Наследственные права русской женщины (Окончание)

НАСЛЕДСТВЕННЫЕ ПРАВА РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ <*>

И. Г. ОРШАНСКИЙ

(Окончание. Начало см. "Наследственное право", 2009, NN 2, 3)

-------------------------------- <*> Orshanskii I. G. Inheritance rights of russian woman.

В окончании очерка известного российского ученого И. Г. Оршанского в историческом и сравнительно-правовом аспекте рассматривается наследственно-правовой статус русской женщины в различные периоды развития Российского государства. Автор на основе анализа содержания памятников наследственного права делает вывод о прогрессивности русского наследственного порядка в отношении женщин.

Ключевые слова: наследование, история наследственного права, субъекты наследования, наследники.

At the end of essay of a well-known Russian scientist Orshanskii, I. G. the author considers in historical and comparative-law aspects the inheritance-law status of Russian woman in various periods of development of the Russian state. On the basis of analysis of the contents of monuments of inheritance law the author makes a conclusion on progressiveness of Russian inheritance procedure with regard to women.

Key words: inheriting, history of inheritance law, subjects of inheriting, heirs.

V

Несмотря, однако же, на все эти попытки легальной и окольной оппозиции со стороны общества, суда и самого правительства родовому началу и влиянию его на наследственные права женщин, начало это и основанная на нем система четырнадцати и других долей продолжают фигурировать в Своде в первоначальном, весьма несущественно измененном виде для всех сословий, кроме крестьянского. Любопытно поэтому проследить, в какой мере рядом с буквой старинного вотчинно-феодального закона сохранился его дух, в какой мере закон этот в практическом своем осуществлении соответствует той мысли, которая его вызвала и которая одна может объяснить его существование. Если критический анализ покажет нам, что дух этого закона давно улетучился из-под его оболочки, что сама юриспруденция, эта присяжная хранительница старинных преданий и безусловная поклонница statu guo во всей его неприкосновенности, только понаслышке, так сказать, знает о первоначальной мысли закона, а на деле руководствуется в применении его совсем другими воззрениями, то мы будем иметь новый аргумент в пользу несостоятельности разбираемого закона, и притом аргумент, равно убедительный как с точки зрения юридической логики, так и по здравому смыслу профана. Какая, в самом деле, мысль лежала в основании указов, определивших права вдов и дочерей на получение указной части? Мысль эта высказывается во всех памятниках старинного права совершенно ясно и заключается в следующем. Женщина обречена на жизнь исключительно семейную и экономически непроизводительную (принимая это слово в строгом смысле, а не как синоним полезности). Она всегда находится в таком положении, что какой-нибудь мужчина обязан заботиться о ее обеспечении, о доставлении ей необходимых к жизни средств. Поэтому располагать имуществом, предназначенным вообще быть орудием производства и несущим известные обязанности перед общиной и государством, ей не приходится, тем более что всякое имущество должно по возможности оставаться всегда в руках одного рода или по крайней мере одной семьи, а женщина обыкновенно переходит в чужой род. Но бывают положения, когда смерть лица, обязанного пещись о судьбе данной женщины, ставит последнюю в положение совершенно беспомощное. Закон не может оставаться равнодушным к такому, весьма часто повторяющемуся явлению, и вот для этого им установлена указная доля из имения мужа и отца как средство обеспечить овдовевшую или осиротившую женщину - до того, пока она пристроится лучше в той или другой семье, дать ей что-нибудь на "прожиток", на "кормление". Отсюда очевидно вытекают следующие положения. 1. Указная доля и всякое другое наследование этого рода установлены исключительно в виде пособия неимущему, поэтому они должны существовать только для лиц женского пола. Мужчина, овдовев, нисколько от этого не беднеет и, во всяком случае, говорить о "кормлении" мужа как потребности, вызываемой смертью жены, очевидно, невозможно. Поэтому московские указы говорят только о праве жены и дочери на указную долю, но нигде не упоминают о таком же праве вдовцов на получение части из имения жены. 2. Коль скоро жена-вдова устроит свое положение таким образом, что пособие из имения умершего мужа делается для нее излишним, она теряет право на дальнейшее пользование этим пособием. Поэтому все старинные памятники не забывают оговаривать, что пожизненное пользование вдовы имением умершего мужа прекращается не только ее смертью, но и вступлением в монастырь - правило, которое постоянно повторяется и в наказах депутатов екатерининской комиссии как доказательство вполне ясного понимания со стороны общества истинного характера наследовали вдовы. 3. Указная доля не есть наследство в строгом смысле. Не будучи полноправной личностью, женщина, осужденная на домашнюю жизнь, не может быть представительницей личности умершего в хозяйственном отношении, продолжать его деловые обороты ей не приходится; а полученное ею имение служит единственно для ее обеспечения. Отсюда, естественно, вытекает то положение, что ответственность за долги умершего не может падать на указную долю его жены или дочери. Удержались ли эти начала, логически вытекающие из самой основной мысли указной доли, в действующем законе? Нисколько. Очень скоро к идее "кормления" неимущей женщины примешалось другое начало, которое с течением времени все более вытесняло принцип "прожитка" в частных случаях, и в результате этого взаимодействия двух различных идей получился хаос разнородных и по характеру друг другу противоречащих правил. У всех народов всегда признавалось в известной степени право супругов на взаимное один после другого наследование, независимо от богатства или необеспеченности переживающего. Там, где родовое начало и интересы высшего, военного сословия не заставляли закон уклоняться от естественных требований справедливости, везде люди понимали, что супружеская связь сильнее той, которая существует между дальними кровными родственниками, и, стало быть, если внучатный племянник может получить наследство после меня, то тем более имеет право на него моя жена. Это право до такой степени крепко и законно само по себе, что не нуждается в поддержке со стороны идеи обеспечения, "прожитка" переживающего: поэтому оно признается обыкновенно как за женой, так и за мужем, и притом независимо от степени беспечности наследующая супруга и от перемен в его личном состоянии (вступления в другой брак и пр.). Народное право древней России, по-видимому, признавало это право наследования супругов в самом широком объеме; так, по Псковской судной грамоте, супруги один после другого получают в пожизненное владение все имущество умершего, хотя семейному началу сделана та уступка, что владение это прекращается новым браком, и т. п. Вот этот-то принцип наследования супругов, основанный на естественном требовании справедливости, но совершенно чуждый указам об указной доле, примешался впоследствии к законодательству, основанному на этих указах, и придал ему совершенно иной характер. Уже при Анне Ивановне право на указную часть, существовавшее дотоле только для вдов, распространено и на вдовцов. Впоследствии издан был закон, в силу которого право на указную часть не прекращается для жены ни вступлением в новый брак, ни пропущением десятилетней давности. Оба этих правила помещены в Своде рядом, но между ними существует непримиримое внутреннее противоречие. Давность не уничтожает права на указную долю, стало быть, оно не есть обыкновенное право наследования, которое подчиняется действию давности подобно всем другим имущественным правам: доля эта должна служить средством "кормления" жены и потому она может быть требуема ею всю жизнь. Здесь закон последовательно держится идеи "прожитка". Но как объяснить с этой точки зрения другое правило, что вдова может требовать своей доли и после вторичного замужества? С момента вступления в новый брак, во-первых, прекратилась связь вдовы с прежней семьей и, во-вторых, обязанность ее кормления лежит уже в силу закона на новом муже. Для чего же, спрашивается, может служить эта экстренная мира "кормления" женщины, когда есть для этого средство нормальное? Возможно ли допустить с точки зрения московских указов такое отнятие имения у одного рода для передачи лицу, которое уже вступило в другой род и в поддержке от прежней семьи не нуждается? Очевидно, закон делает здесь резкое отступление от духа указов о наследовании женщин; отступление это делается понятным, только если принять во внимание влияние другого принципа - естественного права супругов на взаимное наследование, как оно сложилось в других европейских законодательствах. С точки зрения этого принципа последующее вступление в новый брак не имеет никакого влияния на раз приобретенное вдовой право наследования в имуществе первого мужа. С другой стороны, закон говорит, что право на указную часть вдовы не переходит к ее наследниками, если она при жизни сама не заявила требования о выдаче ей этой части. Тут опять поворот к идее "прожитка". Если жена при жизни сама не требовала того, что должно давать ей насущные средства, стало быть, она не нуждалась в пособии; поэтому дать это пособие ее наследникам нет никакого смысла. Если бы закон смотрел на эту долю как на обыкновенное наследование, он допустил бы и тут, как относительно других прав этой категории, переход их к наследникам лица, имеющего право на указную часть, или так называемое право представления. Такая же путаница, как в самом законе, существует и в судебной практике, не знающей, какого взгляда держаться на указную долю. Весьма важный вопрос о том, отвечают ли жена и дочь за долги мужа и отца вследствие получения указной части, давно разрешается практикой утвердительно. Стало быть, она смотрит в этом отношении на указную часть как на обыкновенное наследование. С точки зрения "прожитка" правило это ведет к очевидным несообразностям. По закону наследник, получив, положим, четвертую часть наследства данного лица, отвечает за такую же часть всех долгов умершего, какие потом окажутся, и отвечает не только полученным наследством, но и собственным имуществом. Между тем у нас чаще, чем где-либо, случается, что покойник оставляет после себя, в сущности, одни только долги, или, выражаясь технически, - что пассив наследства превышает его актив. Распространив на указную долю общие правила о наследстве, мы получаем результат такой: вдова или дочь получила указную часть для своего "кормления", а на деле она должна приплачиваться еще за это "кормление" собственными достатками, если таковые имеются, как скоро окажется, что умерший наделал больше долгов, чем сколько оставил состояния! При этом не нужно забывать, что, несмотря на повседневность таких случаев, у нас наследница никогда почти не может знать наверное в момент открытия наследства, сколько именно долгов лежит на имуществе умершего, так как у нас нет ни ипотечной системы, ни вообще правильной организации кредита на начале гласности. При существовании таких средств для оценки баланса наследства для всякого есть возможность заранее осведомиться о его состоянии и, сообразно с этим, принять наследство вместе с ответственностью за долги, на нем лежащие, или отречься от того и другого. Но при теперешних условиях неизбежно должны повторяться случаи, когда женщина, получив указную долю, только теряет в имущественном отношении, и то, что должно было служить фондом для ее "кормления", превращается в источник ее разорения. Не есть ли это величайшая несообразность с точки зрения "прожитка", на котором основана система указных частей? Однако же начало ответственности наследницы за долги умершего прочно утвердилось в нашей практике, и это объясняется тем, что последняя давно забыла о московских указах, "кормлении" и "прожитке" и усвоила себе более простой взгляд на указную долю как на одну из обыкновенных форм наследования. Другой пример. По закону, когда после умершего не осталось никаких наследников, имущество его делается выморочным, т. е. поступает в собственность казны. Спрашивается: если в живых остался один супруг умершего и никаких других родственников, следует ли и здесь сказать, что наследников никаких нет и имущество должно поступить в казну, или нет? Тут судебная практика припоминает "прожиток", правило "Сестра при брате не наследница" и выводит отсюда, что жена не есть наследница и казна должна получить имение умершего. Почему именно тут вызываются тени умерших интересов и идей, угадать нетрудно. Дело идет об интересе казны, а "казенная копейка в воде не тонет, в огне не горит". Идея прожитка оказывается в данном случае пригодной для обогащения казны, и потому она отрывается из могильной ямы и является на свет во всеоружии живой легальной силы. Но перейдите только к вопросу об ответственности вдовы за долги мужа и т. п. - идея прожитка исчезает и указная доля получает значение обыкновенного наследства. Однако же в некоторых случаях судебные места сознают явную несправедливость взваливать на вдову умершего ответственность за его долги потому только, что она воспользовалась до некоторой степени его наследством. Таким образом, Кассационный Сенат по одному делу установил следующее начало. Вдова чиновника, получившая от казны единовременное пособие, не обязывается еще этим отвечать за его долги как наследница; ибо, говорит Сенат, пособие назначается хотя и за службу мужа, но ей лично, не потому, что она после него наследница, а потому, что она вдова умершего на службе чиновника. Итак, если жена получает пенсию мужа или заслуженное, но еще не полученное им жалованье, она делается его наследницей и отвечает за его долги, но если она получила те же деньги из казны за ту же службу мужа, но под названием "пособия", она за долги его не отвечает. Различие, которое не только логически, но и юридически не выдерживаете критики. В обоих случаях жена получает известную сумму только потому, что она вдова такого-то лица, а не за личные свои заслуги; стало быть, и вопрос об ответственности должен быть разрешен одинаково здесь и там. Притом же рассуждения Сената в последовательном применении ведут к освобождению всякой вдовы и дочери от платежа долгов умершего. Ведь указная доля тоже дается женщине не потому, что она наследница (указы, на которых основан закон об указной доле, именно отрицают способность женщины быть наследницей, где с ней конкурируют мужчины), а потому, что она вдова или дочь данного лица и должна быть обеспечена частью его состояния. Пособие от казны вдове чиновника и указная доля вдовы частного лица, в сущности, две вещи сходные. Разница та только, что о семье чиновника заботится государство, а о семье частного лица должно заботиться это самое лицо и оставленное им имущество; но в обоих случаях женщина получаете личное пособие, а не наследство в виде имущественного права. Поэтому взгляд Сената обосновывает общее освобождение указной доли от платежа долгов, лежащих на наследстве, вывод, согласный с основной мыслью законов о наследовании женщин, но не с теперешним их состоянием, как оно сложилось под влиянием посторонних (относительно первоначальной мысли) начал. Попытки восстановить первоначальный характер законов об указной доле, правда, делаются еще юриспруденцией и судом. Так, Государственный совет в 1817 году рассуждал следующим образом: цель закона о наследственном праве супругов состоит единственно в обеспечении положения лица, остающегося во вдовстве, и со смертью другого лица, теряющего те способы к содержанию, коими пользовалось оно при его жизни. Эта цель, по мнению Государственного совета, не изменилась и в настоящее время. Но мы видели, что закон и практика допускают относительно указной доли целый ряд правил, основанных на начале общего взаимного права наследования супругов, подобно кровным родственникам, независимо от того, существует ли потребность в обеспечении, кормлении овдовевшего лица. Поэтому всякая попытка реставрации московских указов в первоначальном их направлении, после того, как в практику проникли другие, более народные и вместе с тем общечеловеческие начала, останется мертвой теорией, лишенной живого содержания даже со строго легальной точки зрения. С другой стороны, существование закона, одновременно применяемого в двух различных направлениях, есть такое аномальное явление, которому должен быть положен конец как можно скорее. И в крупных, и в более мелких вопросах общественного права жизнь требует единства руководящих начал законодательной политики. Без этого единства правильное общественное развитие немыслимо: мы все хорошо знаем по опыту, как тяжело жить под гнетом хаоса невыяснившихся принципов и брожения пестро перемешанных интересов и идей. В большом и малом прежде всего долой эту российскую бесцветность, это вечное "ни то ни се", которое составляет такой поразительный контраст между нашей и европейской жизнью. На разбираемом нами сравнительно мелком предмете можно видеть еще другую характерную особенность русской жизни - отсутствие сознательного отношения к окружающим явлениям, неуменье или нежеланье уяснить себе не только "причину причин", но даже факты более частные и сравнительно несложные. Немало говорят и пишут наши юристы о существующих законах наследования; немало приходилось разрешать дел этого рода и законодательной и судебно-административной власти. Но никто до сих пор не заметил, что отдел законов о наследстве, относящийся до указной части, находится под влиянием двух различных идей, из которых каждая, естественно, придает ему иную физиономию, и что никакие тонкости юридического буквоедства не в состоянии примирить непримиримое и объяснить необъяснимое, а приходится отказаться от одной из этих идей, и тогда мы будем иметь цельный, продуманный закон - или об указной доле в московском смысле, или о взаимном наследовании супругов в европейском духе. Но этим не исчерпываются странности законов о наследовании супругов. Есть у нас две губернии, Черниговская и Полтавская, которые в отношении наследственного права пользуются особенными законами, сохранившимися там со времен Литовского статута, некогда действовавшего в Малороссии как части Польши. Эти специальные законы предоставляют жене более обширные права наследования, чем по общему закону. Так, например, имеется там следующее правило. Когда супруги нажили состояние уже во время брака, то, по смерти одного из них, другой получает при детях третью часть наследства, а при отсутствии детей даже все имущество в собственность. Это правило возбудило зависть г. Никитина, который, не будучи уроженцем одной из упомянутых губерний, спрашивает: чем мы хуже черниговцев, что не заслужили до сих пор такого благодетельного закона? У нас постоянно бывают такие случаи, что муж и жена работают совместно всю жизнь, накопят что-нибудь, а по смерти одного из них "налетят злые коршуны" в образе внучатных племянников, о которых покойный, может, и не слыхивал, заберут все, оставив овдовевшему супругу жалкую указную часть. Справедливо ли карать нас, таким образом, за то только, что мы не родились под Полтавой, - таков смысл вопросительного знака, который ставится г. Никитиным на "просвещенное внимание" гг. юристов. Что могут сказать на это гг. юристы? Что Малороссия составляла некогда часть Польши, что Польша подчинилась значительному влиянию западноевропейских законодательств относительно гражданского права, а с другой стороны, в Западной России народные обычаи сохранили больше силы, чем в Восточной, где государственно-московское начало вытесняло везде народное, - все это нисколько не удовлетворяет никого в настоящее время. Черниговцы давно забыли о том, что некогда принадлежали к Речи Посполитой и специальные для них законы держатся до сих пор только потому, что они почти во всем разумнее и справедливее законов общих; а если так, почему же не распространить на все другие губернии то, что составляет теперь привилегию малороссийских? Потому разве, что государство непосредственно не заинтересовано в том, перейдет ли наследство в те или другие руки, и вследствие этого вопрос о реформах в наследственном праве не принимается близко к сердцу "там, где следует", - вот единственно; но опять-таки малоудовлетворительное объяснение живучести распорядков, не имеющих никакого другого оправдания. Итак, в результате мы получаем относительно наших законов о наследственных правах женщины следующий вывод: куда ни кинь - все клин. Естественно, при этом рождается в уме читателя вопрос: какие же реформы желательны по этому предмету, которые могли бы удовлетворить и отвлеченным требованиям справедливости относительно возможной равноправности полов, и конкретным условиям нашего хозяйственного быта и наших народных обычаев? Вопрос этот отчасти разрешается фактами, выше сгруппированными и характеризующими столько же положительную сторону (существующие у нас воззрения и обычаи, требования, формулированные обществом в разное время, современные условия экономического положения семьи в разных слоях народа и пр.), сколько и отрицательную (недостатки официальной системы). Тем не менее вопрос о будущем рациональном направлении этого отдела законодательства требует еще подробного рассмотрения; но мы думаем, что пока это рассмотрение преждевременно и не имеет практического интереса. О пересмотре этих законов никто еще и не помышляет; поэтому незачем и вдаваться в подробности о том, каковы должны быть результаты этого пересмотра. Прежде всего необходимо, чтобы распространилось и укоренилось убеждение в несостоятельности существующего порядка и в необходимости бросить путь бесконечных колебаний и частных отступлений и заменить все относящиеся сюда законы другими. Какое, однако же, место принадлежит разобранному нами предмету в общей теории женского вопроса, куда входит столько разнообразных и в выводах нередко противоречивых доктрин и требований? В этом отношении необходимо уяснить себе следующее. И на практике, и в теории так называемая эманципация женщин преимущественно имеет одну тенденцию - освободить, по крайней мере de jure, личность женщины от оков семьи, поглощающей ее до сих пор; другими словами - дать женщине равную с мужчиной возможность быть самостоятельным лицом, жить своим трудом, а не на счет отца, мужа, брата, словом, семьи. Легальное уравнение женщин (главное требование Милля) должно служить здесь орудием, лучше сказать - одним из орудий экономической эманципации. Но если бы эти требования эманципаторов и осуществились в самых широких размерах, новый порядок дает только возможность женщинам жизни бессемейной, индивидуальной и независимой, как она возможна теперь для мужчины. Но никому ж в голову не придет думать, что большинство женщин когда бы то ни было воспользуются этой возможностью и признают своим идеалом свободу холостой жизни. По крайней мере такое время слишком отдаленно и чуждо всему строю существующих отношений. Не только теперь, но, без сомнения, еще очень долгое время огромное большинство женщин обречены будут на жизнь исключительно семейную, т. е. на экономическую зависимость от мужчины как главы семьи. Каково бы ни было наше личное мнение о достоинствах такого порядка вещей, это не дает нам права отрицать самый факт, столь осязательный и бесспорный. И законодатель в своей деятельности должен руководиться не только отвлеченными доктринами, какого бы свойства они ни были, но также знанием местных и временных условий, при которых ему приходится действовать. Поэтому, принимая все меры к тому, чтобы дать женщине возможность, в случае ее желания или необходимости, стать в положение самостоятельной экономической силы, не надо забывать и о другой обязанности общества - быть справедливым и к той массе женщин, все существование которых заключено в тесные рамки семейного быта. Равноправность в семье и вне семьи - таков должен быть девиз рационального законодательства о социальном положении женщины. По-видимому, есть противоречие между заботой об эманципации женщины от необходимости принадлежать к семье и заботой об обеспечении ее положения насчет семьи, исходящей из предположения о полной зависимости ее от мужчины как главы семьи. Но противоречия здесь никакого нет. Бессемейность всегда была и долго еще будет (за отдаленное будущее, разумеется, никто ручаться не может, да и нам довольно дела и без того) уделом небольшого меньшинства, пожалуй, передового, но все-таки меньшинства женщин; большинство же предпочитают зависимость и непроизводительность (в строго экономическом смысле) семейного очага малопривлекательной свободе и самостоятельной жизни вне семьи. Таков факт, в оценку которого входить здесь для нашей цели излишне. Относительно этого-то большинства существующие законы о наследстве представляют явную несправедливость, а отмена их имеет больше значения, чем допущение десятка-другого женщин бедствовать на мизерном жалованьи телеграфисток, канцелярских чиновниц и т. п., в качестве деловых старых дев - этот идеал многих близоруких эманципаторов и эманципаторш не только у нас, но и в других более солидных странах, например в Германии. По нашему мнению, русский народ еще во времена Псковской судной грамоты имел гораздо более верное и глубокое понятие о равноправности полов, чем агитаторши вроде Фанни Левальд. Жена по смерти мужа занимает его положение главы семьи и хозяйства, так же как муж после жены, - может ли существовать такой закон там, где в обществе не укоренилось представление о равноправности мужчины и женщины в семье? Для нашего времени такой закон еще недостаточен, по той простой причине, что далеко не все женщины имеют теперь возможность вступать в брак, и, по-видимому, с каждым шагом вперед, который делает европейская цивилизация, затруднения для развития семейной жизни растут в геометрической прогрессии. Вот почему так необходимо теперь заботиться о женщине, оторванной от семьи, рассматриваемой как отдельная личность. Но для того доброго старого времени, когда старые девы были такой же редкостью, как теперь серебряный рубль, идея универсального наследования супругов была превосходным применением принципа равноправности полов к действительным потребностям общества. Идея эта, как мы видели, сохранена до сих пор русским народом, и мы убеждены, что ей предстоит играть немаловажную роль в будущем нашем общественном развитии на народных началах (ни у одного европейского народа не сохранилось в такой степени представление о широких наследственных правах супругов, представление, некогда общее всей Европе). Когда, однако же, наступит это признание законодателем силы народных воззрений и обычаев относительно наследования женщин? На чем, в сущности, держится система Свода, если, как мы видели, она не отвечает ни государственным потребностям, ни убеждениям народа, ни требованиям справедливости? Ответ один - она держится силой инерции, равнодушием к общественным интересам и апатией общественной мысли. Когда-то казна была заинтересована в установлении порядка указных долей. Времена давно изменились, интереса того давно уж нет, но нет также побудительного импульса к отмене раз установленного порядка, и потому он существует до сих пор и грозит существовать вечно. История несложная и малопонятная только для того, кто мало знаком с особенностями жизни "нашего обширного, но мало исследованного Отечества". На самом деле эта необыкновенная сила инерции относительно некоторых явлений жизни есть факт весьма обыкновенный в нашей истории, но распространяться о нем здесь не приходится. Отметим еще в заключение другой вывод из рассмотренных нами фактов, вывод, не имеющий прямого отношения к специальному содержанию настоящего очерка, но невольно напрашивающийся здесь на внимание читателя. Мы говорим о том обоснованном на фактах убеждении в солидарности и связи всех самых различных сторон народной и государственной жизни, которое выносишь из внимательного изучения судьбы вопроса о наследственных правах женщины у нас. Казалось бы, есть очень мало общего между этим частным вопросом частного, гражданского права, предмета ведомства записных юристов, и общими вопросами государственной, исторической жизни русского народа. Но мы видели, что на деле между ними существует самая тесная, неразрывная связь, до такой степени, что тончайшие юридические хитросплетения в ином судебном решении, по-видимому, имеющем в виду один "буквальный смысл" статей Свода и сенатских толкований, в действительности делаются понятными только в связи с вопросами государственной жизни народа. Раздвоение России на официальную и народную, начавшееся не при Петре и не вследствие европейских реформ, как полагали славянофилы, а гораздо ранее и по другим причинам, преобладало во всем с точки зрения государственной и равнодушие к чисто общественным или народным интересам, вытекающая отсюда пассивная, инертная живучесть многих отживших учреждений и порядков, постоянная, но нерешительная и разрозненная борьба общественной мысли против искусственных и ложных начал жизни, бесплодные попытки реформ в светлые промежутки общественного пробуждения и следующий обыкновенно затем глубокий и продолжительный сон во всех сферах; эти коренные особенности русской исторической жизни "все промелькнули перед нами, все пребывали тут", и как, кажется, без особенных натяжек, без предвзятой мысли создать из ничего целую историю. Когда, таким образом, на частном, пожалуй, второстепенном явлении общественного быта отражаются другие, основные "вопросы бытия" данного общества, это частное явление приобретает самые широкие права на общее внимание. Таково по крайней мере мое личное мнение <1>. -------------------------------- <1> Текст приводится по: Оршанский И. Г. Исследования по русскому праву семейному и наследственному. СПб., 1877.

------------------------------------------------------------------

Название документа