

Ягельницкий А. А., аспирант кафедры гражданского права юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, магистр юриспруденции (РШЧП).

1. Общие замечания о праве на оспаривание и об аргументах, подлежащих анализу при решении вопроса о переходе этого права

Право на оспаривание описывается следующим образом: между некоторыми лицами - допустим, А и Б - заключена сделка, вследствие которой возникли права и обязанности. Некое лицо - допустим, Б - в силу установлений применимого права имеет возможность собственным односторонним действием уничтожить правовые последствия сделки между А и Б. Уничтожение правовых последствий сделки А и Б производится с обратной силой. Причина предоставления какому-либо лицу права на оспаривание коренится в том, что его воля, которую необходимо учитывать при заключении сделки, отсутствовала, была ненадлежащим образом сформирована или изъявлена; в отличие от права на оспаривание, право на отказ от договора, как правило, возникает вследствие обстоятельств, имеющих место после заключения договора. Лицо Б, которое в настоящем примере было наделено возможностью уничтожить с ретроспективным эффектом правовое отношение, возникшее из сделки А и Б, мы будем рассматривать как наделенное правом на оспаривание. Вопрос о наследовании права на оспаривание возникнет в случае, если лицо Б не успеет оспорить сделку и умрет либо будет объявлено умершим. В данном случае право должно определить, вправе ли наследники Б оспаривать сделку между А и Б: должно ли в данном случае быть некое общее правило, и если должно, какое оно должно быть, или вопрос должен быть полностью отдан на усмотрение судей и решаться в каждом конкретном случае. При рассмотрении вопроса о наследовании права на оспаривание сделок необходимо решить методологический вопрос и определить, каким аргументам - политико-правовым или догматическим - должно быть отдано предпочтение. Тема перехода права на оспаривание вызывала интерес ученых с момента открытия категории секундарных прав Э. Зеккелем в 1903 г. <1> Указанный автор обратил внимание на существование в юридической действительности некоторых поведенческих возможностей особого рода: возможность собственным действием создать, изменить или прекратить правовую сферу того или иного лица. Эти преобразовательные правомочия в более или менее устоявшейся российской традиции обозначаются термином "секундарные права" <2>. Вместе с тем в процессе составления и обсуждения Германского гражданского уложения при формулировании норм о переходе права авторы исходили из включения в понятие "право" лишь прав господства и прав требования, но не секундарных прав. Это приводит к тому, что аргументам в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание, построенным на формулировках текста закона, всегда может быть противопоставлен довод об отсутствии законодательного умысла на урегулирование соответствующего вопроса <3>. Видимо, это приводит к тому, что в немецкоязычной юриспруденции основная часть аргументов в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание строится на общей логике гражданского права, а именно на анализе возникающих в связи с переходом права на оспаривание интересов. -------------------------------- <1> См.: Зеккель Э. Секундарные права в гражданском праве // Вестник гражданского права. 2007. N 2. <2> Подробнее см.: Третьяков С. В. Формирование концепции секундарных прав в германской цивилистической доктрине (к публикации русского перевода работы Э. Зеккеля "Секундарные права в гражданском праве") // Вестник гражданского права. 2007. N 2. <3> Steinbeck A. Ubertragbarkeit des Gestaltungsrechts. Berlin, 1994. S. 55.

Представляется, что в этом аспекте можно провести аналогию и с российским правопорядком: несмотря на то что основные новейшие отечественные гражданско-правовые законы принимались после появления категории секундарных прав и разработчики российского регулирования, безусловно, были знакомы с соответствующей концепцией, нельзя не обратить внимания на то, что российский "ренессанс" концепции секундарных прав состоялся несколько позже 1994 г., а поэтому доводы в пользу возможности либо невозможности перехода права на оспаривание, основанные на тексте нашего закона, тем более весьма немногословного в данном вопросе, видимо, также должны занимать лишь вспомогательное место по сравнению с доводами о защите тех или иных лиц, т. е. с политико-правовыми аргументами. При обсуждении вопроса об анализируемых интересах необходимо сделать следующую оговорку. В России в недавнее время существовала практика неумеренного применения положений о признании сделок недействительными, и при этом случалось, что в результате применения таких положений страдали не стороны оспоримой сделки и даже не их универсальные правопреемники, а иные лица - те, кто добросовестно приобрели имущество, изначально переданное по недействительной сделке. Возложение этого бремени на добросовестных третьих лиц в судах общей юрисдикции достигалось путем применения ст. 167 ГК РФ вместо подлежащей применению ст. 302 и было пресечено Постановлением КС РФ N 6-П <4>. В арбитражных судах добросовестные третьи лица страдали, в частности, от расширительного толкования указанного в ст. 302 основания истребования вещи у добросовестного приобретателя - выбытия помимо воли изначально передавшего имущество лица, что было отчасти ограничено последующей практикой кассационных судов <5>. -------------------------------- <4> Постановление КС РФ от 21 апреля 2003 г. N 6-П "По делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан О. М. Мариничевой, А. В. Немировской, З. А. Скляновой, Р. М. Скляновой и В. М. Ширяева". <5> Позиция, что выбытие вещи из владения собственника в силу недействительной сделки сама по себе не означает выбытия помимо воли, нашла закрепление в недавнем совместном Постановлении Пленумов высших судов (см.: п. 39 Постановления Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29 апреля 2010 г. N 10/22 "О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав"). И ранее суды высказывались в том смысле, что отчуждение имущества директором в нарушение порядка одобрения крупных сделок не означает выбытия помимо воли (см.: Обзор практики рассмотрения Федеральным арбитражным судом Московского округа дел, связанных с правом собственности // Судебно-арбитражная практика Московского региона. 2008. N 4. П. 1.1). Такой вывод был бы логичным: если российский закон в угоду интересам приобретателя не признает, что отчуждение движимой вещи арендатором, которому собственник вверил вещь, совершенное, очевидно, с превышением полномочий, не признается кражей (выбытием помимо воли), то едва ли есть основания не признать, что директор, в нарушение порядка одобрения отчудивший вверенное имущество, также не считается вором в смысле ст. 302 ГК РФ, а имущество не считается выбывшим помимо воли собственника. К сожалению, вывод о выбытии имущества по воле собственника в случае отчуждения вещи с нарушением порядка одобрения пока не был признан на уровне Президиума ВАС (см.: Судебные проблемы: взгляд изнутри. Интервью с А. А. Ивановым // ЭЖ-Юрист. 2009. N 1 - 2).

В этом случае против наследственного перехода права на оспаривание мог возникнуть аргумент о защите интересов добросовестных третьих лиц. Хотя этот довод не имеет прямого отношения к конструкции перехода права на оспаривание, всякая зацепка в изменении правового положения оспаривающего лица могла быть использована с целью исключить признание сделки недействительной, и такой аргумент, скорее всего, имел бы существенную убедительную силу. Однако указанная проблема не касается вопроса о переходе права на оспаривание, но относится к иному, более общему вопросу - вопросу о последствиях недействительности сделки для добросовестных третьих лиц. Следовательно, в данном случае аргумент о нарушении прав третьих лиц должен заявляться при разрешении вопроса о последствиях недействительности сделки, но не при разрешении вопроса о переходе права. Вследствие этого мы полностью исключаем из сферы рассмотрения аргумент об интересах добросовестных третьих приобретателей вещи, изначально отчужденной по оспоримой сделке, как не относящийся к теме настоящей статьи. Наследственное правопреемство является исторически первой и, вероятно, наиболее "чистой" формой правопреемства, в которой наиболее ярко выражена идея тождества переходящих прав. Эта идея в наследственном преемстве подчеркивается тем, что правоспособность праводателя, как правило, прекращается, поэтому не возникает сложных вопросов о соотношении права ауктора и преемника: правовое положение наследодателя практически полностью переносится на наследника <6>, <7>. -------------------------------- <6> См.: Дождев Д. В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. С. 103. <7> К теме настоящей статьи не относится вопрос о правовом положении наследника противной стороны по оспоримой сделке, если сделка оспаривается уполномоченным лицом уже после смерти (объявления умершим) наследодателя. Считаем необходимым отметить, однако, что наследник, вступающий во все отношения наследодателя, подвержен оспариванию сделки со стороны уполномоченного лица в той же мере, в какой таковому оспариванию был бы подвержен наследник. Наследственное преемство нисколько не улучшает положения противника по оспоримой сделке.

2. Решение вопроса в иностранной науке частного права

В немецкой юридической литературе начиная с Э. Зеккеля господствующим считается мнение, что право на оспаривание сделки, являясь секундарным правом, может переходить по наследству <8>. -------------------------------- <8> Зеккель Э. Указ. соч. С. 251; Larenz K. Allgemeiner Teil des Burgerlichen Rechts. 7. Auflage. Munchen, 1989. S. 454.

В отношении Франции мы также встретили упоминание о том, что право оспорить сделку переходит к наследникам <9>. -------------------------------- <9> Морандьер Л. Ж. де ла. Гражданское право Франции. Т. 2. М., 1960. С. 280 - 281.

В англо-американской системе решение вопроса затруднено в силу того, что различается право на оспаривание по общему праву и право на оспаривание по праву справедливости, каждое из которых имеет свой правовой режим в прецедентном праве, который еще и изменен в некоторых случаях статутами <10>. Определенную сложность вносит и тот факт, что недвижимое ("real property") и движимое ("personal property") имущество наследуются по разным правилам, и не вполне ясно, относить ли требование о расторжении договора о возврате недвижимого имущества - а чаще всего споры возникали именно по таким делам - к имуществу движимому или недвижимому <11>. Известно дело 1942 г., в котором суд одного из американских штатов пришел к выводу о невозможности наследственного перехода права на оспаривание сделок, заключенных под влиянием мошенничества. Логика суда состояла в следующем: поддержание иска третьим лицом было признано незаконным в связи с запретом для одного лица поощрять иск другого ("champerty and maintenance") <12>. В настоящее время подход, видимо, изменился, и в лице наследника недвижимости либо, если применимо, персонального представителя либо администратора признаются все права, которые принадлежали умершему, включая и право оспаривать сделки по таким "личным" мотивам; это право признается переходящим к универсальным легатариям после завершения процесса администрирования наследства <13>. В отношении некоторых оснований оспаривания нам встретилось, однако, следующее отступление от общего правила: если наследодателю принадлежало право оспаривать оспоримую сделку и право требовать причиненных ею убытков (как правило, сделка, оспоримая в силу действий другой стороны либо ее недобросовестности, порождает оба этих последствия), то в лице наследника возникает только право требовать взыскания убытков <14>. -------------------------------- <10> К примеру, применительно к мошенничеству позицию старого общего права и ее изменение в некоторых штатах см.: Bigelow M. The Law of Fraud and the Procedure Pertaining to the Redress Thereof. Boston, 1877. P. 349 - 351. <11> Parish V. D. Equity - Power to Rescind Conveyance for Fraud - Survival // Michigan Law Review. 1931 - 1932. Vol. 30. P. 420 - 429. <12> Survival of Right of Privacy Action // Illinois Law Review. 1946 - 1947. Vol. 41. P. 114 (fn. 5). <13> O'Sullivan D., Elliot S., Zakrzewski R. The Law of Rescission. Oxford, 2007. P. 509; Bryant S. Equity: Power to Rescind Conveyance for Fraud: Survival // Michigan Law Review. 1949. Vol. 47. No. 8. P. 1223 - 1224. <14> Benfield M. Rights of a Seller's Assignee to Reclaim Goods Under the UCC // Texas Law Review. Vol. 53. 1974 - 1975. P. 17 (fn. 81).

3. Отечественная литература. Анализ позиции О. В. Гутникова

В отечественной литературе высказана позиция, что право на оспаривание сделки не может переходить по наследству. Буквально несколько страниц своей работы посвятил этому вопросу О. В. Гутников <15>. Его рассуждения состоят примерно в следующем: автор избирает для рассмотрения ст. 175 ГК РФ, в соответствии с которой сделка, заключенная несовершеннолетним в возрасте от 14-ти до 18-ти лет, может быть оспорена по требованию родителей, усыновителей или попечителя, если согласие этих лиц требовалось, но не было получено. Автор отмечает, что закон не предоставляет право на оспаривание самому несовершеннолетнему. Далее автор указывает, что оспоримость сделки по ст. 175 ГК РФ вызвана тем обстоятельством, что не учтена воля родителей, усыновителей или попечителя; никто, кроме них, не может судить о том, была ли нарушена их воля. В частности, О. В. Гутников отмечает, что наследники родителей, законных представителей и попечителя не могут судить о нарушении воли наследодателя. В сноске автор прямо указывает, что право на оспаривание носит строго личный характер, причем имеется в виду даже не личность того, в чьих интересах осуществляется оспаривание, но личность того, кому законом предоставлено право на оспаривание. Автор также полагает, что право на оспаривание может принадлежать и иным лицам, не участвовавшим в сделке, но только в случаях, прямо установленных в законе <16>. Сходная логика далее проводится автором применительно к ст. 176 ГК РФ <17>. -------------------------------- <15> Гутников О. В. Недействительные сделки в гражданском праве. Теория и практика оспаривания. М., 2003. С. 205 - 207. <16> Под таким случаем О. В. Гутников подразумевает, в частности, ст. 177 ГК РФ, в текст которой вкралось упоминание "иных лиц, чьи права и охраняемые законом интересы нарушены в результате ее [сделки] совершения". Ошибочность этих рассуждений О. В. Гутникова будет показана ниже; в целях рассмотрения его позиции о том, что право на оспаривание не переходит по наследству, рассуждения о словах "иные лица" в ст. 177 не важно. <17> Гутников О. В. Указ. соч. С. 211.

Выводы О. В. Гутникова являются, безусловно, верными в той части, что наследники родителей, законных представителей или попечителя не приобретают права на оспаривание сделки несовершеннолетнего в силу одного только наследования. В оставшейся части мы не можем согласиться с приведенными рассуждениями ввиду нижеизложенного. Во-первых, общая логика рассуждений О. В. Гутникова в рассматриваемой части не может быть признана удовлетворительной: итоговый вывод о невозможности наследственного перехода права оспаривания, который, как представляется из текста работы, распространяется на все случаи оспоримых сделок, делается на основании рассмотрения весьма частного случая, основная сложность которого кроется в расщеплении субъектов, формирующих волеизъявление для обеспечения бесповоротной действительности сделки. В анализируемом автором случае возникает проблема накопления состава для совершения сделки, требующей одобрения третьего лица (родителя, усыновителя, попечителя). Причем если бы это одобрение давалось или в нем отказывалось бы в интересе самого этого третьего лица, то вопрос о переходе такого права на оспаривание свелся бы к правопреемству в косвенном ресциссорном притязании. В случае же со ст. 175 ГК РФ одобрение дается или в нем отказывается в интересах самого несовершеннолетнего; собственный интерес родителей, усыновителей или попечителей выражен весьма слабо: в случае если они не подадут иска об оспаривании невыгодной сделки несовершеннолетнего, на них может быть возложена ответственность за причиненные ему убытки <18>. -------------------------------- <18> В отношении попечителя - п. 2 ст. 26 Федерального закона "Об опеке и попечительстве" устанавливает ответственность попечителя, ненадлежащим образом исполнившего обязанности по охране имущества несовершеннолетнего.

О. В. Гутников прав в том, что в тексте закона в качестве лиц, имеющих право на оспаривание, названы родители, усыновители и попечители несовершеннолетнего. Однако нельзя не принимать во внимание, что в соответствии с п. 1 ст. 26 ГК РФ все эти лица входят в родовую категорию - "законные представители несовершеннолетнего в возрасте от 14-ти до 18-ти лет". Уместно отметить, что согласно ч. 3 ст. 15 Федерального закона от 24 апреля 2008 г. N 48-ФЗ "Об опеке и попечительстве" попечитель может выступать в качестве законного представителя своего подопечного в случаях, предусмотренных федеральным законом. Представляется, что оспаривание сделки на основании ст. 175 ГК РФ можно отнести к таким случаям <19>. -------------------------------- <19> Конструирование в данном случае косвенного иска было бы не вполне обоснованным: мыслима, конечно, ситуация, когда сам несовершеннолетний не имеет права на оспаривание, но за родителем, усыновителем и попечителем такое право признается. Однако возникнет вопрос: что произойдет с правом оспаривания в случае смерти несовершеннолетнего? Видимо, нет никаких поводов признавать право на оспаривание за родителями, усыновителями, попечителями умершего: они едва ли будут оспаривать сделку, поскольку у них не будет мотивов к этому. Однако такое право было бы правильнее признать за наследниками умершего (подробнее см. далее).

Мы полагаем, что вследствие этого требование об оспаривании сделки несовершеннолетнего заявляется не только в интересах несовершеннолетнего, но и от его имени. Так, если у несовершеннолетнего изменился законный представитель (к примеру, после смерти родителей был назначен попечитель или была произведена замена попечителя), то новый законный представитель, обнаруживший, что несовершеннолетним была заключена невыгодная сделка до того, как этот новый законный представитель стал таковым, должен обращаться с иском об оспаривании указанной сделки. Мы не видим причин, чтобы не дать ему возможности оспаривать такую сделку. В этой связи возникнет вопрос об исковой давности. Коль скоро исковая давность исчисляется со дня, когда истец узнал или должен был узнать о нарушении своего права, необходимо определить, влечет ли назначение несовершеннолетнему нового законного представителя возобновление течения исковой давности по заключенным им сделкам. Ответ, видимо, должен основываться на целях установления института исковой давности применительно к требованию об оспаривании сделок. Поскольку исковая давность направлена на упрочение положения другой стороны по недействительной сделке, на фиксацию имеющегося на определенный момент имущественного состояния субъектов, было бы неразумно возлагать на другую сторону по оспоримой сделке риски продления состояния неопределенности правового положения в связи с изменением личности законного представителя, если, разумеется, нет причин для восстановления исковой давности. Вероятно, в отношении права на оспаривание, осуществляемого только судебным порядком, исковая давность выполняет по общему правилу не свойственную этому институту функцию определения срока существования самого права: поскольку во внесудебном порядке право реализовано быть не может, значит, истечением исковой давности прекращается и само преобразовательное право. Таким образом, выводы О. В. Гутникова представляются ошибочными, поскольку построение рассуждения неверно логически: автор берет случай, когда право на оспаривание сделки несовершеннолетнего дано третьему лицу в силу того, что это третье лицо обязано контролировать действия несовершеннолетнего, приходит к верному выводу, что наследники этого третьего лица не вправе оспаривать такую сделку, и экстраполирует полученный им вывод на все случаи оспоримых сделок, в том числе и на те, когда ситуация не осложнена множественностью субъектов, воля которых обеспечивает бесповоротную действительность сделки, и отсутствием у оспаривающего лица выраженного собственного имущественного интереса в оспаривании.

4. Анализ позиции В. А. Белова

Намного большее количество доводов в пользу недопустимости наследственного перехода права на оспаривание сделок приводит В. А. Белов в коллективной работе "Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей". Логика рассуждений сводится к следующему <20>. По всей вероятности, В. А. Белов полагает, что то, что наследодатель не оспорил оспоримую сделку, свидетельствует о том, что он не желал такого оспаривания, - пересмотр его воли наследниками недопустим <21>. Наследник, принявший наследство, продемонстрировал готовность принять на себя все права и обязанности, созданные оспоримой сделкой. Если наследник выяснит факт заключения оспоримой сделки, о которой он не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК РФ). Автор проводит дистинкцию между теми случаями, когда наследодатель предъявил иск самостоятельно, и теми, когда он этого не сделал: утверждается, что в первых случаях возникают субъективные процессуальные права и наследники замещают наследодателя в таких правах, чего не может произойти во втором случае. Право на оспаривание сделки является элементом гражданской правоспособности, которая не может переходить по наследству. Несколькими страницами далее автор делает вывод, что оспоримый корпоративный акт нарушал права наследодателя, который уже умер, и он не может нарушать права наследника, потому что наследник на момент совершения корпоративного акта никаких прав не имел; недопустимо сложение имевшего место ранее правонарушения с приобретенным впоследствии статусом акционера. Немного далее применительно к переходу права на оспаривание корпоративных актов автор приходит к выводу, что право на оспаривание не переходит, потому что оно является правом на иск, а всякое право на иск является элементом гражданской правоспособности <22>. -------------------------------- <20> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2009. С. 1350 - 1367 (вопросы 752 - 757) (автор соответствующих ответов - В. А. Белов). <21> Указанный вывод сделан несколько выше применительно к праву наследника требовать расторжения договора, нарушенного контрагентом при жизни наследодателя. Исходя из замечания В. А. Белова о том, что к вопросу о праве на оспаривание "в полной мере применимо почти все" то, что написано про переход права требовать расторжения договора, мы считаем необходимым отметить и проанализировать этот довод. <22> Поскольку применительно к переходу права на оспаривание мы не видим принципиальных различий между классическим гражданско-правовым актом и актом корпоративным, если такой корпоративный акт затрагивает непосредственно права участника, мы полагаем возможным здесь же рассмотреть аргументы В. А. Белова, которые он рассматривает применительно к несколько иному пласту отношений.

Не все доводы автора представляются одинаково убедительными. Аргумент о том, что неоспаривание сделок наследодателем означает одобрение им оспоримой сделки и поэтому исключает право наследника на оспаривание, будет иметь эффект тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель одобрил оспоримую сделку. Из имеющегося текста можно сделать вывод, что, по мнению В. А. Белова, эффект одобрения порождается самим по себе фактом неоспаривания сделки при жизни. Как представляется, это неверно. Во-первых, мыслима ситуация, когда наследодатель не знал и не мог знать о наличии оснований для оспаривания сделки. Во-вторых, мыслима ситуация, когда наследодатель по психическому состоянию не мог осознавать факт совершения оспоримой сделки, а также то обстоятельство, что она нарушает его права. В-третьих, действующий закон дает лицу, затронутому действием оспоримой сделки, определенный срок на ее оспаривание (как правило, один год), и отсутствие оспаривания в течение этого срока нельзя отождествлять с одобрением сделки наследодателем. Это означает, что наследодателю ввиду неожиданности смерти могло просто не хватить времени на оспаривание сделки или, быть может, он еще не сформировал своего мнения по поводу оспоримой сделки. Если продолжить логику В. А. Белова, то она, видимо, должна привести к следующим выводам. Все права требования, входящие в состав наследства и по которым должник просрочил исполнение, должны считаться прекратившимися прощением долга, потому что раз наследодатель не обратился за принудительным взысканием долга, это может означать только одно: он такого взыскания не хотел. Если в состав наследства входит право собственности на украденную вещь, по той же причине наследник не может отыскивать ее из чужого незаконного владения. Если незадолго до смерти наследодателя третье лицо уничтожило вещи наследодателя, наследник не может требовать возмещения вреда. Если в состав наследства входит нарушенное исключительное право, наследник не имеет права на иск о пресечении нарушения исключительного права. Представляется, что такие импликации из довода В. А. Белова ставят этот аргумент под сомнение. Таким образом, аргумент об одобрении оспоримой сделки наследодателем не является общезначимым. Он будет работать тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель, знавший о факте совершения оспоримой сделки и обо всех основаниях для ее оспаривания, который по своему психическому состоянию может понимать значение своих действий и руководить ими, в письменной, устной форме либо конклюдентными действиями одобрил оспоримую сделку. Поэтому аргумент В. А. Белова о том, что неоспаривание сделки вплоть до дня смерти равнозначно одобрению, неверен. Следующий довод В. А. Белова сводится к положению о том, что наследник актом принятия наследства демонстрирует готовность принять все наследство, включая обязанности, созданные оспоримой для наследодателя сделкой. Этот довод не может иметь общего значения. Принимая наследство, наследник мог как соглашаться с оспоримой сделкой, так и иметь намерение ее оспорить. Здесь мы наблюдаем порочный круг в аргументации: если допустить, что ресциссорное притязание не переходит, то, действительно, принимая наследство, наследник соглашается на некий status quo, сложившийся к моменту открытия наследства. Однако если допустить, что право оспаривания легко может переходить по наследству, то в этом также нет никакой проблемы: наследник принимает все права, в том числе и право на оспаривание оспоримой для наследодателя сделки. Кроме того, этот довод неверен еще и потому, что он противоречит одному из краеугольных положений наследственного права. Дело в том, что основания общего правопреемства характеризуются тем, что потенциальный преемник не всегда знает, какие права и обязанности к нему перейдут, но такое незнание не влечет правовых последствий. Иначе говоря, в наследственном правопреемстве приобретательный акт преемника направлен на приобретение всего имущества наследодателя; переходящие права и обязанности для целей наследственного приобретательного акта индивидуализированы только указанием на субъект, к которому они ранее были прикреплены, но ни в коем случае не содержанием этих прав и обязанностей. Если окажется, что наследник не знал, что наследодателю принадлежит некое имущество, или ошибался в титуле наследодателя по отношению к этому имуществу, или если он полагал, что какое-то имущество войдет в наследственную массу, но это предположение оказалось неверным, наследник тем не менее будет считаться наследником. Иначе говоря, основная идея универсального правопреемства в этой части состоит в том, что субъективное знание наследника о тех или иных правах не может иметь значения для этих прав. Вместе с тем с позиции логики одобрения сделки, для того чтобы некое действие признать одобрением оспоримой сделки, необходимо установить волю лица на одобрение конкретных имущественных прав и обязанностей, именно его субъективное отношение к этой конкретной правовой связи, что лежит совершенно за пределами приобретательного акта универсального преемника. Следовательно, из акта принятия наследства, в котором воля направлена на принятие всего имущества, принадлежащего ранее некоему субъекту, нельзя делать вывод о том, что воля направлена на одобрение некоего правоотношения <23>. -------------------------------- <23> Кстати сказать, наследник противной стороны по оспоримой сделке не сможет ссылаться на то, что он не угрожал истцу (его правопреемнику), не обманывал его и др. Это также подчеркивает, что оспаривание сделки - это не личная санкция, которая применяется к мошеннику и т. д. в связи с его поведением, а лишь восстановление имущественных положений.

К этому доводу В. А. Белова также в полной мере применимы все соображения о вхождении в состав наследства "дефектных" прав (просроченное право требования, право требовать убытков за уничтожение вещи, виндикационное притязание, право требовать пресечения нарушения исключительного права): получается, что, приняв наследство, наследник смиряется с неплатежом, кражей и уничтожением вещей, нарушением исключительного права и, следовательно, не может требовать устранения этой ситуации. Едва ли это верно. Следующий довод, который приводит автор, касается возможности наследника отказаться от ранее сделанного волеизъявления. Если наследник узнает об оспоримой сделке, о которой он не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК РФ). Логика, кажется, состоит в том, что найдется наследник, который не захочет отказываться от наследства из-за какой-то оспоримой сделки и примет его, чем одобрит оспоримую сделку. Не вполне ясно, какое место в аргументации занимает эта мысль. Право на отказ от наследства в равной мере существовало бы и если наследник мог бы оспаривать сделку, и если бы он был лишен этого права. Вместе с тем, если допустить, что этот довод имеет некоторую доказательственную силу, вопрос остается: что делать Российской Федерации, если все наследники отказались принимать наследство из-за существования оспоримой сделки? Российская Федерация станет наследником в силу закона без какого-либо особого приобретательного акта (ст. 1151, абз. 2 п. 1 ст. 1152 ГК РФ). Едва ли разумно толковать приведенные положения закона таким образом, что принятием Гражданского кодекса Российская Федерация заранее отказалась от права оспаривания всех сделок, права по которым могут войти в наследственную массу. Вызывают возражения и проводимые автором различия в случаях, когда наследодатель успел оспорить сделку и когда не успел. В. А. Белов указывает, что в первом случае у наследодателя возникают некие процессуальные права, которые без проблем переходят к наследникам <24>. Традиционно в работах по гражданскому процессу утверждается, что процессуальное правопреемство основывается на правопреемстве в материальных правах и обязанностях <25>. Об этом говорят и процессуальные кодексы: процессуальное правопреемство допускается в случае выбытия стороны в спорном или установленном судом правоотношении. Из этого следует, что в случае смерти истца производство по делу подлежит прекращению, если спорное материальное отношение не допускает преемства (например, если заявлено требование о компенсации морального вреда либо о возмещении вреда, причиненного жизни и здоровью), что также нашло отражение в процессуальных законах. Аналогично развивается и судебная практика <26>. -------------------------------- <24> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей. С. 1353, 1356, 1361. <25> Гражданский процесс: Учебник / Под ред. М. К. Треушникова. М., 2007. § 5 гл. 7 (автор главы - С. А. Иванова) // СПС "КонсультантПлюс". <26> См., например: Определение ВС РФ от 16 апреля 2009 г. N 45-В08-18; Постановление ФАС Московского округа от 14 апреля 2009 г. N КГ-А40/2201-09 по делу N А40-29535/08-83-282.

Критикуемые рассуждения отвергают общепринятую логику процессуального правопреемства как процессуального отражения произошедших в материальном праве изменений и предлагают заменить их обратной причинно-следственной связью. Логика получается перевернутой: якобы если наследодатель успел превратить "материальные" отношения в "процессуальные", то наследники могут вступить в "процессуальные" отношения как правопреемники и тем самым добиться результата, который достигался бы, если бы "первоначальное" материальное отношение допускало преемство. Кроме того, согласно мнению, являющемуся господствующим, процессуальные отношения - это никогда не отношения сторон между собой, но всегда отношения стороны (или обеих сторон вместе) с судом <27>. Тогда становится совершенно непонятным, как отношения наследодателя с судом по поводу подачи искового заявления, состоящие в основном в обязанности суда принять в процессуальной форме решение по заявленным требованиям, могут влиять на материально-правовое отношение с участием наследника, в котором суд никак не задействован. -------------------------------- <27> Гражданский процесс: Учебник. § 1 гл. 4 (автор главы - В. М. Шерстюк).

Позиция автора по рассматриваемому вопросу как минимум не является общепринятой в понимании и процессуальных отношений, и вопроса о соотношении материального правопреемства с процессуальным. В любом случае необходимо ее более глубокое обоснование. В отсутствие такового "переворачивание" логики соотношения материального и процессуального правопреемства не выглядит убедительным. Наконец, центральный аргумент позиции В. А. Белова можно отнести к области догматики права. Автор пытается установить, что же это за такая поведенческая возможность - возможность обратиться в суд с требованием об оспаривании договора. Ученый приходит к выводу, что возможность эта относится к сфере правоспособности, а точнее - ее динамической части. Поскольку правоспособность не может переходить по наследству, право на оспаривание сделки также не может возникнуть в лице наследников. Здесь необходимо отметить, что взгляд В. А. Белова на гражданскую правоспособность отличается от господствующего. Возможность лица собственным односторонним действием повлиять на правовую сферу другого лица (иначе говоря, секундарное право) ученый относит к проявлению гражданской правоспособности, возводя такое понимание правоспособности к М. М. Агаркову <28>. Иначе говоря, ученый различает "абстрактную" правоспособность - способность приобретать, иметь, осуществлять и распоряжаться "правами вообще" и "конкретную" правоспособность - те же возможности применительно к конкретным субъективным правам <29>. -------------------------------- <28> Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 71; Белов В. А. Концепция "динамической правоспособности": попытка нового прочтения // Кодекс-info. 2003. N 3-4. С. 92 - 103. <29> Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части: Учебник. М., 2003. С. 373.

В отношении правоспособности первого рода - способности иметь и осуществлять "права вообще" - вывод о невозможности ее перехода представляется совершенно верным. Вывод правилен постольку, поскольку переход правоспособности в общепринятом понимании просто-напросто не нужен. Правоспособность является лишь свойством, приписываемым объективным правом некоторой сущности. Если объективное право признает за некоторой сущностью имущественную обособленность и, как следствие, некоторые поведенческие возможности, направленные на реализацию имущественной обособленности, то мы имеем дело с правоспособной субстанцией <30>. Ясно, что в переходе такой правоспособности нет необходимости. Едва ли кому-то могут пригодиться две правоспособности с одинаковым объемом. -------------------------------- <30> Яковлев В. Ф. Гражданско-правовой метод регулирования общественных отношений. Свердловск, 1972. С. 74.

В отношении правоспособности второго рода вопрос не такой ясный. С одной стороны, вероятно, В. А. Белов переносит общепринятый вывод о недопустимости перехода правоспособности на правоспособность динамическую. Однако это представляется неверным, поскольку вывод о невозможности перехода правоспособности сформулирован применительно именно к статической правоспособности и именно постольку, поскольку равная статическая правоспособность является в определенном роде выражением равенства людей <31>. Из работы М. М. Агаркова, на которого В. А. Белов ссылается как на автора динамического понимания правоспособности, на наш взгляд, не следует вывод об ограничении наследственного перехода "динамически понимаемой" части правоспособности. Напротив, пример части динамической правоспособности, приводимый М. М. Агарковым, - возможность распорядиться правом, - по нашему мнению, представляет собой такую поведенческую возможность, в переходе которой по наследству сомнений быть не может. Более того, в работе Э. Зеккеля, которую анализирует и с выводами которой отчасти полемизирует М. М. Агарков, ее автор прямо указывает, что секундарные права переходят по наследству <32>. В тексте работы М. М. Агаркова мы не смогли обнаружить каких-либо свидетельств того, что ученый ставил под сомнение соответствующие выводы немецкого коллеги. Вследствие изложенного мы затрудняемся проследить путь идеи о невозможности перехода элементов динамической правоспособности по наследству в истории цивилистической мысли. -------------------------------- <31> Иоффе О. С. Развитие цивилистической мысли в СССР (часть 1) // Избранные труды по гражданскому праву. М.: Статут, 2004. § 1 гл. 3. (Классика российской цивилистики.) <32> Зеккель Э. Указ. соч. Ч. III (сн. 64).

Например, А. Г. Певзнер, как и В. А. Белов, отказывающийся признать за секундарным правом признаки субъективного гражданского права, отмечал, что предметом правопреемства может являться "взаимная связанность поведения" <33>, к которой он относил те явления правовой жизни, которые более принято именовать секундарными правами. Следовательно, само по себе отнесение соответствующих правовых возможностей к правоспособности (в особом понимании) не дает оснований лишить такие возможности свойства перехода по наследству. -------------------------------- <33> Певзнер А. Г. Понятие гражданского правоотношения и некоторые вопросы категории субъективных гражданских прав // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. V. М., 1958. С. 21.

Собственное рассуждение В. А. Белова, лаконичность которого, по всей вероятности, обосновывается форматом комментария судебной практики, сводится к следующему: "С прекращением нарушенных акционерных прав в лице потерпевшего - будь то наследодатель или иной акционер (сингулярный правопредшественник) - прекращаются также и все элементы правоспособности, прикреплявшие эти права к их носителю и вообще "обслуживающие" эти права (способности совершать те или иные действия с этими правами); прекращаются они за ненадобностью. Могут ли эти элементы возникнуть в составе правоспособности правопреемника, в частности наследника? Думается, что нет, опять же по причине их ненадобности: они будут предоставлять правопреемнику такие возможности, которые ему просто не нужны; в частности, он никак не потерпел от нарушения..." <34>. В результате реконструкции этого рассуждения можно прийти к выводу, что, видимо, существуют некоторые элементы динамической правоспособности (т. е. секундарные права), которые не возникают в лице преемника за "ненадобностью", и те, которые преемнику нужны и, видимо, переходят к нему. Иными словами, это означает, что от совокупности поведенческих возможностей наследодателя за ненадобностью "отщепляются" отдельные правовые возможности. Правовое положение лица тем самым очищается от некоторых ненужных способностей, и очищенное таким образом правовое положение переходит к наследнику. -------------------------------- <34> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей. С. 1363 - 1364.

Мы не можем согласиться с такой постановкой вопроса. Представляется, что одно только номинирование правовых возможностей определенного вида элементами динамической правоспособности не может быть достаточным и даже хоть сколько-нибудь веским аргументом в пользу вывода о невозможности перехода таких правовых возможностей по наследству. Аналогично и критерий "надобности" мы находим как минимум сомнительным и требующим более глубокой разработки. Также считаем необходимым отметить, что, вероятно, оригинальное авторское обоснование вывода о невозможности перехода секундарных прав по наследству повлияло на решение автором вопроса о праве на принятие наследства. В отечественной литературе традиция рассмотрения права на принятие наследства как секундарного права восходит, видимо, к В. И. Серебровскому <35>. Однако позиция В. А. Белова о невозможности перехода секундарных прав прямо противоречила бы законодательно установленному и известному со времен римского права правилу о наследственной трансмиссии. Здесь было бы крайне затруднительно обосновать, что право на принятие наследства в порядке наследственной трансмиссии не "переходит", а приобретается в лице трансмиссара первоначальным образом. Вероятно, это обстоятельство сыграло определенную роль в том, что право на принятие наследства, которое обладает всеми признаками классического секундарного права <36>, ученый отнес к специфическому абсолютному праву <37>. Здесь усматривается некоторая противоречивость позиции: с одной стороны, когда "секундарное право", по мнению В. А. Белова, не должно переходить к преемнику, оно относится в разряд "элементов динамической правоспособности" и незамедлительно утрачивает свойство передаваемости; с другой стороны, когда вывод о невозможности перехода "секундарного права" явно несправедлив или противоречит закону, такие поведенческие способности объявляются абсолютными правами. -------------------------------- <35> См.: Серебровский В. И. Очерки советского наследственного права // Избранные труды по наследственному и страховому праву. М., 2003. Гл. VI. (Классика российской цивилистики.) <36> Бабаев А. Б. Очерк 19. Секундарное право // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2007. С. 771. <37> Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части: Учебник. М., 2003. С. 373, 661.

Таким образом, мы приходим к выводу, что аргумент в пользу непередаваемости права на оспаривание, основанный на отнесении такого права к элементам динамической правоспособности, недостаточно обоснован <38>. -------------------------------- <38> Впрочем, в словах автора, сказанных им в работе примерно того же периода: "Вопрос же об уступке элемента правоспособности если и может обсуждаться, то явно не по нормам § 1 гл. 24 ГК" (Практика применения Гражданского кодекса РФ, части первой / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2008. Вопрос 426 (автор ответа - В. А. Белов) // СПС "Гарант"), - можно заметить сомнение в связи с критикуемым тезисом.

Следующим доводом, отчасти являющимся продолжением аргумента про "надобность" перехода права по наследству, является вот какое рассуждение. Коль скоро основания для оспаривания сделки возникли, когда наследодатель был еще жив, то это нарушало его права и интересы. В то время этот акт не мог нарушать права и интересы наследника. После того как наследнику стали принадлежать некие права, которые теоретически могли быть нарушены, не было нарушения прав наследника, которые можно и нужно было бы защищать. В. А. Белов считает, что недопустимо складывать факт нарушения прав наследодателя со статусом наследника; результативность актов определяется на момент их совершения, поэтому автор усматривает в таком сложении создание "юридического фантазма" <39>. Мы полагаем это рассуждение неверным. Во-первых, сама суть категории правопреемства как раз и состоит в сложении юридических фактов, имевших место в отношении разных лиц! Смысл категории правопреемства и состоит в том, чтобы приурочить действия разных лиц к одному и тому же имуществу. Если после смерти кредитора наследник прощает должнику долг, то мы имеем дело с самым что ни на есть сложением фактов, имеющих место в отношении разных лиц, до момента накопления фактического состава: возникновение долга имело место в отношении одного кредитора, прощение долга осуществляло совсем другое лицо. Есть ли в этом повод для усмотрения "юридического фантазма"? Вряд ли. -------------------------------- <39> Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей. С. 1363.

Довод об отсутствии у наследника интереса в оспаривании сделки является неверным. Наследник, очевидно, имеет интерес в получении как можно большего имущества. Интерес этот правом признается, поскольку он соответствует экономической идее о накоплении социального благосостояния. Если бы наследодатель не совершил оспоримую сделку, то гипотетически наследник получил бы больше имущества. Но правовым выражением этого экономического интереса является само признание правопреемства во всех правах и обязанностях наследодателя. Позиция В. А. Белова, как представляется, страдает недостатком излишней персонификации права на оспаривание. Однако ресциссорное притязание, как будет показано ниже, не имеет никакого сходства с правом, к примеру, на возмещение морального вреда, причиненного нарушением личных неимущественных благ. Произвольное расширение перечня не переходящих по наследству прав является в некотором роде "откатом" в утвердившемся было понимании большинства прав как имущественных; расширение категории "динамические элементы правоспособности" одновременно с решением в пользу о невозможности преемства в этих элементах приводит к необоснованному расширению случаев juris vinculum, похожих на понимание обязательственного правоотношения римскими юристами до того, как утвердилось положение о передаваемости прав требования. Упоминаемый между делом, но заслуживающий внимания довод автора состоит в том, что право на оспаривание является правом на иск, а всякое право на иск является элементом гражданской правоспособности. Сама по себе категория "право на иск" является не вполне устоявшейся: в литературе имеется весьма много вариаций ее понимания; вместе с тем практически во всех толкованиях этого понятия присутствует процессуальный элемент - указание на вовлеченность суда. В немного более ранней работе ученый изъясняется следующим образом: если из положений закона следует, что некое требование обращается заинтересованным лицом к суду, а не к контрагенту, из этого само собой ясно, что требование это - совсем не то требование (обязательственное право), которое согласно ГК РФ может быть предметом уступки <40>. Таким образом, как представляется, по мнению автора, именно вовлеченность государственного юрисдикционного органа привносит некие особенности в характеристику права с точки зрения его способности к переходу. -------------------------------- <40> Практика применения Гражданского кодекса РФ, части первой / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2008. Вопрос 426 (автор ответа - В. А. Белов) // СПС "Гарант".

Вместе с тем мы считаем, что наличие процессуального элемента не имеет существенного значения для решения вопроса о переходе права. Так, науке гражданского процессуального права известно понятие преобразовательных исков, которые по своей природе представляют собой требования к суду о реализации секундарного права. Это ярко видно на примере права стороны на расторжение договора. Согласно ГК РФ это право может существовать в двух видах: в виде обращенного к суду требования о расторжении договора и в виде одностороннего внесудебного отказа от договора. И то и другое, как справедливо отмечается в литературе, является проявлением секундарного права <41>. Разница состоит лишь в презумпции в пользу наличия либо отсутствия такого секундарного права: если законодатель исходит из презумпции наличия секундарного права, оно устанавливается как одностороннее и внесудебное. В других случаях - к примеру, когда последствия осуществления секундарного права могут оказать очень существенное влияние на права третьих лиц, - законодательно устанавливается презумпция отсутствия секундарного права и заинтересованное лицо обязывается к обращению в суд с преобразовательным требованием. -------------------------------- <41> Бабаев А. Б. Очерк 24. Проблемы общего учения об иске и праве на иск // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2007. С. 937 - 938.

Такое перераспределение бремени обращения в суд за поиском истины, как представляется, не может иметь значения ни для отнесения права на оспаривание к элементу динамической правоспособности, ни, как следствие, для вывода о невозможности перехода такого права. Кроме того, нельзя не отметить, что исключительно судебный порядок оспаривания сделок в РФ вовсе не является общепризнанной в мире практикой. К примеру, в Германии оспаривание осуществляется путем заявления противоположной стороне по договору. По нашему мнению, изложенное позволяет в этом случае пренебречь судебным порядком реализации права на оспаривание для целей решения вопроса о его переходе как акцидентальным фактором. Таким образом, мы полагаем, что предложенная В. А. Беловым аргументация не может быть признана настолько убедительной, чтобы согласиться с выводом о невозможности перехода права на оспаривание.

5. Возможность отнесения права на оспаривание к личным правам

Вывод о невозможности перехода права на оспаривание сделки по наследству может быть с догматической точки зрения обоснован иным, более традиционным путем - путем отнесения права на оспаривание к разряду личных (неимущественных) прав. Аргументация в пользу недопустимости перехода права может строиться примерно следующим образом. Возникновение права на оспаривание всегда связывается с тем, что при совершении сделки воля некоего лица, которую необходимо учитывать, не была учтена либо хотя и была учтена, но сформировалась под влиянием факторов, которые не позволяют признать такую волю безусловно юридически значимой. Ключевым моментом в этом рассуждении является воля конкретного лица, которая не была учтена или не была должным образом сформирована. Возникает вопрос: является ли такая привязка основания возникновения права на оспаривание к воле данного лица достаточной причиной для того, чтобы и само бытие права на оспаривание намертво прикрепить к такому лицу? Положительный ответ на этот вопрос будет означать, что право на оспаривание является личным правом и поэтому не может переходить по наследству. Напротив, отрицательный ответ обусловит отнесение права на оспаривание к имущественному праву и, следовательно, прикрепление права на оспаривание в первую очередь к имущественной массе, а не к личности. В данном случае для решения вопроса о личном прикреплении такого права необходимо рассмотреть иные ситуации, в которых лицо, воля которого нарушена при совершении сделки, отличалось бы от лица, на чью имущественную сферу воздействует сделка. К примеру, если договор был заключен с обманутым представителем, кому нужно предоставить право на оспаривание - представителю или представляемому? Если бы право на оспаривание было личным правом и его существование обусловливалось нарушением воли представляемого, то право оспаривания принадлежало бы представителю. Однако, по всей видимости, правильным ответом на этот вопрос должно быть предоставление права на оспаривание представляемому <42>. В немецкой литературе приводится основанный на тексте закона довод в пользу отсутствия личного характера в праве на оспаривание: согласно § 318 Германского гражданского уложения, если третье лицо, определяя предмет исполнения по сделке, ошиблось, то право на оспаривание ошибочного выбора принадлежит сторонам сделки, но не ошибавшемуся <43>. -------------------------------- <42> Рясенцев В. А. Представительство в гражданском праве // Представительство и сделки в гражданском праве. М., 2006. С. 111. <43> Steinbeck A. Op. cit. S. 55.

Далее, поскольку реализация права на оспаривание представляет собой одностороннюю сделку, необходимо задаться вопросом, можно ли доверенностью уполномочить третье лицо на таковое действие. Согласно п. 4 ст. 182 ГК РФ не допускается совершение через представителя сделки, которая по своему характеру может быть совершена только лично; возможность избрать добровольного представителя, следовательно, можно рассматривать как определенного рода лакмусовую бумагу, с помощью которой можно отграничить личные права от иных (имущественных) прав. Применительно к возможности реализовать права на оспаривание представляется, что нет препятствий для положительного ответа на поставленный вопрос. По всей видимости, обида лица, воля которого не соблюдена, его морально-нравственные страдания в связи с пренебрежением к его мнению, подчеркивающие личный элемент в праве на оспаривание, не выражены настолько сильно, чтобы исключить возможность наследственного перехода такого права. Напротив, главная цель реализации права на оспаривание состоит не в успокоении эмоциональных переживаний лица, воля которого проигнорирована при совершении сделки, но в восстановлении имущественного положения, имевшегося до совершения таковой сделки, и в устранении порожденных ею экономических последствий, которые предполагаются невыгодными. Следовательно, право на оспаривание сделки нужно отнести к имущественному праву. Здесь, однако, необходимо сделать оговорку: все изложенное выше касается прав на оспаривание сделок по поводу имущества. Вопрос о допустимости сделок по поводу личных благ (сделок с неимущественным интересом) является спорным, особенно в свете недавних изменений ст. 2 ГК РФ. Если признать, что право допускает сделки по поводу личных благ с исключительно неимущественным содержанием, то, вероятно, решение о природе права на оспаривание таких сделок должно быть иным: право на их оспаривание - если, повторимся, признать, что таковые бывают, - должно также относиться к праву личному. Соответственно, и вопрос о наследственном переходе такого права на оспаривание, и тем более переходе в порядке частного преемства, должен решаться иначе: едва ли допустим переход, к примеру, права на оспаривание соглашения о порядке общения с ребенком. Наверное, в таких соглашениях личный элемент настолько существеннее имущественного, что такие права на оспаривание в действительности прикрепляются к личности правообладателя. Однако, учитывая спорность возможности существования соглашений с исключительно личным содержанием, а также нечастое их появление в практике, мы с учетом сделанной оговорки будем исходить из того, что право на оспаривание сделки по поводу имущества является имущественным. Имущественная цель, преследуемая истцом по иску об оспаривании сделки, состоит в возвращении переданного по оспоренной сделке имущества и - в некоторых случаях - в получении возмещения убытков. Истец по иску об оспаривании не получает ничего сверх того, что он имел бы, не будь оснований для оспаривания. В поисках сходства права на оспаривание с некоторым личным правом можно было бы возразить, что имущественное присуждение бывает и по результатам рассмотрения иска о возмещении морального вреда. Однако при взыскании морального вреда присуждение является денежным вынужденно, потому что право не знает какого-либо механизма восстановления ущемленной личной сферы лица <44>, в то время как иск об оспаривании сделки изначально непосредственно направлен на восстановление имущественной, а не личной сферы потерпевшего. -------------------------------- <44> Беляцкин С. А. Возмещение морального (неимущественного) вреда // Право. 1911. N 29 - 31.

В некоторых случаях, однако, иск об оспаривании сделки может повлечь удовлетворение некоего неимущественного интереса оспаривающего, который будет состоять в получении чувства морального удовлетворения ("восстановление социальной справедливости") в связи с применением к ответчику конфискационных санкций, предусмотренных некоторыми составами оспоримых сделок. Но, по всей видимости, конфискационные санкции в первую очередь должны рассматриваться как механизм общей превенции, а не как механизм восстановления личной сферы лица, потерпевшего от обмана, насилия либо угрозы. Поэтому соответствующие конфискационные санкции и возникающие в связи с этим положительные эмоциональные переживания истца не могут поставить под сомнение вывод об имущественной природе права на оспаривание. В случае если будет принято предложение Концепции развития гражданского законодательства РФ об исключении конфискационных санкций из составов, предусмотренных ст. 179 ГК РФ <45>, основания учитывать моральное удовлетворение истца по иску об оспоримой сделке отпадут окончательно. -------------------------------- <45> Концепция развития гражданского законодательства Российской Федерации. Одобрена решением Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства от 7 октября 2009 г. П. 5.2.7 // СПС "КонсультантПлюс".

Может возникнуть вопрос о том, что наследник, приобретший право на оспаривание, при реализации его руководствуется совсем иными мотивами, чем те, которыми мог бы руководствоваться наследодатель. К примеру, если под влиянием угроз наследодатель отчуждает вещь, которая дорога ему по каким-либо личным мотивам, наследодатель гипотетически при оспаривании сделки руководствовался бы именно своей личной привязанностью к этой вещи, в то время как наследника в первую очередь будет интересовать невыгодность заключенной сделки. Не исключена даже ситуация, что изначально сделка могла бы устраивать наследника, но в результате изменения конъюнктуры рынка в пределах срока на оспаривание она перестала казаться ему удачной. Должно ли право в этих ситуациях защищать интерес противной стороны по оспоримой сделке в ее сохранении? Ответ должен быть отрицательным. "Надежда" противной стороны по оспоримой сделке на ее сохранение не подлежит защите, пока существует право на оспаривание, аналогично тому, как просрочивший должник не имеет законного интереса в том, чтобы кредитор продолжал проявлять доброту и не обращался за принудительным взысканием долга <46>. -------------------------------- <46> Bydlinski P. Ubergang der Gestaltungsrechten. Wien, 1986. S. 48.

Что касается изменения мотивов оспаривающего лица, этот вопрос также не должен порождать сомнения в наследственном переходе права на оспаривание: нет никаких причин, по которым должно было бы сохраняться "единство мотива" при заключении оспоримой сделки и при ее оспаривании в дальнейшем. Если само лицо, заключившее оспоримую сделку, впоследствии передумает и при оспаривании будет руководствоваться иными мотивами, к примеру изменением конъюнктуры рынка, это не может быть причиной отказа в иске об оспаривании. Таким образом, морально-этический элемент в праве на оспаривание сделки по поводу имущества имеет значение только на стадии возникновения такого права. Однако после его возникновения такое право существует как право имущественное, позволяющее лицу, потерпевшему от оспоримой сделки, восстановить нарушенную имущественную сферу, вследствие чего такое право может переходить по наследству.

6. Политико-правовые аргументы в пользу наследственного перехода права на оспаривание

В поддержку позиции об имущественной природе права на оспаривание, предопределяющей возможность наследственного перехода такого права, мы хотим обратить внимание на ряд негативных последствий следования противоположному подходу. Предположим, в российском правопорядке право на оспаривание не будет переходить по наследству. Это будет означать, что если перед смертью наследодатель совершил невыгодную оспоримую сделку, то наследственная масса, которую приобретет наследник, соответственно уменьшится. Количественно, в зависимости от обстоятельств дела, такое уменьшение может быть существенным. Нам неизвестна статистика, но можно предположить, что в России в определенные периоды исторического развития могла возникнуть ситуация, когда по нередко безвозмездным сделкам, заключенным, к примеру, под влиянием насилия, передавалось ценное имущество, после чего лицо, передавшее имущество, умирало - не исключено, что от действий тех же лиц, в пользу которых было передано имущество. Если признать, что позиция о невозможности перехода права на оспаривание является верной, смерть такого наследодателя влечет необратимое уменьшение наследственной массы. Для наследодателя это означает, в свою очередь, уменьшение доверия к институту наследования. Поскольку институт наследования, по господствующей позиции, призван стимулировать участников экономического обмена к накоплению благ <47>, регулирование, запрещающее наследственный переход ресциссорного притязания, уменьшает стимулы к увеличению состояния наследодателя. -------------------------------- <47> Имеется и противоположная позиция, согласно которой институт наследования поощряет безынициативность в лице наследника (см., например: Guilford A. The Economics of Inheritance - The Practical Proposal // UCLA Law Review. 1974 - 1975. Vol. 22. P. 904 - 917). Однако в этом случае логичнее отменить институт наследования или ограничить его путем установления налога на наследование, чем ограничивать его таким своеобычным способом применительно к отдельным, произвольно взятым правам.

С другой стороны, можно предположить, что запрет перехода ресциссорного притязания стимулирует кредитора, который, как и все смертные, не знает день и час своего ухода из жизни, к устранению неопределенности, созданной оспоримой сделкой, и, следовательно, к более скорому, а потому, более вероятно, прижизненному оспариванию. Однако, как нам кажется, для реализации этой функции намного больше подходят сформировавшиеся гражданско-правовые институты одобрения оспоримой сделки и исковой давности, чем эксплуатация страха безвременной кончины. Негативным последствием стимулирования наследодателя к оспариванию сделок путем исключения перехода к наследнику ресциссорного требования является непринятие во внимание тех случаев, когда наследодатель не знал об основаниях оспаривания до смерти, либо не мог оспорить в силу продолжающегося воздействия на его волю (к примеру, насилия) или по иным причинам, либо не успел принять решение по вопросу, устраивает его сделка или нет. Поэтому мы полагаем, что названные выше традиционные институты как можно более скорого стимулирования потерпевшего к оспариванию - одобрение сделки и исковая давность - в достаточной мере защищают оборот. Если рассмотреть положение контрагента по оспоримой сделке, нельзя не заметить, что строго личное прикрепление права на оспаривание служит его интересам в намного большей степени, чем переход такого права. Если не допустить перехода ресциссорного требования, это приведет к тому, что у контрагента по недействительной сделке появляется вероятность улучшения его имущественного положения смертью потерпевшего. Такое улучшение положения, состоящее в бесповоротности созданной оспоримой сделкой ситуации, является случайным, поскольку по общему правилу оно не вызвано действиями лица, правовое положение которого улучшается. Наконец, негативным следствием правила о невозможности перехода права на оспаривание является возможность возникновения следующей ситуации. Если сторона по оспоримой сделке рассматривает возможное благо кристаллизации созданного ею правового положения как значительное и превышающее издержки по физическому уничтожению контрагента, он может избрать в качестве наиболее экономной модели поведения убийство контрагента. Поскольку право не поощряет убийство людей <48>, изложенное выше должно служить аргументом в пользу перехода права на оспаривание. Контрагенту, желающему зафиксировать сформированное оспоримой сделкой субъективное правовое состояние, надлежит обращаться к потерпевшей стороне с просьбами дать согласие на оспоримую сделку (возможно, даже и возмездно), но не убивать контрагента. -------------------------------- <48> Статьи 2, 20 Конституции РФ 1993 г.

Таким образом, мы приходим к общему выводу о том, что правило о возможности перехода по наследству права на оспаривание сделок более обосновано с политико-правовой и догматической точки зрения, чем противоположное решение вопроса.

7. Позиция российских судов

Вопрос о наследовании права на оспаривание неоднократно возникал и перед российскими судами. Основной акт ВС РФ, закрепивший правило о переходе права на оспаривание, - это Определение ВС РФ от 16 мая 2006 г. N 5-В06-25. В ходе рассмотрения дела перед Судом также возник вопрос об исчислении исковой давности, при решении которого Суд сделал достаточно важные выводы. Суть дела состояла в следующем. Гражданка Е. И. Алешина заключила в 1999 г. договор пожизненного содержания с гражданином Г. В. Митрофановым, передав под выплату пожизненного содержания свою квартиру. В 2001 г. гражданка Е. И. Алешина умирает. Ее наследник О. Г. Алешин, как можно предположить из судебного акта, в 2002 г. обращается с иском об оспаривании заключенного договора пожизненного содержания по основанию, предусмотренному ст. 177 ГК РФ, и доказывает, что гражданка Е. И. Алешина в момент заключения договора в силу психической болезни не могла понимать значение своих действий и руководить ими. Суды трех инстанций - Замоскворецкий районный, Судебная коллегия Московского городского суда по гражданским делам и президиум Московского городского суда - пришли к выводу, что право на оспаривание сделки у наследника О. Г. Алешина есть. Этот вывод прямо поддержал ВС РФ в приведенном выше Определении, уточнив его указанием на производное приобретение такого права: процитировав положения ст. 1110, 177 ГК РФ, Суд пришел к выводу, что "по смыслу приведенных правовых норм, с иском о признании сделки недействительной может обратиться гражданин, совершивший сделку, или правопреемник этого гражданина, в частности наследник после смерти наследодателя" <49>. -------------------------------- <49> Общая формулировка "правопреемник... в частности наследник" дает основание предположить, что ВС РФ имел в виду и возможность частного преемства в праве на оспаривание.

Однако ст. 177 ГК РФ, на что уже обращалось внимание выше, указывает на возможность оспаривания сделки не только гражданином, не способным понимать значение своих действий и руководить ими, но и "иными лицами". В этом деле в связи с исчислением исковой давности был принципиален вопрос, оспаривал ли О. Г. Алешин рассматриваемую сделку как "иное лицо", поименованное в ст. 177 ГК РФ, - и тогда исковая давность исчислялась бы с момента, когда он сам узнал или должен был узнать о нарушении своего права, или иск был подан им как наследником - и тогда исковая давность исчислялась бы с момента, когда наследодательница Е. И. Алешина получила возможность заявлять требование об оспаривании сделки. ВС РФ весьма обстоятельно отстаивает второй вариант: "Указание президиума [Московского городского] суда о том, что О. Г. Алешин предъявил иск не как правопреемник Е. И. Алешиной, а самостоятельно как лицо, чьи права и законные интересы были нарушены заключением договора, является незаконным. О. Г. Алешин при жизни Е. И. Алешиной не вправе был обращаться в своих интересах в суд с иском о признании названного выше договора недействительным. Он мог бы обратиться с таким иском, но в интересах Е. И. Алешиной и в случае, если бы был ее опекуном. В настоящем случае О. Г. Алешин обратился в суд с иском о признании недействительным договора, заключенного Е. И. Алешиной, как ее наследник, а следовательно, и как ее правопреемник". Суд, как представляется, совершенно верно отметил, что потенциальный будущий наследник не обладает правом на оспаривание сделки возможного наследодателя при его жизни. Иное означало бы недопустимое вторжение в принципы частноправовой автономии и свободы договора. Эта часть аргументации судебного акта, как представляется, важна не столько для толкования ст. 177 ГК РФ, сколько для понимания иных составов оспоримых сделок, в законодательном описании которых "иные лица" как субъекты, уполномоченные требовать оспаривания, по каким-либо причинам не упомянуты. Как ясно следует из Определения ВС РФ, наличие либо отсутствие слов "иные лица" в норме, закрепляющей состав оспоримой сделки, не имеет ни малейшего значения для решения вопроса о праве наследника на оспаривание такой сделки <50>. -------------------------------- <50> Таким образом, позиция О. В. Гутникова о значении слов "иные лица" в ст. 177 ГК РФ, о которой мы упомянули выше, является неверной.

Решение вопроса об исковой давности было предопределено верным установлением "первоисточника" права на оспаривание: коль скоро оно первоначально возникло в лице Е. И. Алешиной, судам надлежало сначала выяснить, могла ли Е. И. Алешина по своему психическому состоянию в момент совершения сделки и в последующем знать о возможности обращения в суд за защитой нарушенного права и о сроке для защиты этого права в судебном порядке. Изложенная ВС РФ правовая позиция распространяется в нижестоящих судах общей юрисдикции <51>. Вместе с тем есть косвенные данные, что некоторые суды следуют противоположной позиции и исходят из невозможности перехода по наследству права на оспаривание <52>. КС РФ отказался разъяснять по заявлению гражданина, переходит ли право оспаривания по наследству, сославшись на отсутствие компетенции <53>. -------------------------------- <51> См.: Определение Свердловского областного суда от 2 октября 2007 г. по делу N 33-6966/2007; обобщение Верховного Суда Республики Карелия по гражданским делам, рассмотренным районными, городскими судами Республики Карелия по требованиям, связанным с защитой прав на недвижимое имущество // Бюллетень Верховного Суда Республики Карелия. 2009. N 2(21) // СПС "КонсультантПлюс". <52> Определение КС РФ от 20 ноября 2008 г. N 819-О-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Карасевой Нины Ивановны на нарушение ее конституционных прав пунктом 1 статьи 178 Гражданского кодекса Российской Федерации". Впрочем, поскольку отсутствие у наследника права оспаривать сделку было не единственным основанием отказа в иске (суды установили также, что якобы потерпевшая сторона не находилась в состоянии заблуждения, а истцом пропущена исковая давность), есть основания предположить, что если бы вопрос о переходе права на оспаривание по наследству был единственным аргументом против удовлетворения иска, решение могло быть другим. <53> См. предыдущую сноску. Вывод об отсутствии компетенции представляется спорным: если верно, что некоторые суды исключают право на оспаривание из состава наследственной массы без законных на то оснований, то это нарушение конституционной нормы о гарантиях права наследования. Если это верно, то также наличие иной позиции судов означает неединообразную правоприменительную практику, что влечет за собой произвол при решении конкретных дел.

Выяснить позицию арбитражных судов по этому вопросу достаточно сложно. Позиция ВАС РФ отсутствует. Один из кассационных судов высказал позицию, что право на оспаривание корпоративных актов переходит по наследству <54>. В другом деле иной федеральный арбитражный суд пришел к выводу, что согласно выписке из реестра акционеров истец стал акционером как наследник, решение об утверждении новой редакции устава было принято в период жизни наследодателя, а следовательно, решение общего собрания не нарушает интересов наследника, вследствие чего в иске было отказано <55>. По тексту кассационного постановления видно, что приобретение акций в порядке наследования после принятия оспариваемого решения было единственным основанием для отказа в иске. -------------------------------- <54> См.: Постановление ФАС Восточно-Сибирского округа от 2 августа 2007 г. N А33-25133/04-Ф02-4771/07, А33-25133/04-Ф02-5171/07 по делу N А33-25133/04. <55> См.: Постановление ФАС Уральского округа от 13 мая 2005 г. N Ф09-1254/05-С5 по делу N А47-5476/04. См. также: Постановление ФАС Северо-Западного округа от 16 марта 2006 г. N А56-41663/04. В том же смысле Постановление Десятого арбитражного апелляционного суда от 3 июня 2009 г. по делу N А41-18915/08 (дело касалось корпоративных действий, которые наследники первоначальных учредителей считали ничтожными; суд отметил, что наследники не могут оспаривать факты, которые имели место до того, как они стали акционерами; впрочем, основной довод суда касался пропуска исковой давности).

По одному из дел апелляционный суд пришел к выводу, что действующим законодательством не предусмотрен переход к правопреемнику выбывшего из участия в арбитражном процессе физического лица, являвшегося участником акционерного общества, вместе с правом на принадлежавшие ему акции права оспаривать сделки, совершенные акционерным обществом до приобретения наследником прав на акции этого общества <56>. Это значит, что суд не только не признал за наследником право на оспаривание, но пошел еще дальше и применил логику личных прав: если истец не успевает получить удовлетворяющее его судебное решение до своей смерти, то право прекращается. -------------------------------- <56> См.: Постановление апелляционной инстанции Арбитражного суда Пермской области от 10 июня 2005 г. по делу N А50-47231/2004-Г-13.

Таким образом, в отношении права на оспаривание имеется сформировавшаяся практика судов общей юрисдикции в пользу возможности его перехода. Позиция арбитражных судов не вполне ясная.

8. Определение наследника, управомоченного на оспаривание сделки

В случае если у наследодателя был только один наследник, проблема не возникает. Если у наследодателя было несколько наследников, до раздела наследства они вправе реализовывать право на оспаривание сделки, принадлежащее наследодателю, только совместно. При этом и право одобрения оспоримой сделки, которое принадлежало наследодателю, принадлежит только всем наследникам вместе; одобрение, сделанное одним из наследников, не влечет бесповоротности сделки для оставшихся наследников. После раздела наследства и определения того, какому из наследников причитается право на оспаривание, соответствующий наследник вправе оспаривать либо одобрять оспоримую сделку. Если право требования из оспоримой сделки было завещано наследнику, необходимо сначала истолковать волю наследодателя: был ли он намерен передать соответствующему наследнику только право требования из договора либо также право на ее оспаривание. Если согласно толкуемой воле завещателя наследнику должны были достаться все правовые выгоды, могущие возникнуть в связи с оспоримым договором, то за ним нужно признать право на оспаривание и следующие за его реализацией реституционные права. Если же наследодатель не был намерен передать наследнику все возможные требования, возникающие в связи с оспоримым договором, то право на оспаривание может быть реализовано наследниками остального имущества.

9. Бремя доказывания по иску об оспаривании после перехода права на оспаривание по наследству

Я. Э. Розенфельд, признавая возможность наследственного перехода права на оспаривание, выдвигает положение о том, что в случае оспаривания сделки наследником на последнего ложится бремя доказывания того обстоятельства, что сделка не была одобрена наследодателем при жизни <57>. Представляется, что это положение неверно. Первоначальное бремя доказывания по иску об оспаривании выглядит в общих чертах следующим образом: оспаривающее лицо доказывает факт заключения сделки и наличие оснований для ее оспаривания, в то время как на ответчика, если он заявит такое возражение, ложится бремя доказывания факта одобрения оспаривающим лицом. Если следовать критикуемой позиции, получится, что в результате смерти бремя доказывания перераспределяется и обстоятельство, противоположное тому, которое иначе должен был бы доказывать ответчик, доказывает истец. Это означает, что в результате наследования реализация права на оспаривание становится более обременительной, что создает дополнительное препятствие для наследника оспаривающего лица и, следовательно, преференции для противной стороны по оспоримой сделке. Само по себе это не может быть признано допустимым. Однако сверх этого в данном случае на истца возлагается бремя доказывания отрицательного факта - факта отсутствия одобрения сделки при жизни наследодателя. Обычно отрицательный факт может быть доказан наличием противоположного отрицательному положительного факта. В данном случае доказывание противоположного отрицательному факта сведется примерно к следующему: истцу придется доказывать, что с момента заключения спорной сделки до самой смерти наследодатель занимался чем угодно (все это "что угодно" должно быть описано и доказано), но не одобрением спорной сделки. Доказывание того, что перед самой смертью наследодатель неодобрительно выразился в отношении спорной сделки, не спасет истца, поскольку такое неодобрение не будет иметь никакого правового эффекта, если до этого наследодатель успел сделку одобрить. Таким образом, перераспределение бремени доказывания путем установления презумпции согласия наследодателя со всеми оспоримыми сделками, которые он заключил до смерти, сведет к нулю практическую значимость перешедшего к наследнику права на оспаривание. -------------------------------- <57> Розенфельд Я. Э. Оспоримые сделки: Дис. ... канд. юрид. наук. Рига, 1979. С. 124 - 126.

Вследствие этого мы полагаем, что смерть наследодателя не должна вносить изменения в доказательственные презумпции по иску об оспаривании.

10. Заключение

Мы полагаем, что право на оспаривание сделки должно переходить к наследникам. Предложенное в литературе обоснование вывода о невозможности перехода права на оспаривание в составе наследственной массы мы находим неудовлетворительным. Вывод о допустимости перехода права на оспаривание к наследникам более обоснован с политико-правовой точки зрения, чем противоположный. Практика российских судов общей юрисдикции, допускающая наследование права на оспаривание сделки, заслуживает поддержки.

Библиография

Нормативные акты, судебная практика

1. Концепция развития гражданского законодательства Российской Федерации. Одобрена решением Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства от 7 октября 2009 г. // СПС "КонсультантПлюс". 2. Обзор практики рассмотрения Федеральным арбитражным судом Московского округа дел, связанных с правом собственности // Судебно-арбитражная практика Московского региона. 2008. N 4. 3. Обобщение Верховного Суда Республики Карелия по гражданским делам, рассмотренным районными, городскими судами Республики Карелия по требованиям, связанным с защитой прав на недвижимое имущество // Бюллетень Верховного Суда Республики Карелия. 2009. N 2(21); СПС "КонсультантПлюс". 4. Определение ВС РФ от 16 апреля 2009 г. N 45-В08-18. 5. Определение КС РФ от 20 ноября 2008 г. N 819-О-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Карасевой Нины Ивановны на нарушение ее конституционных прав пунктом 1 статьи 178 Гражданского кодекса Российской Федерации". 6. Определение Свердловского областного суда от 2 октября 2007 г. по делу N 33-6966/2007. 7. Постановление апелляционной инстанции Арбитражного суда Пермской области от 10 июня 2005 г. по делу N А50-47231/2004-Г-13. 8. Постановление КС РФ от 21 апреля 2003 г. N 6-П "По делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан О. М. Мариничевой, А. В. Немировской, З. А. Скляновой, Р. М. Скляновой и В. М. Ширяева". 9. Постановление Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29 апреля 2010 г. N 10/22 "О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав". 10. Постановление ФАС Восточно-Сибирского округа от 2 августа 2007 г. N А33-25133/04-Ф02-4771/07, А33-25133/04-Ф02-5171/07 по делу N А33-25133/04. 11. Постановление ФАС Московского округа от 14 апреля 2009 г. N КГ-А40/2201-09 по делу N А40-29535/08-83-282. 12. Постановление ФАС Северо-Западного округа от 16 марта 2006 г. N А56-41663/04. 13. Постановление ФАС Уральского округа от 13 мая 2005 г. N Ф09-1254/05-С5 по делу N А47-5476/04.

Литература

1. Benfield M. Rights of a Seller's Assignee to Reclaim Goods Under the UCC // Texas Law Review. 1974 - 1975. Vol. 53. 2. Bigelow M. The Law of Fraud and the Procedure Pertaining to the Redress Thereof. Boston, 1877. 3. Bryant S. Equity: Power to Rescind Conveyance for Fraud: Survival // Michigan Law Review. 1949. Vol. 47. 4. Bydlinski P. Ubergang der Gestaltungsrechten. Wien, 1986. 5. Guilford A. The Economics of Inheritance - The Practical Proposal // UCLA Law Review. 1974 - 1975. Vol. 22. 6. Larenz K. Allgemeiner Teil des Burgerlichen Rechts. 7. Auflage. Munchen, 1989. 7. O'Sullivan D., Elliot S., Zakrzewski R. The Law of Rescission. Oxford, 2007. P. 509. 8. Parish V. D. Equity - Power to Rescind Conveyance for Fraud - Survival // Michigan Law Review. 1931 - 1932. Vol. 30. 9. Steinbeck A. Ubertragbarkeit des Gestaltungsrechts. Berlin, 1994. S. 55. 10. Survival of Right of Privacy Action // Illinois Law Review. 1946 - 1947. Vol. 41. 11. Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. 12. Бабаев А. Б. Очерк 24. Проблемы общего учения об иске и праве на иск // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2007. 13. Бабаев А. Б. Очерк 19. Секундарное право // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2007. 14. Белов В. А. Гражданское право: Общая и Особенная части: Учебник. М., 2003. С. 373. 15. Белов В. А. Концепция "динамической правоспособности": попытка нового прочтения // Кодекс-info. 2003. N 3 - 4. 16. Беляцкин С. А. Возмещение морального (неимущественного) вреда // Право. 1911. 17. Гражданский процесс: Учебник / Под ред. М. К. Треушникова. М., 2007. 18. Гутников О. В. Недействительные сделки в гражданском праве. Теория и практика оспаривания. М., 2003. 19. Дождев Д. В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. 20. Зеккель Э. Секундарные права в гражданском праве // Вестник гражданского права. 2007. N 2. 21. Иоффе О. С. Развитие цивилистической мысли в СССР (часть 1) // Избранные труды по гражданскому праву. М.: Статут, 2004. (Классика российской цивилистики.) 22. Певзнер А. Г. Понятие гражданского правоотношения и некоторые вопросы категории субъективных гражданских прав // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. V. М., 1958. 23. Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2009. 24. Практика применения Гражданского кодекса РФ, части первой / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2008. 25. Розенфельд Я. Э. Оспоримые сделки: Дис. ... канд. юрид. наук. Рига, 1979. 26. Рясенцев В. А. Представительство в гражданском праве // Представительство и сделки в гражданском праве. М., 2006. 27. Серебровский В. И. Очерки советского наследственного права // Избранные труды по наследственному и страховому праву. М., 2003. (Классика российской цивилистики.) 28. Судебные проблемы: взгляд изнутри. Интервью с А. А. Ивановым // ЭЖ-Юрист. 2009. N 1 - 2. 29. Третьяков С. В. Формирование концепции секундарных прав в германской цивилистической доктрине (к публикации русского перевода работы Э. Зеккеля "Секундарные права в гражданском праве") // Вестник гражданского права. 2007. N 2. 30. Яковлев В. Ф. Гражданско-правовой метод регулирования общественных отношений. Свердловск, 1972.

------------------------------------------------------------------

Название документа